№ 33 1873 13 Августа

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 12 до 3 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина" при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К⁰. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина", въ С.–Петербургѣ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77. ВТОРОЙ

СОДЕРЖАНIЕ: Нѣчто о племенномъ порокѣ. (Изъ областнаго обозрѣнiя). — Русскiе листки изъ за–границы. Къ вопросу о возсоединенiи церквей. В. — Отвѣтъ на протестъ. Письмо къ редактору. Вольнодумца О..... — Капуцинъ (съ итальянскаго). Стихотвоpeнie В. Н.–Д. — О государственномъ долгѣ. V. Шторха. — Критика и библiографiя. (Исторiя наукъ въ Германiи, т. ХIII; Исторiя нѣмецкой философiи — Эдуарда Целлера). (Окончанiе). Н. Страхова. — Замѣтка по поводу одного отвѣта на всѣ вопросы. Евгенiя Бѣлова. — Ученое скоморошество (Мipоcозерцaнie, мысль, трудъ и женщина въ исторiи русскаго общества съ XVIII вѣка до сороковыхъ годовъ XIX и съ сороковыхъ годовъ до настоящаго времени; А. Щапова.) Евгенiя Бѣлова. — Изъ восточной Россiи. (Еще нѣсколько словъ о переселенiи крестьянъ). Н. Казанцева. — Вѣсти о Хивѣ.

НѢЧТО О ПЛЕМЕННОМЪ ПОРОКѢ.

(Изъ областнаго обозренiя).

Въ какую бы сторону русской жизни ни пришлось кому заглянуть, вездѣ, если вникнуть въ подробности, непремѣнно найдется что–нибудь такое, что напоминаетъ давно сложившееся и тысячу разъ на всѣ возможные лады провозглашенное мнѣнiе что русскiй человѣкъ отъ природы безпеченъ, ко всякому дѣлу небреженъ, характера не выдерживаетъ, любитъ при малѣйшемъ поводѣ опуститься и махнуть на все рукой. Это свойство считается прирожденнымъ, племеннымъ, общимъ всему славянству, и часто колютъ имъ глаза русскому человѣку и чужiе и свои. Не дальше какъ на дняхъ одинъ россiйскiй туристъ изобразилъ два впечатлѣнiя, испытанныя имъ одно вслѣдъ за другимъ, — въ Дрезденѣ и въ Тамбовѣ, и на этихъ впечатлѣнiяхъ построилъ два характеристическiе термина, обозначивъ духъ жизни дрезденской — машинностью, а тамбовской — сердечностью. Ясно что въ этой характеристикѣ есть доля несомнѣнной правды: по крайней мѣрѣ намъ–то «машинность” ужь никакимъ образомъ приписать нельзя; ну, а съ другой стороны должно быть и дрезденцамъ «сердечность” не совсѣмъ къ лицу. Пожалуй такая характеристика могла бы быть для насъ прiятною, еслибы въ этой «сердечности” не звучала злая иронiя, намекающая все на то же несчастное племенное свойство: тутъ подъ «машинностью” разумѣется излишекъ точности и порядка, устраняющiй всякое проявленiе сердечныхъ влеченiй, а подъ «сердечностью” — излишекъ сердечныхъ увлеченiй и слабостей, устраняющiй всякую возможность точности и порядка. Стало быть характеристика не расчитывала доставить намъ удовольствiе, а извлекать изъ него таковое желающему, конечно, не возбраняется. Такъ извлекать ли намъ, или не извлекать? Прежде чѣмъ рѣшиться на что нибудь, прежде чѣмъ предаться чувству удовольствiя или скорби, нужно, кажется, подумать о другомъ: точно ли пресловутое свойство есть нашъ органическiй, неисцѣлимый порокъ, отъ вѣка положенный предѣлъ, его же не прейдеши? Точно ли сама природа приказала намъ проводить дни свои небрежно и кое–какъ? Еслибы это было такъ, то энергiя, сила воли, упорный трудъ, долгое и неустанное преслѣдованiе цѣли — все это было бы чуждо цѣлому племени, за какими нибудь очень рѣдкими исключенiями. Между тѣмъ исторiя этого не говоритъ: даже та исторiя, которая «не мудрствуетъ лукаво”, — безхитростная лѣтопись, — выставляетъ, напримѣръ, толпу самоотверженныхъ подвижниковъ, идущихъ по одиночкѣ въ глубину сѣверныхъ лѣсовъ, ищущихъ самыхъ глухихъ, самыхъ трудныхъ для жизни мѣстъ, чтобы было на что употребить запасъ воли и терпѣнья, и вносящихъ жизнь въ глухiя и дикiя мѣста. Религiозная экзальтацiя, скажутъ на это, особая статья и ничего не доказываетъ. Пожалуй; только это не совсѣмъ экзальтацiя: это не крестовые походы. Но кромѣ того были новгородскiе колонизаторы, архангельскiе промышленники; были Ермаки, подвигаемые Строгановыми... Да, наконецъ, вся тысячѣлетняя разработка ужасающаго пространства, которое зовется теперь русской государственной областью... Надо же было совладать съ этимъ пространствомъ, чтобы завелся на немъ хоть какой нибудь порядокъ! Вспоминая все это, какъ–то не вѣришь въ неисцѣлимость приписываемаго намъ порока; а оглянешься кругомъ — и вездѣ–то видишь поводы къ придиркамъ, поводы къ тому, чтобы намъ кололи этимъ порокомъ глаза.

Есть у насъ сильно процвѣтающее «Русское общство Пароходства и Торговли”. Одинъ одесситъ, имѣвшiй, по его словамъ, возможность обозрѣть дѣятельность этого Общества, сообщаетъ о ней, между прочимъ, слѣдующее: «Современное состоянiе Общества таково: флотъ его — 82 парохода, 3 паровыхъ катера, 46 баржъ, 7 шаландъ и много другихъ мелкихъ судовъ. Стоимость всего этого 6.303.943 руб. 97 к. Стоимость недвижимаго имущества 1.901.316 руб. 54 к. Запасный капиталъ Общества 11.017.803 руб. 96 коп. Страховой капиталъ 1.000.000. Таково положенiе Общества по отчету првленiя его. Общество дѣйствительно богато и импонируетъ блестящимъ успѣхомъ въ своихъ предпрiятiяхъ. Если же обратиться здѣсь, въ Одессѣ, къ публикѣ съ вопросомъ: довольна ли она услугами Общества, развиваются ли съ его участiемъ экономическiя силы Юга Россiи, то едва ли вы услышите что–либо кромѣ недовольства и жалобъ. Сообщенiя съ Крымомъ затруднены: двухъ срочныхъ рейсовъ въ недѣлю мало. Удобства почтовыхъ сообщенiй до сихъ поръ не осуществлены: на пристаняхъ нѣтъ прiема корреспонденцiи, на пароходахъ нѣтъ почтовыхъ бюро или каютъ подобныхъ желѣзнодорожнымъ почтовымъ вагонамъ. Товары постоянно повреждаются и растрачиваются отъ распущенности низшей команды, дурно содержимой; полученiе убытковъ сопряжено съ большими хлопотами. Это ближайшiя, ежедневныя неудобства. Что касается высшаго значенiя, которое могло бы имѣть Общество въ краѣ, напримѣръ по развитiю торговли отъ своей фирмы для удешевленiя предметовъ первой потребности, то тутъ полная несостоятельность”...

Что знаменуетъ этотъ упрекъ, если онъ дѣйствительно заслуженъ Обществомъ при такихъ его огромныхъ средствахъ? Общество «импонируетъ блестящимъ успѣхомъ предпрiятiй”; слѣдовательно оно не всѣ свои дѣла дѣлаетъ кое–какъ, а только нѣкоторыя, и имѣнно тѣ, которыя нужны не столько ему, сколько толпящимся вокругъ него и въ цѣломъ краѣ многимъ тысячамъ единицъ. Поэтому намъ кажется что появленiемъ упрека знаменутся не какой нибудь въ самомъ дѣлѣ прирожденный порокъ дѣятелей, а только недостатокъ въ нихъ нравственнаго воспитанiя, отстутствiе глубокаго сознанiя ихъ нравственнаго долга.

Далъ намъ Богъ на Кавказѣ неисчерпаемое богатство нефти, и ужь давно толкутся вокругъ него разные добыватели. Недавно появилось заявленiе отъ «Высочайше учрежденнаго попечительства по нефтяному промыслу полковника Новосильцова” о томъ, что арендуемое этимъ попечительствомъ пространство мѣсторожденiй нефти, въ которое входитъ и полуостровъ Тамань, раздѣлено теперь на участки, изъ которыхъ 24 отдаются въ частную разработку, и вызываются желающiе арендовать эти участки. Заявленiе, излагая нѣкоторыя черты изъ исторiи нефтянаго промысла, напоминаетъ, между прочимъ, давно слышанный поразительный фактъ. Разсказывается, что мѣстность около рѣки Кудако особенно славилась въ свое время (т. е. лѣтъ десять назадъ) чрезмѣрно изобильными струями нефти, изъ которыхъ одна выбрасывала, изъ глубины 240 фут., отъ 10 до 15 тысячъ ведеръ въ сутки. «Это богатство”, продолжаетъ заявленiе, превосходило даже пенсильванскiе источники; но, къ сожалѣнiю, такого богатаго изверженiя не ожидали: не доставало ни посуды, ни бассейновъ, и когда успѣли запрудить рѣку, масса нефти была такъ значительна, что прорвала насыпь и много миллiоновъ пудовъ нефти утекло въ Черное море.” Дальше говорится что въ этой мѣстности до сихъ поръ добывается нефть, «хотя, разумѣется, въ меньшей уже мѣрѣ”; другихъ же богатыхъ источниковъ отыскать заблаговременно не озаботились, и вотъ — теперь озабочиваются.

Между тѣмъ газета «Кавказъ” получаетъ изъ Баку извѣстiе, что на Балаханской площади, гдѣ производится разработка нефти, изъ буровой скважины, принадлежащей тифлисскому торговому товариществу, бьетъ фонтаномъ нефть больше чѣмъ на 5 саженъ вверхъ и въ такомъ громадномъ количествѣ, что некуда ее сбыть; что было время, когда нефть продавалась по 9 рублей за халварь (т. е. за 20 пудовъ), а теперь отдаютъ на наличныя деньги по 90 к., а въ кредитъ по 1 рублю, и все–таки не могутъ найдти покупщиковъ; что въ послѣднее время образовалось нѣсколько компанiй: одна для устройства пароваго баркаса, чтобъ перевозить нефть изъ заводовъ въ Баку (за 4 версты); третья — для устройства желѣзной дороги отъ мѣста добыванья нефти до Баку; но всѣ эти компанiи встрѣчаютъ остановку въ одномъ: денегъ нѣтъ.

Здѣсь уже ясно, и можно, не внимая никакимъ отговоркамъ, прямо утверждать что дѣло нефтянаго промысла велось и ведется кое–какъ. Но и это веденiе кое–какъ, по самой близкой вѣроятности, можно отнести только къ одному: къ технической и промышленной неопытности и происходящей отъ того неумѣлости. Не ожидали такого богатства — и посуды не приготовили. Не ожидали такого изобилiя — и о путяхъ сбыта не подумали. Вотъ и все! Есть–же, однако, у насъ много отлично устроенныхъ частныхъ хозяйствъ, гдѣ опытный хозяинъ все предвидитъ и далеко предвидитъ, потому что онъ опытный, и ему никакой прирожденный порокъ въ этомъ не мѣшаетъ.

Нѣкто С. М. былъ недавно въ Самарѣ и испыталъ очень тяжелое впечатлѣнiе. «Все выжжено, выгорѣло; раскаленный воздухъ, нестерпимо жгучiй и наполненный мелкою степною пылью, стоитъ надъ необъятными равнинами.” «Какая–то безнадежность томитъ всѣхъ. Шутка–ли третiй годъ подъ–рядъ кое–какъ перебиваться!” «Бывало, выйдешь на Волгу, эхо несется по всѣмъ берегамъ; кипитъ подъ пѣсню работа... Нынѣ все тихо и молчитъ, развѣ изрѣдка покажется гдѣ запоздалое суденышко... Не весело нынѣ на Волгѣ”. Это значитъ — неурожай въ Самарской губернiи. Впечатлѣнiе этого предстоящаго неурожая было особенно сильно, говоритъ авторъ, «послѣ тѣхъ роскошныхъ полей, которыя я видѣлъ въ Тамбовской, Воронежской и отчасти въ Саратовской губернiяхъ. Лучше всѣхъ урожай въ Воронежской. Рожь — почти въ ростъ человѣка, полная, колосистая, густая; пшеница отлично наливается; ленъ по поясъ, просо, греча, овесъ, даже горохъ — все замѣчательно хорошо уродилось”. Эти двѣ одновременно представившiяся картины скудости и обилiя навели зрителя на такое размышленiе: «Если–бы пути сообщенiя были у насъ получше, да мы сами не зѣвали, то голода намъ никогда не слѣдовало бы бояться: неурожай въ одномъ краѣ, обильный урожай въ другомъ; земля наша немалая, средства обильны; нужно только вò–время все сообразить, да энергично взяться за дѣло. Къ сожалѣнiю, наша неподвижность часто даетъ себя знать. Прошлую зиму я былъ за Ураломъ, гдѣ въ Челябѣ при мнѣ продавали пшеницу по 20, 25 и 30 коп. за пудъ; цѣлыя горы ея были навалены на городскихъ площадяхъ. Казалось–бы пшеница должна быть дешева и вокругъ, а между тѣмъ въ Екатеринбургѣ она была по 1 руб. за пудъ, а въ Перми 1 руб. 25 к. Будь пути сообщенiя другiе, да не будь неподвижности, цѣны на хлебъ были–бы ровнѣе, хотя и выше вообще, и голода–бы намъ опасаться нечего.”

Вы видите что «неподвижность” твердо и ясно сознана авторомъ, оттого онъ ее и повторяетъ. Замѣтно также, что смотритъ онъ на нее не издалека, а совсѣмъ близко, лицомъ къ лицу: такъ можно заключить по его тону и слогу... Это уже третiй оттѣнокъ, третье проявленiе того же приписываемаго намъ племеннаго порока. И какъ же намъ смотрѣть на это проявленiе, какъ отъ него отчураться?.. «Будь пути другiе, да не будь неподвижности!” А будь пути, да будь и неподвижность, или — не будь неподвижности, да не будь и путей, — тогда что? Извѣстно что процессъ созданiя путей у насъ давно начался и дѣятельно продолжается; стало быть пути несомнѣнно будутъ; вопросъ же о томъ, исцѣлима или нѣтъ наша неподвижность — еще не рѣшенъ окончательно. Остается дождаться путей и тогда произвесть наблюденiе надъ неподвижностью — не измѣнитъ–ли она свой видъ на столько, чтобы можно было заключить о ея исцѣлимости?

Есть еще одинъ оттѣнокъ того же недостатка, но это уже самый обыденный, самой грубой формы, такъ что противъ него могутъ быть принимаемы самыя простыя домашнiя мѣры, каковыя уже и приняты недавно въ портовомъ городѣ Николаевѣ — примѣръ, достойный подражанiя! Объ этихъ николаевскихъ мѣрахъ читаемъ слѣдующее: «Имѣя въ виду что назначившiяся собранiя николаевской городской думы очень часто не составляются по неприбытiю многихъ изъ гласныхъ, послѣднiе, въ числѣ 19 человѣкъ, просили городскаго голову внести въ думу докладъ о томъ, чтобъ печатать въ «Николаевскомъ Вѣстникѣ” имена и фамилiи тѣхъ гласныхъ, по неприбытiю которыхъ не составляются собранiя”. Дума, въ засѣданiи 5 iюля, признала это заявленiе основательнымъ и положила: постановленiе свое, предварительно, распубликовать въ «Вѣстникѣ”, а потомъ и печатать тамъ же имена и фамилiи тѣхъ гласныхъ, которые не прибудутъ въ собранiе и не извѣстятъ о причинѣ неприбытiя.

Это — мѣра самая невинная и приличная для употребленiя съ людьми, похожими на школьниковъ, уклоняющихся отъ хожденiя въ классы. Шалость, свойственная юности, съ юностью и проходитъ; пройдетъ, безъ сомнѣнiя, и шалость гласныхъ вмѣстѣ съ достиженiемъ ими общественной и политической зрѣлости.

И такъ — вездѣ, отъ большаго до малаго, проглядываетъ нашъ досадный порокъ; но всѣ виды его проявленiя сводятся къ такимъ причинамъ и источникамъ, гдѣ собственно «сердечность” какъ будто остается въ сторонѣ, и иронiя, съ которю произносится это слово, мало помалу, по мѣрѣ вниканiя въ дѣло, теряетъ въ нашихъ глазахъ свою язвительность. Правда, наши сердечныя увлеченiя, можетъ быть, содѣйствуютъ проявленiямъ порока, но то, что только содѣйствуетъ, не можетъ считаться прямымъ источникомъ, производящей причиной. Производящая причина (наша неопытность, неумѣлость, слабое нравственное воспитанiе, слабость силъ, разбросанныхъ на большомъ пространствѣ) подлежитъ коренному уничтоженiю, а содѣйствующее обстоятельство требуетъ борьбы, цѣль которой — только дать этому соблазняющему обстоятельству другое, лучшее направленiе; а чѣмъ труднѣе борьба, тѣмъ обыкновенно цѣннѣе бываетъ побѣдоносный выходъ изъ нея. У кастрата нѣтъ сердечныхъ увлеченiй, у него нѣтъ борьбы, — за то онъ и легко переходитъ въ олицетворенную «машинность”.

_______

РУССКIЕ ЛИСТКИ ИЗЪ—ЗА ГРАНИЦЫ^*).

IV.

Къ вопросу о возсоединенiи церквей.

Чѣмъ явственнѣе означаются въ умѣ отличительныя племенныя черты каждаго вѣроисповѣданiя, тѣмъ болѣе убѣждаешься въ томъ, какое недостижимое и мечтательное дѣло—объединенiе вѣроисповѣданiй въ одномъ искусственномъ, надуманномъ соглашенiи о догматѣ, на началѣ взаимной уступки въ частяхъ несущественныхъ. Существенное въ каждомъ вѣроисповѣданiи — едва—ли возможно выразить, выяснить на бумагѣ или въ опредѣлительной формулѣ. Самое существенное, самое упорное и драгоцѣнное въ церковномъ вѣрованiи — неумолимо, недоступно опредѣленiю, подобно разнообразiю свѣта и тѣней, подобно чувству сложившемуся изъ безконечнаго ряда послѣдовательныхъ ощущенiй, представленiй и впечатлѣнiй. Самое существенное — связано и сплетено множествомъ такихъ тонкихъ корней съ психическою природою каждаго племени и съ общими, сложившимися въ немъ началами нравственнаго мiросозерцанiя, что невозможно отдѣлить одно отъ другаго. Разноплеменные и разноцерковные люди могутъ, во многихъ отношенiяхъ, при встрѣчѣ, во взаимномъ общенiи, почувствовать себя братьями и подать другъ другу руки; но для того чтобъ они почувствовали себя братьями въ одномъ храмѣ, соединились въ религiозномъ общенiи духа, — для этого надобно имъ долго и много прожить вмѣстѣ, другъ друга понять во всей жизненной обстановкѣ и сплестись между собой въ самыхъ внутреннихъ корняхъ глубины душевной. Такъ иногда нѣмецъ, долго прожившiй въ Россiи, безсознательно привыкаетъ вѣровать по русски и въ русской церкви чувствуетъ себя дома. Тогда онъ входитъ къ намъ, становится однимъ изъ нашихъ, и общенiе его съ нами полное, духовное. Но чтобы то или другое общество протестантовъ, вдалекѣ отъ насъ стоящее, по слуху судящее объ насъ, могло, по книжному или отвлеченному соглашенiю о догматахъ и обрядахъ, соединиться съ нами въ одну церковь органическимъ союзомъ, и стать едино съ нами по духу, — этого и представить себѣ нельзя. До сихъ поръ не удавалась еще ни одна церковная унiя основанная на соглашенiи: рано или поздно обнаруживалось фальшивое начало такого союза, и плодомъ его бывало повсюду умноженiе не любви, а взаимнаго отчужденiя или даже ненависти.

Сохрани Боже порицать другъ друга за вѣру: пусть каждый вѣруетъ по своему, какъ ему сроднѣе. Но у каждаго есть вѣра, въ которой ему прiютно, которая ему по душѣ, которую онъ любитъ; и нельзя не чувствовать, когда подходишь къ иной вѣрѣ, несродной, несочувственной, что здѣсь — не то что у насъ; здѣсь непрiютно и холодно. Здѣсь не хотѣлъ бы жить. Пусть разумъ говоритъ отвлеченнымъ разсужденьемъ: вѣдь они тому же Богу молятся. Чувство не всегда можетъ согласиться съ этимъ разсужденьемъ; иногда чувству кажется, что въ чужой церкви какъ будто не тому Богу молятся.

Многiе станутъ смѣяться надъ такимъ ощущенiемъ, пожалуй назовутъ его суевѣрiемъ, фанатизмомъ. Напрасно. Ощущенiе не всегда обманчиво; въ немъ сказывается иногда истина прямѣе и вѣрнѣе нежели въ разсужденiи.

