ТОКЕА

 

или

 

бѢлая роза

_____

 

повѣсть

 

изъ послѢдней англо–американской войны

 

сочиненiе

 

Чарльза Сильсфильда

______

 

въ трехъ частяхъ

____

 

часть первая

 

 

 

 

Я трепещу за свой народъ, когда

подумаю о тѣхъ несправедливостяхъ,

какiя онъ позволялъ себѣ

относительно коренныхъ жителей.

 

Джефферсонъ.

 

 

 

токеа или бѢлая роза

_____

 

глава I

 

Ужь не черти ли здѣсь, и не дурачите ли

вы насъ своими дикарями и индѣйцами?

 

Шекспиръ

 

По дорогѣ, спускающейся извилинами отъ маленькаго городка Куза къ Миледжвиль, главному городу Георгiя, невдалекѣ отъ того мѣста, гдѣ въ настоящее время гостинница того же имени манитъ усталаго путника, — подъ уступомъ скалы, на которой лѣпилось нѣсколько десяковъ кедровъ и елей, стоялъ, лѣтъ тридцать тому назадъ блокгаузъ незавидной наружности и средной величины. Передъ нимъ на двухъ, врытыхъ въ землю, вертикальныхъ бревнахъ, соединенныхъ между собою поперечными перекладинами, качалась взадъ и впередъ огромная вывѣска, испещренная самыми яркими красками; разсматривая ее пристальнѣе, на ней можно было различить какую–то уродливо смѣшную карикатуру, которая, судя по коронѣ изъ перьевъ, по томаугоку, боевому ножу, и ваумпуму*), вѣроятно должна была представлять собою образъ индѣйскаго начальника. Подъ вывѣскою нацарапано было каракулями, неуступавшими египетскимъ гiероглифамъ: entertainment For man And beast**). Съ правой стороны дома или, лучше сказать, хижины, и нѣсколько ближе къ большой дорогѣ, отдѣляясь отъ нея только широкою лужею, стояло нѣскольно клѣтей, грубо сколоченныхъ изъ бревенъ и наполненныхъ ворохами сѣна и соломы, изъ которыхъ кое–гдѣ выглядывал остатки грязнаго постельнаго бѣлья; изъ этого можно было бы заключить что помѣщенiя эти прелназначались нетолько для скота, но и для тѣхъ несчастныхъ путешественниковъ, которыхъ злой рокъ заставлялъ искать здѣсь покоя и ночлега. Прибавьте къ этому еще нѣсколько коровьихъ и свиныхъ хлѣвовъ, и вы получите довольно вѣрное понятiе объ этомъ залѣскомъ*) поселенiя.

Была бурна октябрьская ночь; вѣтеръ страшно завывалъ  въ темномъ еловомъ бору, на скатѣ котораго расположена  была хижина; частый трескъ и страшный грохотъ ломавшихся и валившихся отъ бури деревъ возвѣщалъ  одинъ изъ тѣхъ неистовыхъ урагановъ, которые  такъ часто свирѣпствуютъ между хребтомъ Синихъ горъ**) въ Тенесси, и плоскою областью Миссисипи, и которые на пути своемъ уносятъ съ собою лѣса, хижины и деревни. Среди этого шума, треска, грохота и завыванiя вдругъ послышалось, что кто–то ощупываетъ ставню описанной нми хижины, и вслѣдъ затѣмъ раздался громкiй стукъ, или лучше сказать, такiе сильные удары, отъ которыхъ стѣныхижины потряслись въ самомъ основанiя. Вскорѣ послѣ того дверь до половины отворилась, и изъ за нея высунулась голова, чтобы узнать причину этого стука, но въ ту же минуту изъ мрака ночи выставилось дуло карабина, вѣроятно для того, чтобы избавить хозяина отъ дальнѣйшаго труда отворять дверь. Въ то же самое время показалась длинная человѣческая фигура, которая широко распахнула дверь, быстрыми шагами вошла въ комнату и усѣлась передъ очагомъ, а за нею полушагая, полупрыгая слѣдовала группа какихъ–то станныхъ существъ, которыя гуськомъ и въ глубокомъ молчанiи входили въ дверь вслѣдъ за своимъ вожатымъ.

Это таинственное шествiе длилось довольно долго, и когда въ хижину вошло ихъ человѣкъ около двадцати, дверь опять застворилась. Человѣкъ огромнаго роста подошолъ къ очагу, на которомъ еще тлѣлъ толстый отрубокъ, подбросилъ нѣсколько полѣнъ и зажогъ одну изъ лчинъ, лежавшихъ въ кучѣ около очага; потомъ мѣрными шагами подошолъ къ поставцу, преспокойно взялъ сальную свѣчу, зажогъ ее и поставилъ на столъ.

При тускломъ свѣтѣ этой свѣчки и постепенно разгоравшагося пламени очага, можно было яснѣе различить безыскуственную, почти грубую внутреннюю обстановку хижины, вполнѣ соотвѣтствовавшую наружному ея виду. На стулѣ передъ очагомъ сидѣлъ человѣкъ, вошедшiй первый въ комнату; онъ былъ весь закутанъ въ окровавленное одѣяло, такъ что нельзя было различить ни лица ни фигуры. Позади его, на глиняномъ полусидѣли, поджавъ подъ себя ноги, человѣкъ двадцать индѣйцевъ; лица ихъ были тоже закутаны въ шерстяныя одѣяла, на которыхъ большiя кровавыя пятна показывали, что они только что возвратились изъ какой нибудь экспедицiи.

Въ углу, противъ очага, стоялъ поставецъ, за рѣшоткой котораго разставлена была дюжина грязныхъ бутылокъ, и еще болѣе грязные стаканы и кувшины. Одной ступенькой ниже стояло три боченка, окрашенныхъ синей краской, съ надписью French Brаndy gin*), Monongehala**). Огромная куча оленьихъ, бобровыхъ, медвѣжьихъ и лисьихъ шкуръ съ лѣвой стороны поставца достигала почти до перилъ его, и доказывала дѣятельныя сношенiя хозяина съ мѣднокраснымъ племенемъ. Рядомъ съ ними возвышалась огромная кровать съ пологомъ, окружонная трея меньшими кроватями и люлькою или, лучше сказать, корытомъ, потомучто она состояла изъ куска выдолбленнаго древа, къ обоимъ концамъ котораго прибиты были дощечки. Въ этихъ разнообразныхъ вмѣстилищахъ, судя по огромному храпѣнiю на разные лады, семейство хозяина наслаждалось невозмутимымъ и сладкимъ окоемъ. стѣны комнаты состояли изъ грубыхъ, необтесанныхъ бревенъ, и единственнымъ ихъ украшенiемъ служили широкiя полосы глны, которою залѣплены были промежутки между бревнами.

Судя по разнообразнымъ назначенiямъ этой комнаты читатель конечно догадывается, что она была довольно помѣстительна: хозяинъ въ эту минуту ходилъ по ней взадъ и впередъ, поднимая и стая опять на мѣсто стулья и скамейки, опрокинутыя индѣйцами при внезапномъ ихъ вторженiи. Онъ это дѣлалъ такъ спокойно и съ такимъ равнодушно–упрямымъ видомъ, какъ будто гости его были какiе нибудь запоздалые сосѣди, а не свирѣпые дикари, только что возвратишiеся изъ кровавой экспедицiи, и пришедшiе можетъ быть затѣмъ, чтобы, въ придачу къ своей экспедицiи, снять его собственный скальпъ и скальпы его домашнихъ. Поставивъ на мѣсто послѣднiй стулъ, онъ сѣлъ рядомъ съ предводителемъ шайки, занявшимъ почетное мѣсто передъ очагомъ. Такимъ образомъ  они просидѣли молча нѣсколько минутъ, какъ вдругъ гость всталъ и обнажилъ часть своей головы, причемъ оказалось, что другая половина была обвязана кускомъ коленкора, съ котораго, наподобiе бахрамы, свѣшивались куски запекшейся крови. Залѣсецъ взглянулъ  украдкою на индѣйца, но тотчасъ же глаза его обратились опять къ весело разгоравшемуся пламени.

— Развѣ у бѣлаго моего брата нѣтъ языка? началъ наконецъ индѣецъ, — или онъ нарочно его удерживаетъ чтобы потомъ еще лучше кривить имъ?

Слова эти онъ произнесъ густымъ гортаннымъ голосомъ и притомъ язвительно насмѣшливымъ тономъ.

— Онъ выслушаетъ что скажетъ ему начальникъ, отвѣчалъ американецъ сухо и угрюмо.

— Иди, позови свою жену, произнесъ индѣецъ тѣмъ же густымъ басомъ.

Хозяинъ всталъ, подошолъ къ громадной кровати и, откинувъ занавѣсъ, началъ разговаривать съ всоей женой, которая сидѣла въ постѣли, казалось, скорѣе съ любопытствомъ нежели со страхомъ, ожидала чѣмъ все это кончится. Послѣ непродолжительнаго совѣщанiя она вышла изъ своей засады. Это была дюжая, широкоплечая, полновѣсная женщина, съ такимъ выраженiемъ лица, которое ясно говорило, что она не пугливаго десятка. Юбка изъ Zinsey Woolsey*), которая не снималась ни днемъ ни ночью, еще болѣе выставляла мощную ея фигуру, когда она твердою поступью, и почти загнѣванная, выступила впередъ съ своимъ мужемъ. Но грозное спокойствiе посѣтителей, ихъ окровавленныя головы  и одѣяла, освѣщенныя въ эту минуту вспыхнувшимъ племенемъ, показались ей такими дурными предзнаменованiями, что добрая женщина видимо испугалась. Увѣренность, съ которою она была–направила шаги свои къ индѣйцамъ, вдругъ исчезла, поступь ея сдѣлалась невѣрною и она съ невольнымъ трепетомъ повернулась къ мужу, который опять занялъ прежнее свое мѣсто. Прошло нѣсколько секундъ въ мрачномъ молчанiи.

Вдругъ индѣецъ поднялъ голову, не отрывая однако взоровъ отъ огня, и произнесъ строгимъ тономъ:

— Слушай, женщина, что тебѣ скажетъ великiй воинъ, котораго руки открыты, и который наполнитъ вигмамъ**) своего брата множествомъ оленьихъ шкуръ. за это онъ немногаго потребуетъ отъ сестры своей, и ей легко будетъ исполнить это требованiе. Есть ли у сестры моей, и ей легко будетъ исполнить это требованiе. Есть ли у сестры моей, продолжалъ онъ возвысивъ голосъ и устремивъ на нее взоры, — есть ли у сестры моей молоко для маленькой дочери?

Хозяйка съ удивленiемъ посмотрѣла на индѣйца.

— Согласна ли она, продолжалъ послѣднiй, удѣлить частицу своего молока маленькой дочери, которая иначе умерла бы съ голоду?

Лицо женщины прояснилось по мѣрѣ того какъ ей становилось яснымъ, что индѣйцу отъ нея чего–то нужно, и что слѣдовательно отъ нея зависитъ исполненiе или неисполненiе его желанiя. Она вытянулась впередъ къ индейцу, и казалось ожидала съ страстнымъ нетерпѣнiемъ, чтобы онъ яснѣе высказалъ странное свое требованiе.

Индѣецъ, не удостоивъ ее ни малейшаго взгляда, распахнулъ оттуда дивно прелестнаго ребенка, закутаннаго въ драгоцѣнные мѣха.

Женщина стояла нѣсколько минутъ какъ окаменѣлая при видѣ этого милаго явленiя; удивленiе и изумленiе, казалось, мѣшали ей говорить. Однако любопытство и желанiе разсмотрѣть поближе это прелестное существо, а можетъ быть и материнское чувство, вдругъ развязали ей языкъ:

— Боже мой! закричала она, протягивая обѣ руки, чтобы взять ребенка. — Боже мой! Что за милая, очаровательная крошка! Да еще должно быть дитя богатыхъ родителй, можете быть увѣрены. Поклясться готова. Посмотрите–ка только на шубки и на дорогiя кружева. Видали ли вы въ жизнь свою что нибудь подобное? Откуда вы взяли это дитя? Бѣдненькая малютка! Конечно я буду кормить ее. Вѣдь это не краснокожее какое нибудь дитя.

Она, казалось, намѣрена была еще далѣе распространиться въ своемъ удивленiи, но многозначительный знакъ мужа установилъ потокъ ея рѣчей. Неудостоивая ее ни малѣйшаго вниманiя, индѣецъ развернулъ голубую шубку, стащилъ ее съ ребенка, и собирался сдѣлать то же самое и съ платьицомъ. Послѣ нѣкоторыхъ усилiй ему наконецъ удалось наконецъ снять его; но подъ этимъ платьицемъ показались еще двѣ юбочки и рубашечка, въ которыя малютка была завернута какъ шелковичный червь въ свой коконъ. Потерявъ вдругъ терпѣнiе, индѣецъ схватилъ свой боевой ножъ, разрѣзалъ имъ остальныя три оболочки, и малютка осталась въ рукахъ его совершенно голою.

— Воплощонный сатана! закричала женщина, содрогаясь и насильно вырывая у него изъ рукъ малютку.

— Стой! сказалъ индѣецъ, устремивъ равнодушный и неподвижный взоръ на шею ребенку, на которой висѣла золотая цепочка съ маленькимъ медальономъ. Женщина, не говоря ни слова, а сама бросилась съ малюткой къ своей постели.

— Самъ чортъ сидитъ въ этой бабѣ, проворчалъ сквозь зубы хозяинъ, котораго, казалось, не мало встревожила ея запальчивость.

— Красный воинъ, произнесъ индѣецъ съ невозмутимымъ спокойствiемъ: будетъ платить бобровыми мѣхами за молоко своей маленькой дочери; но онъ хочетъ удержать за собою свою добычу, и дверь должна отвориться, когда онъ потребуетъ ребенка.

— Однако, возразилъ хозяинъ, которому вдрудъ показалось, что болѣе подробное объясненiе будетъ не лишнимъ: откровенно говоря, мнѣ все равно, и я не прочь оставить у себя малютку, хоть ихъ, слава Богу, у меня у самого не мало. Однако, если явятся родители, или есть бѣлый отецъ*) услышить объ этомъ ребенкѣ, что тогда? Красный начальникъ знаетъ, что руки бѣлаго отца далеко простираются.

Индѣецъ помолчалъ нѣсколько мгновенiй, и потомъ произнесъ многозначительнымъ тономъ:

— Мать ребенка никогда уже не возвратится. Ночь очень темна. Буря воетъ сильно. Завтра не видно будетъ и слѣда ногъ красныхъ воиновъ. До вигвамовъ бѣлаго отца далеко. Если онъ узнаетъ о ребенкѣ, то это будетъ значить, что бѣлый мой братъ сказалъ ему объ этомъ. Если бѣлый отецъ возьметъ ребенка, то красный начальникъ сниметъ скальпы съ дѣтей своего бѣлаго брата.

— Въ такомъ случаѣ возьми назадъ свое дитя; не хочу имѣть съ нимъ никакого дѣла сказалъ залѣсецъ рѣшительнымъ тономъ.

Индѣецъ выхватилъ окровавленный свой ножъ, и бросилъ вопросительный взглядъ на кровать, за пологомъ которой исчезло дитя.

— Мы будемъ заботиться о немъ; никто не узнаетъ о ребенкѣ, завизжала испуганная хозяйка.

Индѣецъ спокойно заткнулъ опять за поясъ свой ножъ и сказалъ:

— У красныхъ воиновъ пересохло горло.

— Со стороны кровати послышалось ворчанiе, въ которомъ должно полагать, выражалось христiанское желанiе, чтобы каждая капля обратилась въ ядъ этимъ кровопiйцамъ. Но хозяинъ, менѣе проникнутый мстительнымъ человѣколюбiемъ дражайшей своей половины, поспѣшилъ къ поставцу, чтобы удовлетворить требованiямъ своихъ гостей. Не вставая съ мѣста, начальникъ залпомъ выпилъ стаканъ виски, а потомъ пошла круговая. Когда опорожнена была шестая бутылка, начальникъ вдругъ всталъ, бросилъ на столъ испанскую золотую монету, распахнулъ пологъ кровати и повѣсилъ на шею малютки кораловое ожерелье, котрое онъ вынулъ изъ своего вампума.

— Мускоджи (Мuscogees) узнаютъ дочь одного изъ своихъ воиновъ, сказалъ онъ, устремивъ взоры на дитя, которое, въ новой своей фланелевой юбочкѣ, покоилось на груди хозяйки. Еще разъ взглянулъ онъ на ребенка и на хозяйку, потомъ молча повернулся къ двери и исчезъ съ товарищами своими въ мракѣ ночи.

— Буря прошла, сказалъ хозяинъ, выглянывшiй вслѣдъ за индѣйцами, пробиравшимися къ своимъ каноэ*) изъ березовой коры, привязанымъ на берегу рѣчки Куза.

— Скажи, ради Бога! Кто этотъ красный дьяволъ? прервала его жена, облегчивъ себя глубоимъ вздохомъ, и невольно вздрагивая.

— Тсъ, баба! Молчи пока Куза не будетъ между твоимъ языкомъ и красными кожами. Это не шутка. увѣряю тебя.

При словахъ онъ заперъ дверь и, взявъ свѣчу, подошолъ къ кровати, на которой жена его кормила малютку грудью.

— Бѣдняжечка, сказалъ онъ, еслибы ты могла, ты сообщили бы намъ исторiю, отъ которой навѣрно волосы бы встали дыбомъ. Да и намъ она можетъ стоить жизни. Тутъ откроется что–то важное. Эти красные дьяволы были на кровавой экспедицiи; это вѣрно. Но гдѣ именно они были — извѣстно одному Богу. Хорошо еще, еслибы они напали на испанца, продолжалъ онъ, разсматривая поперемѣнно ребенка и золотую монету, мнѣ бы и говоря мало, а то...

Говоря это онъ бросился въ постель, но долго, очень долго не могъ заснуть. Происшествiе это лишило его, казалось, покоя и обычнаго хладнокровiя.

Капитанъ Джонъ Коплендъ, это было имя и чинъ хозяина харчевни, подъ вывѣскою индѣйскаго начальника, былъ одинъ изъ тѣхъ привилегированныхъ мелкихъ торговцевъ, которые года за два передъ тѣмъ поселились въ странѣ Криковъ (Сreeks**), подъ покровительствомъ ценральнаго правленiя, и подъ непосредственною защитою агента правительства, живущего между индейцами. Онъ переселился съ женою и четырьмя дѣтьми изъ Восточной Гоергiи, съ помощiю пятидесяти долларовъ завелся вышеописанными бочками съ водкой, увеличилъ свое семейство двумя новыми отпрысками, а имущество свое въ двадцать разъ, и имѣя въ то время тридцать или сорокъ лѣтъ отъ роду, чувствовалъ себя хорошо, какъ только можетъ чувствовать себя человѣкъ, говоря мѣстнымъ языкомъ, широкоплечiй, коренастый и стоящiй въ собственныхъ своихъ башмакахъ. Не признавая никого выше, но считая зато всякаго негражданина ниже себя, онъ умѣлъ искусно соединять званiе цѣловальника съ достоинствомъ капитана. Все старанiе Джона Копленда и всѣ помышленiя его обращены были болѣе на то, чтобы разными путями присвоивать себѣ мѣха индѣйцевъ, нежели на то, чтобы охранять шкуру своего семейства и свою собственную, которая, правду сказать, была не многимъ безопаснѣе труднодобываемыхъ бобровыхъ мѣховъ; несмотря на то, въ немъ преобладало хотя и темное, скорѣе инстинктивное, но зато вѣрное и твердое чувство долга, съ которымъ онъ не задумался бы пожертвовать бобровыми и другими мѣхами, еслибы дѣло коснулось блага края или залѣскихъ его согражданъ. Отношенiя же залѣсцевъ къ дикимъ людмъ находились уже давно въ какомъ–то напряженiи. Правда, племя Криковъ, въ продолженiи многихъ лѣтъ жило повидимому въ добромъ согласiи съ американцами или, лучше сказать, съ жителями штата Георгiя. Они нетолько со всеми знаками уваженiя приняли агента, присланнаго къ нимъ центральнымъ правленiемъ, и признали такимъ образомъ надъ собою главное владычество великаго бѣлаго отца, какъ они называли президента Соединенныхъ Штатовъ, но и охотно согласились содѣйствовать тѣмъ видамъ и предположенiямъ, которыя правительство и агентъ его начали приводить въ дѣйствiе, для споспѣшествованiя гражданскому и нравственному ихъ образованiю. Однако, несмотря на эти благопрiятные признаки взаимнаго довѣрiя, между ними было множество точекъ прикосновенiя, которые могли, и даже въ скорости должны были обратиться въ сѣмена будущаго несогласiя, и которыя не ускользнули отъ прозорливости нашего капитана. Различные мирные трактаты, вынужденные у индѣйцевъ бѣлыми, какъ они называли американцевъ, мало по малу лишили ихъ большей и лучшей части ихъ наслѣдственныхъ владѣнiй. Владѣнiя эти когда–то распространялись на большую часть Георгiи и Флориды, и на нынѣшнiе штаты Алабаму и Миссисипи. Хотя эти уступки и имѣли нѣкоторое сходство съ грабежомъ, но индѣйцы охотно согласились на нихъ, надѣясь по крайнѣй мѣрѣ наслаждаться въ мирѣ и спокойствiи тѣмъ что у нихъ осталось. Въ продолженiи нѣкотораго времени, особенно въ теченiи революцiонной войны и слѣдующихъ за тѣмъ десяти лѣтъ, ихъ дѣйствительно оставили  въ покоѣ. Граждане Георгiи, будучи едва съ состоянiи отбиваться отъ внешнихъ враговъ и обработывать свои собственныя земли, благоразумно остерегались возбудить дремавшихъ дикарей. Но прошло восьмнадцать лѣтъ послѣ окончанiя борьбы за свободу, глубоiя раны, нанесенныя этому штату войною съ ея опустошенiями, мало по малу изцѣлились; съ народонаселенiемъ почти удвоившимся увеличились и потребность распространить свои владѣнiя далѣе къ роскошному западу. Поэтому бодрое молодое поколѣнiе начало бросать завистливые взоры на тучные низовья, раскидывающiеся въ прелестныхъ прибрежныхъ долинахъ рѣкъ Куза и Окони. Все чаще и чаще стали появляться переселенцы съ лошадьми и повозками, жонами и дѣтьми, скотомъ и цѣлымъ имуществомъ, и стали выбирать себѣ лучшiя мѣста въ этой странѣ, нисколько не заботясь ни о какихъ правахъ владѣнiя и собственности. За нѣсколько мѣсяцевъ передъ описаннымъ нами ночнымъ происшествiемъ подобное незаконное самовластiе переселенцевъ было поводомъ къ серьозной ссорѣ за владѣнiе земель около рѣки Окони. Хотя она и была улажена при помощи ценральнаго правленiя, но примиренiе это, вмѣсто того чтобы успокоить умы, оставило напротивъ ядовитое жало въ сердцахъ индейцевъ. Тотъ самый начальникъ Криковъ, который согласился на уступку этой прелестной полосы земли, принадлежалъ по своему происхожденiю къ смѣшанному племени, и мать его была американка. Ужь одного обстоятельства было бы достаточно для возбужденiя крайней недовѣрчивости индѣйцевъ, хотя бы даже отъ такой сдѣлки  и не пострадало одно изъ значительныхъ племенъ этого народа. Къ несчастiю такъ и вышло, и притомъ съ самою вопiющею несправедливостiю: какъ нарочно главнѣйшая отрасль этого замѣчательнаго народа, съ начальникомъ своимъ, потомкомъ древнихъ мико или королей племени Оконiевъ (Осоnееs), вслѣдствiе упомянутой сдѣлки лишились своихъ земель и даже послѣдняго убѣжища. Этотъ мико славился своею непримиримою враждою къ бѣлымъ. Его непреклонность и упрямство обратилось въ пословицу. Говорили, что влiянiе его на народѣ не имѣло гранцъ, и преобладало въ совѣтѣ цѣлаго племени, которое имѣло самыя основательныя причины бояться за неприкосновенность послгдней своей собственности.

Не много нужно было чтобы раздуть затаенное пламя негодованiя въ гордомъ дикарѣ, лишонномъ послѣдняго прiюта, угнетенномъ и оскорбленномъ въ самыхъ  священныхъ своихъ правахъ. Война, какъ бы безнадеженъ ни былъ исходъ ея для притѣсненныхъ, тѣмъ не менѣе была бы страшнымъ бичомъ для бѣлыхъ поселенцевъ, разсѣянныхъ по этимъ залѣсьямъ. Самое легкое, что они могли ожидать отъ людей, въ которыхъ жажда мести и крови была такъ страшно возбуждена длиннымъ рядомъ несправедливостей и угнетенiй — самое легкое была смерть. Поэтому капитанъ имѣлъ самыя основательныя причины задуматься; будучи хорошо знакомъ съ жестокимъ характеромъ народа, среди котораго ему суждено было жить, онъ понималъ, что господствующее съ нѣкотораго времени двусмысленное спокойствiе было больше чѣмъ сомнительно. Это ночное приключенiе ему предвѣщанiемъ, и опасенiя его возобновились съ большею силою. Мы скоро увидимъ, на что онъ рѣшился.

______

 

глава II

 

Дерзкая собака, иди назадъ, когда я приказываю.

 

Шекспиръ.

 

Первые лучи утренняго солнца застали нашего капитана занятымъ приготовленiями къ отъѣзду. Проготовленiя эти состояли въ томъ, что вмѣсто панталонъ изъ Zinsеy–Woolsey онъ надѣлъ кожаные, отыскалъ свои мокассины, къ правому каблуку пристягнулъ заржевленную шпору, накинулъ себѣ на ноги пару леггинговъ*), изъ которыхъ каждый очень удобно могъ бы служить плащомъ человѣку средняго роста, и наконецъ сѣлъ къ обильно уставленному столу. Все это дѣлалось съ систематическимъ спокойствiемъ залѣсца, который, какъ извѣстно, медленно рѣшается на что нибудь, но однажды принявъ намѣренiе, выполняетъ его съ осмотрительностью, твердостью и непреклонностью, который не боится препятствiй, не знаетъ страха и даже въ величайшей опасности, вмѣсто того чтобы устрашить ея, находитъ еще средство озощрять свой умъ.

— Пошли Томба съ шкурами къ Черокизамъ (Cherocкееs**). А вы Икъ–ванъ–за отправляйтесь къ испанцу; онъ обѣщалъ мнѣ взять ихъ съ собою. И будьте всѣ готовы завтра къ ночи, вслучаѣ еслибы я не воротился къ тому времени. Надѣюсь, что агентъ правительства дома. Досадно будетъ, если я его не застану.

— Когда ожидать тебя назадъ? спросила его жена.

— Ты спрашиваешь больше чѣмъ я могу теперь сказать. Можетъ быть мнѣ придется даже и нѣсколько дней пробыть тамъ; если я не возращусь въ теченiи двухъ дней, то отправляйся къ Церокизамъ. Ты знаешь, тамъ въ Пенсильванiи возстали противъ стараго Адама. Чортъ бы побралъ этого Тори! Если это пронюхали краснокожiе, то можешь быть увѣвена, что они воспользуются суматохою и тутъ начнется рѣзня. Во всякомъ случаѣ сдѣлай то что я тебѣ сказалъ. Они пришли въ движенiе и намъ нужно торопиться, иначе скальпы наши на будущей недѣлѣ будутъ висѣть въ ихъ сборномъ вигвамѣ***).

При этихъ словахъ онъ снялъ со стѣны свой тяжеловѣсный хлыстъ, которымъ когда–то убилъ лань на мѣстѣ, сунулъ въ карманъ сюртука огромный пистолетъ и влѣзъ на своего коня.

Дорога, или лучше сказать тропинка, по которой поѣхалъ нашъ капинанъ, и которая вела къ жилищу агента, капитана Макъ–Леллана, пролегала сперва чрезъ большой еловый лѣсъ, лѣжащiй на незначительной, но постепенно подымающейся возвышенности. Земля была покрыта легкимъ слоемъ снѣга, выпавшаго послѣ бури пошедшей ночи. Глубокая тишина, царствовавшая во всей окрестности; черные, стройно возвышающiеся стволы елей, которыхъ темнозеленые вѣтви, увѣшанныя великолѣпными гирляндами, отражали утреннiе лучи солнца и сверкали подобно милiонамъ брилiантовъ; пронзительно холодный утреннiй воздухъ, рѣзко пронизывающiй лѣсъ, — все это постепенно начало дѣйствовать на кровь нашего залѣсца, который подвигался впередъ умѣренною рысью, продолжая размышлять о ночномъ приключенiи, и сравнивая его со словами и дѣйствiями прежнихъ посѣтителей. Это напряженiе духа не разъ выражалось громкимъ ворчаньемъ, въ которомъ яснѣе другихъ слышались слова «Damn them».

Такимъ образомъ ѣхалъ онъ нѣсколько часовъ. Гористое мѣсто стало постепенно спускаться къ обширной низменности, поросшей орѣховыми деревьями, между которыми изрѣдка мелькали просвѣты; оттуда выглядывали мѣстами одинокiя хижины, выстроенныя изъ древесныхъ пней. Сзади примыкали къ домикамъ небольшiя поля пшеницы и табачныя плантацiи, придавая цѣлому очень живописный видъ. Безпристрастный путешественникъ конечно восхищался бы этими мирными обитателями, какъ будто волшебствомъ перенесенными подъ сѣнь этихъ гигантскихъ деревъ. Намъ рѣдко случалось встрѣтить что нибудь привлекательнѣе этихъ прелестныхъ жилищъ; помнится, что мы встрѣчали подобныя въ Арканзасѣ, и при видѣ ихъ намъ всегда представлялось, что генiй цивилизацiи, облетая въ первый разъ эту страну, выронилъ ихъ изъ своего рога изобилiя. Но капитанъ Коплендъ, судя по его ворчанью, не былъ такого филантропическаго мнѣнiя. Между тѣмъ онъ подъѣхалъ къ рѣкѣ Окони, на живописныхъ берегахъ которой индѣйскiе вигвамы попадались все чаще и чаще. Мѣстность эта и тогда уже имѣла нѣкоторый видъ благоустроенности. Хижины были просторнѣе и походили на дома западныхъ землевладѣльцевъ. Вездѣ видны были хлѣва для скота, и также обширныя табачные плантацiи, и поля, засѣянныя пшеницею. Нѣкоторыя изъ этихъ жилищъ были даже окружены фруктовыми садами. Залѣсецъ нашъ нахмурилъ брови, косо поматривая на плантацiи и жилые дома, изъ которыхъ многiе, какъ величиною, такъ и удобствомъ далеко превосходили его собственное жилище.

— Чортъ знаетъ, что у полковника Гаукинса на умѣ, съ его плотниками, ткачами, кузнецами и тысячами другихъ мастеровыхъ, которыми онъ надѣляетъ этихъ краснокожихъ! Неужели онъ хочетъ, чтобы эти красные черты навсегда остались въ Георгiи? Чортъ возьми, если они... А вѣдь похоже на то, проворчалъ онъ черезъ минуту, завстливо поглядывая на жилой домъ, мимо котораго ему приходилось ѣхать.

— У нихъ есть свои удобныя жилища и посѣвы пшеницы и табачныя плантацiи, какъ будто они и впрямь свободные люди, а не проклятые краснокожiе. Даже вонъ коноплю треплютъ, продолжалъ онъ тѣмъ же брюзгливымъ тономъ, при видѣ группы дѣвушекъ, которыя плзади дома, вокругъ зажжонныхъ костровъ, весело размахивали коноплею.

— Я полагаю, черезъ нѣсколько лѣтъ они попробуютъ и сами выкуривать для себя виски. Продолжайте, мой милый полковникъ Гаукинсъ. Увидимъ чѣмъ все это кончится. Красная кожа навсегда останется красною кожею. Я бы скорѣе взялся смытъ черный цвѣтъ съ своихъ негровъ, чѣмъ изъ этихъ предательскихъ душъ сдѣлать порядочныхъ людей.

Изъ словъ этихъ читатель можетъ видѣть, что мнѣнiя нашего капитана Гаукинса. И надобно сознаться, что мнѣнiя эти были въ то время господствующими нетолько въ кругу его товарищей по мѣлкой индѣйской торговлѣ, но и вообще между всѣми поселенцами запада. Ужъ и тогда американцы начали смотрѣть недружелюбными глазами на этихъ природныхъ и истинно законныхъ владѣльцевъ всей страны; они привыкли видѣть въ нихъ какую–то мерзость, отъ которой слѣдуетъ избавиться какъ можно скорѣе. На успѣхи ихъ въ разныхъ отрасляхъ сельскаго хозяйства и механики смотрѣли съ досадою и озлобленiемъ, потомучто успѣхи эти выражали, повидимому, рѣшительное намѣренiе индѣйцевъ не покидать своей родины.

Мы говоримъ о Георгiи, и нѣтъ ничего удивительнаго, если нашъ капитанъ, какъ житель этого штата, раздѣлялъ такiя мнѣнiя; послѣднiя тѣмъ болѣе распространились между его согражданами, что вполнѣ согласовались съ интересами большинства. Поэтому не трудно понять, что полковникъ Гаукинсъ далеко не пользовался милостiю нашего залѣсца, который при многихъ хорошихъ качествахъ имѣлъ и нѣкоторыя не совсѣмъ похвальныя свойства; между послѣдними, особенно выдавалось непреодолимое его отвращенiе къ красному племени, которое онъ, употребляя его собственное выраженiе, ненавидѣлъ пуще самихъ вонючекъ*). Но это хорошее мнѣнiе онъ конечно не выражалъ вслухъ, и даже въ настоящую минуту оно вырывалось наружу только отрывистыми «dalm».

Такимъ образомъ проѣхалъ онъ около двадцати миль, и очутился на скатѣ горнаго хребта, съ котораго открывался далекiй видъ на оставленныя имъ за собою низовья. Еще разъ окинулъ онъ взоромъ эту очаровательную мѣстность, какъ будто желая еще болѣе усилить въ себѣ ожесточенiе, и потомъ далъ коню шпоры. Онъ въѣхалъ въ частый орѣшниковый и лавровый кустарникъ, котораго широко распространяющiеся вѣтви, ударяя его по лицу и обсыпая его снѣгомъ, стали наконецъ надоѣдать. Онъ успѣлъ уже радъ десять стряхнуть съ себя снѣгъ, какъ вдругъ въ чащѣ послышался легкiй шорохъ, который невольно его озадачилъ. Онъ остановился на минуту и устремилъ свои сѣрые глаза на подозрительный кустарникъ; потомъ съ осторожностiю осадилъ немного коня, одною рукою ощупалъ въ карманѣ пистолетъ, другою схватилъ полновѣсный хлыстъ, и въ такомъ положенiи сталъ выжидать что будетъ дальше.

— Да, они выслѣдили меня, готовъ биться объ закладъ, пробормоталъ онъ, не спуская глазъ съ чащи, причемъ густыя рѣсницы его стали ерошиться. Проклятье! Зачѣмъ я вчера не поѣхалъ!

Но было уже поздно. Едва только вырвались у него послѣднiя слова, какъ вдругъ раздвинулись вѣтви кустарника, изъ–за нихъ вышла длинныя, страшная фигура и остановилась передъ нимъ съ такимъ видомъ, что всякiй другой на мѣстѣ нашего капитана, безъ сомнѣнiя, принялъ бы ее за привидѣнiе. Лошадь шарахнулась въ сторону, такъ что всадникъ едва не потерялъ сѣдла. Передъ нимъ стоялъ вчерашнiй индѣйскiй начальникъ; половина головы его еще была обязана окровавленнымъ платкомъ, такъ что попрежнему видѣнъ былъ одинъ только глазъ, пристально устремленный на капитана съ выраженiемъ глубочайшего презрѣнiя.

— Могучiй воинъ, произнесъ индѣецъ послѣ нѣкотораго молчанiя, тономъ самой горькой ненависти: могучiй воинъ бросилъ рѣчь свою передъ собакою, которая теперь идетъ, чтобы просѣять плевелы на пути между красными и бѣлыми людьми. Сосчиталъ ли онъ головы тѣхъ, которыхъ оставилъ въ своемъ вигвамѣ? Легко можетъ случиться, что, возвратившись отъ бѣлаго своего собрата, онъ найдетъ его пустымъ, а скальпы жены и дѣтей уже высушенными въ дыму красныхъ воиновъ.

При этихъ словахъ изъ чащи раздался грубый и насмѣшливый хохотъ; вѣтви снова раздвинулись и пропустили два ряда грозныхъ фигуръ, которыя примкнули съ обѣихъ сторонъ къ своему начальнику.

Присутствiе духа было однимъ изъ тѣхъ качествъ, которыя залѣсецъ нашъ успѣлъ развить въ себѣ въ теченiи двухлѣтнихъ своихъ сношенiй съ дикими. На лицѣ капитана выразилось вдругъ такое наивное удивленiе, что оно сдѣлало бы чѣсть искуснѣйшему дипломату  нашего времени, застигнутому врасплохъ въ какой нибудь политической интригѣ; онъ преспокойно возразилъ:

— Что же это такое? Неужели честному человѣку нельзя ужь и отправиться за нѣсколькими аршинами фланели для ночной рубашечки, когда великiй начальникъ до–нога раздѣлъ своего прiемыша, точно какой нибудь разъ....

Онъ хотѣлъ было сказать: разбойникъ, но спохватился и имѣлъ благоразумiе остановиться на полусловѣ.

Индѣецъ не спусалъ съ него глазъ, какъ будто желая насквозь вонзить его своимъ взглядомъ.

— Развѣ дл дочери воина нужна одежда? спросилъ онъ наконецъ.

— Странный вопросъ! отвѣчалъ капитанъ съ тѣмъ же выраженiемъ лица.

— У Бетси только одна юбка, если бѣдняжка не замерзнетъ до моего возвращенiя.

— Красный воинъ пришлетъ одежду, сазалъ начальникъ и шепнулъ нѣсколько словъ на ухо ближайшему индѣйцу, который однимъ прыжкомъ исчезъ въ кустарникахъ.

— Ну, если вы намѣрены прислать матерiю, за которую я было–поѣхалъ, то избавите меня отъ труда и издержекъ. Не забудьте только башмачки и чулочки, и мокассины, какъ вамъ заблагоразсудится, прибавилъ капитанъ, поворачивая лошадь, чтобы избавиться отъ опаснаго сосѣдства.

Но индѣецъ сдѣлалъ ему знакъ, который заставилъ его остановиться.

— Отъ вигвама бѣлаго человѣка, сказалъ онъ, ведетъ много путей къ бѣлымъ его братьямъ, и и языкъ его очень кривъ; но глаза и уши краснаго начальника широко открыты. Если красные воины встрѣтятъ его или его братьевъ на этихъ путяхъ, то они снимутъ шкуру съ головъ его жены и дѣтей.

— Однако чортъ возьми, сказалъ капитанъ смѣясь, — вы не захотите же запереть меня съ женою и дѣтьми въ моемъ собственномъ домѣ, тогда какъ на сторонѣ столько дѣла: нужно закупать ромъ, сдавать мѣха, и есть тысячи другихъ занятiй.

— Пусть бѣлый человѣкъ отправляется за ромомъ, чтобы обманывать краснаго воина и убивать въ немъ силу, возразилъ индѣецъ съ горькою усмѣшкою: но онъ до тѣхъ поръ не увидитъ своего бѣлаго брата, къ которому теперь ѣдетъ, пока мѣсяцъ не измѣнится три раза. Да и тогда пусть онъ не забудетъ придержать свой языкъ.

Сказавъ это, индѣецъ повернулся къ нему спиною и исчезъ въ кустарникахъ. Нашъ капитанъ нѣсколько секундъ смотрѣлъ ему въ слѣдъ, пробормоталъ нѣсколько «damn» и тяжело превелъ духъ, какъ человѣкъ избѣгнувшiй большой опасности; потомъ медленно повернулъ коня и поѣхалъ домой.

На обратномъ пути онъ имѣлъ довольно времени для размышленiя объ этомъ странномъ начальникѣ. Не подлежало, казалось, никакому сомнѣнiю, что индѣйцы намѣрены были предпринять что–то ужасное. Но гдѣ именно должна была разразиться туча и какъ отвратить ее — этого онъ никакъ не могъ сообразить. Нечего было и думать о томъ, чтобы извѣстить Макъ–Леллана.

— Да еслибы мнѣ и удалось предувѣдомить его, разсуждалъ онъ самъ съ собою, — что тогда? отъ Макъ–Леллана до полковника Гаукинса еще добрыхъ двѣсти миль, и пока дойдетъ до него печальное известiе, ударъ ужь будетъ нанесенъ, и шкуры содраны съ головъ нашихъ, прибавилъ онъ тише.

— Я и такъ удивляюсь, прибавилъ онъ, невольно почесываясь: какъ у меня голова осталась на плечахъ. Однако, — продолжалъ онъ, — еслибы краснокожiе выбрали насъ своими жертвми, то неужели бы они поручили намъ это дитя? Нѣтъ. Они разможжили бы его объ первое попавшееся дерево.

Таково было заключенiе капитана Копленда, и заключенiе это, какъ мы увидимъ впослѣдствiи, было довольно вѣрно. Его, правда, все еще искушали мысль о капитанѣ Макъ–Лелланъ, и неразъ устремлялъ онъ свои зоркiе соколиные зоры то направо, то налѣво; но между тѣмъ онъ приблизился уже къ дому, а голосъ жены, которая къ счастiю на раздѣляла въ такой степени его патрiотическихъ мыслей, скоро отвлекъ его отъ вторично попытки, и внушилъ ему намѣренiе, при настоящихъ обстоятельствахъ болѣ благоразумное: терпѣливо выжидать что будетъ дальше. Къ успокоенiю его мало содѣйстовало и то, что вскорѣ послѣ того индѣецъ исполнилъ свое обѣщанiе, приславъ довольно большой узелъ съ фланелью, разными бумажными матерiями и хорошенькими дѣтскими башмачками.

Такимъ образомъ прошло нѣсколько дней, не причинивъ нашему капитану никакихъ особенныхъ заботъ. Такого рода событiя были вообще нерѣдки, и если послѣдняя ночная сцена отличалась отъ другихъ подобныхъ приключенiй какою–то таинственностью, непонятною для залѣсца, то заботы о дѣтяхъ, разнообразныя полевыя и домашнiя занятiя и ежедневные гости не позволяли ему предаваться слишкомъ долго размышленiямъ, еслибы даже этому не мѣшала врожденная его апатiя. По происшествiи нѣсколькихъ нѣдель онъ былъ окончательно успокоенъ извѣстiемъ что гроза уже заразилась, но не надъ соотечественниками его, а надъ союзниками ихъ чоктавами (Сhoctaw)*), живущими около р. Миссисипи, на которыхъ напали всѣ соединенныя племена Криковъ и почти совершенно истребили ихъ. Прочитавъ въ газетахъ это известiе, капитанъ Коплендъ присовокупилъ: — пусть бы всѣ краснокожiе свернули другъ другу шею и содрали бы одинъ съ другаго кожу, этимъ они избавили бы насъ отъ труда! — Но желанiе это, хотя оно и было вполнѣ въ духѣ гражданъ Георгiи, по крайнему сожелѣнiю нашего трактирщика, не было раздѣляемо ценральнымъ прательствомъ, которое напротивъ всѣми мѣрами старалось возстановить миръ между обоими племенами.

Водворившаяся снова тишина возвратила и нашему капитану его прежнюю свободу, а съ нею и удобный случай снять завѣсу съ этого страннаго ночного приключенiя. Дѣйствительно онъ покушался объяснить эту загадку, хотя мы и должны прибавиь, что попытки капитана увѣнчались далеко не неблагопрiятными результатами, ибо онъ вспоминалъ объ нихъ не иначе какъ съ отвращенiемъ.

Все что можно было узнать отъ него, ограничивалось предположенiемъ, что прiемышъ его принадлежитъ къ семейству какого нибудь испанскаго или французскаго плантатора около р. Миссисипи. Больше не могъ или не хотѣлъ онъ ничего сказать и угрюмое «damn», которымъ онъ каждый разъ отвѣчалъ на подобный вопросъ, отнимало у всякаго любопытнаго дальнѣйшую охоту интересоваться судьбою ребенка; тѣмъ болѣе, что этотъ ребенокъ происходилъ по всей вѣроятности отъ племени, которое, за свое безусловное повиновенiе властямъ, не пользовалось особеннымъ уваженiемъ залѣсца, гордаго своею независимостiю. Нашъ капитанъ продолжалъ попрежнему продавать ромъ и виски, вымѣнивалъ ихъ на оленьи, лосинныя и бобровыя шкуры, и исключая ежегоднаго новаго прироста, съ нимъ не случилось ничего такого что заслуживало бы особеннаго вниманiя.

Такимъ образомъ прошло почти семь лѣтъ. Описанная нами хижина превратилась въ довольно обширный домъ, изъ оконъ котораго открывался пресесный видъ на роскошныя долины и на живописно извивавшуюся между ними рѣчку Кузу, берега которой, окаймленные цвѣтущими плантацiями, придавали всей мѣстности видъ уютности и благосостоянiя. Трактирщикъ нашъ сдѣлался мало по малу человѣкомъ съ вѣсомъ и значенiемъ.

Былъ прпелестный лѣтний вечеръ. Капитанъ съ своимъ семействомъ и сосѣдями сидѣли за ужиномъ, который, судя по количеству блюдъ, имѣлъ какое нибудь торжественное значенiе. Столь представлялъ безконечное разнообразiе самыхъ любимыхъ залѣскихъ лакомствъ, отъ которыхъ, мимоходомъ сказать, не отказался бы и гастрономъ съ болѣе утонченнымъ вкусомъ. Дикiя индѣйки, знаменитая медвѣжья лапа, фазаны, перепела, оленiй окорокъ, пироги и паштеты всѣхъ родовъ и видовъ, конфета и варенья всевозможныхъ сортовъ и названiй, затрудняли выборъ. На почетномъ мѣстѣ сидѣлъ худощавый молодой человѣкъ; по блѣдному лицу и восторженно–набожному взгляду въ немъ можно узнать методистскаго проповѣдника, котораго привлекло въ эту страну рвенiе къ распространенiю Евангелiя и который, по примѣру своихъ единовѣрцевъ, соединялъ должность проповѣдника съ должностiю школьнаго учителя. Въ продолженiи двухъ лѣтъ своего месiонерства, этотъ набожный ревнитель проводилъ ежегодно по четыре мѣсяцапосреди трехъ главныхъ племенъ Криковъ. Срокъ, который онъ самъ себѣ назначилъ для пребыванiя у верхнихъ Криковъ, пришолъ къ концу, и онъ прощался теперь съ своими соотечественниками, съ тѣмъ чтобы навсегда оставить сосѣднее индѣйское поселенiе Кузу, въ которомъ онъ жилъ послѣднее время. Рядомъ съ нимъ сидѣла дѣвочка, которая лѣтъ за семь передъ тѣмъ какимъ чуднымъ образомъ сдѣлалась членомъ этого семейства. Что–то неизъяснимо нѣжное, и въ то же время благородное и разумное, изображалось въ дѣтскихъ чертахъ этой дѣвочки; ясные взоры ея задумчиво и съ какою–то грустью были устремлены на страждущее, болѣзненное лицо пастора. Очевидно онъ и самъ былъ обворожонъ этимъ милымъ созданiемъ и впродолженiи ужина много занимался ею. Нѣсколько разъ онъ собирался онъ собирался сказать, но всякiй разъ капитанъ Коплендъ перебивалъ его. Казалось у него лежало что–то на сердцѣ. Наконецъ онъ далъ знакъ, чтобы дѣвочка удалилась, и тотчасъ же вышла изъ комнаты, рука объ руку со своею подругою.

