Н. М. Записки профана. VII. Десница и шуйца Льва Толстого // Отечественныя Записки. 1875. Т. 220. № 5. С. 106-149.

106

ЗАПИСКИ ПРОФАНА.

_________

VII.

Десница и шуйца Льва Толстого.

135

<...> останется даже на смѣна, хотя процессъ начался звономъ кiевскихъ колоколовъ и вызовомъ тѣни Ильи Муромца.

Можетъ показаться, что первые славянофилы гораздо глубже и, главное, проницательнѣе ненавидѣли европейскую цивилизацiю. Я объ этомъ спорить не буду. Замѣчу только, что Кирѣевскiе, Хомяковъ, Валуевъ были поглощены преимущественно богословскими и философско-историческими, вообще отвлеченными, теоретическими интересами, что зависѣло отъ условiй времени. Какъ только жизнь выдвинула на очередь вопросы практическiе, такъ немедленно обнаружилось внутреннее противорѣчiе славянофильской доктрины, ея безсознательное тяготѣнiе къ провозу европейской контрабанды подъ флагомъ началъ русскаго народнаго духа. Вообще, я вовсе не претендую на хотя бы даже приблизительно полный очеркъ славянофильства и связанныхъ съ ними ученiй. Славянофильство имѣло много почтенныхъ сторонъ и оказало не мало цѣнныхъ услугъ русскому обществу, чего, впрочемъ, отнюдь нельзя сказать о его преемникахъ, о тѣхъ межеумкахъ, которые получили названiе «почвенниковъ», — умалчиваю о головоногихъ «Гражданина». Я имѣю въ виду только одинъ, но весьма существенный признакъ славянофильства: въ трогательной идиллiи или съ бурнымъ паѳосомъ, серьёзно или при помощи буфонады, но славянофилы упорно отождествляли интересы и цѣли «незанятыхъ классовъ» (древней или новой Россiи) съ интересами классовъ занятыхъ, выдвигая ихъ въ единство. Это справедливо и относительно первыхъ славянофиловъ. Не стану этого доказывать, а просто сошлюсь на г. Страхова. Этотъ, часто очень тонкiй и меткiй писатель, назвалъ Ренана французскимъ славянофиломъ. А Ренанъ смотритъ на  вещи такъ: «Мы уничтожили бы человѣчество, еслибы не допустили, что цѣлыя массы должны жить славою и наслажденiемъ другихъ. Демократъ называетъ глупцомъ крестьянина cтараго порядка, работашаго на своихъ господъ, любившаго ихъ и наслаждавшагося высокимъ существованiемъ, которое другiе ведутъ по милости его поэта. Конечно, тутъ есть безсмыслица при той узкой, запертой жизни, гдѣ все дѣлается съ закрытыми дверями, какъ въ наше время. Въ настоящемъ состоянiи общества, преимущества, которыя одинъ человѣкъ имѣетъ надъ другими, стали вещами исключительными и личными: наслаждаться удовольствiемъ или благородствомъ другого кажется дикостью; но не всегда такъ было. Когда Губбiо или Ассизъ глядѣлъ на проходящую мимо свадебную кавалькаду своего молодого господина, никто не завидовалъ. Тогда всѣ участвовали въ жизни всѣхъ; бѣдный наслаждался богатствомъ богатого, монахъ радостями мiрянина, мiрянинъ молитвами монаха; для всѣхъ существовало искусство, поэзiя, религiя». Г. Страховъ правъ: это — истинно славянофильскiя воззрѣнiя.

Но это не суть воззрѣнiя гр. Толстого. Любопытно, что г. Страховъ  (статья его о Ренанѣ напечатана въ сборникѣ

