Де-Вогюэ Эженъ Ѳедоръ Михайловичъ Достоевскiй, какъ психологъ, подъ судомъ французской критики (переводъ Бефани В. П.) // Эпоха. 1886. Книга I. Январь. С. 125-132.


<125>


ѲЕДОРЪ МИХАЙЛОВИЧЪ ДОСТОЕВСКIЙ, КАКЪ ПСИХОЛОГЪ,

ПОДЪ СУДОМЪ ФРАНЦУЗСКОЙ КРИТИКИ (ЭЖЕНЪ ДЕ-ВОГЮЭ).

(Переводъ В. П. Бефани).

Возрастающій интересъ, который вызываютъ за границей произведенія нашей отечественной литературы, не можетъ не быть явленіемъ отраднымъ для насъ, русскихъ. Мы съ удовольствіемъ слѣдимъ, какъ мало-по-малу начинаютъ появляться въ иностранныхъ переводахъ сочиненія нашихъ лучшихъ беллетристовъ. Читая ихъ, незнакомый съ русской жизнью, западъ видитъ въ этихъ произведеніяхъ что-то новое, самобытное и вмѣстѣ крайне интересное. Появляются біографіи нашихъ писателей, критическія оцѣнки ихъ литературной дѣятельности. Такъ, недавно въ Парижѣ напечатанъ переводъ двухъ романовъ Ѳедора Михайловича Достоевскаго: Униженные и оскорбленные и Преступленіе и наказаніе. Вслѣдъ затѣмъ въ январской книжкѣ Revue des Deux Mondes за 1885 г. помѣщена подробная критическая оцѣнка творчества и біографія Достоевскаго. Этотъ послѣдній трудъ принадлежитъ перу Де-Вогюэ, хорошо знакомаго съ русской литературой и кружкомъ выдающихся писателей.

Предлагая читателямъ переводъ статьи Де-Вогюэ, мы считаемъ необходимымъ сдѣлать слѣдующую оговорку: мы опустили почти всѣ біографическія подробности и описанія похоронъ, съ которыми русская читающая публика достаточно знакома по 1-му тому собранія сочиненій нашего романиста. Не считали также нужнымъ приводить и тѣ мѣста французскаго подлинника, въ которыхъ авторъ говоритъ о политическомъ и соціальномъ положеніи нашего отечества въ эпоху царствованія Императора Николая. Все это намъ хорошо знакомо; все это мы, конечно, знаемъ лучше всякаго француза. Мы старались только


126


передать по возможности точно комментарій популярнаго французскаго писателя и его своеобразный взглядъ на сочиненія нашего психолога беллетриста.

Въ произведеніяхъ творца почти всегда отражается его индивидуальность. Это можно примѣнить особенно къ сочиненіямъ Ѳедора Михайловича Достоевскаго, — сочиненіямъ скорѣе выстраданнымъ, чѣмъ созданнымъ. И, однако, судить объ этомъ писателѣ по однимъ только его твореніямъ невозможно. Для насъ, французовъ, они покажутся непонятными, если мы не познакомимся съ жизнью этого до странности оригинальнаго человѣка. Вотъ почему я съ особеннымъ удовольствіемъ привѣтствую появленіе у насъ въ Парижѣ двухъ его романовъ, чтобы сказать нѣсколько словъ о самомъ авторѣ. Надѣюсь, мои соотечественники не въ правѣ будутъ упрекнуть меня въ неточности, если потрудятся провѣрить мой взглядъ личными впечатлѣніями.

Вмѣстѣ съ Тургеневымъ и гр. Львомъ Толстымъ — Достоевскій завершилъ собою тотъ блестящій литературный тріумвиратъ, который въ продолженіе долгаго періода властвовалъ надъ умами современной Россіи. Всѣ трое появились на горизонтѣ русской литературы между 1840–1860 г. какъ блестящіе отпрыски Гоголя, этого великаго создателя русскаго реализма. Гоголь первый возъимѣлъ простую мысль, — простую какъ всякая мысль генія, — окинуть бѣглымъ взглядомъ, съ высоты своего таланта, все копошащееся у его ногъ человѣчество. Онъ первый описалъ реальную, будничную, печальную жизнь русскаго народа. Но онъ отнесся къ предмету описанія нѣсколько скептически, тогда какъ эти три послѣдователя вложили въ характеръ творчества великаго учителя много симпатіи. Вотъ это-то чувство симпатіи и придало совершенно новую силу и глубину ихъ произведеніямъ. У Достоевскаго оно выразилось въ какомъ-то необыкновенномъ состраданіи ко всѣмъ униженнымъ и оскорбленнымъ, — состраданіи, сдѣлавшемъ его властелиномъ мысли русскаго народа, слѣпо увѣровавшаго въ своего учителя.