— И такъ вы не согласны на мое предложенiе, капитанъ? началъ пасторъ. — Не могу выразить вамъ, какое глубокое участiе я принимаю въ судьбѣ этого бѣднаго созданiя. Въ продолженiе послѣднихъ четырехъ мѣсяцевъ, въ которые она посѣщала школу, она совершенно овладѣла всѣмъ моимъ существомъ. Не могу безъ горести подумать о разлукѣ съ нею. Я охотно возьму ее на свое попеченiе. Притомъ же она такого нѣжнаго сложенiя, что изъ нея никогда не выйдетъ сильной работницы, и вѣдь было бы ужасно, еслибы она досталась въ руки индѣйцевъ.

— Все это правда, возразилъ капитанъ, — но вы вспомните, что идѣецъ каждый годъ постоянно присылалъ по десяти бобровыхъ или медвѣжьихъ шкуръ за ея столъ и квартиру, и одѣвалъ ее, вы сами видите, какъ куколку. Хотя онъ и красная кожа, но все таки не могу располагать его собственностью.

— И вы никогда уже послѣ того не встрѣчали его? спросилъ мисiонеръ.

— Я видѣлъ его еще два раза, отвѣчалъ капитанъ такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ неохотно говоритъ объ этомъ  предметѣ. — Оба раза онъ былъ закутанъ въ свое синее шерстяное одѣяло; я видѣлъ его еще третiй разъ, въ лицо, но только издали, и мнѣ хотѣлось тогда чтобы онъ былъ отъ меня за сто миль. Всему этому причиной женское любопытство, — продолжалъ онъ, бросивъ многозначительный взглядъ на свою жену. — Я хотѣлъ отправиться къ полковнику Гаукинсу, чтобы поговорить съ нимъ о дѣвочкѣ, и если можно, напечатать объ ней въ газетахъ. Хотя я могъ свободно ѣхать и внизъ къ Нью–Орлеану и вверхъ къ Нашвилю, и вообще куда хотѣлъ; ктому же кромѣ жены никто не слышалъ ни слова о моемъ намѣренiи, но красная кожа пронюхала таки мою затѣю, несмотря на то, что выѣзжая изъ дому, я сдѣлалъ большой кругъ. Онъ далъ мнѣ проѣхать сорокъ миль по дорогѣ къ Милеждвиллю, и потомъ застрѣлилъ подо мною коня, какъ собаку. Да, дорого я поплатился за любопытство мистрисъ Коплендъ.

— И никто изъ индѣйцевъ не могъ вамъ дать никакого объясненiя? Вы говорите, что онъ самъ повѣсилъ кораллы на малютку. Нѣтъ ли на этомъ ожерельи какого нибудь таинственнаго знака?

— Да, правду сказать, чѣмъ меньше говорить объ этомъ, тѣмъ лучше, возразилъ капитанъ. — Дѣвочка эта француженка или испанка, повѣрьте мнѣ. Впрочемъ если вы желаете узнать побольше, то теперь какъ разъ представляется вамъ случай. Въ дворѣ, подъ навѣсомъ, лежитъ теперь одинъ изъ Криковъ.

— Мнѣ надобно его видѣть, сказалъ пасторъ, и не смотря на покачиванiе головы капитана, тотчасъ же вышелъ въ дверь, держа въ рукѣ стаканъ рому. Индѣецъ спалъ на соломѣ крѣпкимъ сномъ; возлѣ него лежалъ его карабинъ. Едва только месiонеръ остановился передъ диаремъ, послѣднiй открылъ глаза и вскочилъ на ноги. Пасторъ сдѣлалъ ему знакъ, чтобы онъ послѣдовалъ за нимъ въ садъ, а самъ нѣжно поцаловавъ дѣвочку въ лобъ, взялъ ее къ себѣ на руки. Индѣецъ взглянулъ на дѣвочку, потомъ на кораловое ожерелье, и вдругъ лихорадочная дрожь стала пробѣгать по всѣмъ его членамъ. Онъ сталъ въ испугѣ понемногу отступать отъ ребенка и потомъ вдругъ съ крикомъ ужаса перелѣтелъ какъ стрѣла черезъ заборъ. Черезъ нѣсколько секундъ онъ исчезъ въ лѣсу.

Озадаченный мисiонеръ вошолъ опять въ домъ.

— Ну что, мистеръ Ловрингъ! сказалъ капитанъ, нахмуривъ лобъ. — Не потеряли вы еще охоты взять ребенка?

— Конечно нѣть, возразилъ мисiонеръ, — и если вы согласны, то я поговорю съ агентомъ.

— Нѣтъ, на это я не согласенъ, — сухо сказалъ капитанъ. — По крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока я здѣсь. Я долженъ сдержать свое слово, разумѣется пока я живу около Кузы. Но ужь я недолго здѣсь останусь. Меня такъ и тянетъ въ другое, болѣ спокойное мѣсто, и если я не ошибаюсь, то Крики опять расходились. Подымется страшная рѣзня, повѣрьте мнѣ. Говорятъ, начальникъ Оконiевъ опять возсталъ и намѣренъ соединиться съ ужаснымъ Текумзе. Два такихъ человѣка способны взбунтовать весь мiръ.

— Да, оба они опасные люди, возразилъ пасторъ.

— Когда я поселюсь около Миссисипи, который , слава Богу, принадлежить теперь намъ, а не этимъ ничтожнымъ испанцамъ, тогда они дѣлаютъ что хотятъ.

— Конечно! подтвердилъ мистриссъ Коплендъ. — Бѣдныя дѣвочка, она никогда не будетъ годна къ работѣ. Она такая неловкая, и какъ будто вовсе не для этого рождена. Можетъ быть изъ нея вышла бы хорошая швея или наставница: она шьетъ прекрасно, а читаетъ и пишетъ не хуже любого школьнаго учителя.

Добрая женщина намѣрена была еще дальше распространиться о способностяхъ своего прiемыша, какъ вдругъ со стороны сада раздался пронзительный крикъ испуга. Вслѣдъ затѣмъ несчастная дѣвочка, о которой только шла рѣчь, вбѣжала въ комнату блѣдная, дрожащая и упала передъ мисiонеромъ, обнмая его колѣни съ жалобными воплями и рыданiями.

Невыразимый ужасъ ребенка изумилъ и поразилъ всѣхъ присутствующихъ. Всѣ устремили на дверь неподвижные и испуганные взоры, какъ вдругъ дѣвочка съ крикомъ «вотъ онъ» грохнулась прямо на землю. Въ то же мгновенiе вошолъ въ комнату высокiй сухопарный инлѣецъ, окинулъ проницательнымъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ и опускался на стулъ. Судя по одеждѣ, это былъ одинъ изъ главныхъ начальниковъ. При сташной худобѣ онъ былъ колоссальнаго роста, и все въ немъ изобличало необыкновенную силу. На вискахъ и голыхъ рукахъ выступали жилы, почти въ палецъ толщиною и придавали ему скорѣе видъ бронзовой статуи, нежели живого существа. Но замѣчательнѣе всего въ этомъ необыкновенномъ человекѣ была его голова, украшенная, по древнему обычаю Мико или королей Оконiевъ, дiадемою изъ перьевъ. Лобъ его былъ чрезвычайно узокъ и оканчивался съ обѣихъ сторонъ двумя огромными скулами, образовавшими между узкимъ подбородкомъ и чрезвычайно тонкими губами двѣ глубокiя впадины, которыя придавали высохшимъ до невѣроятности чертамъ этого безплотнаго лица неописанное выраженiе хитрости, упорства и ума. Одежда замѣчательнаго человѣка заключалась въ камзолѣ изъ оленьей замши, вполнѣ покрывавшемъ широкую его грудь, въ коленкоровой охотничьей рубахѣ, наброшенной сверхъ комзола, и въ пестромъ набедренникѣ, который свѣшивался съ вампума, и только до половины покрывалъ его высохшiя бедра. Мокассины его были богато разукрашены. Въ правой рукѣ онъ держалъ карабинъ, а за поясомъ былъ заткнутъ боевой ножъ въ богатой серебряной оправѣ.

— Токеа! вскричалъ мисiонеръ, который, вслѣдствiе постоянныхъ своихъ странствованiй по индѣйскимъ владѣнiямъ, короче ознакомился съ различными племенами и ихъ начальниками, чѣмъ осѣдлый хозяинъ харчевни подъ вывѣскою индѣйскаго короля.

Капитанъ только было собирался поднести стаканъ къ губамъ; но при этомъ страшномъ имени, имени смертельнаго врага его соотечественниковъ, у него вдругъ прошла, казалось, и жажда. Онъ поставилъ стаканъ нетронутымъ на столъ и началъ разсматривать индѣйца съ ногъ до головы.

— Шесть лѣтъ и шесть зимъ, произнесъ послѣднiй послѣ нѣкотораго молчанiя, ушли и опять возвратились, съ тѣхъ поръ какъ мико Оконiевъ оставилъ свою дочь у бѣлаго своего брата. Теперь онъ пришолъ чтобы взять ее съ собою въ свой вигвамъ.

— Такъ это вы въ ту страшнюю ночь оставили у насъ бѣдную Розу, какъ называетъ ее нашъ проповѣдникъ? Но отчего же вы не сказали намъ вашего имени, или не взяли у насъ до сихъ поръ ребенка? Онъ стоилъ намъ не мало заботъ и страха. Ну что еслибы онъ какъ нибудь пропалъ?

— Бѣлымъ людямъ нужны только звѣриныя шкуры и земли краснаго воина; но они мало нуждаются въ начальникѣ красныхъ воиновъ и въ его расположенiи, возразилъ индѣецъ съ горькимъ презрительнымъ смѣхомъ. Еслибы дитя это пропало, то ты заплатилъ бы за него скальпами твоихъ дѣтей. А теперь красный начальникъ беретъ то что ему принадлежитъ.

— Неужели Розу, родители которой вѣроятно убиты вами, вы называете своею собственностью? произнесъ пасторъ съ такою твердостью и мужествомъ, что даже залѣсецъ пришолъ въ изумленiе.

Индѣецъ бросилъ на пастора взглядъ полный глубокаго презрѣнiя.

— Гдѣ же была бы теперь Бѣлая Роза, какъ ты ее называешь, если бы рука Токеа не удержала ту руку, которая хотѣла размозжить ея черепъ объ древесный пень? Кто для нея охотился, когда она еще не умѣла ходить? Кто посылалъ для нея бобровыя мѣха, а самъ пилъ воду? Молчи, продолжалъ онъ съ возрастающимъ отвращенiемъ; вы всѣ собаки! Языкъ вашъ говоритъ о вещахъ, которыхъ не знаетъ ваше сердце. Вы говорите намъ, чтобы мы любили своихъ ближнихъ, тогда какъ эти ближнiе отнимаютъ у насъ наши мѣха, нашъ скотъ, отбираютъ наши земли, выгоняютъ насъ въ пустыню.

— Мико Оконiевъ, безсташно продолжалъ месiонеръ, — вѣрно не захочетъ насильно отрвать бѣдную христiанскую сироту отъ ея вторыхъ родителей? Бѣлый отецъ будетъ огорчонъ этимъ; онъ охотно заплатитъ за нее.

— Совсѣмъ не нужно, вскричала мистрисъ Коплендъ, — мы съ радостью оставимъ ее у себя и даромъ. Гдѣ ѣдятъ двѣнадцать человѣкъ, тамъ вѣрно тринадцатый не умретъ съ голоду.

— Конечно нѣтъ, прибавилъ нѣсколько тише капитанъ Коплендъ; но вдругъ онъ остановился, замѣтивъ, что индѣецъ гордо сдѣлалъ ему знакъ, чтобы онъ молчалъ.

— Мико Огонiевъ, произнесъ онъ съ достоинствомъ, — никогда уже не увидитъ бѣлаго отца. Путь его далекъ, сердце его жаждетъ свободы; онъ будетъ искать ее тамъ, гдѣ еще не была нога бѣлаго человѣка. Ему нужна его дочь, чтобы варить ему дичь и шиь охотничью рубаху и мокассины.

При этихъ словахъ онъ отворилъ дверь и въ комнату вошло нѣсколько индѣйцевъ съ двумя дѣвушками.

— Канонда! вскричалъ мисiонеръ, протягивая руку одной изъ послѣднихъ. Индiанка подошла къ пастору, скрестила на груди руки, и смиренно наклонила голову.

— Такъ ты хочешь насъ оставить? продолжалъ мисiонеръ.

Дѣвушка не произнесла ни слова. Начальникъ махнулъ рукою и тотчасъ же вторая дѣвушка взяла къ себѣ на руки дрожащую Розу, набросила на нее коверъ, нижнiе концы котораго она отдала въ руки первой дѣвушки, а верхнiе  два конца натянула себѣ на плечи и связала ихъ узломъ. Потомъ она обвязала широкою лентою ноги дѣвочки, отчего послѣдняя невольно поднялась выше и принуждена была охватить рученками шею индiанки.

Мисiонеръ и жена капитана смотрѣли со слезами на глазахъ какъ бѣдная малютка, окаменѣлая со страха, позволяла вязать себя какъ жертва, не издавая ни малѣйшаго звука. Первый изъ нихъ подошолъ къ носильщицѣ  и сказалъ ей кроткимъ, дрожащимъ голосомъ:

— Канонда, ты всегда была благородная дѣвушка, драгоцѣнная жемчужина. Поручаю этотъ нѣжный цвѣтокъ твоей сестринской любви и попеченiю. Хочеши ли ты быть ей матерью?

Индiанка кивнула головою.

— А эта книга, продолжалъ пасторъ, вручая ей карманную библiю, — пусть останется тебѣ и Розѣ въ знакъ памяти отъ вашего учителя. Храни всегда въ твоемъ сердцѣ того, который далъ тебѣ спасенiе.

Потомъ, положивъ руки на головы обѣихъ дѣвушекъ, онъ благословилъ ихъ. Обѣ онѣ съ ношею своею и индѣйцами вышли изъ комнаты; начальникъ остался одинъ.

— Мико Оконiевъ, произнесъ онъ съ достинствомъ, вставая съ своего мѣста, — заплатилъ за молоко, которымъ бѣлая женщина кормила его дочь. Теперь онъ заходитъ. Путь его далекъ, дорога его трудная; но сердце его устало отъ бѣлыхъ. Да не увидитъ онъ ихъ отнынѣ!

Сказавъ это, онъ повернулся спиною къ присутствующимъ и вышелъ изъ комнаты.

Глубокiй вздохъ вырвался въ одно время у всѣхъ присутствующихъ. Капитанъ Коплендъ первый пришолъ въ себя отъ своего изумленiя, и первый былъ съ состоянiи начать разговоръ. Изъ словъ его было видно, что онъ, собственно говоря, былъ  не совсѣмъ недоволенъ тѣмъ, что избавился наконецъ отъ заботы, которая, по его увѣренiю, стоила ему большихъ безсонныхъ ночей, нежели что нибудь другое во всю его жизнь.

Впродолженiи нѣсколькихъ часовъ общество терялось въ догадкахъ касательно плановъ индѣйскаго начальника, и потомъ разошлось, какъ это часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, съ нѣкоторымъ удовольствiемъ въ душѣ при мысли, что въ продолженiи нѣсколькихъ дней будетъ о чемъ говорить за обѣдомъ. Втеченiи нѣсколькихъ мѣсяцевъ капитанъ приправлялъ свой разговоръ разсказами о страшномъ индѣйцѣ и его дивно прекрасномъ прiемышѣ. Но мало по малу интересъ, а наконецъ и самое даже воспоминанiе объ этихъ событiяхъ исчезли въ массѣ различныхъ и многообразныхъ происшествiй и перемѣнъ, коснувшихся этого края.

Мы оставимъ теперь Георгiю и семейство нашего торговца и поведемъ читателя въ дальнюю сторону, гдѣ возьмемся за нить нашего разсказа, спустя нѣсколько лѣтъ послѣ описанныхъ нами событiй.

______

 

глава III

 

Откуда? и кто ты?

 

Мильтонъ.

 

На сѣверной оконечности Сабинскаго озера, посреди обширныхъ болотъ, густо поросшихъ тростникомъ и кипарисами, и постепенно опускающихся съ этой стороны къ озеру, возвышается между рѣками Сабиною и Начезомъ узкая полоса земли или перешеекъ. По мѣрѣ того какъ рѣки эти отдаляются другъ отъ друга, перешеекъ постепенно подымается и наконецъ представляетъ слегка покатую плоскую возвышенность, съ обѣихъ сторонъ которой обѣ рѣки катитъ свои прозрачныя и прелестныя воды къ темнозеленымъ массамъ кипарисовъ и пальметто, а оттуда въ Сабинское озеро, которое въ свою очередь передаетъ воды свои Мексиканскому заливу.

При видѣ этой необыкновенной мѣстности вамъ представляется, что причудливой природѣ какъ будто нарочно хотѣлось обозначить какъ можно явственнѣе границу двухъ могущественныхъ державъ, раздѣляющихся другъ отъ друга рѣкою Сабиною. Правый ея берегъ покрытъ чорнымъ, непроходимымъ лѣсомъ, который дотого заросъ огромными шипами, что даже преслѣдуемая лань или саваннскiй волкъ только весьма рѣдко въ состоянiи проникнуть въ глубь лѣса. Почва покрыта непроницаемымъ ковромъ вьющихся сорныхъ растенiй, подъ предательскимъ покровомъ которыхъ извиваются чорныя и пестрыя гремучiя змѣи, королевскiя головы и огромныя мѣдянки*), подстерегая дикихъ голубей, пересмѣшекъ, или чорныхъ бѣлокъ. Только весьма рѣдко этотъ непроницаемый мракъ прерывается какимъ нибудь незначительнымъ просвѣтомъ, и на этихъ просвѣтахъ глазамъ нашимъ предоставляется хаосъ гнiющихъ древесныхъ пней, вырванныхъ съ корнемъ однимъ изъ частыхъ торнадосъ, и сваленныхъ одинъ на другой въ видѣ какого–то искуственнаго укрѣпленiя. Эта дикая роскошь растительности достигаетъ высшихъ своихъ размѣровъ по близости кипарисной низменности; а далѣе по другую сторону болото принимаетъ уже совершенно иной характеръ: какъ будто по волшебному мановенiю заблудившiйся пловецъ видитъ себя вдругъ принесеннымъ въ одну изъ самыхъ очаровательныхъ мѣстностей Мексики, гдѣ склоняющiйся миртъ, великолѣпное тюльпанское дерево и пальма–кристи чередуются съ темною мангровою, и на возвышенiяхъ хлопчатое дерево и дикая смоковница зеленовато серебристыми вѣтвями отѣняютъ роскошные луга, покрытые самою нѣжною зеленью. Весь лѣсъ уподобляется огромной палаткѣ, затканной жасминомъ и дикою виноградною лозою: выростая изъ зимли, послѣдняя  прислоняется къ дереву, взвивается по немъ до самрй верхушки, спускается опять, съ тѣмъ чтобы обратиться къ ближайшему дереву, и переползая такимъ образомъ отъ мангровы къ мирту, отъ магнезiи къ папаву, отъ папава къ тюльпанному дереву, образуетъ собою огромную, безконѣчную бесѣдку. Широкая полоса, по которой Начезъ катитъ свои воды къ озеру, представляетъ взорамъ роскошно волнующееся поле шелестящихъ пальметто, раскинутое на полмили въ ширину, отъ лѣсу къ берегу рѣки, гдѣ мангрова и кипарисъ глубоко погружаютъ въ прозрачныя воды печальныя свои вѣтви. Зима никогда не касается этого восхитительнаго убѣжища; но въ теченiи такъ называемыхъ зимнихъ мѣсяцевъ сильные и продолжительные дожди переполняютъ рѣки и болота, приготовляя такимъ образомъ страшную работу для знойнаго полуденнаго солнца. Тогда изъ этого моря удушливыхъ испаренiй раздается страшный ревъ, звуки котораго приводятъ въ трепетъ и людей и животныхъ.

Но осень самое восхитительное время года въ этой райской странѣ, въ особенности поздняя осень или такъ называемое индѣйское лѣто, которое и сѣверѣ великой республики встрѣчаютъ всегда съ наслажденiемъ, какъ прощальную улыбку прелестной дѣвы.

Былъ одинъ изъ этихъ чудныхъ индѣйскихъ осеннихъ дней. Солце величественное и золотое, какимъ оно бываетъ только въ этой странѣ и въ это время года, склонялось за вершины деревъ, окаймляющихъ западные берега Начеза; лучи его стали уже принимать тѣ разноцвѣтные оттѣнки, которыми такъ возхищаются на западѣ, и которые изъ свѣтло–зеленаго преливаются въ золотистый, изъ пурпурового въ ораньжевый, смотря по тому, отражаются ли лучи отъ мирта или магнезiи, отъ пальмы–кристи или сотни другихъ дивно–великолѣпныхъ растенiй.

Не видно было ни облачка на темнолазоревомъ небесномъ шатрѣ; бальзамическое благоуханiе распространялось въ воздухѣ и наполняло атмосферу трепетно–сладостными ощущенiями, настроившими всѣ фибры къ жизни и наслажденью. Всюду царствовала таинственная тишина; только изрѣдка прерывалась она болтаньемъ попугая, свистомъ пересмѣшки, или шумомъ отъ быстраго взлета стаи водяныхъ птицъ, тысячами плававшихъ на широкой зеркальной поверхности Начеза и готовившихся къ зимнему отлету.

На узкой тропинкѣ, проложенной какъ будто нарочно самою природою между лѣсомъ и пальметовымъ полемъ, показалась женская фигура; весело подпрыгивая приближалась она къ небольшой прогалинѣ въ лѣсу, образовавшейся отъ вырванного съ корнемъ сикомора, и расположенной на самомъ концѣ тропинки.

Приблизившись къ этому пню, дѣвушка, чтобы перевести духъ, прислонилась къ одному изъ огромныхъ сучьевъ. Цвѣтъ ея кожи показывалъ индѣйское происхожденiе. Это была молодая дѣвушка лѣтъ двадцати, съ чрезвычайно интереснымъ, даже благороднымъ лицомъ. Прекрасный лобъ, чорные, почти плутовскiе глаза, тонко очерченные губы, какъ и вообще весь очеркъ подвижнаго ея лица, изобличали въ ней свободный, веселый характеръ, между тѣмъ какъ римскiй орлиный носъ придавалъ ей видъ рѣшительности и самостоятельности, которая выражалась также и въ ея походкѣ и въ одеждѣ.

Одежда эта далеко превосходила обыкновенный костюмъ индѣйскихъ дѣвушекъ, и отличалась столько же простотою, сколько и вкусомъ. На ней было коленкоровое платье безъ рукововъ, которое доходило почти до пятокъ. Волосу ея не свѣшивались съ головы въ безпорядкѣ, какъ это обыкновенно бываетъ у индiанокъ, а были собраны въ узелъ, и сдерживались на затылкѣ щегольскою гребенкою. Золотыя серьги, такiе же браслеты, и полусапожки, сшитые изъ алаго сукна съ одѣлкою изъ кожи аллигатора, довершали привлекательную наружность этой интересной дѣвушки. У пояса ея висѣлъ довольно длинный складной ножъ, а въ рукѣ она держала большую пустую корзину. Походка у нея была довольно странная; нельзя было сказать, чтобы она шла или бѣжала: это походило скорѣе на какое–то забавное подпрыгиванiе. Сдѣлавъ десять или двѣнадцать скачковъ она останавливалась, заботливо оглядывалась на тропинку и потомъ опять прыгала впередъ, съ тѣмъ чтобы черезъ нѣсколько прыжковъ опять остановиться и оглянуться снова. Задыхаясь она остановилась наконецъ около хлопчатниковаго дерева, между тѣмъ какъ взоры ея заботливо были устремлены на оставленную за собою тропинку.

— Роза! вскричала она поиндѣйски, и съ выраженiемъ легкаго нетерпѣнiя, сдѣлавъ опять шаговъ десять или двѣнадцать назадъ, и приближаясь къ другой дѣвушкѣ, которая въ эту минуту показалась въ извилинахъ тропинки.

— Роза, повторила она, — гдѣ же это ты пропадала?

При этомъ быстро опустилась на землю, скрестила ноги и сидя обхватила стоявшую передъ нею дѣвушку съ такою быстротою и гибкостiю, что движенiя эти казались перенятыми у змѣи.

— Ахъ! Бѣлая Роза ужь не та, какъ была прежде, — произнесла она жалобнымъ тономъ. Посмотри какъ поросла травою тропинка, по которой прежде такъ часто ступала твоя нога. Зачѣмъ Бѣлая моя Роза такъ печальна?

Въ жалобномъ голосѣ индiанки было столько трогательнаго, она обнимала подругу свою съ такимъ умоляющимъ видомъ, во всемъ ея существѣ выражалась такая безпредѣльная любовь боязливая заботливость, что дѣйствительно трудно было рѣшить близкое ли родство двухъ дѣвушекъ было причиною этого нѣжнаго участiя, или дивныя прелести дѣвушки, которую такъ трогательно ласкала индiанка и которая казалось едва только вышла изъ дѣтскаго возраста.

Прелестные темнокарiе глаза, осѣненные шелковистыми рѣсницами, то покоящiеся съ томнымъ и страстнымъ, въ то же время дѣтски нѣжнымъ выраженiемъ на умоляющей индiанкѣ, то вдругъ устремляющiеся въ даль, какъ будто ища чего–то неопределѣннаго, чего–то неизвѣстнаго ей; вздрагиванiе дѣвственной груди, нѣжный румянецъ, разлитый по прелестнымъ щекамъ; самыя формы, нѣжныя, почти воздушныя и въ то же время столь совершенныя и изящно упругiя, — все это принадлежало, казалось, возрожденной богинѣ любви. Съ другой стороны дѣтски спокойный взглядъ, благородно обрисованное чело, розовыя линiя рта, которыя, казалось, скорѣе намекали на коралловыя уста, чѣмъ обнаруживали ихъ, и что–то особенное во всей ея фигурѣ — придавали ей видъ такого высокаго благородства и спокойнаго достоинства, что малѣйшее чувственное помышленiе исчезало при ея приближенiи, и мысль невольно наполнялась благоговѣйнымъ восторгомъ. Темно–каштановые волосы падали длинным локонами на бѣлоснѣжныя, чудно очерченныя плечи и затылокъ. На ней было зеленое шолковое платье, которое скромно доходило до смыхъ ногъ ея, такихъ прелестныхъ, маленькихъ ногъ, какими когда либо могла похвалиться другая женщина на свѣтѣ. На этихъ ножкахъ были мокасины изъ алаго сукна, какъ у индiанки. Ея шею покрывалъ бѣлый шолковый платочекъ, завязанный узломъ, а на рукѣ она держала соломенную шляпу.

Это прелестноя дитя была та самая Роза, съ которою мы познакомились семь лѣтъ тому назадъ въ харчевнѣ подъ вывѣскою индѣйскаго короля. Взглядъ ея, полный любви, покоился въ грустномъ раздумьи на любимой подругѣ; слеза выкатилась изъ глазъ ея; наклонивъ голову, она поцаловала индiанку, нѣжно обвивъ ее своими руками.

Нѣсколько минутъ слышались только рыданiя обѣихъ дѣвушекъ. Наконецъ индiанка произнесла жалобнымъ голосомъ:

— Посмотри, грудь Канонды открыта дл печали Розы.

— Дорогая моя Канонда! прошептало милое дитя, и новый потокъ слезъ брызнулъ изъ  ея глазъ.

— О, скажи своей Канондѣ что печалитъ твое сердце? умоляла индiанка. Посмотри, — продолжала она и голосъ ея принялъ выраженiе мелодически–грустнаго напѣва, — посмотри, эти руки носили Бѣлую Розу, когда она была еще очень мала. На этихъ плечахъ она висѣла во время переправы черезъ великую рѣку*). На этой груди она отдыхала подобно водяной птицѣ, которая грѣется на солнцѣ на широкомъ зеркалѣ Начеза. Канонда день и ночь заботилась о Бѣлой Розѣ, какъ лань о своемъ дѣтенышѣ, чтобы отвратить отъ нея всякую опасность; а теперь, когда она выросла и стала Бѣлою Розою Оконiевъ, она хочетъ замнуть свое сердце. О, скажи своей Канондѣ, что такъ высоко подымаетъ твою грудь и заставляетъ тебя блѣднѣть и дрожать?

Роза — такъ будемъ отнынѣ называть это милое дитя — посмотрѣла съ минуту на свою подругу, и потомъ тихо произнесла:

— Что лежитъ у меня на сердцѣ? Развѣ Канонда не знаетъ? Конечно блѣдной Розѣ есть чего бояться?

— Ужь не великiй ли начальникъ соленыхъ водъ**) внушаетъ ей этотъ страхъ?

Роза поблѣднѣла, пошатнулась назадъ, и, громко рыдая, закрыла лицо обѣими руками.

Индiанка быстро вскочила съ земли, и, обхвативъ обѣими руками плачущую дѣвушку, тихо повлекла ее къ хлопчатному дереву, по стволу котораго извивалась виноградная лоза и, доходя пости до самой вершины, образовывала въ разныхъ мѣстахъ живописные фестоны, украшенные роскошными спѣлыми кистями.

— Какой скорбный путь дѣвы Оконiевъ! сказала индiанка послѣ нѣкотораго молчанiя, въ продолженiи котораго она собирала въ корзину виноградъ. Когда воины отправляются на охоту, мы несчастныя приводимъ печальные дни въ вигвамахъ, или обработываемъ землю. О, зачѣмъ Канонда не мужчина!

— А Эль–Соль? прошептала Роза съ меланхолическою улыбкою. Канонда не должна бы роптать.

Индiанка зажала ей одной рукою ротъ и другою погрозила ей.

— Да, отвѣчала она, — Эль–Соль великiй начальникъ, и Канонда обязана ему жизнiю; она будетъ приготовлять ему дичь, ткать ему охотничью рубаху и послѣдуетъ за нимъ съ легкимъ сердцемъ; а Бѣлая Роза будетъ слушать что сестра ея станетъ напѣвать ей въ уши. Эль–Соль скоро придетъ въ вигвамъ Оконiевъ, и тогда Канонда будетъ нѣжно шептать ему на ухо. Онъ великiй начальникъ и Мико выслушаетъ его рѣчь: онъ отошлетъ назадъ подарки, которые прислалъ начальникъ соленыхъ водъ и тогда Бѣлая Роза ужь не увидитъ его вигвама.

Роза покачала головою съ видомъ сомнѣнiя.

— Развѣ Канонда такъ мало знаетъ его отца? Буря сгибаетъ слабый тростникъ, но никогда она не согнетъ сребристаго ствола могучаго дерева. Она можетъ вырвать его съ корнемъ, сломить его во время нападенiя, но не согентъ никогда; Мико, — Прибавила она съ глубокимъ вздохомъ, — смотритъ на начальника соленыхъ водъ глазами воина, а не дѣвушки. Онъ обѣщалъ ему Розу, и бѣдная твоя сестра, — при этихъ словахъ легкая дрожь пробѣжала по всему ея тѣлу, — скорѣе умретъ, чѣмъ...

— Нѣтъ, нѣтъ, — ее индiанка, — Роза не должна умирать. Эль–Соль любитъ Канонду, и Мико Оконiевъ знаетъ, что онъ болѣе  могучiй воинъ, нежели начальникъ соленыхъ водъ.

— Но слушай! что это такое? вскричала она вдругъ, прислушиваясь по направленiю рѣки, со стороны которой послышался отдаленный шумъ.

— Что это такое? повторила за нею Роза.

— Можетъ быть аллигаторъ или медвѣдь, сказала индiанка.

Шумъ все еще продолжался.

— Канондъ! вскричала вдругъ Роза съ видимымъ безпокойствомъ; — неужели ты намѣрена опять охотиться за большою водяною змѣею? Но слова ея были напрасны. Съ быстротою лани индiанка бросилась въ густой тростникъ и вмигъ исчезла. Розѣ ничего больше не оставлось какъ отправиться вслѣдъ за нею чрезъ ломкiй тростникъ. Между тѣмъ какъ она съ трудомъ пробиралась сквозь частый камышъ, до нея вдругъ долѣтелъ крикъ, но это не былъ голосъ Канонды. Вслѣдъ затѣмъ послышалось паденiе въ воду тяжолаго тѣла, сопровождающееся непродолжительнымъ, но сильнымъ барахтаньемъ и плескомъ воды; потомъ все утихло.

Роза, запыхавшись, протѣснилась сквозь густой камышъ послѣ неимовѣрныхъ усилiй ей наконецъ удалось добраться до берега рѣки. Она глазами отыскивала индiанку между кипарисами и мангровами, которые далеко входили въ рѣку.

— Роза! вскричала индiанка.

— Канонда, отвѣчала молодая дѣвушка тономъ горькаго упрека, когда первая указала ей аллигатора, который въ предсмертныхъ судорогахъ бился еще въ тинѣ. Зачѣмъ ты такъ огорчаешь меня? Неужели Роза должна лишиться своей сестры, потомучто сестра непремѣнно хочетъ быть мущиною, и не можетъ отказаться отъ охоты на водяную змѣю?

— Да ты посмотри! возразила индiанка, показывая на глубокую рану въ затылкѣ аллигатора, и съ торжествомъ подымая къ верху окровавленный ножъ. Я всадила ему въ шею до самого черенка. Дочь Мико Оконiевъ умѣетъ сладить съ водяною змѣею; впрочемъ, — продолжала она равнодушно, — змѣя еще молода и уже закоченѣла, потомучто вода стала довольно холодна. Канонда слабая дѣвушка; но она могла бы еще поучиь бѣлаго юношу какъ надобно убивать водяную змѣю.

Произнося послѣднiя слова она посмотрѣла на одинъ изъ кипарисовъ, который стоялъ въ водѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ берега.

— Бѣлаго юношу? спросила Роза.

Индiанка съ многозначительнымъ видомъ приложила къ губамъ указательный полецъ, потомъ смыла кровь съ ножа своего и рукъ, и подошла къ кипарису. Лѣвой рукой она отстранила свѣшивавшiеся вѣтви, а открытую ладонь правой выставила впередъ, въ знакъ мира и дружбы; потомъ она указала на берегъ, къ которому сама направилась медленно, и не спуская глазъ съ кипариса.

Въ эту минуту вѣтви распахнулись и изъ нихъ вышелъ молодой человѣкъ, который съ осторожностiю сталъ приближаться къ берегу, протягивая руки къ ближайшему тростнику.

— Какъ онъ попалъ сюда? тихо спросила Роза Канонду, устремивъ глаза свои на юношу.

Индiанка молча указала на завязшую въ тростникѣ лодку, которую юноша, по всей вѣроятности, силился протиснуть сквозь эту ужасную густоту.

Молодому человѣку оставалось еще нѣсколько шаговъ до берега, какъ вдругъ онъ зашатался и едва не упалъ въ воду. Канонда успѣла подскочить еще во–время, чтобы предупредить нападенiе. Она осторожно повлекла его за собою и бережно прислонила къ береговому откосу. Тогда оъяснилась причина слабости незнакомца: аллигаторъ схватилъ его зубами поперегъ бедра и нанесъ ему страшную рану, изъ которой кровь лилась ручьями. Едва увидѣвъ это, индiанка вскочила на берегъ и сказала Розѣ:

— Твоекго бѣлаго брата укусила змѣя, и ты видишь, на Канондѣ ничего нѣтъ кромѣ платья.

При этихъ словахъ она сняла съ шеи шолковый платокъ, потомъ съ такою же быстротою стала отыскивать что–то на землѣ между травами, вырвала совсѣмъ съ корнемъ какой–то пучокъ, переломила колѣномъ молодую пальма–кристи и отдѣлила нѣжную клѣтчатку, находящуюся непосредственно подъ корою этого дерева. Потомъ она соскочила съ берега къ незнакомцу, заложила рану мягкими волокнами клѣтчатки, прикрыла сверху вырванными травами и потомъ обвязала его шейнымъ платкомъ. Все это было дѣломъ одной минуты; движенiя ея были такъ быстры и рѣшительны, что Роза, краснѣя, замѣтила тогда только отсутствiе своего платка, когда онъ очутился уже на бедрѣ незнакомца.

— А теперь давай сюда руки, милая сестра, сказала она Розѣ, которая все еще стояла на берегу, руками прикрывая грудь, легкiй трепетъ которой обнаруживалъ волненiе молодой дѣвушки. Индiанка стала выражать нѣкоторое нетерпѣнiе. Она молча указала на молодого человѣка, взяла его на руки и, съ помощiю своей подруги, вынесла на берегъ.

До сихъ поръ всѣ движенiя индiанки были быстры и рѣшительны, но тутъ она вдругъ сдѣлалась озабоченною и безпокойною. Едва успѣвши вынести юношу на берегъ, она снова вошла въ рѣку и стала внимательно разсматривать лодку; потомъ качая головою подошла къ незнакомцу, устремила на него пронзительный взглядъ и опять побѣжала къ лодкѣ. Вдругъ она обратилась къ Розѣ, и сказала ей на ухо нѣсколько словъ, отъ которыхъ смертельная блѣдность разлилась по лицу молодой дѣвушки. Она также подошла къ юношѣ, и устремила спытующiй взоръ на страждующiя его черты и помутившiеся глаза, въ которыхъ выражалось крайнее изнеможенiе. Онъ былъ, казалось, близокъ къ смерти. Труповидный цвѣтъ лица, впалыя щеки и глаза изобличали истыпанныя имъ страшныя лишенiя, продолжавшiяся, можетъ быть, цѣлыя недѣли. Онъ скорѣе походилъ на трупъ, выброшенный на берегъ морскими волнами, нежели на живое существо. Волосы его побѣлѣли отъ морской воды и висѣли прядями вокругъ лба и затылка, а цвѣтъ его одежды едва можно было различить. Впрочемъ онъ былъ повидимому еще очень молодъ; черты лица его, сколько можно разобрать, были очень прiятны, и, несмотря на крайнее изнеможенiе, все еще привлекальны.

Дѣвушки прислонили его голову къ кипарисовому дереву, сквозь вѣтви котораго солнечные лучи отражались на лицѣ его, и придавали этимъ страждущимъ чертамъ что–то необыкновенно поэтическое.

— Нашъ бѣлый братъ, произнесла индiанка тихимъ, почти боязливымъ тономъ, прибылъ въ каноэ начальника соленыхъ водъ; но онъ не изъ числа его воиновъ.

— Можетъ быть онъ то что они называютъ матросомъ, замѣтила Роза.

— Нѣтъ, сказала индiанка съ увѣренностiю. Взгляни–ка на его руки: онѣ едва ли больше моихъ, и нѣжны какъ руки дѣвушки; только соленая вода сдѣлала ихъ жолтыми.

— Можетъ быть онъ посланный, прошептала Роза съ видомъ сомнѣнiя.

Индiанка опять покачала головою.

— Посмотри, сказала она, онъ прибылъ сюда изъ соленыхъ водъ черезъ большое озеро, которое пьетъ воды нашей рѣки; но онъ не умѣетъ даже провести каноэ черезъ тростникъ. Онъ принялъ водяную змѣю за гнилой пень и наступилъ на нее, а она вонзила въ него свои зубы. Твой бѣлый братъ бѣжалъ отъ начальника соленыхъ водъ.

Она произнесла эти слова такъ рѣшительно и съ такою увѣренностiю, какъ будто сорвовождала незнакомца въ его необыкновенномъ путешествiи.

— Но неужели Канонда допуститъ, чтобы братъ ея окоченѣлъ посреди холодной ночи, или чтобы лихорадка лишила его жизни, тогда какъ онъ ни ей, ни ея близкимъ не дѣлалъ никогда никакого вреда?

— Сестра моя разсуждаетъ какъ бѣлая; но Канонда дочь Мико, отвѣчала индiанка съ нѣкоторою досадою; но вслѣдъ затѣмъ она схвтила Розу за руку, черты ея прояснились, и она прибавила тихо:

— Канонда выслушаетъ то что сестра ея хочетъ сказать въ пользу бѣлаго брата. Но мы должны сперва отнесть его въ дупло.

Обѣ дѣвушки подняли юношу и, схвативши его подъ руки, повлекли сквозь густой камышъ. Роза шла впереди и силилась протащить его сквозь пальметто, а индiанка поддерживала его сзади, заботясь преимущественно о томъ чтобы онъ не упалъ. Это было медленное и трудное шествiе. Потеря крови и прежнее изнуренiе дотого истощили силы молодого человѣка, что дѣвушки, напрягая всѣ свои силы, едва могли поддерживать его.

— Роза! вскричала вдругъ индiанка, подумай о сквавахъ*), о Мико; слѣды его черезъ мѣсяцъ еще будутъ видны.

Стройная, полувоздушная Роза прошла бы еще конечно безъ особенныхъ затрудненiй между безчисленными стебельками, стоявшими плотно одинъ возлѣ другого; но подъ тяжолыми и невѣрными шагами незнакомца, котораго дѣвушки протаскивали бокомъ, тростникъ ломался въ огромномъ количествѣ. Не достигли они еще и половины пальметтоваго поля, какъ уже юноша казалось былъ при послѣднемъ издыханiи. Силы оставили его совершенно, и двумъ дѣвушкамъ стоило неимовѣрнаго труда и усилiй, чтобы дотащить его до края поля.

Задыхаясь отъ усталости и напряженiя, онѣ наконецъ выбрались на чистое мѣсто. Роза, разбитая духомъ тѣломъ, опустилась на землю, у индiанки стало еще настолько силы, чтобы вытащить свою ношу изъ пальметто; тогда и она въ совершенномъ изнеможенiи бросилась на траву.

Послѣднiе лучи заходящего солнца позлащали еще вершины самыхъ высокихъ деревъ, нижнiя же вѣтви изчезали уже въ мерцающемъ полусвѣтѣ, когда Роза подошла къ индiанкѣ и вызвала ее изъ беспамятства словами: «солце уже низко». Индiанка вскочила и обѣ дѣвушки поспѣшили въ глубину лѣса, къ тому мѣсту, гдѣ начинается покатость къ рѣкѣ Сабинѣ; тамъ онѣ остановились передъ огромнымъ хлопчатнымъ деревомъ. Нѣсколько гигантскихъ виноградныхъ лозъ, въ могучихъ объятiяхъ которыхъ высохъ и умеръ этотъ древесный великанъ, все еще обхватывали и сжимали его своими блестящими красными вѣтвями и отпрысками; внутренность его съ безчисленными гнiющими зубцами, выдолбленная зубомъ времени, представлялась въ тысячи фантастическихъ образахъ и, нѣсколько уподобляясь готической часовнѣ, была такъ обширна, что въ ней свободно могли помѣститься человѣкъ двадцать. Заботливость, съ какою было вычищено это дупло, также какъ и находившiйся вблизи его соленый родникъ показывали, что дупло это служило индѣйцамъ мѣстомъ засады во время ночной охоты. Канонда осторожно приблизилась къ отверзтiю, также остоожно вошла внутрь дупла, и возвратилась съ известiемъ, что оно пусто. Тогда обѣ дѣвушки торопливо подошли  къ стоящему невдалекѣ кипарису и сорвали съ вѣтвей его нѣсколько охапокъ испанскаго моху, изъ котораго приготовили въ пещерѣ мягкое ложе. Индiанка подкатила къ входу дупла еще нѣсколько гнилыхъ пней, вѣроятно для того, чтобы предохранить его отъ ночного посѣщенiя медвѣдей или пантеръ.

— Вотъ такъ хорошо, сказала она, когда приготовленiя эти были окончены, обхвативъ Розу рукою и подходя съ нею къ незнакомцу.

Не медля ни минуты, индiанка просунула лѣвую руку подъ оба бедра раненаго и сдѣлала знакъ Розѣ, чтобы она взяла эту руку, межде тѣмъ какъ правою поддерживала спину незнакомца. Роза покраснѣла.

— Неужели Бѣлая Роза боится дотронуться до своего брата, за жизнь котораго она только что просила? сказала Канонда съ легкимъ упрекомъ.

Вмѣсто отвѣта Роза схватила руку индiанки, и обѣ онѣ подняли больного; крѣпко держа другъ друга за руки онѣ внесли его въ дупло, и бережно опустили на приготовленное ложе. Индiанка нагнулась надъ нимъ, и прошептала:

— Когда земля покроется мракомъ, Канонда придетъ къ своему брату и вольетъ бальзамъ въ его раны.

Но слова ея, какъ и надо было ожидать, не коснулись слуха незнакомца, въ которомъ кромѣ слабаго дыханiя не обнаруживалось пости уже никакихъ признаковъ жизни.

Вершины деревъ освѣщены были еще яркимъ багровымъ отблескомъ, а на землю ложилась уже густая тѣнь, когда обѣ дѣвушки опять возратились къ тому мѣсту, гдѣ собирали виноградъ. Быстро схвативъ наполненныя корзины, онѣ пошли назадъ по извѣстной уже намъ тропинкѣ, по которой мы спѣшимъ опередить ихъ, чтобы ввести нашего читателя въ совершенно новый для него мiръ.

______

 

глава IV

 

О, если бъ я могъ позабыть чѣмъ я былъ,

Или не думать о томъ что я теперь!

 

Шекспиръ.

 

Недалеко отъ того мѣста, гдѣ происходило описанное нами событiе, открывалась обширная прогалина, которая тянулась мили на три вдоль берега и имѣла около полумили ширины между лѣсомъ и рѣкою. Эта рогила была прежде пальметтовымъ полемъ и составляла часть той длинной полосы, которая, какъ мы уже замѣтили, тянется вдоль праваго берега рѣки Начеза, и съ другой стороны окаймляется, какъ будто рамою, гигантскими стволами первобытныхъ лѣсовъ. Очевидно прогалина эта образовалась отъ сожженiя густого пальметтоваго тростника, мѣсто котораго замѣнилъ коверъ изъ самой роскошной луговой коры, съ великолѣпными группами деревъ; между ними кое–гдѣ извивались неправильныя живыя изгороди изъ миртъ, мангровъ, пальмъ и тюльпанныхъ деревъ, придавая цѣлому видъ прелестнаго парка съ клумбами и просвѣтами. Мѣстами извиваясь между сребристо–зелеными вѣтвями сикоморъ и хлопчатныхъ деревъ, подымались облачка дыма, доказывавшiя присутствiе человѣческаго жилья; а всматриваясь пристальнѣе, внутри самыхъ группъ можно было видѣть по одной или понѣскольку хижинъ, мирно прислонившихся къ какому нибудь дереву, и окружонныхъ небольшими плантацiями табаку и пшеницы. Нѣсколько выше число ихъ постепенно увеличивалось, такъ что всѣхъ хижинъ можно было насчитать болѣе пятидесяти.

