Алексѣевъ Л. Почему вскипѣлъ бульонъ и почему теперь только мы обращаемъ на это свое вниманiе // Русское богатство. 1880. № 12. Декабрь. С. 53-72.


<53>


ПОЧЕМУ ВСКИПѢЛЪ БУЛЬОНЪ

и почему теперь только мы обращаемъ на это свое вниманiе.

Что касается вопроса, почему вскипѣлъ бульонъ, то этого мы, можетъ быть, такъ и не рѣшимъ. Тайны кастрюли непроницаемы! Объяснимъ сначала, почему раньше мы не обратили на бульонъ вниманiя и обращаемъ его теперь только. Вскипѣлъ, собственно говоря, не одинъ бульонъ, а цѣлыхъ три: сначала въ «Странѣ» Л. Полонскаго, потомъ въ кастрюлѣ «Недѣли» и, наконецъ, въ невыразимо-ученомъ журналѣ «Мысль» («Свѣтъ»). Кипѣнье шло crescendo; началось ласковымъ бульканьемъ «Страны» и разразилось въ «Мысли» цѣлымъ фонтаномъ пѣны. Исторiя это не вчерашняя, а давняя, что, впрочемъ, рѣшительно все равно. Искрой, возжегшей весь синь-порохъ, послужила одна фраза въ статьѣ нашего сотрудника, г. Оранскаго.

Мы закрыли уши и молчали, дабы какимъ нибудь словомъ не подлить масла въ огонь и не способствовать усиленiю какофонiи. Изъ-за этого самаго, ради того, чтобъ какофонiя поскорѣе утихла, мы молчали и дѣлали видъ, будто ничего не слышимъ. Впрочемъ, что грѣха таить: не одно это! Пробовали мы писать отвѣтъ этимъ жестокимъ толкователямъ, но дѣло оказалось слишкомъ труднымъ! Извольте, въ самомъ дѣлѣ, доказывать, что дважды два четыре, что днемъ свѣтитъ солнце, а не луна, что у лошади четыре ноги, а не шестнадцать! И все это — съ важнымъ видомъ авгура, видящаго будущее. Подумайте, каково это! Просто, непобѣдимая


54


лѣнь за такое дѣло браться. Рѣшили мы: пускай себѣ кипятъ сколько угодно.

Конечно, непрiятно… Предположимъ, — они не сильны, да за то сердиты!

Но теперь мы потеряли терпѣнiе.

Въ 44 № «Недѣли» напечатано слѣдующее: («Журнальные очерки»).

«Надѣлала синица славы, а моря не зажгла, — думалъ я, перелистывая послѣднюю книжку «Русскаго Богатства». Читатели «Недѣли» знаютъ, съ какой помпой выступалъ этотъ журналъ на литературную арену; помнятъ его горделивое заявленiе, что онъ «самъ занимаетъ свое мѣсто», его укоры всѣмъ прочимъ изданiямъ за недостаточное вниманiе къ внутреннимъ вопросамъ и его снисходительную готовность пополнить пробѣлъ. Все это кончилось тѣмъ, что журналъ самъ себя провозгласилъ преимущественнымъ народникомъ, былъ за это жестоко оборванъ, и замолкъ, шепча неясныя рѣчи, значенье которыхъ темно иль ничтожно и которымъ без скуки внимать невозможно».

Право, это уже черезчуръ! Клянусь, черезчуръ! Это слишкомъ! Послѣ этого необходимо закрыть кастрюли.

Мало того, что самое скромное заявленiе называютъ горделивым. — Ибо иначе что жь бы это за лакейство такое было, еслибъ мы сами, безъ предварительнаго благословленiя «Недѣли» и прочихъ патрiарховъ, — и мѣста своего не могли занять! Мало того, что «Недѣля» толкуетъ о скукѣ! Правда, всѣ мы нынче не веселы, на что есть основательныя причины, но какъ же не видѣть бревна въ своемъ глазу! Нѣтъ, это даже несообразное что-то: «Недѣоя», упрекающая другихъ за то, что они скучны. Зеркала у нея нѣту?

Мало этого! «Былъ жестоко оборванъ и замолкъ!» До чего доводитъ снисходительное молчанье! Очевидное дѣло, мы напрасно молчали; необходимо выслушать какофонiю до конца, побѣдить въ себѣ отвращенiе къ повторенiю азбуки — и закрыть кастрюли!

Дѣло происходило вотъ какимъ образомъ: г. Оранскiй, заканчивая свою статью «Народный вопросъ», выразился такъ:


55


«Мы, народники, мы, послѣдовательные общинники, мы, которыхъ преимущественно зовутъ народолюбцами, — мы заявляемъ, что прежде «народнаго вопроса» долженъ быть разрѣшенъ «вопросъ интеллигенцiи»: вопросъ объ элементарнѣйшихъ правахъ умственнаго и образовательнаго ценза. Только свободная интеллигенцiя, во всеоружiи своихъ правъ и свободной мысли, можетъ слить свои интересы съ интересами народа и смѣло и плодотворно взяться за рѣшенiе задачъ, логически-неизбѣжно назрѣвшихъ для нашего поколѣнiя. «Народный вопросъ» былъ и есть у насъ «вопросъ интеллигенцiи». Въ этомъ вся суть. Обойти это положенiе невозможно. Только свобода и признанiе правъ интеллигенцiи могутъ быть гарантiей быстраго и плодотворнаго рѣшенiя «народнаго вопроса».

Вотъ изъ-за этого самаго мѣста и началась баталiя. Начала «Страна». Она возрадовалась и возгласила:

«Давно бы такъ. Но если народный вопросъ былъ и есть у насъ вопросъ интеллигенцiи, вопросъ о всеоружiи правъ и свободной мысли свободной интеллигенцiи, то напрасно было отрицать то, что было главной задачей либеральной печати доселѣ, напрасно было отсылать ее къ искомымъ еще народнымъ идеаламъ. Вѣдь не изъ деревни же мы получимъ разрѣшенiе вопроса о свободной интеллигенцiи и добудемъ для нея всеоружiе правъ……»

«…. И такъ, наши народники, послѣдовательные общинники, преимущественные народолюбцы — вмѣстѣ съ нами, по крайней мѣрѣ въ настоящее время — либералы и больше ничего. Нашего полку прибыло».

