Графъ Сологубъ В. А. Воспоминанiя. СПб.: Типографiя А.С. Суворина, 1887. C. 560-563.

560

но въ душѣ не могъ не подумать, что эта совершенно невинная шутка-водевиль не заслуживала августѣйшаго гнѣва. Я долженъ при этомъ сказать, что этотъ случай выговора мнѣ цесаревичемъ былъ единственный во всей моей жизни, и потомъ и всегда, будучи императоромъ, онъ обходился со мною съ особеннымъ благоволенiемъ. Государь Николай Павловичъ пишущихъ людей вообще не долюбливалъ, но мои сочиненiя всѣ читалъ, и относился къ нимъ благосклонно; разъ только, глянувъ на меня тѣмъ особеннымъ взглядомъ, отъ котораго самому храброму и увѣренному въ себѣ человѣку становилось жутко, онъ сказалъ мнѣ: «что совѣтуетъ, когда мнѣ еще вздуется описывать губернаторшъ, не выводить представленнаго мною типа въ «Тарантасѣ», который ему сильно не нравится!» Теперь это кажется тѣмъ болѣе страннымъ, что мои собраты шестидесятыхъ годовъ выдавали и выдаютъ меня до сихъ поръ за яраго крѣпостника и консерватора!..

Я уже сказалъ выше, что у меня по вечерамъ собирались самые разнородные гости; въ комнатѣ, находившейся за моимъ кабинетомъ и прозванный мною «звѣринцемъ», такъ какъ въ ней помѣщались люди, не рѣшавшiеся не только сидеть въ гостинной, но даже входить въ мой кабинетъ, куда, однако, дамы рѣдко заглядывали, — въ этой комнатѣ часто можно было видѣть сидящихъ рядомъ на низенькомъ диванчикѣ предсѣдателя государственнаго совѣта графа Блудова и г. Сахарова, одного изъ умнѣйшихъ и ученѣйшихъ въ Россiи людей, но постоянно лѣтомъ и зимой облеченнаго въ длиннополый сюртукъ гороховаго цвѣта съ небрежно повязаннымъ на шеѣ галстукомъ, что для модныхъ гостинныхъ являлось не совсѣмъ удобнымъ. Графъ Блудовъ былъ однимъ изъ выдающихся людей царствованiй императоровъ Александра I и Николая I; человѣкъ обширнаго ума и непреклонныхъ убѣжденiй, патрiотъ въ самой высокой степени, преданный престолу, то есть Россiи, родинѣ, онъ имѣлъ то рѣдкое въ тѣ времена преимущество надъ современными ему сановниками, что и понималъ, и видѣлъ пользу прогресса, но прогресса постепеннаго. Слабой стороной графа Блудова былъ его характеръ, раздражительный и желчный; извѣстный острякъ и поэтъ Ѳедоръ Ивановичъ Тютчевъ говорилъ про него: «Il faut avouer que le comte Bloudow est le modele des сhretiens, personne comme lui ne pratique l'oubli des injures... qu'il a fait lui-même!» И дѣйствительно, бывало въ минуту вспыльчивости графъ Блудовъ «разнесетъ» такъ, что хоть «святыхъ вонъ выноси», а потомъ, глядь, уже все позабылъ и съ ласковою улыбкою снова съ вами заговариваетъ. Послѣ графа Блудова осталось трое дѣтей; старшая дочь камеръ-фрейлина графиня Антуанета Дмитрiевна, извѣстная всему Петербургу своею набожностью, благотворительностью и ярымъ славянофильствомъ, графъ Вадимъ Блудовъ, человѣкъ очень милый и умный, но наслѣдовавшiй до 