Въ расположенiи и архитектурѣ этихъ жилищъ не представлялось особеннаго порядка. Замѣтно было, что при сооруженiи ихъ руководилъ нестолько эстетическiй вкусъ, сколько какая–то безпечность, и по всему было видно, что строители не давали себѣ особеннаго труда. Они довольствовались самыми незатѣйливыми строевыми метерiалами, и употребляли ихъ въ такомъ видѣ, въ какомъ произвела ихъ сама природа. Хижины эти были сколочены изъ сучьевъ и вѣтвей хлопчатиковаго дерева, а отверстiя заложены испанскимъ мохомъ (Тillandsea). Вмѣсто драницъ (Clapboards), которыми обыкновенно покрываются жилища бѣдныхъ жителей на западъ отъ Аппалахскихъ горъ, здѣсь употребили въ дѣло пальметтовый тростникъ, что придавало цѣлому необыкновенно привлекательный видъ сельской простоты. Самыя жилища большею частiю не имѣли оконъ и получали свѣтъ черезъ дымовое отверстiе или черезъ дверь, завѣшанную буйволовою кожею, которая днемъ закидывалась на плоскую кровлю. Но главная прелесть этой деревушки заключалась нестолько въ архитектурѣ ея, сколько во множествѣ клумбъ, въ которыхъ эти живописныя хжины ютились наподобiе гнѣздышекъ: мѣра, вѣроятно тѣмъ болѣе необходимая, при чрезвычайномъ зноѣ лѣтнихъ мѣсяцевъ, что страна эта, какъ извѣстно, составляетъ предѣлъ между сѣверною и южною половинами западнаго полушарiя. Не менѣе заслуживала вниманiя необыкновенныя чистота деревушки, весьма много способствовавшая увеличенiю прiятнаго впечатлѣнiя. И дѣйствительно это былъ прелестный уголокъ, что и теперь еще можно было видѣть изъ оставшiхся развалинъ. Широкое зеркало Начеза, который на этомъ мѣстѣ свободно и быстро катитъ свои воды къ озеру; рядъ темныхъ кипарисовъ и мангровъ, окаймляющихъ оба берега и отражающихъ колосальный свой образъ въ прозрачныхъ водахъ  могучей рѣки; многочисленныя группы деревъ, подъ которыми, какъ будто разбросаны прелестныя отшельническiя хижины; наонецъ вся эта широкая полоса, ограниченная съ двухъ сторонъ роскошно–волнующимися пальметтовыми полями, а съ третьей исполинскою стѣною первобытнаго лѣса, все это придавало мѣстности видъ плѣнительной пустыни.

Обитатели этого уединеннаго мѣстечка были можетъ быть, съ нѣкоторыми конечно исключенiями, не такъ привлекательны по своей наружности; но по оригинальности своей они заслуживаютъ тѣмъ не менѣе особаго вниманiя. Передъ крайними хижинами видна была группа существъ, которыя по блестящему темнокрасному цвѣту кожи,  забавнымъ тѣлодвиженiямъ, можно было принять за стадо обезьянъ. То они прыгали черезъ изгороди и кусты, подобно стаду этихъ животныхъ, то извивались какъ змѣи и скатывались по склону берега съ такимъ проворствомъ и быстротою, что человѣческому взору почти невозможно было слѣдить за ними. Нѣсколько дальше, въ центрѣ деревушки, виднѣлись группы болѣе взрослыхъ юношей, занятыхъ воинскими упражненiями. Они плясали въ эту минуту танецъ лазутчиковъ, который состоялъ въ томъ, что одна партiя ползкомъ подвигалась впередъ по травѣ, наподобiе клубка змѣй, межде тѣмъ какъ другiе на значительномъ отъ нихъ разстоянiи бросались на землю, и, плотно приложивъ къ ней голову, съ большимъ вниманiемъ прислушивались къ движенiямъ своихъ противниковъ, приближались къ нимъ ползкомъ, извиваясь въ травѣ, и вдругъ бросались на нихъ. Когда эта воинственная игра, которая чрезвычайно изощряетъ чувства, повторилась нѣсколько разъ, они устроили такъ называемые индѣйскiе ряды, и съ угрожающими жестами двинулись другъ противъ друга на дѣствительный бой. Махая своими тупыми деревянными томогауками, и отвѣшивая другъ другу страшные удары, они пришли въ необыкновенное движенiе: сталкивались, опять отскакивали, обращаясь въ бѣгство, изгибались подъ ударами или уклонялись отъ нихъ съ самыми неловкими, неуклюжими и въ то же время самыми грацiозными тѣлодвиженiями. Но со стороны остальныхъ обитателей деревушки не было замѣтно ни малѣйшаго любопытства или участiя къ этимъ играмъ. Совершенная апатiя съ одной стороны и величайшая дѣятельность физическихъ силъ съ другой представляли контрастъ тѣмъ большiй, что то и другое было совершенно естественно и непринужденно. Передъ открытыми хижинами сидѣло нѣсколько сквавъ съ своими дочерьми; онѣ шелушили кукурузу, трепали конопель и складывали табакъ. На наружныхъ стѣнахъ хижинъ, въ небольшихъ деревянныхъ или лубяныхъ корытцахъ, висѣли дѣти, безъ всякой другой одежды, кромѣ полоски коленкора вокругъ бедеръ; руки и ноги ихъ были пристегнуты къ корытцамъ буйволочными ремнями: обукновенный способъ индѣйцевъ на всю жизнь сохранить дѣтей своихъ въ прямомъ положенiи, которое такъ характеризуетъ этихъ дикарей и ихъ побѣдителей, американцевъ.

Недалеко отъ верхняго конца поселенiя стояли двѣ хижины большого размера; съ перваго взгляда можно было принять ихъ за деревянныя школы или молельни, устраиваемыя въ нашихъ залѣсьяхъ.

Обѣ эти хижины подобно другихъ прислонены были къ сикоморамъ, но отличались отъ всѣхъ остальныхъ своею величиною и чистотою отдѣлки; онѣ были окружены бесѣдками изъ пальмъ и мангровъ, и передъ дверьми ихъ находились довольно обширныя дерновыя лужайки. Передъ одною ихъ этихъ хижинъ на самой серединѣ лужайки сидѣло на корточкахъ человѣкъ пятьдѣсятъ индѣйцевъ, окружонныхъ облаками абачнаго дыма, выходившаго изъ чубуковъ длиною отъ трехъ до пяти футовъ, которыми всѣ они были вооружены. Одежда ихъ состояла ихъ коленкоровой охотничьей рубахи, открытой спереди и выставлявшей обнажонную грудь до самаго вампума. Набебренная рубашка, прикрѣпленная къ послгднему доходила до колѣнъ, а на рмнѣ черезъ плечо висѣлъ табачный кисетъ. Волосы на головѣ не были выстрежены, и ни на одномъ изъ нихъ не было такъ называемаго Scalpingtuft*). Хотя собранiе это было повидимому случайное, и бесѣда дружеская, но они очевидно заняли мѣста по чинамъ и заслугамъ: внутренiй полукругъ былъ занятъ старшими, между тѣмъ какъ младшiе образовали вокругъ нихъ второе и третiе полукружiе. Въ самой серединѣ этой дуги сидѣлъ старикъ, на котораго взоры всего собранiя были обращены съ какимъ–то особеннымъ выраженiемъ довѣрiя и почтенiя: замѣчательная наружность его, равно какъ и знаки особеннаго къ нему уваженiя, ясно показывали, что это главный предводитель племени.

Трудно было представить себѣ что нибудь замѣчательнѣе этого человѣка: тѣло его составляли, казалось, однѣ только да кожа; всѣ мясистыя, болѣе грубыя части совершенно высохли и ничего не осталось кромѣ жилъ и мускуловъ; открытая спереди охотничья рубаха показывала необыкновенно широкую грудь; она дотого была изборождена страшно глубокими рубцами и ранами, что походила на изрубленную доску. На лицѣ его изображалась мрачная стоическая важность, и въ то же время какая–то покорность судьбѣ, которая придавала его гордымъ и высохшимъ чертамъ рѣзкiй отпечатокъ тяжолыхъ испытанiй и страшныхъ душевныхъ скорбей. Семь лѣтъ изгнанiя, и паденiе его племени, призвели эти перемѣны въ Мико Оконiевъ. Онъ сидѣлъ съ поникшею на грудь головою и былъ погружонъ въ глубокiя думы.

— И такъ народъ нашъ лишился опять половины своей земли, сказалъ одинъ изъ старыхъ индѣйцевъ, сидѣвшихъ въ внутреннемъ полукружiи; онъ произнесъ эти слова съ такимъ ударенiемъ, что ихъ можно было принять и за вопросъ и за замѣчанiе.

Мико помолчалъ нѣсколько времени потомъ, не перемѣняя положенiя, возрозилъ густымъ горловымъ басомъ, и съ такимъ достоинствомъ, которое казалось не допускало никакого сомнѣнiя.

— Лось можетъ трижды пробѣжать между восходомъ и закатомъ солнца, черезъ всю землю нашего народа.

У индѣйца, предложившаго вопросъ, вырвался глубокiй стонъ. Онъ всунулъ руку въ кисетъ, вынулъ оттуда нѣсколько листковъ табаку, изрѣзалъ его на мѣлкiе кусочки, перетеръ нѣсколько разъ между обѣими ладонями и набилъ свою трубку; потомъ онъ закурилъ ее съ помощью огнива, опустилъ на землю и окружилъ себя облаками дыма.

— И святая земля обагрилась кровью красныхъ воиновъ спросилъ другой.

— Могилъ убитыхъ въ двадцать разъ больше нежели глазъ мой видитъ тередъ собою оконiевъ, отвѣчалъ Мико тѣмъ же печальнымъ тономъ. — Трупы ихъ лежали на землѣ подобно опавшимъ листьямъ деревъ: длинные ножи и оружiя бѣлыхъ глубоко вонзились въ ихъ тѣла. Никогда уже Крики не будутъ въ силахъ вырвать изъ земли свои томогауки.

— Но, продолжалъ онъ, поднявъ голову и лицо его приняло какое–то особенное выраженiе, между тѣмъ какъ чорные, жгучiе глаза метали молнiи, — Токеа предсказывалъ это своимъ братьямъ, когда онъ говорилъ съ ними семь и семью семь лѣтъ тому назадъ. Послушайте, вотъ его слова: «Бѣлыхъ людей теперь мало, сила ихъ подобна силѣ виноградной лозы, обвивающей наши деревья. Одного хорошо направленнаго удара томогаукомъ достаточно, чтобы срубить слабую лозу, и избавить дерево отъ этого гибельнаго растенiя. Если же вы только десять лѣтъ оставите его въ покоѣ, то оно пробѣгами своими обовьетъ деревья, задушитъ ихъ въ предательскихъ своихъ обятiяхъ, и дерево должно погибнуть. Узнайте въ этихъ виноградныхъ лозахъ — бѣлаго человѣка: онъ прибылъ слабымъ и былъ еще слабъ, когда Токеа въ первый разъ поднялъ томогаукъ; какъ лозы задушиваютъ деревья, такъ и они задушатъ насъ своей огненной водой*), и убьютъ насъ своими длинными ножами, и съѣдятъ насъ своимъ ненасытнымъ голодомъ. И всего хлѣба нашихъ полей и дичи нашихъ лѣсовъ недостанетъ, чтобы наполнить ихъ вѣчно пустые желудки, и красный воинъ принужденъ будетъ отступать имъ во всемъ.» — Все это сбылось, продолжалъ старикъ торжественнымъ тономъ. — Еще разъ предостерегалъ ихъ Мико семь лѣтъ тому назадъ; это было послѣднее его предостереженiе. Онъ отправилъ въ то время пословъ къ великому Текумзе, чтобы скрѣпить союзъ между обоими племенами. Послы его курили Калюметъ*) съ великимъ начальникомъ, и онъ обѣщалъ напасть на враговъ, какъ только Мускоджи подымутъ бранный крикъ. Но братья наши между Мускоджами закрыли глаза и уши передъ Мико, и думали что Токеа хочетъ только посѣять сѣмена раздора между своими братьями и бѣлыми!

— Да! произнесъ онъ съ достоинствомъ, послѣ нѣкотораго молчанiя. Токеа дѣйствительно намѣренъ былъ посѣять это сѣмя раздора; онъ старался разорвать эту коварную цѣпь дружбы, которая не соединяла красныхъ съ бѣлыми, а приковывала ихъ къ бѣлымъ. Да, онъ хотѣлъ посѣять сѣмя раздора, чтобы оно взошло и исребило общаго врага, вытѣснило его навсегда изъ земли нашихъ предковъ, по которой мы скитаемся теперь какъ безпрiютные бѣглецы. Но Мускоджи думали, что Мико измѣнникъ, и коварный языкъ братьевъ, который любитъ огненную воду и кораллы Енгизовъ**), больше чѣмъ свободу, передалъ его слова бѣлому отцу, и Токеа долженъ былъ покинуть землю своихъ предковъ, чтобы не быть выданнымъ врагамъ своего народа. Великiй Духъ ослѣпилъ красныхъ воиновъ, такъ что они уже не узнавали истинныхъ своихъ братьевъ, а въ Мико Оконiевъ видѣли своего врага. Они позволили Енгизамъ распространиться по всей странѣ, и когда Енгизы стали многочисленге буффалоэ***) на нивахъ великихъ Куманчи (Сumanchees)****), тогда только эти глупцы подняли бранный крикъ, и были разбиты и уничтожены.

Глухiе стоны поднялись въ собранiи и продолжались нѣсколько времени. Токеа продолжалъ:

— Побѣлѣвшiя ихъ кости покрыты теперь землею и кровь уже смыта дождемъ; владѣнiя ихъ отняты и на рѣкахъ ихъ уже не плывутъ каноэ. Лошади бѣлыхъ рыщутъ теперь по широкимъ дорогамъ въ лѣсахъ нашихъ, заселенныхъ торгашами и истребляемыхъ ихъ разрушительною рукою. Что уцѣлѣло отъ пуль и длинныхъ ножей, то сокрушитъ окончательно кривой ихъ языкъ и огненная вода. Токеа видѣлъ святую землю, видѣлъ сожженныя  и разрушенныя селенiя своего народа; видѣлъ братьевъ своихъ: какъ свиньи валялись они передъ домами съ раскашенными вывѣсками; ружья ихъ и томогауки выпачканы были грязью, а сами они служили предметомъ насмѣшекъ и поруганiй черныхъ  невольниковъ!

Послѣднiя слова онъ проговорилъ или скорѣе выжалъ изъ себя съ какою–то белѣзненною яростiю. Глухой вой вырвался у слушателей. Старикъ продолжалъ:

— Черезъ лѣса, въ которыхъ Токеа охотился нѣкогда какъ начальникъ, какъ могущественный Мико, онъ долженъ  былъ прокрадываться какъ воръ, въ темнотѣ, когда солнце скрывалось за горами. Онъ  видѣлъ какъ народъ его, цвѣтъ краснаго племени, валялся въ грязныхъ лужахъ, въ навозѣ.

Сказавъ это, онъ снова опустилъ голову на грудь и закрылъ лицо обѣими руками. Послѣдовало глубокое молчанiе.

— Великiй Мико не держалъ рѣчи къ своимъ братьямъ? Спросилъ другой индѣецъ.

Начальникъ поднялъ голову и нѣсколько секундъ смотрѣлъ на него съ выраженiемъ, полнымъ достоинства.

— Развѣ братъ мой забылъ, произнесъ онъ наконецъ, — Что красныя братья наши по ту сторону великой рѣки, сами разорвали союзъ, связывавшiй ихъ съ Токеа и его воинами? развѣ онъ забылъ, что они измѣнили Токеа и его воинамъ, и принудили ихъ оставить землю отцовъ своихъ? Только глупецъ говоритъ два раза. Семь лѣтъ тому назадъ, когда еще не поздно было взяться за томогаукъ, братья его закрыли  свои уши; а теперь Мико закрылъ свои уста. Когда онъ въ послѣднiй разъ видѣлъ могилу отцовъ своихъ, языкъ его былъ связанъ, потомучто сердце находилось съ вѣрными воинами. Но скоро придетъ то время, когда мускоджiевъ выгонятъ бѣлые изъ послѣднихъ ихъ владѣнiй, точно такъ же какъ они перегнали лосей и оленей черезъ великую рѣку, и мускоджи раскинутъ свои вигвамы на этой сторонѣ великой рѣки; тогда Токеа протянетъ имъ свою раскрытую руку, и приметъ ихъ. Вигвамъ его будетъ открытъ для нихъ. У воиновъ его есть довольно дичи и хлѣба, а дѣвушки умѣютъ ткать охотничьи рубахи. Онъ раздѣлитъ съ пришельцами то что у него есть, и тогда опять сомкнется разорванная цѣпь союза.

Громкiе, но почтительные возгласы, съ которыми приняты были слова Мико, произвели на него, казалось, болѣзненное впечатлѣнiе; не произнося ни слова онъ склонилъ голову на грудь и снова погрузился въ мрачныя думы.

Величественно опускалось солнце за лѣса западнаго берега Начеза; широкiй поясъ восточнаго берега сiялъ еще тысячами великолѣпныхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ. Золотисто–багровый отливъ на вершинахъ деревъ переходидъ постепенно въ сѣрый полумракъ, серебристое зеркало водъ сѣдаго Начеза  приняло синiй оттѣнокъ, — природа приготовлялась повидимому къ отдохновенiю, — спокойно, мирно, торжественно. Мико бросилъ послѣднiй взглядъ на дрожавшiе, какъ будто медлившiе лучи солнца, которые постепенно слабѣя, мало по малу сливались другъ съ другомъ. Ноги его, сложенныя крестообразно, начали медленно раздвигаться; упираясь пятками въ землю безъ помощи рукъ онъ поднялся тихо и безъ помощи рукъ онъ поднялся тихо и безъ всякаго усилiя. Движенiе это было знакомъ всеобщаго разставанiя. Всѣ поднялись точно такимъ же образомъ и съ перваго разу казалось, какъ будто они выросли изъ земли.

Начальникъ направилъ шаги свои къ стоявшему за бесѣдкою домику, который, какъ вы уже замѣтили, отличался отъ прочихъ своею величиною, равно какъ и тѣмъ, что у него были окна и двери. Вошедши въ домикъ, Мико затворилъ за собою дверь. Внутренность этого жилища состояла изъ двухъ небольшихъ комнатъ, раздѣленныхъ занавѣсомъ изъ ковра. Стѣны и полъ покрыты маттами. Вдоль стѣнъ тянулись низкiе диваны, набитые испанскимъ мхомъ и обтянутые такими же маттами. Около одной изъ стѣнъ стоялъ продолговатый столъ, простой работы. На той же сторонѣ висѣлъ карабинъ американскаго издѣлiя, а рядомъ съ нимъ превосходной отдѣлки двуствольный штуцеръ и охотничье ружье. На противоположной стѣнѣ размѣщено было въ красивомъ порядкѣ разное индѣйское оружiе: колчаны изъ шкуръ ланей и аллигаторовъ, луки, боевые ножи и томогауки. На самой серединѣ красовалась довольно большая, богато разукрашенная сумка, похожая на ягташъ и очень искусно сплетенная ихъ  раковинъ, стеклянныхъ коралловъ и другихъ блестящихъ вещицъ; въ ней вѣроятно хранилось то священное, таинственное лекарство, которое, какъ извѣстно, переходитъ отъ отца къ сыну, и передъ которымъ, какъ передъ эмблемою власти, американскiй дикарь чувствуетъ благоговѣйный трепетъ. Сумерки, которыя, какъ  извѣстно, въ  этихъ странахъ непродолжительны, превратились уже въ совершенную темноту, когда въ комнату вошли двѣ женскiя фигуры — Канонда и Роза.

— Дочери мои долго не возвращались домой, сказалъ старикъ, сидѣвшiй на диванѣ, склонивъ голову на обѣ руки.

— Онѣ собирали виноградъ, который такъ любитъ ихъ отецъ, отвѣчала Канонда.

Говоря это, она взяла глиняный сосудъ, выполнила его виноградомъ и поставила передъ отцомъ вмѣмтѣ съ двумя другими сосудами: въ одномъ заключалась сушоная оленья ветчина, а въ другомъ поджареныя зерна маиса. Потомъ она налила въ кубокъ какую–то жидкость изъ глинянаго кувшина, и подала старику, который, отливъ изъ кубка, поставилъ его на столъ, отрѣзалъ нѣсколько кусковъ оленьей ветчины и взялъ горсть поджаренаго маиса. Ужинъ его былъ такъ же непродолжителенъ какъ и приготовленiе къ нему, и черезъ нѣсколько минутъ Канонда убрала все со стола.

— Развѣ дѣти мои не голодны? спросилъ онъ свою дочь, которая уносила кушанья.

— Онѣ уже ѣли виноградъ.

— Хорошо! сказалъ старикъ и голова его приняла опять прежнее положенiе. Едва замѣтивъ это движенiе, Канонда скользнула впередъ и упавши передъ Мико на колѣни, скрестила на груди руки. Онъ положилъ къ ней на плечи свои руки, какъ бы желая благословить ее. Лишь только индiанка почувствовала это прикосновенiе, она тотчасъ же начала издавать родъ какого–то мелодическаго жужжанiя, которое имѣло нѣкоторое сходство съ звуками отдаленныхъ духовыхъ инструментовъ. Но мало по малу голосъ ея становился громче и сильнѣе, и вдругъ вихремъ перешолъ въ дикiе страстные звуки ея племени, переливаясь по временамъ въ болѣе нѣжные тоны женской груди. Нѣсколько минутъ продолжалось это импровизированное пѣнiе, и мало по малу вдоховенiе индiанки невольно сообщилось старику. Онъ накнулся къ пѣвицѣ, и голосъ его соединился съ ея голосомъ въ густыхъ гортанныхъ звукахъ, свойственныхъ индѣйцамъ. Вдругъ она остановилать и спросила нараспѣвъ, въ самыхъ мелодическихъ тонахъ, о причинѣ грусти своего отца.

— Зачѣмъ, пѣла она, — такъ печаленъ взоръ Мико Оконiевъ? Зачѣмъ такъ мраченъ ликъ его? Онъ далекъ отъ могилы отцовъ своихъ, но великiй Духъ близокъ къ нему. Облака великаго Духа плаваютъ надъ головою Мико, защищая его и скрывая отъ враговъ, чтобы они не видѣли его пока онъ не возстанетъ на нихъ въ справедливомъ своемъ гнѣвѣ!

И она увлеклась меланхолическою, дико–прелестною фантазiею, воспѣвая славные подвиги королей оконiевъ на полѣ битвы и на охотѣ, славу отца своего, его раны и подвиги; изображала сраженiя его противъ черокизовъ и бѣлыхъ, опасности перехода его черезъ великую рѣку, дѣтское его благочестiе, которое до тѣхъ поръ не давало ему покоя, пока онъ снова не увидѣлъ могилы отцовъ своихъ; потомъ, нѣсколько умѣривъ тактъ, она стала призывать великаго Духа, чтобы онъ очистилъ его путь отъ тернiевъ впродолженiе предстоявшей охоты.

Собственно говоря, это не было пѣнiе, а скорѣе импровизацiя. Но богатая мелодiя и необыкновенная гибкость ея голоса, который отъ самыхъ низкихъ тоновъ переливался въ самые высокiе, подражая то нгжному шелесту вѣтерка, то грозному завыванiю бури, наконецъ тонъ вдохновенной пророчицы, которымъ она, подобно голосу свыше, сулила благо и утѣшенiе, — все это придавало ея пѣнiю невыразимый эфектъ.

— Дочь моя забыла воспѣть хвалу великому начальнику Куманчiевъ, — сказалъ старикъ.

— Она прошепчетъ ему въ уши свои пѣсни, когда онъ будетъ въ вигвамѣ ея отца, отвѣчала Канонда.

— Хорошо! сказалъ старикъ.

— А развѣ у Бѣлой Розы нѣтъ языка, чтобы пропѣть пѣснь Оконiевъ? спросилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанiя.

Канонда оборотилась и ощупала вокругъ себя рукою: Розы не было. Она встала, ощупью начала искать въ темной комнатѣ, но Розы не оказалось.

— Она подъ большимъ деревомъ, сказала Канонда, собираясь медленно и, какъ казалось, съ тяжолымъ сердцемъ идти отъискивать ее.

Въ то время, какъ Роза вошла съ Канондою въ хижину, она подошла къ занавѣси, которая, какъ мы уже сказали, раздѣляла комнату надвое. Тамъ она оставалась нѣсколько времени въ боязливомъ ожиданiи, надѣясь вѣроятно, что начальникъ тотчасъ послѣ ужина предастся покою. Но когда Канонда опустилась передъ нимъ на колѣни и начала издавать хорошо извѣстные ей звуки ночнаго пѣнiя, присутствiе духа повидимому совершенно покинуло Розу. Она бросалась то впередъ, то назадъ, волновалась и дрожала. Наконецъ она быстро пошла въ другую комнату, сняла съ себя шолковое платье, надѣла легонькую коленкоровую юбку, взяла корзину, набросила на нее шерстяное одѣяло, и украдкою возвратилась въ  первую комнату. Съ трепетомъ она подошла къ порогу, дрожа  всѣмъ тѣломъ переступила черезъ него. Сильно билось ея сердце и подкашивались колѣни, когда она приблизилась къ стѣнѣ, коснулась таинственной сумки, и потомъ въ потьмахъ, ощупью, пробиралась къ двери.

Жители деревушки погружены были въ глубокiй сонъ; вершины деревъ, озаренныя серебристымъ свѣтомъ луны, имѣли видъ какихъ–то великановъ, между тѣмъ какъ ночная мгла и густыя испаренiя отъ близкаго зеркала водъ, носясь клубами надъ хижинами, уподоблялись призракамъ минувшаго, облеченнымъ въ длинные и широкiе саваны. Нигдѣ не было видно ни одного человѣческаго образа. Роза остановилась на мгновенiе, и потомъ подобно испуганной лани быстро бросилась впередъ по тропинкѣ, которая вела мимо деревушки къ лѣсу. Задыхаясь отъ волненiя и усталости она достигла съ ношею своею до описаннаго нами дупла. Тутъ она остановилась въ нерѣшительности, начала боязливо осматриваться во всѣ стороны, подошла къ отверзтiю и опять отступила.

— Незнакомецу холодно, его мучитъ  голодъ и жажда, прошептала она въ раздумьи. И однимъ прыжкомъ она перескочила черезъ пни, которыми заложенъ былъ входъ въ дупло. Раненый спалъ. Она нагнулась къ нему и сняла мохъ, которымъ онъ былъ прикрытъ. Кровь все еще сочилась большим каплями, и запекшiеся комки ея свѣшивались въ разныхъ мѣстахъ съ шолковаго платочка. Осторожно она сняла послѣднiй, ощупала рану, и влила въ нее какое–то жидкое вещество. Болѣзенный крикъ вырвался изъ груди незнакомца.

— Тише, ради Бога тише! умоляла дѣвушка. Это базьзамъ изъ сумки великаго Мико. Онъ исцѣлитъ твою рану. Но у деревъ есть уши, и вѣтеръ дуетъ снизу. Это я, это Канонда, — прошептала она голосомъ, дрожанiе котораго обнаруживало ея ложь.

— Я Канонда, — повторила она, вливая въ рану еще нѣсколько капель бальзама, и обвивая ее потомъ повязкою.

— Вотъ, — прошептала она, — виноградный сокъ; вотъ жареное мясо нашихъ водяныхъ птицъ и дичина. А вотъ это согрѣетъ тебя, — продолжала она, закутывая его въ шерстяное одѣяло. Подошедши къ выходу, она еще разъ оборотилась, потомъ перелѣзла черезъ пни, которыми было заложено отверстiе, и побѣжала къ своему хилищу. Чѣмъ ближе она подходила къ хижинѣ, тѣмъ медленнѣе она стала отъискивать глазами Канонду.

— Роза, — прошептала индiанка. Что ты сдѣлала? Мико спрашивалъ объ тебѣ.

— Вотъ, задыхаясь сказала Роза, отдавая ей склянку.

— Пойдемъ! сказала Канонда, взявъ ее за руку, и онѣ обѣ вошли въ комнату.

— Съ лица Бѣлой Розы исчезла кровь, сказалъ старикъ. Въ эти два мѣсяца глаза ея постоянно наполнены водою. Начальникъ соленыхъ водъ осушитъ ихъ, прибавилъ онъ.

Глубокiй вздохъ вырвался изъ груди дѣвушки. Она начала громко рыдать.

— Бѣлая Роза, продолжалъ Мико, равнодушно и спокойно, — будетъ женою великаго воина, который наполнитъ вигвамъ добычею враговъ. Рукамъ ея никогда не нужно будетъ работать, и всѣ сквавы будутъ ей завидовать.

При этихъ словахъ онъ растянулся на скамѣе, закутался въ шерстяное одѣяло и скоро заснулъ.

Канонда схватила Розу за руку и, тихо увлекая за собою въ другую комнату, подвела ее къ дивану и бережно уложила на немъ.

Роза легла молча, но напрсно силилась она закрыть глаза. Блѣдный, умирающiй образъ незнакомца носился передъ ея взорами и лишалъ ее покоя и сна. Часъ проходилъ за часомъ, а она все еще не смыкала глазъ. Наконецъ въ первой комнатѣ послышался шорохъ, который показывалъ, что Мико уже всталъ.

Канонда вскочила съ своего ложа, подошла къ Розѣ, нагнулась надъ нею, и, приложивъ къ своимъ устамъ указательный палецъ, поспѣшила въ комнату отца.

Начальникъ былъ занятъ приготовленiями къ дальнему путешествiю, т. е. къ большой осенней охотѣ, которая у этихъ племенъ продолжается, какъ извѣстно, по нѣскольку нѣдель, даже мѣсяцевъ, и распространяется на огромныя пространства, иногда на нѣсколько сотъ миль. Приготовленiя эти скоро были окончены. Онъ взялъ  большой кисетъ, наполненный табакомъ, другой съ дробью, уложилъ оба бережно въ свою охотничью суму, и повѣсилъ ее черезъ плечо. За поясъ заткнулъ онъ охотничiй ножъ, и снялъ со стѣны охотничiй штуцеръ. Въ эту минуту вошелъ молодой индѣецъ, которому онъ велѣлъ отдать лукъ, стрѣлы и мѣшокъ, наполненный съѣстными припасами. Молча Канонда исполнила все это, и потомъ остановилась съ сложенным на груди руками, ожидая приказанiй своего отца. Онъ приложилъ ладонь правой руки къ ея лбу, нѣсколько минутъ смотрѣлъ ей съ спокойнымъ участiемъ въ лицо, и черты его казалось прояснились: глаза отца и дочери встрѣтились и какъ будто поняли другъ друга. Онъ направился къ двери.

Всѣ пятьдсятъ человѣкъ были уже собраны передъ хижиною, въ полномъ вооруженiи, и готовые къ выступленiю. Они прибыли молча, безъ малѣйшаго шума; не слышно было ни звука, ни шороха шаговъ. Лишь только вышелъ начальникъ, они такъ же тихо окружили его, и поспѣшили съ нимъ къ берегу рѣки съ такою таинственностью, которая при этомъ полусумракѣ наводила даже какой–то страхъ.

Канонда проводила своего отца не дальше дверей, гдѣ онъ знакомъ руки велѣлъ ей остановиться. Нѣсколько минутъ стояла она молча, прислушиваясь, пока не замолкли послѣднiе удары веселъ; потомъ затворила дверь и поспѣшила во вторую комнату.

— Отправились, сказала она.

— Ну теперь поспѣшимъ скорѣе къ незнакомцу, прибавила Роза.

— Бѣлая Роза должна уснуть, сказала индiанка кроткимъ, но серьознымъ тономъ, а то блѣдное ея лице измѣнить ей, и обнаружить, что скрывается въ ея груди. Красныя мои сестры хитры, и глаза ихъ широко открыты. Онѣ легко могутъ найти слѣдъ, который мы оставили вчера въ тростникѣ. Теперь еще даже и дѣвушка могла бы догнать Мико. Канонда одна пойдетъ взглянуть на незнакомца, а сестра ея должна отдохнуть. Тихо приклонила она къ ложу свою подругу и исчезла за занавѣсью.

Спокойными ли и кроткiя слова индiанки, вѣрность и нѣжныя любовь которой были ей такъ хорошо извѣстны, или же усталость была причиной, — только черезъ нѣсколько мнутъ Роза погрузилась въ глубокiй сонъ.

______

 

глава V

 

Идите на охоту, а я останусь съ нимъ.

 

Шекспиръ.

 

Между многими благородными и высокими качествами, составляющими вообще нацiональный характеръ индѣйца, — характеръ, нравственная высота и глубина котораго далеко еще не оцѣнены по достоинствамъ, выдается одна, не совсѣмъ выгодная, черта. Это — поразительно грубое, эгоистическое равнодушiе, или скорѣе безчувственность, съ какою они обходятся съ  своими жонами: безчувственность, которая видитъ весьма небольшое различiе между этими  жалкими существами и домашнимъ животнымъ. Можетъ быть единственно этой–то безчувствености и слѣдуетъ приписать тѣ черныя пятна, которыя налагаютъ на семейную жизнь такой гнусный отпечатокъ звѣрской жестокости, равнодушiя и идiотической безпечности. Вотъ почему въ какой нибудь нравоописательной повѣсти объ индѣйцахъ мы встрѣчаемъ одну непрерывную цѣпь жестокости и отвратительной праздности, и только изрѣдка душе отдыхаетъ на какомъ нибудь болѣ отрадномъ явленiи, причина котораго — нравственное уваженiе къ женщинѣ. Исторiя индѣйскихъ народовъ ясно показала, что тѣ племена, у которыхъ только одна половина пользуется человѣческими правами, всегда останутся дикарями и варварами, и что тѣ отношенiя и условiя общественной жизни, въ которыхъ женщина пользуется правами своими съ одинаковою независимостiю какъ и мущина, совершенно необходимы для облагороженiя человѣческаго рода.

Тѣ народы, у которыхъ женщина не занимаетъ указанную ей самою природою степень уваженiя, очтанутся всегда болѣе или менѣе варварами, и вѣрнѣйшимъ, по нашему мнѣнiю, мѣриломъ народнаго развитiя, можетъ служить отношенiе, въ которомъ вторая половина находится къ первой въ частныхъ и общественныхъ условiяхъ жизни. Не въ этомъ состоитъ назначенiе женщины, чтобы быть вѣчнымъ животнымъ или рабою чувственныхъ стремленiй мущины; она не должна быть ни легкой игрушкой праздности, ни идоломъ безумныхъ страстей его. Нѣтъ, она должна быть участницею счастiя и горя своего мужа, сердечною повѣренною всѣхъ его ощущенiй, подавляющихъ и возвышающихъ, другомъ его сердца, свѣтиломъ его разума, озаряющимъ путь его жизни, генiемъ хранителемъ его дѣтей, будущаго поколѣнiя. Она должна возбуждать убтый духъ своего мужа, и, какъ охранящее божество домашней святыни, она обязана не допускать, чтобы нечестивая рука коснулась этой святыни.

Достойно замѣчанiя, что у тѣхъ дикихъ племенъ и народовъ, которыя достигли уже извѣстной спетени цивилизацiи, улучшилось также и положенiе женщины. Жонъ черокизовъ уже скорѣе можно назвать супругами своихъ своихъ мужей, нежели жонъ криковъ, и мѣрило это такъ вѣрно и опредѣлительно, что предѣлы правъ женщины у различныхъ народовъ составляютъ вмѣстѣ съ тѣмъ и предѣлы личной свобода и общественнаго развитiя.

Маленькая колонiя, описанная нами въ предъидущей главѣ, находилась, можно сказать, на первой степени общественнаго устройства. Заря уже наступила: народъ этотъ уже предвкушалъ выгоды, доставляемыя жизни земледѣлiемъ и различными искуствами, и хотя послѣднiя были еще только въ самомъ началѣ своего развитiя, но успѣли уже оказать значительное влiянiе на благосостоянiе женщинъ. Онѣ правда все еще обязаны служить своимъ мужьямъ: должны были вмѣстѣ съ дочерьми своими обработывать землю, сѣять пшеницу, садить табакъ, выдѣлывать кожи оленей и аллигаторовъ, и прясть хлопчатую бумагу; но возрастающiя потребности мужей и нѣкотораго рода довольство, при спокойномъ и безпрепятственномъ удовлетворенiи этихъ потребностей, естественно придали жонамъ въ ихъ глазахъ большее значенiе, которое мало по малу перешло даже въ какое–то уваженiе.

Такому значенiю можетъ быть способствовало и то обстоятельство, что Канонда находилась во главѣ второй половины этого маленькаго народа; очень естественно, что неограниченное довѣрiе и глубокое уваженiе мущинъ къ ея отцу не могли не отразиться и на ней. Но независимо отъ этого и въ самой Канондѣ заключалось все, что могло придать болѣе вѣса и значенiя въ вигвамѣ, и всѣ ея дѣйствiя повидимому доказывали, что она нетолько поняла неправильность отношенiй между обоими полами, но и стремилась къ тому чтобы сдѣлать эти отношенiя менѣе оскорбительными. Она обладала тѣмъ природнымъ остроумiемъ и проницательностiю, которыя нерѣдко можно найти между этими дѣтьми природы, и основанiемъ которыхъ служитъ вѣрный тактъ, руководящiй ихъ обыкновенно надежнѣе нежели нашихъ модныхъ куколокъ, высохшихъ въ пансiонахъ. Съ неподражаемою ловкостiю умѣла она пользоваться всякимъ обстоятельствомъ, которое такъ или иначе могло бы привести ее къ извѣстной цѣли, т. е. къ нѣкотораго рода благодѣтельному владычеству: какъ сѣтью умѣла она опутать мущинъ этою властiю, и, не уклоняясь отъ цѣли, пользоваться ею для блага сестеръ своихъ. Она получила воспитанiе въ одномъ изъ тѣхъ прекрасныхъ заведенiй, которыя  человѣколюбивый полковникъ Гаукинсъ основалъ для нравственнаго и гражданскаго образованiя, и дотого усовершествовалась во многихъ отрасляхъ женскаго хозяйства, что могла бы играть роль прекрасной хозяйки и между болѣе образованными народами. Она вязала и ткала превосходно; сшитая ею одежда и охотничьи рубахи сидѣли гораздо лучше чѣмъ сшитыя другими; вино ея было несравненно вкуснѣе и лучше вина, выдѣланнаго другими женщинами и дѣвушками. Мало того, во время пребыванiя своего между американцами, ей удалось даже подсмотрѣть у нихъ секретъ приготовленiя безцѣнной огненной воды; и она вполнѣ сознавала всю важность этого прiобрѣтенiя, которое, какъ завѣтную тайну, раздѣляла только съ Розою. Она провела довольно времени посреди американцевъ, и не могла не видѣть, какая огромная разница существуетъ между жонами бѣлыхъ и скававами ея народа, и тонко–деликатный умъ ея нашолъ средство прекратить по возможности эту вопiющую несообразность отношенiй. Въ каждой хижинѣ она была какъ дома, и если, проходя мимо, видѣла, что мужъ ничего не дѣлаетъ, то не уходила до тѣхъ поръ, пока онъ не смѣнялъ жены своей, которая въ то время пахала или копала землю. Послушныхъ она награждала чашею превосходной огненной воды, а для упрямыхъ и непослушныхъ наполняла ее, съ тою же лукавою улыбкою, ключевой водой. Такимъ образомъ она мало по малу прiучила мущинъ раздѣлять труды своихъ жонъ. Всѣмъ она умѣла нравиться и управлять каждымъ.

Едва только утренняя заря начала просвѣчивать сквозь лѣсъ, какъ уже темныя фигуры сквавъ и ихъ дочерей спѣшили къ той самой пристани, отъ которой за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ отплыли ихъ мужья и отцы.

Рѣка образуетъ въ этомъ мѣстѣ небольшой заливъ, въ которомъ помѣщалась вся наличная флотилiя этого народа, т. е. пять каноэ изъ пальмовой коры, привязанныхъ къ берегу веревками изъ воттапа. Берегъ вокругъ этой маленькой гавани возвышался футовъ на двадцать надъ водою и поросъ миртовымъ кустарникомъ, между которымъ извивалась тропинка.

Для чужеземца, которому пришлось бы въ первый разъ увидѣтъ подобную толпу индѣйскихъ женщинъ, видъ этотъ вѣроятно не былъ былишонъ нѣкотораго интереса. У самыхъ старыхъ сѣдые волосы длинными прядями висѣли вокругъ плечъ и затылка наподобiе лошадиной гривы; ихъ сморщенныя, почти высохшiя лица похожи были на лица египетскихъ мумiй, и если черты ихъ выражали  какую–то тупость, то и съ другой стороны черные сверкающiе, глубокiе глаза намекали на какое–то звѣрство, которое, казалось, дремало, и только выжидало случая, чтобы разразиться всею неукротимою яростiю. У матерей въ чертахъ лица выражалось уже болѣк кротости: замѣтно было, что сношенiя и общественная жизнь съ американцами имѣла на нихъ благодѣтельное влiянiе. Дѣвушки же, всѣ безъ исключенiя были стройны, многiя грацiозны, и цвѣтъ тѣла развѣ нѣсколько темнѣе загорѣвшихъ лицъ южно–европейскихъ сельскихъ красавицъ, хотя черты ихъ выражали несравненно больше спокойствiя и разсудительности; если бы не выдающiяся скулы, безобразившiя большую часть изъ нихъ, то онѣ могли бы служить образцами для скульптора. На нихъ были коротенькiя коленкоровыя юбки, доходящiя до колѣна, шея и плечи у большей частибыли обнажены; на всѣхъ были мокассины и серебряныя серьги. Когда собралось все женское населенiе, старшая сквава раздѣлила ихъ на три группы, изъ которыхъ каждая получила опредѣленную долю въ предстоявшей работѣ, которую мы намѣрены описать подробнѣе. Это была постройка новаго каноэ изъ пальмовой коры.

Первая группа должна была нарѣзать короткiя колья и вбить ихъ въ землю, на разстоянiи полутора футовъ одинъ отъ другаго; такихъ кольевъ было около сорока. Второе отдѣленiе сшивало куски пальмовой коры волокнами воттапа, потомъ вѣшало ихъ на колья и привязывало къ нимъ такъ, что кора свѣшивалась свободно и уподоблялась двумъ доскамъ книги, черенокъ которой обращенъ къ землѣ. Третья группа ставила поперечныя перекладинки для выгибанiя борта и для того чтобы верхнему краю придать ту форму, которую долженъ былъ получить каноэ. Это же отдѣленiе вставляло въ лодку ребра и укладывало широкими полосами внутренню выбивку между ребрами и корою; въ то же время нѣсколько дѣвушекъ выгибали ребра и кору и такимъ образомъ придавали лодкѣ глубину, а боковымъ стѣнамъ надлежащую форму. Устроивши все это онѣ положили разныя тяжести и камни на дно реберъ, размягченныхъ передъ тѣмъ въ водѣ, и потомъ дали свему этому сохнуть. Во все время работы, продолжавшейся около часа, соблюдалось самое глубокое молчанiе. Не слышно было ни смѣха, ни шутокъ, никто не шатался праздно. Каждая исполняла назначенную ей работу не произнося ни слова, и только одна изъ всѣхъ позволяла себѣ нѣсколько болѣе свободы — Канонда.

Безпокойная дѣвушка сновала между этими мрачными существами, съ видомъ избалованнаго ребенка: шутила тихонько съ одною изъ своихъ любимицъ, шептала на ухо другой, помогала третьей, или вызывала у четвертой спокойную улыбку. Окончивши свою работу, женщины разошлись съ тѣмъ же тихимъ, мрачнымъ видомъ.

Канонда поспѣшила къ хижинѣ своего отца, глѣ она нашла Розу все еще спящею. Очаровательная улыбка играла на устахъ прелестнаго ребенка, и нѣжныя губки ея шевелились. Индiанка нагнулась къ этому милому созданiю, и не могла противиться желанiю поцѣловать этотъ прелестный ротикъ. Роза проснулась.

— Канонда! сказала она, протирая глаза, — я видѣла дурной, очень дурной сонъ. Обѣ мы стояли въ глубокой, преглубокой долинѣ, а незнакомецъ на горѣ; онъ повернулся къ намъ спиною. Что, ты его видѣла? Здоровъ ли онъ? Прошли ли его блѣдность и лихорадка? Ѣлъ ли онъ принесенные плоды? пилъ ли вино?

— Роза въ двадцать солнцевъ столько не спрашивала, возразила индiанка, лукаво улыбаясь. Незнакомецъ подъ большимъ деревомъ упавшимъ деревомъ.

— Какъ же онъ попалъ туда?

— На плечахъ Канонды, возразила индiанка.

— А слѣдъ, который мы оставили? а водяная змѣя, а сломанный тростникъ? спрашивала Роза въ дѣвическомъ замѣшательствѣ, краснѣя отъ невиннаго притворства, которымъ она старалась обмануть свою подругу.

Индiанка, которую шестилѣтнiй перевѣсъ надъ Розою познакомилъ уже вѣроятно нѣсколькими хитростями, изъ которыхъ одну подруга ея хотѣла употребить надъ нею самою, разразилась громкимъ смѣхомъ.

— Посмотрите пожалуйста, вскричала она, — какъ Бѣлая Роза въ одну ночь выучилась лгать. Она говоритъ своей сестрѣ о слѣдахъ и о сломанномъ тростникѣ, о которомъ она столько же думаетъ, сколько Мико о стеклянныхъ кораллахъ, тогда какъ сердце ея возлѣ незнакомца. За это Канонда накажетъ Бѣлую Розу.

— Неужели Канонда удивляется, спросила послѣдняя кроткимъ тономъ, что сердце сестры ея бьется сильнѣе при видѣ бѣлаго брата? Развѣ сердце Канонды не билось бы, еслибы она, живя посреди бѣлыхъ, увидѣла вдругъ брата своего племени, своего цвѣта?

Индiанка съ изумленiемъ посмотрѣла на нее.

— Развѣ сестра моя тоскуетъ о бѣлыхъ, спросила она съ напряженiемъ.

Голова Розы Упала на подушку; она плакала. Индiанка бросилась къ ней и заключила ее въ свои объятiя.

— Канонда хочетъ доставить своей Розѣ много, много радости; но она не должна печалиться, не должна идти къ бѣлымъ; Канонда не могла бы жить безъ нея. Однако пойдемъ, — продолжала она, — Роза должна помочь мнѣ обмануть сквавъ.

