Журнальныя замѣтки. «Военный Сборникъ» 1877 г. Книжки 1, 2, 3 и 4. «Дневникъ Писателя» за 1877 г. №№ 1, 2 и 3.// Дѣло. 1877. № 6. С. 56-66.

<56>

ЖУРНАЛЬНЫЯ ЗАМѢТКИ.

«Военный Сборникъ» 1877 г. Книжки 1, 2, 3 и 4.

«Дневникъ Писателя» за 1877 г. №№ 1, 2 и 3.

«Военный Сборникъ», помѣстивъ въ первыхъ книжкахъ за нынѣшнiй годъ цѣлый рядъ статей о нашихъ отношенiяхъ къ Турцiи замѣчаетъ, «что настоящiя событiя на Балканскомъ полуостровѣ невольно заставляютъ насъ оглянуться назадъ, вспомнить прошлое и, прослѣдивъ ходъ историческихъ событiй, уяснить себѣ то положенiе, въ которомъ мы находились и нынѣ находимся относительно Турцiи и ея подданныхъ, исповѣдующихъ христiанскую религiю». Вспомнить прошлое! Но такъ-ли «Военный Сборникъ» хочетъ вспомнить это прошлое, как слѣдуетъ? съ критической-ли мыслью или безъ нея? Если ему нужно наше прошлое только ради славы нашего оружiя и ради рыцарскаго великодушiя и заступничества, которое, судя по словамъ статей «Военнаго Сборника», мы всегда обнаруживали къ турецкимъ славянамъ, то нельзя-ли заподозрить «Военный Сборникъ» въ недостаткѣ искренности, а можетъ быть, и въ недостаточномъ пониманiи того, что онъ говоритъ? Вопросъ этотъ «Военный Сборникъ» обходитъ скромнымъ молчанiемъ. Онъ собираетъ громадную массу фактовъ изъ исторiи вообще, изъ военной исторiи, изъ Богдановича, изъ Мольтке и, составивъ прегромадный букетъ, приподноситъ его читателю. Читатель, получивъ букетъ, остается въ полномъ недоумѣнiи, не зная, что съ нимъ дѣлать. И въ самомъ дѣлѣ, что ему дѣлать съ массой фактовъ, которые онъ не знаетъ даже куда прiурочить? Вѣдь не фактъ важенъ, а смыслъ его. Одно, что ясно еще читателю – это междустрочное предостереженiе, чтобы мы меньше увлекались

своими былыми военными успѣхами. Но нужно-ли это? Вѣдь по напускному азарту и воинственности «Новаго Времени» нельзя судить ни о воинственности нашего общества, ни о нашихъ военныхъ. Наши офицеры на-столько ускромнились, что скорѣе приходится боятся за другую крайность. Не шовинизмомъ больны наши наиболѣе мыслящiе офицеры, а скорѣе недовѣрiемъ и отрицательнымъ отношенiемъ къ собственному дѣлу.

И теперешняя война, дѣйствительно, не то, что бывало прежде. Кагулъ и Рымникъ уже не повторятся. Съ 18,000-мъ войскомъ не разобьемъ мы теперь непрiятеля въ 250,000. Турокъ теперь не закидаешь шапками, какъ прежде, и если-бъ кромѣ нихъ не стояло передъ нами никакого другого врага, то и тутъ-бы пришлось призадуматься. Къ сожалѣнiю, не отъ нашего военнаго органа военнымъ офицерамъ и публикѣ приходится узнавать что-нибудь дальше простыхъ фактовъ. Во всемъ, что касается критики, «Военный Сборникъ» скроменъ, какъ гимназистка; даже о самыхъ фактахъ мы узнаемъ гораздо больше изъ иностранныхъ источниковъ. Вмѣсто фактическаго, живого и реальнаго отношенiя къ дѣлу, «Военный Сборникъ» даетъ сухiя историческiя статьи, чтенiе которыхъ больше огорчаетъ читателя, чѣмъ научаетъ его чему-нибудь. Вѣдь если вѣрить всему тому, что пишутъ наши россiйскiе публицисты, то можно подумать, что наступили времена крестовыхъ походовъ. А между тѣмъ, если-бъ «Военный Сборникъ», кромѣ голаго изложенiя историческихъ фактовъ, поискалъ въ нихъ внѣшней шелухѣ болѣе существеннаго содержанiя, то онъ увидѣлъ-бы, что идея теперешней войны далеко не та, какой ее выкликаютъ г. Суворинъ и г. Достоевскiй.

