Гамма. <Градовскiй Г. К.> Листокъ. «Германо-русская» экспедицiя. Наша «отписная» дѣятельность. Противорѣчивые взгляды на народъ. 12-тилѣтнiя дѣти на скамьѣ подсудимыхъ. «Своевольныя» пожарныя команды. Московскiе адвокаты гг. Куперникъ и Лохвицкiй. Опроверженiе по телеграфу. Сборъ въ пользу домовладѣльцовъ. Благотворительный концертъ // Голосъ. 1876. № 67. 7 марта.
ЛИСТОКЪ.
«Германо-русская» экспедицiя. — Наша «отписная» дѣятельность. — Противорѣчивые взгляды на народъ. — 12-тилѣтнiя дѣти на скамьѣ подсудимыхъ. — «Своевольныя» пожарныя команды. — Московскiе адвокаты гг. Куперникъ и Лохвицкiй. — Опроверженiе по телеграфу. — Сборъ въ пользу домовладѣльцовъ. — Благотворительный концертъ.
А, пожалуй, г. Гриммъ и правъ! Мы изучаемъ, изслѣдываемъ, снаряжаемъ экспедицiи, такъ что на долю бременскихъ учоныхъ, чего добраго, не осталось ничего новаго, ничего неизвѣданнаго. Путешествiе свое эти учоные могли бы ограничить посѣщенiемъ залы петербургской городской думы: вмѣсто приключенiй, свойственныхъ нашимъ желѣзнымъ дорогамъ, они могли бы удовольствоваться приключенiями, соединенными съ путешествiемъ на дрожкахъ петербургскихъ извощиковъ. Ловкiй ударъ оглоблей или дышломъ смогъ бы съ удобствомъ замѣнить имъ какой-нибудь лопнувшiй рельсъ или взорванный паровокъ; коварная ненадежность заплатъ ресорнаго ремня напомнила бы всю шаткость и ползучесть, вѣрнѣе сказать, тилигульчатость нашихъ желѣзнодорожныхъ насыпей. Выбоины, промоины и волнистая поверхность несколотаго льда гдѣ-нибудь въ Коломнѣ, на Пескахъ или Петербургской Сторонѣ и груды накопившейся за зиму оледенѣлой грязи, чуть не по недѣлямъ торчащiя въ видѣ пирамидныхъ, правда, но зловонныхъ памятниковъ на иныхъ переулкахъ и даже улицахъ, могли бы служить для нѣмецкихъ учоныхъ живымъ образцомъ тѣхъ прелестей, которыя ожидаютъ ихъ на знаменитомъ пермскомъ трактѣ, прославившемъ неменѣе знаменитое пермское земство, у котораго такъ много денегъ остается отъ ремонта этого пути, что съ избыткомъ хватаетъ на возбужденiе судебныхъ преслѣдованiй противъ авторовъ иныхъ черезчуръ ужь откровенныхъ кореспонденцiй, лѣтописующихъ дѣятельность этого земства, и редакторовъ иныхъ изданiй, «рискующихъ» печатать подобныя кореспонденцiи. Вмѣсто непосредственнаго знакомства съ особенностями Карскаго басейна, доктору Брему съ сотоварищами стòило бы только отправиться въ какую-нибудь изъ нашихъ научныхъ библiотекъ и на ихъ полкахъ поискать краснорѣчивыхъ и обстоятельныхъ отвѣтовъ на самую изыскательную любознательность. Даже удовольствiя слышать рѣчь г. Мясоѣдова заѣзжiе учоные не лишились бы, такъ какъ можно быть увѣреннымъ, что г. Мясоѣдовъ не отказался бы поощрить ихъ и въ этомъ случаѣ, какъ поощрялъ ихъ на продолженiе выполняемаго ими теперь учонаго предпрiятiя. Но хитеръ и недовѣрчивъ нѣмецъ! Сомнительно относится онъ къ богатству нашихъ библiотечныхъ полокъ, самъ хочетъ все извѣдать, ощупать и разнюхать, и правъ г. Гриммъ, упрекающiй г. Сибирякова за его матерьяльное пособничество такому анти-патрiотическому дѣлу. Всѣ собранные нами учоные плоды будутъ покрываться архивною пылью; въ многотомныхъ изданiяхъ нашихъ изслѣдователей пороется развѣ любознательная моль, и объ устьяхъ Оби и Енисея, о рыбахъ Карскаго Моря, о богатствахъ Алтая Европа узнàетъ отъ нѣмецкихъ учоныхъ!
