Пушкинскiй праздникъ въ Москвѣ // Живописное обозрѣнiе. 1880. № 25. 21 iюня. С. 467, 470.
467
ПУШКИНСКIЙ ПРАЗДНИКЪ ВЪ МОСКВѢ
(Письмо изъ Москвы, М.)
Москва не даромь такъ долго ждала дня открытiя памятника великому русскому поэту. День 6 iюня на всю жизнь останется въ памяти каждаго, кому удалось присутствовать на этомъ торжествѣ.
Напрасно говорили, что постоянныя откладыванiя охладятъ общество, что не можетъ быть того одушевленiя въ публикѣ, что собравшiяся на этотъ праздникъ знаменитости разъѣдутся и т. д. Ничего этого не было. Торжественнѣе и одушевленнѣе не могло пройдти празднество. Уже съ самаго ранняго утра толпы народа стали окружать Тверскую площадь, которая вся была оцѣплена канатами и полицiей. На первый взглядъ и намъ и многимъ другимъ это показалось страннымъ: открывается намятникъ «народному поэту», который самъ сказалъ, что «къ нему не заростетъ народная тропа», и что-же? Народу отводится только самый отдаленный край площади и только избранные могутъ пройдти за протянутый канатъ. Но это могло думаться только пока не кончилась обѣдня въ Страстномъ монастырѣ и нe потянулся длинный рядъ депутатовъ. Площадь въ 5 минутъ была переполнена офицiальными лицами, приглашенными и депутатами. Сверху видѣнъ былъ сплошной рядъ головъ, среди которыхъ постоянно выдѣлялись головы «знаменитостей», почтившихъ праздникъ своимъ присутствiемъ. Ярче всѣхъ вырисовывалась въ толпѣ бѣлая, какъ снѣгъ, голова И. С. Тургенева. Неподалеку отъ него виднѣлась длинная фигура Д. В. Григоровича. Представители литературы, науки и искуства собрались подъ знаменами, чтобы поочередно подойдти къ памятнику и положить вѣнки. Всѣхъ знаменъ было двадцать пять: нѣсколько депутацiй шли подъ однимъ знаменемъ. Какихъ только депутацiй не было. Почти всѣ высшiя учебныя заведенiя, всѣ общества, многiе журналы и газеты прислали своихъ представителей.
Послѣ заупокойной обѣдни и панихиды по А. С. Пушкинѣ, вcѣ депутаты заняли мѣста на площади подъ своими знаменами, а генералитетъ, съ принцемъ Ольденбургскимъ во главѣ, взошелъ на устроенное для нихъ возвышенiе, покрытое краснымъ сукномъ. Толпа, гудѣвшая и волновавшаяся впродолженiи нѣсколькихъ часовъ, притихла, замерла. Давно жданная минута, — минута, когда долженъ спасть бѣлый саванъ съ бронзовой фигуры поэта, — наступила. На возвышенiе взошелъ московскiй голова, г. Третьяковъ, и выслушалъ отъ статсъ-секретаря Корнилова чтенiе акта о передачѣ его городу. Генералъ-губернаторъ махнулъ платкомъ и полотно спало. Тысячеголовая толпа заревѣла. «Ура» не смолкало впродолженiи несколькихъ минутъ. А гигантъ-поэтъ стоитъ, задумчиво глядя на эту толпу, его спокойная поза, опущенная голова удивительно симпатично предстала передъ взволнованнымъ народомъ. Музыка, игравшая все время, была заглушена оживленнымъ говоромъ толпы. Канатъ прорвали и народъ громадными волнами хлынулъ на площадь. Сотни вѣнковъ были сложены у подножiя памятника. Первый вѣнокъ совершенно бѣлый, съ бѣлыми лентами — положенъ былъ сыномъ Александра Сергѣевича А. А. Пушкинымъ, явившимся на торжество со всей семьей. Между прочимъ, одинъ изъ членовъ этой семьи, молодой морякъ, удивительно напоминаетъ чертами лица покойнаго поэта: тѣ-же крупныя губы, тотъ-же носъ, даже взглядъ такой-же, какъ на лучшихъ портретахъ Пушкина.
Когда памятникъ былъ открытъ, когда были сложены всѣ вѣнки, наступилъ настоящiй народный праздникъ. Толпа, наэлектризованная общимъ торжественнымъ настроенiемъ, долго сдерживаемая жандармами и полицiей, прорвавшись, неудержимо бросилась къ памятнику и тутъ, можетъ быть, дико, но во всякомъ случаѣ искренно и чистосердечно выказывала свой восторгъ. Общiй видъ былъ совсѣмъ новый и очень прiятный. Красивый памятникъ, окруженный лавровыми гирляндами и щитами съ надписями произведенiй Пушкина, тонулъ въ сплошной массѣ людей: гимназисты, мужчины, женщины — все слилось у подножiя великаго поэта, все отдавало дань уму и генiю. Чувствовалось во всемъ этомъ несвойственное намъ, русскимъ, оживленiе, пробужденiе... Смотрѣлось легче и веселѣе вдаль...