Вопросомъ историческимъ и предметомъ политики турецкiй вопросъ сдѣлалъ Петръ Великiй. Петръ былъ не изъ такихъ людей, чтобы тратить деньги, время и жизнь десятковъ тысячъ людей ради какихъ-нибудь неосязательныхъ фикцiй. Положимъ, что славяне терпѣли отъ произвола турокъ; но если-бы Петру Великому не было нужно Черное море, однѣхъ слезъ славянъ было-бы недостаточно, чтобы объявить войну Турцiи. Но когда Петру понадобилось Черное море, онъ въ 1701 году отправилъ въ Константинополь князя Голицына съ порученiемъ убѣдить Порту дать согласiе на свободное плаванiе по морю русскимъ кораблямъ. Отвѣтъ Турцiи былъ такой, какой и слѣдовало ожидать. Великiй визирь сказалъ Голицыну, что султанъ охотнѣе отворитъ двери своего сераля, чѣмъ пуститъ пусскихъ въ Черное море. Турецкiй султанъ тоже понималъ въ чѣмъ дѣло; онъ тоже зналъ, что политикой Петра двигаетъ не сердоболiе, и, чтобы оградить Турцiю

отъ опаснаго соперника, султанъ искалъ союзовъ противъ Петра съ европейскими государствами.

Но тутъ встрѣтилось и еще одно обстоятельство. Хотя Петру, повидимому, нужно было только Черное море, но для того, чтобы плавать по немъ безопасно, да и ради развитiя экономическихъ силъ Россiи, было неизбѣжно овладѣть и его берегами. Понятно, что крымскiе татары почуяли бѣду и зашевелились. Такимъ образомъ, Крымъ являлся яблокомъ раздора уже при Петрѣ. Татары постоянно слѣдили за дѣйствiями русскихъ и постоянно возбуждали недовѣрiе турецкаго правительства къ Россiи. Нажимъ, который мы постоянно дѣлали на Швецiю и Польшу, тоже не прибавлялъ намъ друзей. Каръ XII, напротивъ, всѣми средствами понуждалъ султана къ войнѣ съ Россiей. «Чтобы отвратить опасность, грозяшую Портѣ, писалъ Карл XII султану, самое спасительное средство – союзъ между Турцiей и Швецiей. Въ сопровожденiи вашей храброй конницы я возвращусь въ Польшу, подкрѣплю оставшееся тамъ мое войско и снова внесу оружiе въ сердце Московiи, чтобы положить предѣлъ честолюбiю и властолюбiю царя». Дѣло кончилось заключенiемъ Толстаго въ Семибашенный замокъ и тѣмъ, что въ февралѣ 1711 года въ московскомъ Успенскомъ соборѣ была объявлена война «врагу имени Христова».

«Военный Сборникъ», какъ кажется, придаетъ этимъ словамъ прямой смыслъ. Совершенно вѣрно, что турки «враги имени Христова», но вѣдь Петръ Великiй не былъ Петромъ-Пустынникомъ и зналъ очень хорошо, что этой формулой онъ только говоритъ яснѣе съ народомъ. Петру надо было опереться на какiя-нибудь силы, ему нужно было придать войнѣ Россiи съ Турцiей извѣстную популярность. Обѣщанiемъ народу Крыма, Азова и плаванiя по Черному морю едва-ли можно было плѣнить народное воображенiе. Войну съ «врагомъ имени Христова» народъ понималъ лучше, чѣмъ войну за берега Чернаго моря, и народныя симпатiи, которыми, конечно, нужно было пользоваться, въ этой войнѣ склонялись къ интересамъ вовсе не политическимъ. И этотъ кличъ былъ еще понятнѣе для турецкихъ славянъ, чѣмъ для насъ, русскихъ. Конечно, благородно и великодушно освобождать народы; но энтузiазмъ русскаго увлеченiя, во всякомъ случаѣ, долженъ былъ быть слабѣе, чѣмъ чувство, наболѣвшее въ турецкихъ славянахъ, смотрѣвшихъ на русскихъ, как на освободителей. Поэтому-то, наши войны съ Турцiей были всегда популярнѣе между турецкими славянами, чѣмъ у насъ въ народѣ. Мы шли для того, чтобы «побить турку», а для славянъ дѣло заключалось въ свободѣ.