Да, быть можетъ, г. Гриммъ — правъ; но фактъ остается фактомъ: пока мы собираемся, Европа снаряжаетъ уже вторую экспедицiю для изслѣдованiй нашего сѣвера. Вотъ еслибъ все дѣло, въ подобныхъ случаяхъ, заключалось только въ произнесенiи рѣчи или въ написанiи какой-нибудь бумаги, въ формѣ «отношенiя» или «предложенiя» — тутъ ужь никто насъ не опередилъ бы, на этомъ поприщѣ едва ли мы встрѣтили бы опаснаго соперника. И въ учономъ предпрiятiи бременской экспедицiи не безъ нашего участiя: общество содѣйствiя написало уже «отношенiе» къ подлежащимъ отдѣленiямъ своимъ въ Нижнемъ, Казани, Екатеринбургѣ и Тюмени объ оказанiи содѣйствiя. Можно ручаться, что содѣйствiе будетъ оказано: бременскихъ учоныхъ угостятъ обѣдомъ и рѣчами въ Нижнемъ, Казани, Екатеринбургѣ и Тюмени. Потомъ мы успокоимся, увѣривъ себя, вслѣдъ за г. Латкинымъ, это эта экспедицiя можетъ быть «смѣло названа германо-русскою». Не даромъ же, въ спискѣ вопросовъ, ,которые должна разъяснить экспедицiя, на первомъ планѣ стоитъ изслѣдованiе выгодъ Германiи отъ эксплуатацiи Россiи. И до какихъ мелочей, подумаешь, предусмотрительна германо-русская экспедицiя: не забыть даже вопросъ о томъ, много ли въ Сибири нѣмокъ-гувернантокъ и имѣютъ ли эти германки шансы выйти замужъ за русскихъ? Да, назвать эту экспедицiю германо-русскою довольно смѣло. Впрочемъ, въ недостаткѣ смѣлости, дѣйсвительно, насъ упрекнуть нельзя, когда дѣло идетъ о названiяхъ и заключается въ словоизлiянiяхъ по случаю какихъ-нибудь встрѣчъ или проводовъ. Такъ же смѣло успокоиваемъ мы себя и во всемъ, думая, что и то уже верхъ дѣятельности и чудо энергiи, если слово сказано или бумага написана за надлежащiм нумеромъ и печатью!
Лѣсà, напримѣръ, истребляются, желѣзныя дорòги безчинствуютъ, волки загрызаютъ людей — на все у насъ одинъ отвѣтъ, дешовый и не безъ прiятности: напишемъ «отношенiе» и много-много, если учредимъ комисiю, «труды» которой будутъ пересматриваться въ новой комисiи, для того, чтобъ создать настоятельную необходимость новаго пересмотра и, въ концѣ-концовъ, вернуться къ тому, съ чего начали — къ какой-нибудь бумагѣ. Признается ли нужнымъ религiю укрѣплять и нравственность насаждать — это дѣло у насъ легкое: столоначальникъ пишетъ, начальникъ отдѣленiя разставляетъ запятыя, а высшiй начальникъ подписываетъ предписанiе о томъ, чтобъ бывать въ церкви и почитать всѣ праздники. Нуженъ ли г. Бланку рабочiй въ праздникъ, мы позаботимся о томъ, чтобъ у г. Бланка былъ рабочiй въ праздникъ: столоначальникъ пишетъ, начальникъ отдѣленiя разставляетъ запятые, а высшiй начальникъ подписываетъ преписанiе, чтобъ склонять рабочихъ какъ можно менѣе соблюдать праздники и внушать народу о вредѣ бездѣйствiя.