Роза вздыхая надѣла платье, набросила на шею платокъ, вышла въ дверь, передъ которою билъ прозрачный источникъ, и возвратилась въ комнату прелестна какъ утренняя заря. Онѣ сѣли завтракать. На столѣ стояли двѣ корзины съ виноградомъ, пироги изъ индѣйской ржи и чаша съ молокомъ. За завтракомъ Роза обнаруживала сильное нетерпѣнiе; но индiанка упорно молчала и, съѣвши нѣсколько кусковъ, выскользнула одна изъ хижины.

Роза съ глубокимъ вздохомъ сѣла къ маленькому столику, на которомъ лежала ея работа: кусокъ шолковой матерiи, присутствiе которой въ этомъ мѣстѣ конечно могло бы показаться страннымъ. Это былъ кусокъ превосходнаго гроденапля, уже скроеннаго для женскаго платья.

Часа черезъ три индiанка возвратилась; улыбка удовольствiя играла на ея устахъ.

— Мы выстроили каноэ пока спала Роза, сказала она, — и Роза должна идти со мною, чтобы видѣть первое плаванiе.

Обѣ онѣ отправились къ рѣкѣ, гдѣ уже снова собрались сквавы и дѣвушки, ожидая только дочери начальника, чтобы окончить свою работу. Лишь только онѣ подошли къ берегу, сквавы оторвали колышки, къ которымъ прикрѣплена была готовая уже лодка, и всѣ тотчасъ же занялись наполненiемъ отверзтiй и скважинъ резинною смолою. Черезъ полчаса все было готово. Старуха, управлявшая работою, осмотрѣла еще разъ всѣ отдѣльныя части, и когда она произнесла «хорошо,» Канонда сдѣлала знакъ четыремъ дѣвушкамъ, которыя тотчасъ же схватили легкое судно и понесли его къ рѣкѣ. Сама она и три изъ ея подругъ схватили весла, и какъ только лодка была спущена съ воду, вскочили въ нее.

— Роза немного труслива, закричала ей индiанка, и потому должна остаться, я слѣдующiй разъ, если каноэ не сломается, она поѣдетъ съ нами.

Между тѣмъ лодка начала какъ легкое перышко колыхаться на гладкой поверхности воды. Достаточно было одного удара весломъ, чтобы она очутилась далеко отъ берега. Индiанка и подруги ея принялись гресть.

Ни что не могло сравниться съ ловкостью и грацiозностью, съ какою гребли дѣвушки. Онѣ сидѣли на кормѣ; погружая весла въ воду и нагибаясь впередъ всѣмъ тѣломъ, онѣ быстро повернули челнъ противъ теченiя. Способъ гребли туземцевъ значительно отличается отъ мѣрнаго взмаха весломъ американцевъ, и можетъ быть сравненъ съ движенiемъ водяныхъ птицъ. Подобно тому, какъ утка короткимъ толчкомъ выкидываетъ впередъ ногу, и потомъ тѣснитъ ее назадъ, съ такою же точно природною ловкостью и проворствомъ дѣвушки владѣли своими веслами. Сначала онѣ поплыли нѣкоторое разстоянiе противъ теченiя, потомъ повернули, и съ быстротою молнiи понеслись внизъ по теченiю, опять повернули, и такимъ образомъ забавлялись нѣсколько времени. Между тѣмъ остальныя лодки также наполнились дѣвушками, и всѣ шесть каноэ намѣрены были повидимому устроить настоящiй бѣгъ. Сначала они выстроились въ одну линiю, и когда сквавы на берегу, громкимъ возгласомъ, подали сигналъ, дѣвушки принялись гресть. Скоро однако замѣтно было, что новый каноэ беретъ верхъ надъ всѣми прочими. Прежде чѣмъ послѣднiе успѣли выбраться изъ довольно обширнаго колѣна, образуемаго на томъ мѣстѣ рѣкою, онъ былъ уже далеко въ стремнинѣ, начинающейся непосредственно за этимъ изгибомъ. Вдругъ послышался пронзительный крикъ. Еще одно мгновенiе — каноэ видѣнъ былъ другими и потомъ исчезъ въ тростникѣ. Вслѣдъ затѣмъ изъ остальныхъ пяти лодокъ послышался такой же пронзительный крикъ, который заставилъ оставшихся на берегу дѣвушекъ и женщинъ броситься со всѣхъ ногъ, обгоняя другъ друга, въ ту сторону, тѣмъ болѣе что поспѣшностью этою управляло любопытство, смѣшанное съ какимъ–то невѣдомымъ страхомъ.

Роза стояла въ то время на берегу, погружонная въ размышленiе. Она также слышала крикъ, но не могла понять, откуда онъ. Теперь она пустилась бѣжать вмѣстѣ съ прочими, стараясь повозможности неотставать отъ переднихъ. Это ей удавлосъ до тѣхъ поръ пока направленiе, принятое бѣгущими сквавами, было еще не совсѣмъ ясно. Но когда переднiя оставили уже за собою прогалину и побѣжали по знакомой намъ тропинкѣ, сердце ея сильно забилось. Шаги ея стали замедляться, ноги повидимому отказывались служить ей, и она должна была остановиться на нѣсколько мгновенiй. Она была увѣрена, что дѣло шло о незнакомцѣ. Но зачѣмъ же Канонда сама навела сквавъ на слѣдъ? Трепеща  задыхаясь она побѣжала по тропинкѣ и достигла наконецъ хлопчатнаго дерева, гдѣ нашла всѣхъ сквавъ, дѣвушекъ, юношей и мальчиковъ; взоры всѣхъ были устремлены на незнакомца; молодыя смотрѣли на него съ изумленiемъ, а старухи съ выраженiемъ мрачной ненависти.

Глухой ропотъ, становившiйся все сильнѣе и громче, былъ для нашего юноши неслишкомъ благопрiятнымъ предзнаменованiемъ гостепрiимства красныхъ женщинъ. Прислоненный къ пню, онъ лежалъ все еще съ закрытыми глазами и повидимому въ полномъ невѣдѣнiи всего, что происходило вокругъ него. Но одѣяло и шейный платокъ исчезли, и рана его была открыта для глазъ толпы.

— Посмотрите, сказала Канонда, стоявшая посреди густой толпы женщинъ и дѣвушекъ, — начальникъ соленыхъ водъ прислалъ гонца въ своемъ каноэ, и большая водяная змѣя укусила его.

Она произнесла эти слова съ тою увѣренностью, которая придавала всѣмъ ея словамъ и дѣйствiямъ такой опредѣленный отпечатокъ, что ему нелегко было противорѣчить. Съ тѣмъ же чистосердечнымъ видомъ она разсказала, что во время бѣга приплыла съ подругами къ тому мѣсту, гдѣ незнакомецъ пробовалъ приблизиться къ берегу. Но сама ли она обратила вниманiе своихъ подругъ на оставшiеся признаки попытки его, или три дѣвушки, съ свойственною индѣйцамъ смѣтливостью, сдѣлали это открытiе, оставалось все еще подъ сомнѣньемъ. Но послѣднiя очень простодушно разсказывали, что по всей вѣроятности юноша съ величайшимъ трудомъ пробрался сквозь густой пальметто и должно быть въ совершенномъ изнеможенiи упалъ около дерева. Нѣкоторыя изъ старыхъ сквавъ выслушали разсказы эти молча, но съ такимъ видомъ, который доказывалъ, что онѣ далеко не убѣждены въ справедливости этихъ догадокъ. Онѣ устремили взоры на землю, а нѣкоторыя изъ даже стали проникать въ самый проломъ. Канонда, не удостоивъ ихъ ни малѣйшаго вниманiя, сдѣлала знакъ нѣсколькимъ дѣвушкамъ, чтобы онѣ приготовили ручныя носилки, и слова эти произвели желаемое дѣйствiе: старыя сквавы, оставивъ дальнѣйшiя разслѣдованiя, поспѣшили предупредить дѣвушекъ. Онѣ срѣзали своими дивными складными ножами два деревца, поперегъ которыхъ положили нѣсколько пальметтовыхъ жердей и застлали сверху испанскимъ мхомъ. Канонда наградила за это старыхъ сквавъ прiятною улыбкою, и сказала имъ, чтобы онѣ уложили незнакомца на носилки; желанiе ея немедленно было исполнено, и притомъ съ такою осторожностью, что страждущiй не чувствовалъ повидимому ни малѣйшей боли. Прежде чѣмъ тронулось шествiе, Канонда шепнула Розѣ:

— Мой братъ очень болѣнъ, поручаю его попеченiямъ сестры его.

Потомъ она скрылась съ своими подругами въ пальметтовомъ полѣ, спѣша къ рѣкѣ и остановленнымъ тамъ каноэ.

Роза, все еще въ полусознанiи, подошла къ носилкамъ, которыя въ эту минуту подняты были носильщицами и тронулись съ мѣста. Шествiе подвигалось впередъ въ глубокомъ молчанiи, и наконецъ благополучно достигло деревушки. Тамъ оно остановилось передъ одною и зъ хижинъ, которая находилась въ сторонѣ отъ другихъ, ближе къ лѣсу, и которой спущенная и тщательно пристегнутая буйволовая кожа показывала, что хижина пуста. Канонда уже дожидалась при выходѣ; по ея приказанiю носильщицы опустили ношу свою на землю.

— Пусть Роза, сказала индiанка, — подождетъ здѣсь, пока Канонда переговоритъ съ сквавами.

И отошедши въ сторону, она собрала вокругъ себя всѣхъ женщинъ и открыла котороткое совгщанiе относительно незнакомца. Ее выслушали молча и предоставили ей дѣйствовать по собственному благоусмотрѣнiю. Принывъ осанку полную достоинства, она поблагодарила сквавъ за ихъ довѣрiе и потомъ приказала двумъ изъ самыхъ старыхъ женщинъ отворить дверь, или лучше сказать поднять буйволовую кожу, закрывавшую входъ въ хижину. Когда это было исполнено, онѣ внесли раненаго въ комнату и уложили его на диванъ изъ испанскаго моху, подобный описанному выше. Больной дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Имъ овледѣла сильная лихорадка отъ полученныхъ ранъ, и къ ней въ послѣднюю холодную и сырую ночь присоединилась вѣроятно и перемежающаяся.

Черезъ полчаса Канонда вошла опять въ хижину, въ сопровожденiи совершенно сѣдой сквавы, которая съ трудомъ и медленными шагами подошла къ ложу раненаго. Впродолженiи нѣсколькихъ минутъ она осматривала его съ головы до ногъ, потомъ опустилась на мохъ, подняла его руки, ощупала пульсъ, а наконецъ взялась за больное колѣно и стала разсматривать рану съ вниманiемъ опутнаго врача.

— Завтра лихорадки не будетъ; но, — прибавила она, и впалые угрюмые глаза ея остановились съ испытующимъ взоромъ на Канондѣ, — какимъ образомъ сокъ великаго лѣкарства попалъ въ его раны?

— Начальникъ соленыхъ водъ — возразила Канонда съ многозначительнымъ видомъ.

— Неужели онъ далъ гонцу на дорогу своего лѣкарства?

При этихъ словахъ старуха снова осмотрѣла рану и сильнѣе прежняго покачала своею сѣдою, сморщенною головою.

— Это бальзамъ Мико, сказали она съ видомъ сомнѣнiя, — Но ни Мико, ни дочь его не влили его въ рану. Это сдѣлала нечестивая, невѣрная рука бѣлой. Винонда видитъ вилитъ, что не произнесено священнаго заклинанiя и что великое лѣкарство обратилось въ ядъ.

При этихъ словахъ она устремила пронзительный взглядъ на Розу. Канонда съ смущенiемъ выслушала послѣднiя слова.

— Почему же начальникъ соленыхъ водъ не можетъ имѣть того самаго бальзама, которымъ Великiй духъ надѣлилъ отцовъ Мико? Онъ великiй начальникъ и передъ нимъ трепещутъ бѣлые.

Старуха покачала головою.

— Начальникъ соленыхъ водъ бѣлый, а у Великаго Духа дары двоякаго рода: бѣлымъ онъ далъ худшiе, а избраннымъ краснымъ воинамъ — лучшiе. Лѣкарство Мико, — произнесла она съ увѣренностью, есть лѣкарство величайшаго изъ начальниковъ.

— Канонда, сказала дѣвушка, увидѣла слѣдъ гонца отъ союзника своего народа и пошла по этому слѣду. Она нашла незнакомца и по совѣту умныхъ сестеръ своихъ отвела его въ пустую хижину своего вигвама. Неужели онъ долженъ теперь погибнуть потомучто въ жилахъ его находится лѣкарство, которое влила туда незнакомая рука? Что сказалъ бы Мико? что сказалъ бы начальникъ соленыхъ водъ.

— Канонда права, отвѣчала старуха; — она умная дочь великаго Мико и смотритъ свѣтлыми глазами?

— И рука ея, прибавили дѣвушка значительно, — не сжата въ кулакъ, и ея Клебассы съ огненной водой не заперты.

Лукавая улыбка удовольствiя изобразилась при этихъ словахъ на лицѣ старухи. Она кивнула головой и вышла.

Въ хижинѣ около раненаго остались однѣ дѣвушки, погружонныя въ глубокую задумчивость. Читатели наши вѣроятно догадываются о чемъ онѣ такъ задумались.

Дѣйствительно, мгновенное состраданiе погубило Розу къ такому поступку, который конечно дѣлалъ честь ея сердцу и для бѣлой могъ бы казаться очень естественнымъ, но въ глазахъ индiанки былъ величайшимъ преступленiемъ. Увлеченная мучительнымъ безпокойствомъ о раненомъ, она наложила нечестивую руку на святыню народа, на таинственное лѣкарство, преступнымъ образомъ употребила въ дѣло эту святыню, къ которой даже самъ Мико никогда не прикасался безъ особенныхъ религiозныхъ обрядовъ. Такое оскверненiе ужаснуло даже самое Канонду. Послѣдствiя подобнаго поступка могли быть ужасны.

Эти минуты были мучительны для Бѣлой Розы. Мрачное молчанiе прекратилось съ появленiемъ старухи, которая держа въ одной рукѣ дымящуюся чашу, а въ другой глиняный кубокъ, приблизилась къ раненому и съ помощiю обѣихъ дѣвушекъ влила ему въ ротъ горячiй напитокъ коричневаго цвѣта. Два раза наполнила она кубокъ и влила его въ ротъ раненаго. Потомъ она закутала больного въ шерстяныя одѣяла и отошла въ сторону, чтобы наблюдать за дѣйствiемъ лѣкарства. Спустя немного, на лбу больного показались крупныя капли пота, на которыя она съ лукавою и самодовольною улыбкою указала Канондѣ. Послѣдняя кивнула головой, вышла съ опорожненною чашею и черезъ нѣсколько минутъ опять съ ней возвратилась.

— Отъ глазъ до языка недалеко, — сказала дѣвушка, протягивая старухѣ полную чашу. Согласна ли моя мать удлинить эту дорогу, такъ чтобы послѣднiй забылъ что видѣли первые?

Старуха оскалила зубы и вытаращила на нее глаза съ видомъ недоумѣнiя.

— Канонда, — продолжала дѣвушка, — дочь Мико, она охраняетъ его вигвамъ. Можетъ ли Винонда знать что случилось въ вигвамѣ?

Старуха все еще молчала.

— Канонда сама будетъ говорить съ Мико.

— Глаза Винонды видѣли, произнесла наконецъ старуха, — ноздри ея обоняли; но языкъ ея не есть языкъ болтливой дѣвушки: онъ умѣетъ оставаться спокойнымъ. Она очень любитъ дочь Мико.

— А Канонда еще два раза наполнитъ эту чашу, — сказала дѣвушка.

Старуха снова оскалила зубы, но ужь на этотъ разъ отъ удовольствiя, и вышла изъ комнаты.

Разговоръ этотъ оставилъ на лицѣ индiанки выраженiе строгой важности, которая обнаруживалась глубокимъ, почти мрачнымъ молчанiемъ. Наконецъ она схватила за руку свою подругу, обѣ вышли изъ комнаты и направилась къ хижинѣ отца.

— Роза! сказала индiанка, когда онѣ усѣлись на мховой скамьѣ въ своей комнатѣ, — Канонда отуманила глаза сквавъ, чтобы выманить у сестры своей радостную улыбку. Въ вигвамъ своего отца она приняла врага своего народа, и вмѣстѣ съ тѣмъ врага начальника соленыхъ водъ, приняла шпiона.

— О, моя Канонда! вскричала Роза, — посмотри какъ ясенъ и откровененъ взоръ моего брата. Когда взоръ такъ чистъ, языкъ развѣ можетъбыть лукавъ? Неужели онъ похожъ на врага нашего народа?

— Сестра моя очень молода и еще очень мало знаетъ нашихъ враговъ, Енгизовъ. Они посылаютъ своихъ молодыхъ людей въ вигвамы красныхъ воиновъ, чтобы сосчитать ихъ стада, хлѣбъ и буйволовыя кожи; посланные, возвратившись къ своимъ, указываютъ имъ пути, которые ведутъ къ вигвамамъ красныхъ; потомъ они приходятъ всѣ вмѣстѣ, отнимаютъ у насъ скотъ и хлѣбъ, и смѣются надъ красными воинами.

— Такъ сестра моя думаетъ, что незнакомецъ нашъ одинъ изъ этихъ шпiоновъ? робко замѣтила Роза.

Индiанка сомнительно показала головою.

— Развѣ глаза его и волосы — не глаза и волосы Янки? — Видишь, сестра! продолжала она немного погодя. — Канонда дружески протянула руку незнакомцу, когда увидѣла, что къ нему стремится сердце Бѣлой Розы; но дочь Мико поступила не такъ, какъ бы слѣдовало. Она поставила ночь между Мико и незнакомцемъ, а теперь приняла его въ вигвамъ своего отца, когда отецъ удалился.

— Но онъ умеръ бы въ лѣсу, возразила Роза. — Посмотри, какъ его бьетъ лихорадка. Утреннiй и ночной воздухъ очень холоденъ, и туманъ очень сыръ.

— А Мико? спросила индiанка съ напряженiемъ.

— Онъ не сожметъ кулака противъ брата, которому дочь его протянула руку.

— Но если дочь его имѣла безумiе протяныть руку врагу своего народа, то неужели Мико не броситъ гнѣвнаго взора на дочь свою?

— Зачѣмъ говорить ему о незнакомцѣ? прошептала Роза запинаясь, какъ будто боясь произнести это слово.

Язвительная улыбка пробѣжала по лицу индiанки, и на мгновенiе исказила благордныя черты ея.

— Мико Оконiевъ, сказала она съ легкимъ оттѣнкомъ гордости, — слышитъ дыханiе бѣлаго человѣка десять дней послѣ того какъ они отпечатались на травѣ. Канонда можетъ обмануть сквавъ, но не обманетъ Мико. А развѣ Роза, продолжала она, устремивъ взоръ на подругу, — развѣ Бѣлая Роза не видала и не слышала что произнесли глаза и языкъ старой Винонды? Ей недолжно было протягивать руки своей туда, гдѣ хранится святыня Мико, прибавила она съ упрекомъ; — языкъ Виконды укрощенъ, но языки сквавъ подобны бѣлкамъ, которые постоянно находятся въ безсмысленномъ движенiи. Если онѣ разскажутъ своимъ мужьямъ, что видѣли глаза ихъ, тогда воины развѣ не будутъ шептать на ухо Мико? И неужели дочь Токеа должна стоять передъ своимъ отцомъ какъ обманщица? Нѣтъ, никогда! произнесла она рѣшительно. — Канонда очень любитъ Бѣлую Розу, но она не должна обманывать своего отца. Если молодой человѣкъ шпiонъ, присланный енгизами, тогда ея отецъ посмотритъ.

— А братъ мой? прервала ее Роза дрожащимъ голосомъ.

— Онъ съумѣетъ умереть, заключила индiанка твердо и рѣшительно.

— Однако незнакомецъ вѣрно голоденъ и Канонда должна объ немъ позаботься, прибавили она вдругъ, поднимаясь съ своего мѣста, и поспѣшила вонъ изъ хижины.

Канонда была, какъ читатель нашъ видитъ, индiанка въ полномъ, и, прибавимъ еще, въ благороднейшемъ смыслѣ слова. Она жила и дышала своимъ отцомъ и для своего народа; но въ то же время ея врожденныя, болѣе нѣжныя чувства получили отъ прикосновенiя съ бѣлыми опредѣленное направленiе и индѣйская ея натура выступала, такъ сказать, въ облагороженномъ видѣ, вооружонная тою душевною силою, которую му уже имѣли случай замѣтить и которая придавала всѣмъ ея дѣйствiямъ отпечатокъ рѣдкой проницательности ума. Роза, напротивъ, была больше дитя: это была прекрасная и повидимому пасивная душа, которая безропотно предоставила себя управленiю старшей подруги, не вслѣдствiе душевной слабости или безпечности, а скорѣе движимая тою милою деликатностью, которая такъ охотно уступаетъ другимъ лестное чувство превосходства. Превосходство Канонды, вмѣсто того чтобы оскорблять ее, доставляло напротивъ наслажденiе; вѣроятно это была дань благодарности, которую она платила индiанкѣ. И можетъ быть именно эта нѣжная, и въ ея положенiи необходимая покорность, съ которою она добровольно подчинилась волѣ дочери Мико, еще болѣе чѣмъ несравненная красота ея, способствовала къ тому, что она сдѣлалась нетолько счастiемъ дочери, но и отрадою и утѣшенiемъ суроваго отца.

Мѣсяцъ стоялъ уже высоко, когда легкое движенiе раненаго дало знать, что онъ проснулся; у изголовья его сидѣли обѣ дѣвушки и старуха. Горѣвшая лучина распространяла въ комнатѣ дрожащiй полусвѣтъ. Едва замѣтивъ движенiе больного, старуха поспѣшила къ нему, взяла его голову и стала пристально смотрѣть ему въ глаза. Потомъ она пощупала у него пульсъ, и стирая его потъ, начала внимательно всматриваться въ цвѣтъ лица, который сталъ нѣсколько свѣтлѣе.

— Лихорадки уже нѣтъ, а рану Канонда и сама съумѣетъ залѣчить.

Сказавъ это она оставила комнату.

На молодаго человѣка, который теперь только послѣ полутора сутокъ первый разъ открылъ глаза, торжествующая улыбка высохшей, угрюмой старухи произвела казалось не очень благопрiятное впечатлѣнiе. Но Канонда, какъ будто догадавшись, стала поскорѣе на ея мѣсто и придвинула къ его ложу стулъ, на которомъ стояла закуска: молодая дикая утка, изжаренная на индѣйскiй манеръ, и свѣжiе маисовые пироги. Роза налила въ кубокъ вина, а индiанка подала его больному, ставъ передъ нимъ на колѣни и усадивъ его на постели. При первомъ глоткѣ губы его судорожно скривились и онъ почти съ силою оттолкнулъ кубокъ; но спустя немного легкiй румянецъ покрылъ лицо его и рука ухватилась опять за кубокъ. Потомъ онъ взялъ кусокъ утки и пороги.

Индiанка не спускала съ него глазъ и слѣдила взоромъ за каждымъ кускомъ, коорый онъ клалъ въ ротъ. Можно было подумать, что изъ этого животнаго отправленiя дѣвушка старалась узнать что нибудь опредѣленнѣе о характерѣ и наклонностыхъ молодаго человѣка; время отъ времени она дѣлала знаки Розѣ, стоявшей въ углу комнаты и устремившей также свои глаза на больнаго. Казалось, обѣ дѣвушки съ удовольствiемъ смотрѣли какъ онъ ѣлъ. И дѣйствительно, приличiе и непринужденность, съ какими ѣлъ молодой человѣкъ, такъ рѣзко отличались отъ густой жадности ихъ собратiй, что нѣтъ ничего удивительнаго, если гость ихъ показался имъ чѣмъ–то вымшмъ. Хотя мы никакъ не вправѣ предполагать въ обѣихъ дѣвушкахъ утонченнаго образованiя, но женщина вообще обладаетъ такимъ вѣрнымъ тактомъ, который, если онъ только неипорченъ или несовращенъ съ прямаго пути, рѣдко ее обманываетъ. Казалось, дѣвушки глубже заглянули въ душу своего гостя. Сердце Розы, повидимому, стало биться спокойнѣе и даже Канонда начала смотрѣть на него болѣе довѣрчиво.

По окончанiи завтрака она опять уложила больного, и сняла перевязку съ его ранъ. Пальцы ея едва касались глубокой раны, и она исполнила свою задачу съ такою ловкостью и осторожностiю, что больной уснулъ подъ ея руками.

— Бальзамъ заживитъ рану, пока солнце восемь разъ совершитъ свой кругъ, произнесла она съ увѣренностью; потомъ потушила лучину и обнявъ Розу, поспѣшила съ нею къ своей хижинѣ.

______

 

глава VI

 

Вы сказали. Умно или глупо —

пусть судятъ лѣсъ.

 

Шекспиръ.

 

Необыкновенное искуство индѣйцевъ въ излѣченiи ранъ и лихорадокъ, которымъ они, какъ извѣстно, часто подвергаются по случаю безпрерывныхъ войнъ и жизни въ лѣсахъ, вполнѣ оправдалось на молодомъ человѣкѣ, котораго счастливая или несчастная звѣзда привела къ одному изъ этихъ маленькихъ народовъ. По прошествiи полутора сутокъ лихорадка исчезла и не прошло еще восьми дней пребыванiя его деревушкѣ, какъ уже и рана стала заживать. Его жолтый, трупообразный цвѣтъ лица замѣнился легкою бледностiю, на которой прiятно выступалъ свѣжiй румянецъ; утомленные и впалые глаза оживились и казалось скорѣе расположены были къ смѣху чѣмъ къ печали. Особенная черта около рта изобличала въ немъ веселую беззаботную натуру, а полныя, разцвѣтающiя щеки показывали живой, игривый нравъ. Онъ уже намѣревался выдти изъ хижины, чтобы напросторѣ подышать чистымъ воздухомъ, но Канонда строго запретила ему выходить, угрожая возвращенiемъ лихорадка, если онъ будетъ себя подвергать влiянiю сыраго воздуха. Такимъ образомъ онъ все еще оставался въ своей комнатѣ. Комната эта была средней величины, стѣны ея состояли изъ грубо сколоченныхъ пней хлопчатаго дерева, а скважины были законопачены испанскимъ мхомъ съ смолою; висѣвшiе на стѣнѣ томогаукъ и боевой ножъ составляли единственное украшенiе комнаты; вдоль стѣнъ утверждена была скамья, вышиною около полутора футовъ, покрытая испанскисъ мхомъ; она служила больному и сидѣньемъ и ложемъ. Простой деревянный столъ былъ покрытъ пальмовыми листьями и уставленъ плодами, выбранными повидимоу съ тонкою внимательностью къ выздоравливавшему больному: виноградъ и варенья въ сахарѣ, дикiя сливы и бананы. Глаза его были еще устремлены на эти плоды, когда вошла Канонда, держа въ рукахъ тарелку съ жареными куропатками. Поставивъ на столъ тарелку она поспѣшила опять къ двери и опустила буйволовую кожу, такъ что лучи утренняго солнца, проникавшiе въ отверстiя, скорѣе позволяли догадываться о присутствiи предметовъ въ комнатѣ чѣмъ видѣть ихъ.

— Добраго утра! сказалъ молодой человѣкъ, смотрѣвшiй съ удивленiемъ на движенiя индiанки.

Привѣтствiе было принято молча. Индiанка указала на куропатки и потомъ сѣла на противоположной скамьѣ, намѣреваясь повидимому спокойно ожидать, пока молодой человѣкъ позавракаетъ.

— Молодой мой братъ, произнесла она наконецъ, видя что онъ и не думаетъ приступать къ завтраку, — прiѣхалъ въ каноэ великаго начальника соленыхъ водъ. Жилъ ли онъ въ его вигвамѣ и курилъ ли съ нимъ трубку мира?

Слова эти она произнесла довольно чисто на англiйскомъ языкѣ, хотя и съ рѣзкими гортанными звуками племени.

— Каноэ! вигвамъ! трубка мира! повторялъ молодой человѣкъ, который изъ всего этого повидимому ничего не понялъ.

— Да, я былъ въ какомъ–то каноэ, продолжалъ онъ полушутя, — чтобы чортъ побралъ этотъ каноэ! Во всю жизнь свою не забуду его... Бррр! проворчалъ онъ, — не шутка — протанцовать дней осемь или Богъ знаетъ сколько по соленымъ волнамъ и питаться подошвою собственнаго сапога! Чортъ бы ее взялъ нашу черепаховую ловлю и страсть къ устрицамъ! Въ жизнь свою не буду ловить ни тѣхъ и другихъ! Да скажи мнѣ пожалуйста, милая дѣвушка, куда это я попалъ? Помнится, что послѣднiе два дня я провелъ среди болотъ и трясинъ, гдѣ ничего не было съѣстного, кромѣ аллигаторовъ и дикихъ гусей, у которыхъ къ несчастью были крылья. А гдѣ я имѣю честь быть въ настоящую минуту, право не знаю.

Индiанку нѣсколько озадачилъ весело юмористическiй наборъ словъ, вырвавшiйся изъ устъ незнакомца, и она впродолженiи нѣсколькихъ секундъ приводила повидимому все сказанное имъ въ порядокъ. Наконецъ она, казалось, все сообразила; но лицо ея при этомъ вовсе не выражало готовности отвѣчать въ томъ же тонѣ, а обнаруживало напротивъ какое–то неудовольствiе.

— Мой братъ не отвѣчалъ на вопросъ своей сестры. Жилъ ли онъ у начальника соленыхъ водъ и курилъ ли съ нимъ трубку мира?

— Конечно, возразилъ молодой человѣкъ, которому казалось, что онъ наконецъ понялъ въ чемъ дѣло. Я жилъ у начальника соленыхъ водъ, если ты, какъ и слѣдуетъ, разумѣешь подъ этимъ нашу нацiю. Что же касаеся куренiя трубки, то я не дѣлалъ этого. Мы никогда не курили изъ трубокъ, это у насъ не въ модѣ. Только французы и негры курятъ трубку. Животные! прибавилъ онъ.

— У моего брата кривой языкъ, возразила индiанка такъ–же спокойно; онъ хочетъ провести свою сестру. Канонда дочь великаго Мико, произнесла она съ достоинствомъ.

— Канонда, дочь Мико! повторилъ молодой человѣкъ. Англiйскiя слова; но хоть–бы мнг сейчасъ же пришлось обвѣнчаться съ пушкой, я право не зналъ бы что отвѣчать.

— Какъ моему брату достался каноэ, въ которомъ нашла его сестра?

— А какъ можетъ достаться каноэ честному англiйскому мичману, на котораго во время ловли устрицъ напалъ пиратъ, французская собака, и потащилъ его за собою въ плѣнъ, въ свою разбойничью берлогу? Я взялъ каноэ ночью и удралъ съ нимъ. Жаль только, что неудалось спасти Тома и Билля, но мошенникъ заперъ насъ порознь.

Казалось молодой человѣкъ, въ веселомъ своемъ настроенiи, проговорилъ все это больше для самого себя чѣмъ для удовлетворенiя любопытства индiанки.

— И такъ, мой братъ укралъ каноэ у начальника соленыхъ водъ, произнесла индiанка, слушавшая его со вниманiемъ, и ночью бѣжалъ изъ его вигвама?

— Каноэ принадлежитъ собакѣ, пирату; надѣюсь, что не его ты разумѣешь подъ именемъ начальника соленыхъ водъ? спросилъ британецъ нѣсколько внимательнѣе.

Индiанка покачала головою и бросила на него такой взглядъ, отъ которого у молодаго моряка поубавилось нѣсколько юмору.

— Мой братъ слишкомъ молодъ, чтобы становиться на боевой путь великаго начальника соленыхъ водъ. Ему бы слѣдовало сперва поучиться охотиться на оленя и буйвола, и убивать большую водяную змѣю, чѣмъ идти на войну, иначе дочери его народа будутъ плакать надъ трупомъ моего убитаго брата.

Слова эти она произнесла такимъ тономъ, въ которомъ довольно ясно выражалось и состраданiе и вмѣстѣ какое–то насмѣшливое пренебреженiе; казалось она ждала отвѣта.

— Но я надѣюсь, ты не воображаешь, чтобы англiйскiй офицеръ или лучше сказать почти–офицеръ (чортъ–возьми наше офицерство!) сталъ вести войну съ разбойникомъ? Такихъ собакъ ловятъ и вѣшаютъ.

Индiанка окинула презрительнымъ взглядомъ.

— Послушай, отвѣчала она холодно и презрительно; когда красные воины вступаютъ въ бой съ своими врагами; то они или убиваютъ воиновъ и начальниковъ ихъ на полѣ битвы, или берутъ ихъ въ плѣнъ, ведутъ домой и показываютъ своимъ юношамъ, чтобы и они сдѣлались такъ–же храбры, какъ отцы ихъ. Но взявши плѣнниковъ, они стерегутъ ихъ, чтобы они не могли бѣжать. А молодой мой братъ — ни начальникъ ни воинъ. Рука его мала, какъ у дѣвушки, и никогда не поднимала томогаука. Великiй начальникъ захватилъ его вмѣстѣ съ другими мальчиками и дѣвочками его народа и послалъ его въ свой вигвамъ. Начальникъ соленыхъ водъ великiй воинъ; онъ убиваетъ мужей, а женщинъ и дѣтей оставляетъ безъ вниманiя. У молодого моего брата языкъ силенъ, но рука слаба.

— Мнѣ кажется, что объ этомъ начальникѣ соленыхъ водъ, какъ ты называешь морского разбойника, ты больше знаешь, чѣмъ намъ обоимъ слѣдовало бы знать, сказалъ молодой человѣкъ съ наряжоннымъ вниманiемъ.

— Начальникъ соленыхъ водъ великiй воинъ; имя его далеко извѣстно, сухо сказала дѣвушка.

— Да вѣдь мой братъ прiѣхалъ прямо оттуда, да еще въ его каноэ, возразила она насмѣшливо. Когда красные воины посылаютъ своихъ лазутчиковъ и шпiоновъ, то выбираютъ такихъ, которые знаютъ, какъ далекъ путь къ непрiятелю. А у бѣлыхъ развѣ это дѣлается иначе? Канонда слабая дѣвушка, но она дочь Мико.

Послѣднiя слова она произнесла тономъ исполненнымъ достоинства и самоувѣренности, какъ будто желая показать молодому человѣку, что фамильярность, съ которою онъ до сихъ поръ обращался съ нею, была неумѣстна.

— Однако я надѣюсь, ты не принимаешь меня за шпiона, который пришолъ высматривать разбойника?

— Мой бѣлый братъ говоритъ языкомъ нашихъ враговъ; или можетъ быть онъ говоритъ двойнымъ языкомъ?

— Право, я не знаю, сказалъ молодой человѣкъ: во снѣ или наяву я тебя вижу, милая дѣвушка. Ужь не тебѣ ли я обязанъ спасенiемъ моей жизни? Если такъ, то прими самую искреннюю, сердечную мою благодарность. Прости, если мои выраженiя, которыя кажется не совсѣмъ для тебя понятны, оскорбляютъ тебя. Скажи мнѣ только, прошу тебя, гдѣ я? Неясно припоминаю я себѣ миловидную дѣвушку мѣдно–краснаго цвѣта, которая поспѣшила ко мнѣ на помощь въ то время, какъ меня схватилъ зубами аллигаторъ, на котораго я наступилъ ногою, принявъ его за древесный пень. Потомъ опять какъ–то смутно представляется моему воображенiю прелестный божественный образъ, скорѣе ребенка чѣмъ дѣвушки, который подобно ангелу какъ будто во снѣ явился передо мною. Гдѣ эта дѣвушка? она бѣлая: мы скорѣе поймемъ другъ друга. Твоихъ отношенiй къ морскому разбойнику я не знаю, но я имѣю полное право бѣситься противъ него. Изъ стоянки нашей въ Ямайкѣ мы отправились для изслѣдованiй устьевъ Миссисипи. Я и нѣсколько моихъ товарищей получили отъ стараго нашего брюзги капитана позволенiе идти на ловлю черепахъ и устрицъ. Мы отплыли на довольно значительное разстоянiе отъ фрегата и вошли въ глубокую бухта, гдѣ наткнулись на мели, обильныя устрицами. Въ самомъ разгарѣ ловли мы вдругъ увидѣли передъ собою вооруженную яхту. Что тутъ было дѣлать? Пистолеты наши и кортики мы, разумѣется, оставили на фрегатѣ и потому все должны были сдаться; насъ посадили на яхту, и къ ночи мы пристали къ какому–то блокгаузу, гдѣ насъ разсадили поодиночкѣ и заперли; вотъ оттуда–то я и явился прямо сюда.

Индiанка изъ всего этого конечно поняла только половину и продолжала качать головою.

— Мой братъ говоритъ очень кривымъ языкомъ. Не хочетъ ли онъ этимъ сказать, что онъ и его товарищи не вступали на боевой путь противъ начальника соленыхъ водъ? Начальникъ не крадетъ молодыхъ людей; зачѣмъ же бы онъ поймалъ моего брата?

— Вѣроятно онъ боялся, и очень справедливо, что еслибы мы нашли его притонъ, то конечно разорили бы его гнѣздо, а самого повѣсили бы на развалинахъ.

— Вотъ, развѣ я не говорила, что бѣлый мой братъ говоритъ двойнымъ языкомъ, съ сердцемъ вскричала индiанка. Народъ моего брата стоитъ на боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и начальникъ заманилъ его и товарищей его въ засаду. Развѣ это не правда?

— Милая дѣвушка, сказалъ британецъ, который, казалось, начиналъ утомляться тѣмъ, что его не понимаютъ; мы воюемъ не съ морскимъ разбойникомъ, но если онъ попадется намъ въ руки, то мы конечно, какъ разбойника, повѣсимъ его, да еще и въ цѣпяхъ. Теперешнею нашею войною мы дѣлаемъ честь не ему, а непокорному нашему брату Iонатану, т. е. янкамъ. Мы съ нимъ ведемъ войну войну, т. е. не то чтобы войну, но мы выслали нѣсколько кораблей и отрядовъ чтобы наказать ихъ.

— Такъ народъ моего брата не стоитъ на боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и все–таки повѣсилъ бы его за шею. Народъ моего брата заслуживаетъ чтобы его перебили какъ собакъ.

На лицѣ британца невольно мелькнула гримасса.

— Мой братъ упомянулъ объ янкахъ, продолжала дѣвушка. Онъ сказалъ что его народъ съ ними въ войнѣ и хочетъ наказать ихъ. Вѣдь братъ мой самъ янки? онъ говоритъ языкомъ янки?

— Я имѣю честь быть англичаниномъ, возразилъ молодой человѣкъ съ пошло–самодовольною улыбкою, вытягивая и потомъ опять втягивая губы наподобiе извѣстнаго животнаго; улыбка эта придавала его лицу то глупое выраженiе, которое такъ часто мы имѣли случай осмѣивать у почтенныхъ нашихъ родственниковъ, когда что нибудь особенно прiятно щекотало ихъ самолюбiе.

— Англичанинъ, повторила дѣвушка въ раздумьи. Начальникъ нашей школы много разсказывалъ намъ объ одномъ народѣ, который живетъ на островѣ, далеко, противъ восходящего солнца. У нихъ есть начальникъ, старый, невинный человѣкъ. При этихъ словахъ она указала на лобъ.

— Головы этого народа полны тумана; люди прожорливы и вѣчно голодны. Прежде они посылали начальниковъ въ страну янковъ, пока эти послѣднiе не прогнали ихъ. Развѣ братъ мой принадлежитъ также къ этому народу?

Британцу, какъ видно, пришлось тутъ познакомиться съ тѣми понятiями объ англичанахъ, которыя американскiе учители нерѣдко внушаютъ своимъ воспитанникамъ, и которыя, безъ сомнѣнiя, не могли польстить его самолюбiю, поэтому онъ отвѣчалъ съ нѣкоторымъ смущенiемъ:

— Разумѣется я съ острова и у нашего начальника, какъ тебѣ угодно было перекрекрестить нашаго короля, было нѣчто въ родѣ сплина, такъ онъ верхнiй парламентъ принялъ за павлиновъ; но, продолжалъ онъ со смѣхомъ, — въ описанiи твоемъ я не имѣю чести узнать своихъ соотечественниковъ.

— Языкъ моего брата опять скривился, продолжала дѣвушка насмѣшливо. — Такъ братъ мой принадлежитъ къ тому народу, у котораго много кораблей и противъ великiй бѣлый отецъ поднялъ томогаукъ?

— Ну да, кажется что такъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ нѣкоторой досадой.

— И народъ его, продолжала она съ улыбкой состраданiя, хочетъ наказать янковъ?

— Да, хотимъ! храбро вскричалъ британецъ.

— Бѣдные дураки! возразила индiанка. — Народъ моего брата больно колотятъ. Развѣ янки отняли у него земли? спросила она дальше.

— Чортъ бы ихъ побралъ, еслибы имъ пришло въ голову что нибудь подобное! Но они осмѣлились оспоривать у насъ владычество надъ солеными водами, говоря поиндѣйски. Да правду сказать, и этого даже они не посмѣли; негодяи это просто не хотѣли позволить намъ свидѣтельствовать свои несчастные кораблишки, на что однако должны были согласиться и французы и всѣ прочiе народы.

Британецъ въ короткихъ словахъ, на своемъ сжатомъ морскомъ нарѣчiи, и, какъ мы видимъ, довольно точно изложилъ причины второй войны Соединенныхъ Штатовъ съ Англiею. Право, или, лучше сказать, притязанiе британцевъ осматривать американскiе корабли, и еще болѣе несправедливое притязанiе ихъ брать съ этихъ кораблей тѣхъ изъ моряковъ, которые приходились имъ по нраву, дѣйствительно побудили американскую нацiю объявить войну кичливой Англiи. Какъ шла эта эта война — разсказывать здѣсь было бы неумѣстно; довольно того что мы смѣло можемъ ручаться, что дорогой нашъ родственникъ будетъ благоразумнѣе и впередъ не рѣшится изъявлять подобныя притязанiя.

Индiанка слушала молодго британца съ напряжоннымъ вниманiемъ, и хотя она вѣроятно не вполнѣ поняла всѣхъ словъ, но проницательный ея умъ позволилъ ей понять отчасти смыслъ его рѣчи.

— Итакъ за то, что енгизы хотѣли на своихъ большихъ каноэ разъѣзжать по соленымъ водамъ, народъ моего брата поднялъ противъ нихъ томогаукъ? спросила она.

— Да, что–то въ этомъ родѣ! отвѣчалъ онъ.

— А гдѣ они поднимутъ томогаукъ: на соленыхъ водахъ, въ лѣсахъ или вигвамахъ?

— Въ томъ–то и вопросъ. Насъ послали для изслѣдованiя устьевъ Миссисипи, т. е. для того, чтобы опредѣлить глубину ихъ и узнать можно ли пройти въ нихъ на корабляхъ большихъ размѣровъ. Результатъ оказался довольно удовлетворительнымъ. Нашлась только одна проклятая отмель, которая какъ нарочно расположилась передъ самымъ устьемъ и загораживаетъ намъ входъ. Еслибъ не эта мель, то мы безпрепятственно прошли бы прямо къ Новому Орлеану и разорили бы до–тла ихъ гнѣздо, ихъ Вашингтонъ; то есть, еслибы они не сдались добровольно.

— Такъ народъ моего брата сойдетъ съ своихъ большихъ каноэ, съ тѣмъ чтобы поднять свои томогауки въ странѣ енгизовъ и занять ихъ земли?

— Конечно, отвѣчалъ британецъ.

— И въ то время, когда братъ мой плылъ вверхъ по вѣликой рѣкѣ, начальникъ соленыхъ водъ взялъ его въ плѣнъ?

— Да, если ты подъ этимъ почетнымъ названiемъ разумѣешь морского разбойника.

— А что теперь намѣренъ предпринять мой братъ?

— Возвратимся какъ можно скорѣе къ своимъ, а–то еще пожалуй они меня вычеркнутъ изъ списка мичмановъ, а я состою на очереди къ производству въ чинъ. Тутъ должно быть недалеко до Миссисипи, а наша армiя до сихъ поръ ужь навѣрно вышла на берегъ.

— А если мой братъ попадетъ енгизовъ?

— Я постараюсь избѣжать этого.

— Енгизы владѣютъ всей землей, лежащей между великой рѣкой и вторыми великими солеными водами. Глаза у нихъ орлиные. Мой братъ не пройдетъ черезъ ихъ владѣнiя. Слѣды его ногъ измѣнятъ ему. Енгизы схватятъ моего брата и убьютъ его.

— Человѣка безоружнаго? Отъ нихъ всего можно ожидать, но этой низости они не сдѣлаютъ: въ нихъ течетъ британская кровь.

— Они схватятъ моего брата какъ шпiона, и повѣсятъ его на деревѣ за шею.

Послѣднiя слова произвели повидимому нѣкоторое впечатлѣнiе на молодого человѣка. Послѣ минутнаго молчанiя онъ отвѣчалъ:

— Нѣтъ, они не могутъ, не смѣютъ этого сдѣлать! Во всякомъ случаѣ я долженъ попробовать.

— Братъ мой, разразилась вдругъ индiанка, много кривилъ языкомъ, чтобы обмануть дочь Мико. Неужели братъ мой думаетъ, что дочь Мико дура? онъ говоритъ что народъ его не на боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и все таки повѣсилъ бы его на деревѣ за шею. А потомъ онъ говоритъ опять, что народъ его въ войнѣ съ янками, и несмотря на это, братъ той собирается пройти чрезъ ихъ земли и вигвамы. Братъ мой, произнесла она вдругъ рѣшительнымъ, почти грознымъ тономъ, — тайно прокрался въ вигвамъ начальника соленыхъ водъ, а оттуда въ вигвамъ Мико, чтобы указать дорогу своему народу, янкамъ. Мой братъ лазутчикъ енгизовъ.

Послѣднiя слова она произнесла съ такимъ взглядомъ, который вѣроятно не очень польстилъ молодому человѣку, и собиралась выдти изъ комнаты.

Британецъ слушалъ ее съ напряженiемъ, которое придавало юношескимъ, веселымъ чертамъ его выраженiе горечи. Послѣднiя слова особенно оскорбили его и горькая насмѣшка показалась на миловидномъ его лицѣ. Онъ хотѣлъ отвѣчать, но запнулся и могъ только произнести:

— Но я долженъ тебѣ сказать...

Индiанка сухо сдѣлала ему знакъ, чтобы онъ молчалъ.

— Мой братъ еще боленъ. Онъ и такъ ужь говорилъ слишкомъ много. Ему надо ѣсть, чтобы выздоровѣть. Мико великъ и премудръ: онъ увидитъ.

Съ этими словами она вышла изъ двери, передъ которою встрѣтила Розу. Обѣ дѣвушки, не говоря ни слова, направились рука объ руку, черезъ изгороди и плантацiи къ своей хижинѣ. Индiанка очевидно была погружена въ глубокое размышленiе. Вдругъ она остановилась.

