Реальный романъ во Францiи. (Три публичныхъ чтенiя П. Д. Боборыкина). Чтенiе первое. Родоначальники реальнаго романа во Францiи: Генрихъ Бэль (Стендаль) и Бальзакъ. Особенности и совокупность творчества Бальзака. Гюставъ Флоберъ. Анализъ его романовъ «Г-жа Бовари» и «Сентиментальное Воспитанiе» // Отечественныя Записки. 1876. Т. 226. № 6. С. 329-357.

329

РЕАЛЬНЫЙ РОМАНЪ ВО ФРАНЦIИ.

(Три публичныхъ чтенiя П. Д. Боборыкина).

_________

Чтенiе первое.

Родоначальники реальнаго романа во Францiи: — Генрихъ Бэль (Стендаль) и Бальзакъ. — Особенности и совокупность творчества Бальзака. — Гюставъ Флоберъ. — Анализъ его романовъ «Г-жа Бовари» и «Сентиментальное Воспитанiе».

348

<...> Еслибъ Флоберъ ограничился анализомъ одной только душевной жизни г-жи Бовари, онъ бы не произвелъ такого переворота въ самой фактурѣ романа, въ постройкѣ его. Психическимъ анализомъ занимались и до него: одинъ Бальзакъ далъ намъ цѣлую галлерею душевныхъ организмовъ, которые онъ умѣлъ анализировать съ необычайнымъ мастерствомъ. Новизна прiемовъ Флобера заключалась въ томъ, что онъ вставилъ исторiю развитiя отдѣльной женской души въ рамку обыденной жизни цѣлаго провинцiальнаго мiрка, дѣлая это такъ, что не героиня накладываетъ на свою обстановку извѣстный колоритъ, выдѣляется изъ нея, подавляетъ ее, но сама она играетъ роль продукта среды, сама испытываетъ на себѣ ея гнётъ, и читатель не можетъ отдѣлить ея любовную эпопею отъ мелкихъ фактовъ обыденной жизни, текущей ровно, безстрастно, на протяженiи всего разсказа, обнимающаго собой нѣсколько лѣтъ.

Для насъ, русскихъ, всего лучше взять любой нашъ романъ, гдѣ психологическiй анализъ игралъ бы главную роль. Большинство романовъ и повѣстей Тургенева или Достоевскаго представляютъ, главнымъ образомъ, интересъ психологическiй. Но возьмите вы любую тургеневскую повѣсть: при всемъ видимомъ реализмѣ манеры, завязки и хода дѣйствiя, нельзя не сознаться, что авторъ ставитъ главное лицо или нѣсколько главныхъ лицъ, болѣе или менѣе, особнякомъ, выдѣляетъ ихъ изъ окружающей жизни, дѣлаетъ ихъ носителями или новыхъ идей, или оригинальныхъ чувствъ, завязываетъ между ними отношенiя, контрастирующiя, такъ или иначе, съ окружающей дѣйствительностью. На этомъ контрастѣ держалось, какъ извѣстно, обаянiе большинства произведенiй Тургенева; начиная съ «Записокъ лишняго человѣка» и кончая хотя «Дымомъ», какъ послѣднимъ его крупнымъ романомъ. Вездѣ вы находите русскую жизнь; нѣтъ выдумокъ или умышленныхъ прикрасъ, но непремѣнно центръ, на которомъ сосредоточивается интересъ читателя, выдѣляется по своему колориту, по своему содержанiю, по тому какъ онъ поставленъ въ данной средѣ. Нельзя почти привести ни одного произведенiя съ романтическимъ оттѣнкомъ ни у Тургенева, ни у Достоевскаго, ни у другихъ русскихъ романистовъ, къ которому бы не примѣнялось, больше или меньше, то, что я сейчасъ сказалъ. Исключенiе составляютъ, быть можетъ, произведенiя графа Л. Толстого, между прочимъ и его «Война и миръ»; но въ этомъ романѣ, хотя и есть слiянiе между жизнью героевъ и общимъ теченiемъ ежедневной дѣйствительности, но эта дѣйствительность – особенная, съ приподнятымъ строемъ, взятая въ минуты историческiя, въ минуты, когда массы дѣйствуютъ вмѣсто отдѣльныхъ личностей. А въ болѣе интимныхъ произведенiхъ гр. Л. Толстого мы, опять-таки, видимъ тоже самое обособленiе психической жизни главныхъ дѣйствующихъ лицъ, несмотря на необычайную простоту и правду колорита и прiемовъ.