А жизнь идетъ-себѣ да идетъ своимъ чередомъ, не справляясь ни съ какими предписанiями. И хорошо иногда бываетъ, что она не справляется, потому что содержанiе иныхъ бумагъ такъ же бываетъ легко, какъ онѣ сами. На этомъ содержанiи отражается таже шаткость и неустойчивость, съ какою не рѣдкость встрѣтиться въ сужденiяхъ и приговорахъ о нашемъ обществѣ и народѣ. Послушаешь однихъ, наше общество никуда не годится, расшатано, на него менѣе можно положиться, нежели на ребенка, и все наше спасенiе заключается во фракѣ с металическими пуговицами; а посмотришь, говорящiе все это тутъ же обращаются къ тому же обществу за выраженiями различныхъ знаковъ одобренiя, за всевозможными поощренiями, жадно прислушиваются къ лести, исходящей отъ этого «расшатаннаго» общества, добиваются отъ него обѣда или хоть какого-нибудь почота. Еще болѣе несогласимыхъ противорѣчiй встрѣчается, когда рѣчь идетъ о народѣ. То этотъ народъ испился, растлился, представляетъ грубую, невѣжественную массу, то вдругъ именно въ непочатыхъ силахъ этого народа предписываютъ намъ искать освѣженiя, идеаловъ и разрѣшенiя генеральскаго фадѣевскаго вопроса: «чѣмъ намъ быть?»
Еще въ первомъ нумерѣ своего «дневника», г. Достоевскiй представлялъ намъ довольно мрачную характеристику нашего народа. По его словамъ, русскiй народъ преданъ «мраку и разврату». Хотя, правду сказать, я и не замѣтилъ, чтобъ г. Достоевскiй дѣйствительно такъ безнадежно относился къ народу; хотя мнѣ показалось, что въ данномъ случаѣ рѣчь болѣе шла о развращающемъ и народъ, и общество влiянiи того положенiя вещей, когда господствующимъ убѣжденiемъ становится сознанiе, что вся сила заключается только въ деньгахъ, что деньгами все можно подѣлать, что онѣ добьются всякаго исключенiя и подчинятъ себѣ какое бы то ни было препятствiе, но г. Достоевскiй считаетъ нужнымъ, во второмъ нумерѣ «Дневника писателя», оговориться и сказать нѣсколько поощрительныхъ словъ относительно нашего народа. Тутъ ужь народъ является носителемъ нашихъ лучшихъ идеаловъ, даже до того, что все, чтò есть въ литературѣ прекраснаго, «истинно прекраснаго», какъ говоритъ г. Достоевскiй, «то все взято изъ народа». Не похвалитъ же г. Достоевскаго за это кощунственное воззрѣнiе присяжный критикъ «Русскаго Вѣстника», полагающiй, какъ извѣстно, что наша литература стала падать именно съ того момента, когда стала черпать свои типы и идеалы изъ народа!
Какъ бы то ни было, у одного и того же писателя, на разстоянiи одного мѣсяца, мы встрѣчаемся съ двумя, рѣзко противоположными другъ другу мнѣнiями по поводу народу. А, вѣдь, это не водевиль, не картинка передвижной выставки: вѣдь, это приговоръ надъ живымъ организмомъ; это, все равно, что вертѣть ножомъ въ тѣлѣ человѣка. Изъ своего дѣйствительнаго или мнимаго противорѣчiя г. Достоевскiй выгораживается тѣмъ, что приглашаетъ насъ судить «народъ не по тому, чѣмъ онъ есть, а потому, чѣмъ желалъ бы стать». Народъ, видите ли ужаснѣйшая дрянь на дѣлѣ, но зато идеалы у него хороши. Идеалы эти «сильны и святы», и они-то «спасали его въ вѣка мученiй». Не поздоровиться отъ этакихъ выгораживанiй! Вѣдь, и самъ адъ вымощенъ добрыми намѣренiями, и г. Достоевскому извѣстно, сто «вѣра безъ дѣлъ мертва». Да откуда же стали извѣстны эти идеалы? какой пророкъ или серцевѣдъ въ состоянiи проникнуть или разгадать ихъ, если вся дѣйствительность противорѣчитъ имъ и недостойна этихъ идеаловъ? Г. Достоевскiй оправдываетъ нашъ народъ въ томъ смыслѣ, что «они немножечко дерутъ, за то ужь въ ротъ хмѣльного не берутъ». Но, вѣдь, отсюда недалеко и до нравоученiя; пусть лучше идеалы будутъ дурны, дѣйствительность хороша.