Собственно говоря, съ г. Полонскимъ намъ копiй ломать не прiйдется, и если мы упоминаемъ здѣсь объ отзывѣ «Страны», то потому лишь, что онъ послужилъ сигналомъ баталiи. Самъ по себѣ — отзывъ этотъ заключаетъ только маленькое недоразумѣнiе, устранивъ которое мы надѣемся впредь жить съ «Страной» въ мирѣ и ладу. Мы не единомышленники съ «Страной», а противники, но прiятно видѣть передъ собой честнаго и искренняго противника, котораго можно понимать.


56


Мы готовы согласиться съ г. Полонскимъ, что его полку прибыло. «По крайней мѣрѣ въ настоящее время» намъ съ нимъ по дорогѣ, что не значитъ, однако, будто дороги наши всегда будут однѣ. Изъ этого дѣйствительно явствуетъ, что «по крайней мѣрѣ въ настоящее время» г. Полонскiй можетъ считать насъ своими союзниками. Но союзниками могутъ быть люди не одного знамени. И вовсе не явствуетъ, что мы либералы. Если мы вмѣстѣ ѣдемъ въ Москву, гдѣ вы останетесь, а я поѣду дальше, въ Саратовъ, то это вовсе не значитъ, что я ѣду въ Москву, какъ и вы: я ѣду въ Саратовъ, а въ Москвѣ буду лишь проѣздомъ. Фраза въ концѣ статьи Оранскаго означаетъ лишь то, что мы: преимуществнные народники, нѣкогда считавшiе свои пути дiаметрально противоположными путямъ либераловъ, теперь думаемъ, что до извѣстной границы и въ извѣстной мѣрѣ, — эти пути тождественны. Намъ съ либералами по дорогѣ, но цѣли у насъ разныя, а въ нихъ вся суть. Тамъ, гдѣ либералы скажутъ: мы достигли своего, — почiемъ на лаврахъ, мы скажемъ — первая ступень пройдена, идемъ дальше, наша цѣль — еще далеко впереди. Мы не либералы потому, что опредѣляютъ партiю въ первой линiи — ея цѣли, ея идеалы; а средства къ достиженiю ихъ, пути являются опредѣлителями ея лишь во второй линiи. Недоразумѣнiе же заключается и въ этомъ разсужденiи «Страны»:

«Но если народный вопросъ былъ и есть у насъ вопросъ интеллигенцiи, вопросъ о всеоружiи правъ и свободной мысли свободной интеллигенцiи, то напрасно было отрицать то, что было главной задачей либеральной печати доселѣ»…

Мы и не отрицали этого; мы думаемъ только, что это задача второстепенная, задача о средствахъ.

«Напрасно было отсылать ее къ искомымъ еще народнымъ идеаламъ. Вѣдь не изъ деревни же мы получимъ разрѣшенiе вопроса о свободной интеллигенцiи и добудемъ для нея всеоружiе правъ».

Ясное дѣло, что нѣтъ. Но такъ какъ деревня является для насъ исходнымъ пунктомъ, такъ какъ она есть наша цѣль, то лишь зная ее, занимаясь ею, можемъ мы опредѣлить, что нужно ей, какая


57


интеллигенцiя, связанная по рукамъ, свободная или, можетъ быть, — и никакой. Цѣль опредѣляетъ средства, средства всегда должны быть сообразуемы съ цѣлью; ergo — прежде должна быть разсмотрѣна цѣль, а потомъ уже рѣчь о средствахъ. Можетъ быть, разсматривая внимательно деревню, мы найдемъ въ ней такiя язвы, которыя могутъ быть вылечены и несвободной интеллигенцiей. Если такъ, то и прекрасно: пока что и синица въ рукахъ — птица. Еще и вотъ что: поставивъ для свободной интеллигенцiи цѣлью деревню, мы должны уяснить эту цѣль, дабы, когда прiйдетъ часъ, — она была ясна и понята всякому. Иначе мы, за средствами, забудемъ о цѣли. Въ такомъ смыслѣ мы говорили и объ «искомыхъ идеалахъ деревни». Идеалы эти нужны намъ не для того, чтобъ сотворить себѣ изъ нихъ кумиръ; мы смотримъ на эти иделы, какъ на возможный матерiалъ будушаго. Какъ видите, мы имѣемъ основанiе на первомъ планѣ ставить деревню, и это ничуть не противорѣчитъ положенiю Оранскаго.

Отзывъ «Страны» послужилъ сигналомъ для «Недѣли». Въ № 31 появилась статья «Что такое народничество?», авторъ которой заявляетъ:

«Нельзя не признать, что г. Полонскiй вполнѣ правъ, записавъ народниковъ «Русскаго Богатства» въ свой либеральный полкъ. Мы чувствуемъ, что это сильно не понравится новымъ рекрутамъ либерализма, и думаемъ, что они съ гнѣвомъ юнаго задора накинутся на представителя современнаго либерализма и вообще на всѣхъ тѣхъ, кто откровенно скажетъ имъ: да, вы либералы и больше ничего».

А мы вотъ и не накинулись, не захотѣли своимъ «юнымъ» задоромъ нарушать старческiй покой «Недѣли». Сдѣлайте одолженiе — какъ угодно называйте насъ. Вы разгнѣвались, что мы назвали себя народниками, ничего не упомянувъ о васъ… Г. Оранскiй долженъ былъ выразиться такъ: «мы, вторые послѣ «Недѣли» преимущественные народники»… Скажи онъ это — можетъ-быть и шуму никакого не случилось бы! На будущее время урокъ намъ.