— Мой молодой братъ очень юнъ, и языкъ его мелетъ какъ у глупой дѣвушки; но подъ этой глупостью скрывается змѣя.

Говоря это она смотрѣла на Розу, как будто ожидая отъ нея подтверждения сказаннаго. Послѣдняя ничего не отвѣчала.

— Глаза его, продолжала индiанка, — глаза голубя, но языкъ его — языкъ гремучей змѣи.

Роза все молчала.

— Слышали ли уши Бѣлой Розы всю ту ложь, которую наговорилъ бѣлый братъ?

— Она слышала слова бѣлаго брата, отвѣчала Роза, — но не заглянула въ сердце его. Какъ можетъ моя Канонда говорить, что бѣлый нашъ братъ лжетъ?

— Бѣлая роза добра, очень добра; Канонда любитъ ее больше своей жизни. Роза составляетъ радость своего отца; но она не смотритъ глазами Канонда и Мико.

Глубокiй вздохъ вырвался изъ груди Розы.

— Роза несчастна какъ бѣлый ея братъ, — тихо прошептала она.

— Роза голубь, а бѣлый мой братъ змѣя. Онъ лазутчикъ, проговорила индiанка съ негодованiемъ.

Роза покачала головой.

— Кто сказалъ это Канондѣ?

— Глаза Розы, продолжала индiанка, смотрѣли только на бѣлую кожу и нѣжныя руки моего брата, а Канонда слышала его ложь. Развѣ онъ прибылъ въ каноэ начальника соленыхъ водъ? Развѣ языкъ его не сказалъ, что онъ былъ въ его вигвамѣ, но не курилъ съ нимъ трубки мира? Развѣ народъ его не на боевомъ пути противъ начальника? Не самъ ли онъ говорилъ, что народъ его повѣсилъ бы начальника соленыхъ водъ на деревѣ, еслибъ удалось поймать его, а несмотря на это бѣлая змѣя говоритъ, что народъ его не поднялъ томогаука. Какъ же бы онъ попалъ въ вигвамъ начальника, если онъ не шпiонъ? А развѣ онъ не говоритъ языкомъ янковъ, тогда какъ этотъ же самый двойной языкъ увѣряетъ, что народъ егостоитъ на боевомъ пути противъ янковъ? И этимъ же самымъ языкомъ онъ противорѣчитъ себѣ и говоритъ, что янки не убьютъ его, и поэтому, — заключила она язвительно, — онъ собирается идти чрезъ ихъ земли и вигвамы. Развѣ онъ думаетъ, что Канонда дура?

Разсказъ британца дѣйствительно имѣлъ въ себѣ что–то такое, что могло показаться невѣроятнымъ этой безъискуственной дочери природы, совершенно незнакомой съ правилами и законами международнаго права. Само собою разумѣется, отношенiя великихъ державъ и народовъ она не могла себѣ представить иначе, какъ въ крошечномъ масштабѣ ея собственнаго народа, или покрайней мѣрѣ племени криковъ, а потому очень естественно, если она въ эту же категорiю включила и начальника соленыхъ водъ или, лучше сказать, морского разбойника. Такимъ образомъ должны были показаться ей странными слова молодого человѣка, который съ откровенностью моряка объявилъ ей безъ дальнихъ околичностей, что они повѣсили бы пирата, и въ то же время съ презрѣнiемъ отвергалъ предположенiе, что народъ его находится въ войнѣ съ этимъ разбойникомъ. Такъ же мало удовлетвориалсь индiанка объясненiемъ его относительно американцевъ. Ужь одно то, что народъ его находится въ войнѣ съ енгизами, показалось подозрительнымъ дочери Мико, недовѣрчивой вообще къ бѣлымъ, и замѣтившей что онъ говоритъ на одномъ языкѣ съ енгизами; но мысль, что несмотря на эту войну онъ все–таки надѣется на какое–то великодушiе непрiятеля, и вслучаѣ плѣна не боится быть повѣшенымъ, дотого превышала понятiя индѣйцевъ о военныхъ законахъ и обычаяхъ, что Канонда окончательно приняла его за обманщика.

Въ свою очередь и британецъ нашъ, казалось, не менѣе ошибался въ понятiяхъ своихъ объ индiанкѣ. Кто эта молодая дикарка, которая позволяетъ себѣ допрашивать его какъ пойманнаго шпiона, да еще допрашивать такимъ образомъ, что онъ невольно принужденъ былъ отвѣчать на ея вопросы? Откуда этотъ повѣлительный тонъ, который, при всей ея простотѣ, выражалъ такое достоинство и самосознанiе? Какое ей дѣло до морского разбойника? Ужь не принадлежитъ ли она къ его шайкѣ? Однако все въ ней противорѣчитъ этому унизительному предположенiю.

— Пхе! женское любопытство! вскричалъ онъ вдругъ. — Ей просто хотѣлось поболтать.

И успокоивъ себя этой мыслью, онъ пересталъ пока думать объ этой странной посѣтительницѣ.

______

 

ГЛАВА VII

 

Я такъ заваленъ дѣлами, что не могу

тотчасъ же дать тебѣ остроумный отвѣтъ.

Когда я возвращусь, то я буду вполнѣ

придворнымъ человѣкомъ.

 

Шекспиръ.

 

Прошло еще два дня. Молодой человѣкъ чувствовалъ постепенное возстановленiе своего здоровья; чудесная сила бальзама оправдалась вполнѣ, и онъ могъ уже прогуливаться безъ боли. Но индiанка все еще строго запрещала ему выходить изъ дому. Нѣсколько разъ онъ отваживался идти къ деревушкѣ, но сквавы встрѣчали его постоянно съ такими несомнѣнными доказательствами непрiязненнаго къ нему расположенiя, что онъ всякiй разъ принужденъ былъ возвращаться. Индiанка постоянно каждое утро и вечеръ приносила ему пищу, но не произносила уже ни слова; съ спокойнымъ испытующимъ взглядомъ она пробовала его пульсъ, и этимъ ограничивалось, повидимому, все ея участiе къ нему.

Это было ночью, спустя десьть дней послѣ его прибытiя. Онъ уже улегся на своемъ ложѣ и только что началъ засыпать, какъ вдругъ сквозь отверзтiя буйволовой кожи проникъ яркiй отблескъ пламени. Онъ вскочилъ съ крикомъ: «въ деревнѣ пожаръ!» бросился во дворъ, и перескакивая черезъ изгороди и кустарникъ, направился прямо къ пламени. Яркiй блескъ факеловъ падалъ на довольно большую красивую хижину. Это былъ вигвамъ Мико. Въ эту минуту изъ хижины вышла женская фишура и остановилась около двери. Она, казалось, прислушивалась къ чему–то и какъ будто намѣревалась направиться въ ту сторону, гдѣ молодой человѣкъ скрывался въ кустарникѣ. Однако она медленно повернула къ углу, откуда ей открывался видъ на зеркальную поверхность рѣки, ярко озаренную сотнями пылающихъ факеловъ. Въ это время онъ могъ хорошо разсмотрѣть ее. Тихо и осторожно, шагъ за шагомъ сталъ онъ приближаться къ ней, какъ бы боясь, чтобы это прелестное видѣнiе не исчезло въ воздухѣ. Наконецъ одна только акацiя мимоза раздѣляла ихъ. Это была Роза. Нѣсколько мгновенiй онъ стоялъ неподвижно, въ какомъ–то нѣмомъ созерцанiи и потомъ подошолъ ближе. Услышавъ легкiе шаги его, Роза повернулась и прямо подошла къ нему.

— Не бойся, братъ мой! прговорила она звучнымъ голосомъ, на чистомъ англiйскомъ языкѣ; — это ночной танецъ нашихъ женшинъ и дѣвушекъ.

— Миссъ! Тысячу разъ прошу у васъ извиненiя въ своей нескромности. Извините меня, но право, все, сто случилось со мною до сихъ поръ, такъ необыкновенно.

Молодая дѣвушка съ какимъ–то удивленiемъ устремила на него свои ясные взоры. Во взглядѣ ея выражалась какъ будто боязнь, что въ головѣ у него не все благополучно: такъ озадачило ее это странное, вполнѣ англiйское привѣтствiе. Она взяла его за руку.

— Простить моему брату? Что же мнѣ простить тебѣ? Ты никогда не обижалъ меня.

— Такъ меня не обмануло мое воображенiе, и то, что я считалъ сновидѣнiемъ, осуществилось? продолжалъ онъ. Роза взглянула на него съ удивленiемъ.

— Мой братъ видѣлъ что–то во снѣ? спросила она.

Если идеальная красота и легкiй волшебный образъ дѣвушки смутили молодого человѣка въ такой степени, что у него сорвалась съ языка упомянутая лондонская фраза, то отвѣтъ ея и слѣдующiй за тѣмъ вопросъ привели его въ совершенное замѣшательство. Въ эту минуту послышались меланхолическiе звуки какого–то инструмента и на–время прервали разговоръ. Онъ съ изумленiемъ сталъ прислушиваться къ этимъ страннымъ дикимъ звукамъ.

— Ночь холодна и сыра. Густые пары все больше и больше подымаются изъ рѣки надъ вигвамомъ. Моему брату не слѣдуетъ оставаться на воздухѣ, а то возвратится лихорадка. Но, — прибавила она немного погодя, — онъ можетъ изъ нашей комнаты видѣть пляску дѣвушекъ.

Сказавъ это, она взяла его за руку, ввела въ хижину и распахнувши занавѣсъ провела его въ свою комнату, небольшое окно которой выходило на берегъ рѣки. Глзамъ его представилась картина, вполнѣ достойная кисти Сальватора Розы.

На берегу бухты, на томъ мѣстѣ, гдѣ недѣля тому назадъ строился березовый каноэ, большая толпа дѣвушекъ, женщинъ и молодыхъ дикарей, человѣкъ до двухъ сотъ, составляла хороводъ. У каждаго и у каждой изъ нихъ въ одной рукѣ былъ длинный пылающiй факелъ, а въ другой колокольчикъ. Четыре взрослыя дѣвушки помѣщались на самомъ берегу и играли на индѣйскихъ флейтахъ и били въ барабаны.

Послѣднiе походили на наши бубны съ погремушками. Молодыя дикарки подымали высоко надъ головою эти бубны, ударяя въ нихъ короткими, толстыми палками. Другой инструментъ была флейта съ тремя отверстiями, которая издавала очень низкiе, глухiе и необыкновенно меланхолическiе звуки.

Музыка раздавалась сначала слабо и какъ будто сдержанно. Хотя въ звукахъ этой флейты не было ни искуства, ни правильности, тѣмъ не менѣе они не лишены были нѣкоторой мелодiи, и нѣсколько походили на звуки альпiйскаго рожка. По мѣрѣ того, какъ въ молодыхъ сквавахъ и дѣвушкахъ разгоралась страсть къ пляскѣ, звки музыки становились все громче и громче. Наконецъ, когда грянули бубны, то все это вмѣстѣ составило хотя и дикую, нестройную музыку, но въ то же время нелишенную какой–тоособенной прелести. Вдругъ поднялась одна изъ дѣвушекъ, и начала кружиться и взвиваться съ самыми милыми, грацiозными движенiями, между тѣмъ какъ другая, съ противоположной стороны, шла танцуя къ ней на встрѣчу. У обѣихъ были въ рукахъ тамбурины. Сначала онѣ быстро вертѣлись въ кругу, вдоль всего хоровода, нагибаясь по временам къ своимъ подругамъ; потомъ, кружась и извиваясь съ ловкостiю змѣи, онѣ быстро понеслись на средину, повернулись нѣсколько разъ въ кругѣ, и тогда только начался настоящiй танецъ. Казалось, ноги дѣвушекъ не двигались въ то время, какъ онѣ съ быстротою стрѣлы носились по кругу, подъ звуки своихъ тамбуриновъ, и вскидывая пятки кружились, летѣли, неслись безъ устали, грацiозно взмахивая тамбуринами. Ни что не могло сравниться съ прелестiю и грацiею этихъ танцовщиковъ, умѣвшихъ въ такой олагороженой и очаровательной мимикѣ выразить природныя страсти дикихъ. Протанцовавши минутъ десять, онѣ возвратились на свои мѣста.

Ихъ замѣнили двѣ другiя дѣвушки, и исполнили тотъ же танецъ; но ихъ движенiя далеко не были такъ краснорѣчивы, такъ просты и грацiозны. Когда онѣ кончили, на середину круга выступилъ мальчикъ, въ коронѣ изъ перьевъ. Лице его было раскрашено воинскими красками, которыя въ употребленiи у индѣйцевъ; страхъ, который должны были внушать эти краски, онъ силился еще увеличить самыми дикими отчаянными кривляньями и гримасами, къ какимъ только способны были черты его.

Другой мальчикъ, разряженный такъ же дико и такъ же фантастически, вышелъ вслѣдъ за нимъ, и оба они начали воинскiй танецъ. Нѣсколько разъ бросались они во всю длину на землю съ такой силой, что казалось каждый членъ долженъ былъ выскочить изъ своего состава; потомъ съ невѣроятною быстротою ползали они по землѣ, сгибали бедра, вскакивали и съ бѣшеными тѣлодвиженiями бросались другъ на друга. Вдругъ они повернулись къ полукругу, гдѣ сидѣли ихъ товарищи, вырвали бубны изъ рукъ музыкантовъ, и едва вскочили въ середину круга, какъ онъ разомкнулся на двое, и обѣ половины стали сближаться, бѣжа рысью другъ противъ друга. Сквава противъ сквавы, дѣвушка противъ дѣвушки, подступали онѣ нѣсколько разъ другъ къ другу, бѣжа то впередъ, то назадъ; наконецъ взмахнули факелами, тряхнули бубенчиками, начали скакать, мчаться, кружиться, все быстрѣе и быстрѣе, пока все это не свернулось въ самый дикiй хаотическiй клубокъ.

Яркiй отблескъ нѣсколькихъ сотъ факеловъ, озаряя края поднявшагося надъ рѣкою густаго тумана, и отражаясь на поверхности воды, придавалъ цѣлому видъ огненной адской рѣки; старыя сквавы сновали взадъ и впередъ дикими неуклюжими прыжками: съ растрепанными космами, размахивая пылающими головнями, онѣ скорѣе походили на исчадiя ада, чѣмъ на живыя существа; пронзительный визгъ и вой потрясалъ воздухъ и вдругъ умолкалъ на мгновенiе, давая возможность слышать меланхолическiе звуки флейты и глухiе удары бубенъ; все это вмѣстѣ походило скорѣе на шабашъ вѣдьмъ, чѣмъ на пляску веселящихся женщинъ. Вдругъ снова раздался неистовый крикъ, какъ будто изъ тысячи гортаней, всѣ факелы столпились въ одну кучу, мгновенно погасли и воцарился глубокiй мракъ.

Ихъ замѣнили двѣ другiя дѣвушки, и исполнили тотъ же танецъ; но ихъ движенiя далеко не были такъ краснорѣчивы, такъ просты и грацiозны. Когда онѣ кончили, на середину круга выступилъ мальчикъ, въ коронѣ изъ перьевъ. Лице его было раскрашено воинскими красками, которыя въ употребленiи у индѣйцевъ; страхъ, который должны были внушать эти краски, онъ силился еще увеличить самыми дикими отчаянными кривляньями и гримасами, къ какимъ только способны были юныя черты его.

Другой мальчикъ, разряженный такъ же дико и такъ же фантастически, вышелъ вслѣдъ за нимъ, и оба они начали воинскiй танецъ. Нѣсколько разъ бросались они во всю длину на землю съ такой силой, что казалось каждый членъ долженъ былъ выскочить изъ своего состава; потомъ съ невѣроятною быстротою ползали они по землѣ, сгибали бедра другъ на друга. Вдругъ они повернулись къ полукругу, гдѣ сидѣли ихъ товарищи, вырвали бубны изъ рукъ музыкантовъ, и едва вскочили въ середину круга, какъ онъ разомкнулся на двое, и обѣ стали сближаться, бѣжа рысью друг противъ друга. Сквава противъ сквавы, дѣвушка противъ дѣвушки, подступали онѣ нѣсколько разъ другъ къ другу, бѣжа то впередъ, то назадъ; наконецъ взмахнули факелами, тряхнули бубенчиками, началм скакать, мчаться, кружиться, все быстрѣе и быстрѣе, пока все это не свернулось въ самый дикiй хаотическiй клубокъ.

Яркiй блескъ нѣсколькихъ сотъ факеловъ, озаряя края поднявшагося надъ рѣкою густаго тумана, и отражаясь на поверхности воды, придавалъ цѣлому видъ огненной адской рѣки; старыя сквавы сновали взадъ и впередъ дикими неуклюжими прыжками: съ растрепанными космами, размахивая пылающими головнями, онѣ скорѣе походили на исчадiя ада, чѣмъ на живыя существа; пронзительный визгъ и вой потрясалъ воздухъ и вдругъ умолкалъ на мгновенiе, давая возможность слышать меланхолическiе звуки флейты и глухiе удары бубенъ; все это вмѣстѣ походило скорѣе на шабашъ вѣдьмъ, чѣмъ на пляску веселящихся женщинъ. Вдругъ снова раздался неистовый крикъ, какъ будто изъ тысячи гортаней, всѣ факелы столпились въодну кучу, мгновенно погасли и воцарился мракъ.

Еслибы нашъ британецъ былъ сколько нибудь суевѣренъ, онъ легко могъ бы подумать, что перенесенъ въ то мѣсто, которое расчетливая хитрость, ради утѣшенiя и страха вѣрующихъ, изобразила нѣсколько похожимъ на описанную нами картину. И дѣйствительно, судя по продолжительному оцѣпенѣнiю, въ которое погрузило его это зрѣлище, можно было подумать, что оно представилось ему каким–то дьявольскимъ навожденiемъ. Внезапный мракъ вѣроятно не мало способствовалъ къ окончательному разстройству его мыслей.

— Да вѣдь это проклятые — извините, миссъ, вѣдь это дгйствительно ужасные образы! вскричалъ онъ. — Скажите, ради Бога, гдѣ мы?

— Въ вигвамѣ Мико, отвѣчала дѣвушка.

— Мико? Мико? Кто же этотъ Мико?

— Начальникъ Оконiевъ, прошептала она дрожащимъ голосомъ.

— Мико далеко отсюда, раздался позади ихъ голосъ индiанки; — но не узнаетъ ли онъ чутьемъ, что здѣсь былъ чужестранецъ? Сестра моя не должна бы забывать, что она дочь и въ то же время гость Мико.

— Ради Бога! вскричала Роза, — братъ мой долженъ удалиться; он не можетъ дольше оставаться въ жилищѣ Мико. Если Мико...

— Одно только; этотъ Мико?...

— О, пусть братъ мой поспѣшитъ удалиться, прервала его дѣвушка умоляющимъ голосомъ. Красныя мои сестры очень недовѣрчивы, и взоры ихъ омрачились бы гнѣвомъ, если бы онѣ застали его съ Розою въ вигвамѣ.

— Да, да, это правда, сказалъ молодой человѣкъ, быстро выпуская ея руку. — Спокойной ночи! Да благословитъ тебя Богъ, прелестнѣйшее изъ созданiй.

— Спокойной ночи, мой братъ! прошептала она ему вслѣдъ. Слова эти коснулись его слуха въ то время, когда онъ торопливо выходилъ изъ занавѣса. Онъ ринулся въ первую комнату, потомъ въ дверь, и едва неопрокинулъ индiанки. Ему казалось, что все вокругъ него вертится: и небо и земля. Онъ сталъ искать свою хижину, но она исчезла, густой туманъ серебристой дымкою разстилался по всему берегу. Нигдѣ не было видно ни крыши, ни дома, ни огонька: все утонуло во мракѣ ночи и въ непроницаемой густотѣ тумана. Наконецъ холодныя и сырыя испаренiя, подымающiяся изъ рѣки, постепенно дрожь пробѣгала по всему его тѣлу.

— Мой братъ слишкомъ много бѣжалъ, произнесъ вдругъ нѣжный, мелодическiй голосъ, и чья–то мягкая рука схватила его за руку. — не пора ли ему возвратиться въ свою хижину?

Онъ обернулся и увидѣлъ передъ собою индiанку.

— Сестра моя не выпускаетъ меня кажется изъ виду, возразилъ онъ съ нѣкоторой досадой.

Она посмотрѣла на него, непонявъ смысла его словъ.

— И стережетъ каждый мой шагъ, продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ.

— Наши молодые люди пошли съ Мико на охоту; Канонда дочь великаго начальника, произнесла она съ важностiю.

— Такъ ты дочь индѣйскаго начальника? спросилъ онъ нѣсколько внимательнѣе.

Она кивнула головою и отвѣчала:

— Канонда ужь говорила это своему брату. Ночь холодна; моему брату надобно спѣшить въ вигвамъ, а то съ новымъ солнцемъ возвратится къ нему лихорадка.

При этихъ словахъ она указала впередъ, и сама быстро направилась въ эту сторону.

— Здѣсь, сказала она, показывая на хижину, — братъ мой найдетъ спокойствiе и отдыхъ. Она приподняла буйволовую кожу, пропустила его и удалилась скорыми шагами.

— Дочь Мико, великаго начальника оконiевъ! вскричалъ британецъ, котораго ночной холодъ и грозный образъ индiанки воротили изъ мiра фантазiи къ дѣйствительности. Вотъ ужь никокакъ не воображалъ, чтобы походъ нашъ на устрицъ и черепахъ доставилъ намъ честь такого высокаго знакомства, продолжалъ онъ со смѣхомъ. — Жаль, чья здѣсь нѣтъ Тома. Воображаю, что бы съ нимъ было при видѣ этого прелестнаго ангела. Ну, Hodges, сказалъ онъ самъ себѣ, — вотъ тебѣ прекрасный случай разъиграть нѣчто въ родѣ романа, и кстати быть вычеркнутымъ изъ списка, или покрайней мѣрѣ въ продолженiи двухъ недѣль посчитать звѣзды на небѣ. Хотѣлось бы только знать, что скажетъ нашъ старый брюзга?

Счастливый юноша! счастливый морякъ! Какъ дружно уживаются въ беззаботной твоей головѣ и мысль о капитанѣ, и ожидающее тебя наказанiе, и образъ прелестной Розы и грозный видъ индiанки!

Какой бы жребiй ни выпалъ на твою долю, мы охотно будемъ слѣдовать за тобою въ твоихъ забавно затѣйливыхъ приключенiяхъ и странствованiяхъ.

______

 

Послѣ этой безпокойной и нѣсколько тревожной ночи настало прекрасное, свѣтлое утро. Лучи декабрскаго солнца разливали надъ деревушкой и нивами прiятную теплоту, которая снова оживила жителей деревушки и обитателей рѣки. Тысячи дикихъ утокъ, гусей и лебедей рѣзвились на поверхности великолѣпной рѣки; изъ ближняго кустарника слышались гармоническiе голоса пересмѣшекъ, маленькихъ попугаевъ и разныхъ другихъ птицъ. Со стороны лѣса раздавались пѣсни дѣвушекъ, занятыхъ около небольшаго стада ручныхъ буйволицъ, а около рѣки пылалъ большой костеръ, вокругъ котораго суетилась толпа мальчиковъ и дѣвочекъ. Съ дикимъ крикомъ отржества они сжигали огромное чучело, набитое соломой и утыканное множествомъ стрѣлъ; бѣлое лицо этой куклы должно было представлять янки.

Изъ хижины, въ которой нашъ мичманъ польовался индѣйскимъ гостепрiимствомъ, вышла Канонда, съ корзинкою на рукѣ. Она шла съ поспѣшностiю, и когда стала приближаться къ жилищу отца, буйвольская кожа снова распахнулась, изъ хижины вышелъ мичманъ и бросился въ слѣдъ за дѣвушкой. Твердая и быстрая его походка показывала, что онъ почти уже совсѣмъ оправился. Наружность молодого человѣка выражала тотъ веселый, смѣлый и прямодушный нравъ, который такъ идетъ къ морскому кадету: балагурство матроса постоянно соперничаетъ въ немъ съ повелительною важностiю офицера и неотесанностiю деревенщины. Прежняя блѣдная, истощенная фигура превратилась въ крѣпкiй, здоровый, румяный отпрыскъ джонъ — булля, въ живыхъ, голубыхъ глазахъ котораго отражалось чувство какого–то внутренняго самодовольства, съ порядочной дозой натуральнаго, здраваго смысла, между тѣмъ какъ орлиный носъ и уже довольно длинный пушокъ, покрывшiй его подбородокъ, придавали его загорѣлому лицу выраженiе силы и мужества. Но этой привлекательной наружности далеко несоотвѣтствовалъ его костюмъ. не говоря уже о воротничкахъ рубашки, которые въ продолженiи нѣсколькихъ недѣль не видѣли мыла, куртка его мѣстами была изорвана, и кусокъ коленкору скудно прикрывалъ поврежденiе, нанесенное его панталонамъ зубами аллигатора.

Услышавъ шаги его, индiанка обернулась и привѣтливо пошла къ нему навстрѣчу. На лицѣ ея уже не выражалась прежняя холодная суровость; напротивъ она была весела и оживлена.

— Братъ мой, смѣясь закричала она ему издали, — спитъ какъ медвѣдь, котораго не могутъ разбудить ни крики водяныхъ птицъ, ни сквавъ. Солнце стоитъ уже высоко, и онъ даже не слыхалъ, какъ входила его сестра.

— Напротивъ, сказалъ онъ, — вотъ тебѣ самое лучшее доказательство: я поспѣшилъ встать и заплатить визитъ.

Этой любезности дѣвушка, казалось, не поняла; улыбаясь погрозила она ему пальцемъ.

— Мой братъ опять заговорилъ двойнымъ языкомъ.

— Я пришелъ пожелать добраго утра моей милой, доброй сестрѣ, отвѣчалъ онъ, кусая губы; — что же касается двойнаго языка, то къ сожалѣнiю долженъ признаться, что умѣю говорить только на простомъ честномъ языкѣ моей дорогой старой Англiи. Я зналъ не много пофранцузски, да и то почти забылъ, впродолженiи восемнадцати–мѣсячнаго моего пребыванiя на кораблѣ.

Безпечное спокойствiе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, и вообще вся манера этого полнаго, цвѣтущаго юноши, въ которомъ, казалось, не было и тѣни зла, видимо произвели благопрiятное впечатлѣнiе на индiанку. Взоры ея съ удовольствiемъ остановились на немъ. Она подумала съ минуту, потомъ быстро схватила его руку и, указывая на его хижину, сказала:

— Пусть братъ мой подождетъ тамъ свою сестру.

Потомъ она побѣжала къ двери своей хижины, оставила тамъ корзину и поспѣшила къ другой, болѣе обширной хижинѣ, откуда черезъ нгсколько минутъ вышла, держа въ рукахъ довольно большой узелъ, съ которымъ она побѣжала прямо къ жилищу британца.

— Поясъ и рубашка моего брата очень грязны и изорваны, сказала она. — Въ этомъ узлѣ онъ найдетъ одежду, которая будетъ ему больше къ лицу.

— Что это такое, милая сестрица? спросилъ онъ, уже нѣсколько привыкнувъ къ ея способу выраженiя.

— Сестра моего брата придетъ опять, когда онъ промѣняетъ свою грязную, скверную одежду на это платье, сказала она, быстро выходя изъ хижины.

Съ любопытствомъ началъ онъ разсматривать узелокъ и нашелъ въ немъ чистое бѣлье и полный мужской костюмъ: сюртукъ изъ голубого сукна, по образцу одежды британскихъ морскихъ офицеровъ, панталоны, жилетъ и сапоги. Безъ сомнѣнiя странный этотъ подарокъ ни какъ не могъ разрѣшить его сомнѣнiй или разъяснить собственное его положенiе. Откуда индiанка взяла эту одежду? онъ вспомнилъ опять морскаго разбойника. Не унизетъ ли онъ достоинства британскаго офицера, если воспользуется этимъ платьемъ? Онъ бросилъ взглядъ на свою оборванную одежду, которая, едва держась на немъ, ежеминутно грозила страшнымъ разрушенiемъ. Нужда все извиняетъ.

— Это будетъ не первая военная хитрость, съ помощiю которой честный англiйскiй мичманъ воспользовался мѣстомъ другаго, вскричалъ онъ со смѣхомъ, сбрасывая свои лохмотья и осматривая новый костюмъ опытнымъ глазомъ торговца старыми платьями улицы Newbondstreet.

Превращенiе дѣйствительно было въ его пользу. Ловко сшитый голубой сюртукъ, щегольскiе панталоны, палевый, инстинно–британскiй жилетъ шли къ нему какъ нельзя лучше; съ какимъ–то комическимъ ужасомъ онъ вышвырнулъ за дверь или, вѣрнѣе, за буйвольскую кожу, ветхiе остатки своей прежней оболочки, съ тѣмъ чтобы въ ближайшемъ кустарникѣ скрыть ихъ отъ глазъ всякаго живаго существа.

Посреди этихъ занятiй внезапно застала его Канонда. Взоръ ея на мгновенiе остановился на стройномъ, и въ эту минуту дѣйствительно прекрасномъ юношѣ; потомъ, улыбаясь, она взяла его за руку и быстро повлекла за собою. Приблизившись къ двери своей хижины, она сдѣлала ему знакъ рукою, скользнула въ комнату и возвратилась оттуда рука объ руку съ Розой, а сама побѣжала къ пылающему костру.

______

 

ГЛАВА VIII

 

Что–то такое, но только не любовь, говоритъ

во мнѣ, что мнѣ не хотѣлось–бы васъ потерять.

 

Шекспиръ.

 

Удивленный и полусмущенный видъ, съ которымъ онъ приближался къ ней и который только постепенно сталъ переходить въ ту непринужденную манеру джентльмена, которая неразлучна съ хорошимъ воспитанiемъ и свойственна только людямъ порядочнаго круга, придавалъ всей его особѣ такой тонкiй оттѣнокъ почтительности и изумленiя, что лицо дѣвушки вспыхнуло яркимъ румянцемъ. первый разъ ей дали почувствовать такимъ деликатнымъ образомъ всю прелесть ея идеальной красоты. Сладкое чувство торжества, при видѣ этого безмолвнаго признанiя ея красоты, высоко подымало ея грудь и облагораживало, казалось, всю ея фигуру.

— Въ смутномъ моемъ воспоминанiи, проговорилъ онъ наконецъ съ жаромъ и въ волненiи, — носится прелестное видѣнiе. Это образъ ангела, который съ любовью обнялъ меня въ то время, когда чудовище ухватило меня своими острыми зубами. Онъ явился мнѣ въ то время, когда ночь смерти распростерла надо мною свои черныя крылья, и согрѣлъ меня, когда лихорадочная дрожь пробирала мои члены. Онъ хранилъ меня и проливалъ цѣлебный бальзамъ на мои раны. Клянусь вамъ, миссъ, если бы это не было среди бѣлаго дня, я думалъ бы, что все это вижу во снѣ.

Роза молчала, потупивъ глаза въ землю.

— Такъ это вамъ, продолжалъ юноша, — обязанъ я спасенiемъ моей жизни и выздоровленiемъ? Вы ухаживали за мною и заботились обо мнѣ съ такою нѣжностiю?

— Рука Розы слаба, братъ мой, прервала она его, кротко и довѣрчиво смотря ему въ глаза. — Роза не имѣла бы силъ поддержать своего брата. Канонда вырвала тебя изъ пасти водяной змѣи. Она отнесла тебя въ дупло дерева и въ этотъ вигвамъ. Она уговорила Винонду прогнать лихорадку.

— Индiанка? вскричалъ юноша. — Та самая, которая такъ жестоко мучитъ меня и слѣдитъ за каждымъ моимъ шагомъ?

Роза съ грустiю смотрѣла на него.

— Канонда дочь Мико; она мать оконiевъ, отрада и надежда для всѣхъ; но Мико и народъ его — красные, многозначительно сказала Роза, невольно содрогаясь.

— Понимаю, сказалъ британецъ.

— Они очень добры, но много потерпѣли отъ бѣлыхъ нашихъ братьевъ.

— Отъ янковъ? спросилъ юноша.

Но какъ вы, миссъ, попали сюда? Смѣю ли просить васъ объяснить мнѣ это?

— Мико взялъ Розу изъ хижины бѣлаго торговца.

— Но кто этотъ Мико? видъ этой деревушки не имѣетъ въ себѣ вовсе ничего дикаго. Почти все такъ же, какъ и у насъ. Гдѣ же мущины?

— Они вмѣстѣ съ Мико отправились на осеннюю охоту.

Въ глазахъ британца блеснула радость; лицо его прояснилось.

— Не можете ли вы мнѣ сказать, дорогая миссъ, гдѣ мы? спросилъ онъ дружески, взявъ ее за руку.

Казалось, дѣвушка тонкимъ своимъ чутьемъ весь эгоизмъ, скрывавшiйся въ этомъ вопросѣ. Бросивъ на него испытующiй взглядъ, она сказала: мы далеко отъ бѣлыхъ; далеко отъ великой рѣки, противъ заходящаго солнца. Переправившись черезъ нее, мы шли сорокъ дней и все еще не дошли сюда.

Молодой человѣкъ сомнительно покачалъ головой.

— Извините, этого быть неможетъ. Я только за восемь дней до прибытiя сюда отправился изъ блокгауза пирата, и теченiе залива въ такое короткое время никакъ не могло отнестименя такъ далеко отъ Миссисипи. Не знаете ли вы названiе этой рѣки?

— Не знаю. Вотъ на той рѣкѣ, выше живутъ кошаттаи (Coshattaes), а еще выше сабинскiе индѣйцы.

— Сабинскiе? Стало быть мы около Сабины.

— Не знаю, можетъ быть та рѣка такъ и называется. Здѣсь, продолжала она, — мы кругомъ заперты. Попасть къ намъ можно только по рѣкѣ, или съ той стороны. Съ этой же стороны даже волкъ напрасно старался бы пробраться къ намъ. братъ мой не долженъ и думать о бѣгствѣ.

Молодой человѣкъ погрузился въ глубокое раздумье.

— Сабина, пробормоталъ онъ; — это граница Соединенныхъ Штатовъ со стороны Мексики, сухимъ путемъ небольше четырехъ сотъ миль. Нѣтъ ничего невозможнаго.

— Мой братъ, повторила она, — недолженъ и думать о бѣгствѣ. Мико добръ... если ты врагъ янковъ, продолжала она нерѣшительно. Онъ съ радостiю протянетъ тебѣ руку, если...

— Если? спросилъ юноша съ нетерпѣнiемъ.

— Если ты не пришолъ сюда шпiономъ, договорила она нерѣшительно.

— Шпiонъ? лазутчикъ? Фи! — Какъ вы можете, миссъ, думать обо мнѣ такъ дурно?

Молодая дѣвушка посмотрѣла на него яснымъ, спокойнымъ взоромъ дѣтской, но глубоко проникающей невинности.

— Братъ мой, произнесла она съ наивною простотою, какъ будто умоляя вразумить ее, — братъ мой говоритъ, что народъ его не воюетъ съ начальникомъ соленыхъ водъ, и все таки повѣсилъ бы его на деревѣ, если бы онъ попался въ руки.

При этихъ странныхъ словахъ на лицѣ британца невольно мелькнула ироническая улыбка; но взглянувъ на дѣвушку, стоявшую передъ нимъ въ благородной своей простотѣ и съ натуральнымъ достоинствомъ, онъ невольно покраснѣлъ за дурной свой порывъ.

— Мы воюемъ и не воюемъ съ морскимъ разбойникомъ, милая миссъ, сказалъ онъ.

— Не воюемъ, потомучто настоящая война можетъ быть ведена только между двумя народами, имѣющими законныя правительства; а тотъ, кого вы называете начальникомъ соленыхъ водъ, нечто иное какъ морской разбойникъ, морской воръ, негодяй, который съ своими товарищами, изверженiемъ рода человѣческаго, грабитъ корабли, убиваетъ безъ разбора мущинъ, женщинъ и дѣтей. Съ такими разбойниками мы не ведемъ войны, а посылаемъ корабли отъискивать и ловить ихъ, и потомъ вѣшаемъ за совершонныя ими злодѣянiя.

Молодой человѣкъ не замѣтилъ, какъ лице дѣвушки во время разсказа его покрылось смертною блѣдностiю.

— Начальникъ соленыхъ водъ воръ! вскричала она съ ужасомъ.

— Развѣ вы не знаете этого? возразилъ британецъ. — Онъ больше чѣмъ воръ. Онъ злодѣй, убiйца, однимъ словомъ морской разбойникъ.

Тутъ только онъ съ удивленiемъ замѣтилъ, какое впечатлѣнiе слова его произвели на Розу. она поблѣднѣла какъ смерть. Дрожа всѣмъ тѣломъ, она закрыла лицо руками и, шатаясь, поспѣшила къ двери хижины; но недошедши до нея, упала безъ чувствъ на порогѣ. Онъ бросился впередъ, чтобы предохранить это прелестное существо отъ паденiя, какъ вдругъ послышался крикъ ужаса, и индiанка однимъ прыжкомъ очутилась возлѣ него. Не удостоивъ его даже взглядомъ, она обхватила свою подругу обѣими руками, нѣжно поцаловала ее въ блѣдныя уста и понесла въ свою хижину.

Молодой британецъ смотрѣлъ вслѣдъ за удалявшимися дѣвушками съ видомъ человѣка, который попалъ на слѣдъ ужаснаго открытiя. Глаза его со страхомъ были устремлены на дверь, какъ будто за нею скрывалась ужасная тайна. Невольно повернулъ онъ назадъ и пошолъ сначала тихо, потомъ скорѣе и скорѣе, какъ будто желая бѣжать отъ ужасной развязки, которая должна была послѣдовать за этой странной сценой. Съ тревогой въ душѣ, онъ поспѣштлъ въ свое жилище и бросился на постель. Что–то роковое заключалось для него въ невыразимомъ горѣ, пробудившемся въ груди дѣвушки при послѣднихъ его словахъ. Потрясающая тайна! Подобное участiе столь милаго существа къ такому человѣку казалось ужаснымъ.

— Кто эта дѣвушка, спрашивалъ онъ себя, — которая такъ чудно, подобно генiю хранителю, становится между мною и непреклонною дикаркою, и какъ ангелъ примиренiя сулитъ мнѣ отраду и надежду? Она прекрасна, какъ богиня любви, только что вышедшая изъ морскихъ волнъ: въ каждой чертѣ ея лица отражается благородство, чистота и невинность. Но отчего принимаетъ она такое участiе въ этой сухопарой французской собакѣ? Ужь не возлюбленная ли она его? — Нѣтъ, нѣтъ, невозможно! — Эти глаза не могутъ обманывать. Впрочемъ, какое мнѣ дѣло до всего этого? продолжалъ онъ съ британской флегмой. Что она мнѣ? Прекрасное видѣнiе, которое сегодня вижу, а завтра забуду. — Но она спасла тебя, Джемсъ, и право, если бы ты могъ... О да, я бы желалъ.

Въ эту минуту индiанка своимъ приходомъ прервала его размышленiя.

Она подошла къ нему съ важностiю, устремивъ на него испытующiй взоръ. Въ ея взглядѣ было что–то торжественное. Она сдѣлала знакъ рукою, указывая на нетронутую пищу. Онъ всталъ, съ намѣренiемъ идти къ ней навстрѣчу.

— Пусть братъ мой позавтракаетъ, произнесла она; — когда онъ это исполнитъ, сестра его шепнетъ ему что–то на ухо.

Сказавъ это, она сѣла на противоположность концѣ скамьи.

— Мнѣ ѣсть нехочется, сестра моя, отвѣчалъ молодой человѣкъ, и я готовъ слушать тебя. Что съ Бѣлой Розой? спросилъ онъ съ видимымъ смущенiемъ.

— Сестра моя больна, отвгчала индiанка, — но не такъ больна, какъ мой братъ: она больна сердцемъ. Братъ мой можетъ излѣчить Розу. Команда очень ее любитъ больше чѣмъ жизнь свою.

Она дрожала, и видно было, что искала словъ, но не находила ихъ. Очевидно она была сильно растрогана. Грудь ея высоко подымалась, и все въ ней выражало самое искреннее участiе къ подругѣ. Юноша смотрѣлъ на нее съ изумленiемъ.

— Хочетъ ли мой братъ изхцѣлить ее? спросила она тихо.

— И сестра моя еще спрашиваетъ? отвѣчалъ онъ. — Я сдѣлаю все, что только въ моихъ силахъ.

— Мой братъ шепнулъ что–то на ухо Бѣлой Розѣ, отчего она заболѣла.

— Мнѣ очень прискорбно, что я былъ такъ неостороженъ. Еслибы я могъ подозрѣвать, что это прелестное созданiе принимаетъ хотя малѣйшее участiе въ такомъ чудовищѣ, уста мои не произнесли бы ни одного слова.

Индiанка посмотрѣла на него и покачала головой. Она отступила на нѣсколько шаговъ и спросила его съ испытующимъ взглядомъ:

— Прiятно ли было бы моему брату, если бы начальникъ соленыхъ водъ повелъ Бѣлую Розу въ свой вигвамъ?

— Боже сохрани! вскричалъ молодой человѣкъ. Къ этому гнусному чудовищу такое ангельски чистое созданiе!

Онъ произнесъ эти слова съ негодованiемъ и ужасомъ.

Дѣвушка радостно вскочила и схватила его за руку.

— Мой братъ сказалъ хорошо; но он что–то шепнулъ на ухо Бѣлой Розѣ: небыла ли это ложь?

Ложь? возразилъ онъ быстро. — Нѣтъ, милая дѣвушка, джентльменъ никогда не лжетъ.

— И начальникъ соленыхъ водъ воръ, разбойникъ? спросила она, смотря на него и ободрительно кивая головою. Онъ пантера соленыхъ водъ, красная собака, змѣя макассинъ? — При этихъ словахъ глаза ея горѣли бѣшенствомъ и презрѣнiемъ.

— Да, онъ воръ, отвѣчалъ молодой человѣкъ. Онъ воруетъ, грабитъ, убиваетъ съ своей шайкой, извергами рода человѣческаго. Онъ лишонъ покровительства законовъ, и если мы сегодня поймаемъ его, то завтра же онъ будетъ повѣшенъ въ цѣпяхъ.

— И братъ мой не янки? продолжала она спрашивать.

— Нѣтъ, сказалъ онъ, гордо выпрямляясь, — благодаря Бога я имѣю честь быть англичаниномъ, принадлежать къ той нацiи, которая господствуетъ надъ океаномъ, держитъ въ зависимости всѣхъ королей и государей и содержитъ тысячи кораблей на всѣхъ моряхъ.

Выраженiе молодого человѣка приняло тотъ видъ хвастливости, неумѣстный передъ индiанкою, который такъ охотно берутъ на себя британцы, обыкновенно столь благоразумные, — и принимаютъ его въ особенности тогда, когда имъ кажется выгоднымъ внушить возможно высокое понятiе о своей странѣ, а слѣдовательно и о самихъ себѣ.

На этотъ разъ индiанка, казалось, не безъ удовольствiя слушала, какъ онъ превозносилъ свою страну.

— Нѣтъ, мой братъ не шпiонъ, сказала она. Это языкъ не лазутчика. Нѣтъ, мой братъ молодой воинъ. А скажетъ ли онъ Мико, что начальникъ соленыхъ водъ разбойникъ?

— Развѣ мико этого не знаетъ?

Она отвѣчала отрицательно.

— Если Мико позволитъ, то я скоро представлю ему доказательства. недолго уже разбойничать этому грабителю. Послѣднее его злодѣянiе переполняло мѣру. Теперь вѣроятно онъ уже пойманъ.

— Братъ мой, начала она опять, — увидитъ Мико. Мико протянетъ ему открытую ладонь своей руки, подаритъ ему вигвамъ и отдастъ ему Розу въ сквавы. Онъ выучитъ моего брата убивать водяную змѣю и спящаго медвѣдя и стрѣлять въ быстропрыгающую пантеру. Братъ мой сдѣлается великимъ воиномъ а Роза, шепанула она, — будетъ варить его дичь и шить ему охотничьи рубахи; а вору она недостанется.

Сказавъ это, она выбѣжала изъ хижины.

— Проклятая робинзонада! вскричалъ британецъ, лишь только скрылась индiанка, и грозный насмѣшливый хохотъ вырвался изъ груди его. — Неужели она воображаетъ взять меня вмѣсто этой поганой французской собаки? Признаюсь, Джемсъ, хорошъ бы ты былъ въ мокассинахъ, въ вампумѣ, размалеванный красной краской! поселиться въ вигвамѣ! варить дичь!.. Нѣтъ, чортъ возьми, это ужь изъ рукъ вонъ!

И дѣйствительно, провести всю жизнь въ индѣйскомъ вигвамѣ, посреди дикарей, была такая перспектива, которая не могла правиться нашему молодому, дваддцатилѣтнему мичману, знакомому съ любовью развѣ только по романамъ, или знавшему ее съ другой, не совсѣмъ привлекательной стороны. Ему, который горѣлъ желанiемъ и рвенiемъ отличиться въ бою противъ янковъ, и который за первый свой подвигъ воображалъ лейтенанство у себя уже въ карманѣ, — ему дѣлаютъ подобное предложенiе! Нѣтъ, при этой мысли перевернулся бы мозгъ въ головѣ человѣка и поблагоразумнѣе нашего мичмана. Поэтому, несмотря на забавные возгласы молодого британца, состоянiе его духа, послѣ сдѣланнаго ему предложенiя, было далеко незавидное. До сихъ поръ физическiя страданiя, а съ другой стороны мужественный, самонадѣянный духъ его, удаляли отъ него всякое безпокойное размышленiе. Но вслѣдствiе событiй послѣднихъ двухъ сутокъ, тревожныя мысли толпою нахлынули на его голову, и непозволяли ему спокойно обсудить всю безвыходность своего положенiя. Таинственное отношенiе Мико къ морскому разбойнику, и, рядомъ съ этимъ, роковая тайна, возникавшая въ его воображенiи, невольно наполняли его ужасомъ, и повергали духовныя его силы въ какое–то мрачное напряженiе.