Противорѣчiе, въ которое впадаетъ г. Достоевскiй, объясняется гораздо проще. Если вы станете прислушиваться къ рѣчамъ гг. Бланковъ и Фетовъ, то быстро придете къ заключенiю, что народъ нашъ ровно ничего не дѣлаетъ, воруетъ, ходитъ по кабакамъ и развратничаетъ; только и есть у насъ работниковъ: два брата Бланки, да г. Фетъ въ придачу. Они-то воздѣлываютъ сотни мильйоновъ пудовъ нашего хлѣба; они даютъ государству возможность расходовать по пятисотъ мильйоновъ рублей ежегодно; они пополняютъ нашу армiю, шьютъ наше платье, обувь, кормятъ насъ и возятъ. Бѣдовые работники эти гг. Бланки и Фетъ! Но забудьте словоизверженiе этихъ госпоодъ — вы образумитесь и вспомните, что народъ нашъ добрый и хорошiй народъ, что воры и пьяницы въ немъ встрѣчаются не чаще, чѣмъ въ другихъ классахъ общества, что тунеядство и ничегонедѣланiе составляетъ исключенiе въ народѣ, гдѣ перестать трудиться значитъ умирать съ голоду. Вспомните все это, и предъ вами нарисуется одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ, симпатичныхъ и прадивыхъ типовъ, в родѣ «мужика Морея», которые создаются нашими писателями, когда они стоятъ въ сторонѣ отъ тенденцiй, забываютъ разыгрывать роль охранителей или либераловъ, а попросту, честно и прямо, лицомъ къ лицу становятся къ жизни. Нельзя не сознаться, что мы всѣ немножко страдаемъ склонностью къ обобщенiямъ, у насъ легко поднимается и рука и языкъ, чтобъ отъ частнаго перескочить къ общему. Въ одномъ случаѣ тысячу частностей, ежедневно и повсемѣстно повторяемыхъ, проходятъ безслѣдно и не въ состоянiи вызвать ничего общаго, а иногда достаточно какого-нибудь исключительнаго, единичнаго явленiя, чтобъ напугать насъ и поставить все вверхъ дномъ, точно во время страшнаго пожара.
Не знаю, къ какимъ явленiямъ отнести два недавнiе процесса въ московскомъ окружномъ судѣ, гдѣ надняхъ судили двухъ мальчиковъ 12-тилѣтняго возраста. Положимъ, это явленiе и исключительное, но едва ли съ нимъ можно примириться и въ этомъ случаѣ. 5-го ноября 1875 года, 12-тилѣтнему ученику лютеранскаго училища, въ Москвѣ, Александру Шумилину, очень захотѣлось домой. Онъ учился хорошо, поведенiя былъ прекраснаго, но въ нѣмецкомъ училищѣ русскому мальчику не нравилось. Это бываетъ. Думалъ сначала Шумилинъ бѣжать къ родителямъ, какъ часто дѣлаютъ дѣти, особенно впечалительныя и горячо привязанныя къ семьѣ. Я думаю, нѣтъ ребёнка, у котораго не мелькала бы мысль о побѣгѣ вы первые дни поступленiя въ училище, когда, вмѣсто ласкъ матери, приходится считаться съ насмѣшками и толчками товарищей, съ выговорами и замѣчанiями наставниковъ — словомъ, со всѣмъ тѣмъ, чтò сразу способно напомнить, чего человѣкъ долженъ ожидать отъ людей, если онъ самъ не будетъ давать толчки, не сможетъ насмѣхаться и не получитъ возможности, въ свою очередь, дѣлать выговоры и замѣчанiя, хотя бы своей прислугѣ. Въ заботѣ о томъ, кàкъ бы избавиться отъ училища, ввѣреннаго г. Шуднату,