Въ протестантскомъ храмѣ, въ протестантскомъ вѣрованiи холодно и непрiютно русскому человѣку. Мало того — если ему дорогá вѣра какъ жизнь, — онъ чувствуетъ, что назвать этотъ храмъ своимъ — для него все равно что умереть. Вотъ непосредственное чувство. Но этому чувству много и резонныхъ причинъ. Отмѣчу здѣсь одну изъ нихъ, которая особенно меня поражаетъ своей очевидностью.

Въ богословской полемикѣ, въ спорахъ между религiями, въ совѣсти каждаго человѣка и каждаго племени, одинъ изъ основныхъ вопросовъ — вопросъ о дѣлахъ. Что главное — дѣла или вѣра? Извѣстно что на этомъ вопросѣ препирается до–нынѣ латинское богословiе съ протестантскимъ. Покойный Хомяковъ въ своихъ богословскихъ сочиненiяхъ прекрасно разъяснилъ, до какой степени обманчива схоластически—абсолютная постановка этого вопроса. Объединенiе вѣры съ дѣломъ, равно какъ и отождествленiе слова съ мыслью, дѣла со словомъ — есть идеалъ недостижимый для человѣческой природы, какъ недостижимо все безусловное; идеалъ, вѣчно возбуждающiй и вѣчно обличающiй вѣрующую душу. Вѣра безъ дѣлъ мертва, вѣра противная дѣламъ мучитъ человѣка сознанiемъ внутренней лжи, но — въ необъятномъ мiрѣ внѣшности объемлющемъ человѣка, и передъ лицомъ безконечной вѣчности — что значитъ дѣло, или всяческiя дѣла чтò значатъ — безъ вѣры?

Покажи мнѣ вѣру твою отъ дѣлъ твоихъ — страшный вопросъ! Что на него отвѣтить увѣренному, когда спрашиваетъ его испытующiй, ищущiй познать истину отъ дѣла. Положимъ что такой вопросъ задаетъ протестантъ православному человѣку. Что отвѣтитъ ему православный? Придется опустить голову. Чувствуется что показать нечего, что все не прибрано, все начато, все покрыто обломками. Но черезъ минуту можно поднять голову и сказать: грѣшные мы люди и показывать намъ нечего, — да вѣдь и ты не праведный. Но приди къ намъ самъ, поживи съ нами, и увидишь нашу вѣру, и почуешь наше чувство, и можетъ быть съ нами слюбишься. А дѣла наши, какiя есть, самъ увидишь. Послѣ такого отвѣта девяносто девять изо–ста отойдутъ отъ насъ съ презрительною усмѣшкой. Въ сущности все дѣло только въ томъ что мы показывать дѣла свои противъ вѣры — не умѣемъ, да и не рѣшаемся.

А они показываютъ. И умѣютъ показать, и правду сказать, есть имъ чтó показать, въ совершенномъ порядкѣ — вѣками созданныя, сохраненныя и упроченныя дѣла и учрежденiя. Смотрите — говоритъ католическая церковь — чтó я значила и чтò значу въ жизни того общества, которое меня слушаетъ и мнѣ служитъ, чтò я создала и чтò мною держится. Вотъ дѣла любви, вотъ дѣла вѣры, вотъ дѣла апостольства, вотъ подвиги мученичества, вотъ полки вѣрные какъ одинъ человѣкъ, которые я разсылаю на концы вселенной. Не явно–ли что со мною и въ насъ благодать пребываетъ отъ вѣка и донынѣ?

Смотрите — говоритъ протестантская церковь — я не терплю лжи, обмана и суевѣрiя. Я привожу дѣла въ соотвѣтствiе и разумъ въ соглашенiе съ вѣрой. Я освятила вѣрою трудъ, житейскiя отношенiя, семейный бытъ, вѣрою искореняю праздность и суевѣрiе, водворяю честность, правосудiе и общественный порядокъ. Я учу ежедневно — и ученiе мое, близкое къ жизни, воспитываетъ цѣлыя поколѣнiя въ привычкѣ къ честному труду и въ добрыхъ нравахъ. Человѣчество призвано обновиться ученiемъ моимъ — въ добродѣтели и въ правдѣ. Я призвана искоренить мечомъ слова и дѣла развратъ и лицемѣрiе повсюду. Не явно–ли что сила Божiя со мною, потому что во мнѣ истинное воззрѣнiе на религiю?

Протестанты донынѣ спорятъ съ католиками о догматическомъ значенiи дѣла, въ отношенiи къ вѣрѣ. Но при совершенной противоположности богословскаго воззрѣнiя на этотъ предметъ, и тѣ и другiе ставятъ дѣло во главу своей религiи. Только у латинянъ дѣло служитъ въ оправданiе, въ искупленiе, во свидѣтельство о благодати. Лютеране, съ другой стороны, смотрятъ на дѣло, и въ связи съ дѣломъ, на самую религiю, съ практической точки зрѣнiя. Дѣло какъ будто обращается у нихъ въ цѣль, для которой существуетъ религiя, становится оселкомъ, на которомъ испытуется правда религiозная и церковная, и вотъ пунктъ, на которомъ, болѣе чѣмъ на всякомъ другомъ, наша религiозная мысль расходится съ религiозною мыслью протестантизма. Безъ сомнѣнiя — высказанное сейчасъ воззрѣнiе не составляетъ догматическаго положенiя въ лютеранской церкви; но имъ проникнуто все ея ученiе. Безспорно въ немъ есть весьма важная практическая сторона, для здѣшней жизни, для мiра сего; и отъ того многiе, даже у насъ, готовы иногда ставить нашей церкви въ образецъ и въ идеалъ церковь протестанскую. Но русскiй человѣкъ, въ глубинѣ вѣрующей души, не приметъ никогда такого воззрѣнiя. Благочестiе на все полезно, и по апостольскому слову; но это лишь одна изъ естественныхъ принадлежностей благочестiя. Русскiй человѣкъ не менѣе другаго знаетъ что жить должно по вѣрѣ, и чувствуетъ какъ мало сходна съ вѣрою жизнь его; но существо и цѣль вѣры своей полагаетъ онъ не въ практической жизни, а въ душевномъ спасенiи, и любовiю церковнаго союза ищетъ обнять всѣхъ — отъ живущаго по вѣрѣ праведника до того разбойника, который, не смотря на дѣла, прощенъ былъ въ одну минуту.

Это практическое основанiе протестантизма нигдѣ не выражается такъ явственно, какъ въ церкви англиканской, и въ духѣ религiознаго воззрѣнiя англiйской нацiи. Оно и согласуется съ характеромъ нацiи, выработавшимся въ ея исторiи — направлять мысль и дѣятельность повсюду къ практическимъ цѣлямъ, стойко и неуклонно добиваться успѣха и во всемъ избирать тѣ пути и способы, которые ближе и вѣрнѣе ведутъ къ успѣху. Это природное стремленiе необходимо должно было искать себѣ нравственной основы, выработать для себя нравственную теорiю; и немудрено что нравственныя начала нашли для себя санкцiю въ соотвѣтствующемъ извѣстному характеру религiозномъ воззрѣнiи. Религiя безспорно освящаетъ нравственное начало дѣятельности; учитъ какъ жить и дѣйствовать на землѣ, требуетъ трудолюбiя, честности, правды. Нельзя не согласиться съ этимъ положенiемъ. Но отъ этого положенiя практическiй взглядъ на религiю прямо переходитъ къ вопросу: что же за религiя у того кто живетъ въ праздности, нечестенъ и лживъ, развратенъ, безпорядоченъ, не умѣетъ поддержать себя? Такой человѣкъ язычникъ, а не христiанинъ; лишь тотъ христiанинъ, кто живетъ по закону и являетъ въ себѣ силу закона христiанскаго.

Разсужденiе, повидимому, логически правильное. Но у кого не шевелится въ душѣ вопросъ: какъ же быть на свѣтѣ и въ церкви мытарямъ и блудницамъ, тѣмъ которые, по слову Христову, предваряютъ нерѣдко церковныхъ праведниковъ въ Царствiи Божiемъ?

Разумѣется, странно было бы предполагать что такой взглядъ на религiю составляетъ положительную формулу церковнаго вѣрованiя въ Англiи. Такая формула была бы явнымъ отрицанiемъ евангельскаго ученiя. Но таковъ именно духъ религiознаго воззрѣнiя у самыхъ добросовѣстныхъ и ревностныхъ представителей такъ называемаго «нацiональнаго церковнаго учрежденiя”, отстаивающихъ и восхваляющихъ англiйскую церковь, какъ первую твердыню государства — bulwark of State и какъ основное выраженiе духа нацiональнаго. Въ англiйской литературѣ, какъ въ духовной, такъ и свѣтской, это воззрѣнiе выражается иногда въ весьма рѣзкихъ формахъ, въ такихъ словахъ, передъ коими останавливается съ недоумѣнiемъ, похожимъ на ужасъ, мысль русскаго читателя.

Передо мною теперь только что вышедшая книга: Liberty, egality, fraternity, — сочиненiе замѣчательное по глубинѣ и основательности мысли, написанное человѣкомъ очевидно вѣрующимъ глубоко, и ревностно преданнымъ своей церкви. Вотъ что говоритъ онъ между прочимъ о религiи:

«Нѣкоторыя религiи очевидно не благопрiятны чувству общественнаго долга. Иныя не имѣютъ никакого къ нему отношенiя, а изъ тѣхъ религiй которыя ему благопрiятствуютъ (таковы въ большей или меньшей мѣрѣ всѣ формы христiанской вѣры), однѣ дѣйствуютъ на него съ особенною, другiя съ меньшею силой. Можно сказать что всего могущественнѣе дѣйствуютъ въ этомъ смыслѣ тѣ религiи, въ коихъ господствуетъ надъ всѣмъ образъ безконечно мудраго и могущественнаго законодателя. Его личное бытiе неизслѣдимо для человѣческаго разума; но онъ сотворилъ мiръ такимъ каковъ есть мiръ, сотворилъ его для рода людей благоразумныхъ, твердыхъ и смѣлыхъ духомъ, и устойчивыхъ; для тѣхъ которые сами не безумны и не трусливы, и не очень жалуютъ безумныхъ и трусовъ, знаютъ твердо чтò имъ нужно, и съ рѣшимостью употребляютъ всѣ законныя средства чтобы того достигнуть. Такая–то религiя составляетъ безмолвное, но глубоко укоренившееся убѣжденiе англiйской нацiи, въ лучшихъ, солиднѣйшихъ ея представителяхъ. Они представляютъ наковальню, о которую избилось уже множество молотовъ, и изобьется еще того больше, не взирая ни на какихъ энтузiастовъ и гуманитарныхъ мечтателей”. (Stephen, Liberty, egality, fraternity). Вотъ до какого понятiя о религiи можетъ дойти мысль увѣреннаго англиканца–протестанта. Выписанныя нами слова въ сущности содержатъ въ себѣ прямое извращенiе евангельскаго слова; они какъ будто говорятъ: блаженны крѣпкiе и сильные въ дѣлѣ: имъ принадлежитъ царство. Да, скажемъ мы: царство земное, но не царство небесное. Авторъ не дѣлаетъ этой оговорки — онъ не различаетъ земнаго отъ небеснаго. Какая страшная, какая отчаянная доктрина!

Такое настроенiе религiозной мысли безспорно имѣло въ протестантскихъ странахъ, и особенно въ Англiи, величайшее практическое значенiе; и въ этомъ смыслѣ нельзя не согласиться, что протестантство было сильнымъ и благодѣтельнымъ двигателемъ общественнаго развитiя у тѣхъ племенъ, коихъ натурѣ оно соотвѣтствовало, и которыя его приняли. Но не очевидно ли, вмѣстѣ съ тѣмъ, что нѣкоторыя племена, по своей натурѣ, никакъ не могутъ принять его и ему подчиниться, потому что именно въ этомъ воззрѣнiи протестантства не чувствуютъ жизненнаго религiознаго начала, видятъ не единство, а раздвоенiе религiознаго сознанiя, не живую истину, а конструкцiю мысли и обольщенiе.

«Горе слабымъ и падающимъ! Горе побѣжденнымъ!” Конечно, въ здѣшней жизни это непреложная истина, и правило житейской мудрости говоритъ каждому: борись, входи въ силу и держи въ себѣ силу, если хочешь жить; слабому нѣтъ мѣста на свѣтѣ. Но придавать этому правилу безусловную, какъ бы догматическую силу въ религiозномъ смыслѣ — вотъ чего наша душа не принимаетъ, какъ не принимаетъ она сроднаго протестантству ужаснаго кальвинскаго ученiя о томъ, что иные отъ вѣка призваны — къ добродѣтели, къ славѣ, къ спасенiю и блаженству; а другiе отъ вѣка осуждены, и чтò бы ни дѣлали въ жизни, все влечетъ ихъ въ бездну отчаянiя и вѣчныхъ мученiй.

Страшно читать иныхъ англiйскихъ писателей, у которыхъ съ особенною силой звучитъ эта струна англиканскаго протестантизма. У Карляйля напримѣръ доходитъ до восторженнаго паѳоса поклоненiе силѣ и таланту побѣдителя, и презрѣнiе къ побѣжденнымъ. Созерцая своихъ героевъ, сильныхъ людей, онъ чествуетъ въ нихъ воплощенiе божественнаго, и съ тонкимъ презрительнымъ юморомъ говоритъ о тѣхъ слабыхъ и несчастныхъ, неловкихъ и падшихъ, которыхъ раздавила побѣдная колесница. Его герой воплощаетъ въ себѣ идею свѣта и порядка, въ мракѣ и неустройствѣ космическаго хаоса; его герой строитъ свою вселенную, и все что встрѣчается ему на дорогѣ и не умѣетъ ему покориться и служить ему, и не имѣетъ своей силы чтобы побороть его, погибаетъ достойно и праведно. Громадный талантъ Карляйля обворожаетъ читателя; но тяжело читать его историческiя поэмы и видѣть какъ часто имя Божiе примѣняется имъ всуе въ борьбѣ сильнаго со слабыми. У язычниковъ классическаго перiода — и у тѣхъ возлѣ побѣдной колесницы шелъ иногда шутъ, который, служа представителемъ нравственнаго начала, долженъ былъ преслѣдовать своими шутками не побѣжденныхъ, а самого побѣдителя.

Всего тяжеле читать Фруда, знаменитаго историка англiйской реформацiи, и самаго виднаго, между историками, представителя англiйскихъ нацiональныхъ началъ въ церкви и въ политикѣ. Карляйль по крайней мѣрѣ поэтъ; но Фрудъ говоритъ спокойнымъ тономъ историка, любитъ дiалектику — и нѣтъ беззаконiя, котораго не оправдывалъ бы онъ своею дiалектикой въ пользу любимой идеи; нѣтъ лицемѣрiя котораго не построилъ бы онъ въ правду, доказывая правду реформы и главныхъ ея дѣятелей. Онъ стоитъ непоколебимо, фанатически на основахъ англиканскаго правовѣрiя, и главною основою его полагаетъ — сознанiе долга общественнаго, преданность государственной идеѣ и закону, — и неумолимое преслѣдованiе порока, преступленiя, праздности, и всего что называется измѣною долгу. Все это прекрасно — въ дѣлѣ человѣческомъ; но каково ставить такое правило въ основанiе и цѣль религiознаго воззрѣнiя, если думаешь, что каждому изъ этихъ священныхъ словъ — и долгу, и закону, и пороку и преступленiю каждая партiя въ каждую минуту придаетъ особенное значенiе, и чтó между людьми сегодня называютъ правдою и доблестью, за тó завтра казнятъ какъ за ложь и преступленiе. Для милости, для состраданiя не остается мѣста въ вѣрованiи Фруда: какъ можно согласить милость съ негодованiемъ къ тому, что считается порокомъ, преступленiемъ, нарушенiемъ закона? Упоминая о страшныхъ казняхъ, которымъ подвергались въ ту пору такъ часто и невинные, наравнѣ съ виноватыми, строгiй судья человѣческихъ дѣлъ такъ говоритъ о своемъ народѣ: «англичане строгiй и суровый народъ — они не знаютъ состраданiя, тамъ гдѣ нѣтъ законной причины допустить состраданiе; напротивъ того они исполнены священнаго и торжественнаго ужаса къ злодѣянiю — чувство, которое, по мѣрѣ своего развитiя въ душѣ, необходимо закаливаетъ ее и образуетъ желѣзный характеръ. Строгаго нрава человѣкъ склоненъ къ нѣжности тогда лишь, когда остается еще мѣсто добру посреди зла; но въ виду совершеннаго развращенiя и зла никакое состраданiе немыслимо: оно возможно развѣ только тогда, когда мы въ своемъ сердцѣ смѣшиваемъ преступленiе съ несчастьемъ”.

Какое презрѣнiе долженъ чувствовать авторъ къ русскому человѣку, у котораго подлинно есть въ душѣ такое смѣшенiе и который искони называетъ преступника несчастнымъ.

Какъ личный характеръ, какъ характеръ племени, такъ и характеръ каждой церкви, въ связи съ усвоившимъ ее племенемъ, имѣетъ и свои достоинства и свои недостатки. Достоинства протестантизма достаточно выяснились въ исторiи Германскаго и Англо—Саксонскаго племени. Пуританскiй духъ создалъ нынѣшнюю Британiю. Протестантское начало привело Германiю къ силѣ, къ дисциплинѣ и къ единству. Но на оборотной сторонѣ его есть такiе недостатки, такiя стремленiя религiознаго самосознанiя, которыя не могутъ быть намъ сочувственны. Протестантство — какъ всякая духовная сила — склонно къ паденiю именно въ томъ, въ чемъ полагаетъ свои коренныя духовныя основы. Стремясь къ абсолютной правдѣ, къ очищенiю вѣрованiя, къ осуществленiю вѣрованiя въ жизни, — оно слишкомъ склонно увѣровать въ собственную правду и увлечься до гордаго поклоненiя своей правдѣ и до презрѣнiя къ чужому вѣрованiю, которое отождествляетъ съ неправдою. Отсюда, съ одной стороны, опасность впасть въ лицемѣрiе и фарисейскую гордость. И подлинно, не мало слышится изъ протестантскаго мiра голосовъ, которые съ горечью сознаютъ что лицемѣрiе составляетъ язву строгаго лютеранства. Съ другой стороны, начавъ съ проповѣди о терпимости, о свободѣ мысли и вѣрованiя, протестантство въ дальнѣйшемъ развитiи своемъ выказало склонность къ фанатизму особаго рода, — къ фанатизму гордаго разума и самоувѣренной праведности передъ всѣми прочими видами вѣрованiя. Строгiй протестантизмъ съ презрѣнiемъ относится ко всякому вѣрованiю, которое представляется ему неочищеннымъ, недуховнымъ, исполненнымъ суевѣрiй и внѣшнихъ обрядностей; ко всему, что онъ самъ отбросилъ, какъ рабскiя узы, какъ дѣтскую одежду, какъ принадлежность невѣжества. Создавъ для себя самъ кодексъ вѣрованiй и обрядовъ, онъ считаетъ свое исповѣданiе исповѣданiемъ избранныхъ, просвѣщенныхъ и разумныхъ, и всѣхъ держащихся старой церкви склоненъ считать людьми низшаго рода, не умѣющими возвыситься до истиннаго разумѣнiя. Это презрительное отношенiе къ прочимъ вѣрованiямъ можетъ быть несознательно выражается въ протестантствѣ, но оно слишкомъ ощутительно для иновѣрцевъ. Никакая религiя не свободна отъ большей или меньшей склонности къ фанатизму; но смѣшно слышать когда съ обвиненiемъ въ фанатизмѣ обращаются къ намъ лютеране. У насъ, при терпимости ко всякому вѣрованiю, свойственной нацiональному характеру нашему, встрѣчаются, конечно, отдѣльные случаи исключительности и узкости церковныхъ воззрѣнiй; но никогда не бывало и не можетъ быть ничего подобнаго тому презрѣнiю, съ которымъ строгiй лютеранинъ смотритъ на непонятныя для него, но для насъ исполненныя глубокаго духовнаго значенiя, принадлежности нашей церкви и свойства нашего вѣрованiя.

В.

ОТВѢТЪ НА ПРОТЕСТЪ.

ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ.

М. Г.

Вы были такъ обязательны что передали мнѣ по принадлежности письмо г. И. О. Левитскаго, заключающее въ себѣ протестъ противъ разсказаннаго мною, въ одномъ изъ писемъ «Вольнодумца”, случая съ нигилистомъ, управлявшимъ имѣнiемъ.

Что дѣлать съ этимъ письмомъ?

Полагаю что прежде всего его слѣдуетъ напечатать въ «Гражданинѣ”.

А потомъ?

А потомъ предоставить мнѣ на этотъ протестъ отвѣтить.

И такъ вотъ письмо г. И. О. Левитскаго.

Милостивый Государь

Господинъ Редакторъ!

