Кавелинъ К. Письмо Ѳ. М. Достоевскому // Вѣстникъ Европы. 1880. Ноябрь. Т. 6. С. 431-456.
431
ПИСЬМО Ѳ. М. ДОСТОЕВСКОМУ
М. Г. Ваша восторженная рѣчь въ Москвѣ, по случаю открытiя памятника Пушкину, произвела потрясающее впечатлѣнiе въ слушателяхъ самыхъ разнообразныхъ лагерей, на которые теперь дробится русская мысль. Полемика, возникшая по этому поводу между вами и профессоромъ Градовскимъ, сильно заинтересовала публику, и нумеръ «Дневника Писателя», посвященный этому спору, вышелъ уже вторымъ изданiемъ. Все это доказываетъ, что вопросы, которыхъ вы коснулись съ вашимъ необычайнымъ талантомъ, всегдашнею искренностью и глубокимъ убѣжденiемъ, назрѣли въ умахъ и сердцахъ мыслящихъ людей въ Россiи и живо ихъ затрогиваютъ. Этому можно только радоваться, какъ признаку оживленiя, послѣ многихъ годовъ нездороваго, летаргическаго равнодушiя къ высшимъ человѣческимъ интересамъ. Что мы такое? Куда идемъ? Куда должны идти? — эти русскiе нацiональные вопросы, сами по себѣ близкiе всѣмъ намъ,
432
возвышаются на степень общечеловѣческихъ въ томъ видѣ, какъ они поставлены въ вашемъ спорѣ съ профессоромъ Градовскимъ и ставятся у насъ чуть ли не всѣми мыслящими людьми. Что важнѣе и существеннѣе, что должно быть поставлено на первый планъ: личное ли нравственное совершенствованiе, или выработка и совершенствованiе тѣхъ условiй, посреди которыхъ человѣкъ живетъ въ обществѣ? Одни говорятъ: стремитесь къ внутренней, душевной, нравственной правдѣ, полюбите ее всѣми силами души, и сама собою сложится образцовая общественная жизнь; другiе возражаютъ: выработайте общественную жизнь, общественныя условiя до возможнаго совершенства, и отдѣльныя лица станутъ сами собой, естественно, направляться на путь добра, нравственнаго развитiя и совершенствованiя.
Къ этому основному вопросу сводятся, въ концѣ-концовъ, ученiя славянофиловъ и западниковъ и то, что думается, говорится и пишется теперь. Славянофилы выставили своимъ знаменемъ первое изъ двухъ приведенныхъ рѣшенiй вопроса, отождествивъ его съ существеннымъ смысломъ греко-восточнаго христiанства и славянскаго народнаго генiя; а такъ-называемые западники также рельефно и сильно выдвинули и поставили второе рѣшенiе, связавъ его неразрывно съ существеннымъ значенiемъ Петровской реформы и западно-европейской культуры. Какъ ни развѣтвлялись славянофильское и западное воззрѣнiя, какъ ни видоизмѣнялись и не сближались они нѣкоторыми своими вѣтвями, все таки основной тонъ ихъ различiя, обозначенный выше, удержался и до сихъ поръ. Лучшiе люди того и другого лагеря признавали и признаютъ, что противники, до извѣстной степени, правы; но никогда, ни тѣ, ни другiе не соглашались признать ихъ правыми въ принципѣ, составляющемъ, для тѣхъ и другихъ, исходную точку мiросозерцанiя. Взаимныя уступки дѣлались и дѣлаются крайне осторожно, съ важными оговорками и тотчасъ же берутся назадъ, когда изъ нихъ можетъ возникнуть хотя бы малѣйшее сомнѣнiе относительно существеннаго разномыслiя въ основномъ и главномъ.
Вотъ въ чемъ, какъ мнѣ кажется, заключается чрезвычайная важность спора, поднятаго между вами и проф. Градовскимъ, и вотъ почему особенно желательно, чтобъ онъ когда-нибудь былъ доведенъ до конца. Рѣчь идетъ о принципахъ, глубоко коренящихся въ жизни и сознанiи. Борьба этихъ принциповъ не при насъ началась и едва ли при насъ окончится. Въ ней принимали живое участiе, въ продолженie тысячелѣтiй, самые глубокie и свѣтлые умы.
Меня этотъ вопросъ живо занималъ въ послѣднiе годы; я часто и много о немъ думалъ, и все меня невольно къ нему возвращало. Поэтому, надѣюсь, вы найдете естественнымъ, что я впадаю въ
433
вашъ споръ, такъ-сказать, съ боку-припеку, незваный-непрошеный. Ужъ конечно не рѣшать его я считаю себя призваннымъ, а только помочь его выяснить и поставить правильно. Это вездѣ и всегда главное, особливо у насъ, при невообразимой путаницѣ нашихъ понятiй, мѣшающей даже двумъ человѣкамъ столковаться между собою.
Вы произнесли слово: примиренie партiй. Да, кончить личные счеты, прекратить литературные турниры, вертящieся на остроумiи, оставить дрянныя, плоскiя и пошлыя взаимныя обвиненiя — пора, давно пора! Пора спокойно, отбросивъ личности и взаимное раздраженiе, откровенно и прямо объясниться по всѣмъ пунктамъ. Но примиренiе въ смыслѣ соглашенiя — это другое дѣло! Вы, человѣкъ вполнѣ искреннiй, конечно, не можете, говоря о примиренiи, разумѣть подъ нимъ дипломатическую сдѣлку, вооруженный миръ. Дурной миръ хорошъ, лучше доброй брани въ дѣлахъ практическихъ, ибо дѣйствительная жизнь есть безпрерывный рядъ сдѣлокъ полу-искреннихъ, полу-лукавыхъ, съ задними мыслями; но въ вопросахъ науки, вѣры, убѣжденiя добрая брань до настоящаго, честнаго мира — куда лучше! А такой миръ еще очень далеко впереди. Бог вѣсть, когда онъ наступитъ! Наши русскiе споры отравлены, при самомъ ихъ началѣ, тѣмъ, что мы рѣдко споримъ противъ того, что человѣкъ говоритъ, а почти всегда противъ того, что онъ при этомъ думаетъ, противъ его предполагаемыхъ намѣренiй и заднихъ мыслей. Такъ мы и встрѣчаемся другъ съ другомъ, такъ и въ дѣла между собою вступаемъ: вѣчно мы на-сторожѣ, вѣчно у насъ камень за пазухой. Оттого наши споры почти всегда переходятъ въ личности, наши дѣловыя отношенiя такъ неопредѣленны и неточны, безпрестанно подаютъ поводъ къ тяжбамъ и процессамъ. Объективный смыслъ словъ и вещей въ нашихъ глазахъ имѣетъ мало значенiя; мы всегда залѣзаемъ человѣку въ душу. И вы не остались чужды этой нашей общей слабости, вложивъ въ уста западниковъ размышленiя, которыя серьёзному человѣку не могутъ придти въ голову, а развѣ какому-нибудь шалопаю.
Освободимъ хоть мы съ вами наши разногласiя отъ этого негоднаго придатка. Мы сами отъ этого много выиграемъ, и наши читатели, конечно, будутъ намъ за это очень благодарны.
I.
Начну съ разсмотрѣнiя вашего взгляда на взаимныя отношенiя у насъ простого народа и образованныхъ слоевъ общества, такъ какъ въ немъ рѣзко и наглядно выражается характерная черта славянофильскихъ ученiй. Подобно славянофиламъ сороковыхъ годовъ, вы
434
видите живое воплощенiе возвышеннѣйшихъ нравственныхъ идей въ духовныхъ качествахъ и совершенствахъ русскаго народа, имени крестьянства, которое осталось непричастнымъ отступничеству отъ народнаго духа, запятнавшему, будто бы, высшiе, интеллигентные слои русскаго общества.
Полемика, которая когда-то велась объ этихъ тезисахъ между славянофилами и западниками съ горячностью, подъ-часъ съ ожесточенiемъ, мнѣ кажется, уже принадлежитъ прошедшему. Чтобъ понять теперь ея живой, дѣйствительный смыслъ надо обратиться къ исторiи нашей культуры и поднимать архивы. Скажите теперь человѣку, непосвященному въ борьбу нашихъ партiй, что русскiй народъ — образецъ нравственнаго совершенства: онъ съ изумленiемъ вытаращитъ на васъ глаза и начнетъ по пальцамъ пересчитывать вамъ тикiя явленiя изъ жизни русскаго народа, отъ которыхъ морозъ подираетъ по кожѣ. Скажите образованному человѣку, который слыхалъ только о славянофилахъ, но не знаетъ ихъ доктринъ, что онъ измѣнникъ русскимъ народнымъ началамъ, отщепенецъ отъ родной земли: онъ или обидится, или подумаетъ про себя, что у васъ голова не въ порядкѣ. Что русское крестьянство далеко не есть образецъ совершенства, что люди, принадлежащiе къ образованнымъ классамъ нашего общества, такiе же преданные сыны своей родины, какъ и народныя массы, это знаютъ всѣ и каждый, и объ этомъ нѣтъ и не можетъ быть теперь накакого спора. Если объ этомъ когда-то иначе думалось, говорилось и писалось, на то были свои причины, теперь забытыя, о которыхъ надо вспомнить, чтобъ понять суть вашихъ взглядовъ.
Всѣ люди и всѣ народы въ мiрѣ учились и учатся у другихъ людей и у другихъ народовъ, и не только въ дѣтствѣ и юности, но и въ зрѣлые годы. Разница въ томъ, что, въ дѣтствѣ и юности, и люди и народы больше перенимаютъ у другихъ; а достигнувъ совершеннолѣтiя, они пользуются чужимъ опытомъ, чужимъ знанiемъ, съ разсужденiемъ, разборомъ, критикой; въ дѣтствѣ и юности люди и народы, перенимая, подражаютъ, стараются сдѣлаться точно такими, как тѣ, кто имъ служитъ образцомъ; а перейдя въ совершеннолѣтiе, они уже чувствуютъ себя, и стараясь совершенствоваться, усвоиваютъ себѣ чужое, не думая подражать и стать тѣми, отъ кого пользуются опытомъ и знанiями.