у мальчика возникаетъ мысль, что хорошо было бы, еслибъ само училище какъ-нибудь исчезло съ лица земли — поневолѣ тогда возьмутъ его домой. Хорошо было бы, напримѣръ, чтобъ оно провалилось или сгорѣло. И вотъ разъ, ночью, 12-тилѣтнiй мальчикъ зажигаетъ бумагу, лежавшую въ какой-то коробкѣ, въ коридорѣ училища. Загорѣлась одна бумажка, перебѣжало пламя на другую и быстро охватило всю коробку. Перепугался мальчикъ, бросился одѣваться и будить служителя. Разбуженный служитель поднялъ тревогу, и «пожаръ» былъ потушенъ домашними средствами. Убытка понесено училищемъ на 169 рублей, какъ показалъ на судѣ директоръ Шуднатъ.
Еслибъ этотъ случай произошолъ въ доброй семьѣ, мнѣ кажется, нельзя сомнѣваться, что лѣтописи нашего уголовнаго процеса не обогатились бы новымъ «дѣломъ о поджогѣ». Много много, еслибъ «преступника» наказали тѣми же домашними средствами, какими и былъ прекращонъ пожаръ. Но наши училища въ рѣдкихъ случаяхъ замѣняютъ добрую сѣмью. Отношенiя у нихъ къ дѣтямъ чисто внѣшнiя. Учишься — хорошо, а нѣтъ — выгонятъ вонъ; сегодня выгонятъ, потому, что нѣтъ двухъ балловъ въ среднемъ выводѣ, а завтра, пожалуй, за недостаткомъ мѣста или по другимъ основанiямъ, удалятъ и тѣхъ, у кого нѣтъ высшей отмѣтки прилежанiя и благонравiя. Чтò за дѣло, что этою ариѳметическою фильтрацiей дитя лишается счастья, что вся его жизнь портится вкривь и вкось, что общество теряетъ въ немъ иногда полезнаго члена (потому что даже самъ Бисмаркъ былъ преплохимъ ученикомъ) — училищная машина холодно и безстрастно совершаетъ свое дѣло, выбрасывая неподходящихъ къ ней учениковъ, какъ вѣялочное рѣшето выкидываетъ неподходящiя къ его дырочкамъ зёрна. И вотъ изъ необдуманнаго, вызваннаго почти болѣзненнымъ состоянiемъ случая въ лютеранскомъ училищѣ г. Шудната возникаетъ тяжкое уголовное дѣло. Производится слѣдствiе, составляется обвинительный актъ, собирается судъ и присяжные, раздаются обвинительные и защитительныя рѣчи, а 12-тилѣтнiй ребенокъ является въ качествѣ обвиняемого въ поджогѣ на скамьѣ подсудимыхъ. Присяжные, какъ ихъ ни бранятъ у насъ, не утратили, однако, свойственнаго людямъ здраваго смысла. Они признали мальчика невиновнымъ, да едва ли кто-нибудь и задумался бы поступить точно также въ подобномъ случаѣ.
Но, спрашивается, къ чему же вся эта процедура? Неужели для оказанiя нравственнаго влiянiя на ребенка, неужели, ради его блага или для пользы общества, его таскали къ допросу, сажали на скамью обвиняемыхъ, заставляли играть роль преступника и прiучали къ уголовщинѣ? Не слишкомъ ли рано и неосмотрительно мы выводимъ дѣтѣй изъ области семейной и педагогической власти въ область компетенцiи уголовнаго суда? Какое нравственное ярмо мы навязываемъ ребёнку, напутствуя его въ жизнь съ атестатомъ бывалаго и потершагося объ уголовщину человѣка?