«Но что же дѣлать, — продолжаетъ «Недѣля». Вѣдь только либералы могутъ сводить многостороннiй, всеобъемлющiй


58


«народный вопросъ» на вопросъ о правахъ интеллигенцiи, т. е., лучше сказать, о правахъ «Новаго Времени», «Голоса», «Молвы», «Русскаго Богатства» и т. д. и т. д. Народъ ждетъ отъ васъ удовлетворенiя своихъ нуждъ, а мы говоримъ ему: отстань, не до тебя! Дай прежде возможность гг. Полонскому, Краевскому и др. стать на стражѣ… общественной безопасности и здравыхъ идей».

Именно такъ: «народъ ждетъ отъ насъ (собственно говоря — метафора одна: ничего народъ отъ насъ не ждетъ) удовлетворенiя своихъ нуждъ», а мы говоримъ ему: подожди, — мы сами связаны по рукамъ и ногамъ; дай — развяжемъ путы! Теперь мы въ такомъ положенiи, что ничѣмъ не можемъ помочь тебѣ. Развѣ это не правда, высокопочтенная «Недѣля?»

…«На вопросъ о правахъ интеллигенцiи, т. е., лучше сказать, о правахъ «Новаго Времени» и т. д. Это подтасовка! Такъ, по мнѣнiю «Недѣли», права интеллигенцiи, это — права «Новаго Времени», «Голоса», «Молвы»…? И только? Это, по крайней мѣрѣ, — ново. Нѣтъ, господа, — это права сельскаго учителя, сельскаго врача, провоповѣдника, человѣка, дѣйствующаго въ народѣ. Фраза г. Оранскаго означаетъ лишь то, что народъ можетъ получить помощь отъ интеллигенцiи. Я оставляю въ сторонѣ вопросъ о томъ, только ли отъ интеллигенцiи зависитъ спасенiе народа, или есть еще и другiя средства; дѣло идетъ о томъ, что у интеллигенцiи есть средства помочь народу. Но для того, чтобы интеллигенцiя, — не «Страна» или «Недѣля», а тѣ «незамѣтные герои прогресса», которые борются на «родной нивѣ» неустанно, работаютъ, затрачивая много силы и жизни и получая ничтожные результаты, работаютъ, ежеминутно ожидая наказанiя за то, что не считаютъ Молоха своимъ богомъ, — для того, чтобъ эта интеллигенцiя могла подойти къ народу, заговорить съ нимъ, необходимо, чтобы она прiобрѣла права существованiя, права свободной мысли и свободнаго слова. Сельскiй учитель, принужденный бояться послѣдняго урядника; сельский врачъ, ожидающiй каждомгновенно попасть туда, гдѣ обитаютъ якуты, за то, что лечитъ мужиковъ, не обращая вниманiя на генеральскую фидельку,


59


отморозившую себѣ хвостъ; земскiй дѣятель, знающiй, что стараться объ уменьшенiи жалованья управѣ равносильно потрясенiю основѣ, писатель, дѣлаюшiй усилiя казаться существомъ вполнѣ неразумнымъ и безсловеснымъ и подчасъ столь успѣвающiй въ этомъ, что обманываетъ даже близкихъ знакомыхъ, — какiе все это работники народнаго дѣла? Это узники! Пока у интеллигенцiи нѣтъ правъ, — она не можетъ поставить работниковъ народнаго дѣла, а если такiе и выищутся, то всѣ силы ихъ уйдутъ на сооруженiе масокъ, забралъ, капюшоновъ, подъ которыми разумное существо можетъ съ грѣхомъ пополамъ скрываться, не обращая на себя особеннаго вниманiя.

«Можетъ-быть, вы скажете, что хотите совсѣмъ не этого?» (т. е. не правъ «Новаго Времени» и т. д.)».

Именно, это мы и старались показать.

«Но развѣ у васъ будутъ спрашивать, чего именно вы хотите?»

Да мы-то, ни у кого не спрашиваясь, будемъ дѣлать то, что хотимъ. Ясно?

«Вѣдь вы заботитесь, вмѣстѣ съ поименованной выше компанiей, только (подчеркиваетъ «Недѣля») о правахъ интеллигенцiи…»

Откуда взяла «Недѣля», что мы только о правахъ интеллигенцiи заботимся? Богъ ее знаетъ!

«а разъ интеллигенцiя получитъ эти права, ея поведенiемъ будете руководить не вы, а она сама; вы же останетесь съ длиннымъ, предлиннымъ носомъ.»

Поистинѣ, это мещерски-нелѣпое разсужденiе! Если такъ, то зачѣмъ же вы, воители «Недѣли», зачѣмъ вы бумагу мараете? Народъ васъ не читаетъ, интеллигенцiей вы не руководите, она сама собой руководитъ! Такъ вы для того мараете, чтобъ только увеселять эту интеллигенцiю?

Что понимаетъ «Недѣля» подъ словомъ интеллигенцiя? Только пишущую братiю? Или всѣхъ, носящихъ сюртуки и фраки, включая сюда и Варшавскихъ? Или всѣхъ грамотныхъ, включая сюда и такихъ невмѣняемыхъ, какъ князь Мещерскiй? Должно быть, что нибудь


60


вродѣ этого. Иначе съ ней не приключился бы такой lapsus linguae. Можно посовѣтовать автору статьи «Что такое народничество?» порыться въ старыхъ нумерахъ «Недѣли» за шестидесятые годы. Тамъ онъ найдетъ рядъ статей подъ заглавiемъ «Историческiя Письма», которыя слѣдуетъ ему прочитать. Кажется, нигдѣ такъ ясно, отчетливо, съ такой философской широтой и обстоятельностью не разобраны нѣкоторые вопросы соцiальной динамики, какъ въ этихъ «Историческихъ Письмахъ». Не могу удержаться, чтобы не сдѣлать маленькой выписки:

«Обществу угрожаетъ опасность застоя, если оно заглушитъ въ себѣ критически-мыслящiя личности. Его цивилизацiи грозитъ гибель, если эта цивилизацiя, какова бы она ни была, сдѣлается исключительнымъ достоянiемъ небольшого меньшиства. Слѣдовательно, какъ ни малъ прогрессъ человѣчества, но и то, что есть, лежитъ исключительно на критически-мыслящихъ личностяхъ; безъ ихъ стремленiя распространить его — онъ крайне непроченъ.