То же самое было и съ нами. Учились мы у всего мiра, съ кѣмъ только ни были въ сношенiяхъ, чуть ли не у всѣхъ восточныхъ народовъ, у византiйскихъ грековъ, у западныхъ и сѣверныхъ сосѣдей; но объ этомъ мы какъ-то забыли и вспомнили позднѣе, недавно. Особенно сильно и на-спѣхъ стали мы учиться у западно-европейскихъ народовъ. Нужда насъ къ тому принудила; а страстный характеръ
435
Петра придалъ нашему ученью чрезвычайную стремительность. Генiальный государь хотѣлъ сдѣлать въ четверть столѣтiя то, что дѣлается вѣками! Время этого ученья мы хорошо помнимъ, потому что уже начали тогда себя чувствовать. Утверждали, что Петръ и его сподвижники, не разбирая, передѣлывали насъ въ европейцевъ; но это совершенная неправда: и онъ, и они были русскiе люди съ головы до пятокъ, горячо любили родину и въ позаимствованiяхъ изъ Европы видѣли и искали только пользы для своей страны, не думая подчинять ее матерiально или нравственно европейскимъ народамъ.
Но съ Петромъ и его дѣломъ случилось то же, что всегда почти, естественно, случается со всѣми великими ученiями и великими дѣлами: основная мысль расплывается въ примѣненiяхъ и подробностяхъ и мало-по-малу забывается, а они выдвигаются на первый планъ, становятся главнымъ, существеннымъ дѣломъ. Когда такимъ образомъ способы исполненiя заступаютъ мѣсто основной идеи, мертвая схема, шаблонъ, рутина замѣняютъ живое и осмысленное отношенiе къ предмету. Рѣдко когда новый шагъ или поворотъ въ личной и народной жизни не проходитъ чрезъ такiя превратности. Дѣло Петра, въ неумѣлыхъ и неталантливыхъ рукахъ преемниковъ его власти, а не его генiя, быстро перешло въ рутину и шаблонъ. Позаимствованiя изъ Европы, которыя, по основной мысли, предназначены были ассимилироваться на русской почвѣ, окаменѣли; европеизмъ, долженствовавшiй по плану Петра служить для русской жизни подспорьемъ, выросъ въ самостоятельнаго фактора и сталъ жить на русской почвѣ своею, хотя и искусственною жизнью. Классы, издавна господствовавшiе у насъ надъ народною массою, по своему общественному положенiю первые пропитались европейскими элементами и нашли въ ихъ образовательной роли какъ-бы оправданiе и освященiе своей политической и общественной роли и господства надъ необразованными людьми. Такимъ-то образомъ европеизмъ, орудiе образованiя, по мысли Петра и государственныхъ дѣятелей его школы, превратился въ орудiе угнетенiя и отворилъ настежъ двери въ Россiю всевозможнымъ европейскимъ авантюристамъ и проходимцамъ, которые, подъ мантiей европейскаго просвѣщенiя, обдѣлывали свои дѣла, или служили интересамъ, чуждымъ или враждебнымъ интересамъ страны.
По мѣрѣ того, какъ Россiя росла и складывалась, противоестественная и антинацiональная въ ней роль европеизма, въ томъ видѣ, какъ онъ опредѣлился у насъ послѣ Петра, стала чувствоваться мало-по-малу все сильнѣе и сильнѣе. Лучшiе умы, вдумываясь въ положенiе и стараясь объяснить себѣ причины застоя и гнета, подъ
436
которыми томилась русская жизнь, пришли къ двумъ заключенiямъ: по мнѣнiю однихъ, ненормальное ея состоянiе произошло отъ того, что образовательное движенiе, начатое Петромъ при помощи европейскихъ влiяний, остановилось и выродилось въ гнетущую, заскорузлую формалистику, сохранившую только обманчивый внѣшнiй видъ европеизма; что живительный европейскiй духъ, великiя общечеловѣческiя европейскiя идеи испарились, отлетѣли изъ этихъ мертвыхъ формъ. Поэтому, думали они, надо открыть этимъ идеямъ свободный притокъ въ Россiю и тѣмъ поднять русскую жизнь, изнемогающую подъ тяжкимъ бременемъ мертвящихъ, окостенѣлыхъ формъ, давно отжившихъ свой вѣкъ и уже отброшенныхъ въ самой Европѣ. По мнѣнiю другихъ, застой и мертвенность русской жизни происходили отъ того, что русскiй умъ былъ озадаченъ, сбитъ съ толку насильственной реформой Петра, отчего все европейское, дурное и хорошее, стало для насъ предметомъ подобострастнаго, почти суевѣрнаго и рабскаго благоговѣнiя. Надо, думали эти люди, возвратить русскому уму бодрость, самостоятельность и самодѣятельность: тогда онъ станетъ тѣмъ, что онъ есть по своей природѣ, выкажетъ всѣ сокровища русскаго нацiональнаго генiя, которыя теперь таятся подъ спудомъ, изъ ложнаго самоуничиженiя перед Европой.
Таковы были два теченiя русской мысли, изъ которыхъ потомъ образовались двѣ такъ-называемыя партiи, — въ сущности вовсе не партiи — западниковъ и славянофиловъ. Давно уже, и совершенно справедливо, замѣчено, что оба эти направленiя, болѣе ярко обрисовавшiяся въ сороковыхъ годахъ, выросли на одной почвѣ. Оттого они сначала мирно жили одно подлѣ другого. Оба свидѣтельствовали о недовольствѣ тѣми условiями, посреди которыхъ безцвѣтно влачилась печальная русская жизнь, окруженная снаружи невиданнымъ дотолѣ ореоломъ политическаго и международнаго величiя, блеска и могущества. Упрекъ, будто бы западники были отщепенцами отъ своей страны, совершенно несправедливъ; напротивъ, они были глубоко преданные своей родинѣ русскiе люди, горячо ее любившiе, мечтавшiе о ея свѣтломъ, великомъ будущемъ — не меньше славянофиловъ. Призывали они своими желанiями не Европу, а европейскiя идеи, на которыя смотрѣли какъ на общечеловѣческiя. Подобно вамъ, они высоко цѣнили чрезвычайную отзывчивость русскаго народа, и въ этомъ видѣли залогъ его великихъ историческихъ судебъ; ихъ плѣняла именно та его всечеловѣчность, которая плѣняетъ и васъ. Сначала у западниковъ не было нималѣйшей вражды къ славянофиламъ, да и не было къ тому никакого повода: оба направленiя одинаково отрицательно относились къ нашему псевдо-европеизму, и въ сущности сходились въ своихъ требованiяхъ, только формулируя ихъ различно. Западники желали видѣть общечеловѣческiе идеалы
437
осуществленными въ Россiи; славянофилы желали, чтобъ общечеловѣческiе идеалы не были Россiи навязаны, а были осуществлены свободнымъ починомъ, свободною дѣятельностью русскаго народа. Оба взгляда пополняли другъ друга. Но прежде чѣмъ они это поняли, прежде чѣмъ состоялось между ними то сближенiе, которое, лѣтъ двадцать тому назадъ, стало совершившимся фактомъ, вражда ихъ раздѣлила на два противоположные лагеря.
Исторiя этого раскола русской мысли весьма интересна, представляя степень развитiя, на которой мы стояли въ то время, когда онъ начался, и ходъ развитiя русской мысли и русскаго самосознанiя.
Если застой и мертвенность русской жизни происходили отъ того, что насъ давилъ псевдо-европеизмъ и отжившiя, окостенѣлыя европейскiя формы, то это доказывало, что предъидущая наша жизнь не имѣла достаточно упругости и твердости, чтобъ противустоять ихъ водворенiю или, принявъ ихъ, переработать сообразно съ своимъ народнымъ генiемъ, другими словами, что мы еще не вступали въ перiодъ совершеннолѣтiя; а то, что мы начинали тяготиться псевдоевропеизмомъ и нашею бездѣятельностью, нашимъ застоемъ, служило несомнѣннымъ признакомъ пробужденiя русскаго народнаго генiя и самодѣятельности. Слѣдовательно, вопросъ ставился самою русскою жизнью слѣдующимъ образомъ: перiодъ школьнаго ученiя и перениманья кончился; пора бы начать жить своимъ умомъ, критически отнестись къ себѣ и другимъ, думать и дѣйствовать не иначе, какъ послѣ строгой провѣрки своихъ и чужихъ мыслей и дѣлъ. Такой взглядъ показывалъ, что мы не имѣемъ у себя въ прошедшемъ такихъ выработанныхъ, опредѣленныхъ формъ мысли и жизни, которыя могли бы намъ служить основанiемъ и опорой для дальнѣйшей работы; но онъ же исключалъ возможность осуществить у насъ общечеловѣческiе идеалы иначе, какъ въ формахъ нацiональныхъ, намъ свойственныхъ и нами изъ себя выработанныхъ; иначе сказать, что общечеловѣческiе идеалы могутъ быть только продуктомъ самодѣятельности народнаго генiя, результатомъ народной жизни, что ихъ нельзя переносить и пересаживать изъ одной страны въ другую.
Когда русская жизнь и мысль начали пробуждаться, мы все это понимали крайне смутно и сбивчиво, вслѣдствiе чего развитiе пошло у насъ съ разными обходами и колебанiями.