Понятно, на-сколько возбужденiе славянъ было въ нашихъ интересахъ, и на-сколько, начиная съ Петра и во все послѣдующе время, это возбужденiе оказывалось для насъ выгоднымъ. То были наши природные союзники. Понятно, на-сколько и Петръ обрадовался, что по объявленiи войны съ Турцiей зашевелилось славянское народонаселенiе. Къ сожалѣнiю, Петръ былъ не на-столько силенъ, даже при содѣйствiи славянъ, чтобы бороться съ Турцiей и, окруженный со всѣхъ сторонъ подъ Прутомъ, долженъ былъ заключить съ Турцiей миръ.

Но яблоко раздора было уже брошено. Съ одной стороны, твердо намѣтилось новое направленiе русской политики, которая, создавая изъ Россiи европейское государство, должна была овладѣть и Крымомъ, и Чернымъ моремъ, должна была овладѣть и Балтiйскимъ моремъ, и должна была освободиться отъ вѣчно-безпокойнаго сосѣда – Польши. Исторiя идетъ по инерцiи, и по этой инерцiи шли наши политическiя отношенiя къ Турцiи втеченiи всего прошедшаго столѣтiя. При императрицахъ Аннѣ Iоанновнѣ и Елизаветѣ наше тяготѣнiе на югъ не прекращалось, точно такъ-же, какъ и не прекращалась боязнь Европы за усиливающееся могущество Россiи и боязнь Турцiи за ея цѣлость. Поддерживая популярность русскаго имени между христiанами Турцiи, Петръ посылалъ къ нимъ свои царскiе портреты, оказывалъ черногорцамъ денежное пособiе, позволялъ имъ переселенiе въ Россiю и разжегъ славянъ до того, что они видѣли въ Россiи свою единственную избавительницу; объ ней только они говорили между собой и на Петра Великаго смотрѣли, какъ на своего героя и избавителя. Жизнеописанiе Петра Великаго было любимымъ чтенiемъ славянъ, они перевели его на всѣ славянскiя нарѣчiя, читали его въ прозѣ и въ стихахъ и даже назнчали большую премiю тому, кто напишетъ лучшую исторiю Петра. Поддерживая традицiю Петра, императрица Елизавета посылала въ Черную гору свои портреты и жаловала на нужны народа по 15,000 ежегодно. Для турецкихъ славянъ мы являлись тѣмъ-же, чѣмъ была Францiя для Польши. Какъ Польша весь свой вѣкъ надѣялсь, что Францiя освободитъ ее отъ Россiи, и видѣла въ Турцiи своего естественнаго союзника, такъ южные славяне въ борьбѣ противъ турокъ видѣли естественнаго спасителя въ Россiи.

Но и Европа видѣла то, что ей нужно было видѣть. Кромѣ народныхъ симпатiй, которыя завязывались и даже завязались между славянами и Россiей, Европа видѣла и интересы политическiе. Конечно, бѣдствiе славянъ было велико, но если на одну чашку вѣсовъ приходилось класть славянскiя слезы, а на другую