………..Поговоримъ же объ этихъ личностяхъ, единственныхъ орудiяхъ человѣческаго прогресса. Каковъ бы онъ ни былъ, онъ зависитъ отъ нихъ. Онъ не выростетъ изъ земли, какъ выростаютъ сорныя травы. Онъ не размножится отъ плавающихъ въ воздухѣ зародышей, какъ инфузорiи въ гнiющей жидкости. Онъ не окажется внезапно въ человѣчествѣ результатомъ мистическихъ идей… Его сѣмя есть дѣйствительно идея, но не мистически присутствующая въ человѣчествѣ: она зарождается въ мозгу личности… (Письмо пятое)»

Сумма этихъ-то критически-мыслящихъ личностей и есть интеллигенцiя общества. Это не банкиры, не желѣзнодорожники, не художники, не помѣщики, не чиновники… нѣтъ. Критически-мыслящихъ личностей мало, очень мало; онѣ разсѣяны, незамѣтны въ безбрежномъ морѣ людей безсознательныхъ, метафизически-мыслящихъ. Но онѣ есть, и какъ бы мало ихъ ни было — только ихъ можемъ мы назвать интеллигенцiей. Другого критерiя нѣтъ. Если мы отвергнемъ предлагаемый, то впадемъ въ очевидную ошибку, включивъ въ


61


интеллигенцiю людей только грамотныхъ или людей, знающихъ только и всего, что есть на свѣтѣ герундiи…

Интеллигенцiя, настоящая интеллигенцiя — не можетъ быть себялюбивой, не можетъ не быть другомъ и радѣтелемъ народа.

Далѣе «Недѣля» заявляетъ свое полное сочувствiе расширенiю правъ интеллигенцiи, видя въ этомъ и расширенiе нѣкоторыхъ правъ народа. Еще далѣе — туманъ непроницаемый. Идетъ разсужденiе о томъ, что свобода слова составляетъ потребность не только интеллигенцiи, но и народа.

«Стремленiе удовлетворить духовную жажду приводить обыкновенно нашего крестьянина къ тѣмъ невидимымъ, скрытымъ отъ глазъ оффицiальнаго мiра, ключамъ, которые издавна питали духовную жизнь русскаго народа. Но удовлетворять открыто свою духовную жажду онъ и до сихъ поръ не смѣетъ, — это, какъ извѣстно, очень строго наказывается. Тутъ-то онъ и познаетъ всѣ неудобства отъ отсутствiя свободы распространенiя идей, съ этой минуты онъ является противникомъ стѣсненiй этой свободы. Онъ основываетъ тайныя типографiи, въ тысячахъ экземплярахъ рукописныхъ копiй распространяетъ свои «цвѣтники…» — и т. д.

Вотъ въ этихъ самыхъ «цвѣтникахъ» все дѣло! Дайте народу свободу слова, — онъ будетъ явно печатать тѣ же «цвѣтники», будетъ безсильно биться въ потемкахъ теологiи и телеологiи. Съ жестокими толкователями надо, однако, говорить оглядываючись, оговаривая каждое свое слово; утверждая, что свобода слова не принесетъ народу сама по себѣ ничего, оставитъ его при тѣхъ же «цвѣтникахъ», — я вовсе не хочу сказать, что стѣснять ее — позволительно и хорошо. Я хочу сказать лишь, что свобода слова принесетъ народу благо только тогда, когда, пользуясь ею, къ нему явится интеллигентный, критически-мыслящiй человѣкъ и внесетъ къ нему яркiй факелъ положительнаго знанiя и духъ положительнаго мышленья. Это единственный путь, коимъ свобода слова можетъ проявить свое благодѣтельное влiянiе. Но вѣдь это и есть свобода слова для интеллигенцiи. Напрасно «Недѣля» огородъ городила и капусту садила.


62


Однако, пора заняться и невыразимо-ученымъ журналомъ «Мысль». Переходъ къ нему отъ «Недѣли» тѣмъ болѣе умѣстенъ, что онъ указываетъ, между прочимъ, на противорѣчiе, заключающееся въ опредѣленiи «Недѣлей» того, что такое народничество. Въ статьѣ «Народники и Достоевскiй, бичующiе либераловъ» («Мысль» 80, № 9), г. Л. О. сопоставляетъ слѣдующiя положенiя витязя «Недѣли».

«Главное положенiе народничества слѣдующее: только коллективная мысль народа можетъ безошибочно опредѣлить, что должно считаться практической общественной задачей нашего времени и каково должно быть ея разрѣшенiе».

«Народникъ цѣнитъ коллективную мысль именно потому, что убѣдился въ ея согласiи съ своими собственными идеалами. Горе тѣмъ идеаламъ, которые не найдутъ этого согласiя! Они — лживы и непремѣнно погибнутъ. Задача интеллигенцiи состоитъ въ томъ, чтобы возвести въ принципы тѣ желанiя и стремленiя народа, которыя съ точки зрѣнiя ея идеала оказываются прогрессивнымъ явленiемъ народной жизни».

Сопоставивъ эти положенiя автора статьи «Что такое народничество», г. Л. О. разсуждаетъ:

«Итакъ, оказывается изъ этого, что народники должны дѣлать выборъ изъ желанiй и стремленiй народа, примыкая только къ тѣмъ, которыя «съ точки зрѣнiя идеала самой интеллигенцiи оказываются прогрессивнымъ явленiемъ народной жизни». Вотъ-те и разъ! Этого мы ужь никакъ не ожидали. Вѣдь, если народнику приходится выбирать желанiя и стремленiя народа, съ точки зрѣнiя интеллигентнаго идеала, то можетъ оказаться, что изъ всей массы стремленiй и желанiй народа къ этому подойдутъ два-три стремленiя, съ которыми согласны и либералы, а все остальное окажется враждебнымъ интеллигентному прогрессивному идеалу. Но какое же это народничество! «Что у тебя мнѣ нравится — я возьму, а что не нравится, съ тѣмъ ты проваливай дальше и добивайся этого самъ, какъ знаешь!» Но если логически развивать мысли почтеннаго автора, изложенныя до этого рокового пункта, то, вѣдь, окажется страшное противорѣчiе:


63


тамъ говорилось, что коллективная мысль выше индивидуальной, что она безошибочна, что она лучшее и единственное мѣрило и т. д., а здѣсь индивидуальная мысль интеллигенцiи выставляется критерiумомъ, позволяющимъ выбирать сообразно своему идеалу тѣ или другiя идеи и стремленiя народа».

