Скабичевскiй А. Современное обозрѣнiе. Литературныя противоречiя. «Пугачевцы», историческiй романъ, сочиненiе Ев. Салiаса, въ 4 томахъ. Москва. 1874. «Богатыри», романъ въ трехъ частяхъ изъ времени императора Павла. Н. Чаева. Москва. 1873 // Отечественныя Записки. 1874. Т. 213. № 3. C. 1-43.

<1>

СОВРЕМЕННОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ПРОТИВОРѢЧIЯ.

«Пугачевцы», историческiй романъ, сочиненiе Ев. Салiаса, въ 4 томахъ. Москва. 1874.

«Богатыри», романъ въ трехъ частяхъ изъ времени императора Павла. Н. Чаева. Москва. 1873.

11

<...> Совершенно иное явленiе представляетъ изъ себя литература, врзникшая на почвѣ московскихъ тенденцiй; она вся цѣликомъ составляетъ мертвый наростъ самаго гангренознаго свойства, причемъ она преисполнена, именно, тѣхъ самыхъ недостатковъ, которые она подозрѣваетъ въ петербургской литературѣ. Начать съ того, что ужь я не знаю, можно ли и говорить о нацiональной самобытности этой литературы, когда каждый писатель, какъ только вступаетъ на почву московскихъ тенденцiй,  тотчасъ же теряетъ свою собственную, личную самобытность и мало того, что обезличивается до послѣдней крайности, но совершенно теряетъ способность поэтическаго творчества въ смыслѣ дара говорить образами, склоняясь къ простому изверженiю различныхъ отвлеченныхъ идей. Мы уже говорили о подобной метаморфозѣ съ Гоголемъ, котораго московскiя тенденцiи превратили изъ автора «Ревизора», «Мертвыхъ душъ» въ автора «Переписки съ друзьями», но кромѣ Гоголя можно насчитать и множество другихъ примѣровъ подобнаго же паденiя творчества. Возьмите, напримѣръ, хотя бы г-жу Кохановскую, которая начала свою  литературную дѣятельность рядомъ вполнѣ оригинальныхъ, яркихъ и непроизвольно-естественныхъ поэтическихъ образовъ, между тѣмъ, какъ въ послѣднихъ ея произведенiхъ совершенно уже нѣтъ почти никакихъ образовъ, а идетъ безконечный рядъ отвлеченнѣйшихъ разсужденiй, исполненныхъ трескучей реторики и мистическаго бреда, въ славянофильскомъ духѣ. Подумайте, что сдѣлала Москва изъ Гг. Писемскаго, Ѳ. Достоевскаго? А. Гр. Л. Толстой, этотъ писатель, развившiйся на почвѣ петербургской литературы, но въ послѣднiе годы все болѣе и болѣе вдающiйся въ славянофильство, что же, какъ не Москва, побудила его принять на себя несвойственную ему роль историческаго философа и наводнить свой послѣднiй прекрасный романъ длиннѣйшими туманными полуфилософскими, полумистичекими разсужденiями о судьбахъ мiра сего? Словомъ, кто только вступитъ на почву московскихъ тенденцiй, у того, будь онъ поэтъ до мозга костей, тотчасъ же является побужденiе изрѣкать неизрѣченные глаголы и онъ начинаетъ цѣлыя страницы и томы наполнять мистическими резонерствами, или начнетъ вездѣ отыскивать враговъ отечества. 

На основанiи всего этого я ужь не знаю, нужно ли и говорить о томъ, на сколько московская литература при такомъ своемъ положенiи можетъ быть представительницею своихъ излюбленныхъ теорiй чистаго искусства и непреднамѣренности творчества? Напротивъ того, совешенно въ разрѣзъ съ этими теорiями она является вся сплошь преднамѣренно тенденцiозною, и эта преднамѣренная тенденцiозность ея дошла до такихъ поразительныхъ крайностей, что всѣ московскiе беллетристы въ 