Положенiе его, дѣйствительно, было незавидное. Хотя и бывали примѣры, что его соотечественники авантюристы подвергались подобнымъ случаямъ; но настоящее его положенiе такъ разнилось отъ всего что ему удавалось слышать въ этомъ родѣ: существа, окружавшiя его, были такъ странны и необыкновенны, что онъ постоянно со страхомъ произносилъ каждое слово, боясь быть перетолкованнымъ вкривь и вкось. Онъ долженъ былъ создать себѣ нѣкоторымъ образомъ новый кругъ идей, чтобы имѣть возможность объясняться съ этимм дикарями, но къ несчастiю страшно промахнулся. Чѣмъ тѣснѣе становились его отношенiя къ нимъ, тѣмъ больше онъ запутывался, и всѣ его старанiя отыскать нить для выхода изъ этого лабиринта были напрасны. Къ тому же все, что онъ видѣлъ и слышалъ впродолженiи послѣднихъ дней, нисколько не содѣйствовало къ облегченiю его положенiя. Дикая свирѣпость женщинъ во время пляски, ядовитая враждебность мальчиковъ, подозрительные, пронизывающiе взгляды старыхъ сквавъ, трепетъ и содроганiе Розы при одномъ имени Мико, — все это не обѣщало особенно ласковой встрѣчи со стороны начальника оконiевъ. Всѣ эти мысли и образы постепенно возникали въ его воображенiи, толпясь и смѣняясь одно другимъ, эти ощущенiя наконецъ произвели въ его головѣ такой хаосъ, что онъ, какъ безумный, бродилъ всю ночь по деревушкѣ. Только къ утру онъ нѣсколько успокоился: духовныя силы его мало по малу стали приходить въ нормальное состоянiе, и, отдѣляя дѣйствительность отъ фантазiи, онъ достигъ если не совершенно яснаго, то болѣе или менѣе спокойнаго взгляда на свое положенiе. Наконецъ онъ уснулъ.

Короткiй отдыхъ возвратилъ ему бодрость духа; вставши, онъ уже болѣе твердымъ шагомъ направился къ жилищу дѣвушекъ. Судя по его виду, казалось, что онъ предпринялъ какое–то намѣренiе. Мы скоро увидимъ, въ чемъ оно состояло.

______

 

ГЛАВА IX

 

Мнѣ кажется, я совершенно ошеломленъ,

и теряю свой путь между тернiями и опаc-

ностями настоящаго времени.

 

Шекспиръ.

 

Обѣ дѣвушки встрѣтили его на порогѣ своего жилища. Индiанка была необыкновенно весела, но въ Розѣ не произошло никакой перемѣны. На лицѣ ея отражалась какая–то тихая, дѣтски–невинная важность и вмѣстѣ съ тѣмъ покорность судьбѣ, спокойствiе и достоинство. Она ласково взглянула на молодого человѣка.

— Мой братъ, сказала ему индiанка со смѣхомъ, — важенъ какъ Винсачи, когда онъ набилъ себѣ трубку; но отчего онъ такъ блѣденъ? Ужь не приснился ли ему дурной сонъ?

— И не одинъ, сестра моя, отвѣчалъ онъ.

— Бѣлая Роза истолкуетъ тебѣ ихъ, сказала индiанка, съ многозначительной улыбкой отворяя въ то же время дверь и вталкивая обоихъ въ комнату, которую заперла за ними; а сама быстро удалилась въ кустарники.

— Сестра наша, кажется, въ веселомъ расположенiи духа, сказалъ молодой человѣкъ, смотрѣвшiй съ нѣкоторымъ смущенiемъ на выходку индiанки.

— Она знаетъ, отвѣчала дѣвушка, — что Роза любитъ видѣть своего брата.

Молодой человѣкъ взглянулъ на нее, какъ будто свалился съ облаковъ. Но ни одной черты не измѣнилось во всемъ ея существѣ: тотъ же невинный, ясный взоръ, то же натуральное величiе, которое, не скрывая, обнаруживало малѣйшiя движенiя души. Она распахнула занавѣсъ и провела его въ свою комнатку; онъ бросилъ бѣглый взглядъ на ея обстановку: все въ ней было такъ мило, такъ чисто и, при безъискуственной простотѣ, такъ прелестно и изящно, что изумленiе его росло съ каждой минутой.

И здѣсь, какъ въ первой комнатѣ, устроены были вдоль стѣнъ двѣ широкiя скамьи или, лучше сказать, кушетки, изъ которыхъ на одну съ невыразимой грацiей опустилась сама, а его попросила сѣсть на другую. По стѣнамъ висѣли — платья дѣвушки, и въ томъ числѣ нѣсколько щегольскихъ, и даже дорогихъ нарядовъ. Передъ окошкомъ стояла рабочая шкатулка. Ему показалось, что онъ очутился въ какомъ нибудь девонширскомъ котеджѣ старой Англiи.

— Но ради Бога, мисс! сказалъ онъ, — откуда, тысячу разъ прошу извиненiя, — откуда достались вамъ въ этой пустынѣ такiе дорогiе наряды, такiя дравгоцѣнныя вещи?

Она взглянула на него съ смущенiемъ. Вопросъ этотъ, дѣйствительно, достинъ былъ истиннаго моряка.

— Отъ начальника соленыхъ водъ, отвѣчала она тихо и запинаясь.

— Отъ начальника соленыхъ водъ? Онъ приходитъ къ вамъ сюда?

— Онъ прiѣзжаетъ къ намъ, когда люди нуждаются въ пшеницѣ, дичи или въ табакѣ, и тогда онъ остается съ ними часто по нѣскольку дней въ вигвамѣ.

— И прекрасная Роза также ведетъ мѣновую торговлю съ морскимъ разбойникомъ? спросилъ онъ тѣмъ же нескромнымъ тономъ моряка, и не безъ насмѣшки.

Она робко посмотрѣла на него, и потомъ произнесла умоляющимъ голосомъ, почти съ смиренiемъ.

— Стрѣла горести и печали глубоко вонзилась въ сердце сестры твоей. Не вонзай ее еще глубже, братъ мой! Сестратвоя должна принимать подарки отъ начальника соленыхъ водъ, — отъ вора, проговорила она содрогаясь. Мико приказалъ.

Она залилась горькими слезами и громко зарыдала.

— Братъ мой, раздался вдругъ за стѣною голосъ индiанки, — долженъ съ нѣжностiю шептать въ уши Бѣлой Розѣ. Она очень нѣжна. Вѣдь она носила вино и шерстяное одѣяло въ дупло къ моему брату и охраняла его сонъ; посмотри, розы почти исчезли съ лица ея.

— Роза! пролепеталъ юноша, бросаясь къ ней, — все это вы сдѣлали для меня? — Голосъ отказывался служить ему. Онъ схватилъ обѣ ея руки.

— Канонда! произнесла Роза съ упрекомъ.

— Прости меня, благородное существо! вскричалъ юноша, бросаясь передъ ней на колена и схвативъ ея руку. — Чѣмъ могъ я заслужить такое великодушiе?

Лихорадочный трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ его членамъ. Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, холодный потъ выступилъ на лицѣ его. Вдругъ онъ провелъ рукой по лбу, вскочилъ и бросился вонъ изъ хижины.

Въ немъ бушевалъ ураганъ, угрожая поглотить разсудокъ. Какъ безумный, бѣжалъ онъ черезъ деревушку.

Индiанка снова прервала взволнованныя его мысли въ то время, когда онъ какъ сумасшедшiй метался взадъ и впередъ вдоль опушки лѣса. Онхъ чуть не выбранилъ ее за вторичную ея навязчивость, но въ ея минѣ лежало столько чего–то повелительнаго, взоры ея были устремлены на него такъ мрачно, и даже такъ враждебно, что все это на мгновенiе сковало ему языкъ.

— Наши воины, сказала дѣвушка, — заставляютъ своихъ сквавъ пахать землю, сѣять хлѣбъ и обработывать табакъ; но они не вонзаютъ въ ихъ сердце жало своего скривленнаго языка. Мой братъ не воинъ, но подобно змѣѣ любитъ отравлять языкомъ и вонзать ядовитый зубъ въ грудь моей бѣдной сестры, спасшей ему жизнь. Братъ мой — старая сквава; онъ — янки, произнесла она съ негодованiемъ, поворачиваясь къ нему спиной.

— Остановись! вскричалъ юноша. — Умоляю тебя, прости моему неосторожному языку. Я....

— Пусть братъ мой осушитъ слезы, которыя онъ вызвалъ на глаза своей бѣлой сестры. Она для Канонды дороже жизни.

Говоря это, индiанка указала на хижину своего отца, а сама пошла въ другую сторону.

Машинально послѣдовалъ онъ по ея указанiю. Не грубость и не злоба вызвали изъ устъ молодого моряка необдуманный вопросъ. Это была скорѣе вспышка его молодой необузданной натуры, къ которой присоединился нѣкотораго рода сплинъ или дурное расположенiе духа, которымъ нерѣдко подвергаются молодые и даже хорошо воспитанные морскiе офицеры, осужденные, впродолженiи извѣстнаго времени, на постоянное сообщество съ грубыми моряками или съ неприступными начальниками. Въ немъ очевидно обнаруживались признаки стыда и глубокаго раскаянiя, что доказывало отчасти и поспѣшное его удаленiе. Теперь онъ торопился къ жилищу Розы.

Съ этимъ прелестнымъ ребенкомъ произошла значительная перемѣна. Вмѣсто прежняго щегольскаго шолковаго платья и шолковаго платка, на ней было простое коленкоровое платье. Даже гребенку свою она сныла, и волосы ея натуральными локонами падали вокругъ бѣлоснѣжной шеи. Браслеты валялись возлѣ нея на кушеткѣ.

— Простите–ли вы меня, миссъ, за то оскорбленiе, которое я нанесъ вамъ? произнесъ онъ голосомъ искренняго раскаянiя. —

— Братъ мой правъ, отвѣчала она, — а Роза была не права, принимая подарки вора.

— Простите, ради Бога простите! продолжалъ онъ умолять, не понимая смысла ея словъ, и въ смущенiи своемъ не замѣчая перемѣны въ ея костюмѣ.

— О, Роза не питаетъ злобы въ своемъ сердцѣ; но братъ мой не будетъ уже смотрѣть на нее съ неудовольствiемъ, и она никогда уже ничего не приметъ отъ вора.

— Неужели нѣтъ средства избавить васъ отъ морскаго разбойника? спросилъ онъ съ участiемъ. Говорите откровенно; я употреблю всѣ средства, чтобы спасти васъ.

Въ глазахъ ея блеснула радость.

— Мико очень добръ для друзей красныхъ воиновъ, сказала она. — Морскому разбойнику онъ далъ хижину и множество пшеницы и дичи. Онъ очень любитъ пирата, и взоры его проясняются, когда разбойникъ у насъ вигвамѣ; но за то, прибавила она тише, — морской воръ ведетъ войну противъ янковъ, смертельныхъ враговъ Мико. братъ мой говоритъ, что корабли его народа стоятъ у великой рѣки и что братья его идутъ войною противъ янковъ. Мико за это приметъ тебя ласково.

— Такъ Мико воюетъ противъ янковъ? спросилъ британецъ.

— Они сдѣлали ему много зла, отняли у него наслѣдiе отцовъ, а самого изгнали.

— И онъ мститъ имъ поиндѣйски и скальпируетъ ихъ, гдѣ только встрѣтитъ?

Она покачала головою.

— Мико грозенъ и страшенъ, но въ то же время справедливъ и добръ, отвѣчала она съ чувствомъ. — Онъ ушелъ далеко противъ заходящаго солнца, чтобы никогда уже не видѣть бѣлыхъ.

— А какъ онъ познакомился съ морскимъ разбойникомъ? съ напряженнымъ вниманiемъ спросилъ британецъ. — Вѣдь индѣйцы вообще не охотники до соленой воды.

— Двадцать четыре раза обновилась полная луна, начала дѣвушка таинственно, — какъ морской воръ приплылъ на большой лодкѣ по этой рѣкѣ. При этомъ она указала на Начезъ. — Съ нимъ было много свирѣпыхъ, гадкихъ, разнокожихъ людей, чернаго, коричневаго и желтаго цвѣта. Они выскочили на берегъ, подобно злымъ духамъ. Но когда они увидѣли деревню и хижины, то вдругъ отступили и столпились въ большую кучу; потомъ, когда раздался голосъ главнаго разбойника, они раздѣлились на нѣсколько меньшихъ кучекъ, и окружили вигвамъ со всѣхъ сторонъ, кромѣ лѣса. Одна изъ этихъ партiй подошла къ хижинѣ Мико. Но самъ Мико, съ всѣми нашими воинами, былъ въ то время въ лѣсу, гдѣ устроилъ засаду. Нѣсколько часовъ прошло для насъ въ боязливомъ ожиданiи, какъ вдругъ морской разбойникъ, безъ оружiя, подошолъ къ лѣсу, и сталъ просить мира и дружбы. Странно, сказала она; — Мико, который каждаго бѣлаго ненавидитъ больше водяной змѣи, принялъ вора, повелъ его въ свой вигвамъ и заключилъ съ нимъ союзъ. Женщины также вышли изъ лѣсу, чтобы приготовить пищу для свирѣпыхъ гостей; а воины наши и молодые люди лслись съ нами.

Она такъ безъискуственно, такъ живо описала это посѣщенiе или, лучше сказать, нападенiе морскаго разбойника, содроганiе и ужасъ такъ живо изображались на прекрасномъ лицѣ ея, что, молодой человѣкъ слушалъ съ напряженнымъ вниманiемъ.

— Солнце, продолжала она въ волненiи, скрылось уже за вершинами деревъ, какъ вдругъ со стороны хижины Милимача раздались крики ужаса. Это были крики его дочери, на которую напали два разбойника. Главный разбойникъ былъ очень взбешонъ. онъ тотчасъ приказалъ собраться всѣмъ своимъ людямъ и они сдѣлали короткое совѣщанiе. Когда толпа разступилась, шестеро изъ нихъ схватили обоихъ злодѣевъ, оскорбившихъ дѣвушку, всязали имъ руки и завязали глаза. Потомъ они провели ихъ нѣсколько шаговъ къ берегу рѣки, къ тому мѣсту, гдѣ она поворачиваетъ къ вигвамамъ. Тамъ.... она остановилась на мгновенiе, потомъ продолжала: тамъ оба несчастные должны были стать на колѣни, и шесть ужасныхъ разбойниковъ выстрѣлили въ нихъ, и они упали мертвыми на землю. Морской разбойникъ назвалъ это экзекуцiею. На другое утро онъ исчезъ съ своими людьми. Черезъ двѣ недѣли онъ явился снова и привезъ съ собою много огнестрѣльнаго оружiя для мущинъ, шерстяныя одѣяла и наряды для женщинъ, а вотъ эти платья и еще много другихъ, она — показала на висѣвшую на стѣнѣ одежду, — онъ подарилъ Канондѣ и твоей сестрѣ. Мико очень полюбилъ его, и хотя наши сперва его боялись, но потомъ также полюбили.

Казалось она хотѣла продолжать, но остановилась, видя, что онъ погрузился въ глубокое размышленiе. Изъ этого безъискуственнаго разсказа онъ довольно ясно понялъ отношенiя новыхъ своихъ знакомыхъ. Въ настоящую минуту онъ дѣйствительно находился въ вигвамѣ одного изъ союзниковъ знаменитаго морскаго разбойника Лафитта, котораго дерзость и отвага такъ давно ужь приводили въ трепетъ западный архипелагъ, и въ особенности Мексиканскiй заливъ. Онъ такъ искусно выбралъ свои притоны на островѣ Бараторiи, среди неприступныхъ болотъ и отмелей, что вслучаѣ нападенiя со стороны моря, ему все еще оставалась возможность отступленiя черезъ болота, гдѣ онъ устроилъ себѣ скрытые пути и лазейки. Такимъ образомъ онъ, по крайней мѣрѣ на время войны, обезопасилъ себя отъ преслѣдованiя Луизiаны, которая и безъ того имѣла много дѣла, будучи занята приготовленiями могли всѣ свои силы устремить противъ американцевъ. Такой выборъ дѣйствительно дѣлалъ честь его проницательному взгляду и стратегическимъ соображенiямъ, и онъ уже довольно долго предавался безнаказанно грабежамъ и разбою.

Во время одной изъ своихъ экспедицiй въ Луизiану и пограничную Мексику, онъ набрелъ на дивно–прекрасный берегъ Начеза и на нашу индѣйскую колонiю. Очаровательное положенiе деревушки, прелестныя хижины, какъ будто волшебствомъ перенесенныя въ этотъ великолѣпный природный садъ, поразили пирата, и въ немъ родилось желанiе ближе ознакомиться съ обитателями. Несмотря на всю его жестокость и беззаконiе, проницательному уму его тотчасъ же представились всѣ выгоды, какiя онъ могъ извлечь изъ болѣе близкаго союза съ жителями этихъ мѣстъ. Этимъ–то преимущественно соображенiямъ индѣйцы обязаны были и хорошимъ обращенiемъ съ ними, и тою строгою дисциплиною, которую съ того времени морской разбойникъ ввелъ между своими сообщниками.

Когда онъ познакомился съ Мико, предположенiя его оправдались, и онъ мало по малу вошелъ съ нимъ и съ его индѣйцами въ торговыя сношенiя чрезвычайно выгодныя для обѣихъ стронъ. Врожденную у дикихъ недовѣрчивость ко всѣмъ вообще бѣлымъ, онъ быстро устранилъ казнiю двухъ своихъ сообщниковъ–злодѣевъ, так что индѣйцы, хотя сначала и боязливо, но все таки приняли его предложенiя съ большею готовностiю, нежели какой онъ могъ ожидать отъ нихъ. Мало по малу отношенiя ихъ сдѣлались болѣе дружескими. Индѣйцы снабжали своихъ гостей дичью, буйволовымъ мясомъ, птицами и маисовою мукою, смолотою на ручныхъ мельницахъ; а взамѣнъ этого получали отъ пиратовъ огнестрѣльное оружiе, одежду и даже предметы роскоши. Двѣ болѣе обширныя хижины были выстроены съ ихъ помощiю, и нѣсколько мастеровыхъ изъ этой шайки цѣлыя недѣли оставались въ деревушкѣ для того, чтобы привести ихъ въ состоянiе обитаемости. Вообще цвѣтущее благосостоянiе индѣйской колонiи слѣдовало приписать сношенiямъ ея съ пиратами; при этомъ щедрость француза доходила до легкомыслiя. Такое безкорыстiе, въ соединенiи съ живымъ, постоянно веселымъ французскимъ характеромъ, который такъ нравится индѣйцамъ, снискало ему полное расположенiе Мико. Такъ что послѣднiй всякiй разъ съ нетерпѣнiемъ ожидалъ его прибытiя.

Для нашего молодого человѣка эти дружескiя отношенiя конечно не представляли ничего утѣшительнаго. Ему стало ясно, что морской разбойникъ поймалъ его съ товарищами съ тою цѣлью, чтобы черезъ нихъ притонъ его не сдглался извѣстнымъ. Молодой британецъ видѣлъ его укрѣпленiя, средства къ оборонѣ, его сильныя и слабыя стороны. Поэтому очень естественно было предполагать, что такой человѣкъ нисколько не задумается умертвить его втихомолку; а отъ Мико, который кипѣлъ ненавистью къ бѣлымъ, и который вдобавокъ долженъ былъ принять его за янки, никакъ нельзя было ожидать защиты и покровительства. Одна мысль о возможности окончить юную свою жизнь подъ ножами гнусныхъ разбойниковъ возмущала британца.

— И часто морской разбойникъ бываетъ у Мико? спросилъ онъ.

— Когда Мико возвратился съ охоты, воръ прiѣдетъ съ своей шайкой вымѣнивать дичь, отвѣчала она содрогаясь.

Разговоръ этотъ прервала индiанка, которая скользнула изъ за занавѣса, стала поочередно смотрѣть то на Розу, то на ея гостя, и наконецъ въ раздумьи остановилась передъ первою. Умоляющiе взоры Розы, казалось, оставляли ее съ минуту въ нерѣшительности, но наконецъ она не выдержала, и разразилась слѣдующими словами:

— Канондѣ скоро придется сойдти съ ума. Къ чему это, сестра моя? спросила она, указывая на коленкоровое платье. — Канонда съ удовольствiемъ будетъ трудиться и работать, приготовлять огненную воду и маисовую муку, а отецъ ея съ удовольствiемъ пробудетъ лишнее въ лѣсахъ, чтобы только видѣть Бѣлую Розу оконiевъ въ прекрасной и богатой одеждѣ. Зачѣмъ сестра моя пренебрегаетъ подарками Мико?

Голосъ ея выражалъ и упрекъ и жалобу.

— Неужели Мико, неужели сестра моя хочетъ видѣть на Розѣ одежду разбойника?

— Одежду разбойника? возразила индiанка. — Развѣ Мико и Канонда не дали разбойнику за это дичи и огненной воды? Развѣ янки не крали у насъ коровъ и быковъ, а братья ихъ не вымѣнивали у нихъ этотъ краденый скотъ?

— Однако,... сказала Роза.

— Когда Эль–Соль приходитъ въ вигвамъ Мико, прибавила индiанка тише, то Канонда наряжается для встрѣчи его, и взоры его съ удовольствiемъ останавливаются на ней. Моя Роза должна сбросить это скверное платье, иначе бѣлый юноша не возьметъ ее въ свой вигвамъ.

— Да Роза и нехочетъ въ его вигвамъ, возразила послѣдняя съ нѣкоторою гордостью. Она любитъ его какъ брата.

Но индiанка, не слушая ея, обратилась къ юношѣ, стоявшему нѣсколько поодаль въ глубокомъ размышленiи.

— Не правда ли, братъ мой любитъ видѣть Бѣлую Розу нарядно одѣтую?

Этотъ внезапный вопросъ заставилъ британца вытаращить глаза.

— Моя сестра надгла это скверное платье, потому что оно не отъ вора соленыхъ водъ; она думаетъ, что такъ больше понравится моему брату.

Быстрый взглядъ, брошенный британцемъ на Розу, убѣдилъ бѣдную дѣвушку, что онъ теперь только замѣтилъ принесенную ему жертву.

— Канонда! вскричала оскорбленная дѣвушка въ мучительномъ смущенiи. Какъ можешь ты быть такъ жестока?

— Жестока! возразила индiанка, качая головою. Сестра моя говоритъ не такъ, какъ думаетъ ея сердце. Развѣ не по ея просьбѣ Канонда перенесла бѣлаго брата черезъ тростникъ и положила его въ дупло! Развѣ она отнесла его потомъ въ вигвамъ своего отца и подкупила старую Винонду, и — прибавила она тише, подвергалась гнѣву Мико? А теперь, когда она дверь вигвама...

— Ради Бога остановись! вскричала Роза.

— Канонда, произнесла индiанка съ важностiю, дала чужеземцу вигвамъ. Отецъ очень любитъ ее! Онъ любитъ слышать ея голосъ, когда она шепчетъ ему на ухо подвиги его предковъ. Онъ не будетъ порицать свою дочь; онъ повернется спиною къ вору соленыхъ водъ и поведетъ Розу въ вигвамъ ея бѣлаго брата. Не правда ли, братъ мой возьметъ Бѣлую Розу въ свой вигвамъ? спросила она, обращаясь къ британцу.

Горькая, обидно–насмѣшливая, даже оскорбительная улыбка невольно исказила уста послѣдняго при этомъ странномъ требованiи. Онъ поспѣшилъ поправиться, но было уже поздно.

Дитя природы обладаетъ проницательнымъ, вѣрнымъ взглядомъ, который на этотъ разъ въ одно мгновенiе раскрылъ передъ обѣими дѣвушками душу британца. Нѣсколько минутъ царствовало мучительное молчанiе.

Индiанка, неосторожно зашедшая такъ далеко въ замѣчанiяхъ о своей любимицѣ, обѣими руками обхватила бѣдную, пристыженную, совершенно уничтоженную дѣвушку, которая стояла блѣдная, какъ статуя, неспособная ни къ какому звуку, ни къ движенiю.

Молодой человѣкъ стоялъ въ безмолвной борьбѣ передъ обѣими дѣвушками. Нѣсколько разъ онъ силился говорить, но не находилъ словъ.

— Канонда! Роза! началъ онъ наконецъ — прерывающимся голосомъ; но индiанка была, казалось, занята только горемъ своей возлюбленной Розы. Она сдѣлала ему знакъ рукою, чтобы онъ удалилися.

— Я долженъ васъ оставить, милыя дѣвушки. Этого требуетъ мой долгъ, моя присяга, моя честь. Все погибло, если я останусь здѣсь.

Индiанка все еще держала Розу въ своихъ объятiяхъ, спрятавъ лице ея у себя на груди. Наконецъ она бережно уложила ее на постель и сказала, быстро вставая:

— Неужели бѣлая змѣя думаетъ, что видитъ передъ собою дуру, потомучто Канонда протянула свою руку измѣннику? Пусть онъ знаетъ теперь, что Канонда не подастъ ему руки на пути его.

— Въ такомъ случаѣ я долженъ отъискивать его самъ, безъ путеводителя, отвѣчалъ онъ быстро.

— Развѣ бѣлая змѣя владѣетъ ногами оленя, быстротою бѣлки, плавательными ногами аллигатора, что надѣется уйти изъ вигвама Мико? вскричала она насмѣшливо. Бѣлая змѣя поймана, прибавила она съ торжествующимъ видомъ. — Развѣ Канонда не говорила всегда своей сестрѣ, продолжала она, обращаясь къ Розѣ, — что онъ шпiонъ, который, какъ воръ, вкрался ночью, когда Мико повернулся спиною къ вигваму?

— Еще разъ повторяю, Канонда, возразилъ юноша, — я британецъ, офицеръ, на котораго напалъ морской разбойникъ и который спасся изъ его притона. Я твердо рѣшился и долженъ разстаться съ вами.

Онъ хотѣлъ схватить Розу за руку; но индiанка отпрянула отъ него, какъ будто къ ней приблизился зачумленный, и запальчиво указывая ему на занавѣсъ, снова обхватила Розу. Смущенный британецъ молча удалилися.

______

 

ГЛАВА Х

 

Растроганная моя душа хотѣла бы

благодарить васъ; но она не можетъ иначе

сдѣлать это, какъ слезами.

 

Шекспиръ.

 

Поведенiе молодого человѣка, въ продолженiи послѣднихъ событiй, могло бы показаться необдуманнымъ, безразсуднымъ, почти бездушнымъ. Даже при чистѣйшемъ чувствѣ долга не слѣдовало такъ внезапно, такъ глубоко оскорблять самолюбiя этихъ благородныхъ дѣтей природы, какими можно ихъ назвать въ прекраснѣйшемъ смыслѣ этого слова. Изобразившеееся на его лицѣ выраженiе оскорбительной насмѣшки и издѣванiя, столь свойственныхъ британцамъ, было бы въ высшей степени неблагородно даже и въ такомъ случаѣ, если бы мы, въ его оправданiе, придавали особенный вѣсъ неотступной навязчивости индiанки. Но тѣмъ не менѣе было бы несправедливо осуждать юношу поверхностно и слишкомъ скоро, или обвинять его безусловно въ грубости и невѣжествѣ. Ужь это составляетъ особенность характера британцевъ, да правду сказать и нашего: та отталкивающая холодность, то стремленiе къ изолированiю, та замкнутость въ самого себя, то суровое, непреклонное, аристократическое чувство, которое заботится только о себѣ и ни о комъ больше. Мы бы осудили это двуполое, коммерчески–аристократическое чувство, которое въ первую минуту какъ бы измѣряетъ новое лицо и взвѣшиваетъ, достойно ли оно болѣе близкаго прикосновенiя, если бы чувство это не имѣло такого глубокаго основанiя, и не произвело столько великаго. Въ основанiи этого чувства отчужденiя, или лучше сказать безчувствiя, лежитъ такая зрѣлость разсудка, которая могла быть прiобрѣтена только вслѣдствiе многократной борьбы и перенесенныхъ бѣдствiй; вслѣдствiе долгихъ размышленiй и разнообразныхъ сравненiй между дѣйствительною и обманомъ; вслѣдствiе энергически–достигнутыхъ удачь, и борьбою прiобрѣтенныхъ, существенныхъ правъ.

Это — чувство, превратившееся въ самоуваженiе; какая–то возвышенная, облагороженная нацiональная гордость, которая не опирается безумно–рабски на выигранныя сраженiя или на славу такъ называемаго героя битвъ, но основывается на существенномъ правѣ, прiобрѣтенномъ усилiями; гордость, которая проникла даже въ низшiе слои народа, и, несмотря на свой аристократическiй оттѣнокъ, служитъ самою вѣрною порукою развивающейся свободы. Только при этомъ стремленiи къ положительности, при этомъ прочномъ удержанiи за собою извѣстной  ступени, какую бы высоту ни занимала она на общественной лѣстницѣ, можетъ существовать истинная, прочная народная свобода.

Итакъ не будемъ безусловно обвинять британца, который, несмотря на свою молодость, имѣлъ въ себѣ уже на–столько самостоятельности, что могъ съ твердостiю отвергнуть такое заманчивое предложенiе. Во всякомъ случаѣ эту буйную голову, которая безъ обиняковъ, и даже довольно грубо, выразила свое отвращенiе къ отношенiю, отвергаемому его разсудкомъ, мы ставимъ гораздо выше какого нибудь нѣженки, болѣе вкрадчиваго и гуманнаго, который, не будучи въ силахъ противустоять искушенiю, предался бы обаянiю чувствъ, а потомъ старался бы развязать этотъ узелъ, хотя и болѣе деликатнымъ и тонкимъ образомъ, но зато едвали не съ меньшею честiю для этихъ благородныхъ дѣтей природы.

Между тѣмъ непрiятное это событiе расторгло дружескiя отношенiя, завязавшiяся въ теченiи послѣднихъ дней между британцемъ и двумя дѣвушками. Хотя онъ каждое утро у себя въ комнатѣ, за буйвольскую кожею, попрежнему находилъ свой завтракъ; но руку, которая ставила его туда съ такою готовностiю, ему не удавалось уже видѣть.

Хотя онъ самъ былъ причиною этого разрыва, но спокойствiе его отъ этого нисколько не выиграло; напротивъ онъ сдѣлался еще безпокойнѣе, неугомоннѣе; въ хижинѣ и въ деревушкѣ ему стало тѣсно. Онъ бродилъ, метался по лѣсу и по пальметтовымъ полямъ, но съ каждымъ шагомъ, съ каждымъ часомъ видъ его становился мрачнѣе и безпокойство увеличивалось.

Это было въ послѣднюю ночь сторой недѣли его пребыванiя между индѣйцами. мрачное состоянiе его духа подняло его съ ложа и увлекло въ лѣсъ, гдѣ онъ бродилъ до тѣхъ поръ, пока холодный и сырой ночной воздухъ и протяжный пронзительный хохотъ совъ не заставилъ его воротиться. Онъ только что прибѣжалъ къ своей хижинѣ, какъ вдругъ изъ за угла вышла бѣлая фигура и быстро подошла къ нему. Это была Роза.

— Братъ мой! сказала она дрожащимъ голосомъ; — Канонда отправилась, съ нашими сестрами, ставить силки водянымъ птицамъ. Роза поспѣшила къ своему брату.

— Дорогая сестра моя. Это посѣщенiе... произнесъ юноша запинаясь.

— Роза знаетъ еще со времени пребыванiя въ хижинѣ бѣлаго торговца, что ей не слѣдовало бы видѣться съ своимъ братомъ въ ночное время; но она очень любитъ его и должна ему сказать что–то.

— Однако, дорогая моя Роза, продолжалъ онъ съ возрастающимъ смущенiемъ.

— Ночной воздухъ холоденъ, сказала она.

— Войдемъ въ хижину; вѣтеръ — предательскiй вѣстникъ нашихъ словъ.

Она проскользнула подъ буйволовую кожу, тщательно пристегнула ее къ косяку двери, потомъ вынула изъ корзинки горшокъ съ углями и зажгла лучину, которую воткнула въ стѣну; потомъ она подошла къ двери и сдѣлала ему знакъ, чтобы онъ сѣлъ на лавкѣ.

— Братъ мой сердится на свою сестру, сказала она. Канонда огорчила его.

— Нѣтъ, моя дорогая, я не сержусь на тебя. можетъ ли быть, чтобы предложенное мнѣ счастiе...

Она не дала ему договорить.

— Канонда, произнесла она мягкимъ голосомъ, — добра, очень добра; она мать красныхъ дочерей, но она не посмотрѣла въ грудь Бѣлой Розы и не поняла также своего брата.

— О да, конечно, отвѣчалъ онъ.

— Она покрыла щеки Розы краскою стыда, мой братъ! Сестра твоя, — продолжала она нѣсколько громче и болѣе твердымъ голосомъ, — очень любитъ тебя, но любитъ не такъ, какъ думаетъ Канонда, она любитъ тебя какъ бѣлаго брата.

У молодого человѣка подернуло не много глазъ; онъ смотрѣлъ на нее съ напряженнымъ ожиданiемъ.

— Братъ мой! продолжала она тономъ, полнымъ грусти и унынiя. Роза охотно отдала бы половину дней своихъ, если бы она имѣла бѣлую сестру, бѣлаго брата. Она съ радостiю сдѣлалась бы его служанкой, наполняла бы его охотничью суму, шила бы ему охотничьи рубахи и обработывала бы его поля, хотя сквавы и издѣваются надъ ея нѣжными руками. Братъ мой! У Розы нѣтъ сестры, передъ которою она могла бы открятъ свою грудь. Роза должна говорить сама съ собою или дѣлить свое горе и радость съ птицами небесными.

— Такъ и ты, несчастная дѣвушка, плѣнница? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Нѣтъ, мой братъ, возразила она. — Роза не плѣнница. Сквавы любятъ ее. Канонда — ей мать. Но братъ мой, — и слезы градомъ полились изъ глазъ ея, — онѣ красныя; а цвѣтъ Розы бѣлый. Ихъ сердце говоритъ иначе нежели мое. Онѣ не понимаютъ бѣдной Розы, которая стоитъ одинокая, покинутая.

Взглядъ, слова, волнующая грудь и безутѣшный видъ бѣдной дѣвушки, которая такъ видимо чувствовала потребность высказать свое горе ему, своему бѣлому брату, потрясло его до глубины души. Онъ устремилъ на не взоръ, исполненный участiя, и бросился къ ней.

— Несчастная, безпомощная дѣвушка! бѣдная роза пустыни!

— Такъ братъ мой, сказала она съ глазами, полными слезъ, не сердится на бѣдную Розу?

— Сердиться, милая дѣвушка! Возможно ли сердиться на такого ангела? Приказывай, повелѣвай! располагай моею жизнiю. Пойдемъ, бѣги со мною.

— Бѣжать! сказала она, качая головою, разстаться съ Канондой, которая была для меня матерью? Это разбило бы ея сердце. Нѣтъ, Роза не можетъ, не должна бѣжать. Старый Мико ходилъ для нея на охоту; она его собственность. Но братъ мой развѣ не можетъ здѣсь остаться? Развѣ онъ долженъ уйти отсюда!

— Да, долженъ, — или я погибъ! сказалъ онъ глухимъ голосомъ.

Она подняла къ небу глаза, полные слезъ.

— Роза, прошептала она, — знаетъ это; да, знатеъ, проговорила она сама себѣ. — Роза спѣшила къ своему брату, иначе сердце ея не вынесло бы. она не въ силахъ была владѣть собою, и пришла сказать своему брату, чтобы онъ не считалъ ее причиною своего плѣна. Роза, тихо прошептала она, просила, на колѣняхъ со слезами умоляла Канонду; но Канонда не согласилась. О, она добра, очень добра; она утѣшенiе Розы; но онабоится Мико и своихъ.

Дѣвушка содрогнулась при этихъ словахъ.

— Мико, продолжала она таинственно, поклялся убить всякаго янки, который придетъ шпiономъ въ его вигвамъ.

— Но вѣдь я не янки, возразилъ юноша запальчиво.

Она покачала головою.

— Роза охотно повѣрила бы тебѣ; но она знаетъ тебя меньше чѣмъ Канонда; а сестра моя умна, и языкъ ея никогда не лгалъ. роза должна ей вѣрить.

— Проклятое заблужденiе! вскричалъ онъ.

— Но вѣдь не всѣ янки шпiоны, возразила она, — и ты не будешь отвѣчать за все зло, которое братья твои сдѣлали Мико.

— Но, повторяю, я не янки, вскричалъ онъ съ негодованiемъ, — клянусь тебѣ. Повѣрь же мнѣ наконецъ, милая сестра.

— Такъ отчего же братъ мой не хочетъ дождаться Мико?

— Оттого, что онъ вѣрно выдалъ бы меня морскому разбойнику. Впрочемъ жизнь не имѣетъ для меня особенной цѣны; но присяга моя велитъ мнѣ, а честь моя требуетъ, чтобы я разстался съ вами какъ можно скорѣе.

Дѣвушка покачала головою.

— Братъ мой, сказала она, — долженъ лучше знать самого себя и свой народъ. если онъ обманываетъ бѣдную Розу, то онъ можетъ быть раньше положилъ конецъ ея горю, прибавила она тише. — Прощай!

Она задула лучину и исчезла за дверью. Британецъ остался одинъ. Дѣвушка явилась передъ нимъ и исчезла, какъ сновидѣнiе. Всю ночь благородный образъ ея носился въ его воображенiи, и даже утромъ не оставлялъ его. Что означало ея таинственное посѣщенiе?

Передъ нимъ блеснулъ слабый лучъ надежды. Но что могла она сдѣлать? она, которая сама была почти плѣнница, и не менѣе его должна была бороться съ недовѣрчивостью индѣйцевъ. Въ этой недовѣрчивости онъ слишкомъ ясно убѣдился впродолженiи послѣднихъ четырехъ дней. сквавы слѣдили почти за каждымъ его шагомъ, и онѣ, также какъ молодые дикари, не скупились на выраженiя вражды и ненависти. Съ разныхъ сторонъ до него долетало бранное имя «Iенгизъ.» Всѣ каноэ исчезли изъ бухты, а во время его странствованiй по лѣсу молодое племя дикарей никогда не выпускало его изъ виду, и всякiй разъ раздавался позади его язвительно–насмѣшливый хохотъ, когда онъ безуспѣшно возвращался изъ густой чащи, гдѣ онъ съ трудомъ могъ пробраться едва на пятьдесятъ шаговъ. Теперь для него стали ясны послѣднiя слова индiанки. Впродолженiи послѣднихъ четырехъ дней онъ дѣйствительно не разъ покушался выбраться изъ лѣсу. Но все было напрасно, и онъ наконецъ убѣдился, что онъ плѣнникъ.

Настала другая безсонная ночь. Онъ метался на своей постелѣ, мучимый тревогой и тяжолыми грезами, какъ вдругъ Роза опять вошла въ его комнату, держа въ рукахъ смоляную лучину, въ разщепъ которой былъ вставленъ уголекъ. Она сильно дунула на уголь, лучина вспыхнула, и дѣвушка быстро подошла къ молодому человѣку.

— Проснись, проснись, мой братъ! вскричала она радостно и весело, и лихорадочный румянецъ горѣлъ на ея щекахъ. Проснись! Канонда сейчасъ будетъ здѣсь.

— Что случилось, милая Роза? вскричалъ онъ, вскакивая съ постели.

— Канонда тебѣ и все ея существо выражали какое–то волненiе, какую–то страстность, которыя уподоблялись безумiю.

Ея голосъ и все ея существо выражали какое–то волненiе, какую–то страстность, которыя упоболялись безумiю.

— Ради Бога, Роза! что случилось? Что привело тебя въ такое сотоянiе?

— Канонда,... произнесла дѣвушка. — О, теперь братъ мой не долженъ бояться, онъ...

— Слушай, братъ мой! сказала индiанка, которая въ эту минуту быстро вошла въ хижину, и устремила нанего неподвижный, безжизненный взоръ. — Слушай, произнесла она боязливо прерывающимся голосомъ, и съ нѣкоторою торжественностью, которая придавала ей что–то роковое: — Канонда намѣрена сдѣлать для своего брата то, отъ чего помрачится взоръ ея отца и ея народа; потомучто она очень любитъ Бѣлую Розу и не въ силахъ больше сносить ея слезы. Она хочетъ указать своему брату путь, ведущiй черезъ болото, и переправить его черезъ рѣку. Поклянется ли мой братъ Великимъ Духомъ, которому поклоняются и красные и бѣлые, что онъ никогда не скажетъ своему народу, нашимъ бѣлымъ врагамъ, iенгизамъ, гдѣ онъ былъ и что видѣли его глаза? Обѣщаетъ ли братъ мой, что не укажетъ имъ пути, ведущаго къ вигвамамъ красныхъ воиновъ?

— О, да! вскричалъ британецъ; — обѣщаю свято исполнить.

— Въ такомъ случаѣ возьми это платье, сказала она, подавая ему индѣйскую одежду. Твое, прибавила она, указывая на его платье, скоро изорвалось бы отъ шиповъ. Слѣдъ, оставляемый на травѣ мокассинами, очень легокъ, и въ нѣсколько солнцевъ, когда возвратятся наши воины, не будетъ уже замѣтенъ. Вотъ красная краска, продолжала она; наши воины пустятся за тобой въ погоню и можетъ быть это наведетъ ихъ на фальшивый слѣдъ. Спѣши.

Молодой человѣкъ все еще не могъ придти въ себя.

— Ради Бога, поскорѣе! шепнула ему въ дверяхъ Роза. Водяныя птицы начинаютъ уже кричать; давно уже пора.

Обѣ дѣвушки вышли за дверь. онъ машинально надѣлъ на себя камзолъ изъ оленьей шкуры, набросилъ сверху охотничью рубаху, и уже оканчивалъ свое переодѣванiе, какъ вошла индiанка. она помогла ему, привязала къ ногамъ мокассины и опоясала его вампумомъ.

— Вотъ шерстяное одѣяло, сказала она, набрасывая на него послѣднее. Вотъ охотничья сума съ порохомъ и свинцомъ; вотъ другая сума съ пирогами и дичью, а это ружье будетъ убивать водяныхъ птицъ; а вотъ этимъ, прибавила она, подавая ему кремень, огниво и трутъ, братъ мой будетъ разводить огонь, чтобы жарить убитую дичь.

Каждый изъ упомянутыхъ предметовъ она навѣшивала на него съ участiемъ и заботливостью, которыя составляли странную противоположность съ ея почти бехжизненнымъ оцѣпенѣнiемъ.

— Братъ мой, сказала Роза, все существо которой превратилось вдругъ въ достоинство и торжественную важность, — братъ мой, прощай! и если ты встрѣтишь когда нибудь сестру, болѣе счастливую, то разскажи ей о Розѣ, и она прольетъ слезу надъ несчастоной сестрою.

Юноша все еще стоялъ безъ сознанiя. вдругъ онъ бросился къ двери и обхватилъ прелестную дѣвушку. Она высвободилась изъ его объятiй и безъ чувствъ упала на землю.

Индiанка бросилась къ ней, подняла ее съ земли и, отнеся на скамью, поцаловала ее въ холодныя уста. потомъ она схватила юношу за руку и поспѣшно повлекла его изъ хижины.

Она проскользнула чрезъ бесѣдку, прокралась черезъ изгороди и кусты, и стала пробираться мимо хижинъ такъ осторожно, и въ то же время съ такою быстротою, что у него занялся духъ, и онъ ничего не могъ различить вокругъ себя. Подобно туманному ночному призраку, неслась она передъ нимъ при слабомъ мерцанiи звѣздъ и сквозь мрачную мглу, безъ отдыха и устали, пока не вступила въ темный лѣсъ. Глубокiй вздохъ вырвался изъ ея груди; но она не сказала ни слова и быстро вошла въ чащу. Въ глубинѣ лѣса царствовалъ непроницаемый мракъ: ни звука, ни луча свѣта. Она все дальше неслась въ глубь лѣса. Вдругъ послышался глухоу шумъ, какъ будто отдаленный ропотъ приближающейся грозной толпы.

— Мы открыты, вскричалъ юноша; — ваши преслѣдуютъ насъ.

— Нѣтъ, сказала индiанка глухимъ голосомъ, это лягушки*).

Ревъ становится все страшнѣе страшнѣе. они приближались къ болоту, которое, казалось, дрожало подъ ихъ ногами отъ ужаснаго рева этихъ животныхъ, время отъ времени прерываемаго глухимъ стономъ не совсѣмъ еще окоченѣвшаго аллигатора.

— Теперь какъ можно поближе держись меня, сказала индiанка, когда они пробѣжали такимъ образомъ около часа.

Шаги ея стали теперь крайне осторожны. Она вытягивала впередъ ногу, и отводила ее назадъ; легкою поступью пробиралась на нѣкоторое разстоянiе въ сторону, и снова такимъ же образомъ пробовала грунтъ; опять возвращалась, и наконецъ присѣла къ землѣ, съ которой стала снимать кучи травы и глины.

— Мы на пняхъ, которые наши положили черезъ болото. Теперь возьмись за конецъ моего платья.

Онъ ухватился за платье, и оба пошли впередъ.

— Держись за меня крѣпче, вскричала индiанка, — и будь остороженъ; одинъ только невѣрный шагъ — и ты на вѣки погребенъ въ тинѣ.

Наконецъ они очутились на другой сторонѣ болота.

— Накинь на голову свое шерстяное одѣяло, проговорила она. На этой сторонѣ лѣсъ полонъ шиповъ. Становись на мои слѣды: здѣсь множество змѣй, и жало ихъ смертельно. Нагни голову, иначе шипы разорвутъ твой мозгъ.

— Что это? вскричалъ юноша, который, подвигаясь впередъ, почувствовалъ, что съ него вдругъ сорвалъ кто–то одѣяло.

Индiанка подошла къ нему.

— Это большой шипъ, сказала она; — братъ мой долженъ нагибать головой и грудью, иначе шипы насквозь пронзятъ его.

Она отцѣпила одѣяло отъ шипа, и опять пошла впередъ. Наконецъ они подошли къ берегу Сабины. Не теряя ни минуты, индiанка подбѣжала къ пустому внутри дубу.

— Братъ мой, сказала она, — долженъ помочь мнѣ спустить каноэ въ воду.

Они вдвоемъ схватили легкiй челнъ и безъ труда отнесли его на берегъ. Отъ одного удара ноги челнъ очутился на водѣ. Она взяла весла и просила британца сидѣть смирно.

Ударъ весла спугнулъ стада лебедей, журавлей, дикихъ гусей и утокъ, которые отъ непривычнаго шума стали по всѣмъ направленiямъ нестись и кружиться надъ ихъ головами. Черезъ нѣсколько минутъ они достигли восточнаго берега рѣки. Когда они вышли на берегъ, индiанка взяла британца за руку.

— Пусть братъ мой откроетъ теперь свои уши, сказала она; онъ не долженъ проронить ни одного слова своей сестры. Смотри, луга на этой сторонѣ воды пусты и деревъ на нихъ мало. Братъ мой долженъ сперва идти вверхъ по берегу этой рѣки до тѣхъ поръ, пока не сядетъ солнце и не пройдетъ ночь, а потомъ пусть онъ повернется лицомъ къ восходящему солнцу и къ вѣтру, который рѣзко и холодно будетъ дуть ему въ лицо. Знаетъ ли мой братъ, съ которой стороны свѣта воетъ вѣтеръ? Деревья скажутъ ему; они шероховаты съ той стороны, откуда онъ дуетъ на нихъ. Болотъ тамъ не много; но если братъ мой придетъ къ одному изъ нихъ, то онъ долженъ умѣть обмануть тѣхъ, которые можетъ быть будутъ преслѣдовать его.

Она замолчала, какъ будто ожидая отвѣта. Но молодой человѣкъ, казалось, былъ погружонъ въ размышленiя.

