Плещеевъ А. А. Пушкинскiй праздникъ въ Москвѣ // Возрожденiе. 1937. № 4064. (6 февраля). С. 32-39.


32


ПУШКИНСКIЙ ПРАЗДНИКЪ ВЪ МОСКВѢ (1880 Г.).

Открытіе памятника А. С. Пушкина въ Москвѣ было незабываемымъ праздникомъ русской литературы.

Москва взяла въ свои руки организацію этого культурнаго торжества и, какъ всегда, устроила все въ широкомъ масштабѣ. Разославъ писателямъ и журналистамъ разныхъ газетъ приглашенія, Городское Управленіе предупредило, что для нихъ будутъ оставлены помѣщенія въ гостинницахъ Москвы и что въ опредѣленные дни изъ С.-Петербурга въ Москву отойдутъ спеціальные поѣзда для приглашенныхъ гостей. И поѣзда, и помѣщеніе Москва предоставила гостямъ безплатно. 

Среди гостей были И. С. Тургеневъ, Ф. М. Достоевскій, Я. П. Полонскій, А. К. Майковъ, А. Н. Плещеевъ, Д. В. Григоровичъ и другіе. Еще въ вагонѣ Николаевской дороги писатели, раздѣлившіеся на маленькія группы, обсуждали значеніе московскаго празднества для русской литературы вообще, и значеніе открытія памятника ея геніальному родоначальнику, гордости Россіи. Полонскій, Майковъ и Плещеевъ читали одинъ другому стихи, посвященные Пушкину. 

На лицахъ всѣхъ пассажировъ вагона можно было прочесть радостное настроеніе, какое-то, сказалъ бы, благоговѣніе. Не помню кто именно, но помню, что писателей


33


сопровождалъ делегатъ города Москвы. Все было организовано «по-московски», какъ говорилъ Достоевскій. 

Мнѣ удалось ѣхать вмѣстѣ съ журналистами, въ томъ же вагонѣ. Корреспонденты принялись за работу тутъ же, сообщая подробности о литературныхъ поѣздахъ. 

На Николаевскомъ вокзалѣ въ Москвѣ пріѣзжавшихъ гостей встрѣчалъ городской голова и кое-кто изъ московскихъ писателей и журналистовъ. Были приготовлены экипажи. Словомъ, никакихъ личныхъ заботъ и хлопотъ никому не предстояло. Ф. М. Достоевскій и мой отецъ А. Н. Плещеевъ получили комнаты въ Лоскутной гостиницѣ, гдѣ почти жилъ у отца и я, навѣщая его постоянно. Тутъ же не разъ я встрѣчалъ на лѣстницѣ Достоевскаго, поднимавшагося съ большимъ усиліемъ во второй этажъ. Управляющій гостиницей Шереръ и всѣ служащіе въ поясъ кланялись почетнымъ гостямъ. У каждаго гостя въ его комнатѣ, на столѣ стояли записи дней и часовъ празднества, пригласительные билеты на торжественныя засѣданія Общества любителей россійской словесности въ залѣ Россійскаго Благороднаго Собранія, на торжественное засѣданіе въ Московскомъ университетѣ и т. д. Билеты для присутствія на открытіи памятника на площади у Страстного монастыря были присланы всѣмъ въ Петербургъ. 

На Тверской улицѣ, около гастрономическаго магазина Бѣлова, я увидѣлъ высокую фигуру, немедленно узнанную прохожими. Это былъ Иванъ Сергѣевичъ Тургеневъ. Гдѣ жилъ въ Москвѣ Тургеневъ, я точно не помню, но онъ сказалъ, что отказался отъ приготовленныхъ ему комнатъ въ гостиницѣ и остановился у своихъ московскихъ друзей на Пречистенскомъ или Никитскомъ бульварѣ. 