12

настоящее время подведены окончательно подъ одну норму, подъ одинъ, такъ сказать, ранжиръ, причемъ, мало того, что опредѣлено, какiя они должны проводить тенденцiи въ своихъ произведенiяхъ, но и какъ проводить, такъ что московскимъ беллетристамъ не нужно уже трудиться надъ созданiемъ сюжетовъ и типовъ для своихъ романовъ, все это существуетъ уже въ готовомъ видѣ, въ родѣ тѣхъ формъ, въ которыя отливаются различныя фигуры на литейныхъ или фарфоровыхъ заводахъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ бы ни представлялось на первый взглядъ разнообразно содержанiе московскихъ романовъ, существуетъ всего на все двѣнеизмѣнныя формы, въ которыя всѣони отливаются, одна форма для романовъ съ тенденцiями московскихъ вѣдомостей, другая — для романовъ въ славянофильскомъ духѣ. Если угодно, я могу сообщить вамъ обѣформы, такъ что вы безъ всякаго труда будете въ состоянiи написать романъ для Русскаго Вѣстника или какого нибудь будущаго славянофильскаго органа.

<…>

21

<…>

III.

Романы гг. Салiаса и Чаева, заглавiя которыхъ выставлены въ началѣ статьи, представляютъ крайнюю ступень того обезличенiя, до котораго дошла въ послѣднее время московская беллетристика. Въ самомъ дѣлѣ, до сихъ поръ московскiе 

22

беллетристы, будучи однообразны въ тенденцiяхъ и общихъ фабулахъ своихъ произведенiй, все-таки хоть до нѣкоторой степени разнообразили ихъ тѣмъ, что каждый по своему варiировалъ эти фабулы, самостоятельно развивалъ ихъ въ тѣ или другiе сюжеты, бралъ на себя трудъ измышлять своихъ собственныхъ мужскихъ и женскихъ героевъ. Такъ что, какъ ни сливались личности московскихъ беллетристовъ въ общей физiономiи московской тенденцiозности, все-таки до нѣкоторой степени можно было отличить гг. Писемскаго отъ Достоевскаго, Достоевскаго отъ Стебницкаго, Стебницкаго отъ Маркевича и проч. Гг. же Салiасъ и Чаевъ съумѣли вполнѣ отрѣшиться отъ своихъ собственныхъ физiономiй: ихъ самихъ вы тщетно будете искать въ романахъ, вы найдете въ нихъ вездѣсущее присутствiе одной только личности — Гр. Л. Толстаго, у котораго романисты взяли цѣликомъ все, что только можно было взять — характеры, сцены, мотивы, философiю, словомъ, ободрали бѣднаго автора «Войны и мира», что называется, до ниточки, представивши, такимъ образомъ, образцы такого рабскаго подражанiя, какого давно уже неслыхано было въ нашей литературѣ. Гг. Салiасъ и Чаевъ написали свои романы какъ будто для того, чтобы показать, что для такой узко-тенденцiозной беллетристики, какъ московская, въ живомъ творчествѣ нѣтъ никакой нужды: въ самомъ дѣлѣ, на что оно? Существуютъ готовыя, предвзятыя тенденцiи, существуютъ неизмѣнныя фабулы, соотвѣтствующiя этимъ тенденцiямъ, — однимъ словомъ, канва дана, нужно-ли при этомъ ломать голову надъ придумываньемъ своихъ собственныхъ узоровъ: можно и ихъ брать готовыми изъ другихъ романовъ.

Замѣчательную роль играетъ романъ Гр. Л. Толстаго «Война и миоъ» въ этомъ новомъ шагѣ обѣднѣнiя творчества московской беллетристики. Видно до одурѣнiя прiѣлись московскимъ беллетристамъ всѣ ихъ стереотипные образы непрекословно-твердыхъ обрусителей, косматыхъ отрицателей и хвастливыхъ пановъ Бзексержинскихъ, и романъ Гр. Л. Толстаго со своими художественными, свѣжими образами былъ для нихъ тѣмъ же, что для людей, нѣсколько дней ничего не ѣвшихъ, приглашенiе къ роскошному обѣду. Не въ силахъ сами ничего создать, съ азартомъ набросились они, очертя голову, на сытныя, вкусныя яства и некогда имъ было даже разжевать ихъ, какъ слѣдуетъ, а такъ цѣликомъ и глотаютъ, отправляя мясо и овощи громаднѣйшими кусками въ свои опустѣлые желудки. Но истощенные, больные желудки плохо перевариваютъ эти куски, и то, что у Гр. Толстаго вышло и художественно, и реально, и умно, то у нихъ обезображивается, пригоняясь къ ихъ узкимъ, предвзятымъ тенденцiямъ. <...>

А. Скабичевскiй.