Такимъ образомъ оказывается, что «Недѣля» не въ состоянiи рѣшить вопроса, что такое народничество. То, по ея мнѣнiю, выходитъ, что народникъ — это человѣкъ, дѣлающiй всѣ идеалы, воззрѣнiя и стремленiя народа — своими идеалами, воззрѣнiями и стремленiями; то вдругъ оказывается, что высшiй критерiумъ истины — индивидуальная мысль интеллигенцiи. Оказывается, однимъ словомъ, что «Недѣля» говорила, говорила, говорила — да такъ-таки ровно ничего и не сказала. Бываютъ такiе случаи. Можно только догадаться о томъ, что она хотѣла сказать: она хотѣла выразить ту мысль, что истинное народничество состоитъ въ благоговѣйномъ преклоненiи предъ добродѣтелями народа и его угадываньемъ истины.

Оказывается также, что «Мысль» недовольна непослѣдовательностью «Недѣли». «Какое же это народничество!» упрекаетъ она «Недѣлю» и начинаетъ сама разыскивать этотъ недающiйся въ руки кладъ. Статейка г. Л. О. — цѣлая кунсткамера; глаза разбѣгаются и не знаешь, на что обратить свое «преимущественное» вниманiе. Что тутъ самое интересное? Да рѣшительно все! Беремъ не выбираючи.

«Пока вопросъ ставится чисто теоретически, философски (это о народникахъ!) — такое дѣленiе на партiи, какъ либералы, народники, кажется весьма простымъ и яснымъ, но едва вопросъ сводится на почву практическаго дѣла (хотя бы даже только литературнаго, т. е. чисто словеснаго) — и партiи разсѣеваются какъ дымъ, по той простой причинѣ, что онѣ не партiи живой общественной работы, а партiи или чисто субъективнаго чувства, или метафизически отвлеченной, плѣнной мысли. Только теоретически онѣ различны, практически же сама жизнь клонитъ всѣхъ къ одному пути, къ одной узенькой дорожкѣ. И не потому, чтобы «молодцу всѣ иные пути были заказаны», о,


64


далеко нѣтъ. А потому, что «молодецъ», т. е. наша интеллигенцiя, по самой натурѣ своей, едва дойдетъ дѣло до практики, невольно должна свернуть на эту (на какую именно — такъ и не сказано) дорогу.

Тутъ дѣло лежить въ натурѣ русскаго интеллигента».

Вотъ оно что — натура! Комплекцiя, значитъ, такая у насъ, что всѣ по одной дорожкѣ идемъ и объяснить даже не можемъ — по какой. Явное дѣло, что тутъ ничѣмъ не поможешь: натура свое возьметъ. Еслибъ у насъ были партiи объективнаго чувства и метафизически-конкретной мысли, — тогда… а впрочемъ — и тогда ничего не вышло бы. Гони «натуру» въ дверь, она придетъ въ окно…

Или вотъ, напр., какой имѣется въ кунсткамерѣ удивительный раритетъ:

«Такимъ образомъ, народникъ «Недѣли» въ концѣ концовъ долженъ будетъ сознаться, едва только онъ станетъ на практическую почву, что онъ народникъ лишь въ смыслѣ философской абстракцiи, а на самомъ дѣлѣ — онъ тоже либералъ, желающiй вести народъ по своимъ идеямъ, хотя не могущiй или не умѣющiй себѣ сознаться въ этомъ, ибо онъ выдумалъ удобную лазейку для выхода. Различiе между нимъ и либераломъ окажется чисто метафизическимъ, философскимъ».

Другой бы, кажется, сто лѣтъ сидѣлъ, а такого глубокомыслiя не написалъ бы. Это, прямо сказать, бездонная глубина. Посчитайте только, сколько чудесъ умѣстилось въ этихъ восьми строчкахъ. Народникъ «Недѣли» есть философская абстракцiя — и, какъ таковая, онъ — народникъ; — an und fur sich — онъ либералъ; ergo — можно быть и либераломъ и народникомъ единовременно; можно вести народъ по идеямъ; всякiй, кто ведетъ народъ по своимъ идеямъ — либералъ; народникъ — тотъ, кто идетъ по идеямъ народа; между народникомъ «Недѣли» и либераломъ различiе только философское, а такое различiе ничего не значитъ; философскiй и метафизическiй одно и то же.

Вѣдь тутъ каждая строчка — перлъ.

Какая, однако, противная работа — возиться съ этимъ клубкомъ гнилыхъ мочалокъ, распутывать ихъ одну за другой и показывать


65


негодность каждой въ отдѣльности. Это почти золотарская работа. Но… нечего дѣлать, «разъ взялся за гужъ». Пусть читатель увидитъ — что удерживало насъ до сихъ поръ отъ полемики. Возиться съ «Недѣлей» — еще куда ни шло, но «Мысль» — это какая-то прорва несообразностей!

Признавъ «Русское Богатство» либераломъ, признавъ либераломъ и «Недѣлю» (своя своихъ не познаша) на томъ основанiи, что она «не за всѣми идеалами народа пойдетъ», «Мысль» приходитъ къ тому, что усматриваетъ истинное народничество у г. Достоевскаго.