Отвѣтомъ на это можетъ служить другой процесъ, въ той же Москвѣ.
На скамью подсудимыхъ посадили арестанта, въ сѣромъ армякѣ, представшаго на судѣ среди жандармовъ съ обнажонными саблями. Этотъ, такъ тщательно охраняемый и такъ характерно одѣтый арестантъ, также оказался ребёнкомъ 12-ти лѣтъ, судившимся за покушенiе на кражу. Это былъ второй уже дебютъ его въ качествѣ обвиняемаго въ воровствѣ. Значитъ, въ первый разъ его судили, когда ему и не было и 12-ти лѣтъ! Нѐчего удивляться, что, продолжая идти въ томъ же направленiи, мы увидимъ этого ребенка еще не разъ на скамьѣ подсудимыхъ, когда онъ станетъ взрослымъ человѣкомъ. Воспитанiе принесетъ свои плоды. Чтòжь удивительнаго, если г. Кронебергъ билъ шпицрутенами своего семилѣтняго ребёнка за черносливъ и сахаръ, взятые безъ спроса? Сажать 12-тилѣтнихъ дѣтей на скамью подсудимыхъ — вѣдь, это своего рода шпицрутены. И тамъ, и здѣсь недостаетъ ласки, любви къ ребенку; и там, и здѣсь хотятъ замѣнить воспитанiе и родительскую заботливость грубыми, внѣшними мѣрами!
Однако довольно странно, что даже въ Москвѣ русскiя дѣти воспитываются въ нѣмецкихъ школахъ. Я думалъ, что это участь только молодого поколѣнiя нашихъ прибалтiйскихъ губернiй. Но въ прибалтiйскихъ губернiяхъ все исключительно: тамъ и обвиняемыхъ засѣкаютъ, и средневѣковыя пытки въ ходу въ древнихъ магистрахъ, тамъ даже русскихъ офецеровъ могутъ бить безнаказанно, какъ случилось не такъ давно въ Либавѣ. Какъ извѣстно, это необычное у насъ событiе произошло во время пожара. Тамъ существуетъ вольная пожарная команда — учрежденiе, во всѣхъ отношенiяхъ, прекрасное, которое полезно было бы завести и въ другихъ мѣстностяхъ Россiи; но оно не утратило бы своихъ хорошихъ качествъ, еслибъ изъ вольнаго не превращалось въ своевольное и не чинило бы кулачныхъ расправъ надъ офицерами, назначенными на пожаръ по обязанностямъ службы. Въ Либавѣ и въ другихъ богоспасаемыхъ городахъ нашей Германiи, каждое безчинство надъ русскими любятъ объяснять тѣмъ, что пострадавшiе были пьяны. У нихъ какъ-то выходитъ, что глупости и своеволiя совершаются трезвыми нѣмцами, а кулачныя расправы и беззаконiя претерпѣваютъ пьяные русскiе. На либавской кулачной расправѣ также оказалось, что пьяными были не колотившiе офицера члены вольной пожарной команды, а офицеръ, попавшiй подъ это своеволiе! Его побили — ну, значитъ, онъ былъ пьянъ. Не знаю навѣрно, но ничего удивительнаго не будетъ, если окажется, что и знаменитый гапсальскiй слѣдователь Кюммель будетъ оправдывать себя тѣмъ, что былъ слишкомъ трезвъ, а подозрѣваемые имъ въ воровствѣ и подвергаемые пыткѣ люди мертвецки пьяны.
Неменѣе трезвыми представляются и наши адвокаты. Извѣстный московскiй правидецъ г. Куперникъ, неизвѣстно зачѣмъ, стрѣляетъ по большимъ дорогамъ. Онъ такъ воинственно велъ себя подъ Черниговомъ, что мирные жители напугались и прибѣгли даже къ защитѣ полицiи, помощи которой вообще у насъ избѣгаютъ. Несмотря на опровержденiе г. Куперника, мѣстныя извѣстiя подтверждаютъ, что, по поводу храбрыхъ подвиговъ его подъ Черниговомъ производится дознанiе. Опроверженiе гласитъ, что объ этомъ дознанiи ему ничего неизвѣстно; можно надѣяться, что современемъ вѣсть о немъ дойдетъ и до г. Куперника: онъ узнàетъ и мы повторимъ тогда вмѣстѣ с нимъ: «да свершится правосудiе!»