— Братъ мой, продолжала она, — долженъ идти кривымъ путемъ.

Опять она остановилась, и потомъ произнесла голосомъ, нѣжно–мелодическiй тонъ котораго насквозь принизывалъ душу. Теперь братъ мой свободенъ и путь его лежитъ передъ нимъ открытый. Когда онъ придетъ въ вигвамы своего народа, то пусть онъ прошепчетъ бѣлымъ дѣвушкамъ, что дочери красныхъ воиновъ великодушны не менѣе дочерей бѣлыхъ. Пусть братъ мой никогда не забудетъ, что для него сдѣлали Бѣлая Роза и дочь краснаго воина, чтобы открыть ему путь. это можетъ быть причиною, что отецъ ихъ погребаетъ свой томогаукъ въ ихъ черепѣ, прошептала она глухимъ, почти гробовымъ голосомъ.

— Канонда! вскричалъ юноша, въ оцѣпенѣнiи отъ ужаса. — Ради Бога, Канонда! Что это значитъ? Что хочешь ты сказать этимъ? Неужели мое бѣгство грозитъ тебѣ опасностiю? О нѣтъ, этого никогда не будетъ. Я иду назадъ; я буду ожидать Мико и морскаго разбойника.

Но дѣвушка уже выпустила его руку и стрѣлой понеслась къ берегу. Онъ бросился въ слѣдъ за нею, но она была уже въ каноэ, который легко и быстро скользилъ по зеркальной поверхности воды. Глухое «прощай» долетѣло еще до него сквозь густую завѣсу мглы и ночи; потомъ слышались только одинокiе удары весла. Онъ сталъ звать ее по имени; она не отвѣчала. Онъ умолялъ ее взять его съ собой, но все смолкло: затихъ и послѣднiй плескъ волны. Ничего не было слышно, кромѣ пронзительнаго крика водяныхъ птицъ.

Предоставимъ его пока самому себѣ и его мыслямъ, и возвратимся къ человѣку, котораго мы уже нѣкоторое время выпустили изъ вида, и который, какъ замѣчательный историческiй характеръ, слишкомъ заслуживаетъ наше вниманiе, чтобы не освѣтить его со всѣхъ сторонъ.

______

 

ГЛАВА ХI

 

Думай что хочешь; а мы завладѣемъ всею

его утварью, его имуществомъ, каноэ и

землями.

 

Шекспиръ.

 

Духъ предпрiимчивости. страсть къ приключенiямъ, такъ рѣзко отличающая англо–норманскую нацiю отъ всѣхъ прочихъ народовъ, и впродолженiи нѣсколькихъ столѣтiй постоянно увлекавшiя сыновъ ея въ самые отдаленные поясы земли, гдѣ они безъ устали и отдыха, то дерзко, то уступчиво, то ачно, то великодушно, опутывали всю землю сѣтью коммерческихъ своихъ завоеванiй; этотъ чудный, отважный и въ то же время хитрый духъ болѣе чѣмъ вполнѣ перешолъ на потомковъ этой нацiи, населяющихъ обширныя пространства между Миссисипи и Атлантическимъ океаномъ.

Еще не прошло и семидесяти лѣтъ со времени основанiя республики, и ужь флаги ихъ развѣваются на всѣхъ моряхъ, громъ пушекъ военныхъ кораблей раздается во всѣхъ устьяхъ, и ловкiй, умный янки уже находится во всѣхъ морскихъ гаваняхъ, соединяя другъ съ другомъ крайнiя границы восточной Азiи и индѣйскаго архипелага, мыса Доброй Надежды и людистой Россiи, оспаривая у своего родственника давнишнее его господство и первенство въ торговлѣ. Можно было бы подумать, что провидѣнiе въ то же время дало ему назначенiе, подобно перелетнымъ птицамъ, разсѣвать по всему свѣту сѣмяна свободы, облагороживая такимъ образомъ ту алчность, которая лежитъ въ основанiи его отважныхъ предпрiятiй.

Легко можно себѣ представить, что такой неутомимо–предпрiимчивый духъ, который, среди тысячи препятствiй и опасностей, съумѣлъ проложить себѣ дорогу къ самымъ варварскимъ и въ то же время къ самымъ просвѣщеннымъ нацiямъ, и который не могъ угомониться со времени эмиграцiи сиръ Вальтера и его товарищей, а также и плимутскихъ отцевъ, столько же странныхъ сколько и набожныхъ, — что этотъ духъ предпрiимчивости никакъ не применетъ воспользоваться такимъ прекраснымъ случаемъ прiобрѣсти Луизiану. И дѣствительно, переворотъ, происшедшiй внутри Штатовъ вслѣдствiе этого прiобрѣтенiя, мало или почти вовсе не разнился отъ иной революцiи; огромныя толпы искателей приключенiй, со всѣхъ сторонъ, по всѣмъ дорогамъ, стекавшiяся къ этому новому Ханаану, пѣшкомъ, верхомъ, въ телегахъ и повозкахъ, еще и въ томъ сходствовали съ выходомъ израильтянъ, что и тѣ и другiе искусно умѣли скрывать временныя свои выгоды подъ личиною высшихъ стремленiй.

Въ то время прошло уже болѣе десяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ эта горомная полоса земли была присоединена къ Штатамъ. Можно было предполагать, что этотъ промежутокъ времени полнаго и ненарушамаго владѣнiя мало по малу положитъ предѣлъ этимъ постояннымъ переселенiямъ, и что болѣе близкое знакомство разочаруетъ наконецъ тѣ сангвиническiя ожиданiя и надежды, которымъ предавались тысячи людей, покидая свое недвижимое имущество, и съ движимымъ поспѣшая въ новую страну.

Однако эта безпокойная кочевая жизнь такъ сплелась со всѣмъ нашимъ существомъ, что тысячи неудавшихся попытокъ только еще сильнѣе разожгли въ насъ эту страсть. Хотя толпы празднолюбцевъ и разныхъ искателей приключенiй, быстрымъ потокомъ прихлынувшiя къ Миммисипи вскорѣ послѣ присоединенiя Луизiаны, мало по малу и разсѣялмсь; но переселенiя отъ этого не прекратились, съ тою только разницею, что послѣдующiе переселенцы, наученные опытомъ, стали въ нѣдрахъ земли искать того, что предшественники ихъ надѣялись найдти на ея поверхности, и, увлекаясь менѣе первыхъ жаждою прiобрѣтенiя, довольствовались сѣверною половиною новаго штата, тогда какъ предшественники ихъ выбрали для себя югъ, гдѣ большая часть изъ нихъ погибла отъ жестокихъ лихорадокъ. Здоровые, мощные люди выселялись тогда, чтобы принять въ свое владѣнiе то, что, по ихъ мнѣнiю, куплено было на ихъ же деньги. Сотни, тысячи переселялись ежегодно съ отдаленнаго востока, огромными караванами — мущины, женщины, дѣти и невольники, отъискивая себѣ болѣе плодотворную почву и болѣе открытый путь для торговли. Лѣса оглашались ударами топоровъ и громкими голосами залѣсцевъ, а городки и плантацiи съ необыкновенною скоростiю, какъ грибы, выростали на этой роскошной почвѣ. Таща за собою семейство и имущество въ крытыхъ лодкахъ, которыя приходилось съ неимовѣрнымъ трудомъ тянуть вверхъ по теченiю рѣкъ, впадающихъ съ западной стороны въ Миссисипи, проникли они, на разстоянiи сотней миль отъ всякаго жилища, въ самыя дикiя и отдаленныя мѣстности, которыхъ никогда не касалась человѣческая нога, кромѣ развѣ индѣйскаго охотника. Такимъ образомъ въ то время положено было основанiе многимъ, нынѣ значительнымъ, городамъ Луизiаны; и если обратить вниманiе на проницательность, съ какою эти, большею частiю простые, деревенскiе жители выбирали мѣста для своихъ городовъ, то нельзя не изумляться истинно необыкновенному духу предпрiимчивости и непоколебимой твердости этихъ людей, которые на цѣлые года могли заточить себя въ пустыню, чтобы потомъ собственными усилiями устроить себѣ лучшее существованiе.

Всѣ эти замѣчанiя мы считаемъ не лишними, для поясненiя той сцены, которую мы намѣрены представить нашимъ читателямъ.

Мы оставили мико съ его воинами на берегу Начеза, въ ту самую минуту, когда они садились въ свои каноэ. Они поплыли въ нихъ на довольно значительное разстоянiе вверхъ по рѣкѣ. Тамъ, гдѣ Начезъ, поворачивая къ западу, образуетъ довольно острый уголъ, они оставили свои лодки и, послѣ серiознаго и довольно острый уголъ, они оставили свои лодки и, послѣ серiознаго и довольно продолжительнаго совѣщанiя, раздѣлились на три отряда, которые разошлись по разнымъ направленiямъ. Совѣщанiе заключилось важною рѣчью Мико къ его молодымъ воинамъ, въ которой онъ строго предостерегалъ ихъ отъ всякаго посягательства на чужiя охотничьи владѣнiя. Предостереженiе это тѣмъ болѣе было не линимъ, что дикiй нравъ молодыхъ индѣйцевъ нерѣдко ставилъ себѣ за честь переступать тѣ воображаемыя линiи, которыми различныя племена ограничивали свои охотничьи владѣнiя, и которыя были поводомъ къ нескончаемымъ войнамъ, возникавшимъ почти всегда только вслѣдствiе нарушенiя границъ охотничьихъ участковъ. Въ настоящемъ случаѣ тѣмъ болѣе необходима была осторожность, что небольшое это племя, переселившись сюда только за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ, ни по внутренней своей силѣ, ни по давности владѣнiя не могло обнаруживать притязанiя на собственные охотничьи участки, и со всѣхъ сторонъ сталкивалось съ могущественными сосѣдями. Возвышенныя равнины Техаса, Соноры и Санта–Фе, изобилующiя буйволами, съ незапамятныхъ временъ были заняты куманчами; обширная полоса земли между Озарками и Арканзасомъ была раздѣлена между осагами и павнiями племени тоiаскъ; возвышенныя равнины по ту сторону Сабины принадлежали болѣе слабымъ племенамъ сабинцевъ и кошатаевъ; хотя послѣднiе и не осмѣлиилсь бы протестовать слишкомъ энергически, зато сами окони должны были щадить ихъ, какъ людей бѣдныхъ и безпомощныхъ, жившихъ единственно охотою. Такимъ образомъ на долю нашихъ индѣйцевъ оставался только длинный и постепенно расширяющiйся поясъ между Сабиною и Начезомъ, Уакиттою и Редриверомъ, и еще другой болѣе узкiй поясъ, тянувшiйся отъ послѣдней рѣки внутрь Луизiаны. Хотя эта полоса земли могла бы легко вмѣщать въ себѣ цѣлое народонаселенiе одного изъ меньшихъ королевствъ Европы, но индѣйцамъ нашимъ она казалась очень недостаточною.

Мико, съ двадцатью изъ лучшихъ своихъ воиновъ, на этотъ разъ выбралъ себѣ для охоты узкую полосу между Арканзасомъ и Редриверомъ. Прошло уже двѣ недѣли съ тѣхъ поръ, какъ они раздѣлились на три отдѣленiя, и въ продолженiи этого времени Мико, охотясь, прошелъ лѣса и равнины, тянущiеся отъ Натчиточеса къ Редриверу. Въ эту минуту онъ сидѣлъ въ кругу своихъ воиновъ на склонѣ скалы, не вдалекѣ отъ соленаго источника, около котораго онъ въ той утро стрѣлялъ оленей, и повидимому съ большимъ успѣхомъ. пять старыхъ воиновъ лежали возлѣ него, вокругъ разведеннаго огня, надъ которымъ висѣлъ котелъ, заключавшiй въ себѣ ихъ обѣдъ. Вокругъ другаго огня воткнуты были въ землю колья съ перекладинами, на которыхъ сушились оленьи окорока и переднiя части. Пять или шесть молодыхъ дикарей были заняты выпотрошиванiемъ дичи, съ которой они снимали шкуру, отрѣзывали окорока и переднiя части, и все это вѣшали рядомъ на перекладины. Надъ ними кружилось безчисленное множество хищныхъ птицъ, которыя ежеминутно бросались съ высоты своей на землю, по мѣрѣ того, какъ индѣйцы откидывали въ сторону какую нибудь ненужную часть.

И здѣсь царствовало обычное глубокое молчанiе; только изрѣдка слышались какiя нибудь краткiя замѣчанiя. Погружонный въ глубокiя думы, мико не принималъ повидимому никакого участiя въ беседѣ своихъ воиновъ, заключавшейся въ отрывистыхъ восклицанiяхъ и краткихъ изреченiяхъ, которыя произносились, или, лучше сказать, выталкивались ими быстро, и но недостатку связи между мыслями, такъ же скоро прерывались.

— Винеачи, произнесъ изъ дикарей, лежавшей возлѣ Мико, — давно уже высматриваетъ.

— Глаза его стали какъ у совы, отвѣчалъ немного погодя другой, лежавшiй съ нимъ рядомъ.

— Лоси перешли къ верхнимъ соленымъ источникамъ, замѣтилъ третiй.

Опять наступило молчанiе.

— Ми–ли–мачь должно быть нашелъ оленей у нижнихъ источниковъ, произнесъ четвертый.

— Го, го! Янки! вскричали вдругъ два мододыхъ дикаря, которые въ эту минуту принимались потрошить одного изъ оленей. Всѣ индѣйцы обратились къ этимъ молодымъ дикарямъ, глаза которыхъ хотѣли, казалось, насквозь пронзить рога оленя.

Старый Мико въ одно мгновенiе очнулся; онъ устремилъ свои проницательные взоры на молодыхъ людей, которые, замѣтивъ это, притащили къ нему оленя и положили его передъ нимъ. Онъ внимательно сталъ разсматривать голову животнаго. Нигдѣ, казалось, не было никакого слѣда поврежденiя; но при основанiи одного изъ роговъ находилась едва замѣтная царапина, которая могла происходить отъ пули.

— Iенгизы, произнесъ онъ, — охотились здѣсь. Они не дальше полсолнца отъ того мѣста, гдѣ отдыхаютъ воины оконiевъ.

Вторичное го, го! раздалось изъ устъ всѣхъ индѣйцевъ.

— Мои молодые воины должны подождать, пока не придетъ Ми–ли–мачь, сказалъ онъ, показывая на оленя, и принялъ, не говоря болѣе ни слова, прежнее положенiе. Вдругъ онъ сжалъ кулакъ, и приложивъ къ губамъ большой палецъ, испустилъ долгiй пронзительный свистъ.

Наступило довольно продолжительное молчанiе.

— Это пуля янки, началъ опчть первый.

— Глазъ вѣренъ, но ружье было коротко, прибавилъ другой.

Прошло опять нѣкоторое время, въ продолженiи котораго ни съ чьей стороны не слышалось никакого замѣчанiя. Изъ глубины лѣса вышелъ индѣецъ, и не говоря ни слова, легъ рядомъ съ своими товарищами.

— Нашли ли воины оконiевъ оленей й нижнихъ соленыхъ источниковъ? спросилъ Мико немного погодя.

— Нашли, отвѣчалъ индѣецъ.

— Хорошо, сказалъ Мико.

— Скажетъ ли мой сынъ своему Мико, заговорилъ онъ снова, указывая на оленя, — гдѣ янки промахнулся?

Индѣецъ вскочилъ, присѣлъ на корточки передъ убитымъ животнымъ и сталъ внимательно разсматривать рога.

— Не прошло и двухъ солнцевъ съ тѣхъ поръ какъ пуля выстрѣлена, — сказалъ Мико; — ноги не распухли и кровь еще въ хребтѣ.

— Можетъ быть это пуля воиновъ съ длинными ножами, произнесъ одинъ изъ дикарей.

— Неужели братъ мой такъ мало знаетъ пулю янки? отвѣчалъ начальникъ; — это маленькая пуля янки, который вышелъ въ лѣса. Ми–ли–мачь найдетъ его слѣдъ.

Тогда индѣецъ отрубилъ своимъ ножемъ нижнiя части ногъ оленя, и пряча въ сумку одну переднюю и одну заднюю ногу спросилъ:

— Который изъ нашихъ братьевъ потерялъ свою стрѣлу?

Одинъ изъ молодыхъ дикарей выскочилъ впередъ, и оба побѣжали рысью въ глубину лѣса.

Прошло часа два. Индѣйцы только что стали обѣдать, какъ послышался пронзительный свистъ. Они встрепенулись и стали прислушиваться. Немного погодя свистъ повторился, но совершенно инымъ образомъ.

— Это Ми–ли–мачь, сказалъ Мико; — онъ нашелъ слѣдъ многихъ бѣлыхъ.

Въ третiй разъ раздался свистъ, и опять совершенно различный отъ двухъ первыхъ.

— Это iенгизы съ топорами, которые съ своими сквавами и дѣтьми пришли въ наши лѣса.

— Воинамъ оконiевъ придется уступать и этимъ, произнесъ онъ съ горечью, и потомъ, приложивъ руку къ губамъ, испустилъ долгiй, пронзительный свистъ. Черезъ нѣсколько минутъ съ разныхъ сторонъ послышался такой же свистъ, и вслѣдъ за тѣмъ всѣ остальные индѣйцы выскочили изъ глубины лѣса и приблизились къ огню. Въ числѣ ихъ находился и отправленный лазутчикъ.

— Отыскалъ ли мой братъ слѣды? спросилъ Мико.

— Это iенгизы, которые пришли, чтобы присвоить себѣ охотничьи владѣнiя оконiевъ.

Горькая улыбка омрачила лице старика.

— Рука ихъ, произнесъ онъ, — простирается отъ великой рѣки до великихъ соленыхъ водъ, и отъ замкнутыхъ соленыхъ водъ, омывающихъ мексиканскую землю, до той льдистой страны, которая повинуется отцу обѣихъ Канадъ, — и все имъ мало!

Сказавъ это, онъ всталъ; вслѣдъ за нимъ встали и всѣ прочiе. Составивъ около него полукружiе, они приступили къ краткому совѣщанiю. Когда оно кончилось, старикъ сдѣлалъ знакъ рукою возвратившемуся лазутчику, и оба пошли по той дорогѣ, по которой пришелъ послѣднiй.

Пройдя нѣсколько часовъ лѣсомъ, они достигли до возвышеннаго мѣста; отсюда взорамъ ихъ представилась обширная низменность, по серединѣ которой катилась широкая рѣка. Почти на самомъ краю этой низменности подымались клубы дыма, и до нашихъ путниковъ долетали рѣзкiе удары топоровъ. Старикъ впродолженiи нѣкотораго времени стоялъ неподвижно, устремивъ въ ту сторону мрачные взоры, и наконецъ сталъ спускаться съ возвышенности. Когда онъ подходилъ ближе, слуха его коснулись человѣческiе голоса, и удары топоровъ раздавались громче и полнѣе; а наконецъ онъ увидѣлъ и самую прогалину. И несчастный скупецъ, который пробуждаясь вдругъ видитъ разрытымъ тотъ завѣтный уголокъ, въ которомъ хранилось сокровище, скопленное имъ съ неимовѣрнымъ трудомъ и усилiями, едва ли былъ бы такъ пораженъ при этомъ зрѣлищѣ, уничтожавшемъ все его существованiе, какъ Мико при видѣ этой прогалины. она простиралась акра на три. Прежде всего ему бросились въ глаза четыре хижины, наскоро устроенныя изъ сучьевъ и хмызника; въ нихъ лежало нѣсколько дѣтей. Невдалекѣ паслись лошади. Нѣсколько женщинъ, почернѣвшихъ отъ дыма, стояли и сидѣли вокругъ огней, надъ которыми утверждены были стойки, съ висящими на нихъ котлами; другiя сидѣли на своихъ мочальныхъ стульяхъ и преспокойно убаюкивали грудныхъ своихъ младенцевъ; нѣкоторыя хлопотали около котловъ. Толпа ребятишекъ сновала по дымившемуся полю, собирая хмызъ и сухiя вѣтви, которыя они подкладывали подъ толстые чурбаны и комлевые концы бревенъ, и зажигали. Вся лѣсосѣка покрыта была облаками дыма, сквозь которыя индѣецъ прошолъ и уже находился посреди американцевъ, прежде чѣмъ его увидѣлъ кто нибудь. Но въ ту минуту, когда онъ повернулъ къ одному дому, котораго стѣны и крыша почти были окончены въ чернѣ, его замѣтили женщины. Нѣсколько мгновенiй онѣ таращили на него глаза, повидимому съ боязнiю, и потомъ вскричали:

— Эй, мущины, идите сюда! Идите же скорѣе! продолжали онѣ еще съ большимъ страхомъ.

— Что тамъ такое? спросилъ здоровый, широкоплечiй мущина, выходя изъ дома и останавливаясь на крыльцѣ. — А! красная кожа! Такъ это она васъ испугала? Ну, это будетъ не первая и не послѣдняя.

Съ этими словами залѣсецъ подошолъ къ индѣйцу и женщинамъ. Тогда, успокоенныя нѣсколько присутствiемъ мущины, послѣднiя подошли къ дикарю и стали глазѣть на него, съ любопытствомъ людей, которые въ глубокомъ своемъ уединенiи рады всему, что обѣщаетъ доставить имъ какое нибудь развлеченiе. Но истинно замѣчательная наружность индѣйца, его колосальная, хотя изсохшая фигура, величественная, внушающая почтенiе поза и приэтомъ болѣе изысканная одежда, казалось снова вселила въ нихъ страхъ. Онѣ быстро разошлись въ разныя стороны. Залѣсецъ тоже устремилъ проницательный взглядъ на индейскаго начальника, не выражая приэтомъ однако ни малѣйшаго страха.

— Ты не изъ осаговъ*), красная кожа? спросилъ онъ наконецъ.

Индѣецъ, съ своей стороны внимательно разсматривавшiй всѣ эти различныя работы, казавшiяся ему скорѣе страшнымъ опустошенiемъ, не отвѣчалъ ни слова.

— И не изъ павнiевъ (Pawnees)**)? продолжалъ американецъ.

Отвѣта не было.

— Послушай, красная кожа! Если ты пришолъ въ наше жилище, то долженъ по крайней мѣрѣ быть на столко вѣжливъ, чтобы отвѣчать, когда тебя спрашиваютъ, сказалъ залѣсецъ.

— А кто призвалъ сюда iенгизовъ? произнесъ наконецъ Мико.

— Iенгизовъ! ты насъ считаешь янками? Эй, Джое! Джонъ!

— Получила ли бѣлая кожа, спросилъ тогда индѣецъ, желая въ свою очередь уязвить его тою же насмѣшкою, — отъ великаго отца позволенiе устроить себѣ здѣсь вигвамъ?

Залѣсецъ вытаращилъ на него глаза.

— Получили ли мы позволенiе поселиться здѣсь? Признаюсь, забавно слышать такой вопросъ отъ дикаго! Вотъ тебѣ на! сказалъ онъ, — да еще свободному гражданину, — нѣтъ, это ужь изъ рукъ вонъ! Послушайте–ка, граждане! продолжалъ онъ, обратившись къ Джое и Джону, которые въ эту минуту подходили къ нему, — вотъ эта красная кожа пресерiозно спрашиваетъ, получили ли мы отъ великаго отца позволенiе поселиться здѣсь?

Всѣ трое разразились громкимъ хохотомъ.

— Это наша земля; за нее заплатили чистоганомъ, нашими долларами. Понимаешь? продолжалъ онъ, обратившись къ индѣйцу.

Между тѣмъ какъ испытующiй взоръ индѣйца переходилъ съ одного предмета на другой, самъ онъ не проронилъ ни одного слова изъ всего сказаннаго. Не удостоивъ залѣсцевъ ни малѣйшаго взгляда, онъ направился прямо къ дому. Два чурбана, лежавшiе передъ крыльцомъ, служили вмѣсто ступенекъ. Онъ взошелъ по нимъ на крыльцо.

— Красная кожа однако дьявольски смѣла, сказалъ первый изъ мущинъ.

— Онъ должно быть начальникъ, сказалъ другой, — да еще и великiй.

— Какой бы онъ тамъ ни былъ начальникъ, великiй или малый, — кто далъ ему право допрашивать васъ здѣсь, въ нашей странѣ? Эй, красная кожа! продолжалъ онъ, тебѣ кажется хочется рюмку водки. Если бы ты не былъ такъ наглъ, то я бы тебѣ давно предложилъ ее; ну а теперь тебѣ придется заплатить за нее, если ты хочешь выпить.

Залѣсецъ взлѣзъ по обоимъ чурбанамъ къ отверзтiю, назначенному для двери, но пока еще завѣшенному шерстянымъ одѣяломъ, за которымъ онъ и скрылся.

Мущины и женщины соединились въ группу и живо разговаривали между собою, потомъ разошлись въ разныя стороны. Остались ребятишки, съ любопытствомъ таращившiе глаза на индѣйца.

На стѣнѣ дома налѣплено было множество афишъ, увѣдомленiй о продажахъ съ аукцiона и разныя другiя объявленiя, которыя занимали почти всю ширину дома. Одно изъ этихъ объявленiй было напечатано крупными буквами на огромномъ листѣ бумаги. Мико случайно взглянуъ на это объявленiе, и взоръ его остановился на немъ, какъ прикованный. Онъ вынулъ изъ кармана трубку, сорвалъ со стѣны это объявленiе, вмѣстѣ съ другимъ, и оторвалъ край отъ послѣдняго, чтобы закурить трубку.

Залѣсецъ возвратился, держа въ рукахъ стаканъ виски.

— Вотъ то–то, красная кожа! произнесъ онъ сурово. Если бы ты былъ повѣжливѣе, то выпилъ бы даромъ, а то теперь пришлось платить.

Индѣецъ вынулъ изъ кармана долларъ и бросилъ его залѣсцу.

— Этого–то и нужно, сказалъ послѣднiй, да тутъ слишкомъ много. или ты хочешь на весь долларъ?

Индѣецъ отрицательно покачалъ головою и положилъ указательный палецъ поперегъ другаго пальца.

— Хорошо, сказалъ залѣсецъ.

Между тѣмъ, Джое и Джонъ возвратились еще съ тремя залѣсцами. Они очень равнодушно взошли по ступенькамъ и внимательно стали смотрѣть на индѣйца.

— Чортъ возьми! ружье это черезчуръ щегольское для красной кожи, оно не американской работы, вскричалъ одинъ изъ нихъ, выхвативъ почти насильно двуствольный штуцеръ изъ рукъ  старика.

Пять залѣсцевъ стали внимательно разсматривать ружье, и на лицѣ ихъ мало по малу стало обнаруживаться выраженiе недовѣрчивости.

Хозяинъ возвратился, неся въ рукахъ двѣ полныя бутылки, топоръ и ручную наковальню. Отдавая бутылки индѣйцу, онъ взялъ долларъ, и положивъ его на наковальню, разрубилъ на двѣ части, изъ коихъ одну вручилъ индѣйцу, а другую спряталъ въ карманъ.

— Ручаюсь вамъ, сказалъ Джое, что двустволка эта озадачила бы солдатъ тамъ въ фортѣ. Гмъ! да еще и золотымъ выложена. Посмотри–ка, Билль, прибавилъ онъ, подавая штуцеръ хозяину. Послѣднiй въ свою очередь сталъ разсматривать его, покачивая головою.

— Хорошо, хорошо, произнесъ онъ наконецъ, хлобно улыбаясь. Ты пришолъ какъ разъ въ пору, красная кожа. Посмотри–ка сюда: имя на ружиѣ ни на одну букву ни короче, ни длиннѣе, чѣмъ на прокламацiи.

При этихъ словахъ онъ повернулся къ налѣпленнымъ на стѣнѣ афишамъ и объявленiямъ.

— Да гдѣ же она? она исчезла. Куда она дѣвалась, прокламацiя?

— Красная кожа спрятала ее въ краманъ, отозвался одинъ изъ ребятишекъ, стоявшiй передъ домомъ.

— Вотъ тебѣ на, чортъ возьми! вскричалъ хозяинъ. Твой штуцеръ останется здѣсь, да и ты также; а одинъ изъ насъ отправится въ фортъ и объявитъ капитану, какую птицу мы поймали.

Едва хозяинъ произнесъ эти слова, какъ всѣ залѣсцы исчезли. Индѣецъ осушилъ свой стаканъ и возвратилъ его хозяину, протягивая въ то же время руку, чтобы взять штуцеръ.

— Нѣтъ, ужь этого не будетъ, сказалъ хозяин. Штуцеръ останется здѣсь, да и ты также.

Едва произнесъ онъ эти слова, какъ индѣецъ испустилъ пронзителньый свистъ. Залѣсцы возвратились, каждый съ длиннымъ штуцеромъ въ рукахъ.

— Ты видишь, сказалъ хозяинъ, что тутъ не поможетъ сопротивленiе. Лучше всего, если ты сдашься добровольно.

Въ эту минуту, какъ будто въ отвѣтъ на его слова, изъ лѣсу раздался такой страшный оглушительный вой, что женщины и дѣти со страхомъ столпились въ кучу.

— Что это значитъ? спросилъ залѣсецъ.

— Iенгизы! раздалось изъ десяти глотокъ, и въ то же время окони бросились, подобно тиграмъ, сквозь густой дымъ, и въ нѣсколько огромныхъ прыжковъ подскочили къ дому. Залѣсцы, ни мало не потерявшись, подняли свои штуцера; но въ то время, какъ они прикладывались на индѣйцевъ и ихъ начальника, другая толпа дикихъ обошла вокругъ дома, и стала между мущинами и женщинами, такъ что послѣднiя очутились совершенно въ ихъ власти.

Все это время мико стоялъ неподвижно, какъ бронзовая статуя. Въ эту минуту гордый взглядъ его упалъ на залѣсца, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вторично протянулъ руку за своимъ штуцеромъ. Залѣсецъ все еше медлилъ; онъ устремилъ упрямый свой взглядъ на могучихъ своихъ товарищей, которые стояли твердо, держа свои штуцера; потомъ глаза его обратились къ толпѣ дикарей, которые, подобно собакамъ, ожидали, казалось, только знака, чтобы броситься на американцевъ. Но женщины и дѣти, крича и ломая руки, рѣшили дѣло.

— Мужъ, отдай ему ружье! кричала одна.

— Ради Бога, подумайте о вашихъ женахъ и дѣтяхъ! кричала другая.

— Пусти этого человѣка! кричала третья.

— Красная кожа! сказалъ наконецъ хозяинъ, смотри, вотъ тебѣ пока твое ружье. Но мы съумѣемъ отыскать тебя.

Старикъ, увидя опять у себя въ рукахъ свое ружье, гордо махнулъ рукою залѣсцамъ, потомъ, пройдя мимо ихъ, спустился по ступенькамъ и очутился среди своихъ вѣрныхъ товарищей. Послѣднiе быстро окружили его и съ дикимъ воему помчались въ лѣсъ. Озадаченные залѣсцы, съ трепещущими женами и дѣтьми, смотрѣли имъ вслѣдъ, разинувъ ротъ.

______

 

Есть души, которыя, подобно извѣстнымъ черепокожнымъ животнымъ, никогда уже не возвращаютъ того, что уже приняли въ себя, пока смерть не отниметъ; души, принявшiе въ себя исполинскiя страсти, которыя они всюду носятъ съ собою, какъ фанатикъ свою богиню. Въ самомъ глубокомъ униженiи и на высшей ступени почестей, въ бездонной пропасти злополучiя и на болестящей высотѣ могущества и власти носятъ они съ собою эту страсть, и она такъ сказать коченѣетъ съ ихъ друхлѣющими костями, живетъ и умираетъ вмѣстѣ съ ними. Являясь имъ и днемъ и ночью, подстрекая ихъ и наяву и и во снѣ, она, такъ сказать, сплетается съ фибрами ихъ внутренней жизни, и вмѣстѣ съ ними старѣется и становится жилистою, какъ они сами. Подобный характеръ представлялъ собою Токеа, и подобною исполинскою страстiю была его ненависть къ бѣлымъ. Онъ былъ послѣднiй потомокъ, послѣднiй мико или король оконiевъ, главной отрасли большаго племени криковъ. Предки его господствовали надъ обширными пространствами, тянувшимися отъ рѣки Окони до самой рѣчки Куза. Мало досталось ему изъ обширныхъ владѣнiй его предковъ, но зато онъ наслѣдовалъ всю ихъ любовь къ свободѣ и всю ночь непреклонную гордость. Съ самой ранней молодости онъ ненавидитъ бѣлыхъ, видя въ нихъ похитителей своего наслѣдства, притѣснителей своего племени. При каждомъ новомъ нарушенiи правъ его народа, ненависть эта глубже и глубже пускала свои корни, такъ что она наконецъ составляла нѣкоторымъ образомъ все его бытiе. Эта ненависть выработала въ немъ странный характеръ. Самыя глубокiя оскорбленiя, самыя язвительныя насмѣшки бглыхъ такъ же мало слѣда оставляли на лицѣ его, какъ и самое предупредительное ихъ добродушiе и самыя великодушныя пожертвованiя. Одинаково нечувствительный ни къ тому ни къ другому, онъ обращался съ ними постоянно ровно. Повидимому холодный, спокойный, непоколебимый, его сильный духъ въ этомъ притворно безпечномъ спокойствiи замышлялъ погибель своихъ враговъ.

Съ самой ранней молодости онъ находился съ ними въ постоянной войнѣ. Безчисленныя жертвы пали подъ ударами его томогаука. Когда онъ увидѣлъ, что дикая его сила и враварскiя козни мало помогали ему противъ превосходства ихъ познанiй, тогда онъ воспользовался учебными заведенiями, учрежденными между его земляками человѣколюбивымъ полковникомъ Гаукинсомъ, и въ зрѣломъ уже возрастѣ выучился читать и писать, чтобы, какъ онъ выражался, «открыть себѣ ясный путь къ отсутствующимъ и мертвымъ совѣтникамъ своихъ враговъ», т. е. къ ихъ книгамъ. Но когда и это послѣднее средство, при всемъ трудѣ и страшныхъ усилiяхъ, не принесло ему особенной пользы, онъ рѣшился на послѣднюю попытку: соединиться съ отважнымъ, могущественнымъ Те–кум–зе, чтобы общими силами уничтожить общаго врага. Но и эта попытка не имѣла успѣха; предпрiятiя его были открыты и уничтожены превосходною силою и искуствомъ враговъ, которые даже съумѣли вселить недовѣрчивость къ нему въ его собственныхъ подданныхъ. Не ожидая удара, который совершенно уничтожилъ бы его, Токеа съ шестидесятью оконiями, оставшимися ему вѣрными, и съ ихъ семействами оставилъ владѣнiя своихъ отцовъ, съ тѣмъ чтобы искать себѣ убѣжище въ лѣсахъ по другую сторону Миссисипи. Но непреодолимая ненависть и жажада мести српровождала его и туда. Прежде всего онъ обратился къ павнiямъ, племени тоiаскъ, въ верхней части Редривера. Когда они не приняли его предложенiй и осмѣяли его дальновидные планы, онъ обратился къ осагамъ, то же равнодушiе. Недовѣряя уже собственному своему племени, онъ отправился внизъ по Сабинѣ, но увидѣвъ, что эта рѣка занята индѣйцами того же названiя, онъ спустился еще ниже. слабое племя кошатаевъ указало ему полосу земли между Начезомъ и Сабиною; тамъ только нашолъ успокоенiе Мико, и тамъ, лѣтъ пять спустя, нашолъ его морской разбойникъ.

Послѣднiй, которому притонъ вблизи устьевъ Миссисипи, на островѣ Бараторiи, казался вѣроятно не совсѣмъ безопаснымъ, вошолъ въ бухту Сабинскаго озера и въ устье Начеза, должно быть съ подобною же цѣлью, т. е. для того, чтобы отъискать себѣ болѣе надежное убѣжище вслучаѣ нападенiя. Такимъ образомъ онъ дошолъ до вигвама нашихъ индѣйцевъ. Когда онъ и гнусные его сообщники увидѣли процвѣтающую деревушку первою ихъ мыслi былъ грабежъ и удовлетворенiе скотскихъ своихъ желанiй; но скоро видъ благородной простоты деревушки6 и видимые слѣды нѣкоторой цивилизацiи, внушили ему другiя намѣренiя. Въ той увѣренности, что жители этой деревушки никакимъ образомъ не могли быть настоящими дикарями, онъ первый, какъ мы видѣли, подошолъ къ лѣсу и протянулъ свою руку въ знакъ дружбы.

Передъ глазами индѣйца слишкомъ живо носился образъ заклятыхъ его враговъ, чтобы онъ при первомъ взлядѣ не узанлъ, что незнакомецъ не изъ числа ненавистныхъ янковъ. Поэтому онъ охотно принялъ протянутую ему руку. Морской разбойникъ съ своей стороны не преминулъ найти слабую сторону индѣйца: онъ поспѣшилъ объявить, что и онъ закляьый врагъ янковъ, и этимъ еще сильнѣе скргпилъ новый дружескiй союзъ.

Несмотря однако на то, что Мико съ радостiю человѣка, жаждущаго мести, ухватился за союзъ, предложенный пиратомъ, и внутренно торжествовалъ, что судьба привела къ нему новаго брата, который поможетъ ему отмстить за всѣ несправедливости и оскорбленiя, нанесенныя ему бѣлыми, — были обстоятельства, вслѣдствiе которыхъ въ немъ стали возникать нѣкоторыя сомнѣнiя.

Индѣецъ не имѣлъ и малѣйшаго понятiя о настоящемъ значенiи морскаго разбойника, или объ отношенiяхъ его къ остальному мiру. Онъ считалъ его подобнымъ себѣ главою отдѣльнаго народа или племени, состоящаго изъ воиновъ, женщинъ и дѣтей. Объ отчаянной жизни своего союзника онъ не имѣлъ даже никакого понятiя. Правда, впродолженiи этихъ двухъ лѣтъ, и при болѣе близкомъ знакомствѣ, нѣкоторыя обстоятельства показались ему нѣсколько подозрительными: различный цвѣтъ кожи новыхъ его союзниковъ, собранныхъ изъ всѣхъ возможныхъ нацiй, ихъ грубое обращенiе, а въ особенности ихъ скотское влеченiе къ индiанкамъ, въ отвѣтъ на которое нерѣдко индѣйскiе ножи обагрялись ихъ кровью, постепенно отдаляли его все болѣе и болѣе отъ разбойниковъ; но главное все еще оставалось для него тайною.

Необходимый по нраву и недоступный никакому другому чувству, кромѣ чувства мести и ненависти къ врагамъ своимъ, онъ однако жилъ и дѣйствовалъ только для блага и славы своего народа; для каждаго изъ нихъ онъ охотно пожертвовалъ бы жизнiю, ибо считалъ это племя цвѣтомъ криковъ. Дѣйствительно, онъ былъ самымъ нѣжнымъ, самымъ заботливымъ отцомъ для тѣхъ, которые остались ему вѣрными; зато и послѣднiе привязаны были къ нему тою слѣпою любовью и преданностью, которыя происходятъ только вслѣдствiе многихъ доказательствъ самоотверженiя, доброты и любви. Благоговенiе передъ высокимъ его происхожденiемъ, привычка повиноваться ему, и уваженiе, какое его характеръ необходимо долженъ былъ внушать дикимъ, — неразрывными узами привязывали къ нему его подданныхъ. Онъ съ своей стороны вознаграждалъ ихъ за эту любовь неусыпною заботливостью о ихъ благѣ. одна уже мысль вступить въ болѣе близкую связь съ ворами, разбойниками, убiйцами, соединить свой народъ въ одну большую семью съ такими людьми, возмутила бы его, и гордый мико съ глубокимъ презрѣнiемъ отвергнулъ бы такое предположенiе.

Таковы были отношенiя между индѣйцемъ и морскимъ разбойникомъ, какъ вдругъ случилось одно обстоятельство, которое, обѣщая доставить ему болѣе прочную опору и возвесть его на ту высоту, на которой стояли его предки, еще болѣе указало ему необходимость усилить осторожность относительно его союзниковъ.

Въ предпослѣднемъ охотничьемъ походѣ, спустя нѣкоторое время послѣ знакомства съ морскимъ разбойникомъ, сопутствовала ему и дочь его, съ нѣкоторыми изъ своихъ подругъ. Увлекшись охотою, отважная дѣвушка съ нѣсколькими воинами зашла слишкомъ далеко въ охотничьи владѣнiя павнiевъ, племени тоiаскъ. Тамъ ихъ открыли; на нихъ напала значительная толпа этихъ дикихъ, и, послѣ неудачнаго сопротивленiя, оконiи обратились въ бѣгство. Канонду же взяли въ плѣнъ. отвели въ вигвамъ павнiевъ и присудили къ сожженiю.

Уже зажгли сосновые фаелы, съ нея сорвали одежду и окровавленныя руки дикихъ уже схватили свою жертву, чтобы бросить ее на костеръ, какъ вдругъ прискакалъ на конѣ главный начальникъ этого племени: онъ прорвался сквозь завывавшую толпу, схватилъ съ костра несчастную дѣвушку, поднялъ ее къ себѣ на коня, и пробившись сквозь изумленную толпу, полетѣлъ къ лѣсу. тамъ стоялъ уже другой конь, на котораго должна была сѣсть дгвушка, и слѣдовать за своимъ избавителемъ до Начеза.

Ни одинъ изъ павнiевъ не осмѣлился прекословить начальнику, или погнаться за нимъ; поступокъ его приняли за какое–то наитiе Великаго Духа. Притомъ же его самого, недавно тольковозвратившагося отъ великаго пелмени куманчiевъ, они считали существомъ высшаго разряда. Онъ передалъ прекрасную Канонду невредимою въ руки отца, убитаго горемъ, и старикъ съ восторгомъ обнялъ избавителя своей дочери.

Канонда была единственнымъ утгшенiемъ Мико, умершаго для всѣхъ радостей жизни. Съ восхищенiемъ увидѣлъ онъ взаимную склонность, возникавшую между его дочерью и могущественнымъ начальникомъ куманчiевъ. Этою любовью онъ надѣялся соединить свой народъ съ великими куманчами. Осуществить это намѣренiе такъ, чтобы оно было достойно короля оконiевъ, и въ то же время привести къ куманчамъ начальника соленыхъ водъ съ его воинами, было бы самымъ для него величайшимъ торжествомъ. Но имъ все болѣе и болѣе овладѣвало сомнѣнiе, достойны ли его союзники такой высокой чести. Давно уже разными средствами онъ старался фактами подтвердить или разсѣять возникшее въ немъ сомнѣнiе, и ближе ознакомиться съ настоящимъ значенiемъ своего друга. Такой случай представился ему теперь.

Большое объявленiе, которое онъ сорвалъ со стѣны дома въ новомъ поселенiи, заключало въ себѣ прокламацiю губернатора Луизiаны; въ ней подробно были изложены преступленiя и злодѣйства морскаго разбойника острова Бараторiи и голова его была оцѣнена въ пятьсотъ долларовъ.

Лишь только индѣйцы возвратиилсь къ мгсту своего отдыха, около соленаго источника, Мико вынулъ изъ кармана объявленiе и внимательно сталъ разбирать его содержанiе. Потомъ послѣдовало краткое, но важное совѣщанiе, послѣ котораго индѣйцы навьючили себѣ на спины дичь и звѣриныя шкуры, и отправились по дорогѣ къ Начезу. Когда они подошли къ рѣкѣ и отыскали свои лодки, двое изъ нихъ отдѣлились отъ отлпы и пошли по направленiю къ сѣверо–западу; а остальные возвратились въ вигвамъ на нижнемъ Начезѣ, куда и мы поспѣшимъ за ними послѣ этой небольшой экскурсiи.

______

 

ГЛАВА ХII

 

Ну какъ теперь? Я или она виновата?

Искуситель или искушенная, кто больше

грѣшитъ?

 

Шекспиръ.

 

На другое утро послѣ бѣгства британца обѣ дѣвушки навходились въ безутѣшно–боязтвомъ настроенiи.

Можно было однако подумать, что дѣвушки помѣнялись ролями. Роза, кроткое, нѣжное дитя, Роза, которая подобно слабой, колеблющейся лозѣ, опиралась до сихъ поръ на болѣе сильную Канонду, сдѣлалась теперь ея опорою; она которая передъ тѣмъ едва осмѣливалась поднимать свои робкiе, трепетные взоры, показала больше твердости и мужества, стала больше надѣяться на себя. На благородномъ, преобразовавшемся лицѣ ея выражалась энергiя и какое–то величiе. казалось, она шла на встрѣчу грозной судьбѣ. Она обвила руки вокругъ индiанки, нашептывала ей самыя нѣжныя, самыя сладкiя слова; сама выбѣжала къ дикимъ и сквавамъ, упрашивая ихъ идти къ Канондѣ; видѣла и перенесла съ твердостью, какъ эти послѣднiя повернулись къ ней спиною, съ отвращенiемъ отплевывались отъ нея и съ угрозами кричали ей вслѣдъ, «коварная iенгизка!» Казалось, ее воодушевляла какая то сверхъестественная сила. Только по временамъ, когда свѣтлый взглядъ обращался на страждущую Канонду, грудь ея судорожно подымалась, она болѣзненно взрагивала и глаза ея наполнялись слезами; тогда она рыдая припадала къ своей подругѣ, обнимала ея колени, и просила, умоляла ее простить ей.

Индiанка смотрѣла на нее мутными взорами, но ничего не видала: смущенныя ея чувства блуждали, казалось, въ пространствѣ. Она сидѣла неподвижно и смотрѣла въ пространство, какъ прекрасная бронзовая статуя. Но при малѣйшемъ шорохѣ или шумѣ на улицѣ, она вздрагивала; каждый шагъ сквавъ, долетавшiй до ея слуха, приводилъ ее въ трепетъ, а голоса ихъ пронизывали ее, казалось, до мозга костей, какъ злая лихорадка. Казалось, всѣ силы оставили благородную, прежде столь твердую дочь Мико.

Такимъ образомъ прошелъ день и ночь и еще одна ночь. Впродолженiи всего этого времени она не выходила изъ своей комнатки, ни одна сквава не пришла навѣстить ее.

Наконецъ къ утру послышались съ берегу мужскiе голоса. Это былъ Мико съ своимъ отрядомъ вомновъ и охотниковъ. Дочь его встала; колѣна ея тряслись и ударялись другъ о друга. Она держалась за окно. Начальникъ разговаривалъ съ воинами, которымъ сквавы, осклабляясь, шептали что–то на ухо, и указывали костлявыми руками на ту хижину, гдѣ жилъ британецъ. Наконецъ Мико приблизился и вошолъ въ свой вигвамъ, за нимъ слѣдовали его воины. Канонда вышла изъ за ковра; грудь ея судорожно подымалась; сложивъ руки на груди, она молча ожидала приказанiй отца.

— Воины оконiевъ, — началъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, впродолженiи которыхъ сверкающiе его взоры хотѣли, казалось, насквозь Канонду, — воины оконiевъ сказали своему Мико, что начальникъ соленыхъ водъ прислалъ гонца въ вигвамъ оконiевъ мускоджiевъ. Отчего глаза мои не видятъ его?