Долго мы смѣшивали и теперь еще часто смѣшиваемъ общечеловѣческое съ европейскимъ, послѣднее принимаемъ за первое. Это была, безъ сомнѣнiя, слабая сторона западниковъ. Славянофилы впали въ другую ошибку. Поставя требованiе самостоятельнаго нацiональнаго развитiя, въ чемъ и заключалась ихъ главная заслуга, они стали пытаться опредѣлить, въ чемъ же состоятъ основныя черты русскаго нацiональнаго характера, долженствующiя служить
438
исходной точкой для дальнѣйшей дѣятельности русскаго народа, нравственной и общественной. Но отыскать эти черты было то же, что найти квадратуру круга. Псевдо-европеизмъ именно потому у насъ и водворился и получилъ права гражданства, что нашъ нацiональный характеръ еще не сложился и не обозначился въ ясно опредѣленныхъ чертахъ; только жизнь и самодѣятельность выработываютъ характеръ и особенности и лица и народности; но мы, до послѣдняго времени, были въ ученьи то у однихъ, то у другихъ народовъ, своимъ умомъ не жили и потому не могли выработаться въ самостоятельную нацiональную личность. Почемъ же было узнать основныя, характерныя черты русскаго народнаго генiя? Прошедшее, исторiя представляли лишь факты ученической, школьной жизни; она могла передать одни ясные слѣды влiянiй наставниковъ и учителей, и едва намѣченныя, не установившiяся и потому неуловимыя черты нацiонального характера и генiя. За невозможностью узнать, пришлось сочинять. Это была такая же ошибка со стороны славянофиловъ, какъ со стороны западниковъ смѣшенiе общечеловѣческаго съ европейскимъ.
Логика фактовъ, играющая роль древней судьбы въ исторiи новыхъ народовъ, опровергла оба эти направленiя. Ни чистыхъ славянофиловъ, ни чистыхъ западниковъ больше нѣтъ: и тѣ и другiе сошли со сцены. Продолжая противуполагать ихъ взгляды, вы, мнѣ кажется, поднимаете стырый споръ, уже рѣшенный ходомъ русской жизни и развитiемъ русской мысли. Развѣ вы настоящiй славянофилъ? И развѣ тѣ, противъ кого вы полемизируете, настоящiе западники? Вы сами выгораживаете лучшихъ изъ нихъ; кто же затѣмъ остается? Примиренiе двухъ направленiй, о которомъ вы мечтаете, уже совершилось, молча, двадцать лѣтъ тому назадъ, когда славянофилы и западники подали другъ другу руки при освобожденiи крѣпостныхъ.
Съ тѣхъ поръ мы вступили въ новый перiодъ развитiя. Теперь вопросы ставятся совсѣмъ иначе, чѣмъ прежде; названiе славянофиловъ и западниковъ вовсе не идетъ къ новымъ направленiямъ русской мысли. Предоставьте твердить зады посредственности и фразерамъ! Вѣдь ихъ вы не урезоните, и не для нихъ же вы и пишите.
Между мыслящими и серьёзными русскими людьми вы теперь не найдете ни одного, который бы изъ теоретическихъ предразсудковъ смотрѣлъ свысока на наши народныя массы, или думалъ, что Россiя есть листъ бѣлой бумаги, на которомъ можно написать все что угодно. Всякiй очень хорошо понимаетъ, что какъ отдѣльныя лица, такъ и нацiи имѣютъ свой характеръ, свои особенности, свою физiономiю, физическую и духовную, которыхъ нельзя передѣлать и съ которыми необходимо сообразоваться, разсуждая о
439
дальнѣйшей судьбѣ людей и народовъ, и о томъ, что для нихъ желательно и полезно въ настоящемъ.Съ другой стороны, точно такъ же нѣтъ ни одного мыслящаго и серьёзнаго русскаго человѣка, который бы понималъ, что новыхъ условiй, созданныхъ въ Россiи съ начала XVIII вѣка, нельзя вычеркнуть изъ нашей исторiи; что какъ бы мы любовно ни смотрѣли на народныя массы, нельзя признать ихъ, въ томъ видѣ, въ какомъ онѣ теперь существуютъ, идеаломъ совершенства. Прислушиваясь къ тому, что теперь думается и говорится, не трудно подмѣтить два различныхъ направленiя русской теоретической мысли, на которыя было мною указано въ самомъ началѣ. Одно, основываясь на воспитательномъ характерѣ общественныхъ учрежденiй, ждетъ всего хорошаго только отъ ихъ перестройки, въ полномъ убѣжденiи, что хорошiя учрежденiя перевоспитаютъ людей и разовьютъ въ нихъ тѣ качества и свойства, которыя необходимы для благоустроеннаго общежитiя и которыхъ намъ, къ сожалѣнiю, пока недостаетъ въ значительной степени. Другое направленiе, исходя изъ той же нашей неустроенности, не признаетъ всемогущества учрежденiй, и, усматривая источникъ всего зла въ нашемъ нравственномъ состоянiи, дѣйствительно крайне незавидномъ, указываетъ, помимо учрежденiй, на разныя средства для поднятiя у насъ нравственности. Многiе видятъ въ этихъ двухъ направленiяхъ продолженiе двухъ прежнихъ. Повидимому вы тоже раздѣляете это мнѣнiе. На самомъ дѣлѣ едва ли это такъ. Новая постановка вопроса есть несомнѣнно шагъ впередъ русской мысли. Онъ могъ быть сдѣланъ, очевидно, только послѣ разъясненiя многихъ недоразумѣнiй между западниками и славянофилами, возбуждавшихъ между ними когда-то ожесточенные споры на словахъ и отчасти въ печати. Но нельзя также отрицать сродства и, до нѣкоторой степени, преемства между прежними и новыми взглядами на русскую жизнь и ея задачи. Вѣра во всемогущество учрежденiй невольно напоминаетъ точку зрѣнiя Петра и поборниковъ его дѣла на русской почвѣ, какими, безъ сомнѣнiя, были западники; а указанiя на нравственное возрожденiе, какъ на единственное средство обновленiя, сближаетъ поборниковъ этого взгляда съ славянофилами. Это сродство выступитъ еще ярче, если припомнимъ, что подкладкой общественныхъ идеаловъ все еще служатъ у насъ обыкновенно европейскiе образцы, а нравственные идеалы переносятся, почти цѣликомъ, изъ программы славянофиловъ. Несмотря на такiя сближенiя, не слѣдуетъ забывать и существенной разницы между прежними и новыми направленiями русской мысли. Взгляды славянофиловъ и западниковъ были первыми, еще незрѣлыми попытками самостоятельной критики; новыя направленiя переносятъ русскiе вопросы на
440
чисто теоретическую почву, и тѣмъ придаютъ имъ общечеловѣческое значенiе.
Казалось бы, двѣ струи русской мысли, обозначающiяся въ настоящее время, тоже не должны исключать одна другую, а взаимно дополнять. Оба направленiя ея, собственно говоря, предлагаютъ не два различныхъ рѣшенiя одной задачи, а два средства для устраненiя двухъ различныхъ сторонъ одного и того же зла. Но, судя по нѣкоторымъ признакамъ, дѣло не обойдется безъ новаго раскола и новой борьбы, подобной той, какую вели между собою западники и славянофилы. Поводы къ этому съ той и другой стороны есть, и весьма основательные.
Съ давнихъ поръ для меня стало выясняться, что коренное зло европейскихъ обществъ, не исключая и нашего, заключается въ недостаточномъ развитiи и выработкѣ внутренней, нравственной и душевной стороны людей. Это зло дѣйствуетъ тѣмъ сильнѣе, что оно какъ-то мало замѣчается, что на его устраненiе почти не обращено никакого вниманiя. Въ практической жизни твердо водворилось убѣжденiе, что недостатокъ личной нравственной выработки можетъ быть вполнѣ замѣненъ хорошимъ законодательствомъ, судомъ, администрацiей; въ наукѣ вопросъ о нравственности заброшенъ; она въ наше время не имѣетъ правильнаго научнаго основанiя и остается при старыхъ, заржавѣлыхъ, рутинныхъ теорiяхъ, которымъ никто больше не вѣритъ, которыя въ глазахъ современныхъ людей не пользуются ни малѣйшимъ авторитетомъ; въ воспитанiи нравственная выработка играетъ самую печальную роль и замѣняется дрессировкой людей для общества, въ чемъ и полагается вся суть нравственности.
Сознаюсь, что для меня одной изъ самыхъ симпатичныхъ сторонъ славянофильскихъ ученiй всегда представлялось именно то, что они выдвинули на первый планъ вопросъ о внутренней, душевной, нравственной правдѣ, о нравственной красотѣ, забытой и пренебреженной. Можетъ быть, я увлекаюсь золотой мечтой, но мнѣ думается, что новое слово, котораго многiе ожидаютъ, будетъ заключаться въ новой правильной постановкѣ вопроса о нравственности въ наукѣ, воспитанiи и практической жизни и что это живительное слово скажемъ именно — мы. Смутныя чаянiя молодыхъ русскихъ умовъ и сердецъ бродятъ около этого вопроса, жадно прислушиваясь ко всему, въ чемъ надѣются найти на него отвѣтъ. Съ этимъ же вопросомъ соединяются, въ самыхъ неопредѣленныхъ сочетанiяхъ, и неясныя представленiя о будущемъ значенiи русскаго и славянскаго племени въ судьбахъ мiра. Громадный успѣхъ вашей рѣчи о Пушкинѣ объясняется, главнымъ образомъ, тѣмъ, что вы въ ней
441
касаетесь этой сильно звучащей струны, что въ вашей рѣчи нравственная красота и правда отождествлены съ русскою народною психеей.