Но «да свершится правосудiе!», во всякомъ случаѣ, лучше, нежели обозвать присяжныхъ лягавыми собаками, какъ это сдѣлалъ надняхъ г. Лохвицкiй въ петербургскомъ окружномъ судѣ. «Васъ — говоритъ онъ — призываютъ судить въ какомъ-то духѣ, хотятъ, чтобъ вы обладали чутьемъ, способнымъ распознать этотъ духъ; но вы, господа не лягавыя собаки и будете судить по совѣсти». Положимъ, это даже и либерально сказано, но, вѣдь, присяжные и не борзыя же или дворняшки, чтобъ къ нимъ относиться съ подобными сабачьими уподобленiями! Вѣдь, не сказалъ же бы г. Лохвицкiй какому-нибудь сановнику, въ любомъ случаѣ, въ родѣ отстаиванiя концесiи на желѣзную дорогу или при другомъ хадатайствѣ: «вы, молъ, ваше-ство такой крупный водолазъ, что со дна морского достанете совсѣмъ погибшее дѣло, поддержите его своими крѣпкими клыками и выплывете съ нимъ на берегъ». Отчего же отбрасываются всякiя церемонiи и срывается съ привязи языкъ, когда адвокатъ обращается къ присяжнымъ? кто дозволилъ ему такъ халатно относиться къ суду, который онъ же самъ называетъ судомъ общественной совѣсти?
Какъ бы ни порицали, однако, г. Лохвицкаго за его халатныя выходки на судѣ, этотъ «софистъ XIX-го вѣка» отличается однимъ несомнѣннымъ достоинствомъ. Онъ никогда не огрызается, продолжая говорить собачьимъ языкомъ, не рычитъ и не кусается, когда его продергиваютъ въ печати. Онъ хорошо знаетъ цѣну опроверженiямъ и вѣдаетъ, что, въ большинствѣ случаевъ, этими опроверженiями достигаются совершенно не тѣ цѣли, которыя ими преслѣдуются. Но не такъ обстрѣлянъ харьковскiй биржевой комитетъ. Ни съ того, ни съ сего, онъ прислалъ въ «Голосъ» и въ редакцiи нѣкоторыхъ другихъ газетъ телеграмму, въ опроверженiе слуха, сообщоннаго, будто бы, «Биржевыми Вѣдомостями», о несостоятельности торговаго дома «Рубинштейнъ и сыновья» въ Харьковѣ. Но въ «Биржевыхъ Вѣдомостяхъ», въ корреспонденцiи изъ Харькова, было напечатано слѣдующее:
«Слухи о несостоятельности торговаго дома «Рубинштейнъ и сыновья» оказываются чистѣйшимъ вымысломъ, неимѣющимъ никакого основанiя, и выпущеннымъ какими-то аферистами, надѣявшимися ловить рыбу въ мутной водѣ»
Такимъ образомъ, харьковскiй биржевой комитетъ опровергаетъ въ своей телеграммѣ то, чтò уже и безъ него было опровергнуто; мало того: онъ клянется, что и вообще въ Харьковѣ все обстоитъ благополучно и что «не было никакого повода для опасенiй о несостоятельности какого-нибудь харьковскаго торговаго дома». Не хватило ли ужь черезъ край подобное усердiе? Вѣдь, если все обстоитъ такъ благополучно въ торговомъ мiрѣ Харькова, то могутъ ли подорвать незыблемость его кредита какiе бы то ни было слухи? Напротивъ, телеграфныя опроверженiя, эта спѣшность и усиленныя завѣренiя могутъ породить только сомнѣнiе въ томъ, чтò нуждается въ такихъ слабыхъ опорахъ, какъ опроверженiе даже неосновательнаго слуха о неосновательномъ слухѣ же!