страшный мечъ Россiи и необыкновенно усиливающееся ея могущество, то понятно, что, сочувствуя слезамъ, Европа въ то-же время должна была думать и о себѣ, и вотъ она постоянно противодѣйствовала Россiи и, какъ доносили наши резиденты и послы, интриговала противъ насъ, вооружая то Польшу, то Турцiю, то татаръ и, чтобы дѣйствовать въ своихъ интересахъ, не скупилась и на подкупы. При Аннѣ Iоанновнѣ и Елизаветѣ наши успѣхи съ Турцiей были не особенно велики, и Европа, оказалась на-столько сильнѣе, что одно время у славянъ даже поколебалась вѣра въ Россiю. Но вотъ наступило царствование Екатерины II. И она, какъ Петръ, отличалась реализмомъ въ политикѣ и прямымъ пониманiемъ государственныхъ интересовъ. То, что не удалось сдѣлать Петру, окончила Екатерина. Она завладѣла Крымомъ и берегами Чернаго моря, она положила концъ безпокойному сосѣдству Польши и округлила границы Россiи такъ, что Россiи было уже не мудрено занять въ политикѣ Европы первое мѣсто.

Ну, а славянскiй вопросъ? Славянскiй вопросъ остался въ сущности тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, т. е. второй половиной или, такъ-сказать, идеально-народной подкладкой нашихъ отношенiй къ Турцiи. Водворенiе православнаго креста на соборѣ св. Софiи не представлялось тогда, да не представляется многимъ и теперь, политической утопiей, такъ-же, какъ и освобожденiе турецкихъ христiанъ отъ магометанскаго иг. Какъ говоритъ «Военный Сборникъ», правительство Екатерины мечтало о томъ-же и представителемъ этой идеи былъ графъ Григорiй Орловъ. По настоянiю Орлова съ самаго начала несогласiй нашихъ съ Портой были посланы русскiе эмисары въ Грецiю и Черногорiю. А чтобы сильнѣе подѣйствовать на турецкихъ христiанъ, по приказанiю императрицы Екатерины, было напечатано воззванiе. Распространенiе воззванiя поручили полковнику Каразину, родомъ болгарину, находившемуся передъ тѣмъ въ русской службѣ. Одѣвшись въ монашеское платье, Каразинъ спряталъ въ трости и въ корешкѣ стараго псалтыря, нѣсколько экземпляровъ манифеста, отпечатаннаго на самой тонкой бумагѣ и, подъ видомъ странника, пошелъ по славянскимъ землямъ. Въ воззванiи между прочимъ говорилось, что величайшее удовольствiе императрицы заключалось-бы въ томъ, чтобы видѣть «христiанскiя облсти изъ поноснаго порабощенiя избавленныя, къ чему мы и впредь всѣ средства подавать не отречемся». Но изъ послѣдствiй войны нужно заключить, что возбужденiе христiанскихъ подданныхъ Турцiи имѣло больше военныя, чѣмъ какiя-нибудь другiя цѣли. Что-же касается «величайшаго удовольствiя видѣть христiанскiя области отъ поноснаго

порабощенiя избавленныя», то вотъ уже прошло сто лѣтъ со времени этого воззванiя, а удовольствiе все еще впереди.