Съ площади, приглашенные университетомъ лица, отправились на засѣданiе, состоявшееся въ намять Пушкина. Это co6paнie почтилъ присутствiемъ и принцъ Ольденбургскiй. Когда всѣ уже были въ сборѣ, въ залу вошелъ новый министръ народнаго просвѣщенiя, г. Сабуровъ, и занялъ предсѣдательское мѣсто. Актовая зала университета представляла необыкновенно парадный видъ. Множество разноцвѣтныхъ лентъ, камергерскихъ и генеральскихъ мундировъ, звѣзды на фракахъ — придавали залѣ совсѣмъ несвойственную ей физiономiю.
Ректоръ университета, г. Тихонравовъ,
470
открылъ coбранie сообщенiемъ, что совѣтъ московскаго университета, желая ознаменовать торжественный день открытiя памятника, избираетъ своими почетными членами гг. Грота, какъ перваго положившаго начало серьезному изученiю русскихъ писателей; Анненкова, какъ самаго лучшаго бiографа Пушкина и, наконецъ, нашего художника-белетриста И. С. Тургенева. При послѣднемъ имени взрывъ аплодисментовъ заглушилъ дальнѣйшiя слова ректора. Публика съ восторгомъ привѣтствовала эту честь, оказанную даровитому писателю. Пушкинскiй праздникъ на нѣкоторое время обратился въ Тургеневское торжество, но Иванъ Сергѣевичъ, скромный и конфузливый, старался избѣжать его. Онъ поторопился сѣсть и тѣмъ прекратить аплодисменты. Но они не смолкали... Тургеневъ долженъ быль встать; къ нему подошли съ поздравленiями принцъ, г. министръ народнаго просвѣщенiя, генералъ-губернаторъ и др. Затѣмъ г. Тихонравовъ привѣтствовалъ отъ собранiя — семью Пушкиныхъ, и перешелъ къ своей рѣчи. Уважаемый ректоръ очень мѣтко и умно охарактеризовалъ Пушкина какъ поэта. Послѣ г. Тихонравова взошелъ на кафедру даровитый преемникъ покойнаго Соловьева — В. А. Ключевскiй. Онъ остроумно и своеобразно показалъ мѣсто Пушкина и значенie его для русскаго историка. «Пушкинъ не мемуаристъ и не исторiографъ, сказал г. Ключевскiй, но въ поэтѣ-художникѣ соединилось и то и другое». Рѣчь г. Ключевскаго была покрыта громкими рукоплесканiями. За нимъ говорилъ професоръ всеобщей литературы Н. И. Стороженко; онъ прослѣдилъ влiянiе западныхъ корифеевъ на развитiе таланта Александра Сергѣевича.
Собранiе окончилось къ 5 часамъ, а вечеромъ всѣ присутствовавшiе на немъ собрались въ залѣ дворянскаго собранiя, чтобы чествовать искуствомъ поэта.
И такъ весь день 6-го iюня былъ безраздѣльно посвященъ памяти Пушкина. Съ 9-ти часовъ утра до разсвѣта 7-го iюня, онъ одинъ владѣлъ умами москвичей. А 7-го iюня къ 12 часамъ дня зала собранiя опять была переполнена публикой, явившейся на торжественное coбpaнie общества любителей россiйской словесности. На эстрадѣ стоитъ бюстъ Пушкина, весь утонувшiй въ лаврахъ; сзади стѣна сплошь yвѣшана вѣнками. Внизу за столомъ помѣстились: И. С. Тургеневъ, Ф. М. Достоевскiй, Писемскiй, Пoлонскiй, Юрьевъ в др. Взглянешь и станетъ грустно; — сидятъ всѣ съ сѣдыми бородами, съ бѣлыми или лысыми головами и никого молодыхъ. Тутъ какъ будто нарочно подобраны люди почти одного возраста, одной эпохи. Bсѣ уже стары, устали отъ многихъ лѣтъ труда, борьбы и страданiй. Да, они устали, но способны живо чувствовать, способны увлекать толпу своимъ страстнымъ и горячимъ сочувствiемъ таланту.
На первомъ co6paнiи говорили изъ извѣстныхъ дѣятелей: гг. Тургеневъ, Писемскiй, Полонскiй, Юрьевъ и Майковъ. Взглянешь: одинъ старше другого. А какое одушевленiе каждый изъ нихъ возбудилъ въ публикѣ своей рѣчью!