«Но есть народники иного сорта, народники болѣе послѣдовательные, и вотъ здѣсь-то раздѣленiе партiй оказывается рѣшительно непримиримымъ. Представителемъ этого сорта народниковъ является г. Достоевскiй. Онъ тѣмъ и отличается отъ народниковъ-западниковъ или отъ народниковъ-либераловъ, что беретъ народъ конкретный, какъ онъ есть, со всѣмъ, что въ немъ симпатично и не симпатично западно-европейскому либерализму и этотъ конкретный народъ ставитъ идеаломъ для интеллигенцiи».

Послѣдовательность же г. Достоевскаго доказывается вотъ чѣмъ:

«Хотя народъ г. Достоевскаго болѣе конкретенъ, чѣмъ народъ либераловъ-народниковъ, однако и этотъ народъ — не вполнѣ реальный, а нѣсколько идеализированный, у котораго усилены или сильнѣе освѣщены путемъ чисто философскимъ, а отчасти художественнымъ, тѣ его стороны, которыя противопоставляются Европѣ, какъ идеалъ и лекарство. Въ свою очередь и Европа, такъ сказать, оскоплена…

У нашего народа онъ (Достоевскiй) извлекаетъ наиболѣе симпатичныя ему черты и беретъ у нихъ у народа-работника (есть еще народъ-неработникъ). Говоря о Европѣ, онъ беретъ наименѣе симпатичныя классы, а у этихъ классовъ — наименѣе симпатичные принципы».

Нехорошо, совсѣмъ нехорошо выходитъ! Но… нехорошо это было бы, «еслибъ его статьи и рѣчи разсматривать, какъ живую, насущную программу живой политичекой партiи».


66


А такъ какъ рѣчь Достоевскаго — не живая программа живой партiи, а только нѣкоторая мечта, то выходитъ очень даже хорошо. И въ самомъ дѣлѣ, ежели человѣкъ фантазируетъ — зачѣмъ ему логика, зачѣмъ факты? Что взбредетъ на умъ — то и хорошо! Но пусть говоритъ г. Л. О.

«Мы менѣе чѣмъ кто нибудь можемъ смотрѣть на рѣчь Достоевскаго какъ на живую политическую программу живой политической партiи. Подобно тому, какъ у В. Гюго его поэтическое обоготворенiе Францiи и Парижа, есть философско-поэтическiй идеалъ будущаго…»

Оказывается, что для построенiя философско-поэтическаго идеала будущаго — можно фальсифицировать факты и извращать истину! Валяйте, г. Л. О.! Вѣдь, смѣлость города беретъ.

«Идеалъ будущаго, поставленный не столько русской мысли, сколько русскому чувству, какъ свѣточъ на трудномъ историческомъ пути, какъ упованiе и вѣра, какъ любовь къ своей странѣ и, главное, къ своему народу, несимпатичному на первый взглядъ. Только».

Только всего, читатель! Г. Л. О. и смѣлъ и скроменъ въ своихъ желанiяхъ. Теперь мы, читатель, на самомъ днѣ бездны премудрости и потому осмотримся.

Разъ фантазiя г. Достоевскаго не программа, а только идеалъ далекаго будущаго, мы можемъ похѣрить ее. Намъ нужны свѣточи въ той тьмѣ, которая теперь окружаетъ насъ; намъ нужная арiаднина нить, которая вывела бы насъ изъ лабиринта, теперь окружающаго насъ. А вмѣсто этого г. Л. О. подсовываетъ намъ гнилую мочалку, увѣряя, что она укажетъ намъ путь къ далекому будущему.

Будь даже фантазiя Достоевскаго и очень умна, — все таки никому до этого дѣла нѣтъ. Фантазируй всякъ, какъ хочешь, лишь бы теперь, когда на насъ грозно надвинулись роковые вопросы, которые мы должны рѣшить, — лишь бы эти вопросы каждый третировалъ серьезно, осторожно и честно. У насъ и данныхъ нѣтъ, чтобы построить идеалъ далекаго будущего на прочныхъ основанiяхъ увѣренности. Что же касается утѣшительныхъ гипотезъ на


67


этотъ счетъ, то у насъ имѣются свои, лучшiя. Мы вѣримъ и исповѣдуемъ, что когда нибудь, въ далекомъ будущемъ, русскаго народа вовсе не будетъ, а будетъ одинъ народъ на всемъ земномъ шарѣ, и что тогда некому будетъ жертвовать собой и спасать, ибо некого будетъ спасать, некому будетъ жертвовать: никто не приметъ жертвы, никто не будетъ нуждаться въ спасенiи.

Юродствующiе мечтатели приглашаютъ насъ вѣровать, что когда то, въ отдаленномъ будущемъ, — русскiй народъ окажется краше всѣхъ народовъ и спасетъ всѣ народы!

Съ какой стати намъ вѣровать въ это? Только потому, что приглашаютъ юродствующiе мечтатели? Какiя данные имѣемъ мы въ подтвержденiе такой гипотезы? Не то ли, что въ венгерскую кампанiю мы спасали Австрiю, т. е. подавляли Венгрiю? Такъ вы и въ будущемъ ждете отъ народа того же, ждете что онъ будетъ спасать одни народы подавляя другiе? Выходитъ, что такъ, потому что спасенiе Австрiи и Достоевскiй и Л. О. ставятъ какъ аргументъ въ пользу спасательныхъ наклонностей русскаго народа!

Потомъ, — зачѣмъ намъ эта вѣра въ исключительное будущее нашего народа? Мы и безъ того сильны, ободренiй не ищемъ. Намъ все равно, будетъ ли нашъ народъ самый совершенный или самый плохой, лишь бы онъ былъ счастливъ.

Ахъ, гг. Л. О. и Достоевскiй! Вамъ, для того, чтобы любить народъ и жить для него, требуется предварительно возвести его въ генеральскiй чинъ! Безплатно вы не можете служить ему и предварительно должны получить эту плату, въ видѣ упованiя, что въ будущемъ онъ заявитъ себя героемъ и святымъ и станетъ краше всѣхъ народовъ земныхъ! Вамъ необходимо удовлетворить свою нацiональную гордость убѣжденiемъ, что нашъ народъ, — хотя теперь и порядочный паскудникъ, — въ будущемъ окажется величайшимъ подвижникомъ и Христомъ. Вы требуете «на водку» за то, что тужитесь полюбить народъ и, не получая отъ народа желаемаго, записываете это «на водку» въ его кредитъ, на будущее время, и баюкаете себя мечтой, что когда нибудь народъ выплатитъ по этому счету! Какъ же мало у


68


васъ любви — я не скажу къ народу русскому, а — къ людямъ вообще.