«Военный Сборникъ» кончаетъ описанiе войнъ Россiи съ Турцiей царствованiемъ Екатерины II. Дастъ-ли онъ что-нибудь дальще – неизвѣстно; но въ апрѣльской книжкѣ продолженiя нѣтъ. Впрочемъ, если и будетъ продолженiе, то, судя по тому, что есть, трудно ожидать отъ статей хоть какого-нибудь критическаго отношенiя къ вопросу. Мы говоримъ такъ, основываясь на общемъ тонѣ философiи «Военнаго Сборника», въ видѣ образчика которой приведемъ слѣдующее мѣсто: «Безразсудность была и до сихъ поръ служитъ причиною многихъ бѣдствiй для Турцiи. Она привела ее къ внутреннимъ неустройствамъ и къ потерѣ многихъ владѣнiй какъ въ Европѣ, такъ и въ Азiи. Не будучи готова къ военнымъ дѣйствiямъ и не сознавая своей слабости, Турцiя предпринимала войны, терпѣла пораженiя, но все-таки въ будущемъ надѣялась возвратить утраченное. Съ одной стороны, вѣра въ блестящее будущее, а съ другой – подстреканiя и интриги иноземныхъ державъ вовлекли ее въ новую войну съ Россiею». «Военный Сборникъ» тракутетъ Турцiю точно кадета и читаетъ ей школьную мораль. Безразсудность! Ужь будто-бы то, что «Военный Сборникъ» называетъ безразсудностью, исключительная болѣзнь Турцiи, и будто-бы другiя государства, напримѣръ Австрiя, отличаются въ этомъ отношенiи чѣмъ-нибудь отъ Турцiи. «Военному Сборнику» не нравится, что у Турцiи, какъ у государства, есть вѣра въ свое будущее и надежда возвратить утраченное. Да какое-же государство живетъ безъ этой вѣры и надежды? Развѣ французы, потерявъ Эльзасъ, не надѣются его возвратить? Развѣ нѣмцы не считаютъ себя первымъ культурнымъ народомъ? Развѣ славяне не вѣрятъ въ свое блестящее будущее? Даже поставивъ Турцiю въ политическiе предѣлы, «Военный Сборникъ» не долженъ-бы такъ разсуждать. Но Турцiя больше, чѣмъ политическое государство: она представительница магометанскаго Востока, а магометанскiй Востокъ есть особенный мiръ, отдѣльное человѣчество, у котораго все иное, начиная съ вѣры и кончая обычаями и строемъ жизни. Имѣя право на самостоятельное существованiе, магометанскiй Востокъ и Турцiя хотятъ его на самостоятельное существованiе, магометанскiй Востокъ и Турцiя хотятъ его и потому отстаиваютъ свою цѣлость и независимость, какъ отстаиваютъ ее французы, англичане, русскiе, японцы. Да и что было дѣлать Турцiи – уступить, молчать, смириться? А что-бы сказалъ тотъ-же самый «Военный Сборникъ», если-бы по его програмѣ стала дѣйствовать Россiя? «Военный Сборникъ» точно не признаетъ чувства международной справедливости и государственное достоинство считетъ привилегiей нѣкоторыхъ. «Военный Сборникъ» не обратилъ

вниманiя на то, что вмѣшательство въ дѣла Турцiи вводитъ въ политику новый и опасный принципъ. Если признать его, то каждое государство будетъ вмѣшиваться въ дѣла другого государства, въ особенности, если оно ищетъ предлога для войны, а маленькимъ, слабымъ государствамъ и житья не будетъ. Ихъ ужь и теперь почти съѣли совсѣмъ и такъ нецеремонно, что даже и не спрашивали о соусѣ, подъ которымъ ихъ готовили. Турцiя, въ угоду «Военному Сборнику», не могла отказаться отъ своихъ народныхъ и государственныхъ правъ; она не могла не бороться изъ послѣднихъ силъ, видя, что дѣло идетъ о жизни и смерти.

Мы пишемъ не статью, а говоримъ о томъ, что даетъ намъ журналистика и потому, не касаясь нашихъ отношенiй къ Турцiи въ царствованiе Александра I и Николая I, замѣтимъ только, что императоръ Николай считалъ большее расширенiе предѣловъ Россiи невозможнымъ и вреднымъ и вовсе не желалъ, чтобы русскiй Кремль очутился въ Константинополѣ.

«Военный Сборникъ», остановившись на царствованiи Екатерины, не высказываетъ своихъ воззрѣнiй на Константинополь, и такъ-какъ онъ объ нихъ умалчиваетъ, то и мы не станемъ приписывать ему того, чего онъ не говорить. Но Константинополь являлся всегда чѣмъ-то плѣнительнымъ для русскихъ политическихъ утопистовъ, и г. Достоевскiй относительно покоренiя его ведетъ очень усердную пропаганду.