Въ лавочкахъ и магазинахъ, а также у продавцовъ на улицѣ можно было видѣть медали съ изображеніемъ памятника Пушкину, бумагу съ портретомъ поэта, изображеніе домика Пушкина въ селѣ Михайловскомъ, алебастровыя


34


изображенія памятника, фотографіи, альбомы и всевозможныя бездѣлушки, которыя я, лѣтъ десять назадъ, увидѣлъ еще разъ въ пушкинскомъ музеѣ Онѣгина въ Парижѣ. Къ Онѣгину меня привелъ его прiятель, библіофилъ и знатокъ литературы, В. П. Катеневъ. 

Площадь передъ Страстнымъ монастыремъ выглядѣла парадной, кое-гдѣ висѣли флаги, гирлянды изъ кленовыхъ листьевъ, городскіе гербы и пр. Часть площади, примыкающая къ памятнику, затянутому парусиной, была отгорожена. Сюда допускали только получившихъ пригласительные билеты. Народъ толпился вокругъ этого мѣста съ ранняго утра. День былъ ясный и солнечный. Представители Городской Думы, съ бантиками въ петлицахъ, помогали полиціи въ заботахъ о порядкѣ. 

Начали собираться гости. Нѣкоторые изъ нихъ, явившіеся рано, пользовались случаемъ, чтобы осмотрѣть Страстной монастырь, въ галлереѣ котораго въ оконномъ пролетѣ я засталъ Тургенева, Полонскаго и Плещеева. 

Къ памятнику собрались мѣстныя власти. Пришелъ А. А. Пушкинъ, сынъ поэта, въ мундирѣ одного изъ гусарскихъ полковъ, наконецъ, прибылъ принцъ Александръ Петровичъ Ольденбургскій, которому поручено было открыть памятникъ поэту въ Москвѣ. Онъ занялъ мѣсто впереди всѣхъ, а недалеко отъ него стоялъ А. А. Пушкинъ, которому множество лицъ пожимали руки, привѣтствуя съ предстоящимъ торжествомъ. 

Писатели распылились въ толпѣ. По знаку, данному принцемъ Ольденбургскимъ, который, если не ошибаюсь, перерѣзалъ лично какой-то шнурокъ, спала пелена, и передъ нами выросла бронзовая фигура поэта… Всѣ обнажили головы. Взволнованный смотрѣлъ на памятникъ 


35


А. А. Пушкинъ, по лицу котораго нѣтъ-нѣтъ, да скатывались слезы. 

Принцъ Ольденбургскій жалъ ему руку и что-то говорилъ, А. А. Пушкинъ благодарилъ его. 

Сходство лица А. А. Пушкина съ лицомъ его отца, запечатлѣвшимся въ нашей памяти по портретамъ, представлялось исключительнымъ. Самое сознаніе, что передъ нами сынъ Пушкина, заставляло волноваться. Мы переживали съ чувствомъ глубокой радости этотъ праздникъ русской литературы. Благоговѣніе охватило всѣхъ присутствующихъ. 

Торжественныя засѣданія Общества любителей россійской словесности въ домѣ Россійскаго Благороднаго Собранія были сердцемъ всего пушкинскаго праздника въ Москвѣ. Едва ли не въ первый разъ въ жизни русское общество очутилось съ глазу на глазъ почти со всѣми корифеями своей литературы во главѣ съ Тургеневымъ и Достоевскимъ. Встрѣча эта не можетъ изгладиться изъ памяти тѣхъ, кто ее видѣлъ. Встрѣча была бурная, трогательная и величественная. 

Появленіе Тургенева и Достоевскаго ознаменовалось небывалыми оваціями. Всѣ, какъ одинъ человѣкъ, встали со своихъ мѣстъ. 

— Оставайтесь съ нами! — кричали Тургеневу. 

На эстрадѣ зала Благороднаго Собранія полукругомъ стояли стулья, на которыхъ во время засѣданія сидѣли писатели и другія лица, имѣвшія близкое отношеніе къ торжеству. Участвовавшіе выходили съ лѣвой стороны отъ публики изъ особой комнаты, отведенной въ ихъ распоряженіе. 