349

Вспомните любую повѣсть Толстого, начиная съ его «Дѣтства» и кончая «Казаками»: вездѣ обстановка, подробности быта, теченiе окружающей жизни сходятся, какъ въ фокусѣ, въ нравственномъ я главнаго героя, который при этомъ не играетъ, повидимому ни особенно видной, ни особенно дѣятельной роли. Мнѣ кажется, что дальше этого русскiй психическiй романъ и не пошелъ.

Въ «Г-жѣ Бовари» совсѣ не то. Хотя она – и главное лицо, но ея психологiя изображается такими же точно объективными прiемами, какъ и все остальное въ романѣ. Нѣтъ никакой разницы въ прiемахъ творчества, съ помощью которыхъ авторъ рисуетъ намъ деревенскую свадьбу, земледѣльческiй конкурсъ, театральное или всѣ жгучiя ощущенiя, постигшiя героиню въ различныя минуты ея душевныхъ кризисовъ вплоть до самоубiйства, представляющаго собой образецъ высокаго мастерства въ предѣлахъ самаго и безпощаднаго реализма. Куда бы ни привелъ авторъ свою героиню, онъ не позадумается нисколько ввести въ ея личный романъ всѣ тѣ житейскiя подробности, какiя, въ данную минуту, должны были вторгнуться и даже заслонить собой романтическiй интересъ. Припомню два такихъ поразительныхъ мѣста: любовный разговоръ Эммы и Родольфа во время засѣданiя земледѣльческаго съѣзда и раздачи наградъ и прогулка той же Эммы съ Леономъ по Руану, когда имъ показываютъ древнiй соборъ. При всей нашей склонности къ реальному творчеству, я не знаю ни въ одномъ русскомъ романѣ ни одной страницы, гдѣ бы авторъ съ такой смѣлостью распространилъ реализмъ на романтическую часть своего повѣствованiя. На первый разъ, это кажется претензiей, излишней отчетливостью или даже желанiемъ щегольнуть своею бывалостью, своимъ житейскимъ знанiемъ, своею эрудицiей. Я убѣжденъ, что большинство читательницъ негодовали даже на Флобера за такiя ненужныя подробности. Имъ гораздо было бы прiятнѣе пробѣжать эти любовные разговоры безъ прибавокъ и постороннихъ вторженiй житейской, пошловатой дѣйствительности. Но стоитъ только нѣcколько отойти отъ картины, наброшенной авторомъ, сообразивъ ея размѣры, вникнуть въ ея поражающую правду, и тогда будетъ ясно, что иначе нельзя было истинному художнику поступить, не слѣдовало выдѣлять разговора двухъ дѣйствующихъ лицъ изъ обстановки, которая и придаетъ самому разговору его настоящiй психическiй и художественный смыслъ.

Такимъ же новымъ откровенiемъ явился романъ Флобера и по языку. Мы уже говорили, что Бальзакъ до конца своей писательской карьеры оставался рабомъ темперамента и недостаточно развитаго вкуса. Онъ умѣлъ заставялять свои реальные типы говорить языкомъ ихъ среды только тогда, когда эти типы были дѣйствительно наблюдены и глубоко вѣрны своей природѣ. Въ тѣхъ же лицахъ, а ихъ очень мало въ 