Приступая къ разбору произведеній Ѳ. М. Достоевскаго, я вынужденъ сдѣлать оговорку. Читателя, пожелавшаго слѣдовать за мной, я приглашаю на очень печальную и мрачную прогулку. Пусть всѣ тѣ, которые боятся посѣщать больницы, залы суда, тюрьмы, которыхъ пугаетъ видъ кладбища ночью, заранѣе откажутся читать эту статью. Оживить дорогу, которую сама судьба и характеръ человѣка, слѣдовавшаго по ней, сдѣлала безпросвѣтно мрачной, я не въ правѣ: я былъ бы не точенъ. Но я убѣжденъ, что найдутся люди, которые, рѣшившись разъ, уже не откажутся отъ задуманнаго тяжелаго путешествія. Вѣдь нашъ народъ унаслѣдовалъ отъ предковъ желаніе все узнать, во все проникнуть, чтобы тѣмъ самымъ заслужить право стоять во главѣ прогрессивнаго движенія человѣческой мысли. Россія же послѣдняго двадцатилѣтія 


127


можетъ показаться необъяснимой загадкой, если не стараться изучать ее по произведеніямъ писателей, оставившихъ въ ней наиболѣе глубокій слѣдъ. Постараемся же вникнуть поглубже въ сочиненія такой великой важности и прежде всего въ самое трагическое изъ нихъ, а именно: жизнь человѣка, создавшаго ихъ.

I.

Ѳедоръ Михайловичъ Достоевскій родился въ Москвѣ въ 1821 г. Отецъ его былъ врачемъ при Маріинской больницѣ, въ зданіи которой и увидалъ свѣтъ будущій писатель. Въ стѣнахъ этого мрачнаго зданія провелъ онъ и свое дѣтство. Иногда только ѣздилъ онъ со своими родителями въ ихъ тульское помѣстье. Но картины природы оставили въ душѣ ребенка впѣчатленія не особенно глубокія. Въ противуположность русскимъ писателямъ, любовно относящимся къ картинамъ природы, какъ къ воспоминаніямъ дѣтства, среди которыхъ талантъ пріобрѣтаетъ ему свойственную окраску, Достоевскій не чувствовалъ особаго влеченія къ мирной природѣ. Психологъ по преимуществу, онъ наиболѣе интересовался движеніями человѣческой души; его излюбленными пейзажами были предмѣстья большихъ городовъ, улицы нищеты. Возвращаясь къ источнику своего вдохновенія, — воспоминаніямъ дѣтства, — воображеніе писателя рисовало обстановку больницы, блѣдныя и болѣзненныя видѣнія, коричневыя платья, бѣлые колпаки, — словомъ все, что могло только подавлять дѣтскую рѣзвость и веселость.

Когда Ѳ. М. окончилъ первоначальное образованіе въ одномъ изъ московскихъ пансіоновъ, то былъ переведенъ въ с.-петербургское инженерное училище, замѣнившее ему университетъ. Пробѣлъ въ классическомъ образованіи Ѳ. М. старался пополнить усиленнымъ чтеніемъ. Особенно дѣйствовала на его воображеніе Жоржъ-Зандъ, хотя излюбленнымъ его писателемъ былъ все-таки Гоголь. Въ 1843 году Достоевскій окончилъ училище, а годъ спустя подалъ въ отставку, чтобы посвятить себя всецѣло литературной дѣятельности.