Сборъ нашъ въ пользу герцеговинцовъ значительно уже слабѣетъ, въ то самое время, когда Австро-Венгрiя вступаетъ въ откровенную роль турецкаго жандарма. Неудивительно, впрочемъ, если въ числѣ претендентовъ на общественную благотворительность мы встрѣчаемъ нетолько нашихъ голодающихъ крестьянъ, въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ, и погорѣльцовъ, но даже и одескихъ домовладѣльцовъ. Въ Одесѣ образовалась уже при думѣ комисiя «для облегченiя бѣдственнаго положенiя домовладѣльцовъ». Принимаются ужь и мѣры облегченiя: запрещена торговля въ уличныхъ будкахъ, чтобъ повысилась плата за торговыя помѣщенiя въ домахъ. Очевидно, гласные думы въ Одесѣ полагаютъ, что если русское общество пароходства и торговли нуждается въ благотворительныхъ субсидiяхъ со стороны государства, то съ тѣмъ же правомъ мѣстные домовладѣльцы могутъ простирать претензiи на благотворительныя мѣры мѣстнаго общественнаго управленiя, хотя бы и въ ущербъ менѣе состоятельнымъ классамъ населенiя. Здѣсь въ болѣе откровенной формѣ проявляется та же мысль, которая руководила гласными петербургской думы, когда они приняли проектъ налога на личный трудъ. Гдѣ ужь тутъ думать о какихъ-нибудь герцеговинцахъ! И я нисколько не удивляюсь тому ловкому нѣмцу, который, устроивъ какой-то вечеръ въ полку «бѣдствующихъ славянъ», преспокойно положилъ вырученную сумму въ свой нѣмецкiй карманъ.
Кстати о благотворительныхъ вечерахъ. Теперь плохое для нихъ время, такъ какъ спектаклей, концертовъ и всевозможныхъ представленiй бездна. Пѣвцы хрипнутъ отъ безпрерывнаго пѣнiя, актёры заболѣваютъ отъ усталости, музыканты не въ состоянiи поднять смычка или придавить клапанъ трубы. По крайней мѣрѣ, съ такими препятствiями встрѣчается устройство музыкально-литературныхъ вечеровъ съ благотворительною цѣлью, участiе въ которыхъ изъ приличiя не вознаграждается. Тѣмъ неменѣе, находятся добрые люди въ артистическомъ мiрѣ, которые не въ состоянiи отказать въ подобномъ безвозмездномъ участiи и, благодаря иъ содѣйствiю, благотворительныя учрежденiя могутъ, попрежнему, пополнять свои скудныя кассы. Въ будующую суботу, 13-го марта, одинъ изъ такихъ вечеровъ состоится въ купеческомъ собранiи (у казанскаго моста) въ пользу общества вспомоществованiя воспитанникамъ кiевскаго университета. Вечерà, устраиваемые этимъ обществомъ, всегда привлекали многочисленную публику. Можно надѣяться, что и вечеръ 13-го марта не отстанетъ, въ этомъ отношенiи, отъ своихъ предшественниковъ. Порукой тому можетъ служить участiе такихъ артистокъ и артистовъ, какъ г-жи Скальковская, Каменская и гг. Палечекъ, Комисаржевскiй и Вурмъ. Г. Монаховъ, какъ бывшiй студентъ кiевскаго университета, обѣщаетъ ожиаить вечеръ своимъ мастерскимъ пѣнiемъ юмористическихъ куплетовъ. Наконецъ, на этомъ вечерѣ публика въ первый еще разъ получитъ возможность ознакомиться съ лучшими представителями образующихся новыхъ музыкальныхъ силъ Петербурга, въ томъ числѣ и съ молодою пьянистскою Бертенсонъ, о которой однажды я уже упоминалъ въ своемъ фёльетонѣ и необыкновенному таланту которой удивляется даже нашъ знаменитый А. Рубинштейнъ.
Гамма.