Г. Достоевскiй извѣстенъ, какъ даровитый белетристъ, но онъ берется вовсе не за свое дѣло, когда пускается въ публицистику и политику. Уже съ самаго начала сербской войны г. Достоевскiй забилъ тревогу и повелъ свое славянское пророчество. Въ первом нумерѣ «Дневника» за нынѣшнiй годъ онъ втопталъ Европу въ грязь, доказалъ, что вся она – ложь и неправда, что она утратила даже вѣру въ Бога, а то, что мы принимаемъ за идею – не болѣе, какъ два взаимно поглощающiяся противорѣчiя. Г. Достоевскiй говоритъ, что романцы, создавъ католицизмъ, дали не правду, а ложь. И когда ложь католицизма была доказана, нѣмцы выдвинулись съ своимъ протестантизмомъ. Эти двѣ идеи, взаимно исключающiяся, столкнувшись между собою, должны рухнуть, и образуется пустота. Что-же наполнитъ ее? По словамъ г. Достоевскаго, пустоту должна заполнить славянская идея. Славянская идея не есть идея вражды; она идея любви самой широкой, безграничной, мiровой. Въ то время, какъ каждый народъ Европы выставляетъ своего спецiальнаго человѣка, славянскiй мiръ даетъ «обще-человѣка».

Но позвольте, г. Достоевскiй. Мы вовсе не отрицаемъ, что

идея «обще-человѣка» имѣетъ законное право на существованiе. Мы-бы желали только, чтобы вы намъ доказали, что идея эта принадлежитъ спецiально намъ, русскимъ, и изобрѣтена нами, а не Европой. Если вы это докажете, мы примемъ вашъ патентъ на изобрѣтенiе, а если не докажете, попросимъ васъ воздержаться отъ раздачи историческихъ привилегiй.

Г. Достоевскiй вовсе и не подозрѣваетъ, что въ его мечтанiяхъ рѣшительно нѣтъ никакого фактическаго содержанiя, и мыслитъ онъ не реально, а Богъ знаетъ какъ, - хоть святыхъ вонъ выноси. Въ то-же время сколько искренности, сколько любви, сколько фанатизма въ его привязанности къ народу, къ Россiи! Г. Достоевскiй, по отсутствiю реальнаго мышленiя, не подумалъ только объ одномъ – какой дать образъ и подобiе «обще-человѣку», въ котораго воплотится славянская идея. У всякаго народа есть опредѣленная идея, стремленiя, точныя желанiя, которыя могутъ быть формулированы. Но что такое «обще-человѣкъ», съ которымъ г. Достоевскiй думаетъ явиться на пиръ природы? И г. Достоевскiй дѣлаетъ весьма благоразумно, что обходитъ этотъ вопросъ молчанiемъ, потому что, при всемъ своемъ белетристическомъ талантѣ, онъ очень хорошо видитъ, какъ ему легко договориться до смѣшного.

Относительно Константинополя г. Достоевскiй смѣлѣе. Прежде всего онъ требуетъ церковнаго объединенiя Россiи со всѣми турецкими славянами и чтобы церковный вопросъ Россiя забрала въ свои руки. Никакой Европѣ, говоритъ г. Достоевскiй, не должны мы уступать въ этомъ дѣлѣ, Константинополь долженъ быть нашъ, а раз мы имъ завладѣли, на востокѣ Европы водворяетя миръ. По словамъ г. Достоевскаго, народы Запада ничего это понять не въ состоянiе, а когда поймутъ, будетъ уже поздно. И русскiй народъ понималъ восточный вопросъ не иначе, какъ въ видѣ освобожденiя всего православнаго христiанства и въ великомъ будущемъ единенiи церкви. Задача наша глубока, говоритъ г. Достоевскiй. «Мы, Россiя, дѣйствительно необходимы и неминуемы и для всего восточнаго христiанства, и для всей судьбы будушаго православiя на землѣ, для единенiя его. Такъ всегда понимали это нашъ народъ и государи его… О, гдѣ понять теперь Европѣ всю ту роковую жизненную важность для насъ самихъ въ рѣшенiи этого вопроса! Однимъ словомъ, чѣмъ-бы не кончились дипломатическiя и другiя соглашенiя, но рано-ли, поздно-ли, а Константинополь долженъ быть нашъ и хотя бы въ будущемъ только столѣтiи!..» Не правда-ли, какой чудакъ-мечтатель! Мечтатель потому, что до сихъ поръ вѣрить въ возможность крестовыхъ