Первымъ говорилъ предсѣдатель общества С. А. Юрьевъ. Онъ увлекательно и горячо, какъ всегда, показалъ, что Пушкинъ проникъ въ тайникъ души русскаго народа. За нимъ слово было дано депутату французскаго правительства г. Леже. Леже маленькiй, черненькiй, съ очень симпатичнымъ лицомъ и довольно хорошимъ русскимъ выговоромъ. Онъ прочелъ по запискѣ простую и искреннюю рѣчь; упомянулъ, какъ высоко ставитъ Францiя Пушкина, какъ благодарна переводчику за то, что онъ познакомилъ ее съ творенiями поэта, занявшаго у нихъ мѣсто на ряду съ Байрономъ и Гёте, и, наконецъ, высказалъ искреннюю признательность за братскiй пpieмъ, какой онъ, французскiй депутатъ, нашелъ въ Россiи. Публика отвѣтила ему шумными привѣтствiями. Но всѣхъ шумнѣе, всѣхъ радушнѣе встрѣтила она опять Ивана Сергѣевича. Правда, И. С. Тургеневъ теперь не можетъ показаться нигдѣ, чтобы не завладѣть сейчасъ-же общимъ вниманiемъ, общимъ сочувствieмъ. На площади, 6 iюня, онъ, проходя отъ памятника къ коляскѣ, встрѣтилъ непринужденный и искреннiй взрывъ аплодисментовъ и криковъ. Онъ поспѣшилъ уѣхать. И въ coбpaнiи общества любителей pocciйской словесности, опять таже власть надъ толпой. Смотря на него чувствуешь, что это сила, нравственная сила. Иванъ Сергѣевичъ очертилъ дѣятельность «поэта-учителя» нѣсколькими легкими, но мѣткими штрихами. Г. Писемскiй привелъ нѣсколько отрывковъ изъ «Капитанской дочки», какъ образцы прозы Пушкина.
Во второмъ сoбpaнiи общества любителей российской словесности случилось нѣчто совсѣмъ небывалое; случилось «событiе», какъ сказалъ тутъ-же И. С. Аксаковь. Событiе это — рѣчь Ф. М. Достоевскаго. Ее давно ждали, давно говорили о ней, но такой силы слова никто и вообразить себѣ не могъ. Г. Достоевскiй подѣйствовалъ непосредственно на массу и увлекъ ее до самозабвенiя. Передать его талантливую рѣчь, имѣвшую, впрочемъ, мистическую подкладку, почти невозможно. Ораторъ, съ свойственнымъ ему мистицизмомъ, освѣтилъ нѣкоторыя событiя и значенiе русскаго народа. Разбирая типы Алеко и Евгенiя Онѣгина, — г. Достоевскiй коснулся нѣкоторыхъ явленiй современной жизни, указалъ на широкiя стремленiя русскихъ, объяснилъ значенiе «народности» по отношенiю къ Пушкину и пророческую роль самаго поэта. Вся рѣчь г. Достоевскаго дышала такой глубокой вѣрой въ то, что онъ говоритъ, что никто не могъ-бы холодно выслушать ее. О критическомъ анализѣ не могло быть и рѣчи: слишкомъ ужь сильное впечатлѣнiе она производила. Достоевскаго постоянно прерывали рукоплесканiями; каждая мѣткая фраза, каждая оригинальная мысль падали въ публику, какъ масло въ огонь. Когда ораторъ кончилъ — восторгу не было предѣловъ. Всѣ члены общества, начиная съ И. С. Тургенева, разцѣловали его; публика стучала, топала; махали шляпами и, наконецъ, поднесли лавровый вѣнокъ растроганному Федору Михайловичу.
Трудно было говорить другому послѣ такой овацiи. Аксаковъ открыто сознался въ этомъ. Онъ приготовилъ рѣчь, но г. Достоевскiй уже сказалъ все, о добавленiи и думать нельзя, «а потому и толковать не о чемъ», сказалъ г. Аксаковъ и сошелъ съ кафедры. Но Тургеневъ и Юрьевъ вернули его и онъ прочелъ нѣкоторыя выдержки изъ своей рѣчи, искренней и горячей. За нимъ говорили гг. Анненковъ, Бартеневъ и Калачевъ. Всѣ они съ той или другой стороны освѣтили значенiе для Pocciи Пушкина, значенie, признанное всецѣло русскимъ обществомъ, что можно было видѣть изъ того, какъ оно приняло торжество открытiя памятника поэта.