561

нѣкоторой степени раздражительность отца, и, наконецъ, другой братъ Андрей, уже много Лѣтъ россiйскiй посланникъ при бельгiйскомъ дворѣ. Я назвалъ только-что Ѳедора Ивановича Тютчева; онъ былъ однимъ изъ усерднѣйшихъ посѣтителей моихъ вечеровъ; онъ сидѣлъ въ гостинной на диванѣ, окруженный очарованными слушателями и слушательницами. Много мнѣ случалось на моемъ вѣку разговаривать и слушать знаменитыхъ разсказчиковъ, но ни одинъ изъ нихъ не производилъ на меня такого чарующаго впечатлѣнiя, какъ Тютчевъ. Остроумныя, нѣжныя, колкiя, добрыя слова, точно жемчужины, небрежно скатывались съ его устъ. Онъ былъ едва ли не самымъ свѣтскимъ человѣкомъ въ Россiи, но свѣтскимъ въ полномъ значенiи этого слова. Ему были нужны какъ воздухъ, каждый вечеръ, яркiй свѣтъ люстръ и лампъ, веселое шуршанье дорогихъ женскихъ платьевъ, говоръ и смѣхъ хорошенькихъ женщинъ. Между тѣмъ его наружность очень не соотвѣтствовала его вкусамъ; онъ собою былъ дуренъ, небрежно одѣтъ, неуклюжъ и разсѣянъ; но все, все это исчезало, когда онъ начиналъ говорить, разсказывать; всѣ мгновенно умолкали, и во всей комнатѣ только и слышался голосъ Тютчева; я думаю, что главной прелестью Тютчева въ этомъ случаѣ было то, что разсказы его и замѣчанiя «соulaient de source», какъ говорятъ французы; въ нихъ не было ничего приготовленнаго, выученнаго, придуманнаго. Соперникъ его по салоннымъ успѣхамъ, князь Вяземскiй, хотя обладалъ рѣдкой привлекательностью, но никогда не славился этой простотой обаятельности, которой отличался умъ Тютчева. У меня въ то время собирались всѣ тузы русской литературы. Я уже назвалъ Тютчева, Вяземскаго и Гоголя; кромѣ ихъ, часто посѣщалъ меня добрѣйшiй и всѣми любимый князь Одоевскiй, Некрасовъ, Панаевъ, котораго повѣсти были въ большой модѣ въ то время, Бенедиктовъ, Писемскiй. Изрѣдка въ звѣринцѣ появлялась высокая фигура молодаго Тургенева; сухопарый и юркiй Григоровичъ былъ у насъ въ домѣ какъ свой, такъ же и Болеславъ Маркевичъ. Одинъ, всего одинъ разъ, мнѣ удалось затащить къ себѣ Достоевскаго. Вотъ какъ я съ нимъ познакомился.

Въ 1845 или 1846 году, я прочелъ въ одномъ изъ тогдашнихъ ежемѣсячныхъ изданiй повѣсть, озаглавленную «Бѣдные люди». Такой оригинальный талантъ сказывался въ ней, такая простота и сила, что повѣсть эта привела меня въ восторгъ. Прочитавши ее, я тотчасъ же отправился къ издателю журнала, кажется, Андрею Александровичу Краевскому, освѣдомиться объ авторѣ; онъ назвалъ мнѣ Достоевскаго и далъ мнѣ его адресъ. Я сейчасъ же къ нему поѣхалъ и нашелъ въ маленькой квартирѣ на одной изъ отдаленныхъ петербургскихъ улицъ, кажется, на Пескахъ, молодаго человѣка, блѣднаго и болѣзненнаго на видъ. На немъ былъ одѣтъ довольно поношенный домашнiй сюртукъ съ необыкновенно 

562

короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвалъ и выразилъ ему въ восторженныхъ словахъ то глубокое и вмѣсте съ тѣмъ удивленное впечатлѣнiе, которое на меня произвела его повѣсть, такъ мало походившая на все, что въ то время писалось, онъ сконфузился, смѣшался и подалъ мнѣ единственное находившееся въ комнатѣ старенькое, старомодное кресло. Я сѣлъ, и мы разговорились; правду сказать, говорилъ больше я — этимъ я всегда грѣшилъ. Достоевскiй скромно отвѣчалъ на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчасъ увидѣлъ, что это натура застѣнчивая, сдержанная и самолюбивая, но въ высшей степени талантливая и симпатичная. Просидѣвъ у него минутъ двадцать, я поднялся и пригласилъ его поѣхать ко мне запросто пообѣдать.

Достоевсюй просто испугался.

— Нѣтъ, графъ, простите меня, — промолвилъ онъ растерянно, потирая одну объ другую свои руки: — но, право, я въ большомъ свѣтѣ отъ роду не бывалъ и не могу никакъ рѣшиться...

— Да кто вамъ говоритъ о большомъ свѣтѣ, любезнѣйшiй Ѳедоръ Михайловичъ — мы съ женой дѣйствительно принадлежимъ къ большому свѣту, ѣздимъ туда, но къ себѣ его не пускаемъ!

Достоевскiй разсмѣялся, но остался непреклоннымъ, и только мѣсяца два спустя рѣшился однажды появиться въ моемъ звѣринцѣ. Но скоро наступилъ 1848 годъ, онъ оказался замѣшаннымъ въ дѣлѣ Петрашевскаго и былъ сосланъ въ Сибирь, въ каторжныя работы. Остальное читатели уже знаютъ.