походовъ въ то время, какъ Европа уже давно пережила перiодъ религiознаго воодушевленiя, а въ Россiи онъ и не бывалъ; насущныя-же потребности новаго времени и переворотъ, созданный въ жизни народовъ новѣйшими изобрѣтенiями, дали всему европейскому и русскому мышленiю совсѣмъ иной характеръ. Г. Достоевскiй вовсе и не подозрѣваетъ, что его слово больше турецкое, чѣмъ русское; что его проповѣдь имѣла-бы несомнѣнный успѣхъ въ Турцiи, гдѣ, дѣйствительно, вопросъ въ томъ, быть или не быть туркамъ как магометанскому государству, и гдѣ поэтому оказалось необходимымъ развернуть знамя пророка и объявить священную войну противъ гяуровъ. Г. Достоевскiй, вѣроятно, не читалъ манифеста, которымъ объявлена у насъ война, а если онъ его читалъ, то согласится, что это документъ чисто-политическiй, и война, объявленная Турцiи, не имѣетъ характера крестоваго похода.

Впрочемъ, лично мы не имѣемъ ничего противъ Константинополя. Городъ этотъ хорошiй, лежитъ на удобномъ мѣстѣ, имѣетъ всѣ условiя, чтобы сдѣлаться большимъ промышленнымъ и торговымъ центромъ, и Наполеон I былъ правъ, называя его «ключомъ мiра». Владѣть такимъ ключемъ не дурно. Но будетъ-ли здравомыслiемъ толковать теперь о завоеванiи Константинополя, когда оно положительно невозможно и когда гораздо полезнѣе выяснить для русскаго читателя ближайшiя, реальныя цѣли войны, не уводя его въ область утопiи и досужаго праздномыслiя.

Да, г. Достоевскiй истинно турецкiй публицистъ. Не знаемъ читатеъ-ли Турцiя его «Дневникъ», но если она его и не читаетъ, тѣмъ не менѣе дѣйствуетъ все-таки по програмѣ г. Достоевскаго. Турцiя давно поняла, что ея «быть или не быть» есть вопросъ о религiозномъ и народномъ существованiи. И вотъ Турцiя переформировываетъ свои войска на европейскiй ладъ, вооружаетъ ихъ скорострѣльными ружьями, закупаетъ круповскiя пушки, заводитъ броненосцевъ и, вооруживъ ихъ съ ногъ до головы по новѣйшему европейскому образцу, является уже не тѣмъ слабымъ противникомъ, котораго такъ легко били Румянцевъ и Суворовъ, и къ которому вы привыкли относиться такъ пренебрежительно. Опытъ Крымской войны научилъ насъ осторожности, и той самоувѣренности, съ какой мы шли тогда на Турцiю, теперь уже незамѣтно. Напротивъ, мы могли-бы указать на цѣлый рядъ газетныхъ статей, поучающихъ насъ скромности, статей, доказывающихъ, что на турокъ мы должны смотрѣть, как на серьезнаго врага.

«Военный Сборникъ» хоть и не говоритъ этого прямо, но, излагая исторiю «Восточной войны» г. Богдановича и «Русско-Турецкую

войну» Мольтке, вовсе не скупится на указанiе тѣхъ трудностей и неудаачъ, которыя намъ приходилось испытывать. Изъ Мольтке онъ, напримѣръ, приводитъ, что наше положенiе подъ Шумлой было очень трудное: войска, расположенныя на открытой, безлѣсной равнинѣ подъ палящимъ зноемъ солнца, которое въ полдень доходило отъ 40-46 °, усилiя при возведенiи укрѣпленiи и ежедневная тревожная служба вредно повлiяли на здоровье солдатъ. Войска питались только сухарями да мясомъ, да и то дурнымъ. Окрестности были разорены, и фуражировка дѣлалась дальше двадцати верстъ. Лошадямъ ѣсть почти было нечего, такъ что кавалерiя, состоявшая только изъ трехъ тысячъ человѣкъ, теряла въ день по 100, а впослѣдствiи до 150 лошадей. Замѣчательный случай сообщаетъ князь Меньшиковъ о подобномъ-же положенiи нашей кавалерiи подъ Варной. 20 iюня князь Меньшиковъ двинулся съ 6 ротами Могилевскаго пѣхотнаго полка и эскадрономъ 2-го Бугскаго уланскаго полка для рекогнисцировки. Выйдя изъ лѣсу на равнину, отрядъ увидѣлъ двухъ пѣшихъ турокъ, въ погоню за которыми и былъ посланъ эскадронъ. Но лошади до того исхудали, что цѣлый эскадронъ не могъ догнать бѣглецовъ, и 3 лошади пали. Между пѣхотой плохая пища, дурная вода и крайнее физическое напряженiе вызвали множество болѣзней. Относительно турокъ, защищавшихъ Варну, графъ Мольтке говоритъ, что сопротивленiе ихъ было выше всякой похвалы, и что оборона Варны заслуживаетъ мѣсто между самыми славными подвигами, извѣстными въ военной исторiи.