Для закрытiя cобранiя общества г. Потѣхинъ объяснилъ истинное значенiе этого торжества, «это пpuзнaнie права гражданства за русской литературой, это нашъ атестатъ зрѣлости» сказалъ онъ; но Пушкинъ сдѣлалъ не все, его дѣло продолжалъ Гоголь; самъ Пушкинъ сказалъ: «это сдѣлаетъ лучше меня Гоголь». «А потому необходимо, прибавилъ г. Потѣхинъ, теперь-же, открывъ памятникъ А. С. Пушкину, начать сборъ на памятникъ Гоголю. Онъ долженъ быть поставленъ въ Москвѣ на Никитскомъ бульварѣ и Москва со временемъ станетъ пантеономъ русской мысли».
Подписка принята съ громаднымъ сочувствiемъ. Въ этотъ-же день собрано до 4,000 руб. Однимъ изъ первыхъ подписалъ И. С. Тургеневъ. Надо надѣятся, что эта подписка пойдетъ быстро и самое сооруженiе памятника состоится не черезъ десятки лѣтъ, какъ это бывало до сихъ поръ. Общество проснулось; въ народѣ сталъ замѣчаться интересъ къ таланту, къ умному слову. Невозможно думать, не хочется вѣрить, чтобы это было только увлеченiе торжествомъ, самой внѣшней стороной событiя...
То-же неутомимое общество люб. рос. словесности дало въ память Пушкина 2 музыкально-вокально-литературныхъ вечера въ залѣ дворянскаго собранiя. Програма обоихъ вечеровъ была одна и та-же; програма разнообразная и въ высшей степени интересная. Музыкальная часть, подъ управленiемь Н. Г. Рубинштейна, ограничилась исполненiемъ, двухъ увертюръ «Руслана и Людмилы» Глинки и «Русалки» Даргомыжскаго. Обѣ были исполнены превосходно, особенно первая — генiальное творенiе безсмертнаго таланта.
Для вокальной части вечера въ Москвѣ не нашлось силъ, кромѣ г-жи Климентовой. Пригласили изъ Петербурга г-жу Каменскую и г. Мельникова. Оба произвели самое прiятное впечатлѣнiе на москвичей. Г-жа Каменская пѣла нѣсколько романсовъ на слова Пушкина; г. Мельниковъ исполнилъ aрiю изъ оперы «Русланъ и Людмила» и нѣсколько романсовъ. Принимали ихъ обоихъ восторженно. Про г-жу Климентову и говорить нечего. Публика Москвы ее очень любитъ. Она пѣла сцену изъ оперы Чайковскаго «Евгенiй Онѣгинъ» и, надо сказать, пѣла довольно слабо. Или это казалось послѣ двухъ могучихъ голосовъ г-жи Каменской и г. Мельникова, или она была не въ голосѣ, но пѣнie ея было и слабѣе и тускнѣе, чѣмь прежде въ этой-же самой сценѣ съ письмомъ.
Г. Самаринъ сыгралъ сцену изъ «Скупаго» Пушкина съ силой и громаднымъ талантомъ.
Нo самую интересную часть вечера составляло, конечно, его литературное отдѣленiе. Пѣнie можно услышать, игру можно увидѣть — только имѣй деньги и охоту. Но за какiя деньги увидишь такое coбpaнie корифеевъ нашей литературы? Въ обоихъ вечерахъ участвовали: гг. Тургеневъ, Достоевскiй, Григоровичъ, Писемскiй, Анненковъ, Плещеевъ, Чаевъ и др. Каждый изъ нихъ прочелъ что-нибудь изъ Пушкина. И. С. Тургеневъ для перваго раза взялъ «Опять на родинѣ», а для второго «Зиму» и отрывокъ изъ «Цыганъ». Читаетъ онъ очень хорошо, только слишкомъ слабъ голосъ для большой залы. Г. Достоевскiй прочелъ между прочимъ «Пророка» Пушкина. Казалось, каждый нервъ его чувствуетъ, когда онъ читаетъ. Онъ вкладываетъ такъ много чувствъ и силы въ каждую мысль, что она является передъ вами въ гигантскомъ размѣрѣ.
По окончанiи чтенiя назначенъ былъ апотеозъ. Посреди сцены стоялъ бюстъ Пушкина и всѣ участвовавшiе въ вечерѣ, шли поочередно и клали вѣнки у его подножiя. На первомъ вечерѣ г. Тургеневъ положилъ вѣнокъ на чело Пушкина, на второмъ это сдѣлалъ г. Достоевскiй. Потомъ всѣ длинной вереницей встали за бюстомъ. Сверху раздавался хорь «Я памятникъ себѣ воздвигъ нерукотворный», муз. Чайковскаго.
Апотеозъ вышелъ простой, но очень торжественный и трогательно-скромный.
Этимъ завершился такъ называемый «Пушкинскiй праздникъ». Долго ждала его Москва; наверное долго и не забудетъ.