Въ № 30 издаваемой Вами газеты, въ статьѣ «Письма вольнодумца”, г. О..., описывая образчикъ нигилиста въ деревнѣ, говоритъ что «этотъ нигилистъ ученый... чуть ли не съ золотой медалью кончившiй курсъ наукъ въ Петровской академiи”. Зная судьбу всѣхъ кандидатовъ (кончившихъ курсъ наукъ) Петровской академiи, я покорнѣйше прошу васъ, милостивый государь, въ интересахъ истины точнѣе обозначить фамилiю и мѣсто дѣйствiя этого «экземпляра странной семьи уродовъ нашего времени”. Принадлежа къ числу немногихъ кандидатовъ, по отдѣлу сельскаго хозяйства, вышедшихъ изъ Петровской академiи, я вынужденъ обратиться къ вамъ, м. г., съ такой просьбой, чтобы разоблачить ту грязную клевету и несправедливый рядъ упрековъ, которымъ незаслуженно подвергаются скромные труженики въ области науки сельскаго хозяйства, дѣйствительно кончившiе курсъ наукъ въ Петровской академiи по агрономическому отдѣлу. Смѣю увѣрить г. О... что судьба наталкиваетъ его не на дѣйствительные факты, а на плоды его собственной фантазiи. Замѣтимъ предварительно что кончившiе курсъ въ Петровской академiи вовсе не награждаются какими бы то ни было знаками отличiя, или золотыми медалями. Кончившихъ курсъ наукъ въ Петровской академiи по отдѣлу агрономiи до сихъ поръ всего четыре человѣка и такъ какъ фамилiи ихъ публикуются, то всѣ они болѣе или менѣе извѣстны лицамъ ближе интересующимся дѣломъ науки сельскаго хозяйства; въ настоящее время два изъ нихъ состоятъ при министерствѣ государственныхъ имуществъ, а другихъ двое — при Петровской же академiи и, сколько мнѣ извѣстно, ни одинъ не былъ въ качествѣ управляющаго въ какомъ либо имѣнiи, слѣдовательно не могло случиться съ кончившимъ курсъ въ Петровской академiи ничего подобнаго тому глупому случаю, который описанъ на 827–829 страницахъ вашей многоуважаемой газеты г–омъ О... Странно, что г–нъ О..., въ той же статьѣ говоритъ: «пора бы этой Петровской академiи приняться просто за просто за поставку Россiи хорошихъ управляющихъ имѣнiями”... И въ тоже время измышляетъ небывалый самый гнусный случай, какой только могло нарисовать его больное воображенiе, стараясь повидимому окончательно подорвать во мнѣнiи общества авторитетъ и тѣхъ немногихъ лицъ, которыя готовы предложить свои скромныя силы на пользу отечественнаго сельско–хозяйственнаго промысла. Если между прежними слушателями Петровской академiи и оказались нѣкоторыя личности, которыхъ можно упрекнуть за многое, то такiя лица передъ судомъ и общественнымъ мнѣнiемъ понесли уже достойное наказанiе, и въ настоящее время кончившiй курсъ наукъ въ Петровской академiи, будучи исключительно преданъ интересамъ науки сельскаго хозяйства (иначе онъ не могъ–бы кончить), не долженъ бы служить «козломъ отпущенiя”, на котораго взваливаются зря всѣ заблужденiя нѣсколькихъ личностей, временно числившихся въ одномъ съ нимъ учебномъ заведенiи. Намъ кажется болѣе чѣмъ страннымъ, если–бы стали обвинять г. О... въ томъ что нѣкто изъ его школьныхъ товарищей оказался впослѣдствiи воромъ или разбойникомъ.

Пора–бы, скажемъ въ заключенiе, такимъ публицистамъ, какъ г. О..., осмотрѣться трезвыми глазами на окружающую ихъ дѣйствительность и придти къ убѣжденiю что кошемаръ, который не даетъ имъ покóя, есть ни болѣе ни менѣе какъ продуктъ ненормальнаго состоянiя ихъ собственнаго здоровья... И что изобрѣтательность ихъ относительно неблагонамѣренности кончившихъ курсъ наукъ въ Петровской академiи имѣетъ совершенно ложное основанiе.

Смѣю надѣяться что, въ интересахъ правды, вы, милостивый государь, не откажетесь помѣстить настоящее мое заявленiе на столбцахъ многоуважаемой вашей газеты. Примите и пр...

И. О. Левитскiй.

Очевидно что письмо это принадлежитъ къ категорiи писемъ бьющихъ на эффектъ. Тутъ пахнетъ обращенiемъ къ публикѣ со словами: «вы видите — это доносъ на насъ, честныхъ тружениковъ, готовыхъ предложить свои скромныя силы на пользу отечественнаго сельско–хозяйственнаго промысла”.

Во–вторыхъ, тутъ довольно самоувѣренное распоряженiе не только вопросомъ о томъ, получилъ–ли мой нигилистъ золотую медаль или не получилъ, но даже самыми фактами мною переданными. Г. Левитскiй беретъ на себя опровергнуть эти факты и называть ихъ грязною клеветою, вымыслами больнаго воображенiя, на томъ–де основанiи, что окончившихъ курсъ въ Петровской академiи по агрономическому отдѣлу всего четыре, и эти четыре не состоятъ управляющими имѣнiями.

Я позволю себѣ спросить г. Левитскаго: увѣренъ—ли онъ въ томъ, что кончившихъ курсъ по агрономическому отдѣлу въ Петровской академiи со дня ея основанiя было всего только четверо?

Ибо если правда, что за 10 лѣтъ своего существованiя Петровская академiя выпустила всего только 4 агрономовъ, то болѣе чѣмъ когда–либо кстати обратиться къ ней съ фразою, столь не понравившеюся г. Левитскому: «Пора бы этой Петровской академiи приняться за поставку Россiи хорошихъ управляющихъ имѣнiями” и т. д., — ибо полагаю что въ этомъ главная цѣль ея существованiя; выпускать же въ годъ по ¹/₃ агронома, какъ оказывается изъ увѣренiя г. Левитскаго, — не значитъ ли все равно что быть безполезною?

Полагаю что всякiй со мною въ этомъ согласится.

Но дѣло въ томъ, что тутъ что–то не такъ. Или г. Левитскiй не хочетъ быть безпристрастнымъ въ данномъ случаѣ, или онъ введенъ моимъ письмомъ въ заблужденiе.

Во–первыхъ, я нигдѣ не сказалъ по какому отдѣлу (по агрономическому или по другому) кончилъ курсъ мой нигилистъ.

Во–вторыхъ, я сказалъ: «чуть–ли не съ золотою медалью”, т. е. не вполнѣ увѣренно, чтò и обозначилъ явственно; ибо иначе я сказалъ бы просто: «кончилъ курсъ съ золотою медалью”. За то смѣю увѣрить г. Левитскаго, что все, о чемъ я упоминаю увѣренно, — дѣйствительно совершилось и есть для меня полная и провѣренная истина.

Въ–третьихъ, я самымъ рѣшительнымъ и положительнымъ образомъ протестую противъ увѣренiя г. Левитскаго о томъ, что за все время существованiя Петровской академiи было всего четыре выпущенныхъ воспитанника; удивляюсь какъ и его не удивляетъ такое невѣроятное увѣренiе! Я лично знаю болѣе десяти человѣкъ вышедшихъ изъ этой академiи, и знаю и то, что ежегодно выпускается изъ академiи по крайней мѣрѣ болѣе четырехъ молодыхъ людей... А такъ какъ я не увѣрялъ нигдѣ что герой моего разсказа кончилъ курсъ по агрономическому отдѣлу, то, очевидно, увѣренiя автора, что кончившихъ курсъ въ Петровской академiи по агрономическому отдѣлу было 4, вовсе не доказываетъ чтобъ мой герой не могъ принадлежать къ числу кончившихъ курса — по какому бы то ни было отдѣлу.

Но за симъ идетъ болѣе серьозная часть протеста г. Левитскаго.

Во–первыхъ, г. Левитскiй, построивши свои опроверженiя на основанiяхъ, коихъ шаткость мы сейчасъ выставили, позволяетъ себѣ называть разсказанные мною факты «грязною клеветою” и «вымыслами больнаго воображенiя”^*).

На это отвѣтъ коротокъ: все разсказанное мною о моемъ нигилистѣ въ видѣ фактовъ — безусловно вѣрно отъ начала до конца. Предполагая что имѣю дѣло съ людьми говорящими и чтущими правду, полагаю и то, что этого завѣренiя моего достаточно для опроверженiя болѣе чѣмъ смѣлыхъ и черезъ–чуръ легкомысленно высказанныхъ словъ г. Левитскаго.

Затѣмъ г. Левитскiй идетъ еще далѣе, и становится уже просто непостижимымъ: онъ проситъ и даже требуетъ чтобы я или редакцiя назвали бы ему имя моего героя и мѣстность гдѣ онъ куролѣсилъ!

Признаемся, мы даже не понимаемъ мысли руководившей г. Левитскаго — высказать такое болѣе чѣмъ странное требованiе. Какого же чувства не достаетъ въ немъ, если повидимому онъ не понимаетъ что порядочный человѣкъ въ такихъ случаяхъ долженъ помнить латинскую пословицу: «nomina sunt odiosa”. Я писалъ разсказъ, характеризующiй эпоху или сословiе, а не доносъ, влекущiй за собою непрiятныя послѣдствiя для лица называемаго, и еще болѣе непрiятныя, въ нравственномъ отношенiи, для лица называющаго.

Къ тому же, если бы отъ именованiя лицъ, на которыхъ разсказъ набрасываетъ некрасивыя тѣни, не удерживало порядочнаго человѣка правильное пониманiе честнаго и безчестнаго, — развѣ г. Левитскiй не знаетъ что законъ воспрещаетъ не только это, но не позволяетъ даже въ выдаваемомъ рабочему аттестатѣ отмѣчать что онъ прогнанъ, напримѣръ, за пьянство и развратное поведенiе, по той простой причинѣ, что такая отмѣтка повредила бы этому рабочему въ дальнѣйшей его жизни?

Но дѣло въ томъ что г. Левитскiй разсуждаетъ, вѣроятно, такъ: если г. О. не называетъ своего героя, значитъ тѣнь падаетъ на все учрежденiе Петровской академiи.

Признаться, и это разсужденiе не совсѣмъ для меня понятно: ибо я никакъ не могу уяснить себѣ почему, если бы я и назвалъ имя моего героя, тѣнь его странныхъ подвиговъ не падала бы и тогда точно также на учрежденiе, въ которомъ онъ получилъ, путемъ воспитанiя, понятiя о жизни и научныя свѣденiя?

Г. Левитскiй говоритъ: «намъ кажется болѣе чѣмъ страннымъ, если бы стали обвинять г. О... въ томъ, что нѣкто изъ его школьныхъ товарищей оказался впослѣдствiи воромъ или разбойникомъ”...

Дѣйствительно такого рода обвиненiе было бы весьма странно и не выдерживало бы никакой критики. Но дѣло въ томъ, что есть огромная разница между обвиненiемъ человѣка въ воровствѣ и разбоѣ, и между разсказомъ, изображающимъ управляющаго имѣнiемъ, вышедшаго изъ Петровской академiи въ смѣшномъ видѣ, — потому что онъ смѣется надъ религiею, до–нельзя доволенъ собою, безмѣрно самоувѣренъ и презираетъ все, кромѣ своихъ собственныхъ теорiй; разницу эту пойметъ 10–лѣтнiй ребенокъ.

Въ первомъ случаѣ я обвиняю человѣка въ позорящихъ имя его дѣйствiяхъ, и призываю на него уголовную отвѣтственность передъ судомъ, а во второмъ случаѣ я повѣствую лишь о такихъ подвигахъ и смѣшныхъ сторонахъ человѣка, которыя хотя и свидѣтельствуютъ о ложномъ, по моему мнѣнiю, направленiи его воспитанiя, но вполнѣ совмѣстимы даже съ званiемъ честнаго человѣка, и не позорятъ ни то лицо, о которомъ я говорю, ни то учебное завѣденiе, изъ котораго этотъ человѣкъ вышелъ.

Говорить что извѣстное учебное заведенiе поставляетъ лишь воровъ и разбойниковъ было бы нелѣпо и значило бы позорить это заведенiе. Но говорить что я наткнулся на нигилиста, кончившаго курсъ въ Петровской академiи, и затѣмъ выражать желанiе чтобы это учебное заведенiе не выпускало изъ своей среды еще такихъ же нигилистовъ — полагаю не значитъ говорить нелѣпость, и не значитъ тоже признавать нигилистами всѣхъ выходящихъ изъ Петровской академiи. Выходитъ изъ этой академiи, какъ и отовсюду, весьма достаточно и очень хорошихъ людей, но выходилъ тоже извѣстный контингентъ и несостоятельныхъ людей, — всякiй это знаетъ, и полагаю что самъ г. Левитскiй согласится съ нами что позволительно по крайней мѣрѣ хоть пожелать чтобы контингентъ очень хорошихъ людей при выпускѣ изъ Петровской академiи доходилъ до 100%, а контингентъ исковерканныхъ людей до 0%!

Повторяю: мой герой, имени котораго не назову даже редакцiи, въ извѣстномъ, общепринятомъ смыслѣ, — есть человѣкъ честный, но какъ человѣкъ слишкомъ извѣстныхъ убѣжденiй онъ оказался непрактическимъ человѣкомъ и обжегся при первой же схваткѣ съ дѣйствительностiю. Вотъ это то я и имѣлъ въ виду разсказать.

И если я разсказалъ объ немъ всѣ эти подробности, то вовсе не съ цѣлью повредить ему или набросить тѣнь на Петровскую академiю, а съ тѣмъ, чтобы, въ случаѣ еслибы этотъ разсказъ попался на глаза какому нибудь нигилисту, желающему розыграть гдѣ нибудь такую же роль какъ мой герой, (ибо на это есть очень много любителей), — то разсказъ мой могъ бы послужить ему полезнымъ предостереженiемъ и спасти его отъ печальной участи быть признаннымъ негоднымъ для дѣла человѣкомъ.

Во всякомъ случаѣ, я полагаю что г. Левитскiй напрасно становится на ходули и употребляетъ столь громкiя слова какъ «скромные труженики”, «козелъ отпущенiя” и т. п., въ дѣлѣ гдѣ идетъ рѣчь о простой картинкѣ нигилиста, снятой съ натуры. Прiемъ этотъ давно уже сдѣлался избитою тропою въ нашей литературѣ, — всякiй разъ когда заговариваютъ о смѣшной сторонѣ людей съ извѣстными убѣжденiями. «Какъ, вы оскорбляете цѣлое сословiе молодыхъ тружениковъ, людей науки; поносите цѣлое учебное завѣденiе?!” и т. д. Все это до–нельзя опошлившiяся фразы, и жаль что до сихъ поръ на эту удочку ловятся наши читатели, и изъ сентиментальности готовы умиляться надъ нашими «бѣдными, всѣми гонимыми нигилистами”, вмѣсто того чтобы предать ихъ смѣху и забвенiю. И благодаря этой удочкѣ, на которую значительная часть нашего общества ловится, выходитъ, что доселѣ съ нашими нигилистами обращаются также осторожно, какъ съ охотою на птицъ до Петрова дня и также благоговѣйно, какъ съ какими—то мучениками гонимыми за правду.

Съ цѣлью эксплуатировать эту удочку г. Левитскiй говоритъ: «Если между прежними слушателями Петровской академiи и оказались нѣкоторыя личности, которыхъ можно упрекнуть за многое, то такiя лица передъ судомъ и общественнымъ мнѣнiемъ понесли достойное наказанiе”...

Вотъ вамъ фраза сейчасъ же приводящая въ слезы многихъ читателей. Понятно о комъ здѣсь идетъ рѣчь: о нечаевскихъ сподвижникахъ. Да, они попались, они понесли наказанiе. Но что же изъ этого слѣдуетъ? Эти–то и были козлами отпущенiя, а вовсе не мой герой, который можетъ быть живетъ себѣ припѣваючи. Я объ этихъ нигилистахъ говорю, а вовсе не о нечаевцахъ; тѣ дурные люди, отъ нихъ въ ста шагахъ воняетъ нечаевщиною; а мои герои — это люди по натурѣ честные, это добрые даже люди, которыхъ жалѣешь, (а иногда пожалуй и любишь), потому что они сбиты съ толку ложнымъ направленiемъ въ воспитанiи, въ литературѣ и въ обществѣ, потому что они смѣшны, и въ особенности потому, что всего болѣе вредятъ самимъ себѣ, хотя несомнѣнно вредятъ и другимъ.

Увы, такихъ жертвъ наше странное воспитанiе даетъ слишкомъ много; ложное направленiе въ литературѣ не образумливаетъ ихъ, а напротивъ поддерживаетъ въ нихъ этотъ духъ непрактичности, и, увы, — оставляетъ ихъ и бросаетъ, какъ ненужную тряпку, тогда, когда они, долго бившись лбомъ объ жизнь и людей, — изнемогаютъ въ безплодной борьбѣ, и начнутъ проклинать своихъ лжеучителей. — И вотъ, благодаря этому, Россiя лишена именно того, о чемъ такъ напыщенно говоритъ г. Левитскiй, то есть смиренныхъ тружениковъ науки по сельскому хозяйству. — Нѣтъ, что–то не видно тружениковъ, а ужь и смиренiя и подавно...

Г. Левитскiй говоритъ что теперь студенты Петровской академiи заняты только наукою. Слава Богу! Мы первые этому радуемся, мы первые этому вѣримъ, и первые заговоримъ объ этомъ новомъ поколѣнiи сельскихъ тружениковъ, — какъ только оно появится! Но мы напомнимъ г. Левитскому что герой нашего разсказа, во всякомъ случаѣ, принадлежитъ къ той эпохѣ студентовъ, когда о труженикахъ науки по отрасли сельскаго хозяйства что–то мало было слышно!

Вольнодумецъ О.

КАПУЦИНЪ.

(Съ итальянскаго).

Вотъ пустынною дорогой,

Межь языческихъ руинъ —

Толстый, грязный, босоногiй

Ковыляетъ капуцинъ.

Знойный полдень пышетъ адомъ,

Голый камень ногу жжетъ,

Потъ съ него катится градомъ,

А монахъ идетъ—поетъ.

И Тe Deum трубнымъ звукомъ

Раздается передъ нимъ

По полямъ, по акведукамъ,

По развалинамъ нѣмымъ.

Приподнявъ рога и спину,

Надъ недвижною травой,

Волъ, внимая капуцину,

Помаваетъ головой...

Сей монахъ благочестивый,

Босоногiй капуцинъ

Былъ безсмѣнный и счастливый

Всѣхъ остерiй гражданинъ.

Для него людская слава —

Только дымъ и cуета,

Но Lacrymae Christi, право,

Возлюбилъ онъ для Христа.

Подъ лозою виноградной,

Любитъ онъ передъ толпой

За бутылкою отрадной

Проповѣдывать порой.

Блудъ и пьянство обличая,

Поражая суету,

Учитъ онъ толпу, вздыхая,

Воздержанью и посту.

Обѣщаетъ онъ сторицей

Въ небесахъ награду имъ, —

Валаамова ослица

Замолчала–бъ передъ нимъ!

Краснорѣчiемъ объятый,

Не умолкнетъ онъ, пока —

За бутылкою десятой —

Упадетъ безъ языка;

Но и тутъ онъ не спасуетъ,

Пребывая подъ столомъ

Онъ на небо указуетъ

Колоссальнымъ кулакомъ...

Жарче день, но не смущаясь,

Всѣхъ остерiй гражданинъ

Бродитъ, пòтомъ обливаясь,

Босоногiй капуцинъ.

Вдругъ... Какая встрѣча... Боже!

Посреди старинныхъ плитъ

Рослый, бравый, толсторожiй

Подымается бандитъ...

За спиной его сверкаетъ

Двухъ–аршинный карабинъ,

Но Те Deum повторяетъ,

Какъ и прежде, капуцинъ...

— Отче, стой! Я очень грѣшенъ

И, по истинѣ судить, —

Я ужь двадцать разъ повѣшенъ

За продѣлки долженъ быть.

Самому ceбѣ я гадокъ:

Грабилъ, жегъ и воровалъ,

И людей, какъ куропатокъ,

По дорогамъ убивалъ...

— «Да, грѣхи твои безмѣрны —

Но ужаснѣй грѣхъ одинъ:

Былъ ли ты для папы вѣрный

И для церкви щедрый сынъ?

Ты ко храму–ль прилѣпился

И съ какимъ монастыремъ

Ты избыткомъ подѣлился"?..

— Грѣшенъ, отче, я во всемъ!

Какъ–то папскому жандарму

Пулю въ спину я пустилъ,

Грабилъ Римъ, какъ грабилъ Парму,

И людей какъ мухъ давилъ...

Къ храму я не прилѣпился,

И съ монахомъ никогда,

Отче, я не подѣлился

Барышами отъ труда...

Какъ–то разъ среди ущелiй

Капуцина подстерегъ...

— «О, мой сынъ, ты грѣшникъ велiй!

Убивать мiрянъ ты могъ,

Но коснуться до монаха"!

— Я его не убивалъ!

Отче, умеръ онъ отъ страха —

Я–жь кошель съ него снималъ!..

— «Все–же этимъ злодѣяньямъ

Нѣсть предѣла и конца!

Но достигнуть съ упованьемъ

Можешь райскаго вѣнца.