Почему именно этотъ вопросъ стоитъ на очереди и стучится во всѣ двери разомъ, откуда чаянiе и надежда, что именно намъ, а не другому народу, можетъ быть, выпадетъ на долю, если не разрѣшить, то хоть по крайней мѣрѣ разрѣшать его, — надъ этимъ я здѣсь останавливаться не стану, потому что пришлось бы говорить много и долго, а мнѣ не хочется отвлекаться отъ того, что я имѣю вамъ сказать.
Теперь, пока, для насъ, добровольцевъ русской мысли, самое важное и главное — поставить вопросъ о нравственной правдѣ прочно, твердо, сильно, такъ чтобъ она и ея необходимость стали для всякаго очевидными и несомнѣнными, чтобъ нельзя было отъ нихъ ни отмолчаться, ни отыграться общими мѣстами и высокопарными фразами. Проповѣдь будетъ полезна, необходима потомъ; пока время ея еще не наступило. Теперь надо сперва выработать вопросъ въ лабораторiи строгой и точной науки, надо силою доводовъ, аргументами современнаго знанiя, поставить людей лицомъ къ лицу съ нравственной правдой и показать, что всѣ пути неизбѣжно ведутъ къ ней, что отъ нея имъ некуда уйти, что ея миновать или обойти нѣтъ никакой возможности.
Съ жадностью набросился я на вашу полемику съ проф. Градовскимъ, въ надеждѣ найти въ ней хоть намекъ на это необходимое предисловiе къ новому слову; но ничего подобнаго не нашелъ. Все та же старая аргументацiя славянофиловъ, которая едва-ли кого удовлетворитъ теперь. Живи корифеи славянофильства въ наше время, послѣ всего того, что мы пережили, они, я убѣжденъ, выставили бы новые доводы въ защиту тэмы, на которую указали. Теперь формула, которую они ей дали, оказывается неправильной, слабо обставленной, а вы къ ней ничего не прибавили, даже не пытаетесь ее исправить.
Подобно славянофиламъ сороковыхъ годовъ, вы ссылаетесь на высокiя, несравненныя нравственныя качества русскаго народа. Когда славянофилы впервые заговорили объ этомъ, это было дѣйствительно и ново, и живительно. Русская интеллигенцiя раболѣпно относилась къ Европѣ и всему европейскому; нацiональное самосознанiе находилось въ состоянiи полудремоты; мы только чувствовали свою физическую силу и ею гордились, едва подозрѣвая, какъ мало она значитъ, когда не опирается на силы умственныя и нравственныя. Съ тѣхъ поръ въ русскомъ обществѣ и въ русской интеллигенцiи произошла огромная перемѣна. Куда дѣвался такъ-называемый «квасной» патрiотизмъ и вѣра въ медвѣжью силу? Рабское поклоненiе передъ Европой не смѣнилось-ли въ наше время небывалымъ подъемомъ нацiональнаго
442
чувства, которое даже перепадаетъ въ чрезмѣрную щекотливость, самоувѣренность и задоръ? Не нужно быть западникомъ, чтобъ подъчасъ краснѣть отъ выходокъ, въ которыхъ они высказываются. Чистые идеалисты, какими были московскiе славянофилы, конечно, строго бы ихъ осудили. Передъ этими людьми носились совсѣмъ другiе идеалы нацiональнаго чувства.
Въ увлеченiи духовными сокровищами русскаго народнаго генiя, вы говорите (стр. 4): «наша нищая неурядная земля, кромѣ высшаго слоя своего, вся сплошь какъ одинъ человѣкъ. Всѣ восемьдесятъ миллiоновъ ея населенiя представляютъ собою такое духовное единенiе, какого, конечно, въ Европѣ нѣтъ нигдѣ и не можетъ быть».
Предоставляю этнографамъ и статистикамъ сбавить эту цифру на двадцать или на двадцать пять миллiоновъ; между остальными пятидесятью пятью или шестидесятью дѣйствительно поразительное единенiе, но какое? Племенное, церковное, государственное, языка, — да; что касается духовнаго, въ смыслѣ нравственнаго, сознательнаго, — объ этомъ можно спорить! Передъ нами пока только громаднаго значенiя фактъ, котораго внетреннiй, духовный смыслъ мы опредѣлить не въ состоянiи: онъ весь въ будущемъ; напрасно стали бы мы искать его въ прошедшемъ или настоящемъ.
II
Такiя же серьёзныя недоразумѣнiя вызываетъ и вашъ взглядъ на нравственныя качества русскаго простого народа, ихъ значенiе и причины.
Подобно славянофиламъ сороковыхъ годовъ, вы считаете наши народныя качества дознаннымъ, несомнѣннымъ фактомъ, и приписываете ихъ тому, что нашъ народъ проникся православною вѣрою и глубоко носитъ ее въ своемъ сердцѣ.
Прежде всего замѣчу, что приписывать цѣлому народу нравственныя качества, особливо принадлежа къ нему по рожденiю, воспитанiю, всею жизнью и всѣми симпатiями, — едва ли можно. Какой же народъ не считаетъ себя самымъ лучшимъ, самымъ нравственнымъ въ мiрѣ? Съ другой стороны, ставъ разъ на такую точку зрѣнiя, можно, вопреки истнѣ и здравому смыслу, признать цѣлые народы безнравственными, даже преимущественно наклонными въ безнравственнымъ поступкамъ извѣстнаго рода, какъ это высказывалось и высказывается.
Вы будите превозносить простоту, кротость, смиренiе, незлобивость, сердечную доброту русскаго народа; а другой, не съ меньшимъ основанiемъ, укажетъ на его наклонность къ воровству,
443
обманамъ, плутовству, пьянству, на дикое и безобразное отношенiе къ женщинѣ; вамъ приведутъ множество примѣровъ свирѣпой жестокости и безчеловѣчiя. Кто же правъ: тѣ ли, которые превозносятъ нравственныя качества русскаго народа до небесъ, или тѣ, которые смѣшиваютъ его съ грязью? Каждому не разъ случалось останавливаться въ раздумьи передъ этимъ вопросомъ. Да онъ и не разрѣшимъ! Рассуждая о нравственности и безнравственности, мы обращаемъ вниманiе не на то, какъ народъ относится къ предмету своихъ вѣрованiй и убѣжденiй, а на то, что составляетъ ихъ предметъ; а это что есть всецѣло результатъ школы, которую прошелъ народъ, влiянiй извнѣ, словомъ — его исторiи, развитiя и культуры. Поэтому, чтобъ правильно оцѣнить народъ, слѣдуетъ говорить не о его нравственныхъ достоинствахъ или недостаткахъ, которые могутъ измѣняться, а о характеристическихъ свойствахъ и особенностяхъ его духовной природы, которыя придаютъ ему отличную отъ всѣхъ другихъ физiономiю и, несмотря на всѣ превратности судьбы, удерживаются чрезъ всю его исторiю.
Есть ли такiя характерныя черты у русскаго народа? Несомнѣнно есть, какъ у всякаго, даже самаго ничтожнаго племени, осужденнаго исторiей на поглощенiе другою нацiональностью. Но если вы меня спросите, въ чемъ онѣ, по моему мнѣнiю, заключаются, то я, къ стыду моему и къ великому соблазну для многихъ, не съумѣю дать вамъ яснаго, точнаго, категорическаго отвѣта. Я не въ состоянiи уловить въ духовной физiономiи русскаго народа ни одной черты, которую могъ бы съ совершенной увѣренностью признать за основную, типическую принадлежность его характера, а не извѣстнаго его историческаго возраста, или обстоятельствъ и обстановки, въ которыхъ онъ жилъ и живетъ.
Что русскiй народъ богато одаренъ отъ природы — это едва ли можетъ подлежать какому-либо сомнѣнiю и признается даже нашими недоброжелателями и врагами. Но въ чемъ именно состоитъ эта природная даровитость, — вотъ что, мнѣ кажется, ускользаетъ отъ опредѣленiя. Мнѣ скажутъ: большая живость, подвижность, юркость и бойкость ума, способность трезво относиться ко всему, ширина размаха? Но это признаки всякаго даровитаго народа въ юности. Развѣ древнiе греки не были точно такими же въ свое время? Мы, говорятъ, страшные реалисты. На эту черту многiе указываютъ какъ на основную въ русскомъ нацiональномъ характерѣ; но пусть мнѣ укажутъ народъ, болѣе русскихъ способный увлекаться отвлеченными идеями, воздушными замками, иллюзiями и утопiями всякаго рода? Какiе же мы реалисты! Мы пока просто живые юноши. Указываютъ также на нашу удивительную находчивость въ самыхъ разнообразныхъ обстоятельствахъ, умѣнье къ нимъ приладиться, умѣнье
444
примѣниться къ разнымъ людямъ и народамъ. Но можно ли назвать эти свойства основными чертами нацiональнаго характера? Стоитъ вспомнить о территорiи, на которой мы сидимъ, о народахъ и племенахъ, которые насъ окружаютъ, о многострадальныхъ судьбахъ русскаго народа, чтобъ тотчасъ же понять, откуда у него взялись этѣ черты. Еслибъ онъ ихъ въ себѣ не выработалъ вѣками, то мы бы теперь съ вами и не рассуждали о русскомъ народѣ: его бы вовсе не существовало. Притомъ, въ юности все выносится и вытерпливается легче, бодрѣй, веселѣй, чѣмъ въ сердовые года и въ старости. Вы указываете, и совершенно справедливо, на необыковенную отзывчивость русскаго народа, необыкновенную его способность «перевоплощенiя въ генiя чужихъ нацiй, перевоплощенiя почти совершеннаго». И эта несомнѣнная и драгоцѣннѣйшая способность русскаго народа — увы! — не болѣе, какъ свойство чрезвычайно даровистаго и умнаго, даже не юношескаго, а младенческаго народа: молодой человѣкъ, даже юноша, какъ только сколько-нибудь сложился и имѣетъ что-нибудь сказать свое и отъ себя, теряетъ мало-по-малу эту способность. Словомъ, какую выдающуюся черту русскаго народа ни взять, всѣ доказываютъ замѣчательную его даровитость и въ то же время большую его юность, — возрастъ, когда еще нельзя угадать, какая у талантливаго юноши выработается духовная физiономiя, когда онъ сложится и возмужаетъ.