Дальше:

«Полагаемъ, что безъ извѣстнаго идеала, безъ вѣры въ свой народъ, въ его прекрасное назначенiе хотя бы въ грядущемъ, трудно, тяжело, почти невыносимо жить на свѣтѣ».

Такъ вы, г. Л. О., изъ тѣхъ рыцарей, которые, для того, чтобы крѣпко стоять на своемъ посту и храбро биться за свою правду, — должны быть увѣрены въ непремѣнной побѣдѣ и въ полученiи за оную Георгiя? Если назначенiе народа не прекрасное, а самое обыкновенное, такъ вамъ и жить невыносимо? Вы надѣваете себѣ на голову большой—большой колпакъ изъ сахарной бумаги и не замѣчаете этого.

Но дальше, дальше: надо обойти всю кунсткамеру.

«Многими изъ своихъ сторонъ народъ намъ дѣйствительно чужой и враждебный народъ, и великая заслуга Достоевскаго въ томъ, что онъ стремится, наоборотъ, показать намъ, хотя и въ идеалѣ, что несимпатичныя либеральному уму черты города вовсе не такъ антипатичны, какъ кажутся съ европейской точки зрѣнiя. Его великая заслуга, какъ и многихъ писаталей 40-выхъ годовъ, все одна и таже, это — примиренiе нашей интеллигенцiи съ народомъ. Если бы эта попытка ему удалась, если бы, хотя въ идеалѣ, мы въ состоянiи были полюбить въ нашемъ народѣ то, что считалось до сихъ поръ печатью отверженiя, мы иначе смотрѣли бы на наше грядущее, на нашъ будущiй прогрессъ, на свои обязанности относительно народа. Вотъ то событiе, которое могло бы совершиться, если бы… если бы многое въ насъ самихъ и еще болѣе въ г. Достоевскомъ не помѣшало этому событiю, этому примиренiю не интеллигентныхъ только партiй между собою, а интеллигенцiи съ народомъ. Не закрывайте глазъ на истину: мы не любимъ народъ тайно, безсознательно, мы всѣ, даже тѣ, которые думаютъ, что они готовы положить жизнь за него и даже тѣ, которые кладутъ за него жизнь. Тутъ иллюзiя: они положатъ жизнь и кладутъ ее не за


69


конкретный, живой народъ, котораго они ни разу не видали въ дѣйствiи, но за отвлеченный, свой народъ».

Не ясно и не вразумительно ли? Кто, послѣ этого, не согласится съ тѣмъ, что для «Мысли» законъ не писанъ?

Народъ нынче — чужой намъ, вообще — плохой, несимпатичный народъ. Но такъ какъ, согласно указанiямъ г. Достоевскаго, — онъ въ грядущемъ свершитъ много подвиговъ и живымъ вознесется на небо, то мы его можемъ полюбить. Наша любовь будетъ такъ сказать задаткомъ за будущiе подвиги.

И вы еще смѣете, г. Л. О., говорить о тѣхъ «кто дѣйствительно клалъ свою жизнь»! Что за дѣло, что они клали ее за «свой», отвлеченный народъ? Они клали — въ этомъ вся суть! Скажу я вамъ: они клали ее не за свой народъ, т. е. за народъ, какъ онъ имъ представлялся, но лишь за идею народа! Худъ или хорошъ народъ, любимъ мы его или ненавидимъ, — это рѣшительно безразлично, рѣшительно все равно. Наши дѣйствiя опредѣляются тѣмъ, какъ понимаемъ мы идею справедливости общественныхъ формъ и въ какой степени эта идея близка намъ, поскольку мы ея фанатики.

Если «клали жизнь», то какого вамъ еще примиренiя нужно?

Примирить народъ с интеллигенцiей — значитъ внушить и народу и интеллигенцiи взаимную любовь и желанiе простить другъ другу всѣ прегрѣшенiя, вольныя и невольня. Для того, чтобы народъ пошелъ на примиренiе — нужны не туманныя рѣчи Достоевскаго, а нѣчто совсѣмъ другое. Надо, чтобъ интеллигенцiя показала себя хоть бы такъ, какъ показали себя наши сестры милосердiя въ минувшую войну. Ихъ народъ полюбилъ и оцѣнилъ, онѣ завоевали себѣ эту безцѣнную любовь своимъ мужествомъ, своимъ любящимъ и чистымъ сердцемъ, своимъ честнымъ служенiемъ родинѣ. Побольше бы намъ такихъ людей, какъ сестры милосердiя, — и народъ полюбитъ интеллигенцiю, потому что такой интеллигенцiи нельзя не любить. Думаете ли вы, что эти чистыя дѣвушки идеализировали народъ, разбивали себѣ лобъ передъ его будущимъ величiемъ, ждали отъ него въ будущемъ чудесъ и вознесенiя на небо? Нѣтъ. Ими двигала великая идея справедливости и еще болѣе великое, могучее чувство


70


состраданiя. Имъ дѣла не было до того, много ли грѣховъ въ народѣ или чистъ онъ какъ голубь. Я желаю, чтобъ меня поняли: я могу говорить, что народъ грубъ, свинья, невѣжественъ, жестокъ и т. д., но если я хоть разъ серьезно задумался надъ его печальной судьбой, если хоть разъ пережилъ сердцемъ его тяжелое, вѣковѣчное горе, — я все ему прощу и буду любить его.