350

«Человѣческой Комедiи», которыя онъ создалъ двойственнымъ процессомъ, мѣшая въ нихъ правду съ игрой своей фантазiи, языкъ не только не вполнѣ реальный, а, напротивъ, исполненъ произвола, набить всевозможными неологизмами, блестками остроумiя, метафорами, контрастами; словомъ, языкъ дѣланный. Точно также въ описанiяхъ и въ большихъ разсужденiяхъ, которыми Бальзакъ имѣлъ привычку прерывать разсказъ и гдѣ онъ высказывался часто, какъ авторъ, мы находимъ постоянное усилiе, постоянное желанiе выразиться поярче, поцвѣтистѣе, достичь рѣзкаго и часто грубаго эффекта. Бальзакъ считалъ себя человѣкомъ малоспособнымъ къ литературной работѣ, т. е. былъ убѣжденъ, что онъ пишетъ плохо въ смыслѣ языка и стиля; поэтому, какъ я уже говорилъ вамъ, подвергалъ свои романы продолжительной передѣлкѣ, сидѣлъ по цѣлымъ часамъ надъ однимъ какимъ-нибудь словомъ и привыкъ такимъ сочинительскимъ процессомъ самоисправленiя писать гораздо вычурнѣе, чѣмъ бы слѣдовало ему, какъ творцу живыхъ людей. Гдѣ бы вы ни раскрыли любой романъ Бальзака на такой страницѣ, которая идетъ отъ лица самого автора – будетъ ли то описанiе или разсужденiе – вездѣ сочинительство, въ томъ смыслѣ, какъ я его разумѣю здѣсь, бросится вамъ въ глаза. И матерiальная обстановка, и отношенiя людей между собой, и ихъ ощущенiя прошли предварительно черезъ сочинительскiй организмъ Бальзака, а, стало быть, и потеряли половину своей непосредственности, правды, объективной простоты. У Флобера ничего этого нѣтъ. Съ первыхъ словъ «Г-жи Бовари» вы чувствуете какое-то успокоенiе; вам, какъ читателю, легко, удобно; отъ васъ не требуетъ авторъ никакого напряженiя, а между тѣмъ, всякая фраза, всякiй оборотъ рѣчи несетъ съ собой образъ, составляетъ штрихъ, отмѣченъ печатью силы, яркости, необыкновенной опредѣленности: точно вы читаете какое нибудь даровито-написанное изложенiе научныхъ фактовъ, которое должно помочь вамъ, не видя опытовъ въ аудиторiи, представить ихъ себѣ самымъ яркимъ образомъ. И такъ продолжается на четырехъ стахъ страницахъ. Врядъ ли можно насчитать полдюжины метафоръ, и то самыхъ скромныхъ, самыхъ естественныхъ. Языкъ Флобера точно кованный, безъ малѣйшей встрѣется у менѣе даровитыхъ реалистовъ. Это – языкъ глубоко мастерской и, въ то же время, поражающiй своей дѣльностью. Видно, что авторъ ничего не описываетъ такого, что ему не было бы извѣстно доподлинно, въ мельчайшихъ подробностяхъ. Въ этомъ смыслѣ  онъ – прямой продолжатель Бальзака; только онъ вставляетъ свое знанiе быта, людей и обстановки въ гораздо болѣе сторгiя формы, чѣмъ Бальзакъ, не давая ни малѣйшей поблажки своему авторскому темпераменту, своему авторскому капризу. Точно будто вы на лекцiи краснорѣчиваго профессора физiологiи или анатомiи, который не можетъ, по добросовѣстности, пропустить ни одного факта и, въ то же 

351

 время, хочетъ излагать все безъ малѣйшихъ литературныхъ прикрасъ. Такая манера вышла бы сухой, не могла бы совсѣмъ дѣйствовать на воспрiимчивость читателя, еслибъ Флоберъ не понялъ той истины, что литературное творчество заключается въ подыскиваньи cамыхъ рѣзкихъ и точныхъ признаковъ и въ выраженiи ихъ самымъ точнымъ и характернымъ словомъ. Поэтому-то, отдѣльно взятыя фразы Флобера могутъ показаться не картинными; но, въ совокупности, его языкъ, какъ въ описанiяхъ, такъ, въ особенности, въ душевномъ анализѣ, достигаетъ дѣйствительнаго творческаго совершенства, и уже не по одной простотѣ и строгости, а о сочности, богатству, силѣ, оригинальному пошибу.