Трепещущая дѣвушка не отвѣчала ни слова; взоры ея были прикованы къ землѣ.

— Неужели Канонда до такой степени забыла кровь своего отца, что она бѣлаго, янки, привела въ свой вигвамъ и указала ему путь отъ деревень бѣлыхъ къ вигваму отца? Мико думалъ, что у него есть дочь, продолжалъ старикъ съ язвительной насмѣшкой, — но Канонда — не дочь Мико оконiевъ. Ступай! сказалъ онъ съ невыразимымъ отвращенiемъ, — презрѣнный Семинолiй обманулъ мать Канонды и далъ жизнь обманщицѣ!

При этомъ страшномъ обвиненiи матери, несчастная дѣвушка грохнулась на землю, какъ будто пораженная молнiею. Она кривилась, извивалась какъ червь, подползла къ ногамъ отца, чтобы коснуться его одежды; но онъ оттолкнулъ ее съ безпредѣльнымъ отвращенiемъ:

— Ступай! сказалъ онъ. — Канонда пѣла въ уши Мико и призывала Великаго Духа, чтобы онъ очистилъ его охотничiй упть, а сама въ то же время въ пещерѣ лелѣяла на своей груди врага его племени.

Несчастная дѣвушка изгибалась у ногъ его и не произнесла ни одного слова въ свое оправданiе.

Должно полагать, что сквавы съ любопытствомъ разсматривали слѣды ногъ, и что онѣ отличили слѣды, обозначившiеся въ первый вечеръ, когда появился британецъ, отъ тѣхъ, которые оставались въ травѣ отъ послѣдняго утра. Даже любовь къ Канондѣ не могла подавить въ нихъ этого любопытства, столь свойственнаго недовѣрчивости дикихъ. Вѣроятно, впрочемъ, онѣ умолчали бы обо всемъ этомъ, еслибы бѣгство британца не наложило на нихъ, такъ сказать, священнаго долга нарушить это молчанiе.

— Такъ вотъ почему, продолжалъ начальникъ, какъ будто съ наслажденiемъ останавливаясь на томъ, какъ его перехитрили двѣ дѣвушки, и доводя такимъ такимъ образомъ свое негодованiе до неукротимой ярости, — такъ вотъ почему Бѣлая Роза не могла пѣть ночной пѣсни: бѣлый лазутчикъ ожидалъ ее въ лѣсу? Мико вскормилъ змѣю на груди своей; онъ напрасно бросилъ свои бобровые мгха, и Бѣлая Роза привела въ его его вигвамъ шпiона, который предаетъ его врагамъ. Черезъ нѣсколько солнцевъ бѣлые будутъ преслѣдовать Мико и все племя его, какъ дикихъ пантеръ.

При этихъ словахъ въ толпѣ дикихъ раздался коварно злобный вой. Двое изъ самыхъ лютыхъ тихо подкрались къ занавѣсу.

Канонда лежала на землѣ безъ сознанiя, безъ словъ, но лишь только дикiе тронулись съ мѣста, она, подобно змѣѣ, подползла къ занавѣсу, поднялась на ноги, и сложивши на груди руки, вскричала:

— Это я, это Канонда указала путь бѣлому человѣку; она провела его черезъ болото; роза и не знаетъ его.

Въ эту минуту поднялся занавѣсъ и изъ за него вышла Роза. Индiанка быстро подошла къ ней, загородила ее собою, обняла, и обѣ дѣвушки остановились съ поникшею головою передъ раздражоннымъ Мико.

Онъ слѣдъ взоромъ за быстрымъ движенiемъ своей дочери; его, казалось, изумила дерзость, съ какою она осмѣлилась стать между нимъ и жертвою его гнѣва. Когда онъ увидѣлъ Розу, по неподвижному лицу его пробѣжала свирѣпая улыбка. Онъ схватилъ боевой ножъ, сдѣлался шагъ впередъ и замахнулся.

— Это я, вскричала Канонда въ ужасѣ.

— Нѣтъ, я привела бѣлаго юношу въ вигвамъ, закричала Роза трепещущимъ голосомъ.

— Мико стоялъ какъ окаменѣлый. Но мало по малу благородный споръ за смерть не приеминулъ оказать свое дѣйствiе на его дикую натуру. Выраженiе лица его смягчилось.

— Ступай, сказалъ онъ наконецъ тономъ самой горькой иронiи, — неужели Канонда думаетъ, что Мико дуракъ, и что глазъ его не видитъ, кто привелъ бѣлаго лазутчика въ вигвамъ? Нога Канонды проложила дорогу, но къ этому побудилъ ее коварный языкъ Блой Розы.

— Позволитъ ли мой отецъ, произнесла индiанка, съ покорнымъ видомъ скрестивъ на груди руки, — позволитъ ли мой отецъ говорить своей дочери?

Послѣдовало продолжительное молчанiе. Бѣшенство и отцовское чувство видимо боролись въ душѣ глубоко–взволнованнаго старика. Но послѣднее одержало верхъ.

— Канонда можетъ говорить.

— Отецъ мой! бѣлый юноша клялся своею честью, что онъ не лазутчикъ; онъ увѣрялъ также, что онъ не янки. Онъ съ острова, гдѣ живетъ тотъ начальникъ, которому принадлежитъ земля, о которой ты разсказывалъ, что тамъ вѣчно холодно. народъ его на боевомъ пути противъ нашихъ враговъ, янковъ. Еще прошло не много солнцевъ, какъ онъ съ своими братьями переплылъ черезъ великiя соленыя воды; они хотятъ идти вверхъ по отцу рѣкъ*) и сжечь вигвамы нашихъ враговъ. Онъ говорилъ, что начальникъ соленыхъ водъ — воръ; когда бѣлый юноша ловилъ устрицъ и черепахъ, тотъ поймалъ его вмѣстѣ съ его братьями и уевлъ въ свой вигвамъ. Оттуда онъ убѣжалъ и восемь солнцевъ терпѣлъ голодъ. Его народъ повѣситъ начальника соленыхъ водъ за шею на деревѣ. Дочь твоя спасла бѣлаго юношу изъ пасти большой водяной змѣи, и онъ былъ уже почти мертвый. Сквавы разскажутъ тебѣ объ этомъ. Только одна Винонда могла возвратить его къ жизни. Онъ хотѣлъ соединиться съ своими братьями, чтобы наказать твоихъ враговъ. Онъ не залутчикъ, руки его нѣжны, и онъ былъ очень слабъ.

— Не приготовила ли Канонда еще больше лжи для своего отца? сказалъ Мико, уже болѣе мягкимъ тономъ. Языкъ у нея сталъ очень проворенъ.

Дѣвушка стыдливо опустила глаза. Однако слова ея очевидно произвели глубокое впечатлѣнiе на отца. То, что онъ прочелъ въ прокламацiи, вполнѣ согласовалось съ показанiями его дочери. Онъ глубоко задумался. Дикiй по происхожденiю, по воспитанiю и по привычкѣ, Мико не былъ однако ни кровожаденъ, ни жестокъ. Ложно понятое самоуправство было причиною его ненависти къ врагамъ своимъ. При другихъ обстоятельствахъ, въ просвѣшенной сферѣ, онъ былъ бы героемъ, благодѣтелемъ тысячей, миллiоновъ людей. Но какъ дикiй, который чувствовалъ себя уязвленнымъ, поруганнымъ, отравленнымъ во всѣхъ своихъ предпрiятiяхъ, который чувствовалъ, что въ немъ убита лучшая сторона его бытiя, въ разладѣ съ самимъ собою вслѣдствiе дѣйствительныхъ или воображаемыхъ оскорбленiй, — что удивительнаго, если онъ поднялъ смертоносное оружiе противъ родной дочери? Онъ, который вошолъ въ свою хижину въ полномъ убѣжденiи, что молодой человѣкъ — агентъ, шпiонъ его враговъ? Отчужденный отъ всего мiра, жертва собственной врожденной подозрительности, день и ночь мучимый мрачными образами преслѣдующихъ враговъ, Мико глубоко уважаемый, почти боготворимый своими подданными, вѣроятно гораздо выше ставилъ свое значенiе въ глазахъ бѣлыхъ, нежели какимъ оно было на самомъ дѣлѣ.

Канонда, несмотря на то, что была обуреваема различными ощущенiями, слишкомъ хорошо знала своего отца, чтобы незамѣтить внезапно происшедшей въ немъ перемѣны. Обнявъ Розу, она сказала:

— Слушай отецъ! бѣлый юноша клялся Розѣ, что онъ не iенгизъ. Онъ англичанинъ. Онъ изъ большихъ каноэ своего народа. Онъ былъ почти мертвый, когда твоя дочь приняла его. Неужели бы лазутчикъ пришолъ въ такомъ видѣ въ вигвамъ великаго Мико?

— Канонда уже жовольно говорила, сказалъ Мико.

Дѣвушка вздрогнула.

Тутъ только вспомнилъ Мико о другой бумагѣ, сорванной имъ со стѣны у залѣсца. Онъ вынулъ ее изъ кармана, прочиталъ со вниманiемъ, и потомъ сталъ совѣщаться съ своими воинами. Это было воззванiе къ гражданамъ Луизiаны, спѣшить на защиту своей страны.

— Языкъ моей дочери не произноситъ лжи? началъ онъ снова, давая ей знакъ рукою, что ей позволяется говорить. Зачѣмъ этотъ человѣкъ, если онъ англичанинъ, пошолъ къ вигвамамъ своихъ и нашихъ враговъ?

— То же самое говорила ему и Канонда, отвѣчала дѣвушка, — но он сказалъ, что его братья находятся уже передъ большимъ вигавамамъ, гдѣ онъ ихъ съ большими ихъ каноэ.

— Когда оставилъ онъ вигвамъ оконiевъ? спросилъ отецъ.

— Долго послѣ того, какъ солнце спряталось за Начезомъ, и когда уже начали кричать водяныя птицы. Мой отецъ найдетъ его слѣды, и увидитъ, что дочь его сказала правду; ибо она еще во всю жизнь свою не лгала.

— Хорошо, сказалъ старикъ, дѣлая ей опять знакъ, что позволен=е, развязавшее ей языкъ, взято назадъ.

Воины снова обступили своего начальника, и снова произошло хотя непродолжительное но важное совѣщанiе, по окончанiи котораго онъ молча указалъ на свои охотничьи сумки. Канонда проворно и тщательно наполнила ихъ, и Мико тотчасъ же вышелъ изъ вигвама, въ сопровожденiи большей части своихъ воиновъ.

Изумленiе несчастнаго римскаго раба, осужденнаго на растерзанiе львомъ, раба, который видитъ, какъ свирѣпое животное изъ желѣзныхъ воротъ несется на него страшными прыжками, и уже подымаетъ смертоносную лапу, чтобы окончить его жалкое существованiе, и какъ вдругъ эта страшная кошка ложится передъ нимъ на землю, умильно протягиваетъ свои лапы, лижетъ его ноги и обнаруживаетъ всѣ признаки покорности и радости, — изумленiе этого несчастнаго едва ли могло превышать изумленiе обѣихъ дѣвушекъ при видѣ непостижимой кротости Мико. канонда ожидала неминуемой смерти за свой поступокъ, который, какъ она предвидѣла, будетъ принятъ за измѣну. Такъ какъ ей не были еще извѣстны тѣ событiя, которыя произвели такую внезапную перемѣну мыслей о начальникѣ соленыхъ водъ, то она нисколько не сомнѣвалась, что кротость отца слѣдуетъ приписать какому нибудь серхъестественному влiянiю. Сердце Розы исполнено было безпредѣльной благодарности за спасенiе сестры, которая жертвуя жизнiю за нее и за бѣлаго брата, неожиданно, какъ будто чудомъ, избѣжала смертельнаго удара. Обративъ къ небу нѣмой взоръ, она бросилась въ объятiя Канонды и обѣ дѣвушки прильнули другъ къ другу, какъ будто ничто на свѣтѣ уже не должно было разлучить ихъ. Одно безпокоило Розу: мико съ своими воинами пустился въ погоню за молодымъ британцемъ. не было никакой возможности, чтобы онъ ускользнулъ отъ нихъ. Пощадитъ ли Мико бѣданго юношу? Не приведетъ ли онъ его съ собою въ плѣнъ, съ тѣмъ чтобы онъ въ ея глазахъ испустилъ духъ подъ ударами томогаука!

Не скоро она была въ состоянiи выразить свои ощущенiя словами; наконецъ она прошептала съ глубокимъ вздохомъ:

— Бѣдный братъ!

Индiанка держала ее въ своихъ объятiяхъ и крѣпко прижимала ее къ груди, какъ бы выражая этимъ, что теперь она имѣетъ на нее двойное право, освободивши ее отъ неминуемой смерти. Но лишь только Роза произнесла эти слова, она быстро выпустила ее изъ своихъ объятiй и бросила на нее взглядъ негодованiя.

— Бѣлая Роза недобрая, сказала она съ горечью. Ея сердце дотого переполнено бѣлымъ братомъ, что въ немъ нѣтъ уже мѣста для сестры. канонда не боится смерти; она научилась у отца умирать; она была привязана къ столбу, факелы были зажжены, но глаза ея были ясны, какъ голубой сводъ неба. Нѣтъ, продолжала Канонда, съ пылающими взорами и гордымъ видомъ, — нѣтъ, дочь великаго окони показала бы дѣвицамъ павнiевъ, какъ онѣ должны умирать и смѣяться надъ своими врагами. Но Канонда, прибавила она, и на лицѣ ея изобразились ужасъ и отвращенiе, — не желала бы умереть какъ предательская собака, не желала бы, чтобы сестры произносили съ отвращенiемъ ея имя, какъ имя измѣнницы, которая привела въ вигвамъ лазутчика и указала ему дорогу къ бѣгству. Нѣтъ, продолжала она, — Канонда попалась въ петлю павнiевъ; они бросили ее на коня, и всѣ ея члены покрыты были ранами, и буйволовыя жилы, которыми она была привязана къ спинѣ лошади, глубоко врѣзались въ ея тѣло; но никто не слыхалъ и малѣйшаго ея вздоха. Ея душа была тогда у отца, у своихъ отцовъ и предковъ, которые взирали на нее съ вѣчнозеленыхъ луговъ и радовались мужеству своей дочери. Два дня Канонда лежала въ темной пещерѣ павнiевъ, и когда наконецъ лучъ солнца озарилъ ея лицо, онъ указалъ ей и костеръ, устроенный для того, чтобы сжечь съ нея одежду, и сквавы плевали ей въ лице. Множество ножей и томогауковъ носились надъ ея головою, но ты не слушаешь Роза? сказала она вдругъ, тихо толкая дѣвушку.

— О да, я все слышу, отвѣчала Роза.

— И когда съ нея сорвано было все одѣянiе, продолжала индiанка, — и сквавы схватили ее, чтобы повергнуть на костеръ, тогда великiй начальникъ бросился съ своего коня, пробился черезъ толпу и поднялъ Канонду къ себѣ на коня. Видишь, продолжала она, — Канонда очень сильна; она могла перенести мученiя и издѣванiя дѣвушекъ и сквавъ, она смотрѣла въ лице смерти, но вся сила ея исчезла передъ великодушiемъ начальника; она упала въ его объятiя, и сознанiе оставило ее, и она не понимала, что съ нею дѣлалось, пока солнце не скрылось за горами, а сестра твоя все еще видѣла себя на конѣ рядомъ съ своимъ избавителемъ. Бѣлая Роза видѣла великаго начальника, и Канонда не желала бы умереть теперь. Она не хорошо сдѣлала, скрывши молодого человѣка отъ взоровъ своего отца; но она видѣла слезы Бѣлой Розы, и Великiй Духъ не скрылъ отъ него своего лица за облаками. Да, продолжала она, — Великiй Духъ удержалъ руку Мико, когда онъ ногою оттолкнулъ отъ себя свою дочь, какъ собаку, и когда рука его схватила ножъ, чтобы вонзить его въ грудь дочери и Бѣлой Розы. Канонда сдѣлала дурно, но ужь это никогда не повторится.

— А бѣдный братъ нашъ? спросила Роза.

— Мико великiй и мудрый начальникъ. Взоръ его увидитъ слѣды бѣлаго юноши и глубоко проникнетъ въ его душу. Если онъ другъ красныхъ, то Мико не сниметъ его скальпа; но если онъ обманулъ бѣдныхъ дѣвушекъ, Роза не должна плакать объ лазутчикѣ.

Сказавъ это, она вышла изъ хижины.

______

 

ГЛАВА ХIII

 

Нужда можетъ познакомить человѣка

съ странными однопостельниками.

Я тутъ завернусь, пока не истощатся

всѣ дрожжи бури.

 

Шекспир.

 

Состоянiе духа, въ которомъ мы оставили нашего британца, можно было бы сравнить съ душевнымъ состоянiем неофита ассассиновъ, котораго старецъ горы, если вѣрить преданiю, внезапно ввелъ въ свои сады, населенные прелестными гурiями, и послѣ краткаго, быстраго наслажденiя, вытолкнулъ опять въ печальную ночь, и которому отъ вкушонныхъ блаженствъ ничего не осталось, кромѣ смутнаго опьянѣнiя чувствъ, хаоса картинъ и образовъ, и страстнаго, пламеннаго желанiя снова отыскать этотъ потерянный рай.

Хотя британецъ нашъ, какъ извѣстно читателямъ, и не вкусилъ блаженствъ ассассиновъ, и даже собственное его желанiе исторгло его изъ этого эдема, но несмотря на это, хаосъ, внутрення тревога и непреодолимое влеченiе къ покинутому раю неотступно стали осаждать его.

Казалось, болѣе благородныя влеченiя вступили въ борьбу съ побужденiями, менѣе чистыми, какъ будто эти два начала овладѣвали имъ поперемѣнно, то увлекая его, то удерживая. Болѣе часа онъ бѣгалъ вдоль берега, то вверхъ по теченiю, то опять назадъ, и въ этой внутренней борьбѣ его застали первые лучи восхлдящаго солнца: открывая передъ его глазами новыя картины, оно дало и мыслямъ его иное направленiе.

Какъ говорила Канонда, онъ дѣйствительно увидѣлъ противоположный берегъ Сабины почти совершенно обнажоннымъ. Только нѣсколько одинокихъ сосенъ и кедровъ скудно произрастали на высокомъ берегу рѣки; но передъ нимъ разстилалась мѣстность, которую самая искусная кисть могла бы передать только въ слабыхъ очеркахъ, и самая могучая фантазiя едва была бы въ состоянiи постигнуть. Это было безконечное пространство, съ легкими волнообразными возвышенiями и углубленiями, въ которыя безпрепятственно могъ проникать его взоръ; самый роскошный, самый прелестный лугъ, на которомъ нѣжно–зеленая мурава, колеблемая утреннимъ вѣтеркомъ, уподоблялась безпредѣльнымъ тихимъ волнамъ, а разбросанныя вдали группы деревъ представлялись кораблями, качающимися на безконечномъ океанѣ. Нигдѣ не было видно ни одной неподвижной точки, и все это необъятное пространство буквально плавало передъ его взорами, качаясь и колыхаясь подобно зеркальной поверхности моря, на которое вѣетъ тихiй восточный вѣтеръ. Къ сѣверу равнина постепенно стала возвышаться и переходить въ гористую мѣстность; сквозь живописныя группы деревъ взоръ проникалъ во внутренность этой великолѣпной панорамы, гдѣ краска эфира и цвѣта земли сливались съ цвѣтами горизонта. Къ вотоку необъятные луга сливались съ неизменностями: группы деревъ, тростника и пальметовые поля, колеблемыя и волнуемыя вѣтромъ и отражаемыя лучами солнца, подобно парусамъ, выплывали изъ этихъ низменностей. Глубокая тишина, царствовавшая въ безпредѣльной равнинѣ, которая сливалась съ дальнимъ голубымъ горизонтомъ, тишина, прерываемая только плескомъ водяныхъ птицъ или отдаленнымъ завыванiемъ саванскихъ волковъ, и великолѣпное солнце, въ ту минуту поднимавшееся на востокѣ, придавали мѣстности невыразимо величественный характеръ. Нѣсколько ниже по теченiю рѣки стояли отдѣльныя древесныя группы, въ которыхъ паслись олени: они смотрѣли на него съ какимъ–то удивленiемъ, и казалось спрашивали, какъ онъ попалъ сюда; потомъ, гордо закинувъ рога, и какъ бы негодуя на то, что вступили въ ихъ владѣнiя, медленно возвращались въ чащу.

Вдругъ онъ съ удивленiемъ замѣтилъ, что вся мѣстность была усѣяна маленькими холмиками конической формы, наподобiе сахарной головы; они состояли изъ раковинъ и ископаемыхъ, и по всей вѣроятности были населены живыми существами. Буроватые звѣрки сидѣли у основанiя этихъ холмиковъ; обратившись къ солнцу, они щипали нѣжную молодую муравку.

Мѣстность, которую мы только что описали, была западная Луизiана. Отъ устьевъ Миссисипи, Редривера, Атчафилая и безчисленнаго множества другихъ меньшихъ, но глубокихъ рѣкъ, она къ западу постепенно возвышается, и наконецъ оканчивается извѣстными намъ великолѣпными и необъятными саваннами гдѣ, кромѣ походнаго охотничьяго шалаша еще и до сихъ поръ нельзя встрѣтить и слѣда человѣческаго жилища. Картины, которыя мы представляли отдѣльно глазамъ читателя, чтобы дать ему понятiе о цѣломъ, взорамъ юноши представились разомъ, при яркомъ освѣщенiи утренняго солнца; расширяя до безконечности его созерцанiя, онѣ привели его въ такое настроенiе, которое можно сравнить съ душевнымъ состоянiемъ моряка, когда онъ оставивъ ночью свой корабль, плыветъ въ утломъ челнокѣ, и вдругъ утромъ видитъ передъ собою одно только безпредѣльное море, и колеблется въ нерѣшительности, не броситься ли ему въ пучину, чтобы избавиться разомъ отъ всѣхъ будущихъ бѣдствiй. Можетъ быть это чувство собственнаго ничтожества и покинутости въ необъятномъ божьемъ мiрѣ, который теперь раскрылся передъ нимъ, и о безпредѣльности котораго онъ никогда и нигдѣ не могъ получить такого нагляднаго понятiя, — можетъ быть это–то чувство и побудило его къ поступку, въ которомъ чрко высказалась побѣда болѣе благороднаго начала. Быстро сбросивъ свою одежду и собравъ ее въ узелъ, онъ кинулся въ холодную рѣку, и черезъ четверть часа благополучно достигъ противоположнаго берега. Глухiя прощальныя слова благородной индiанки дѣйствительно довели его до твердаго намѣренiя возвратиться въ вигвамъ, и подвергнуть себя гнѣву страшнаго Мико. Все прочее сдѣлалось для него какъ бы постороннимъ, неважнымъ, и потому стало на заднiй планъ. Онъ наскоро одѣлся и началъ отыскивать тропинку, ведущую сквозь чащу. Если онъ въ вигвамѣ, какъ плѣнникъ, изнывалъ отъ нетерпѣнiя и страстнаго желанiя найти выходъ, то теперь нетерпѣнiе и желанiе его тоыскать обратный путь сдѣлались вдесятеро сильнѣе.

Но это была задача, которая испугала бы и самаго неустрашимаго человѣка. Противуположный берегъ Сабины, подобно берегу Начеза, представляетъ постепенно возвышающiйся гребень, который незамѣтно опять спускается къ болоту. Темная густая чаща кедровъ и кипарисовъ не помѣшала нашему британцу проникнуть въ глубину лѣса и даже до вершины гребня; но тамъ, гдѣ этотъ гребень начинаетъ опускаться, каждый дальнѣйшiй шагъ становился невозможнымъ. Спускъ этотъ былъ покрытъ древесною породою, о которой онъ никогда не слыхалъ. Хотя стволы этихъ деревъ не превышали толщины человѣка, но они стояли плотно одинъ возлѣ другаго и были покрыты огромными, въ аршинъ длины, бурыми шипами, которые менѣе чѣмъ на футъ отстоя другъ отъ друга, представлялись глазамъ миллiонами вороненыхъ штыковъ. Такое сплетенiе безчисленнаго множества шиповъ буквально не позволило бы и бѣлкѣ проскочить между этими деревьями. Британецъ вспомнилъ тпропинку, по которой провела его индiанка, и рѣшился отыскивать ее. Онъ искалъ около каждаго пня, около каждаго куста, и въ этихъ тщетныхъ поискахъ прошло нѣсколько часовъ. Если ему представлялся гдѣ нибудь слѣдъ человѣческой ноги, то оказывалось, что это былъ его собственный. Солнце повернуло уже къ западу, а онъ еще ни на шагъ не подвинулся впередъ. Наконецъ счастье, казалось, стало ему улыбаться: онъ нашолъ то мѣсто, гдѣ былъ спрятанъ каноэ. Но еще долго пришлось ему искать, пока онъ наконецъ не нашолъ слѣдъ въ глубь лѣса. Слѣдъ этотъ былъ страшно перепутанъ: онъ велъ извилинами то вверхъ на гребень, то опять внизъ, такъ что уже начало темнѣть, прежде чѣмъ онъ успѣлъ дойти до болота. Голодъ настойчиво сталъ требовать, чтобы онъ воротился. Съ твердымъ намѣренiемъ продолжать на другой день свои поиски, онъ взялъ на плечи каноэ, понесъ его къ водѣ и почти безъ помощи весла переплылъ на противоположный берегъ, гдѣ оставилъ съѣстные припасы, данные ему индiанкою. Быстро подобравъ ихъ, онъ снова переплылъ черезъ рѣку и, закусивши наскоро, началъ устраивать себѣ ночлегъ. Природа дала человѣку въ этой части свѣта хотя безъискуственный, но превосходный матерiалъ для постели: это тилланзеа или испанскiй мохъ, котораго длинныя, нѣжныя, волосоподобныя нити представляютъ самое мягкое, самое роскошное ложе. Свѣшиваясь съ миллiоновъ стволовъ и качаясь на воздухѣ, этотъ мохъ придаетъ деревьямъ видъ исполинскихъ старцевъ, сѣдыя и длинныя бороды которыхъ разметываются вѣтромъ. Этимъ нѣжнымъ мхомъ британецъ наполнилъ свой каноэ: потомъ отнесъ его на прежнее скрытое мѣсто и утвердилъ между сучьями двухъ кедровъ такъ, что послѣднiя служили для каноэ какъ бы валами: такимъ образомъ онъ могъ считать себя безопаснымъ отъ всякихъ преслѣдованiй и взоровъ. Положивъ возлѣ себя ружье и завернувшись въ шерстяное одѣяло, онъ тотчасъ же заснулъ.

Странныя сновидѣнiя представлялись ему.

Отвратительное, нажравшееся чудовище, съ неуклюжими, насмѣшливо–жадными чертами, съ отталкивающей харей — чудовище, подъ широкими стопами котораго пустѣли нивы и разрушались города и жилища; оно схватило его длинными костлявыми руками, когти которыхъ охватывали, казалось, весь мiръ. Въ одной рукѣ оно держало два кровавыя трепещущiя сердца, и съ злобнымъ смѣхомъ потрясало ими передъ его глазами, между тѣмъ какъ другою рукою оно жадно подбирало счастье тысячи людей, и идя все впередъ, бросало ихъ въ бездонную свою пасть. Страшилище влекло его по безпредѣльнымъ пространствамъ, и бросило въ кругъ его друзей и товарищей, которые въ важномъ и торжественномъ настроенiи были собраны вокругъ стараго ихъ начальника, читающаго какую–то бумагу; въ эту минуту два кровавыя сердца упали на бумагу, сѣдой капитанъ умолкъ, а друзья его и товарищи съ содроганiемъ отвернулись отъ новаго лейтенанта.

Потомъ опять онъ стоялъ въ безпредѣльномъ пространствѣ, и изъ синей дали сiяли передъ нимъ вымпелы Святаго Георгiя. Противъ нихъ развѣвалось звѣздное знамя Штатовъ, высоко поднятое генiемъ свободы, и величественно выступало навстрѣчу побѣдителя дракона. Вдругъ имъ овладѣли безконечная тоска и ужасъ; съ гигантской силой бросился онъ въ средину своихъ, схватилъ знамя Святаго Георгiя и полетѣлъ съ своими товарищами въ бой противъ звѣздоноснаго генiя. Но когда онъ взглянулъ въ сторону ликующаго непрiятеля, изъ волнъ вдругъ вынырнули два образа, при видѣ которыхъ кровь застыла въ его жилахъ; они неслись къ нему на встрѣчу съ пронзенною грудью и раздробленнымъ черепомъ, а за ними летѣлъ гордый непрiятель. Онъ снова ободрился и бросился на враговъ, какъ вдругъ его схватила ледяная рука, и съ безумнымъ, неистовымъ хохотомъ бросила къ тѣмъ двумъ мертвецамъ.

Сонъ этотъ произвелъ на него страшное впечатлѣнiе. Онъ вскочилъ въ своемъ коноэ, протеръ глаза и сталъ утирать холодный потъ, выступившiй на лбу. Кругомъ его была холодная, темная ночь. Передъ нимъ сверкали два страшные огненные глаза. Это была сова; она вытаращила на него свои страшные глаза и вдругъ разразилась дикимъ пронзительнымъ хохотомъ. Онъ отогналъ отъ себя этого вѣстника несчастiя и заснулъ снова.

Его схватили какъ будто когти тигра. Ужасное чудовище, переступая черезъ труцпы Розы и Канонды, шло къ нему на встрѣчу, держа въ страшныхъ когтяхъ боевой ножъ и цѣлясь ему въ сердце. Онъ вступилъ съ нимъ въ бой, сталъ бороться, изгибаться, съ сверхъестественной силой схватилъ свое ружье, чтобы выстрѣлить въ кровожадное чудовище. Онъ очутился подъ дикаремъ, съ отчаянiемъ боролся съ нимъ. Онъ приподнялся.

Сонъ превратился въ дѣйствительность.

Страшный дикарь дѣйствительно стоялъ одной ногой на его каноэ и съ злобнымъ смѣхомъ занесъ надъ его головой смертоносный топоръ. Одинъ ударъ — и британецъ не существовалъ бы. Онъ судорожно схватилъ ружье и быстро уставилъ дуло въ грудь индѣйца; послѣднiй отскочилъ въ сторону.

Отъ этого страшнаго усилiя, еще лежа въ коноэ, онъ опрокинулся вмѣстѣ съ послѣднимъ въ то самое мгновенiе, когда занесенная боевая сѣкира должна была опуститься на его голову. Это спасло ему жизнь. Ухватившись съ силою отчаянiя за колѣно индѣйца, онъ опрокинулъ его на землю и самъ бросился на него.

Боевой ножъ сверкнулъ въ рукѣ злобнаго дикаря и направился къ его сердцу; но съ послѣднимъ отчаяннымъ напряженiемъ онъ правой рукой удержалъ руку врага, а лѣвою схватилъ его за горло. Еще одинъ взглядъ самой убiйственной ненависти сверкнулъ въ глазахъ индѣйца, дыханiе его прекратилось, и утомленiе заставило его выпустить изъ руки смертоносную сталь. Упершись колѣномъ въ грудь индѣйца, британецъ нагнулся надъ нимъ; въ рукѣ его сверкнулъ ножъ надъ головою дикаря, который, скрежеща зубами, ожидалъ смерти. Съ минуту юноша, казалось, былъ въ нерѣшительности; потомъ онъ вскочилъ, быстро отступилъ шагъ назадъ и сказалъ:

— Иди, я не хочу осквернять себя твоею кровью.

— Мой молодой братъ дѣйствительно другъ красныхъ воиновъ, произнесъ позади его чей–то голосъ.

Онъ обернулся и увидѣлъ другаго индѣйца, съ скальпирнымъ ножомъ въ рукѣ, готоваго пронзить ему спину. Отскочивъ въ сторону, онъ готовился встрѣтить новаго врага.

— Брату моему нечего бояться, сказалъ другой индѣецъ, за спиною котораго спрятался первый, подобно собакѣ, которая, чувствуя себя виновною, избѣгаетъ взоровъ своего господина.

— Ми–ли–мачъ, сказалъ второй индѣецъ, устремивъ на перваго укоризненный взоръ, — хотѣлъ снятъ скальпъ со спящаго бѣлаго; но этому бѣлому онъ обязанъ, что собственный его скальпъ остается у него еще на черепѣ. Мико этого не хотѣлъ.

— Вы Мико? вскричалъ юноша, — Мико оконiевъ?

Старикъ посмотрѣлъ на него спокойнымъ, испытующимъ взоромъ и отвѣчалъ съ достоинствомъ:

— Молодой мой братъ сказалъ правду. Ему нечего бояться; мико его видѣлъ и протягиваетъ ему руку въ знакъ мира и дружбы.

— Вы Мико оконiевъ? снова вскричалъ юноша, быстро схвативъ руку индѣйца и ласково пожимая ее. — Я душевно радъ васъ видѣть и, правду сказать, я только что шолъ къ вамъ.

— Дѣвушки, произнесъ начальникъ, —разсказали Мико, что сынъ великаго отца, которому принадлежатъ обѣ Канады, бѣжалъ изъ плѣна начальника соленыхъ водъ и искалъ убѣжища въ его вигвамѣ. Глаза мои видгли, а душа моя вѣритъ правдѣ. Но братъ мой еще недалеко ушолъ по дорогѣ, ведйщей къ его соотечественникамъ.

— Я охотно объясню вамъ причину, отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Дочь ваша чудная дѣвушка. Да благословитъ ее небо! Она и ангелъ Роза лелѣяли меня, какъ сестры. Охотно я остался бы дольше, но меня зоветъ высшiй голосъ, и я долженъ ему повиноваться. Но когда дочь ваша оставила меня на томъ берегу, у нея вырвались нѣкоторыя слова, которыя поставили меня въ необходимость воротиться.

Начальникъ слушалъ со вниманiемъ.

— А что шептала моя дочь на ухо моему молодому брату? спросилъ онъ.

Не много словъ, отвѣчалъ юноша, — но слова, эти были полны значенiя; изъ нихъ мнѣ стало ясно, что бѣдныя дѣвушки за свою ангельскую доброту подвегрнутся вашему гнѣву, что вы, можетъ быть, даже убьете ихъ, воображая, что онѣ ввели въ вашъ вигвамъ лазутчика янки.

— А братъ мой? спросилъ Мико.

— Счелъ долгомъ возвратиться къ нимъ, чтобы отстранить ударъ, если возможно, отъ ихъ благородной головы.

Индѣецъ долго стоялъ, погружонный въ размышленiя. Потомъ лицо его прояснилось. онъ снова протянулъ свою открытую ладонь.

Это изъявленiе дружбы показалось вовсе не лишнимъ молодому человѣку, въ смущенiи смотрѣвшему на толпу дикихъ, которые машинально становились за своимъ начальникомъ и образовали позади его тѣсный кружокъ. Съ минуту онъ разсматривалъ эти свирѣпыя темныя фигуры съ сверкающими черными глазами и сильно выдающимися чертами, на которыхъ явственно отпечатывались врожденная дикость и жестокость.

Испытующiй взоръ начальника былъ устремленъ на молодаго человѣка. Замѣтивъ впечатлѣнiе, которое произвели на него эти внезапно вышедшiя изъ кустовъ фигуры, онъ молчалъ, чтобы повидимому дать британцу время оправиться.

— Такъ братъ мой желаетъ идти въ деревню бѣлыхъ?

— Я хотѣлъ бы, отвѣчалъ юноша, какъ можно скорѣе добраться до своихъ. Я британскiй офицеръ и потому долженъ какъ можно скорѣе спѣшить посту.

Индѣецъ покачалъ головой.

— Мико, сказалъ онъ, знаетъ сыновъ великаго отца обѣихъ Канадъ. Онъ съ ними поднималъ томагоукъ противъ янковъ. Они великiе воины; но въ нашихъ лѣсахъ они слѣпыя совы. Мой братъ отправится въ ту сторону, но если онъ достигнетъ того мѣста, голова его пойдетъ кругомъ. Братъ мой будетъ кружиться вокругъ самого себя, какъ собака, которая старается поймать свой хвостъ. Во сто солнцевъ онъ не найдетъ выхода изъ луговъ.

Сравненiе это было не очень лестно; но одинъ взглядъ въ безконечную даль убѣдилъ молодого человѣка, что индѣецъ можетъ быть и не совсѣмъ неправъ.

— Прошу васъ отвѣтить мнѣ на одинъ вопросъ, сказалъ онъ. Стало быть обѣимъ вашимъ дочерямъ нечего опасаться, и Мико великодушно прощаетъ имъ, что онѣ въ его вигвамѣ, безъ вѣдома отца, имѣли попеченiе о незнакомцѣ и потомъ отпустили его?

— Мико за это взглянетъ на свою дочь радостными глазами, отвгчалъ индѣецъ.

— А на Розу? спросилъ юноша.

— И на нее также, сказалъ Мико.

— И такъ мнѣ ничего больше не остается, какъ отправиться поскорѣе въ путь. Мнѣ бы только добраться до Миссисипи. На немъ теперь ужь наши корабли.

— Великiй отецъ моего бѣлаго брата поднялъ тамогоукъ противъ янковъ? спросилъ Мико.

— Да, на сушѣ и на морѣ. Мы надѣемся порядочно задать этимъ янкамъ.

— А сколько онъ выслалъ воиновъ? спросилъ опять индѣецъ.

— Сухопутнаго войска около двадцати тысячъ; оно вышло здѣсь на берегъ, но на сѣверѣ еще больше.

— А братъ мой? продолжалъ спрашивать Мико.

— Я принадлежу къ флоту.

Индѣецъ задумался.

Путь, предстоящiй моему брату, сказалъ онъ, очень длиненъ, и большiе каноэ его народа очень далеко отсюда. У великаго отца обѣихъ Канадъ много воиновъ, но у янковъ ихъ еще больше. Хочетъ ли мой братъ выслушать рѣчь старика, который видѣлъ уже много лѣтъ и котораго посѣдѣли отъ заботъ и старости?

Юноша наклонился, и даже ниже, чѣмъ хотѣлъ можетъ быть.

— Пусть молодой мой братъ возвратится вмѣстѣ съ Мико въ его вигвамъ. Воины Мико будутъ курить съ нимъ, а дѣвушки его будутъ напѣвать ему въ уши. Черезъ два солнца придетъ начальникъ соленыхъ водъ. Мико будетъ нѣжно шептать ему въ уши, и онъ съ своемъ большомъ каноэ отвезетъ моего брата къ его соотечественникамъ.

— Начальникъ соленыхъ водъ? Морской разбойникъ отвезетъ меня къ моимъ соотечественникамъ? сказалъ британецъ, качая головой. Мой милый Мико, вы очень ошибаетесь. Ужь этого–то онъ никакъ не сдѣлаетъ, потомучто попадетъ на висѣлицу.

— Развѣ начальникъ соленыхъ водъ также въ войнѣ съ народомъ моего брата? спросилъ Мико.

— Нѣтъ, не въ войнѣ, а онъ грабитъ и похищаетъ все, что попадается ему подъ руку. Онъ морской разбойникъ, который конечно тотчасъ же будетъ повѣшенъ, если его поймаютъ.

Взглядъ индѣйца видимо омрачился. Британецъ въ смущенiи посмотрѣлъ на него, боясь, не затронулъ ли онъ какую нибудь тайную, чувствительную струну.

— Братъ мой правъ, сказалъ наконецъ индѣецъ. Ему надобно идти. Но если онъ хочетъ остаться, то вигвамъ Мико открытъ для него; Бѣлая Роза будетъ ему дичь, и онъ будетъ сыномъ Мико, когда Канонда сдѣлается дочерью великаго Куманчи.

На этотъ разъ, такое предложенiе не вызвало язвительно–насмѣшливой улыбки на лицѣ британца; напротивъ, растроганный, онъ взялъ руку стараго Мико и крѣпко сжалъ ее.

— Если воины Мико оконiевъ поклялись ему Великимъ Духомъ, что хотятъ за него поднять томагоукъ, то они должны исполнить свою клятву, иначе они собаки, сказалъ британецъ, употребляя способъ выраженiя индѣйцевъ. Такимъ же образомъ сынъ великаго отца обѣихъ Канадъ долженъ исполнить то, въ чемъ онъ поклялся. Онъ долженъ спѣшить къ своимъ братьямъ, иначе они оттолкнутъ его отъ себя, какъ трусливую собаку, и вѣчно будутъ произносить съ презрѣнiемъ его имя.

Слова эти, произнесенныя съ энергiей, рѣшили дѣло. Начальникъ одобрительно кивнулъ головою и, взявъ юношу за руку, сказалъ:

— Слушай! Молодой мой братъ подошолъ къ вигваму Мико въ то время, когда солнце скрыто было за землею и когда самъ начальникъ спалъ. Онъ вошолъ въ вигвамъ, когда тотъ былъ на охотѣ, и вышелъ изъ него прежде, чѣмъ Мико возвратился въ свой вигвамъ. Бѣлый народъ не долженъ видѣть слѣдовъ къ вигваму. Хочетъ ли молодой братъ поклясться тѣмъ, кого окони мускоджiевъ называютъ Великимъ Духомъ, а бѣлые народв своимъ Богомъ, — поклянется ли онъ имъ, что не предастъ Мико, когда увидитъ враговъ его?

— Я ужь обѣщалъ это вашей дочери, сказалъ молодой человѣкъ.

— Обѣщаетъ ли это молодой мой братъ самому Мико? настойчиво спросилъ послѣднiй.

— Обѣщаю торжественно.

— Обѣщаетъ ли онъ никогда и никому не говорить, что Мико и начальникъ соленыхъ водъ были друзьями?

— Обѣщаю и это, отвгчалъ молодой человѣкъ послѣ минутнаго молчанiя.

— Такъ пусть же, сказалъ старикъ, кладя обѣ руки на плеча молодого человѣка, — такъ пусть же въ спокойствiи тлѣетъ прахъ его отцовъ. Мико очиститъ отъ тернiевъ путь своего брата, и скороходъ его укажетъ ему путь къ кошатаямъ.

— Но братъ мой вѣрно голоденъ, продолжалъ онъ чрезъ минуту, — а путь его далекъ.

Онъ далъ знакъ своимъ, и тотчасъ же одинъ изъ молодыхъ дикарей опорожнилъ на берегу свою охотничью сумку. Мико сѣлъ рядомъ съ юношей, и отрѣзавъ послѣднему нѣсколько кусковъ холодной дичи, попробовалъ и самъ немного. за этимъ слѣдовала горсть поджаренаго маиса, а потомъ фляга изъ тыквы, наполненная прекраснымъ виномъ. Этотъ простой обѣдъ скоро былъ оконченъ. Старикъ вдругъ поднялся съ земли, дружески кивнулъ головою и исчезъ въ лѣсу. За нимъ послѣдовали остальные индѣйцы, за исключенiемъ скорохода, который остановился передъ британцемъ.

Еще разъ молодой человѣкъ взглянулъ на темныя фигуры, постепенно исчезавшiя между деревьями, а потомъ взялъ каноэ и понесъ его къ рѣкѣ.

Когда они пристали къ противоположному берегу, индѣецъ отнесъ каноэ на значительное разстоянiе въ сторону и спряталъ его въ кустахъ; потомъ онъ рысью подбѣжалъ къ молодому человѣку, и не останавливаясь, пошолъ передъ нимъ, по лугамъ и нивамъ съ такою быстротою и проворствомъ, что британецъ нашъ едва былъ въ состоянiи слѣдовать за нимъ.

 

 

 

конецъ 1–й части.

 



*) Поясъ изъ бусъ и стеклянныхъ кораловъ.

**) Помѣщенiе для людей и скота.

*) Залѣсцами, Backwoodsman, назывались прежде всѣ поселившiеся на западѣ отъ Аллеганскихъ горъ, а теперь вообще всѣ, поселившiеся на новопрiобрѣтенныхъ земляхъ.

**) Blue Mountains  въ области Тенесси, составляютъ отрасль Аллеганскихъ или Апалахскихъ горъ.

*) Французская водка, джинъ.

**) Monongehala, значительная рѣка, которая беретъ свое начало въ Виргнiи и впадаетъ въ р. Оrio. На берегахъ ея ростетъ превосходная рожь и пшеница, изъ первой выкуривается самая лучшая водка изо всѣхъ Соединенныхъ Штатовъ, которую поэтому называютъ просто — Monongehala.

*) Полунитяная, полушертяная матерiя, которая въ большомъ употребленiи у залѣсцевъ.

**) Индѣйская хижина, деревня и вообще жилье.

*) Президентъ Соединенныхъ Штатовъ.

*) Лодки.

**) Это большое племя обитало прежде на сѣверѣ Флориды и въ штатахъ Миссисипи и Алабама, въ количествѣ до 20,000 человѣкъ; большая часть изъ нихъ переселилась на границы Арканзаса.

Прим. переводчика.

*) Legging, родъ набедренниковъ, которыми при вѣрховой ѣздѣ обертываются колѣни всадника. Они въ большомъ употребленiи между залѣсцами.

**) Многочисленное племя области Георгiя; нынѣ переселилось только небольшою частiю въ новыя владѣнiя индѣйцевъ. Еще нѣсколько лѣтъ тому назадъ ихъ считалось до 22,000 чел., они уже нѣсколько цивилизованы и прекрасные хлѣбопашцы. Они знакомы съ книгами, и до своей эмиграцiи имѣли даже два журнала, печатавшiеся на ихъ языкѣ.

Прим. пер.

***) Counsil–wigwam — вигвамъ совѣта.

*) Роlecut, Stinkthier.

*) Одно изъ дрѣвнейшихъ племенъ Сѣверной Америки. До переселенiя своего они обитали въ штатахъ Миссисипи и Алабама; теперь они живутъ на границѣ Арканзаса. Хлѣбопашцы; народъ веселый и промышленный.

Прим. перев.

*) Kingsheаd и Copperhead.

*) Такъ индѣйцы называютъ р. Миссисипи.

**) Море.

*) Индѣйскiя женщины.

*) Скальпирная коса, пукъ волосъ на темени.

*) Такъ индѣйцы называютъ водку.

*) Трубку мира.

**) Такъ индѣйцы называютъ Янки.

***) Дикiй буйволъ.

****) Самое могущественное и многочисленное населенiе Техаса. У нихъ есть много деревень, разсѣянныхъ между рѣками Вашита, Род–риверомъ и Рiо–дельнорте, и заключающихъ въ себѣ до 40,000 воиновъ. Они храбры, мужественны, но еще мало цивилизованы.

Прим. перев.

*) Жаба–быкъ, Bullfrosch.

*) Это великаны пустыни; они разсѣяны теперь въ числѣ 6000 въ нѣсколькихъ селенiяхъ, расположенныхъ въ большихъ прерiяхъ Запада.

**) Это большое племя разсѣяно между рѣками Канзасъ и Небраска. Они мужественны, храбры и ловки; число ихъ простирается до 10,000.

Прим. перев.

*) Р. Миссисипи.