Вершиной Пушкинскаго праздника въ Благородномъ Собраніи была, конечно, знаменитая рѣчь Федора Михайловича Достоевскаго. 


36


Писатель читалъ ее, стоя у маленькой кафедры, а не сѣлъ за столъ, какъ читали свои произведенія другіе. 

Съ того момента, когда стихла овація, встрѣтившая писателя, и Федоръ Михайловичъ приступилъ къ чтенію, — бурные аплодисменты прерывали рѣчь, и писателю приходилось читать ее съ перерывами. Аплодисменты и восторженные крики росли и росли. Всѣ были потрясены словами и убѣдительностью Достаевскаго. 

Незабываемъ былъ моментъ, когда Достоевскій, упоминая о художественномъ обликѣ Татьяны, подобнаго которому онъ не зналъ въ нашей литературѣ, словно спохватился, повернулъ голову, взглянулъ на сидѣвшаго позади И. С. Тургенева и добавилъ: «И вотъ еще… и вотъ еще.. образъ Лизы въ «Дворянскомъ Гнѣздѣ» И. С. Тургенева…»

Аудиторія опять прервала Достоевскаго, и залъ огласился криками и аплодисментами по адресу, какъ это было ясно, Тургенева. Иванъ Сергѣевичъ не принялъ этого на свой счетъ и аплодировалъ Ф. М. Достоевскому. Отношенія между этими двумя писателями не были тогда близкими, и кто это зналъ — а знали почти всѣ — были потрясены происходившимъ. Словно вотъ они обнялись и расцѣловались…

Въ залѣ потомъ говорили, что И. С. Тургеневъ прослезился, но сумѣлъ сдержать свои нервы. 

Когда Достоевскій закончилъ свою рѣчь, восторги публики перешли границы. Толпа, особливо молодежи, бросилась къ эстрадѣ, крича… Шумъ несся страшный, какъ будто рычало невиданное чудовище… Овація стихла лишь тогда, когда объявили, что Достоевскій чувствуетъ себя плохо и проситъ извиненія, что не въ силахъ выйти. 

Потрясающее впечатлѣніе, произведенное рѣчью Достоевскаго, перенеслось съ быстротой молніи за стѣны Благороднаго Собранія въ городъ, и можно безъ преувеличенія сказать — выросло въ историческое событіе. Только о Достоевскомъ въ Москвѣ и говорили. Казалось, весь 


37


праздникъ Пушкина заключался именно въ этой рѣчи, а прочее отодвинуто на задній планъ. 

Иванъ Сергѣевичъ Аксаковъ, очутившійся въ самомъ невыгодномъ положеніи, потому что ему приходилось говорить послѣ Достоевскаго, началъ съ того, что заявилъ: 

— Федоръ Михайловичъ сказалъ все, что можно было сказать… Большаго не скажешь… Добавить нечего. 

За три года передъ Пушкинскимъ праздникомъ мы хоронили въ петербургскомъ Дѣвичьемъ монастырѣ Николая Алексѣевича Некрасова. 

Передъ открытой могилой поэта, его напутствовалъ словомъ Ф. М. Достоевскій, напомнившій толпѣ, что Некрасовъ былъ первымъ послѣ Пушкина. Нѣсколько голосовъ молодыхъ людей, окружавшихъ могилу и взобравшихся на деревья сосѣднихъ могилъ, прервали оратора восклицаніями: 

— Онъ для насъ выше Пушкина! Пушкинъ и Лермонтовъ — это «байронисты»!

— Нѣтъ, онъ ниже Пушкина! — оборвалъ ихъ твердымъ голосомъ Федоръ Михайловичъ. 

Споръ не разгорѣлся и быстро смолкъ, а Достоевскій продолжалъ рѣчь. 

Впрочемъ, ему кричали еще: «Федоръ Михайловичъ, запахните шубу… Морозъ, вы простудитесь!» Достоевскій подчинился и, держа въ рукахъ шапку, размахивалъ ею, продолжая рѣчь. 