Я уже сказалъ, что, кромѣ моихъ собратьевъ и другихъ артистовъ, у меня бывало на вечерахъ множество людей сановныхъ, придворныхъ и свѣтскихъ; ихъ привлекало, во-первыхъ, то, что они могли вблизи посмотрѣть на это въ тѣ времена диковинное явленiе «русскихъ литераторовъ», имъ по ихъ воспитанiю на иностранный ладъ совершенно чуждое, но въ особенности потому, что я устроилъ эти вечера единственно въ виду того, чтобы собирать у себя именно этихъ писателей, живописцевъ, музыкантовъ, издателей тогдашнихъ газетъ и журналовъ, и вообще людей, близко связанныхъ и съ роднымъ, и съ иностраннымъ искусствомъ, и потому нисколько не желалъ, чтобы люди чисто свѣтскiе бывали на этихъ вечерахъ. Этого, разумѣется, было достаточно, чтобы «весь Петербургъ» стремился ко мнѣ. Теперь мнѣ часто становится смѣшно, когда я вспоминаю всѣ ухищренiя, употребляемыя въ то время нѣкоторыми дипломатами, убѣленными сѣдинами сановниками, словомъ цвѣтомъ тогдашняго петербургскаго общества, чтобы попасть ко мнѣ. О женщинахъ нечего и говорить; съ утра до вечера я получалъ раздушенныя записки почти всегда слѣдующаго содержанiя: «Милѣйшiй графъ, я такъ много наслышалась о вашихъ прелестныхъ вечерахъ, что чрезвычайно интересуюсь и желаю побывать на одномъ изъ нихъ! Прошу, умоляю васъ, если это нужно, 

563

назначить мнѣ день, въ который я могу прiѣхать къ вамъ и увидѣть вблизи всѣхъ этихъ знаменитыхъ и любопытныхъ для меня людей. Надѣюсь и т. д.» Но женщинамъ самымъ милымъ и высокопоставленнымъ мнѣ приходилось наотрѣзъ отказывать, такъ какъ ихъ появленiе привело бы въ бѣгство не только мой милый звѣринецъ, но и многихъ посѣтителей кабинета. Только четыре женщины, разумѣется, исключая родныхъ и Карамзиныхъ, допускались на мои скромныя сборища, а именно: графиня Ростопчина, извѣстная писательница, графиня Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова, графиня Мусина-Пушкина и Аврора Карловна Демидова. Надо сказать, что всѣ онѣ держались такъ просто и мило, что нисколько не смущали моихъ гостей. Между нами было условлено, что туалеты на нихъ будутъ самые скромные; онѣ этому, хотя нехотя, подчинялись, и разъ только Аврора Карловна Демидова, которой, ѣдучи на какой-то балъ, вздумалось завернуть къ намъ по дорогѣ, вошла въ гостинную въ бальномъ платьѣ. Правда, платье было темное, бархатное, одноцвѣтное, но на обнаженной шеѣ сiялъ баснословный Демидовскiй бриллiантъ, стоившiй, кажется, болѣе миллiона рублей ассигнацiями.

— Аврора Карловна, что вы это надѣли, помилуйте! — да они всѣ разбѣжатся при видѣ васъ! — идя ей навстрѣчу, смѣясь, закричалъ я, указывая на ея бриллiантъ.

— Ахъ, это правда! — съ такимъ же смѣхомъ отвѣтила мне Демидова и, поспѣшно отстегнувъ съ шеи свое ожерелье, положила его въ карманъ.

Ровно въ полночь у меня въ столовой подавался ужинъ, состоявшiй изъ одного кушанья, какого нибудь гомерическихъ размѣровъ ростбифа или двухъ-трехъ зажаренныхъ индѣекъ; они запивались простымъ краснымъ столовымъ виномъ. Гости мои, наговорившись до сыта, кушали съ большимъ аппетитомъ. Послѣ ужина всѣ разъѣзжались до слѣдующаго вечера. Упоминая нѣкоторыя изъ именъ лицъ, посѣщавшйхъ мои вечера, я забылъ назвать двухъ моихъ близкихъ прiятелей: извѣстнаго всему Петербургу комическаго писателя польскаго происхожденiе, графъ Фредро, и не менѣе его любимаго всѣми пьяниста Леви, одно имя котораго объясняетъ его происхожденiе. Графъ Фредро имѣлъ рѣдко талантливую натуру и поражалъ своимъ блестящимъ остроумiемъ, но грѣшилъ тѣмъ же, чѣмъ и я, то есть на пустяки дня и моды тратилъ свое дарованiе. Онъ былъ однимъ изъ любимѣйшихъ завсегдатаевъ Михайловскаго дворца, гдѣ, поощряемые рѣдкою благосклонностью и замѣчательнымъ государственнымъ умомъ августѣйшей хозяйки, собирались всѣ выдающiеся люди прошлаго царствованiя. Послѣ мятежа 1863 года, онъ нѣкоторое время проживалъ за границею, большею частью, въ Парижѣ, гдѣ вращался много въ кругу своихъ соотечественниковъ. Онъ затащилъ въ него и находившагося въ то время въ Па-