Съ этого-то дня начинается ужасная борьба писателя съ нищетой, продолжавшаяся почти сорокъ лѣтъ. Отецъ Ѳ. М. умеръ, а скудное наслѣдство, раздѣленное между дѣтьми, прожито. Достоевскій принялся за переводы, старался пристроиться къ журналамъ. Въ продолженіе почти всей жизни его переписка, напоминающая переписку Бальзака, является непрерывнымъ воплемъ отчаянья, постояннымъ толкованіемъ о преслѣдовавшихъ его долгахъ, жалобой на судьбу. Казалось, онъ имѣлъ обезпеченный кусокъ хлѣба только въ періодъ времени, проведенный въ Сибири. Но Достоевскій переносилъ матеріальныя лишенія довольно стойко. Къ чему онъ былъ необыкновенно чувствителенъ, такъ это къ уколамъ нравственнымъ. Болѣзненно развитое самолюбіе, составлявшее основную черту его характера, заставляло Ѳ. М. страдать нестерпимо при малѣйшемъ


128


намекѣ на его бѣдственное положеніе. Это была своего рода душевная рана, до которой не слѣдовало прикасаться. Но присутствіе ея чувствуется и въ письмахъ Достоевскаго, и въ герояхъ романовъ, являвшихся его отраженіемъ. Всѣ они мучаются какимъ-то непонятнымъ стыдомъ. Къ тому же Ѳ. М. былъ человѣкъ больной, съ разстроенными нервами, доводящими его до галлюцинацій. Ему постоянно казалось, что всевозможныя бѣдствія преслѣдуютъ его. Засыпая, онъ часто оставлялъ записку слѣдующаго содержанія: «Если я засну эту ночь летаргическимъ сномъ, не хороните меня раньше извѣстнаго числа дней». Но что не было галлюцинаціей, такъ это ужасная падучая болѣзнь, первые приступы которой Достоевскій почувствовалъ въ этотъ періодъ времени. Но одинъ изъ его друзей юности утверждаетъ, что именно въ этотъ періодъ Ѳ. М. случалось падать на улицѣ въ страшныхъ припадкахъ эпилепсіи съ пѣною у рта. Да, онъ былъ именно такимъ, какимъ знавали мы его уже на закатѣ дней: слабый и подвижной, весь сотканный изъ нервовъ, человѣкъ съ женственной душой въ грубой оболочкѣ русскаго крестьянина, въ одно и то же время сосредоточенный и дикій, съ порывами безконечной нѣжности, наполнявшей его душу, когда онъ смотрѣлъ на меньшихъ братій. Только работа успокоивала и возбуждала его. Съ наивнымъ восторгомъ разсказываетъ онъ въ своихъ письмахъ о планахъ новыхъ романовъ. Все перечувствованное въ то время вкладываетъ Ѳ. М. впослѣдствіи въ уста писателя, изображеннаго въ романѣ Униженные и оскорбленные: «Если я былъ счастливъ когда-нибудь, то это даже и не во время первыхъ упоительныхъ минутъ моего успѣха, а тогда, когда я еще не читалъ и не показывалъ никому моей рукописи; въ тѣ долгія ночи, среди восторженыхъ надеждъ и мечтаній и страстной любви къ труду, когда я сжился съ моей фантазіей, съ лицами, которыхъ самъ создалъ, какъ съ родными, какъ будто съ дѣйствительно существующими; любилъ ихъ, радовался и печалился съ ними, а подчасъ даже и плакалъ самыми искренними слезами надъ незатѣйливымъ героемъ моимъ».

Первымъ произведеніемъ Достоевскаго, носящимъ въ себѣ зародышъ всѣхъ остальныхъ, были Бѣдные люди. Читая ихъ, просто не вѣрится, что душа двадцати-трехъ лѣтняго юноши могла воплотить такую простую и полную скорби трагедію. Вѣдь въ этомъ возрастѣ душа человѣка бываетъ открыта только для счастія: это ея право — наука, которую она изучаетъ безъ всякаго руководителя. Понять страданія героическія, громко заявляющія о самихъ себѣ и тѣмъ самымъ какъ бы успокаивающія себя, юноша еще можетъ. Но какимъ образомъ изучилъ этотъ геніальный юноша страданіе человѣка, близящагося къ закату, — страданіе глухое, безмолвное, стыдящееся самаго себя и, подобно страшной ранѣ, скрываемое отъ любопытныхъ взоровъ? Содержаніе романа необыкновенно просто: это переписка мелкаго канцелярскаго чиновника съ молодой дѣвушкой. Дѣвушкинъ человѣкъ довольно пожилой, провелъ всю свою 