Помню, какъ тогдашніе фельетонисты и публицисты, въ родѣ Григорія Градовскаго, хотѣли раздуть шумиху изъ пререканій между молодежью и писателемъ, доказывая, что молодежь была «возмущена» Достоевскимъ. Это было настолько преувеличено и неправдоподобно, что успѣха не имѣло. Можно было не соглашаться съ Достоевскимъ, но Некрасова онъ вспоминалъ съ любовью и скорбью, 


38


совершенно искренними… Федору Михайловичу никакого скандала молодежь не дѣлала. 

И вотъ какое противорѣчіе! 

Русская учащаяся молодежь увѣряла, что Пушкинъ только «байронистъ», а три года спустя, славословила въ той же Москвѣ того же Достоевскаго, вознесшаго Пушкина на еще болѣе недосягаемую высоту. 

Во время антракта на торжественномъ засѣданіи, послѣ рѣчи Достоевскаго, Д. И. Григоровичъ сообщилъ, что Ф. М. Достоевскій чувствуетъ себя лучше и желаетъ проститься съ московскимъ обществомъ. 

Снова съ лѣвой стороны показалась утомленная фигура Достоевскаго. Выйдя впередъ, Достоевскій низко кланялся, а толпа неистово кричала… Увѣряли, но я не видѣлъ, что Достоевскому нѣсколько лицъ цѣловали руки. Видѣлъ я лишь, какъ множество людей, окруживъ Федора Михайловича при уходѣ его съ эстрады, жали ему руки. Онъ очутился буквально у живыхъ стѣнъ изъ публики. 

Да… я видѣлъ и помню ясно этотъ праздникъ русской литературы подъ лучами пушкинской славы…

Вся Москва говорила только о рѣчи Достоевскаго. Послѣ своего тріумфа, Достоевскій возвратился въ гостиницу, какъ разсказывали ея служащіе, слабымъ и совсѣмъ уставшимъ, съ трудомъ и даже съ помощью швейцара и управляющаго Лоскутной поднявшись по ступенькамъ. 

На другой день, или на третій — не помню, — въ Москвѣ, особливо въ кружкахъ интеллигенціи, разсказывали подробности объ обѣдѣ, данномъ въ честь гостей. Я не былъ на этомъ обѣдѣ и лишь смутно припоминаю разсказы о немъ. 

Обѣдъ ознаменовался скандаломъ: М. Н. Катковъ поднялъ бокалъ за единеніе писателей, за прекращеніе раздоровъ и дѣленія на либераловъ и консерваторовъ, словомъ, за примиреніе. И. С. Тургеневъ не протянулъ руки 


39


Каткову, всталъ и вышелъ изъ-за стола. За нимъ послѣдовали всѣ его единомышленники. 

Передавали, что Тургеневъ возмутился и сказалъ, что шансы ихъ не равны, консервативная печать пользуется полной свободой и пишетъ все, что ей угодно, а либеральной зажимаютъ глотку. Разумѣется, московское общество раздѣлилось на двѣ части, и та часть, которая сочувствовала Тургеневу, оказалась куда больше, нежели почитатели Каткова. 

Факты эти, повторяю, сохранились въ памяти моей туманно. 

Покидая Москву, Ф. М. Достоевскій будто бы настойчиво отказывался воспользоваться предложеннымъ гостепріимствомъ города и желалъ во что бы то ни стало заплатить за свой пансіонъ въ Лоскутной. 

Прошло 56 лѣтъ со времени Пушкинскаго торжества въ Москвѣ, и, я думаю, читатель проститъ мнѣ, если вкралась какая-нибудь неточность. Едва ли, впрочемъ, она есть. 

Кромѣ Тургенева, Достоевскаго и Аксакова, выступали А. Н. Майковъ, Я. П. Полонскій, А. Н. Плещеевъ и др. Аудиторія принимала всѣхъ горячо, заставляя поэтовъ повторять стихи. 

Первые дни послѣ праздника, около памятника Пушкина толпился народъ и продолжалась продажа разныхъ сувенировъ о торжествѣ.