Слушай, сынъ преступный, — нынѣ

Народился лютый звѣрь,

Даже въ Римѣ, какъ въ пустынѣ,

Онъ шатается теперь...

Всюду сѣетъ ядъ сомнѣнья,

Суемудрiя чуму...

Имя — ересь, преступленье,

Вольномыслiе — ему...

Въ насъ онъ мечетъ эпиграммы,

Оскверняетъ алтари,

Мнитъ вездѣ ограбить храмы

И........ закрыть монастыри!!!...

Онъ доселѣ невидимо

Въ книгахъ ядъ свой разливалъ,

А теперь... теперь изъ Рима

Выгнать папу возмечталъ!

Брось, о чадо, злодѣянья,

Разомъ прошлое затьми,

На преступныя стяжанья —

Индульгенцiю возьми.

А потомъ у калабрiйцевъ

Поселись и не зѣвай, —

Грабь и рѣжь гарибальдiйцевъ,

Либераловъ истребляй!...

Бей мечомъ, отравой, жаломъ,

Пулей, петлей, клеветой!

Съ каждымъ вовымъ либераломъ

Сто грѣховъ съ тебя долой!..

И повѣрь — настанетъ время

И придетъ конецъ борьбѣ,

Прегрѣшенiй тяжкихъ бремя

Все отпустится тебѣ!

Ты послужишь не Мамонѣ —

Будешь воиномъ Христa

И–въ сiяющей коронѣ —

Внидешь въ райскiя врата!..." —

И пустынною дорогой

Межь языческихъ руинъ

Дальше, дальше босоногiй

Ковыляетъ капуцинъ...

Вотъ онъ сѣлъ въ тѣни платана,

Смотритъ онъ какъ вдалекѣ

Золотистаго тумана

Виснетъ дымка по рѣкѣ.

Бѣлый городъ надъ рѣкою,

Виллы путника манятъ.

Чу... за ветхою стѣною

Колокольчики звенятъ.

И монахъ вздыхаетъ мирно,

И глядитъ: какъ впереди

Выступаетъ осликъ жирный

Съ поселянкой позади.

Что за грудь!.. какiя ноги!..

Точно статуя — она

Показалась на дорогѣ

Грацiозна и стройна.

Очи пышутъ страстью знойной...

А коса!.. А торсъ какой!..

Вѣетъ силою спокойной

И здоровьемъ и красой...

И монахъ, заплывшiй жиромъ,

Очарованный глядитъ:

— Нынѣ грѣхъ владѣетъ мiромъ!

Онъ на встрѣчу ей кричитъ...

— Въ сѣти души уловляетъ

Губитъ юность до конца

И мiрянка погибаетъ,

Какъ заблудшая овца...

Нынѣ въ мipѣ нѣсть спасенья

И ликуетъ сатана,

Исповѣдуй прегрѣшенья,

Многогрѣшная жена!

Совершила грѣхъ ты велiй,

Тутъ я жду тебя давно!...

— «О, святой отецъ! Ужели

Мнѣ погибнуть суждено?..

Ночью разъ мнѣ жарко стало

И заснуть я не могла:

Что то грудь мнѣ волновало

И въ очахъ стояла мгла.

Что то жгло меня, томило,

Все куда то я рвалась...

Такъ тревожно сердце ныло...

Я чуть слышно поднялась...

Я пошла едва ступая,

Грудь пылавшую раскрывъ,

И тоскуя и вздыхая,

Въ тѣнь прохладную оливъ...

Тамъ какой–то голосъ нѣжный

Смутно звалъ: — «приди!.. приди!..."

И заныла я мятежно

У милòго на груди!

Онъ шепталъ мнѣ: — «ты прекрасна!'' —

«Я люблю тебя!" шепталъ,

Обнималъ меня такъ страстно,

Точно жегъ — не цаловалъ!"

— А потомъ?

— «Не помню, право!..

Та вѣдь ночь была темна!" —

И смущенная, лукаво

Улыбается она...

— А потомъ?

— «Потомъ съ зарею

Вмѣстѣ съ нимъ проснулась я, —

Съ грудью грудь, душа съ душою!...." —

— Ты погибла, дочь моя!

Сатана твой царь отнынѣ

И повѣрь: твоя душа

Словно путница въ пустынѣ

Затерялась согрѣша.

Есть одинъ лишь путь спасенья:

Слѣдуй, грѣшница, за мной! —

И, дрожа отъ вожделѣнья,

Капуцинъ встаетъ святой.

— Чудодѣйственная сила

Есть во мнѣ. Ты повторить

Грѣхъ должна! Чтó осквернила —

Тó со мною освятить! —

Онъ ведетъ ее съ собою

И, угрозой смущена,

Безотвѣтною рабою

Повинуется она... Только осликъ одинокiй

Все впередъ, впередъ бредетъ

И на весь просторъ широкiй

Онъ отчаянно реветъ...

В. Н.–Д.

____

О ГОСУДАРСТВЕННОМЪ ДОЛГѢ^*).

V.

Комитетъ уполномоченныхъ для внѣшнихъ займовъ утратилъ своего наиболѣе дѣятельнаго и опытнаго члена, князя А. А. Вяземскаго, который, по причинѣ тяжкой болѣзни, выбылъ изъ состава комитета. Императрица потеряла въ князѣ Вяземскомъ вѣрнаго и полезнаго сотрудника, разумнаго патрiота и дѣловаго человѣка. Въ указѣ объ увольненiи его, Екатерина признаетъ предъ всею Россiею «отличную его къ ней вѣрность, усердiе и заслуги въ отправленiи всѣхъ тѣхъ важныхъ должностей, которыя, въ теченiе столь многихъ лѣтъ, князь на себѣ носилъ и которыя переходилъ съ ревностью, искусствомъ и неусыпнымъ прилежанiемъ, ко всегдашней пользѣ государственной и особливой благодарности Императрицы”. На мѣсто князя Вяземскаго назначенъ былъ генералъ–прокуроромъ и предсѣдателемъ комитета для внѣшнихъ займовъ генералъ–поручикъ А. Н. Самойловъ.

Имѣя предъ собою столь лестный отзывъ о своемъ предмѣстникѣ, Самойловъ принялся съ такимъ же рвенiемъ за внѣшнiя негоцiацiи и требовалъ поспѣшности въ открытiи займовъ. Въ отвѣтъ на такое понужденiе, Гопе, отъ 18 декабря 1792 года, сообщили что, при существующихъ обстоятельствахъ, и помышлять нельзя о негоцiацiи, что доказываетъ уже одинъ упадокъ англiйскихъ фондовъ въ Голландiи на 20 проц., такъ какъ начатая Францiею война грозитъ обхватить всю Европу. «Будьте совершенно увѣрены, присовокупляютъ Гопе, коль скоро мы увидимъ малѣйшую возможность къ открытiю займовъ, то немедленно приступимъ къ онымъ”. Этимъ отзывомъ Самойловъ остался недоволенъ. Убѣдившись въ очевидномъ успѣхѣ денежныхъ операцiй князя Вяземскаго, онъ считалъ себя какъ будто обиженнымъ въ неудачѣ своихъ денежныхъ предпрiятiй. Приведеннымъ отвѣтомъ банкировъ Гопе онъ не удовлетворился и усмотрѣлъ въ немъ какое–то намѣренiе повредить ему. Это навело его на мысль устранить домъ Гопе отъ русскихъ негоцiацiй, вслѣдствiе чего онъ отнесся къ Колычеву съ просьбою прiискать «другую контору”, чрезъ которую можно бы открыть заемъ. Въ отвѣтъ на это предложенiе повѣренный въ дѣлахъ въ Гагѣ сообщилъ Самойлову, отъ 16 февраля 1793 года, что ежели домъ Гопе, «съ которымъ нельзя сравнить другаго дома по довѣренности къ нему публики”, не въ силахъ совершить заемъ, то, конечно, это еще менѣе возможно какому либо другому дому. Между тѣмъ Гопе, видя неотложную нужду Россiи во внѣшнихъ средствахъ, принялся за прежнiй способъ авансовъ, которые полагалъ возмѣстить коль скоро состоится заемъ. За такую услужливость и любезность комитетъ не могъ не благодарить Гопе въ своемъ письмѣ отъ 26 марта, на которое эти банкиры отвѣтили что они все еще увѣрены въ успѣшности займовъ, но считаютъ нужнымъ отложить оные на время, дабы скрыть предъ публикою въ Голландiи неминуемую потребность въ деньгахъ русскаго двора и сохранить неприкосновеннымъ кредитъ его. Такъ какъ однако просьбы комитета объ авансахъ со стороны банкировъ Гопе повторялись слишкомъ часто, то эти послѣднiе извѣстили комитетъ, отъ 5 февраля 1794 года, о намѣренiи своемъ не дѣлать болѣе новыхъ авансовъ, за помѣщенiемъ уже весьма значительной суммы въ русскiе фонды, для поддержки кредита двора, тѣмъ болѣе, что такiя выдачи денегъ впередъ стѣсняютъ собственную ихъ торговлю.

Открывши, по настоятельнымъ просьбамъ комитета, заемъ, Гопе, при всемъ своемъ старанiи, не могли собрать въ теченiе 1793 года болѣе 2 милл. гульденовъ. Не взирая на эту скудость денежныхъ средствъ полученныхъ изъ–за границы, совершился, 11 iюля 1793 года, второй раздѣлъ Польши, окончившiйся присоединенiемъ къ Россiи Волыни, Подолiи и Минской губернiи.

«Намъ сообщены свѣденiя, пишутъ Гопе въ комитетъ отъ 24 января 1794 года, о проектированныхъ займахъ на счетъ Польши подъ гарантiею Россiи. Такъ какъ такая мѣра повлечетъ за собою весьма пагубныя послѣдствiя, то мы почли за долгъ увѣдомить барона Игельштрома въ Варшавѣ о положенiи денежныхъ дѣлъ по нашему мѣсту и о великомъ ударѣ, который бы этимъ нанесенъ былъ кредиту Россiи. Мы увѣрены что изложенныя нами причины произвели свое дѣйствiе. Мы просимъ поэтому комитетъ разсудить, что ежели какимъ либо образомъ узнали въ публикѣ что мы, удостоенные довѣренности и приказанiй ея величества, отказываемся взять на себя сiю операцiю, то это имѣло бы вредное влiянiе на публику, знающую нашу преданность къ вашему двору и видящую неусыпное наше старанiе о поддержанiи его кредита”... «Мы желаемъ дать въ скоромъ времени прiятное извѣстiе о нѣкоторыхъ успѣхахъ, продолжаютъ Гопе, кои бы не были столь трудны, ежели–бы опасенiя объ упомянутыхъ негоцiацiяхъ подъ гарантiею Россiи прекратились. Есть еще одно средство, которое намъ придало бы теперь много влiянiя на нашу публику и доставило бы намъ новыя права на одобренiе и вспоможенiе оной въ займѣ, объ успѣхѣ коего мы всячески стараемся; это средство состоитъ въ позволенiи удовлетворить хозяевъ облигацiй на оставшiеся отъ займа нашего для Польши 7000,000 гульденовъ, принявъ ихъ именемъ Россiи и съ выдачею взамѣнъ оныхъ русскихъ облигацiй изъ займовъ, старанiямъ нашихъ препорученныхъ”. По этому, сдѣланному банкирами Гопе, предложенiю, Самойловъ пишетъ Колычеву отъ 27 января: «что касается до моего письма, поручающаго вамъ переговорить съ домомъ Гопе о новомъ займѣ, то я весьма вамъ благодаренъ за благоразумное ваше отложенiе до времени сказаннаго объясненiя, тѣмъ болѣе, что Гопе писали ко мнѣ объ исходатайствованiи имъ у ея величества уплаты за польскаго короля оставшагося по займу долга въ 700,000 гульд., который сперва сдѣланъ былъ подъ гарантiею императрицы на 500,000 червонцевъ, а послѣ, по невыплатѣ, пересроченъ былъ подъ въ 1786 году, новымъ для короля займомъ въ 2 мил. гульденовъ, съ ручательствомъ Рѣчи Посполитой польской. Домъ Гопе проситъ вымѣнить эти польскiя облигацiи изъ 18–го и 19–го займовъ. Хотя ея величество нимало не была обязанною платить сей долгъ за короля польскаго, но изъ уваженiя и благоволенiя къ банкирамъ Гопе, за всѣ оказанныя ими по нынѣ старанiя, соизволила, по моему представленiю, повелѣть перенять на себя, но только не изъ 18–го и 19–го займовъ, — потому что суммы ихъ уже впередъ распредѣлены, — но съ тѣмъ чтобы они, для заплаты за короля польскаго 700,000 гульд., открыли при удобномъ случаѣ особый въ 3 милл. гульд. заемъ, изъ котораго бы тогда обмѣняли польскiя облигацiи. Этотъ послѣднiй заемъ дѣлается собственно для ихъ интересовъ и выгодъ, а потому должны они приложить старанiе къ выполненiю воли императрицы, объ окончанiи начатыхъ и по сiе время не конченныхъ двухъ займовъ”. На это предложенiе Гопе не согласились, указывая на невозможность приступить къ открытiю новаго займа.

По сдѣланному Самойловымъ Колычеву вопросу: не представится—ли возможность понудить банкировъ Гопе къ окончанiю начатыхъ займовъ, этотъ послѣднiй, отъ 1 апрѣля 1794 года, пишетъ: «усердствуя къ службѣ всемилостивѣйшей государыни нашей, долженъ я вамъ сказать, что частыя здѣсь попытки объ открытiи займовъ не только безполезны, но и наносятъ вредъ кредиту Россiи. Всему есть предѣлы. Россiя, сверхъ чаянiя всѣхъ, прiобрѣла въ здѣшней странѣ огромную довѣренность, она, конечно, сохранитъ ее исправнымъ платежемъ процентовъ и въ срокъ капиталовъ, утвердя такимъ образомъ свой кредитъ, такъ что здѣшнiе капиталисты вновь охотно ввѣрятъ свои капиталы Россiи”. Къ этому Колычевъ присовокупляетъ что Гейнрихъ Гопе, глава дома, становится старъ, а племянникъ его Виллiамсъ не столь надеженъ и будетъ вѣроятно дѣла свои, какъ съ Россiею, такъ и съ другими государствами, мало по малу уменьшать.

Сверхъ 2 мил. гульд., поступившихъ, въ 1793 году, по 18–му займу, внесено было въ счетъ онаго, въ 1794 году, еще 500,000 гульд. Эти средства, которыя уже впередъ получили опредѣленное назначенiе, какъ видно изъ вышесказаннаго, поставили комитетъ въ немалое затрудненiе. Всякое помышленiе о займѣ совершенно исчезло по отступленiи войскъ генеральныхъ штатовъ изъ Фландрiи и Брабанта; даже остальнаго полумиллiона гульденовъ, ожидаемыхъ по 18–му займу, не было возможности собрать. Комитету послѣ этого ничего не оставалось какъ переводить посредствомъ векселей нужныя суммы въ Амстердамъ, гдѣ скупались, между прочимъ, и червонцы въ большомъ количествѣ, ибо золотая эта монета была весьма сподручна въ политическихъ и военныхъ дѣлахъ въ послѣдней половинѣ истекшаго столѣтiя и употреблялась часто преимущественно предъ другою монетою. — Для скупки векселей и денежныхъ переводовъ въ Голландiю нужны были средства, которыхъ не могло быть въ запасѣ, а по непредвидѣннымъ прискорбнымъ обстоятельствамъ въ Варшавѣ внезапно потребовались большiе расходы. Тогда императрица прибѣгла къ послѣднему отъ нея зависящему способу: къ выпуску ассигнацiй, коихъ отпущено было изъ банка, 20 апреля, 7 и 15 мая и 23 iюня, 30 миллiоновъ рублей. Гопе хотя и отказались дѣлать авансы, но видя изъ писемъ комитета необходимость въ нихъ, открыли у себя кредитъ, который быстро возросъ до 2.229,865 гульд., слѣдовательно почти на сумму цѣлаго займа. Они открыли этотъ авансъ, какъ они объясняли, — «для поддержанiя чести и кредита ея величества”. Для уплаты этого аванса приглашены они были трассировать на Самойлова чрезъ каждый мѣсяцъ по 150,000 рублей.

Необходимость имѣть наличныя готовыя средства за границею побудила комитетъ попытаться еще разъ открыть заемъ. Это трудное и щекотливое дѣло, послѣ всѣхъ бывшихъ уже переговоровъ, возложено было на повѣреннаго въ дѣлахъ въ Гагѣ Колычева, увѣдомившаго Самойлова, отъ 18 сентября 1794 года, то есть за пять недѣль до взятiя штурмомъ Суворовымъ Праги, что онъ желалъ извлечь изъ нынѣшняго безотраднаго положенiя Голландiи для нея и для Россiи взаимную выгоду, представивъ Гопе что безвыходное положенiе голландцевъ должно бы ихъ побуждать, для спасенiя капиталовъ своихъ, ввѣрить оные Россiи, сколько изъ уваженiя къ императрицѣ, всегда свято соблюдавшей слово свое, столько же и къ ея государству, которое географическимъ положенiемъ и силами своими предограждено отъ всѣхъ угрожающихъ Европѣ бѣдствiй и котораго неисчерпаемые источники богатства служатъ упроченiемъ кредита, предпочтительно предъ другими государствами. Гопе, признавая справедливость этого довода, не оспаривалъ его, но повторилъ что остановка въ коммерческихъ дѣлахъ и недостатокъ денежнаго обращенiя служатъ въ настоящее время непреодолимымъ препятствiемъ для чужестранныхъ займовъ; но что онъ всегда готовъ воспользоваться первымъ представляющимся случаемъ для начатiя денежной негоцiацiи, по своей привязанности къ Россiи. — «Война приводитъ голландцевъ въ страхъ, завѣряетъ Колычевъ, и заставляетъ каждаго капиталиста беречь наличныя деньги, какъ и векселя и кредитивы на Англiю, Италiю и Германiю, помышляя оставить отечество свое и бѣжать въ чужiя земли. Многiе негоцiанты выслали свои товары въ Англiю и Гамбургъ, а иные хотятъ послать ихъ въ Россiю, подобно Гопе, которые отправили въ оную четыре корабля съ сахаромъ. Нашествiе французовъ заставило богатыхъ людей разбѣжаться по разнымъ мѣстамъ и сами банкиры Гопе, то есть глава этого дома ѣдетъ завтра въ Лондонъ, поручивъ управленiе домомъ въ Амстердамѣ товарищамъ своимъ”. Однакожь, до своего отъѣзда въ Лондонъ, Гопе сдѣлалъ вновь авансъ на 2.477,327 гульд., который впослѣдствiи покрытъ былъ переводами на Амстердамъ, а для того чтобы предотвратить по возможности большiе ущербы, сопряженные съ такими переводами, совѣтовалъ Гопе скупать одни векселя на Лондонъ или же на его собственный домъ. Какъ практиченъ и важенъ былъ этотъ совѣтъ — видно изъ письма Самойлова къ Гопе отъ 13 декабря 1794 года, въ которомъ онъ, между прочимъ, упоминаетъ что «достоинство казенныхъ дѣлъ Россiи требуетъ непремѣнно соглашенiя съ вами о принятiи нужныхъ мѣръ, чтобы сохранить операцiи наши отъ всякаго непредвидѣннаго случая въ безопасности, пока дѣла въ Голландiи примутъ лучшiй видъ”. — Пожалованный въ графское званiе Самойловъ, отъ 3 января 1795 года, поспѣшилъ увѣдомить о томъ Гопе. «Зная чувства ваши, относительно меня, говорится въ письмѣ, увѣдомляю я васъ о семъ, съ тѣмъ наиболѣе удовольствiемъ, что сiе подаетъ мнѣ случай для повторенiя вамъ увѣренiй о весьма отличномъ моемъ къ вамъ уваженiи”. Между тѣмъ Гопе издали печатную публикацiю отъ 24 января, въ которой просятъ своихъ корреспонтентовъ всѣ операцiи, трансакцiи и всѣ переводы на ихъ домъ въ Амстердамѣ прiостановить и относиться къ дому ихъ въ Лондонѣ подъ фирмой Гопе и К°. Ссылаясь на эту публикацiю, Гопе увѣдомили графа Самойлова отъ 25 января, что не смотря на всѣ устрашающiя событiя, они не въ состоянiи уменьшить усердiе и преданность ихъ на пользу службы, которую императрица благоволила поручить ихъ старанiю и что они впредь употребятъ такое же попеченiе, желая всегда заслужить ту довѣренность, которую императрица и графъ Самойловъ явили имъ столь несомнѣннымъ образомъ. — «Вы желаете, говорятъ Гопе, чтобы мы въ Лондонѣ покончили займы, начатые въ Голландiи, гдѣ намъ стоило многолѣтняго труда для приведенiя такихъ операцiй въ то положенiе, на основанiи коего проведены были наши займы для Россiи. Долгое время требовалось чтобы склонить людей и приготовить средства, дабы быть въ состоянiи исполнить то, что и дѣйствительно учинили, а безъ такихъ подготовленiй и средствъ невозможно дойти до желаемаго результата”. — «Англiйская публика, объясняетъ Гопе, не привыкла къ негоцiацiямъ чужихъ державъ и имъ не сочувствуетъ даже при высокомъ процентѣ. Римскiй императоръ тщетно пытался занять въ Англiи деньги изъ 7%. Ежели же этотъ заемъ состоялся, то единственно потому, что объявленъ былъ англiйскимъ правительствомъ «нацiональнымъ долгомъ”. Сумма соединенныхъ займовъ Англiи и Австрiи, составляющая 24 милл. фунтовъ стерлинговъ, которая вдвое больше, чѣмъ когда либо негоцировано было, имѣетъ столь сильное дѣйствiе на стоимость этихъ фондовъ, что ихъ можно прiобрѣтать ниже дѣйствительной ихъ цѣны. Изъ всѣхъ приведенныхъ доводовъ явствуетъ что на Англiю для совершенiя займа никакъ нельзя надѣяться”. — Сдѣлана была попытка займа въ Гамбургѣ; оказалось однако что капиталисты этого города, занимаясь одною торговлею, никогда съ подобными дѣлами не входили въ обязательство съ какою либо державою, а потому и предложенiе о займѣ не могло быть принято. — Разныя лица предлагали свои услуги къ заключенiю займа, на болѣе или менѣе большiя суммы, но условiя ихъ найдены невыгодными.