Я уже сказалъ, что въ «Г-жѣ Бовари» авторъ сливаетъ личности своихъ героевъ съ ихъ обстановкой и будничной жизнью такъ, какъ это ни до него не дѣлалось во французской беллетристикѣ, ни теперь еще не дѣлается вполнѣ въ нашей реальной литературѣ. И несмотря на это слiянiе лицъ съ обстановкой, характеръ выясняется почти съ подавляющимъ обилiемъ подробностей, съ такими деталями душевной жизни, о которыхъ до Флобера не было почти помина, даже въ творчествѣ Бальзака. Флоберъ не хлопочетъ о томъ, чтобъ нѣсколькими, заранѣе придуманными сценами рѣзко выдѣлить то или иное лицо. Онъ не старается придать языку или жаргону своей героини черезчуръ яркую своеобразность. Онъ беретъ, главнымъ образомъ, обилiемъ психологическихъ признаковъ, почему его произведенiе, да и вообще его творчество, хотя оно и богато анализомъ человѣческаго темперамента, достигаетъ, прежде всего, высоты психологическаго изслѣдованiя. Сильно ошибаются тѣ, которые смотрятъ на личность г-жи Бовари, какъ на темпераментъ въ его физiологическихъ проявленiхъ, только слегка окрашенныхъ въ колоритъ душевной жизни. Если Флоберъ – натуралистъ, то онъ – гораздо больше натуралистъ-психологъ, чѣмъ натуралистъ-физiологъ. Изслѣдованiя его такъ точны, до такой степени подробны и обстоятельны, что онъ долженъ, поневолѣ, отъ своего лица характеризовать цѣлыя полосы душевной жизни своей героини: иначе онъ потратилъ бы десятки сценъ на выраженiе того, что можно сконцентрировать въ одной чертѣ, въ одно й замѣткѣ. Но, обыкновенно, писатели, и въ особенности франзускiе романисты, грѣшили такими именно авторскими страницами душевнаго анализа. Они или многое прибавляютъ отъ себя, или же приглашаютъ читателя вѣрить имъ на слово. Выходитъ это отъ того, что они держатся, такъ сказть, дедуктивнаго метода: даютъ готовыя обобщенiя и не связываютъ ихъ съ отдѣльными фактами, изъ которыхъ извѣстное душевное настроенiе, извѣстная страсть вытекаютъ необходимымъ, роковымъ образомъ. Совершенно въ обратномъ и заключается сила Флобера. Онъ, въ одно и то же время, и обобщаетъ, и показываетъ вамъ почему онъ дошелъ до своихъ обобщенiй въ характеристикѣ душевной

352

жизни героини. А второстепенныя личности, связанныя съ бытовой обстановкой, являются у него именно такъ, какъ бы онѣ попались въ жизни. Онъ вводитъ ихъ въ разсказъ безъ всякихъ приготовленiй, комментарiй, заставляетъ ихъ говорить и дѣйствовать съ поражающей правдой и реальностью, но вовсе не заботится о томъ, чтобъ каждое изъ этихъ второстепенныхъ лицъ было непремѣнно оригинально въ смыслѣ эффекта, новизны или рельефности. Нѣкоторыя изъ нихъ выходятъ, все-таки, необычайно рельефны, напримѣръ, личность аптекаря, потому именно, что авторъ не задумается, въ данную минуту, заставитъ ихъ говорить и вести себя  такъ, какъ оно происходило въ дѣйствительности, наблюденной имъ.

 Чтенiя эти происходили, въ мартѣ текущаго года, въ с.–петербургскомъ собранiи художниковъ, въ пользу «Общества для пособiя лицамъ женскаго пола, обучающимся на врачебныхъ курсахъ при медикохирургической академiи и въ педагогическихъ курсахъ».