Эта-то неопредѣленность, невыясненность характера нашей духовной природы и заставляетъ меня съ недовѣрiемъ отнестись къ вашей основной мысли, будто бы мы пропитаны христiанскимъ духомъ. Что многiе изъ нашихъ высокихъ нравственныхъ качествъ плодъ христiанства — не подлежитъ сомнѣнiю. Черезъ всю нашу исторiю тянутся густой вереницей, разсѣянные по всему лицу русской земли, христiанскiе подвижники, святые, отрекшiеся отъ мiра, удавлившiеся въ пустыню и посвятившiе себя посту, молитвѣ и религiозному созерцанiю; между мiрянами еще недавно можно было встрѣтить въ семьяхъ, городахъ и крестьянскихъ избахъ не мало типовъ поразительной нравственной красоты, своимъ искреннимъ благочестiемъ, чистотою, простотою и кротостью переносившихъ мысль во времена апостольскiя. Всѣмъ, кто ихъ зналъ, они памятны и никогда не забудутся. Но замѣтьте, что всѣ они — и иноки, и мiряне — чуждались мiра, сторонились отъ него и уходили отъ волнующагося житейскаго моря въ молитву и созерцанiе. Ежедневная, будничная, практическая жизнь шла своимъ порядкомъ и едва ли согласовалась съ ученiемъ Христа, когда благочестивые люди отъ нея удалялись и не хотѣли принимать въ ней участiя. Что-нибудь изъ двухъ: или исповѣданiе Христова ученiя несовмѣстимо съ жизнью и дѣятельностью въ мiру; въ такомъ случаѣ, какъ же русскiй народъ могъ быть пропитанъ
445
христiанскими началами? — или, напротивъ, народамъ нѣтъ спасенiя, если они не проникнутся въ своей публичной жизни и частномъ быту истинами христiанства; но въ такомъ случаѣ, значитъ, наша ежедневная, будничная жизнь не была ими проникнута, если святые люди отъ нея удалялись въ дебри, лѣса, пустыни, и находили спасенiе лишь въ отчужденiи отъ мiра.
Недоумѣнiя мои наводятъ на различное съ вами объясненiе многихъ явленiй въ русской жизни и русской исторiи. Самые благочестивые люди, самые горячiе патрiоты жалуются, что у насъ обрядовая сторона слишкомъ преобладаетъ въ сознанiи и въ жизни простыхъ людей надъ дѣлами вѣры, точно будто вѣра сама по себѣ, а жизнь сама по себѣ. Не разъ указывалось на необходимость внутренняго миссiонерства, чтобъ просвѣщать народъ, еще пропитанный грубыми языческими предразсудками и суевѣрiями. На совершенное незнакомство женщинъ изъ простого народа съ самыми обыкновенными молитвами жалуются даже безграмотные крестьяне. Все это показываетъ, что просвѣщенiе народныхъ массъ въ духѣ христiанства еще ожидаетъ своихъ дѣятелей. Не совершилось оно до сихъ поръ потому, что самые ревностные христiане, жаждавшiе духовнаго совершенства, удалялись отъ мiра, служа только образцами святой жизни и предметами благоговѣнiя для мiрянъ, которые носили въ своемъ сердцѣ жажду духовнаго просвѣщенiя и совершенства; для огромнаго же большинства, погруженнаго въ заботы и суету ежедневной жизни, Христово ученiе представлялось въ видѣ богослуженiя и обрядовъ; частое посвѣщенiе церкви и строгое соблюденiе священныхъ обрядовъ, — вотъ въ чемъ представлялась этому большинству вся суть христiанства. Такое по-преимуществу формальное отношенiе къ нему нашихъ предковъ поражало иностранцев до того, что Флетчеръ, напримѣръ, прямо называетъ насъ язычниками. Что мудренаго, что ежедневная, будничная жизнь, предоставленная самой себѣ, шла нескладно и искала себѣ образцовъ и выхода къ лучшимъ порядкамъ внѣ отечества, въ чужихъ краяхъ и въ чужихъ людяхъ? Если условiемъ нравственнаго совершенствованiя въ духѣ Христовомъ было отреченiе отъ мiра, то улучшенiе мiрскихъ порядковъ и не могло совершаться иначе, какъ помимо церкви и ея влiянiй: одно было естественнымъ и необходимымъ послѣдствiемъ другого. Не подготовляемое постепеннымъ улучшенiемъ нравовъ, оно совершалось скачками, посредствомъ законодательныхъ мѣръ по иностраннымъ образцамъ. Крутой и внезапный характеръ преобразованiй Петра, рѣзкое противопоставленiе свѣтскаго духовному, нравственныхъ идеаловъ славянофиловъ общественнымъ идеаламъ западниковъ — все это лишь послѣдствiя того убѣжденiя, всосавшагося въ нашу плоть и
446
кровь, что совершенство въ христiанскомъ смыслѣ возможно только внѣ мiра и его соблазновъ.
Такое воззрѣнiе на христiанство имѣетъ свое основанiе въ мiросозерцанiи древняго Востока. Отрѣшенiе отъ мiра, умерщвленiе плоти, духовное созерцанiе, какъ высшее благо и высшее совершенство — представлялись издавна, для жителей Востока, единственнымъ исходомъ изъ бѣдъ, напастей и треволненiй земной жизни. Борьба съ ними, устраненiе ихъ, подчиненiе внѣшнихъ явленiй человѣку помощью науки и искусства, — все это не входило въ кругъ восточныхъ воззрѣнiй какъ принципъ; а такъ какъ всякiй человѣкъ и всякiй народъ принимаетъ истину насколько можетъ ее вмѣстить, то и жители Востока усвоили себѣ ту сторону христiанства, которая была имъ болѣе другихъ доступна. Ученые и философы, преимущественно греки, обратились на изученiе и разъясненiе вѣроученiя и догматовъ; люди, искавшiе нравственнаго совершенства, удалялись въ пустыни, очищали себя постомъ, молитвами и предавались духовному созерцанiю.
Но христiанство имѣетъ безчисленное множество сторонъ и потому на него можно смотрѣть съ безчисленныхъ точекъ зрѣнiя. Народы западной Европы приступили къ его принятiю съ другими задатками и предпосылками и потому усвоили себѣ преимущественно другую его сторону. Окружающая ихъ природа несетъ щедрые дары только тому, кто умѣетъ заставить ее служить себѣ. Уже это одно обстоятельство рано вызвало европейца на упорный трудъ и борьбу съ окружающимъ, воспитало въ немъ убѣжденiе, что знанiемъ, трудомъ и выдержкой можно устранить вредное, воспользоваться благопрiятными условiями и создать около себя среду, отвѣчающую нуждамъ, потребностямъ и вкусамъ. Къ такому же взгляду приводило и богатое наслѣдство, оставшееся послѣ греко-римскаго мiра, принятое западными народами въ началѣ непосредственно, самымъ пребыванiемъ на классической почвѣ, а потомъ сознательно усвоенное долгимъ изученiемъ. Знакомство съ этимъ мiромъ должно было укрѣпить и развить въ западномъ европейцѣ убѣжденiе, что не только природа, но и условiя общежитiя могутъ быть приспособлены къ нуждамъ людей, точно также какъ люди могутъ и должны приспособиться и быть прiучены къ условiямъ правильно организованнаго общественнаго быта. Оттого, западный европеецъ не думаетъ покоряться даннымъ неблагопрiятнымъ условiямъ, или удаляться отъ окружающей среды, когда она не удовлетворяетъ его требованiямъ; напротивъ, онъ старается овладѣть ими, покорить ихъ себѣ, пересоздать по своимъ нуждамъ и вкусамъ. Человѣкъ съ такими взглядами и привычками, принявъ христiанство, естественно воспользовался имъ какъ могучимъ орудiемъ для расширенiя своихъ знанiй, для
447
улучшенiя своего публичнаго и частнаго быта, для воспитанiя людей. Христiанство открыло западному европейцу новые, дотолѣ невѣдомые ему горизонты и пути для развитiя и совершенствованiя дѣйствительной жизни и всей обстановки человѣка. Вы скажите, что отъ такихъ примѣненiй христiанства къ условiямъ ежедневной жизни и житейскимъ нуждамъ помутился и померкъ въ сознанiи западныхъ европейцевъ божественный образъ Спасителя, который училъ, что царство Его не отъ сего мiра? Съ этимъ можно согласиться, но только съ важными оговорками. Ученiе о духѣ не укладывается ни въ какiя формы и рамки, и потому всякая попытка уловить христiанство въ какiя бы то ни было правила не можетъ не исказить его; я готовъ идти далѣе и прибавлю, что, обративъ все вниманiе исключительно на примѣненiе христiанства къ наукѣ, знанiю и общественному быту, западные европейцы забыли внутреннiй, нравственный, душевный мiръ человѣка, къ которому именно и обращена евангельская проповѣдь. Послѣднее и есть, какъ мнѣ кажется, ахиллесова пятка европейской цивилизацiи; здѣсь корни болѣзни, которая ее точитъ, и подкапываетъ ея силы. Западный европеецъ весь отдался выработкѣ объективныхъ условiй существованiя, въ убѣжденiи, что въ нихъ однихъ скрывается тайна человѣческаго благополучiя и совершенствованiя; субъективная сторона въ полномъ пренебреженiи. Но только до сихъ поръ я иду съ вами, а далѣе, мы совершенно расходимся. Славянофилы сороковыхъ годовъ, а за ними и вы, осуждая западныхъ христианъ, опустили изъ виду, что они, хотя и недостаточно, неправильно, представляютъ однако собою дѣятельную, преобразовательную сторону христiанства въ мiрѣ. По мысли западныхъ европейцевъ, христiанство призвано исправить, улучшить, обновить не только отдѣльнаго человѣка, но и цѣлый быть людей, воспитать не только отшельниковъ, но и людей, живущихъ въ мiрѣ, посреди ежедневныхъ дрязгъ и соблазновъ. По европейскому идеалу, христiанинъ не долженъ удаляться отъ мiра, чтобъ соблюсти свою чистоту и святость, а призванъ жить въ мiрѣ, бороться со зломъ и побѣдить его. Въ католичествѣ, созданномъ генiемъ романскихъ народовъ, вы видите только уродливое устройство церкви по образцу свѣтскаго государства, съ духовнымъ императоромъ во главѣ, а въ протестантизмѣ, концепцiи христiанства по духу германскихъ народовъ, только одностороннюю безграничную свободу индивидуальной мысли, приводящей въ концѣ-концовъ къ атеизму; но, вѣдь, кромѣ папы и атеизма, западная Европа произвела и многое другое, подъ несомнѣннымъ влiянiемъ христiанства. Вы сами себѣ противорѣчите, преклоняясь передъ европейской наукой, искусствомъ, литературой, въ которыхъ вѣетъ тотъ же духъ, который породилъ и католичество и протестантизмъ. Идя послѣдовательно, вы должны,
448
отвергнувъ одно, отвергнуть и другое: середины нѣтъ — и быть не можетъ.