Между тѣмъ какъ производилась переписка о внѣшнихъ займахъ, совершенъ былъ, безъ помощи ихъ, 1 марта 1795 года, третiй раздѣлъ Польши, по которому присоединена къ Россiи Литва.

Въ 1796 году, тѣ же препятствiя, какъ прежде, не дозволяли открытiя займа, относительно котораго намъ остается лишь упомянуть объ одномъ обстоятельствѣ касающемся платежа процентовъ по антверпенскому займу. Императрица, въ намѣренiи «спасти собственность людей, довѣрившихъ оную двору”, повелѣла, во вниманiе того, что французы насильственно, подъ видомъ контрибуцiи, забираютъ у жителей генеральныхъ штатовъ всѣ наличныя деньги и даже облигацiи, выданныя по займамъ, вносить проценты по сказанному займу въ государственный заемный банкъ, для обращенiя изъ процентовъ. Это принято было Вольфомъ и вкладчиками по займу съ большою благодарностью и произвело весьма хорошое впечатлѣнiе на владѣльцевъ русскихъ фондовъ за границею. Нужные расходы, преимущественно по платежу процентовъ по займамъ, производили Гопе, по прежнему въ видѣ авансовъ, кои въ 1796 году, по 12 февраля, составляли 810,000 гульденовъ.

Намъ остается сказать теперь еще нѣсколько словъ о двухъ мѣрахъ, принятыхъ по представленiю Самойлова въ 1794 году.

Въ запискѣ отъ 5 iюня, Самойловъ ходатайствовалъ передъ императрицею объ установленiи четвертаго рубля съ ведра вина для уплаты внѣшняго долга. Указомъ отъ 23 iюня, назначенъ этотъ четвертый рубль, наложенный на вино, на исправный платежъ процентовъ по займамъ и на постепенный выкупъ облигацiй по онымъ. Этотъ вновь установленный четвертый рубль съ ведра вина поступилъ, въ 1794 году, въ количествѣ 3.041,414 рублей; со слѣдующаго года сумма эта увеличилась до 4.971,955 рублей и поступала въ петербургское для остаточныхъ суммъ казначейство, изъ котораго расходовалась на платежъ процентовъ по «иностраннымъ долгамъ”. Но вслѣдъ за этимъ испрошено было соизволенiе чтобы брать, изъ этого четвертаго рубля возможное пособiе и для другихъ по казначейству расходовъ. Такимъ образомъ отчислено и употреблено на «другiе расходы”: въ 1794 году 90,000 руб., въ 1795 г. 3.116,309 р. и въ 1796 г. 2.945,520 р., а всего 6.151,829 рублей. По другой запискѣ, также 1794 года, велѣно было прiостановить платежъ 1.200,000 рублей австрiйскому двору, въ число которыхъ были въ сентябрѣ готовы 800,000 рублей, а въ ноябрѣ прочiе 400,000 рублей. Эта сумма, сколько намъ кажется, находится въ непосредственной связи съ послѣдовавшимъ въ слѣдующемъ году третьимъ раздѣломъ Польши, и Австрiя слѣдовательно вознаграждена была Россiею прописанною суммою.

Послѣднее повелѣнiе Екатерины II касательно государственнаго долга относилось къ внутреннему долгу. Въ указѣ сенату, отъ 8 мая 1796 года, императрица говоритъ что «для скорѣйшаго приведенiя въ дѣйствiе предположенныхъ способовъ уплаты внутреннихъ долговъ, безъ новыхъ налоговъ и отягощенiй и дабы подать знатныя пособiя къ лучшему утвержденiю къ казнѣ довѣрiя и къ легчайшимъ изворотамъ въ нуждахъ государственныхъ и въ видахъ обращенiя ихъ къ пользѣ и славѣ Россiи, учредили мы, подъ вѣденiемъ и руководствомъ нашимъ, особый комитетъ”. — Другимъ указомъ, отъ 11 августа, возложено на составленную при помянутомъ комитетѣ счетную экспедицiю вѣрнѣйшее исчисленiе всѣхъ внутреннихъ долговъ, на уплату коихъ и на нужды государственныя было намѣренiе передѣлать тяжеловѣсную мѣдную монету въ легковѣсную. На этотъ передѣлъ ассигновано было 12 милл. руб. изъ ассигнацiоннаго банка, изъ которыхъ отпущено, 26 мая 1796 года, предварительно 6.683,335 руб.

Заканчивая обзоръ государственнаго долга, составившагося въ царствованiе Екатерины II, считаемъ необходимымъ показать всю сумму какъ внѣшняго, такъ и внутренняго долга. Количество внутреннихъ долговъ не могло быть опредѣлено въ 1796 году, какъ видно изъ сказаннаго указа; оно приведено въ приблизительную ясность лишь только впослѣдствiи. По этимъ долгамъ, по всему вѣроятiю, не платилось процентовъ, по крайней мѣрѣ мы не нашли тому никакихъ слѣдовъ.

Что же касается до выпущенныхъ въ народъ ассигнацiй, то первые 20 миллiоновъ ихъ поступили въ обращенiе взамѣнъ мѣдной и отчасти серебряной монеты. Съ 1775 года выпуски ассигнацiй принимаютъ болѣе характеръ государственнаго долга, такъ какъ онѣ, на основанiи особыхъ указовъ, отпускались въ видѣ ссуды, и съ возвратомъ по минованiи положеннаго времени, разнымъ присутственнымъ мѣстамъ, въ томъ числѣ и государственному казначейству. Впрочемъ въ исходѣ прошедшаго вѣка никому не приходило въ голову считать выпущенныя ассигнацiи долгомъ, напротивъ онѣ выдавались въ качествѣ денегъ, которыя имѣли быть возвращены ассигнацiонному банку. Къ 1797 году состояло оныхъ въ обращенiи 156.683,335 руб.

Такимъ образомъ государственный долгъ составился изъ слѣдующихъ суммъ:

1) внѣшнихъ долговъ:

пятипроц. 32.500,000 гульд. или 17.225,000 р.

2.759,086 пiастр. « 3.128,130 р.

4¹/₂ проц. 18.000,000 гульд. « 9.540,000 р.

4% проц. 6.000,000 гульд. « 3.180,000 р.

Итого.. 33.073,130 р.

2) внутреннихъ долговъ. 15.570,000 »

Всего. 48.643,130 р.

3) безпроцентный долгъ въ

ассигнацiяхъ 156.683,335 »

Всего. 205.326,465 р.

Въ годъ смерти императрицы, ассигнацiи были уже въ сильномъ упадкѣ, такъ какъ вынужденные, по политическимъ и военнымъ причинамъ и за невозможностью занять деньги за границею, выпуски оныхъ сильно влiяли на вексельный курсъ. Номинальная стоимость ассигнацiй понизилась на 30%, почему онѣ соотвѣтствовали 70 серебрянымъ копѣйкамъ, такъ что цѣнность всего ихъ количества въ обращенiи выражалась въ суммѣ 109.678,334 руб. Изъ общаго итога выпуска ассигнацiй употреблено на подкрѣпленiе собственно государственнаго казначейства ни въ какомъ случаѣ не болѣе 100 мил. руб., такъ что общiй долгъ, образовавшiйся вслѣдствiе военной политики императрицы, представлялъ собственно цифру 148.643,130 руб.

При помощи этой суммы, русское оружiе, какъ на сушѣ, такъ и на морѣ, покрылось славою и присоединило къ Россiи Крымскiй полуостровъ, сѣверный берегъ Чернаго моря, часть нынѣшняго Кавказскаго намѣстничества, многочисленныя польскiя провинцiи, въ томъ числѣ и искони русскiя земли, находившiяся подъ польскимъ владычествомъ и постоянно тяготѣвшiя къ родной Россiи, и наконецъ Курляндiю съ Семигалiею. При этомъ, постоянное военное положенiе Россiи, подрывающее обыкновенно государственный кредитъ, не помѣшало императрицѣ упрочить его, не смотря даже на постепенный упадокъ ассигнацiй. Прiобрѣтя сказанныя земли, императрица увеличила пространство Россiи на 12.800 кв. миль (при Петрѣ I это увеличенiе составляло 10.000 кв. миль) и значительно число населенiя, которое ей дало, съ своей стороны, возможность умножить и развить военную силу Россiи въ размѣрѣ потребности ея для тогдашнихъ политическихъ цѣлей, а также улучшить финансовое положенiе чрезъ умноженiе государственнаго дохода и вообще матерiальныхъ средствъ Имперiи.

Ежели мы обратимъ вниманiе на то, что, въ теченiе 34–лѣтняго царствованiя императрицы, почти не проходило года, въ которомъ бы не было войны или подготовленiй къ оной, то слѣдуетъ раздѣлить образовавшiйся при ней долгъ на число лѣтъ ея царствованiя, чтобы получить ежегодный военный и дипломатическiй расходъ, равняющiйся 4.371,856 рублямъ, слѣдовательно совершенно ничтожной суммѣ, въ сравненiи съ ежегоднымъ результатомъ ея политики.

Политическая сила страны зависитъ не столько отъ величины сухопутныхъ и морскихъ силъ, искуства владѣнiя оружiемъ и дипломатическихъ тонкостей, сколько отъ финансоваго положенiя страны и ея кредита, какъ оказывается изъ нашего бѣглаго обзора государственнаго долга. Когда финансовое положенiе страны шатко, когда она въ себѣ не имѣетъ внутреннихъ рессурсовъ, когда народъ бѣднѣетъ, въ странѣ обращаются, вмѣсто денегъ, исключительно денежные знаки; когда условiя кредита недоступны для частнаго серьознаго предпрiятiя и для поощренiя производительности, тогда военные силы и дипломатическiя сношенiя имѣютъ мало вѣсу.

Все это понимала вполнѣ Екатерина II и старалась потому упрочить благосостоянiе народа и финансовыя средства правительства. Поднявъ производительность страны и присоединивъ къ Россiи новые губернiи, она увеличила государственный доходъ съ 15.350,637 рублей до 66.459,406 руб. Такъ и вывозъ товаровъ изъ Россiи возросъ при ней съ 10.616,000 руб. до 67.670,000 руб., а привозъ съ 9.190,000 руб. до 41.870,000 руб., такъ что перевѣсъ вывоза составлялъ въ 1763 году 1,426,000 руб., а въ 1796 году 25.870,000 руб.

Воюя постоянно съ Турцiею и отнимая у нея земли, императрица при этомъ все–таки успѣла совершить, въ 1772 году, первый раздѣлъ Польши. Впрочемъ и до того времени имѣла она рѣшительное влiянiе на политику и участь Польши, такъ какъ она, два года по вступленiи на престолъ, могла писать своему посланнику въ Варшавѣ князю Репнину, изъ Царскаго Села, отъ 24 августа 1764 года, слѣдующее: «съ большимъ удовольствiемъ узнала я счастливое и единодушное избранiе новаго польскаго короля. Отвѣтъ ему на письмо, писанное имъ мнѣ тотчасъ по избранiи и присланное съ посломъ, будетъ при семъ приложенъ, чтобы вы передали его въ собственныя руки по адресу, независимо отъ вашей аудiенцiи. При семъ случаѣ вы объявите его польскому величеству что я даю ему 100,000 червонцевъ на обзаведенiе, пускай то будутъ ковры русскихъ фабрикъ для меблированiя его дворца”.

«Я утверждаю различныя обѣщанiя денегъ, данныхъ разнымъ лицамъ отъ покойнаго графа Кейзерлинга, упомянутыя вами въ вашемъ № 8 отъ ¹⁹/₃₀ сентября. Вы заплатите все акуратно, не исключая и мѣсячной выдачи королю 12,000 червонцевъ до окончанiя сейма, по случаю коронацiи. Мнѣ остается какъ можно болѣе рекомендовать вамъ дѣло диссидентовъ и границъ. Слава моя заинтересована и въ этомъ и въ другомъ, помните это, она въ рукахъ вашихъ, дѣйствуйте согласно приказанiямъ и инструкцiямъ, даннымъ вамъ въ рескриптахъ, нынѣ посылаемыхъ”.

«Относительно денежныхъ счетовъ слѣдуйте на будущее время методѣ покойнаго посла: не донося коллегiи, пишите мнѣ прямо. Вооруженiе и аммуницiя на 1,200 человѣкъ, о которыхъ король проситъ, будутъ готовы для отправленiя въ началѣ будущей весны; можете сказать объ этомъ его величеству отъ меня”.

Это письмо можно бы назвать предвѣстникомъ будущаго раздѣла Польши.

Мы ввели въ нашъ обзоръ государственнаго долга императрицу, въ видѣ дѣйствующаго лица, которымъ она по справедливости и была, принимая непосредственное участiе въ дѣлахъ нами разсмотрѣнныхъ. Она не довольствовалась подписыванiемъ подносимыхъ указовъ и наложенiемъ резолюцiи въ смыслѣ дѣлаемыхъ представленiй и докладовъ; напротивъ того, она сама руководила дѣлами, вникала въ ихъ сущность, имѣла свое по онымъ мнѣнiе и разрѣшала ихъ не иначе какъ по полному пониманiю ихъ и по зрѣлому обсужденiю.

Прiобрѣтенiе безпримѣрнаго кредита за границею зависѣло гораздо болѣе отъ личныхъ ея качествъ, чѣмъ отъ созданнаго ею твердаго финансоваго положенiя страны. Личность императрицы, даже въ денежныхъ дѣлахъ, лишенныхъ всякой чувствительности, увлекала всѣхъ имѣвшихъ съ нею, непосредственно или чрезъ другихъ, сношенiя. Она имѣла, такъ сказать, даръ очарованiя, ибо каждый кто имѣлъ счастiе ее лично знать, кто состоялъ съ нею въ корреспонденцiи и кто судилъ объ ней по монаршимъ ея дѣйствiямъ, увлекался какъ ея умомъ, ея зрѣлымъ сужденiемъ, такъ и прочими ея высокими качествами. Не будь внѣшняго кредита, вызваннаго ея личными качествами, не будь банкировъ Гопе, преданныхъ императрицѣ, желавшихъ способствовать ея славѣ и считавшихъ за честь и счастiе служить ей посредствомъ обширнаго ихъ кредита, — по всему вѣроятiю проведенiе политическихъ и военныхъ цѣлей Екатерины не осуществились бы съ такимъ неимовѣрнымъ успѣхомъ и въ такое относительно короткое время.

Какъ монархиня, отличавшаяся глубокимъ государственнымъ взглядомъ на дѣла, она умѣла поставить Россiю на высокую степень могущества и силы, дать ей административное и экономическое развитiе, улучшить значительно бытъ страны и упрочить благосостоянiе оной. Въ виду такихъ высокихъ качествъ Екатерины II, исторiя отнесется снисходительно къ ея женскимъ слабостямъ, которыя блѣднѣютъ предъ высокими свойствами императрицы.

Любя жизнь и ея удовольствiя, она никогда не пренебрегала серьозными и тяжкими дѣлами, возложенными на нее судьбою. Она владѣла также даромъ привязывать къ себѣ людей и выбирать изъ нихъ достойныхъ. Но если у кого изъ нихъ бралъ верхъ личный эгоизмъ и ставился выше интересовъ страны, то она такихъ лицъ удаляла отъ себя, какъ людей вредныхъ на государственной службѣ. Лица, назначенныя ея довѣрiемъ въ высшiя должности, должны были быть необходимо патрiотами. Предоставляя имъ отдѣльныя части управленiя и полную свободу полезныхъ административныхъ дѣйствiй, она однако никогда не давалась имъ въ руки, а напротивъ направляла ихъ сама на должный путь. Неясныхъ, сомнительныхъ и ложныхъ представленiй никто не дерзалъ ей дѣлать, ибо она сама была въ состоянiи судить о правильности дѣла, такъ что руководить ею было невозможно. Управлявшiе отдѣльными частями прибѣгали часто къ ея опытности и докладывали ей черновыя бумаги, для выслушанiя ея мнѣнiя и заготовленiя согласно съ онымъ всеподданнѣйшей записки. Также и письма Гопе докладывались ей въ подлинникѣ, она всегда сама ихъ читала и указывала въ какомъ смыслѣ на нихъ отвѣчать.

П. Шторхъ.

КРИТИКА И БИБЛIОГРАФIЯ.

Geschichte der deutschen Philosophie, v. Е. Zeller. 1873

(Исторiя нѣмецкой философiи, Э. Целлера. 1873).

(Окончанiе).

Когда потеряна идея философiи, тогда этa наука не выдѣляется изъ массы другихъ наукъ, сливается со всякими облacтями умственной дѣятельности. Но тогда она непремѣнно окажется излишнею наукою. Самое обыкновенное возраженiе противъ философiи, на которое справедливо ссылаются даже мало способные къ мышленiю люди, будетъ слѣдующее: частныя науки обнимаютъ собою всѣ предметы познанiя; зачѣмъ же еще нужна общая наука? Если философiя хочетъ говорить о душѣ, о познанiи, то на это есть психологiя; если о веществѣ, то на это есть физика и химiя; если о развитiи человѣчества, то на это есть исторiя, и т. д. Философiя имѣетъ притязанiе на какое–то главенство надъ науками; но науки повидимому не нуждаются ни въ какомъ руководствѣ; онѣ работаютъ и развиваются вполнѣ самостоятельно, и слѣдовательно философiя есть вещь излишняя.

Но бываютъ времена, когда идея философiи еще болѣе страдаетъ, когда она не отрицается, а извращается. Очень часто на философiю смотрятъ какъ на подчиненную науку, — именно считаютъ ея принадлежностiю самыя общiя научныя положенiя и думаютъ, что эти положенiя могутъ быть только выводомъ, результатомъ частныхъ наукъ. При такомъ пониманiи философiя не только лишается своего настоящаго мѣста, но и прямо становится на другое мѣсто, весьма низкое и на которомъ нѣтъ даже возможности для какихъ нибудь притязанiй

Вообще отношенiе философiи къ наукамъ есть существенная черта, когда вопросъ идетъ о состоянiи философiи. Конечно развитiе наукъ и развитiе философiи имѣютъ нѣкоторый общiй корень во внутренней жизни человѣчества; но научный духъ извѣстнаго времени ни въ чемъ не выражается такъ ясно и сильно, какъ въ философiи этого времени. Поэтому если философiя сильна, она неотразимо и плодотворно дѣйствуетъ на науки; слѣды ея влiянiя часто простираются на огромное протяженiе; такъ мы до сихъ поръ въ литературномъ и ученомъ языкѣ употребляемъ категорiи Декарта и Локка, и эти категоpiи составляютъ едва ли не большую часть понятiй, употребляемыхъ образованными людьми, когда они вздумаютъ пофилософствовать. Если же науки не хотятъ знать философiи, или даже враждуютъ противъ нея и сами заявляютъ право на рѣшенiе всякихъ вопросовъ, то это вѣрный признакъ упадка не только философiи, но и истинно–научнаго духа въ наукахъ. Отчeго зависятъ подобныя колебанiя? Не имѣютъ ли науки и философiя еще болѣе глубокой основы, движенiе которой составляетъ причину ихъ движенiй? Что свидѣтельствуетъ объ этомъ исторiя? На всѣ эти вопросы мы напрасно стали бы искать хоть намека въ книгѣ Целлера.