129


безцвѣтную жизнь въ постоянной борьбѣ съ нуждой и работами. Робкій, добродушный, застѣнчивый и наивный, онъ былъ постоянной мишенью для насмѣшекъ своихъ сослуживцевъ. Говорилъ онъ просто, думалъ не мудро и все свое призваніе полагалъ въ томъ, чтобы хорошо переписывать бумаги. Тѣмъ не менѣе, подъ этой старческой и смѣшной оболочкой таилось дѣтски чистое, преданное сердце. Такой характеръ есть впрочемъ излюбленный типъ русскихъ писателей, — типъ заключающій въ себѣ лучшія особенности ихъ народа. Это та же Лукерья въ повѣсти Живыя мощи Тургенева, тотъ же Каратаевъ въ романѣ Война и миръ гр. Льва Толстаго. Но Лукерья и Каратаевъ были простолюдины, между тѣмъ какъ Дѣвушкинъ Достоевскаго стоитъ уже на нѣсколько ступеней выше какъ по общественному положенію, такъ и по интеллектуальному развитію. Во всей жизни бѣднаго чиновника, мрачной и холодной, какъ длинныя декабрьскія русскія ночи, промелькнулъ только одинъ свѣтлый лучъ, одна радость. Этой радостью была для чиновника его дальняя родственница, жившая напротивъ въ не менѣе бѣдной комнаткѣ. Одинокая, также какъ онъ, дѣвушка видѣла въ немъ единственную поддержку. И вотъ эти-то два несчастныя существа взаимно любили и поддерживали другъ друга, помогали одинъ другому въ борьбѣ со смертью. Чиновникъ вноситъ въ эту взаимную симпатію столько скромнаго самоотверженія и тонкой деликатности, которыя, казалось бы, такъ мало гармонировали съ его природной неловкостью. Это скромный цвѣтокъ, выросшій на бѣдной почвѣ среди терновника, выдающій себя только ароматомъ. Дѣвушкинъ подвергалъ себя всевозможнымъ лишеніямъ, чтобы поддержать существованіе друга и по возможности оживить ея жизнь. Конечно, онъ заботливо скрываетъ отъ свѣта всѣ эти лишенія; онъ находитъ ихъ слишкомъ естественными. Изрѣдка только угадываемъ мы о нихъ по его письмамъ. Привязанность чиновника къ молодому другу, — это привязанность отца, брата, доброй, преданной собаки. Такъ по крайней мѣрѣ опредѣлилъ бы бѣдняга свое чувство, еслибы попробовалъ анализировать его самъ. А между тѣмъ настоящее названіе этого чувства ясно для всякаго. Только Боже васъ сохрани намекнуть ему объ этомъ: Дѣвушкинъ сгоритъ со стыда.

Женскій характеръ обрисованъ Достоевскимъ съ поразительнымъ искусствомъ. Варенька превосходитъ своего друга въ умѣ и образованіи, а потому и является его руководительницей въ дѣлахъ, требующихъ нѣсколько большаго соображенія. Но существо слабое и нѣжное, она не обладаетъ такимъ беззавѣтно преданнымъ, самоотверженнымъ сердцемъ, какъ ея другъ. Она не отказалась еще отъ всѣхъ радостей жизни и то жалуется на жертвы, которымъ подвергаетъ себя Дѣвушкинъ ради нея, умоляетъ его не безпокоится о ней, то говоритъ о собственныхъ лишеніяхъ, выражаетъ чисто дѣтское желаніе пріобрѣсти какую-нибудь тряпку. Чтобы не давать пищи злословію, сосѣди избѣгаютъ частыхъ встрѣчъ. За то между ними устанавливается чуть ли не ежедневная переписка.