III.
Перехожу наконецъ къ теоретическимъ основанiямъ всей вашей аргументацiи — къ вашему взгляду на нравственность, ея значенiе и роль въ человѣческомъ обществѣ.
Возражая профессору Градовскому, вы отвергаете различенiе идеаловъ общественныхъ отъ личныхъ и нравственныхъ. «Чѣмъ соедините вы людей для достиженiя вашихъ гражданскихъ цѣлей», спрашиваете вы, — «если нѣтъ у васъ основы въ первоначальной великой идеѣ нравственной?» И продолжаете: «А нравственныя идеи только однѣ: всѣ основаны на идеѣ личнаго абсолютнаго самосовершенствованiя впереди въ идеалѣ, ибо оно несетъ въ себѣ все, всѣ стремленiя, всѣ жажды, а, стало быть, изъ него же исходятъ и всѣ ваши гражданскiе идеалы». Эта мысль, которая составляетъ одинъ изъ главныхъ пунктовъ спора, кажется мне невѣрной.
Во-первыхъ, нравственныхъ идей нѣтъ, какъ нѣтъ общественной нравственности, вопреки мнѣнiю проф. Градовскаго. Нравственное есть прежде всего — личное, извѣстный душевный строй, складъ чувствъ, дающiе тонъ и направленiе нашимъ помысламъ, намѣренiямъ и поступкамъ. Оттого и нельзя схватить и уложить нравственность въ какую-то бы ни было мысль, или формулу. Нравственность есть по преимуществу то, что мы называемъ духомъ. Всякiй въ глубинѣ души знаетъ, доброе онъ замышляетъ и дѣлаетъ, или дурное. Чувство добра и зла онъ носитъ въ себѣ. Но спросите, что такое добро, что зло — никто вамъ не отвѣтитъ на этотъ вопросъ. Сдѣлайте тотъ же вопросъ въ примѣненiи къ тому или другому данному помыслу, дѣлу, предпрiятiю, и самый темный, необразованный человѣкъ не затруднится отвѣтомъ. Вы, можетъ быть, найдете его отвѣтъ ошибочнымъ, признаете, что онъ называетъ худымъ хорошее, и наоборотъ; но по своему чувству, по своему сознанiю, онъ будетъ нравственный человѣкъ, если воздержится отъ намѣренiй и поступковъ, которые сознаетъ худыми. Какъ слагается въ человѣкѣ такое неуловимое, такъ-сказать безформенное чувство добра и зла, которое освѣщаетъ для каждаго особеннымъ образомъ всякiй его замыселъ, поступокъ — это другой вопросъ. Дѣло въ томъ, что у каждаго есть такой, свой особенный, личный камертонъ. Кто ему вѣренъ въ мысляхъ и поступкахъ, тотъ человѣкъ нравственный, а кто невѣренъ, непослушенъ ему — безнравственный.
Совсѣмъ другое — наши понятiя или идеи о томъ, что хорошо и что дурно. Каждая идея есть формулированная, опредѣленная
449
мысль о предметѣ, слѣдовательно о томъ, что намъ представляется какъ нѣчто внѣ насъ существующее, объективное. Понятiе о томъ, что добро и что дурно (я здѣсь говорю только о нашихъ понятiяхъ общественныхъ) есть сужденiе, основанное на аргументахъ, почерпнутыхъ не изъ неопредѣленнаго и безформеннаго чувства, а изъ условiй и фактовъ устроеннаго общежитiя съ другими людьми.
Вы скажете, что и внутреннее сознанiе добра и зла, иначе говоря, голосъ совѣсти, въ концѣ-концовъ, слагается подъ влiянiемъ той же общественной среды? Безъ сомнѣнiя, и именно потому совѣсть древнихъ грековъ-язычниковъ иное говорила, чѣмъ совѣсть христiанъ. Содержанiе внутренняго сознанiя добра и зла и понятiя о добрѣ и злѣ одинаковы; но они существенно различаются между собою тѣмъ, что первое, совѣсть, выражаетъ чисто непосредственное личное отношенiе человѣка къ своимъ мыслямъ и поступкамъ, есть чувство, не укладывающееся ни въ какую формулу, тогда какъ понятiе не есть уже личное, а нѣчто объективное, предметное, доступное всѣмъ и каждому, подлежащее обсужденiю и повѣркѣ. Далѣе, понятiе о томъ, что хорошо и что дурно, еще болѣе отступаетъ отъ человѣка, становится еще болѣе для него предметнымъ и внѣшнимъ, когда оно обращается въ обязательный законъ, которому единичныя лица, волей-неволей, должны подчиниться, хотя-нехотя должны сообразовать съ нимъ свои внѣшнiя дѣйствiя и поступки.
Вотъ почему я не могу съ вами согласиться, когда вы говорите о нравственныхъ идеяхъ, ни съ проф. Градовскимъ, когда онъ говоритъ объ общественной нравственности. Нравственность, как фактъ чисто личный, единичнаго человѣка, исключаетъ идею, формулированное понятiе людей. По той же причинѣ не можетъ быть и общественной нравственности; ибо если разумѣть подъ этимъ словомъ, что въ данномъ обществѣ наибольшая часть людей нравственны, то оно будетъ неточно, перенося на сумму людей то, что составляетъ характеристическую принадлежность отдѣльнаго человѣка; если же съ этимъ выраженiемъ связать понятiе о той или другой идеѣ, которую они одинаково признаютъ, то оно совершенно ошибочно, потому что идеи не могутъ быть ни нравственны, ни безнравственны; онѣ или правильны, или неправильны. Нравственный человѣкъ тотъ, кто въ своихъ помыслахъ и поступкахъ остается всегда вѣренъ голосу своей совѣсти, подсказывающей ему, хороши ли они или дурны; только въ отношенiи человѣка къ самому себѣ и заключается нравственность, только въ согласованiи мыслей и поступковъ съ совѣстью и состоитъ нравственная правда. Что именно совѣсть подсказываетъ, почему она одни помыслы и поступки одобряетъ, другiе осуждаетъ — это уже выступаетъ изъ области нравственности, и опредѣляется
450
понятiями или идеями, которыя слагаются подъ влiянiемъ общественности, и потому, въ разное время, при разныхъ обстоятельствахъ, бываютъ весьма различны.
Понятiя или идеи не слѣдуетъ смѣшивать съ идеалами. Послѣднiе суть совершеннѣйшiе умственные образцы, фактъ или идея, возведенные въ сознанiи, чрезъ обобщенiе, на высшую степень. Въ этомъ смыслѣ можно говорить и о нравственномъ идеалѣ (а не идеѣ) и объ общественныхъ идеалахъ. Нравственнымъ идеаломъ будетъ всегдашнее, ежеминутное, полнѣйшее подчиненiе каждаго помысла и каждаго поступка голосу внутренняго сознанiя или совѣсти, безъ малѣйшихъ колебанiй; въ высшей степени развитая чуткость къ этому голосу; выработанная упражненiемъ до чрезвычайной тонкости чуткость самой совѣсти и т. п. Общественныхъ идеаловъ можетъ быть множество, — столько же, сколько общественныхъ идей или формулъ, и каждый изъ идеаловъ будетъ выражать полнѣйшее, совершеннѣйшее осуществленiе этихъ формулъ въ дѣйствительной жизни.
Пока мы не разберемся въ этихъ понятiяхъ, до тѣхъ поръ споры наши будутъ продолжаться безъ конца и не приведутъ ни къ чему. Мы смѣшиваемъ понятiя, идеи, идеалы съ нравственностью. Изъ этого происходитъ невообразимая путаница.
Во-вторыхъ, идеи, которыя вы называете нравственными, опредѣляютъ взаимныя отношенiя между собою людей въ организованномъ общежитiи, схватываютъ ихъ въ формулы. Этѣ формулы суть общiя и отвлеченныя, потому что имѣютъ въ виду не того или другого человѣка въ особенности, а всѣхъ людей, человѣка вообще, или, если хотите, средняго человѣка, по однимъ его общимъ, а не индивидуальнымъ признакамъ; а какъ только вы опредѣлите отношенiе средняго человѣка къ другимъ, такимъ же среднимъ людямъ въ организованномъ общежитiи, вы создаете, для дѣйствительно существующихъ индивидуальныхъ людей, общественныя идеи.