По обычаю однакоже онъ признаетъ, что прогрессъ идетъ впередъ твердо и неуклонно, и потому разсказываетъ всю исторiю такимъ тономъ, какъ будто она представляетъ рядъ какихъ–то успѣховъ, хотя и не видно точной связи между ними и того пути, по которому всѣ они движутся. Но въ концѣ книги онъ изображаетъ вынѣшнее положенiе дѣлъ, и тутъ, не смотря на всю уклончивость его отъ прямыхъ сужденiй, очень ясно видно, что прогрессъ ни къ чему не пришелъ. Современное положенiе дѣлъ разсказывается такъ:

«Быстрый полетъ естествознанiя въ послѣднiя десятилѣтiя, огромная масса добытыхъ имъ свѣденiй, блестящiя открытiя, къ которымъ оно пришло, были таковы, что вполнѣ могли дать ему въ общемъ мнѣнiи перевѣсъ надъ всѣми другими науками, и именно надъ философiею. По плодотворности своихъ прiемовъ, по твердости и пользѣ своихъ результатовъ оно тѣмъ болѣе отодвигало философiю на заднiй планъ, чѣмъ менѣе большинство имѣло ясныхъ понятiй объ ихъ взанмномъ отношенiи, чѣмъ исключительнѣе подъ философiею, когда ее приходилось сравнивать съ естествознанiемъ, разумѣлась обыкновенно шеллинговская или пожалуй гегелевская натурфилософiя, чѣмъ неизвѣстнѣе было большинству, какъ много само естествознанiе, обязано философiи сколько разныхъ метафизическихъ предположенiй и понятiй оно само употребляетъ, сколько у него съ другой стороны результатовъ составляющихъ лишь гипотезы, неимѣющiя полной научной достовѣрности; чѣмъ легче, наконецъ, былъ опускаемъ изъ виду вопросъ дѣйствительно ли и въ какой мѣрѣ собственныя задачи и предметы философiи допускаютъ естественно научный прiемъ обработки. Такимъ образомъ составилось подъ конецъ предубѣжденiе, что философiя въ наше время сыграла свою роль и ей ничего больше не остается, какъ вполнѣ распуститься въ физику и физiологiю. Самое рѣшительное выраженie этого мнѣнiя можетъ быть найдено въ матерiализмѣ, который былъ провозглашенъ и исповѣдуется, Молешоттомъ, Бюхнеромъ, К. Фохтомъ и многими другими, большею частiю физiологами и врачами, между тѣмъ какъ Кцольбе все больше и больше колебался въ этомъ исповѣданiи" (стр. 913).

Попробуемъ отдать себѣ отчетъ въ томъ, что здѣсь разсказывается. Какъ ни объясняетъ Целлеръ перевѣсъ естественныхъ наукъ надъ философiею, онъ очевидно не даетъ полнаго объясненiя. Какимъ образомъ философiя могла пострадать отъ того, что одна изъ отраслей знанiя сдѣлала большiе успѣхи? Какъ случилось, что физiологи и врачи смѣютъ возставать противъ философiи, тогда какъ (по словамъ Целлера) они сами не знаютъ противъ чего возстаютъ? Целлеръ очень справедливо не приписываетъ матерiализму никакого философскаго значенiя и видитъ источникъ его философской роли только въ невѣжествѣ тѣхъ, кто его исповѣдуетъ. Но какъ же случилось, что невѣжество взяло верхъ надъ знанiемъ? На эти вопросы нельзя иначе отвѣчать какъ признавъ, что причина всего явленiя не въ силѣ естественныхъ наукъ, а въ безсилiи философiи, и что естественныя науки въ этомъ случаѣ обнаруживаютъ въ cебѣ самихъ очевидный упадокъ научнаго духа, а не какое–нибудь блестящее его развитiе. Развѣ хорошо состоянiе той науки, которая выходитъ за свои предѣлы, не различаетъ своихъ основанiй, принимаетъ гипотезы за достовѣрные результаты? И дѣйствительно нынѣшнее движенiе естественныхъ наукъ по силѣ мысли далеко уступаетъ блестящей эпохѣ развитiя, которую онѣ пережили отъ конца прошлаго столѣтiя до сороковыхъ годовъ нынѣшняго.

Но Целлеръ, незыблемо вѣруя въ прогрессъ, далекъ отъ этихъ мыслей. Онъ не замѣчаетъ жалкаго состоянiя философiи, къ которому она пришла въ заключенiе своей исторiи, и думаетъ, что все идетъ прекрасно. Онъ продолжаетъ такъ:

«Этотъ новый матерiализмъ едва ли породилъ какую нибудь научную мысль, которой бы нельзя было найти уже у Дидерота и Гольбаха; однако же онъ не лишенъ вовсе значенiя. Ибо съ одной стороны въ немъ заключается настоятельное требованiе отъ философiи, чтобы она согласовала физiологическiе факты со своими предположенiями; а съ другой стороны въ немъ, хотя не прямо, выразилась потребность связать естествознанiе съ нѣкоторымъ болѣе всеобъемлющимъ мiровоззрѣнiемъ, т. е. съ философiею. Въ самое послѣднее время эта потребность, со стороны естественныхъ наукъ вообще, чувствуется повидимому въ большей мѣрѣ, чѣмъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Именно тотъ изъ нѣмецкихъ натуралистовъ, который больше другихъ соединяетъ въ себѣ стремленiе обозрѣвать природу въ цѣломъ и въ крупныхъ чертахъ съ многостороннимъ и основательнымъ изученiемъ частностей, Г. Гельмгольцъ, обязанъ своимъ выдающимся положенiемъ не въ малой мѣрѣ философскому духу своихъ изслѣдованiй; и дѣйствительно, исходя отъ физiологiи, онъ пришелъ къ изысканiямъ и выводамъ по теорiи познанiя, въ силу которыхъ онъ во многихъ случаяхъ соприкасается съ Кантомъ, и представилъ весьма цѣнный взносъ въ его теорiю познанiя. Физiологiя нашего времени вообще оказала значительныя услуги философiи, ближайшимъ образомъ психологiи, и обѣщаетъ оказать еще большiя; съ другой стороны физика находится въ тѣсномъ отношенiи съ метафизикою, и такое открытiе, какъ напримѣръ механическая теорiя теплоты, въ силу которой только и стало возможно точнѣе формулировать, научно обосновать и сдѣлать приложимымъ законъ сохраненiя силы, установленный уже Лейбницемъ, — такое открытiе едва–ли не столько же важно для метафизики, сколько для физики. Это значенiе естественныхъ наукъ не осталось непризнаннымъ и въ нашей философiи; въ послѣднiя 25 лѣтъ едва ли явилось сколько нибудь значительное сочиненiе въ области психологiи и метафизики, которое не старалось бы поставить себя въ правильное отношенiе къ этимъ наукамъ и употребить ихъ результаты для поправки и пополненiя своихъ положенiй. Эти стремленiя однакоже еще не привели ни къ какому коренному преобразованiю философской науки, ни къ какой новой общепризнанной системѣ; настоящее время напротивъ представляетъ такое расхожденiе научныхъ взглядовъ и столько ощупью дѣлаемыхъ попытокъ, что на основанiи историческаго разсмотрѣнiя невозможно опредѣлить, скоро ли и какимъ образомъ мы прiйдемъ снова къ какой нибудь философской системѣ, которая бы господствовала нѣкоторый, короткiй или долгiй перiодъ времени". (стр. 914).

Вотъ страница, которая останется памятникомъ великаго упадка философскихъ понятiй въ нынѣшней Германiи. Целлеръ придаетъ здѣсь естественнымъ наукамъ такой авторитетъ, такую силу, что онъ очевидно находится въ рабскомъ страхѣ передъ ними; иначе невозможно объяснить такого чрезвычайнаго превознесенiя ихъ. Гельмгольца онъ записываетъ въ философы; приписываетъ естественнымъ наукамъ большiя заслуги въ разсужденiи философiи, и даже ожидаетъ отъ нихъ новой системы. Все это совершенно невѣрно, не иметь никакого основанiя съ настоящей, съ философской точки зрѣнiя. Гельмгольцъ есть ученый удивительно остроумный и отлично работающiй, но, увы! безъ всякой оригинальности, безъ всякой способности къ новому взгляду. Это большой силачъ, но умѣющiй идти только по пробитымъ дорогамъ. Естественныя науки именно въ послѣднiя 25 лѣтъ и не оказали никакой услуги философiи, не разработали никакой методы, не пояснили ни одной мысли. Целлеръ ссылается на механическую теорiю теплоты. Вѣроятно онъ видитъ въ ней какую нибудь ужасную мудрость; но всякiй знающiй дѣло не долженъ ли признать за вопiющую несообразность мысль, что эта теорiя имѣетъ какую–нибудь важность для метафизики? Она есть не болѣе какъ распространенiе механическаго взгляда, то есть Декартовыхъ категорiй, на предметъ, на который ихъ и слѣдовало распространить. Отъ этого ничего не перемѣнилось не только въ метафизикѣ, а и въ физикѣ; научные прiемы и общiя основанiя остались тѣ–же.

Да и вообще, исторiя, которую разсказываетъ Целлеръ, невозможна по самой сущности дѣла. Философiя не можетъ подчиняться въ своемъ развитiи какой нибудь частной наукѣ. Ставить философiю на одну доску съ другими науками, воображать, что результаты ея и другихъ наукъ имѣютъ одинаковую природу и могутъ замѣнять и пополнять другъ друга, значитъ утратить всякую идею философiи, что безъ сомнѣнiя и случилось съ Целлеромъ. Но ему очевидно не можетъ прiйти и въ голову, что нынѣшнее время есть перiодъ упадка; послѣ недавнихъ побѣдъ, такая мысль по видимому невозможна ни для одного нѣмца. И вотъ онъ, не имѣя возможности отрицать, что теперь состоянiе философiи весьма сомнительно, оканчиваетъ однакоже свою книгу радостнымъ пророчествомъ.

«Однако, пишетъ онъ, изъ того хода, который до сихъ поръ имѣла философiя, можно хотя въ общихъ чертахъ заключить о направленiи, которое она приметъ въ ближайшемъ будущемъ".

«Нѣмецкая философiя отъ Лейбница до Гегеля, если брать ее въ цѣломъ, была идеализмом".

«Въ Гегелевскомъ апрiорическомъ построенiи мipозданiя этотъ идеализмъ достигъ своего систематическаго завершенiя... Когда же, на ряду съ упадкомъ философской производительности послѣ смерти Гегеля, стала происходить многостороннѣйшая и плодотворнѣйшая работа въ области опытныхъ наукъ и преимущественно естествознанiя, то этимъ ясно указывалось, что новая философiя должна вступить въ болѣе тѣсную связь съ этими науками, что она должна употребить въ свою пользу ихъ результаты и прiемы, и свой прежнiй слишкомъ исключительный идеализмъ пополнять здравымъ реализмомъ. Да и вся жизнь нашего народа, начиная съ двухъ третей нынѣшняго столѣтiя, вступила въ новый фазисъ, въ которомъ политическая и хозяйственная работа получила неожиданный объемъ, нашла себѣ новыя задачи и достигла результатовъ, о которыхъ прежде нельзя было и мечтать. Но, какъ въ этой области все дѣло въ томъ, чтобы Германiя изъ–за внѣшнихъ успѣховъ не забывала своихъ духовныхъ и нравственныхъ условiй, изъ–за новыхъ задачъ — своихъ прежнихъ идеаловъ, такъ точно и будущее нѣмецкой философiи прежде всего будетъ зависѣть отъ того, въ какой степени ей удастся сохранить одинаковую зоркость какъ для фактическаго свойства вещей, такъ и для глубже лежащей ихъ связи, какъ для субъективныхъ, такъ и для объективныхъ элементовъ представленiй, какъ для естественныхъ причинъ, такъ и для идеальныхъ основъ явленiй" (стр. 915 и 917).

Другими словами — въ настоящее время нѣмцы отказались отъ того идеализма, въ которомъ состояла ихъ философiя; они нынче увлечены естественными науками и своими неожиданными политическими успѣхами. Но Целлеръ не хочетъ видѣть здѣсь упадка философiи, а признаетъ тутъ новый шагъ къ ея дальнѣйшему и лучшему развитiю. Незаконный авторитетъ, который прiобрѣли естественныя науки, для него есть правильное явленiе, хорошiй прогрессъ; и политическiе успѣхи для него, какъ и для всякаго нынѣшняго нѣмца, составляютъ предметъ восторга. Поэтому онъ нимало не жалѣетъ о погибели той философiи, исторiю которой написалъ, нимало не замѣчаетъ, что умственная жизнь Германiи ослабѣла; ему кажется даже, что теперь дѣло идетъ лучше прежняго. Такiя мнѣнiя, какъ и вся его книга, доказываютъ только, что истинная идея философiи потеряна, та идея, безъ которой нельзя судить ни объ исторiи философiи, ни объ ея будущемъ^*).

Н. Страховъ.

Замѣтки по поводу одного отвѣта на всѣ вопросы. (Авг. «Вѣстн. Европы»).

Отвѣчая какъ бы между прочимъ и на мою статью, помѣщенную въ 28 № «Гражданина", «Вѣстн. Европы" высказываетъ удивительныя вещи:

«Оказывается, что Спасовичъ въ довершенiе всего злокозненно объявилъ ту церковь, къ которой онъ принадлежитъ самъ вмѣстѣ съ авторомъ обвинительной статьи, «младшею церковью изъ всѣхъ церквей".

«Редактору «Гражданина" и его доблестнымъ витязямъ слѣдовало бы къ ихъ обширнымъ познанiямъ присоединить еще одну подробность, извѣстную впрочемъ гимназисту 3–го класса, и именно, что всѣ мы принадлежимъ не просто восточной и православной церкви; но греко–россiйской церкви, которая считаетъ своему самостоятельному существованiю не 1873 года, а несравненно меньше. Вотъ почему Спасовичъ называетъ ее меньшею"...

Извините, живя чрезвычайно уединенно, я не зналъ, что греко–россiйская церковь отдѣлилась отъ православiя! Когдa это случилось? И даже это извѣстно гимназистамъ... Обидно, дѣйствительно это юродство съ моей стороны! Но развѣ измѣнился уже и символъ вѣры и вмѣсто святую, соборную и апостольскую церковь, въ символѣ вѣры читаются уже другiя слова?

Каѳолическо–восточная церковь читаетъ символъ вѣры безъ прибавки, которую допустила западная церковь. Вотъ объ чемъ у меня была рѣчь и въ статьѣ моей нѣтъ названiя греко–россiйской церкви, а употреблено выраженiе «православiе".

А что касается до названiя греко–россiйской церкви, то всякiй знаетъ, что это названiе позднѣйшее и притомъ не вполнѣ выражаетъ понятiе о восточномъ православiи; ибо собственно греко–россiйская церковь, точно также какъ церковь грузинская, молдавская, суть только эпархiи, такъ сказать, одной вселенской православной церкви, которая признаетъ только одного невидимаго главу Iисуса Христа. Замѣтьте. Нельзя этимъ этнографическимъ названiемъ выразить великую идею православiя. Это разъ, а во вторыхъ, позвольте васъ спросить чѣмъ, какими признаками отличаете вы изобрѣтенную вами какъ бы отдѣльную отъ православiя, не просто православную, а греко–россiйскую церковь отъ православной просто? Можетъ быть, вы, начитавшись европейскихъ книжонокъ о нашей церкви, воображаете, что она дѣйствительно представляетъ нѣчто отдѣльное? Знаю что западные писатели утверждаютъ, что pусскiй Царь есть глава церкви; но русскому стыдно не знать, что русскiе государи никогда не присвоивали себѣ этого права, что русскiй Царь, какъ старшiй сынъ церкви, помазанникъ Божiй, обязанъ охранять достоинство и миръ церкви, но что не только въ догматѣ, даже въ обрядѣ онъ не можетъ сдѣлать ни единой перемѣны?.. Знали ли вы это? Главенство церковное и администрацiю отличить умѣете?

Кто прочелъ мою статiю въ 28 № «Гражданина" за 1873 г., тотъ не скажетъ, что я смѣшалъ мнѣнiя Спасовича и Стронина. Пусть редакцiя укажетъ, гдѣ и что я смѣшалъ? Нелѣпѣе отвѣта редакцiи ничего нельзя придумать. Она поступила какъ школьникъ, застигнутый въ шалости — Фамилiи моей не назвала; и ибо одному изъ сотрудниковъ ея, Н. И. Костомарову, придется на страницахъ «Вѣстника" вести съ нами споръ о смерти царевича Димитрiя; надѣемся, что споръ будетъ серьозенъ и тогда трудно будетъ согласить серьозный споръ съ юродствующимъ писателемъ. Тотъ предстоящiй споръ самъ по себѣ; а этотъ самъ по себѣ и поэтому посмотримъ, чтó отвѣтитъ редакцiя.

Не думаю, чтобы «Гражданинъ" отдавалъ васъ подъ судъ исторiи и другихъ вѣдомствъ; а думаю только, что при литературныхъ отвѣтахъ не худо имѣть хоть каплю стыда. Передъ отвѣтомъ на мои вопросы прочтите въ 31 № «Недели" о стыдѣ.

Евгенiй Бѣловъ.

_______

УЧЕНОЕ СКОМОРОШЕСТВО.

(Миросозерцанiе, мысль, трудъ и женщина въ исторiи русскаго общества съ XVIII вѣка до сороковыхъ годовъ XIX и съ сороковыхъ годовъ до настоящаго времени А. Щапова. «Отечественныя Записки» за февраль, мартъ и iюль 1873 года.)

Первая книга г. Щапова о расколѣ въ концѣ XVII и эти, хотя и преувеличенныя, были отчасти заслужены; но къ сожалѣнiю тогдашняя критика не обратила вниманiя на существенный недостатокъ книги А. Щапова, который уже былъ замѣтенъ въ первомъ трудѣ его, — на отсутствiе строго–спокойнаго научнаго изложенiя и на значительное присутствiе тенденцiозности. Въ послѣдующихъ трудахъ Щапова эти недостатки достигли уже значительныхъ размеровъ и рѣшительно повредили научному характеру его сочиненiй. Усвоивъ же себѣ мнимо–научный, мнимо–естественно–историческiй методъ, особенно съ появленiя на свѣтъ теорiи рефлексовъ головнаго мозга г. Сѣченова, А. Щаповъ придалъ своимъ трудамъ по истинѣ комическiй оттѣнокъ. Съ помощiю же своего искусственнаго языка и своей дикой терминологiи, дикость которой удвоилась послѣ появленiя теорiи вышесказанныхъ рефлексовъ, онъ впалъ въ рѣшительное скоморошество. Это скоморошество можетъ ускользнуть отъ вниманiя только такихъ наивныхъ людей, которые въ каждомъ отступленiи отъ здраваго смысла видятъ несказанный либерализмъ и несказанную мудрость.

Въ статьяхъ своихъ, заглавiе которыхъ мы привели выше, А. Щаповъ еще ничего не сказалъ о женщинѣ съ XVIII в. До настоящаго времени; но по ходу его идей видно, что онъ поставитъ положенiе русской женщины въ исключительную зависимость отъ миросозерцанiя и развитiя естественныхъ наукъ въ русскомъ обществѣ. Во 1–хъ, миросозерцанiе хотя имѣетъ и большое влiянiе на положенiе женщины въ обществѣ; но оно въ такой же мѣрѣ имѣетъ влiянiе и на положенiе мужчины, т. е. цѣлаго общества; во 2–хъ, миросозерцанiе въ обширномъ смыслѣ никогда не вырабатывалось исключительно мужчинами. Думать иначе, значитъ не понимать человѣческаго сердца. Въ языческiй перiодъ, когда религiозные вѣрованiя формировались подъ влiянiемъ чувствъ страха, любви, горя, бѣды, участiе женщины въ развитiи религiозныхъ вѣрованiй, въ развитiи склада ихъ безъ сомнѣнiя повсюду было велико. Вспомните значенiе женщины у язычниковъ–германцевъ, вспомните кельтическихъ друидессъ. Влiянiе женщины въ христiанствѣ извѣстно всѣмъ. Поэтому странно выставлять женщину, какъ абстрактную какую–то идею, среди миросозерцанiя, мысли и труда, какъ нѣчто постороннее обществу. Миросозерцанiе, мысль, трудъ и женщина въ русскомъ обществѣ! Да развѣ женщина была когда нибудь не существеннымъ членомъ общества? Въ 3–хъ, развитiе общества и слѣдовательно положенiе женщины въ обществѣ не всегда зависѣло только отъ миросозерцанiя: такъ спартанки и аѳинянки воспитывались подъ влiянiемъ одинаковаго миросозерцанiя; но какъ различно было положенiе ихъ! А почему? Потому что спартанки были женщинами–гражданками. «Мы однѣ, говорили спартанскiя женщины, родимъ и воспитываемъ героевъ”, и потому и занимали онѣ первенствующее мѣсто. Не высоко было мiросозерцанiе римлянъ, но несмотря даже на суровый, относительно женщины, формальный законъ, высоко было положенiе римской матроны, какъ супруги, матери и гражданки. Мы видѣли женщину, всосавшую въ себя и Бокля и теорiю рефлексовъ головнаго мозга и пр. и пр., которая, по Щаповски, выйдетъ высокаго полёта относительно всякихъ мiросозерцанiй; но которая воспитывала въ нѣжно–любимымъ ею сынѣ крайнiй эгоизмъ и дѣлала это сама не понимая чтó дѣлаетъ; она хотѣла дать сыну современное воспитанiе. Зашла какъ то при ней рѣчь о «Наваринской битвѣ” и о героизмѣ нашихъ моряковъ, изъ которыхъ не одинъ, по высокому исполненiю своего долга, стоилъ римскихъ Коклесовъ и Сцеволовъ; что же наша барынька? Барынька, съ своими рефлексами головнаго мозга, ничего не поняла въ этихъ подвигахъ высокаго самоотверженiя и, гладя по головкѣ сынка, приговаривала: «ты не пойдешь, душенька, на войну”. Такiя женщины, со всѣми своими мнимо высокими мiросозерцанiями, никогда не займутъ высокаго мѣста въ обществѣ.