Адамъ Чайковскiй, сынъ Садыка-паши, отзывается о турецкомъ солдатѣ съ необыкновенной похвалой. По его замѣчанiю, турецкiй солдатъ, незнакомый съ европейской дисциплиной, пропитанъ совсѣмъ инымъ чувствомъ: онъ служитъ потому, что онъ мусульманинъ, и что ему одному принадлежитъ право носить оружiе и защищать султана-калифа и мусульманскую вѣру. Наказанiй въ турецкой армiи почти нѣтъ; но при каждомъ проступкѣ къ солдату обращаются съ поучительною рѣчью, которая дѣйствуетъ на него сильнѣе всякихъ лишенiй. «Ему говорятъ, пишетъ Чайковскiй, что онъ мусульманинъ, защитникъ ислама и уже по одному этому неизмѣримо превосходитъ христiанскихъ райевъ, что только оставаясь терпѣливымъ и послушнымъ, онъ можетъ сохранить свою силу и независимость среди христiанской Европы. И турецкiй солдатъ дѣйствительно терпѣливъ и послушенъ; онъ никогда не ропщетъ, не возмущается и точно исполняетъ всѣ приказанiя офицеровъ, стоящихъ зачастую ниже его во всѣхъ отношенiяхъ».

Есть еще въ «Военномъ Сборникѣ» замѣтка о климатѣ Добруджи, которая, можетъ, и нынче быть театромъ дѣйствiй.

Добруджи – гнѣздо опустошительныхъ эпидемiй. Мѣстные жители, когда появится зараза, обыкновенно переселяются въ другiя мѣста. Но что возможно для мирнаго жителя, то невозможно для солдата. Въ войну 1829 года вредное влiянiе Добруджи сказалось страшнымъ количествомъ больныхъ русскихъ солдатъ въ госпиталяхъ и лазаретахъ. Даже главная квартира переболѣла эпидемической лихорадкой и поносомъ. Казалось-бы при такихъ обстоятельствахъ военный формализмъ долженъ-бы утратить свое значенiе, особенно при способности русскаго солдата приспособляться къ мѣстности. А между тѣмъ авторъ замѣтки сообщаетъ слѣдующiй фактъ. Въ 1828 году корпусъ генерала Рудзевича обзавелся тыквенными каркасами, въ которыхъ вода не портится. Ихъ приказано было уничтожить, и затѣмъ настало томленiе войскъ жаждою при iюльскихъ жарахъ:»вдали виднѣлось море, у ногъ струилась соленая вда, а въ манеркахъ сохранялась гниль», кончаетъ авторъ.

Въ заключенiе мы опять обращаемся къ Константинополю. Въ фельетонѣ «Русскихъ Вѣдомостей» (№ 102) приводятся разныя анекдотическiя извѣстiя о толкахъ иностранцевъ по поводу настоящей войны, и, между прочимъ, по поводу визитныхъ карточекъ одного дипломата, уѣзжавшаго изъ Лондона. На карточкахъ, какъ обыкновенно принято при прощальныхъ визитахъ, стояли французскiя буквы «P. P. C.» (pour prendre congé) «Буквы эти были объяснены такъ: одни толковали ихъ: «pour proteger chretiens», другiе – «pour preparer campagne», а другiе – «pour prendre Constantinople». Мы-бы совѣтовали г. Достоевскому завести такiя карточки.