Вы говорите, что общественные, или гражданскiе идеалы (т. е. идеи) вытекаютъ изъ идеи личнаго абсолютнаго самосовершенствованiя впереди въ идеалѣ. Оставляя въ сторонѣ указанную выше неточность выраженiй, я утверждаю, что нравственность и общественныя идеи, идеалы личные и идеалы общественные, не имѣютъ между собою ничего общаго, и что изъ ихъ смѣшенiя можетъ произойти только путаница и хаосъ.
Орсини, Шарлотта Кордэ были патрiоты, высоконравственные люди, а Дюмоларъ, изнасиловавшiй, убившiй и ограбившiй множество женщинъ и нагнавшiй ужасъ на цѣлый околотокъ, — злодѣй, полузвѣрь; но всѣ они были преступники противъ общественнаго закона и сложили свои головы на эшафотѣ.
Общественная идея, формулируя условiя правильнаго
451
сожительства людей, вовсе не беретъ въ разсчетъ внутренняго человѣка и его отношенiй къ самому себѣ, а имѣетъ дѣло только съ внѣшними, наружными поступками людей и ихъ отношенiями къ другимъ людямъ и общественному союзу. Внутрення жизнь, сокровенные помыслы принимаются въ разчетъ при формулированiи общественныхъ идей только въ той мѣрѣ, какъ они обнаруживаются во внѣ.
Имѣя дѣло съ внѣшней, а не внутренней жизнью человѣка, общественная формула ставитъ правило или законъ, обязательный для этой внѣшней стороны, и внѣшними же мѣрами и способами принуждаетъ исполнять его, сообразовываться съ нимъ. Изъ какихъ внутреннихъ побужденiй люди исполняютъ общественный законъ, — до этого, съ точки зрѣнiя общества, нѣтъ никому никакого дѣла. Въ душу человѣка общественный законъ не заглядываетъ — и горе тому обществу, гдѣ онъ въ нее заглядываетъ.
Вы думаете, что въ самой нравственности заключаются уже условiя общественныхъ формулъ или закона? Это большая ошибка! То, что вы назовете нравственной идеей — любовь къ ближнему больше самого себя, самоотверженiе на пользу другихъ, есть идея или формула общественная, потому что ею опредѣляется наше отношенiе къ людямъ въ общественномъ быту, она есть идеалъ этихъ отношенiй. Нравственной стороной названныхъ добродѣтелей будетъ только искренность, полнота, сила убѣжденiя. Иначе вы должны назвать безнравственнымъ фанатика, который думалъ служить Богу, сожигая еретиковъ на кострѣ, — фанатика, котораго католическая церковь причисляетъ къ лику святыхъ.
Вы спросите, откуда какъ не изъ нравственныхъ идей могъ взяться идеальный характеръ общественныхъ добродѣтелей и доблестей? На это я уже отвѣтилъ выше: общественныя или гражданскiя идеи имѣютъ дѣло не съ индивидуальными людьми, а съ среднимъ, отвлеченнымъ человѣкомъ, воспроизводятъ не единичный фактъ, а общую, отвлеченную формулу фактовъ, которая именно потому, въ примѣненiи къ дѣйствительно существующимъ людямъ, и обращается въ обязательный для нихъ законъ, въ идеальную норму, къ которой они стремятся или съ которой, волей-неволей, должны сообразоваться, по крайней мѣрѣ въ своихъ внѣшнихъ поступкахъ, подъ страхомъ наказанiя.
Вы говорите (стр. 35), что «идеалъ гражданскаго устройства въ обществѣ человѣческомъ»… «есть единственно только продуктъ нравственнаго самосовершенствованiя единицъ, съ него и начинается, и что было такъ съ–поконъ вѣка и пребудетъ во вѣки вѣковъ». Такой взглядъ противорѣчитъ историческимъ фактамъ. Гражданскiя идеи зарождаются отнюдь не изъ нравственнаго самосовершенствованiя людей, а изъ практической, реальной необходиомости устроить ихъ
452
сожительство въ обществѣ такъ, чтобъ всѣмъ и каждому изъ нихъ было по возможности безопасно, спокойно, свободно и вообще хорошо жить и заниматься своимъ дѣломъ. Скорѣй я бы сказалъ, что общественныя идеи слагаются и формулируются вслѣдствiе того, что большая или меньшая доля людей, принадлежащихъ къ составу общества, нарушаютъ условiя правильно устроеннаго общежитiя и тѣмъ вынуждаютъ остальныхъ формулировать эти условiя, возвести ихъ въ обязательный законъ и обезпечить различными мѣрами, въ томъ числѣ страхомъ наказанiй, строгое и точное ихъ соблюденiе всѣми и каждымъ. Не личное самосовершенствованiе, а наоборотъ, разнузданность, своеволiе лицъ, необращенiе ими вниманiя на пользы и нужды другихъ возвели условiя правильнаго общежитiя въ общественныя идеи и формулы. Утверждая противное, вы забываете, что единичные люди выросли и сложились въ человѣческомъ общежитiи, а не внѣ его; что съ тѣхъ поръ, какъ человѣкъ себя помнитъ въ исторiи, онъ есть членъ общества, хотя бы сначала только членъ семьи; что внѣ общежитiя съ подобными себѣ онъ не способенъ и къ личному самосовершенствованiю. То, что вы называете нравственной идеей, есть плодъ сожительства людей, результатъ продолжительнаго его развитiя и выработки. Прежде чѣмъ условiя правильнаго сожительства людей въ обществѣ отложились, осѣли въ совѣсти и стали тѣмъ, что вы называете нравственнымъ идеаломъ, они уже существовали въ зачаткѣ, въ грубомъ, сыромъ видѣ, въ самомъ фактѣ сожительства и развившихся изъ него обычаяхъ и законахъ. Опустивъ это изъ виду, вы говорите лишь объ обществахъ людей, составившихся по добровольному, свободному почину, подъ влiянiемъ убѣжденiй религiозныхъ, которыя ихъ между собою сблизили. Такъ дѣйствительно возникли многiя общежитiя людей и не по однимъ религiознымъ побужденiямъ; но замѣтьте, что такiя общества предполагаютъ людей уже развитыхъ, а развиться они могли только въ обществѣ себѣ подобныхъ, т. -е. въ человѣческомъ же общежитiи. Кромѣ того, наималѣйшая доля человѣческихъ обществъ образовалась по добровольному соглашенiю. Огромное ихъ большинство возникло, помимо воли людей, вслѣдствiе факта сожительства на однихъ мѣстахъ, рожденiя, завоеванiя и т. п. Въ нихъ уже никоимъ образомъ нравственное самосовершенствованiе не могло быть основанiемъ общественныхъ идей; напротивъ, послѣднiя, выработавшись подъ влiянiемъ практическихъ потребностей общежитiя и обратившись въ обязательный для всѣхъ законъ, стали могущественнымъ средствомъ воспитанiя людей къ правильному общежитiю, внѣдрили и укрѣпили въ нихъ то, что вы называете нравственными идеалами. Въ этомъ я вижу новое и сильнѣйшее опроверженiе вашей мысли, будто нравственныя идеи породили идеи гражданскiя и
453
общественныя. Напротивъ, условiя правильнаго общежитiя, составляя насущную практическую потребность людей, живущихъ вмѣстѣ, породили общественныя идеи, а общественныя идеи воспитали уже отдѣльныхъ людей въ нравственныя личности, развили и укрѣпили въ нихъ чувство добра и зла. Я иду еще далѣе, и утверждаю, что человѣческiя общества только въ видѣ рѣдкаго исключенiя, и то одни только добровольныя, могутъ состоять изъ однихъ лицъ нравственныхъ, живущихъ только по внушенiю совѣсти; огромное большинство человѣческихъ обществъ, напротивъ, состояли, состоятъ и во вѣки вѣковъ будутъ состоять изъ небольшого числа людей, живущихъ по внушенiямъ внутренняго сознанiя правды и неправды; масса же людей вездѣ и всегда поступаетъ согласно съ требованiями общества и его законовъ по привычкѣ, или изъ разсчета и личныхъ выгодъ; наконецъ, будетъ болѣе или менѣе и такихъ людей, которыхъ удерживаетъ отъ грубыхъ нарушенiй общественнаго закона только страхъ наказанiй, — людей, готовыхъ нарушить этотъ законъ, какъ только представится возможность или надежда сдѣлать это безнаказанно. Пропорцiи этихъ различныхъ категорiй людей могутъ измѣняться, склоняясь то въ ту, то въ другую сторону, и ихъ взаимное численное отношенiе служитъ мѣриломъ хорошаго или дурного состоянiя общественной жизни у даннаго общества, въ данное время; но вовсе исчезнуть ни одна изъ нихъ не можетъ, потому что ихъ существованiе опредѣляется человѣческою природою и чрезвычайнымъ разнообразiемъ лицъ, входящихъ въ составъ человѣческихъ обществъ, образовавшихся не добровольно, а въ силу обстоятельствъ и условiй, дѣйствующихъ помимо сознанiя воли.
Если такъ, скажите вы, то можетъ ли быть рѣчь о нравственности и къ чему она? — допустивъ, что общественныя идеи необходимы, что безъ нихъ обойтись нельзя, что онѣ, волей-неволей, навязаны людямъ, и водворяются, если не приняты добровольно, силою вещей и страхомъ наказанiя, надо признать, разсуждая послѣдовательно, что нравственность совсѣмъ излишня, ни на что не пригодна. — Но и этотъ выводъ былъ бы совершенно ошибоченъ. Общественныя, гржданскiя идеи и формулы не на воздухѣ висятъ и не съ неба свалились, а родились изъ сожительства людей и для нихъ служатъ. Помимо людей онѣ не имѣютъ никакого смысла, были бы чистыми отвлеченностями. Живутъ онѣ только въ людяхъ, а не помимо ихъ; а разъ онѣ и не могутъ жить иначе, какъ въ людяхъ, онѣ и являются въ нихъ или какъ формулированное сознательное понятiе, или какъ безформенное чувство, голосъ совѣсти. Этимъ объясняется необходимость нравственности. А что касается ея полезности и пригодности, то она вытекаетъ изъ того, что только нравственные люди суть непосредственные, живые носители общественныхъ идей и формулъ.