Мы хотя и укажемъ въ своемъ мѣстѣ на скоморошество г. Щапова, но будемъ говорить, по возможности, серьозно о его трудѣ; ибо серьозенъ предметъ, о которомъ онъ трактуетъ.

Несмотря на всѣ усилiя А. Щапова, зарядившись теорiей рефлексовъ г. Сѣченова, быть и казаться реалистомъ, онъ внесъ въ свой трудъ какую то физiологическую метафизику, и читая его статью, такъ и видишь хемницеровскаго метафизика, такъ и слышится: веревка — вервiе простое! Подобно всѣмъ метафизикамъ, ухватившись за одно понятiе, изъ ряда многихъ, участвовавшихъ въ развитiи мiросозерцанiя человѣка, онъ изъ него только и выводитъ свою историческую теорiю. Страхъ, безъ сомнѣнiя, игралъ важную роль въ образованiи языческихъ вѣрованiй, даже, пожалуй, на первый разъ и въ принятiи христiанской религiи; но единственно ли страхъ игралъ въ этомъ дѣлѣ исключительную роль? Не только въ антропоморфическихъ божествахъ, но и въ божествахъ, олицетворявшихъ силы и явленiя природы, язычникъ видѣлъ не одни предметы страха, но и предметы поклоненiя за добро... Въ самой противоположности божествъ добрыхъ и злыхъ видна работа мысли, усилiе понять источникъ физическихъ и нравственныхъ явленiй, то полезныхъ, то вредныхъ человѣку. Понiманiе было, разумѣется, дѣтское, но для образованiя его нужна была работа мысли; а подъ впечатлѣнiемъ одного страха мысль работать долго не можетъ. Первобытный человѣкъ искалъ причинъ явленiй, онъ слышалъ громъ, и не страхъ только, но и любопытство заставляли его сдѣлать себѣ вопросъ: «кто это гремитъ?" Примѣняя все къ себѣ, къ своимъ дѣйствiямъ, первобытный человѣкъ всегда спрашивалъ: «кто дѣлаетъ то или другоe?" Нужно было много пройдти времени, чтобы человѣкъ замѣнилъ вопросъ «кто?” вопросомъ «что?" Съ такимъ вопросомъ мысль человѣческая впервые приступила къ природѣ въ Грецiи и начиная съ Ѳалеса стали являться зародыши теорiи самообразованiя мipa, неудовлетворительность которыхъ первый постигъ Анаксагоръ, признавши разумъ правящей силой мipa. Мы сказали, что страхъ былъ одной изъ дѣйствующихъ силъ, участвовавшихъ въ созданiи миѳологическихъ божествъ. Точно также и въ жизни язычниковъ страхъ передъ таинственными силами природы игралъ важную роль; но нельзя и предположить, чтобы вся жизнь язычника проходила только подъ впечатлѣнiемъ этого страха... Кто знаетъ, что пословица: «громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится" — что эта пословица не есть видоизмѣненiе какой–либо языческой поговорки? По крайней мѣрѣ, намъ кажется, что наше предположенiе весьма вѣроятно. Но если бы она родилась и въ христiанскiй перiодъ, то несомнѣнно указываетъ на явленiе извѣстное всякому человѣку наблюдавшему и жившему «не внѣ мipa сего", на явленiе, что въ бѣдѣ прибѣгаетъ къ Богу и такой человѣкъ, который его забылъ... Явленiе, замѣченное въ христiанскомъ мipѣ, безъ сомнѣнiя еще чаще повторялось въ мipѣ языческомъ; вспомните, что въ бѣгахъ чаще всего и совершались человѣческiя жертвоприношенiя. Но кто же скажетъ, чтобы жизнь христiанскаго общества находилась или находится подъ исключительнымъ влiянiемъ страха?

А между тѣмъ А. Щаповъ сдѣлалъ страхъ источникомъ всѣхъ движенiй мысли не только въ перiодъ языческiй, но и въ перiодъ христiанскiй до Петра Великаго... У него выходить какая–то гамеопатическая философiя исторiи: въ гамеопатiи все основано на положенiи similia similibus curantur, такъ и у него въ исторiи страхъ страхомъ выгоняется...

Чтобы убѣдиться въ этомъ, стоитъ взглянуть только на оглавленiе первой главы его настоящаго труда, гдѣ между прочимъ значится:

«Первобытный фазисъ господства фетишическаго страха таинственныхъ силъ природы, до–петровскiй фазисъ господства моноѳеистическаго страха единой, невидимой силы божьей въ природѣ и влiянiе его на искорененiе первобытнаго фетишическаго страха таинственныхъ силъ природы: задатки удивленiя чудесамъ природы".

Конечно, отъ одного уже заглавiя читатель получитъ весьма достаточное количество задатковъ удивленiя. Какимъ же образомъ первобытный фетишическiй страхъ смѣнился моноѳеистическимъ страхомъ? Мы оставляемъ въ сторонѣ дикiй терминъ «фетишическiй страхъ", — дикiй потому, что всякому извѣстно различiе между фетишизмомъ и поклоненiемъ силамъ природы, и перейдемъ прямо къ превращенiю одного страха въ другой...

Г. Щаповъ говоритъ, что, для разъясненiя фетишическаго страха, нужно было отвлечь нервно–мозговую дѣятельность отъ впечатлѣнiй видимыхъ и осязаемыхъ предметовъ, возбуждавшихъ фетишическiй страхъ. Даже съ точки зрѣнiя г. Щапова слѣдовало бы сказать отвлечь отъ впечатлѣнiй исключительно только видимыхъ и осязаемыхъ предметовъ; ибо отвлечь нервно–мозговую дѣятельность вполнѣ отъ впечатлѣнiй видимыхъ и осязаемыхъ предметовъ невозможно; или еще лучше, слѣдовало бы сказать: подчинить эти впечатлѣнiя высшему, разумному началy. Но зачѣмъ же нужно было отвлечь нервно–мозговую дѣятельность отъ впечатлѣнiй видимыхъ и осязаемыхъ предметовъ? «Чтобы въ нервно–мозговой организацiи ихъ началась дѣятельность не одной способности усиливанiя рефлексовъ головнаго мозга (т. е. не одной способности порожденiя внезапныхъ, минутныхъ, такъ сказать, мыслей, зарождавшихся вслѣдствiе внѣшнихъ впечатлѣнiй); но и способности задерживанiя этихъ рефлексовъ, способности умственнаго самообладанiя, разсудочнаго размышленiя (т. е. способности логически, послѣдовательно связывать свои мысли)"... Чѣмъ же можно было прiобрѣсти эту способность? «Страхомъ единой, невидимой силы, всемогущей, всеустрашающей, господствующей надъ всѣми силами природы", говоритъ г. Щаповъ.

Вотъ тутъ–то оно въ полномъ блескѣ и проявляется ученое скоморошество.

Какимъ образомъ одинъ страхъ мѣшалъ развитiю способности задерживанiя рефлексовъ, а другой помогалъ? Если это такъ, то стало быть въ этомъ послѣднемъ страхѣ лежало нѣчто такое, что возбуждало мыслящую силу? Еслибы г. Щаповъ подумалъ поболѣе, то увидѣлъ бы, что на мыслящую силу дѣйствовалъ не страхъ единой, невидимой силы, а сама мысль объ этой единой, невидимой силѣ...

По теорiи рефлексовъ головнаго мозга оно точно выходитъ, что отдѣльныя мысли или усиливанiя рефлексовъ головнаго мозга зависятъ только отъ видимыхъ впечатлѣнiй; но какимъ образомъ этими же впечатлѣнiями порождается способность задерживанiя рефлексовъ головнаго мозга, т. е. способность приводить эти впечатлѣнiя во взаимную связь? Конечно, теорiя рефлексовъ головнаго мозга отвѣтитъ: привычкою думать? Впечатлѣнiя дѣйствуютъ и на животныхъ и животныя думаютъ, соединяютъ впечатлѣнiя, иначе нельзя объяснить почему собака, лошадь находятъ дорогу къ извѣстнымъ имъ мѣстамъ... Но впечатлѣнiя–то на нихъ дѣйствуютъ иначе, другiя эти впечатлѣнiя, болѣе ограниченныя... Никто не скажетъ, чтобы животное искало причины впечатлѣнiй, причины совершающагося кругомъ, а въ исканiи–то этой причины и обнаруживается разумъ человѣка. Откровенная религiя указала человѣку на причину всего существующаго и этого было довольно, чтобы придать мысли человѣческой новую силу.

И дитя и первобытный человѣкъ ищутъ причины совершающагося вокругъ ихъ, спрашиваютъ почему все это? И тотъ и другой, предоставленные самимъ себѣ, объясняютъ себѣ все по дѣтски; но объясняютъ. На какой бы ступени развитiя человѣкъ ни находился, безъ отвѣта на пытливые вопросы души своей онъ не остается. Напрасно и — скажемъ болѣе — высокомѣрно предполагать, что въ перiодъ, такъ называемаго г. Щаповымъ, фетишическаго страха человѣкъ уже и не могъ задерживать рефлексы головнаго мозга, т. е. не могъ мыслить. Но если бы у человѣка не работала мысль въ этотъ перiодъ, то не могло бы и рѣчи быть о смѣнѣ старыхъ убѣжденiй новыми, о смѣнѣ одной религiи другою: смѣна произошла отъ того, что объясненiя старыя, придуманныя человѣкомъ въ перiодъ его дѣтства, болѣе не удовлетворяли его уму... Можно–ли, не будучи скоморохомъ, предположить чтобы люди смѣнили одну религiю другою изъ желанiя замѣнить одинъ страхъ другимъ — пострашнѣе?

Христiанскiе проповѣдники, возбудивши мысль язычниковъ, жгли, рубили идоловъ, они гибли; но мысль, ими возбужденная оставалась, и сокрушенiе идоловъ, освобождая отъ страха къ языческимъ богамъ, возбуждало мысль объ ихъ несостоятельности, а вмѣстѣ съ тѣмъ и о несостоятельности тѣхъ объясненiй объ окружающихъ явленiяхъ, которыя составилъ себѣ человѣкъ. Мы не хотимъ этимъ сказать, чтобы старыя объясненiя совсѣмъ изгонялись изъ жизни, они еще долго жили и живутъ въ темныхъ массахъ народа, но видоизмѣненныя, поколебленныя и только исчезали совсѣмъ въ тѣхъ слояхъ общества, среди которыхъ непосредственно совершалось развитiе. Какъ одинъ страхъ не могъ возбудить мысли, такъ, поэтому, не могъ онъ и способствовать принятiю христiанства.

Преданiе говоритъ, что греческiй философъ окончательно убѣждаетъ Владимiра принять христiанство, развернувъ передъ нимъ картину страшнаго суда; но эта картина не могла бы подѣйствовать, еслибы не была уже взволнована мысль язычниковъ словами «боги ваши древо". Какъ искалъ человѣкъ всегда объясненiя причинъ существующаго и на сколько это исканiе содѣйствовало къ принятiю христiанства, указываетъ прекрасное преданiе о принятiи xpacтiанства кентскимъ королемъ. Разсуждалъ онъ, съ своими приближенными, о предложенiи миссiонеровъ принять христiанство. Въ комнату въ это время влетѣла птичка и улетѣла; король и говоритъ : «вотъ такъ и душа человѣческая. Мы знаемъ, что въ тѣлѣ человѣческомъ ей тепло и уютно; но откуда она въ него залетѣла и куда улетитъ, мы этого не знаемъ. Проповѣдники новой вѣры говорятъ, что ихъ вѣра даетъ отвѣты на эти вопросы и потому слѣдуетъ ихъ послушать".

Какъ мало г. Щаповъ доискивается смысла явленiй историческихъ, это видно на каждомъ шагу. «И богатыри, говоритъ онъ, строители (?!) первобытнаго мiра, представители фетишическаго мipоcозерцанiя, пали передъ этой невидимой силой божiей. Напрасно богатырь Алеша Поповичъ младъ дерзновенно говорилъ: «подaвaй намъ силу нездѣшнюю, мы и съ тою силою, витязи, справимся!''

Что же это такое? Какимъ образомъ представители фетишическаго мiросозерцанiя, слѣдовательно, казалось бы, наиболѣе проникнутые фетишическимъ страхомъ, какимъ образомъ они такъ смѣло и дерзко вызываютъ на бой фетишическую силу? Нѣтъ сомнѣнiя, что подъ словами: «силу нездѣшнюю" должно разумѣть силу боговъ языческихъ, здѣсь ясно видно языческое мiросозерцанiе. Въ томъ то и дѣло, что богатырь Алеша Поповичъ младъ, представитель силы, удали и ума, былъ для своего времени человѣкъ передовой, т. е. люди, типъ которыхъ выраженъ въ былинахъ въ лицѣ Алеши Поповича, — это люди переставшiе уже бояться нездѣшней силы, не вѣрившiе въ нее. Таковы же были и берсеркеры скандинавскiе, изъявлявшiе готовность вызвать на поединокъ и самыхъ боговъ... Сила физическая, отъ которой индо грузно было, эта сила пораждала самоувѣренность и гордость и въ умахъ ихъ... Алеши Поповичи и берсеркеры, вызывавши на бой нездѣшнюю силу, тѣмъ самымъ свидѣтельствовали, что они невысокаго о ней мнѣнiя, невысокаго мнѣнiя о своихъ богахъ. Дерзость мысли этихъ могучихъ людей предвѣщала паденiе языческихъ боговъ. Это фазисъ развитiя, предшествовавшiй христiанству. И въ этомъ фактѣ, видна работа мысли; поэтому г. Щаповъ, съ своимъ страхомъ, и не понимаетъ, почему богатыри пали передъ невидимой силой божiей. Кромѣ того богатыри и берсеркеры пали еще и передъ нравственною силою новаго ученiя о любви и согласiи. Вѣка феодализма мы справедливо называемъ вѣками раздоровъ, непрерывной борьбы; но сравнительно со временемъ, которое предшествовало введенiю христiанства, это были вѣка мирные. Время, предшествовавшее введенiю христiанства среди европейскихъ народовъ, было временемъ еще большаго раздора, чѣмъ эпоха феодализма; поэтому людямъ отрадно было, по крайней мѣрѣ, слушать объ ученiи любви и согласiя.

Разлада мысли въ самомъ язычествѣ, исконной пытливости ума человѣческаго г. Щаповъ какъ бы не видитъ, процессъ развитiя мысли у него происходитъ только страхомъ или посредствомъ страха: «Моноѳеистическое чувство страха единой, невидимой силы божiей, постепенно отвлекши умъ народный отъ первобытнаго фетишическаю страхa таинственныхъ силъ, предметовъ и явленiй природы къ умозрительной, теологической идеѣ единаго Творца и Вседержителя природы, мало по малу, незамѣтно прiучило его уже не только безъ всякаго страха Перуновъ, Стрибоговъ и Дажбоговъ смотрѣть на всѣ отдѣльные предметы и явленiя въ природѣ — на громъ, солнце, вѣтеръ, деревья, животныхъ и пр.; но и при внезапномъ созерцанiи новыхъ, необыкновенно поразительныхъ физическихъ явленiй и предметовъ, уже не страшиться ихъ, а только восторженно удивляться имъ, на первыхъ порахъ, какъ чуду дѣлъ божiихъ во вселенной".

Здѣсь г. Щаповъ, подъ влiянiемъ предвзятой мысли, выведенной à priori, впадаетъ въ противорѣчiя самъ съ собою; онъ чувствуетъ это и старается сгладить оное, но неудачно. За нѣсколько страницъ передъ выписанными нами строками, онъ самъ говоритъ , что люди «не падали уже теперь (по принятiи христiанства) на землю рефлективно, отъ страха передъ каждымъ предметомъ и явленiемъ природы, a трепеща единаго Бога, сосредоточивались на мысли о единомъ Богѣ и, на основанiи моноѳеитической идеи, размышляли о предметахъ и явленiяхъ природы, какъ о твари божiей".

То есть не одно только моноѳеистическое чувство страха, отвлекавшее умъ народный отъ первобытнаго фетишическаго страха, прiучало къ безбоязненному взгляду на природу; а сосредоточенiе мысли на единомъ Богѣ, и не удивляться только сталъ человѣкъ предметамъ и явленiямъ природы, какъ чуду рукъ Божiихъ, но и началъ размышлять о нихъ, на основанiи моноѳеистической идеи о Богѣ. Безъ этого размышленiя не могло быть никакого отвлеченiя отъ первобытнаго фетишическаго страха.

Но напрасно кто либо сталъ искать у г. Щапова строго–логической послѣдовательности мысли; этого необходимаго условiя всякаго умственнаго труда у него нѣтъ. — Всѣ усилiя отъ «задержанiя рефлексовъ головнаго мозга" ограничиваются у него только тѣмъ, чтобы проявленiя мысли подвести подъ рубрики страха того или другаго сорта или удивленiя. Поэтому то ему и понадобилось удивленiе.

Ибо какъ бы смѣлъ онъ иначе поступить, когда Сѣченовъ сказалъ, что удивленiе родня страху, а Льюисъ, что удивленiе предшествуетъ знанiю? Всѣ усилiя Щапова направлены къ тому только, чтобы подтвердить положенiя своихъ наставниковъ. Мысль Щапова, не смотря на кажущiйся орлиный полетъ ея, весьма робка и орлиный полетъ оной кажется таковымъ только издали, вблизи же это ничто иное, какъ толченiе воды въ ступѣ, присутствовать при которомъ весьма скучно...

Но вышеприведеннаго противорѣчiя оказывается недостаточно, далѣе у г. Щапова выходитъ, что передъ Петромъ только русскiй человѣкъ началъ удивляться предметамъ и явленiямъ природы, какъ чуду дѣлъ божiихъ во вселенной и основываетъ это мнѣнiе на томъ только, что въ XVII в. явилась книга Арсенiя Сатановскаго, въ заглавiи которой есть слово: удивительный! Для г. Щапова этого довольно! Сѣченовъ и Льюисъ оправданы! Ему нѣтъ дѣла до того, что и въ Европѣ съ XVI вѣка началось изученiе природы и что въ ХVII в., черезъ Польшу и Кiевъ, стали долетать и къ намъ отголоски новаго умственнаго движенiя въ Европѣ.

Но какъ страхъ страхомъ изгоняется, такъ и удивленiе изгоняется удивленiемъ — similia similibus curantur! За удивленiемъ предметамъ и явленiямъ природы, какъ чуду дѣлъ божiихъ во вселенной, послѣдовало удивленiе чудесамъ натуры! Послѣднее наступило тотчасъ же какъ Петръ Великiй отослалъ Мессершмидта въ Сибирь «для изысканiя и провѣдыванiя всякихъ раритетовъ и курiозитетовъ". «Тогда въ умахъ русскихъ, вмѣсто страха таинственныхъ силъ природы, мало по малу (?) возбудилось уже восторженное удивленiе чудесамъ натуры". Да вѣдь уже страхъ таинственныхъ силъ природы исчезъ вслѣдствiе отвлеченiя умовъ народныхъ моноѳеистическимъ страхомъ? Зачѣмъ же для этого было посылать вышеназваннаго ученаго въ Сибирь? — Г. Щаповъ забылъ уже и объ отвлеченiи народныхъ умовъ отъ страха фетишическаго таинственныхъ силъ природы страхомъ моноѳеистическимъ, забылъ, что люди давно уже перестали «рефлективно падать на землю отъ страха передъ каждымъ предметомъ и явленiемъ природы и давно уже размышляли о нихъ, на основанiи моноѳеистической идеи единаго Бога... Все забылъ и въ наше время, которое тщится быть реальнымъ, поражаетъ читателей изумленiемъ какого и не чувствовали предки наши, освободившись отъ страха передъ Перуномъ... Читайте: «Такъ, послѣ первобытнаго страха грома, какъ Перуна, Ломоносовъ впервые призывалъ умы русскiе къ смѣлому испытанiю такой таинственной силы природы, какъ электрическая сила... и впервые объяснялъ физическое происхожденiе грома"! Перунъ и Ломоносовъ!

Такое сопоставленiе въ юмористическомъ разсказѣ было бы забавно, но въ серьозномъ ученомъ трактатѣ такое скоморошество, безсознательное притомъ, ставитъ въ недоумѣнiе... Можетъ быть мы не знаемъ какого либо произведенiя Щедрина и г. Щаповъ пренаивно позаимствовался оттуда такимъ сопоставленiемъ? Вѣрно такъ, и Щедрину онъ подчинился столь же слѣпо, сколько Сѣченову и Льюису; ибо даже приведенные имъ самимъ стихи Ломоносова не вразумляютъ его. Въ стихахъ Ломоносовъ убѣждаетъ, что нѣтъ грѣха въ объясненiи грома:

Дабы истолковать, что молнiя и громъ,

Такiя мысли всѣ считаетъ онъ грѣхомъ.