130


Изъ этихъ то писемъ мы и узнаемъ ихъ прошлое, странную исторію ихъ жизни, событія дня. Передъ нами рисуется весь ужасъ положенія молодой дѣвушки, поставленной лицомъ къ лицу съ подстерегающимъ ее порокомъ и отчаяніе чиновника, который выдерживаетъ постоянную борьбу за право существованія и хлопочетъ только о томъ, чтобы хотя сколько-нибудь сохранить свои лохмотья человѣческаго достоинства, которыя судьба такъ безжалостно вырываетъ изъ его рукъ. Но настаетъ кризисъ и Дѣвушкинъ теряетъ свою единственную и послѣднюю радость. Вы можетъ быть думаете, что она похищена какимъ нибудь молодымъ любовникомъ, занявшимъ въ сердцѣ Вареньки мѣсто братски расположеннаго друга? О, нѣтъ! Все это гораздо болѣе печально. Человѣкъ, имѣвшій уже и прежде виды на молодую дѣвушку, проситъ ея руки. Человѣкъ онъ почтенный, очень богатый, нѣсколько подозрительный, правда, тѣмъ не менѣе, его предложеніе можетъ считаться очень почетнымъ. Борьба съ обстоятельствами утомила несчастную, къ тому же ей кажется, что, принимая предложеніе, она можетъ быть облегчитъ положеніе друга, и она соглашается. И вотъ тутъ-то характеръ невѣсты изображенъ авторомъ съ необыкновенной законченностью и правдой. Переходъ отъ нужды къ роскоши слишкомъ рѣзокъ. Новая атмосфера, въ которой очутилась дѣвушка, на минуту опьянила ее. Наконецъ-то и она окружена нарядами, драгоцѣнностями! Съ простодушной жестокостью наполняетъ она свои послѣднія письма описаніемъ этихъ важныхъ для нея подробностей. Она привыкла, что добрый Дѣвушкинъ дѣлалъ для нея всевозможныя покупки, и поручаетъ ему и теперь сходить къ модисткѣ, къ ювелиру. Все это не можетъ же служить доказательствомъ ея дурнаго сердца, недостойнаго того глубокаго чувства, которое она внушала. И авторъ такъ умѣетъ сохранить необходимый тонъ, что подобная мысль ни на минуту не закрадывается въ голову читателя. Вы только видите, что изъ глубины этой подавленной души вспыхиваетъ что-то юное, человѣческое. Такъ можно ли ее упрекать за это? Къ тому же эта жестокость объясняется простымъ недоразумѣніемъ: дѣвушка питала къ своему другу только дружбу вѣрную, преданную, благодарную, но все же дружбу. Какимъ же образомъ могла бы она допустить въ Дѣвушкинѣ возможность существованія инаго чувства? А между тѣмъ ея замужество — страшное горе для него уже потому, что съ нимъ связывается ея отъѣздъ въ отдаленную провинцію. Тѣмъ не менѣе, Дѣвушкинъ до послѣдней минуты продолжаетъ отдавать самые точные отчеты въ исполненіи возлагаемыхъ на него порученій, какъ ему ни трудно разобраться въ кружевахъ и лентахъ. Изрѣдка только неосторожное слово выдаетъ весь ужасъ, наполняющій душу чиновника при мысли о предстоящей разлукѣ. Но въ послѣднемъ письмѣ несчастный окинулъ взоромъ остатокъ своихъ печальныхъ, одинокихъ дней. Сердце его разрывается; онъ перестаетъ сознавать, что пишетъ. Тѣмъ не менѣе, жалоба его необыкновенно сдержанна. Кажется, онъ все еще не можетъ постигнуть всей глубины


131


поразившаго его горя. Драма кончается воплемъ, замирающимъ въ пространствѣ вслѣдъ за уходящимъ поѣздомъ, который раздѣляетъ «бѣдныхъ людей».