136

«Гражданина»), котораго нельзя себѣ представить рядомъ съ гр. Толстымъ иначе, какъ въ колѣнопреклоненной позѣ и который, впрочѣмъ, столь же охотно преклоняетъ колѣна передъ г. Н. Данилевскимъ и — я не знаю — можетъ быть даже передъ кн. Мещерскимъ; любопытно, что г. Страховъ вполнѣ согласенъ съ Ренаномъ. Онъ тоже вѣритъ, что толки объ «общемъ благосостоянiи» порождены постыдною завистью, смѣнившею восторгъ крестьянина стараго порядка («молодшаго брата»?) передъ «свадебной кавалькадой молодого господина». Но, говоритъ г. Страховъ, Россiя гарантирована отъ толковъ объ «общемъ благосостоянiи» и отъ духа, которому противенъ «житейскiй материализмъ». Увы! На эти гарантiи наложилъ руку не кто иной, какъ — horribile dictu! — гр. Левъ Толстой. Онъ, такъ много превознесенный, мѣряетъ западную цивилизацiю не началами русскаго духа и не какими нибудь возвышенными мѣрками смиренномудрiя и терпѣнiя, а «общимъ благосостоянiемъ»! Онъ только потому отрицаетъ эту цивилизацiю, что она не ведетъ къ общему благосостоянiю, и, справься она съ этимъ пунктомъ, - гр. Толстой не будетъ ничего имѣть противъ нея. Онъ, гр. Толстой, не смущаясь соображенiями г. Страхова о зависти, утверждаетъ, что «молодшему брату» дѣйствительно нѣтъ никакой причины радоваться на «кавалькаду молодого господина». Этого мало. На гниломъ западѣ мало ли что дѣлается. Но и русскiй молодшiй братъ, по мнѣнiю гр. Толстого, нисколько не заинтересованъ въ томъ, что «русская помѣщица, проживающая во Флоренцiи, слава Богу укрѣпилась нервами и обнимаетъ своего обожаемаго супруга»; нечего ему радоваться и тому, что русскiй купецъ или фабрикантъ исправно получаетъ телеграммы о дороговизнѣ или дешевизнѣ сахара гудѣнiе проволокъ и только стѣсненъ закономъ о поврежденiи телеграфовъ». «Мысли, съ быстротою молнiи облетающiя вселенную, не увеличиваютъ производительности его пашни, не ослабляютъ надзора въ помѣщичьихъ и казенныхъ лѣcахъ, не прибавляютъ силы въ работахъ ему и его семейству, не даютъ ему лишняго работника. Всѣ эти великiя мысли только могутъ нарушить его благосостоянiе, а не упрочить или улучшить и могутъ только въ отрицательномъ смыслѣ быть занимательными для него». Вмѣсто того, чтобы приглашать молодшаго брата радоваться процвѣтанiю отечественной литературы, гр. Толстой увѣряетъ, что «сочиненiя Пушкина, Гоголя, Тургенева, Державина, несмотря на давность существованiя, неизвѣстны, не нужны для народа и не приносятъ ему никакой выгоды»; и «чтобы человѣку изъ русскаго народа полюбить чтенiе «Бориса Годунова» Пушкина или исторiю Соловьева, надо этому человѣку перестать быть тѣмъ, чѣмъ онъ есть, т. е. человѣкомъ независимымъ, удовлетворяющимъ человѣческимъ потребностямъ». <...>

147

<...> Такимъ образомъ, графъ Толстой, провозглашающiй право и обязанность личности бороться съ историческими условiями во имя ея идеаловъ и отрицающiй прошлый ходъ европейской цивилизацiи, подаетъ руку послѣднимъ и лучшимъ плодамъ этой цивилизацiи. Эта рука есть десница графа Толстого. Ахъ, если бы у него не было шуйцы!.. если бы не имѣли повода пристегиваться къ его громкому имени всякiя проходимцы, всякiе пустопрожнiе люди и межеумки, по заслугамъ не пользующiеся сочувствiемъ общества… Какой бы вѣсъ имѣло тогда каждое его слово и какое благотворное влiянiе имѣла бы эта вѣскость!...

Какова бы однако ни была шуйца гр. Толстого, но уже изъ предъидущаго видно, до какой степени недобросовѣстно относятся къ нему многiе наши критики, какъ хвалители, такъ и хулители. Замѣчательны, въ самомъ дѣлѣ, усилiя, употребляемые многими для смѣшенiя гр. Толстого со всѣмъ, что только есть темнаго и промзглаго въ нашей литературѣ. По поводу статьи «Отечественныхъ Записокъ» и «Анны Карениной», въ мрачныхъ, поросшихъ плѣсенью, пропитанныхъ гнилью и сыростью подвалахъ «Гражданина» и «Русскаго Мiра» раздались радостные вопли. Своды подваловъ тряслись отъ криковъ: нашъ! нашъ! онъ — пѣвецъ священныхъ радостей и забавъ «культурныхъ слоевъ общества» и изобличитель «науки, имъ ослушной, суеты и пустоты»! Обитателямъ подваловъ простительно это ликованiе. Понятно, что имъ лестно пристегнуться къ свѣтлому имени. Понятно также, что имъ не ясенъ истинный характеръ воззрѣнiй гр. Толстого на радости и забавы «культурныхъ слоевъ общества». Много мерзостныхъ подробностей быта этихъ слоевъ изображено въ «Аннѣ Карениной», и обитатели подваловъ, пещерные люди, троглодиты съ гордостью указывали на эти подробности, какъ на нѣчто священное и высокое, нѣчто такое, чего неспособны продѣлать «разночинцы». Еще бы! Но Богъ съ ними, съ пещерными людьми. Имъ многое простится, потому что они почти ничего не понимаютъ. Совсѣмъ иначе приходится взглянуть на статью г. Евгенiя Маркова: «Послѣднiе могикане русской педалогiи», напечатанную въ № 5 «Вѣстника Европы». Стаьти, болѣе недобросовѣстной, болѣе, скажу прямо, наглой мнѣ давно не приходилось читать. Г. Марковъ — не то, что Петръ