454
Какъ только этѣ формулы и идеи перестаютъ отражаться въ совѣсти — это вѣрный признакъ, что наступаетъ ихъ конецъ, что онѣ отжили свое время и должны смѣниться другими. Нравственные люди суть единственные безкорыстные представители общественныхъ идей и формулъ въ странѣ. Привычка ненадежный ихъ оплотъ; личный разсчетъ идетъ туда, гдѣ ему выгоднѣе, не думая объ идеяхъ и формулахъ: онѣ служатъ ему только средствомъ для его цѣлей; а безнравственные люди всегда ждутъ минуты, когда можно сбросить съ себя несносную узду общественныхъ идей и формулъ. Роль нравственности въ обществѣ ярко выяснится, если перевернуть вопросъ и спросить: можетъ ли существовать общество, состоящее только изъ такихъ людей, которые не признаютъ общественныхъ идей и формулъ, подчиняются имъ нехотя и готовы, при первомъ удобномъ случаѣ, отступить отъ ихъ требованiй? Очевидно, такое общество не можетъ существовать, потому что въ немъ некому выносить на своихъ плечахъ общественный строй, осуществлять въ дѣйствительности общественныя идеи и формулы. Но нравственность, повторяю, не создаетъ ихъ, а только осуществляетъ и охраняетъ въ дѣйствительной жизни. Можно быть человѣкомъ высоконравственнымъ и стоять за идеи и формулы, отжившiя свой вѣкъ, неудовлетворяющiя болѣе потребностямъ общества, мало того, — задерживающiя его дальнѣйшее развитiе; ибо онѣ, съ измѣнившимися обстоятельствами и условiями, измѣняются, перерождаются; а нравственный идеалъ всегда одинъ и тотъ же и состоитъ въ горячей, полной, искренней, самоотверженной преданности лица добру и правдѣ, какъ они отражаются въ его совѣсти.
⎯
Какой же выводъ изъ всего сказаннаго? Тотъ, что вы неправы, утверждая (стр. 34), будто «общественныхъ гражданскихъ идеаловъ, какъ такихъ, какъ не связанныхъ органически съ идеалами нравственными, а существующихъ сами по себѣ, въ видѣ отдѣльной половинки, откромсанной отъ цѣлаго», — «нѣтъ вовсе, не существовало никогда, да и не можетъ существовать». Говоря это, вы не доводите анализа до конца. Правильный, полный анализъ приводитъ, мнѣ кажется, къ тому заключенiю, что образцовая общественная жизнь слагается изъ хорошихъ общественныхъ учрежденiй и изъ нравственно развитыхъ людей. Оба рѣшенiя вопроса, о которыхъ я говорилъ въ самомъ началѣ этого письма — и вѣрны, и невѣрны: они вѣрны, дополняя другъ друга; они невѣрны, если ихъ противопоставить одно другому. Хорошiя общественныя условiя воспитываютъ людей къ добру и правдѣ; дурныя сбиваютъ ихъ съ толку и развращаютъ. Профессоръ Градовскiй настаиваетъ на этомъ, не отвергая роли личной нравственности, и онъ, разумѣется, совершенно
455
правъ. Безъ сомнѣнiя, было бы крайне односторонне думать и заботиться исключительно только о хорошихъ учрежденiяхъ: безъ сильнаго развитiя нравственной стороны людей, безъ усвоенiя хорошихъ нравственныхъ привычекъ, гражданскiе идеалы не могутъ перейти въ жизнь и прочно водвориться. Въ этомъ смыслѣ я не разъ ратовалъ за личную нравственность и ея необходимость. Но также одностороненъ и вашъ взглядъ, будто нравственное самосовершенствованiе можетъ замѣнить собою гражданскiе идеалы.
Духъ Христа, принятый людьми всѣмъ сердцемъ, овладѣвшiй всѣми ихъ помыслами и жизнью, ставшiй въ нихъ высшей внутренней, нравственной правдой и чрезъ нихъ живительнымъ элементомъ общественныхъ порядковъ и ежедневной будничной жизни, устроенныхъ по даннымъ опыта и выводамъ точнаго, положительнаго знанiя, — вотъ къ чему, судя по всему ходу исторiи, должно, рано или поздно, придти человѣчество. До сихъ поръ исповѣдующiе христiанство въ духѣ, а не на словахъ и въ исполненiи однихъ обрядовъ, или бѣжали отъ мiра, или истощались въ безплодныхъ усилiяхъ водворить правду между людьми, перенося ее въ законъ, науку, искусство. Ученiе Христа можетъ жить только въ сердцахъ людей. Когда оно овладѣетъ ими до того, что они будутъ поступать по духу Христа, не уходя въ пустыни, а посреди грѣшнаго, падшаго, измученнаго мiра, — тогда оно станетъ дѣломъ, жизнью. Въ этомъ только и можетъ состоять новое слово, котораго вы ожидаете.
Теперь вы поймете меня вполнѣ, почему вашъ взглядъ на нашъ простой народъ — какъ на хранителя христiанской правды, не наши образованные классы — какъ на отщепенцевъ отъ этой правды, на Алеко, Бельтовыхъ, Тентетниковыхъ и имъ подобныхъ, какъ на представителей этого отщепенства и страданiй, которыя оно порождаетъ — что все это въ моихъ глазахъ не выдерживаетъ критики и есть лишь красиво, талантливо, поэтически выраженный парадоксъ. Не могу я признать хранителемъ христiанской правды простой народъ, внушающiй мнѣ полное участiе, сочувствiе и состраданiе въ горькой долѣ, которую онъ несетъ, — потому что, какъ только человѣку изъ простого народа удается выцарапаться изъ нужды и нажить деньгу, онъ тотчасъ же обращается въ кулака, ничуть не лучше «жида», котораго вы такъ не любите. Вглядитесь пристальнѣе въ типы простыхъ русскихъ людей, которые насъ такъ подкупаютъ и дѣйствительно прекрасны: вѣдь это нравственная красота младенчествующаго народа! Первою ихъ добродѣтелью считается, совершенно по восточному, устраниться отъ зла и соблазна, по возможности ни во что не мѣшаться, не участвовать ни въ какихъ общественныхъ дѣлахъ. «Человѣкъ смирный», «простякъ» — это человѣкъ всѣми уважаемый за чистоту нравовъ, за глубокую честность,
456
правдивость и благочестiе, но который именно потому всегда держитъ себя въ сторонѣ и только занимается своимъ личнымъ дѣломъ: въ общественныхъ дѣлахъ или въ общественную должность онъ никуда не годится, потому что всегда молчитъ и всѣмъ во всемъ уступаетъ. Дѣльцами бываютъ поэтому одни люди бойкiе, смышленые, оборотливые, почти всегда нравственности сомнительной, или прямо нечестные. Такихъ людей, какъ Алеко, вы считаете разорвавшими связь съ народомъ изъ гордости? Помилуйте! Да это тѣ же восточные люди, которые изъ «великой печали сердца» отъ непорядковъ въ общественной и частной жизни, или изъ любви къ европейскому общественному и домашнему строю, бросали все и удалялись, кто заграницу, кто на житье въ деревню. Это тѣ же пустынножители и обитатели скитовъ, тѣ же «смирные люди» нашихъ селъ, только съ другими идеалами. Будь европеецъ на ихъ мѣстѣ, онъ сталъ бы осуществлять, по мѣрѣ возможности, свои идеалы въ большомъ или маломъ кругѣ дѣйствiй, который отвела ему судьба, боролся бы сколько хватаетъ силъ, съ обстановкой, и скоро ли, долго ли, а въ концѣ-концовъ перестроилъ бы ее на свой ладъ; мы же, восточные люди, бѣжимъ отъ жизни и ея напастей, предпочитая остаться вѣрными нравственному идеалу во всей его полнотѣ и не имѣя потребности или не умѣя водворить его, хотя бы отчасти, въ окружающей дѣйствительности, исподволь, продолжительнымъ, выдержаннымъ, упорнымъ трудомъ.
— Стало быть, скажете вы мнѣ, и вы тоже мечтаете о томъ, чтобъ мы стали европейцами? — Я мечтаю, отвѣчу я вамъ, только о томъ, чтобъ мы перестали говорить о нравственной, душевной, христiанской правдѣ, и начали поступать, дѣйствовать, жить по этой правдѣ! Чрезъ это мы не обратимся въ европейцевъ, но перестанемъ быть восточными людьми, и будемъ въ самомъ дѣлѣ тѣмъ, что мы есть по природѣ, — русскими.
К. Кавелинъ.
Нашъ журналъ, въ предъидущей книгѣ, имѣлъ случай высказать иной взглядъ на значенiе какъ московской рѣчи г-на Достоевского, такъ и «Дневника Писателя»; и въ нынѣшнемъ «Внутреннемъ Обозрѣнiи» (стр. 377) мимоходомъ коснулся этого же предмета; но все это не должно было препятствовать намъ помѣстить настоящую статью, такъ какъ почтенный авторъ «Письма» не ограничивается своими личными взглядами на степень искренности и глубину убѣжденiй г-на Достоевскаго, но независимо отъ того оспариваетъ его существенныя положенiя, высказывая при этомъ свои мысли и взгляды, весьма интересные не для однихъ насъ, но, надѣемся, также и для большинства читателей журнала. — Ред.