Что касается примиренiя интеллигенцiи съ народомъ, т. е. внушенiя интеллигенцiи желанiя служить народу, бороться за его дѣло, то г. Достоевскiй и г. Л. О. могутъ объ этомъ не заботиться. Интеллигенцiя (я объяснилъ раньше — что понимаю подъ этимъ словомъ) любитъ его и рвется спасти его. Она отдавала за него жизнь. Этого никто не долженъ забывать. Да и какъ можетъ интеллигенцiя не любить народа? Это, просто, невозможно. Мыслимы различныя степени вниманья къ народу и его нуждамъ, случаи юношескаго легкомыслiя въ важныхъ дѣлахъ… но не индефферентизмъ къ положенiю народа.

И какъ бы вы думали, — что помѣшло интеллигенцiи усвоить себѣ елейные взгляды г. Достоевскаго и протянуть народу нѣжныя объятья? Голову прозакладую — никто не угадаетъ! Убѣжденность, преданность своей идеѣ — вотъ что. Пусть говоритъ г. Л. О.

«Главная причина лежитъ, повторяемъ, въ томъ, что для насъ слово и мысль являются какъ живые историческiе факты. Мы, русскiе, какъ извѣстно, можемъ ненавидѣть даже своихъ лучшихъ, генiальнѣйшихъ поэтовъ и романистовъ, какъ напр., графа Л. Толстого, за тенденцiи ихъ произведенiй.

Для насъ извѣстныя идеи являются предметомъ какого-то чисто религiознаго обожанiя; мы совсѣмъ теряемъ чувство ихъ относительной оцѣнки, какъ фактовъ одного только сознанiя, а вовсе не объективныхъ цѣнностей».

Гдѣ только г. Л. О. видѣлъ людей, считающихъ идеи — объективными явленьями, — трудно придумать даже! А дальше, и «господинъ Токевиль говоритъ» — является на сцену.

«Вотъ что говоритъ, напр., Леруа Болье о нашихъ нигилистахъ:


71


«Токвиль гдѣ-то замѣтилъ, что мысль революцiонная дѣйствовала на подобiе мысли религiозной. И слова его оправдываются, между прочимъ, на современной Россiи».

Значитъ, оттого что мы преданы своей идеѣ, чтимъ ее какъ святыню, съ религiознымъ фанатизмомъ относимся къ идеѣ справедливости; оттого, что мы не фразеры, не индифферентисты, не фельяны, не импотентны духомъ; оттого, что для насъ идея — все, а не прiятное украшенiе ума; оттого, что мы относимся къ своимъ убѣжденiямъ серьезно и страстно, а не вяло и легко, — оттого-то мы и не вразумились рѣчью г. Достоевскаго.

Это совершенно вѣрно, г. Л. О., совершенно вѣрно!

Заканчиваетъ же г. Л. О. свою статью такъ:

«Въ дѣлѣ общежитiя, въ вопросахъ общественности, мало однѣхъ идей, нужно воспитать и развить чувства, нужно усовершенствовать личность. Любовь, братство, христiанство, равенство и прочiя прекрасные вещи, если онѣ живутъ въ умѣ только, а не въ сердцѣ и привычкахъ, останутся еще долго пустыми звуками. А чѣмъ же мы воспитаемъ эти чувства? Чѣмъ воспитаемъ и большую терпимость и большую реальность нашихъ отношенiй къ жизни? Только однимъ: соотвѣтственными учрежденiями, расширяющими область дѣятельнаго соприкосновенiя съ жизнью».

Оказывается, что всѣ дороги въ Римъ ведутъ. Оранскiй заявилъ, что мы, народники, прежде всего нуждаемся въ расширенiи правъ (вѣрнѣе, въ дарованiи оныхъ) интеллигенцiи. За это насъ записали въ либералы. «Недѣля» себя считаетъ народникомъ, но не смогла уяснить, что такое народничество. «Мысль» признала «Недѣлю» либералкой, а себя народникомъ, но тоже не выяснила, что такое народничество, такъ какъ философско-поэтичнеская фантазiя — не программа.

Мы — либералы потому, что требуемъ прежде всего свободы для интеллигенцiи. Хорошо; что жь такое народники, чего они ищутъ, какiе способы дѣйствiя указываютъ? Это такъ и остается неизвѣстнымъ.

Но и «Страна», и «Недѣля», и невыразимо-ученый журналъ


72


«Мысль» желаютъ расширенiя правъ интеллигенцiи и никакихъ другихъ желанiй не заявляютъ.

Чего жь онѣ набросились на насъ за фразу, сказанную Оранскимъ?

Непроницаемы тайны кастрюли!

Очевидно одно — мы имѣли несчастье (или счастье — это какъ кому) не понравиться. «Мысль», напримѣръ, полемизируя съ «Страной» и «Недѣлей», сочла долгомъ расшаркаться съ ними и наговорить имъ кучу комплиментовъ. «Страна» съ «большимъ тактомъ и талантомъ держитъ знамя либерализма». Витязя «Недѣли», передъ тѣмъ самымъ, какъ собрались свѣжевать его, — помазали по губамъ названiемъ «честный, даровитый и мыслящiй публицистъ». А насъ даже по имени, отчеству не назвали: журналецъ, говоритъ, «нѣкiй журналецъ» — и только. Что было бы сказать — «Русское Богатство». А то, вѣдь, такъ изобидѣли! Такой, де, лядащiй журналишко, что даже имени его поминать не стоитъ!

Сердитые критики!

Въ заключенiе, мы должны извиниться передъ читателемъ, что морили его цитатами. Мы сами знаемъ, сколь это утомительно; но это было необходимо. Теперь онъ самъ можетъ судить о вкусѣ бульоновъ и пойметъ, почему мы воздерживались отъ полемики.

Хорошо полемизировать тамъ, гдѣ люди выставляютъ точныя, ясныя, опредѣленныя положенiя, но почти невозможно тамъ, гдѣ цѣлыя статьи состоятъ изъ загадочныхъ фразъ и словоизверженiя. Тутъ приходится только констатировать эту невозможность.

И такiе-то распространители тумана самоувѣренно заявляютъ, что они заставили насъ замолчать, «оборвали!»

Раненько еще, господа!

Л. Алексѣевъ.