148

Зудотѣшинъ «Дѣла», величающiй себя «Все тѣмъ же». Тотъ простъ и стремителенъ, да и не отрицаетъ заслугъ гр. Толстого въ дѣлѣ разоблаченiя безобразiй нашихъ педагоговъ. Г.–же Марковъ тщательно облекаетъ въ полную парадную форму либерализма, ежеминутно брякаетъ шпорами либерализма и потряхиваетъ блестящими эполетами либерализма. Статья пропитана лирическимъ и патетическимъ жаромъ, и тѣмъ не менѣе, каждая ея строка, такъ сказать, точеная, дѣланная, высиженная съ весьма непохвальною цѣлью. Звономъ и блесокмъ, котораго такъ много, что даже въ глазахъ рябитъ и тошно становится, прикрывается не непониманiе, а простая передержка. Но такъ какъ статья эта трактуетъ спецiально о педагогiи, то о ней — въ слѣдующiй разъ. Надо замѣтить, что авторъ есть тотъ самый г. Марковъ, который нѣкогда полемизировалъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ» съ гр. Толстымъ и которому послѣднiй отвѣчалъ статьей «Прогрессъ и опредѣленiе образованiя». Я узналъ объ этомъ изъ слѣдующаго величественнаго заявленiя г. Маркова: «съ гр. Л. Н. Толстымъ мы встрѣчаемся не въ первый разъ. Въ 1862 г. мы напечатали въ «Русскомъ Вѣстникѣ» статью подъ заглавiемъ «Теорiя и практика ясно-полянской школы», въ которой сдѣлали по возможности полный анализъ какъ теоретическихъ заблужденiй, такъ и практическихъ достоинствъ ясно полянской школы. Педагогическiй журналъ гр. Л. Н. Толстого закончился отвѣтною статьей на нашу статью и не возобновлялся больше. Мы не были настолько нескромны, чтобы приписать нашему посильному анализу рѣшенiе гр. Толстого прекратить защиту исповѣдуемой имъ теорiи обученiя, но все таки надѣялись, что и наши замѣчанiя имѣли, вмѣстѣ съ школьнымъ опытомъ гр. Толстого, нѣкоторое влiянiе на измѣненiе его педагогическихъ убѣжденiй. Поэтому теперь, когда оказывается, что гр. Толстой вновь поднимаетъ старое копье и выступаетъ съ проповѣдью тѣхъ самыхъ педагогическихъ началъ, которыя выставлялъ онъ въ 1862 году, на насъ даже лежитъ нѣкоторая нравственная обязанность не отказываться отъ состязанiя и явиться на защиту тѣхъ обще-европейскихъ основъ народнаго обученiя, которыя мы отстаивали противъ г. Толстого 12 лѣтъ назадъ».

Право, мнѣ жаль г. Маркова. 12 лѣтъ человѣкъ былъ убѣжденъ, что онъ убѣдилъ и побѣдилъ, спокойно занимался изученiемъ итальянской живописи, недобросовѣстностью адвокатовъ, красотами Крыма и многими другими предметами, - и вдругъ оказывается, что врагъ и не думалъ класть оружiе! Положенiе истинно трагическое. Я не думаю, однако, чтобы изъ него надлежало выходить при помощи тѣхъ прiемовъ, которые г. Марковъ почему-то называетъ исполненiемъ «нравственной обязанности».

Н. М.

P. S. Неприкосновенность псевдонима есть едва ли не элементарнѣйшее правило добропорядочнаго литературнаго 

149

общежитiя. Это вполнѣ естественно въ виду тѣхъ многоразличныхъ причинъ, которыя могутъ побудить писателя подписывать статьи вымышленнымъ именемъ. Но, даже помимо уважительности этихъ причинъ, разгадванiе псевдонимовъ, будучи само по себѣ самымъ пустымъ времяпровожденiемъ, можетъ вести просто къ ошибкамъ. Я только-что прочиталъ брошюрку г. Венгерова «Русская литература въ ея современныхъ представителяхъ». Г. Венгеровъ, повидмому, очень тщательно собираетъ свѣдѣнiя о русскихъ писателяхъ, и этою-то тщательностью оправдывается, вѣроятно, для него самое безцеремонное разоблаченiе псевдонимовъ. Такъ, онъ объявляетъ, что г. Постный «Дѣла» есть г. Ткачевъ, а г. Радюконъ «Дѣла» и Провинцiальный философъ «Недѣли» — г. Шелгуновъ. Кому это нужно, для кого интересно? Это — разъ. Вовторыхъ, даже интересующимся этими мелочами ничто не гарантируетъ вѣрности показанiй г. Венгерова. Между проочимъ, онъ приписываетъ мнѣ нѣсколько литературныхъ обозрѣнiй, напечатанныхъ въ «Отечественныхъ Запискахъ» лѣтомъ прошлаго года и подписанныхъ «Парголовскимъ мизантропомъ» (они были приписаны мнѣ и литературнымъ хроникёромъ «Недѣли»). Это — ошибка. Положимъ, ошибка неважная, хотя все-таки я вовсе не желаю присвоивать себѣ чужiе труды. Но есть случаи, когда забвенiе элементараныхъ литературныхъ приличiй можетъ вести къ очень сквернымъ послѣдствiямъ, и г. Венгерову не мѣшало бы принять это къ свѣденiю.