Въ этомъ первомъ произведеніи Достаевскаго есть нѣкоторыя длинноты. Но недостатокъ этотъ ощутителенъ въ немъ менѣе, нежели въ послѣдующихъ романахъ. Нѣторыя картины схвачены съ необыкновенной жизненной правдой и трагической силой. Напримѣръ сцена, когда молодая женщина разсказываетъ о смерти студента, ея сосѣда по квартирѣ, отчаяніе его отца старика, не образованнаго и простаго, полнаго благоговѣйнаго страха передъ ученостью сына. Я бы могъ указать и на другія сцены: но я затрудняюсь остановиться на которой-нибудь изъ нихъ. Это впрочемъ лучшая похвала, какую только можно сдѣлать роману. Концепсія пьесы такъ основательна, матеріалы такъ просты и такъ мастерски сгруппированы, производятъ впечатлѣніе настолько цѣльное, что каждая, отдѣльно взятая сцена уже теряетъ свое значеніе. Она подобна камню, вынутому изъ древняго греческаго храма, вся красота котораго заключается въ общей гармоніи цѣлаго. Это, однако, особенность всѣхъ великихъ русскихъ писателей. Незамѣтно переворачиваете вы страницы ихъ произведеній, сравнивая ихъ съ медленно, капля по каплѣ, падающей водой. А между тѣмъ такая вода способна размыть камень. Не замѣчая почвы, на которую ступаете, вы почувствовали себя охваченнымъ приливомъ безконечной меланхоліи, которая подступаетъ къ вамъ все ближе и ближе. Другая особенность, тоже свойственная исключительно русскимъ писателямъ, — особенность, такъ поражавшая въ Тургеневѣ, котораго, тѣмъ не менѣе, Достоевскій чуть ли не превзошелъ, — это способность однимъ словомъ, однимъ положеніемъ, однимъ штрихомъ вызывать въ читателѣ, подобно вереницѣ отголосковъ, цѣлую серію мыслей, образовъ и чувствъ. Въ Бѣдныхъ людяхъ способность эта выразилась уже во всей полнотѣ. Читая эти строки, вамъ кажется, что вы пробѣгаете не по длинѣ ихъ, а точно проникаете вмѣстѣ съ буквами въ какую-то неизмѣримую глубину. Другими словами, это точно органъ, узкія клавиши котораго, невидимо соединяясь со скрытымъ внутри механизмомъ, не даютъ возможности предполагать какую бурю звуковъ можетъ вызвать малѣйшее прикосновеніе къ нимъ. Кончая послѣднюю страницу творенія Достоевскаго, вы уже знакомы съ обѣими дѣйствующими лицами, такъ какъ будто бы прожили съ ними много лѣтъ. Вамъ кажется, что авторъ не сообщилъ и сотой доли того, что извѣстно вамъ. Извиняюсь передъ нашей школой точности и пунктуальности, но не могу въ то же время не замѣтить, что писатель тогда-то и великъ, когда умѣетъ не досказать своей мысли; мы благодарны ему за все, до чего онъ даетъ намъ возможность додуматься.

Бѣдные люди есть произведеніе, полное скорби, эпиграфомъ которому могли бы служить слова Дѣвушкина, сказанныя объ одномъ изъ своихъ сотоварищей по нищетѣ, когда того постигъ новый ударъ: «Слезы текутъ у него, да 


132


можетъ быть и не отъ горести, а такъ, по привычкѣ, глаза гноятся». Это въ тоже время произведеніе безконечной нѣжности, какимъ-то порывомъ вылившееся изъ сердца писателя. Достоевскій вложилъ въ него всю свою душу, свою болѣзненную чувствительность, потребность къ состраданію и преданности, горькій жизненный опытъ, дикую и болѣзненную гордость. Точно также какъ письма Дѣвушкина, письма самого автора, относящіяся къ этому періоду времени, говорятъ о страшныхъ страданіяхъ, которыя зачастую причинялъ ему его «постыдный сюртукъ». Чтобы понять удивленіе Некрасова и Бѣлинскаго, чтобы вполнѣ оцѣнить оригинальность этого произведенія, нужно только припомнить моментъ его появленія. Вѣдь Записки охотника появились только пять лѣтъ спустя. Правда, своимъ произведеніемъ Шинель, Гоголь уже намѣтилъ путь. Но Достоевскій соединялъ съ ироніей учителя и бездну чувства. Онъ создалъ еще нѣсколько менѣе сильныхъ вещей; его безпокойный талантъ заставлялъ его пробовать свои силы во всевозможныхъ направленіяхъ, даже и въ шуткѣ. Такъ, онъ написалъ фарсъ съ очень страннымъ названіемъ: Чужая жена и мужъ подъ кроватью. Но для этого жанра писателю не доставало врожденной веселости, его шутка нѣсколько груба и тяжеловата; обладая остроуміемъ философа, остроумiемъ сердца, Достоевскій не былъ одаренъ тѣмъ остроуміемъ, которое является какой-то улыбкой духа. Но судьба сама направила писателя на его настоящую дорогу, хотя и сдѣлала это съ той суровостью, которою часто отличаются ея указанія. Мы говоримъ о томъ великомъ испытаніи, которое придало Достоевскому трагическую физіономію, рѣзко выдѣляющую его изъ среды остальныхъ писателей.

(Продолженіе будетъ).