Слѣдовательно между первобытнымъ страхомъ Пeруна и Ломоносовымъ есть нѣчто другое; это другое — ложная боязнь грѣха изслѣдовать природу... Эта ложная боязнь — продуктъ вѣковаго невѣжества въ дѣлѣ изученiя природы, вслѣдствiе котораго родилось мнѣнiе, что изслѣдованiе законовъ природы противно и опасно христiанству, вслѣдствiе котораго на Западѣ запрещалось ученiе Коперника, а Галилей едва избѣжалъ костра; ибо только въ недавнее время поняли, что христiанство есть откровенiе истинъ нравственныхъ а не физическихъ законовъ и что оно никогда не накладывало цѣпей на умъ человѣческiй, подобно магометанству... Это мнѣнiе принято нынѣ даже католическими учеными, всегда осторожными и осмотрительными... Но во время Ломоносова и въ Европѣ еще не освободились совсѣмъ отъ влiянiя средне–вѣковыхъ понятiй... Къ чему же тутъ Перунъ?

Господину же Щапову довольно найти гдѣ нибудь слова страхъ или удивленiе, чтобы прiурочить ихъ по своему. Находитъ онъ въ «Зрителѣ дѣлъ божiихъ во вселенной" слова автора, который говоритъ, что съ удивленiемъ разсматриваетъ дѣйствiя огня и особенно быстрое его распространенiе, и немедленно снабжаетъ свою находку замѣчанiемъ такого рода: «точно также, послѣ первобытнаго фетишическаго страха огня, какъ бога Сворожича и послѣ допетровскихъ суевѣрно–боязливыхъ примѣтъ относительно его, въ умахъ русскихъ впервые возбудилось восторженное чувство удивленiя къ огню, какъ чудесной силѣ природы"!

Точно такой же прiемъ употребляетъ онъ и при разборѣ воззрѣнiй на человѣческую природу въ различныя эпохи:

«Въ то время, говоритъ г. Щаповъ, когда въ нервныхъ клѣткахъ мозга еще возможна была идея антропофагiи или человѣческихъ жертвоприношенiй, естественно, немыслимы были еще никакiе зачатки высшихъ чувствъ человѣчества".

Естественно, какiе зачатки внешнихъ чувствъ при антропофагiи! Но замѣтьте это безпорядочное смѣшенiе идей: антропофагiя или человѣческiя жертвоприношенiя! Это вѣдь не все равно; финикiяне, карѳагеняне приносили въ жертву богамъ людей; но они не были, сколько извѣстно, антропофагами. Римляне даже во время второй пунической войны прибѣгли къ человѣческимъ жертвоприношенiямъ, римляне, которые прежде требовали отъ карѳагенянъ прекращенiя человѣческихъ жертвъ. Но вѣдь нельзя сказать и про карѳагенянъ и про римлянъ, что они лишены были даже зачатковъ высшихъ чувствъ: чувство самопожертвованiя за благо общее, въ которомъ не было недостатка у древнихъ римлянъ, конечно принадлежитъ уже къ разряду высокихъ или высшихъ чувствъ чедовѣческой природы. Отвергать присутствiе хотя нѣкоторыхъ изъ высшихъ чувствъ, на основанiи напр. суровыхъ взглядовъ на рабство и жестокаго обращенiя ихъ съ рабами еще нельзя: ибо рабство обнимало, по крайней мѣрѣ до пуническихъ войнъ, далеко еще не всю жизнь древняго римлянина.

Присоедините къ такой парадоксальности безпорядочность изложенiя и тогда поймете, какая путаница господствуетъ у г. Щапова. Приведя отрывокъ изъ слова святыхъ отецъ о постѣ, въ которомъ говорится, что въ нашемъ тѣлѣ огонь, холодъ, глисты, черви, и все это лежитъ недвигомо, бояся Бога, г. Щаповъ продолжаетъ: «Вслѣдствiе такого представленiя, на человѣческое тѣло смотрѣли съ богобоязненно–аскетической точки зрѣнiя и боялись разсматриванiя человѣческихъ скелетовъ и труповъ. Далѣе, послѣ первобытныхъ антропофагическихъ и человѣко–боязненныхъ воззрѣнiй, моноѳеистическое чувство страха Божiя впервые внушало богобоязненно–человѣколюбивый взглядъ на человѣческую природу". Какая связь между аскетическимъ воззрѣнiемъ на человѣческое тѣло и богобоязненно–человѣколюбивымъ взглядомъ на человѣческую природу? Какая связь между двумя приведенными нами перiодами рѣчи? Таково у него изложенiе вездѣ.

Нельзя разумѣется такому писателю представить требованiе, почему, говоря объ аскетическихъ взглядахъ въ древней Руси, внесенныхъ въ жизнь, почему онъ не показалъ какой вредъ они принесли и самой церкви, не указалъ влiянiя ихъ, весьма печальнаго на общественную нравственность и не заикнулся почему эти аскетическiе взгляды взяли перевѣсъ надъ живыми, житейскими поученiями, въ родѣ поученiй Луки Жидяты?

Вмѣсто такихъ существенныхъ, реальныхъ историческихъ вопросовъ, онъ сожалѣетъ, что «идея правды и справедливости имѣла въ умахъ народныхъ крайне ограниченный смыслъ и проистекала еще не изъ внутренней психической ассоцiацiи идей о свойствѣ дѣлъ существенно добрыхъ и существенно злыхъ; а изъ побужденiя страха Божiя или страха княжескаго"!!!

И это не скоморошество!?

Не говоря о томъ, что позволительно весьма сомнѣваться, чтобы одной внутренней психической aссоцiацiи идей о свойствѣ дѣлъ добрыхъ и злыхъ когда либо достаточно будетъ для внушенiя людямъ идей правды и добра, не говоря о томъ, что такъ называемые крайнiе утописты чувствовали недостаточность такой ограды отъ зла и придумывали такоe устройство человѣческаго общества, гдѣ бы человѣку невыгодно было сдѣлать зла; не говоря обо всемъ этомъ, какъ господинъ Щаповъ, съ своей точки зрѣнiя, не задалъ себѣ вопроса: да гдѣ же нынѣ, среди странъ, признаваемыхъ имъ, конечно, за передовыя, гдѣ же нынѣ такая цѣлая страна, въ которой бы идея добра и правды проистекала исключительно изъ внутренней психической ассоцiацiи идей? Не дико ли прилагать подобное требованiе къ допетровской Руси? не дико ли, спрашиваемъ мы, даже съ точки зрѣнiя Щапова?

Разбирая строй общества, онъ всѣ историческiя явленiя, всѣ фазисы общественнаго строя выводитъ исключительно изъ чувства страха!

«Первобытный общественный строй проистекалъ изъ побужденiй страха таинственныхъ силъ внѣшней природы и антропофагически–человѣкобоязненнаго умонастроенiя". «Фетишическiй страхъ рода и рожаницы санкцiонировалъ родовой складъ первобытной общины"! А что такое Родъ? Вѣроятнѣе всего, что этимъ именемъ обозначалось родовое божество, родоначальникъ обоготворенный, вѣроятно Родъ означалъ тоже, что и домовой; изъ этого и выйдетъ, что не Родъ, т. е. домовой, санкцiонировалъ родовой складъ первобытной общины, а изъ родоваго склада первобытной общины возникло обожанie Рода. Г. Щаповъ кажется и не подозрѣваетъ сложнаго процесса взаимнодѣйствiя силъ, которыя создавали человѣческое общество?

Въ удѣльныхъ усобицахъ, по смерти Ярослава, онъ видитъ возобновленiе древней, до–рюриковской борьбы физической силы старѣйшихъ или сильнѣйшихъ князей съ младшими или менѣе сильными! Не возникало въ обществѣ никакихъ новыхъ началъ; никакихъ новыхъ усложненiй въ строѣ общественномъ какъ бы не бывало съ 862 по 1054 годъ! — Какъ обходится онъ съ историческими фактами и цитатами, мы приведемъ нѣсколько примѣровъ:

«Страшась сильныхъ мужей, бояръ, общины поневолѣ закладывались за сильнѣйшихъ князей и за нихъ только и стояли, а не за бояръ и въ томъ только случаѣ, если князья избавляли ихъ отъ злыхъ бояръ. Горожане говорили князю на вѣчѣ: «выдай злыхъ бояръ, за нихъ мы не будемъ стоять, а за тебя станемъ биться; если же не выдашь ихъ, то отворимъ городскiя ворота и тогда промышляй о себѣ". Но при какихъ обстоятельствахъ и по какому поводу граждане говорили вышеприведенныя слова, объ этомъ г. Щаповъ не сообщаетъ. Мы напомнимъ читателю общеизвѣстный фактъ объ ослѣпленiи Василка, въ 1097 г., Святополкомъ Изяславичемъ. Ослѣпленiе совершено было Давидомъ Игоревичемъ и допущено Святополкомъ Изяславичемъ по его же внушенiю. Василко, освободившись изъ плѣна, вмѣстѣ съ братомъ своимъ Володаремъ осадилъ Давида Игоревича во Владимiрѣ на Волыни. Василко и Володарь послали сказать гражданамъ, что они пришли не на нихъ, но «на вороги своя, на Туряка и на Лазаря и на Василя, ти бо суть намолвили Давида и тѣхъ есть послушалъ Давидъ и сотворилъ все зло, аще хощете за сихъ битися, да се мы готовы, аще ли, то выдайте враги наша". И такъ князья потребовали выдачи Туряка, Лазаря и Василя, налгавшихъ на князя Василко князю Давиду Игоревичу; гдѣ же тутъ страхъ сильныхъ мужей, изъ–за которыхъ общины закладывались за сильныхъ князей?" На вышеприведенное требованiе князей Василко и Володаря, граждане и отвѣчали словами, вышеприведенными г. Щаповымъ и которыя въ Ипатьевской лѣтописи передаются такъ: «выдай мужи сiя, мы не бьемся за сихъ, а за тя можемъ ся бити, а за сихъ не бьемся, аще–ли, то отворимъ ворота городу, а самъ промышляй о себѣ". (Ип. Л. стр. 175, изд. А. К. 1871 г.).

Граждане такимъ образомъ отказались биться за клеветниковъ, за наушниковъ, возбудившихъ усобицу княжескую и для поясненiя этого факта нужно еще припомнить, что дружинники, при свободномъ переѣздѣ отъ одного князя къ другому, часто возбуждали усобицы. Отъѣзжая отъ князя по ссорѣ, они къ другому прiѣзжали съ навѣтами противъ того, котораго оставили. Все это придаетъ словамъ, приведеннымъ г. Щаповымъ, совсѣмъ другое значенiе. Лѣтописецъ видитъ въ этомъ дѣлѣ только личную месть князей.

Въ до–петровской Руси г. Щаповъ открываетъ ѳеократическую державу! Iоанны III и IV ѳеократы! Московское же государство возникло только для того, чтобы обуздать первобытное господство грубой физической силы и животно–эгоистическихъ наклонностей! Что же касается до ѳеократiи въ древней Руси, то г. Щаповъ доказываетъ оную слѣдующими доводами:

«Алексей Михайловичъ наказывалъ посламъ, отправлявшимся въ Литву: «Милость Божiя да умножится съ вами; если невозможно удержать Полоцкъ и Динабургъ, то буди воля Божiя и Пресвятыя Богородицы, сдѣлается это по волѣ Божiей, и не отъ васъ" и пр. Такую ѳеократiю можно отыскать во всѣхъ христiанскихъ государствахъ, даже и до сегодня. Къ ѳеократiи нужно еще прибавить и то, что онъ открылъ въ древней Руси гегемонiю духовенства и особенно монашества. Любопытно было бы знать: была эта гегемонiя сильнѣе или слабѣе католической гегемонiи? Кто былъ представителемъ этой гегемонiи: митрополитъ Филиппъ, погибшiй при Грозномъ, вслѣдствiе того, что не хотѣлъ оставить права своего печаловаться за виновныхъ? или патрiархъ Никонъ, потерявшiй мѣсто свое, не столько вслѣдствiе дѣйствительно опаснаго противодѣйствiя царской власти, сколько вслѣдствiе своего упрямства? Это ли наши Григорiй VII и Инокентiй III?? И здѣсь, гоняясь за громкими словами, г. Щаповъ смѣшиваетъ различныя проявленiя общественной жизни: — преобладанiе умственное духовенства, вслѣдствiе почти совершенной безграмотности прочихъ сословiй, — еще далеко не гегемонiя.

Увлеченiя своими теорiями и современными вопросами доходятъ до смѣшнаго; въ стихѣ Пушкина:

«Учусь удерживать вниманье долгихъ думъ»!..

онъ видитъ одно изъ доказательствъ, что въ пушкинское время начали думать или, по его терминологiи, задерживать рефлексы головнаго мозга. Увлекшись вѣроятно жаркимъ споромъ реализма и классицизма, замолкшаго, — надолго ли, не знаемъ — въ наше время, онъ усиливаетъ зваченiе словъ, приводимыхъ имъ изъ Сумарокова. Говоритъ, напр., что Сумароковъ, для развитiя въ людяхъ высшихъ добродѣтельныхъ человѣческихъ чувствъ и стремленiй, требовалъ именно просвѣщенiя физико–математическаго.

Вотъ слова Сумарокова.

«Казалось бы, говоритъ Сумароковъ, что физическое и математическое разсужденiе для добродѣтели было ненужно; да и многiе физисты и математисты честности и не знаютъ; однако тогда основанiя физическихъ и математическихъ наукъ иначе и не употребляются, какъ только къ профессiямъ сихъ физистовъ и математистовъ. Сiи двѣ обширныя науки, физика и математика, и съ ними логика, суть орудiя къ изысканiю истины; а добродѣтель безъ снискaнiя истины ни вкорениться, ни утвердиться не можетъ. Словесныя же науки, имущiя основанiя на логикѣ, нужнѣе еще и физики и математики къ прiобрѣтенiю добродѣтели".

Изъ этихъ словъ читатель видитъ, чего требуетъ Сумароковъ. Требованiя его весьма разумны; онъ требуетъ соединенiя образованiя физико–математическаго съ словеснымъ, основаннымъ на логикѣ, отдавая предпочтенiе послѣднему, т. е. словесному, основанному на логикѣ. Другое дѣло, кáкъ широко понималъ Сумароковъ словесное образованiе; мы этого не знаемъ.

Рецептъ составленiя такого рода трудовъ, какъ трудъ г. Щапова, не труденъ. Составъ рубрики: страхъ, трудъ, мысль; можно прибавить ad libitum жадность, сладострастie, вдастолюбiе и вписывай въ каждую рубрику цитаты, въ которыхъ были бы означенныя слова. Затѣмъ разсортируй по вѣкамъ и подноси читателю. Въ большомъ количествѣ употреблять отъ безсонницы, въ маломъ для возбужденiя веселости.

Языкъ г. Щапова, испещренный замысловатою фразеологiею, съ крайне длинными перiодами, составляетъ его неотъемлемую собственность. Мы ничего не хотимъ сказать противъ перiодической рѣчи въ русскомъ языкѣ, она въ ученыхъ изслѣдованiяхъ необходима и коротенькiя предложенiя, дѣлая по видимому рѣчь яснѣе, не всегда даютъ возможность выразить мысль вполнѣ. Выраженiе какой–либо идеи, разбитое на маленькiе предложенiя, теряетъ много въ основательности и глубинѣ. Языкъ повѣстей и романовъ, достигшiй до такой высоты подъ перомъ нашихъ великихъ писателей Пушкина, Лермонтова, Тургенева, не всегда пригоденъ для научнаго изложенiя. Сложная, развѣтвленная мысль требуетъ перiода и хотя онъ въ нашемъ языкѣ заброшенъ и потому невыработанъ; но все же можно и должно не писать такими перiодами, которымъ удивился бы самъ Третьяковскiй.

«Въ слѣдующiй за тѣмъ фазисъ, когда христiанская проповѣдь страха Божiя и образъ страшнаго суда произвели на нервную систему нашихъ предковъ сильное возбудительное впечатлѣнiе, — моноѳеистическое чувство страха единой невидимой силы Божiей въ природѣ, отвлекая умы отъ фетишически–боязливаго, пассивно–сенсуальнаго созерцанiя предметовъ природы къ умозрительному богомыслiю, и удерживая ихъ нервно–мозговую способность усиливанiя рефлексовъ головнаго мозга отъ первобытнаго, неудержимо–рефлективнаго проявленiя фетишическаго страха въ усиленныхъ мышечныхъ движенiяхъ, такимъ образомъ естественно развивало въ нихъ нервно–мозговую способность задерживанiя рефлексовъ головнаго мозга, впервые сосредоточивало умы въ отвлеченной самодѣятельности мысли въ сферѣ умозрительнаго богомыслiя"!

О мiросозерцанiи самого г. Щапова мы не находимъ нужнымъ распространяться. Философiю исторiи его можно выразить въ нѣсколькихъ словахъ: всѣ люди были глупы въ большей или меньшей степени до появленiя теорiи рефлексовъ головнаго мозга, а теперь стали умны!

Евгенiй Бѣловъ.

ИЗ ВОСТОЧНОЙ РОССIИ^*).

(Еще нѣсколько словъ о переселенiи крестьянъ).

Настоящее наше письмо будетъ какъ бы продолженiемъ нашего письма изъ Самарской губернiи, напечатаннаго въ 25 № «Гражданина”, за прошлый годъ. Если читатели помнятъ, въ прошломъ письмѣ я, описывая переходъ временно–обязанныхъ крестьянъ въ мѣщане, доказывалъ всѣ неудобства этихъ переселенiй, и тѣ невыгоды, какiя неминуемо должны произойти отъ такихъ переселенiй какъ для крестьянъ, такъ и для помѣщиковъ.

Въ той же статьѣ я высказалъ мысль что вмѣсто перехода крестьянъ въ мѣщане было бы лучше переселяться имъ на богатыя башкирскiя земли Уфимской губернiи.

Въ настоящемъ письмѣ я приведу расчетъ и всѣ выгоды этой мѣры. Быть можетъ земство или частные капиталисты, найдя такое заявленiе выгоднымъ, рѣшатся взяться за это дѣло. Нѣтъ сомнѣнiя что подобная мѣра способствовала бы выходному положенiю крестьянъ, приписывающихся въ мѣщане, и вмѣстѣ съ тѣмъ заселялись бы богатыя, но не приносящiя никому пользы, башкирскiя земли Уфимской губернiи.

Именно съ этой цѣлью я написалъ настоящую корреспонденцiю, въ полной увѣренности что напечатанiе ея можетъ заронить полезную мысль въ имѣющемъ въ настоящемъ году возникнуть земствѣ Уфимской губернiи, а также и навести на эту мысль предпрiимчивыхъ капиталистовъ, которые, быть можетъ найдутъ выгоду употребить на подобное дѣло свои капиталы.

Въ настоящее время въ Уфимской губернiи можно купить башкирскiя земли отъ 3 до 4 руб. Возьмемъ среднюю цифру этой стоимости и предположимъ что земство или частный капиталистъ купитъ въ Уфимской губернiи землю по 3 руб. 50 к. за десятину и еще израсходуетъ на купчую и коммиссiю по 50 коп. на десятину, такъ что земля будетъ стоить ему по 4 руб. Продать эту землю переселившимся крестьянамъ, — т. е., конечно, цѣлому обществу, за круговою другъ за друга порукой за туже цѣну съ разсрочкою платежа, но съ приплатою по 10 проц. съ рубля затраченнаго капитала по закладной, — конечно выгодно и нисколько ни рискованно для земства или частнаго капиталиста. Крестьянскiй надѣлъ при такихъ условiяхъ, конечно, не долженъ быть менѣе 10 десятинъ на душу. Затраченнаго капитала на душевой надѣлъ будетъ по 40 руб. При такомъ расчетѣ за 10 десятинъ крестьянинъ обязывается оплачивать продавцу по 5 руб. сереб. съ душеваго надѣла, или по 50 коп. за десятину въ годъ, платя тутъ проценты и капиталы. Конечно это выгодно для крестьянина: ему при пользованiи 10–ти десятиннымъ надѣломъ, придется платить гораздо меньше чемъ онъ платилъ бы, перейдя на выкупъ, и даже меньше чѣмъ ему пришлось бы платить при переходѣ въ государственные крестьяне, въ деревню гдѣ земельный надѣлъ простирается до 10 десят. на душу.

Капиталистъ же или земство, вложивъ свои капиталы въ вѣрныя руки за 10 проц., будетъ также не въ убыткѣ, а въ чистомъ барышѣ. Но приведемъ подробный расчетъ. При подобной покупкѣ на каждомъ крестьянинѣ будетъ числиться долгу 40 руб. Въ уплату этого долга и процентовъ онъ уплачиваетъ до окончательнаго расчета каждый годъ по 5 руб. сер. за душевой надѣлъ.

Предупреждаемъ что въ приводимомъ нами расчетѣ дроби меньше ¹/₂ копѣйки отбрасывались, а дроби въ пол–копѣйки и болѣе брались за копѣйку.

Въ первый годъ крестьянинъ уплатитъ 5 руб. въ то число:
4 р. — к. проц. 1 р. — к. капиталу

2 годъ 3 » 90 « « 1 » 10 » «

3 « 3 » 79 « « 1 » 21 » «

4 « 3 » 67 « « 1 » 33 » «

5 « 3 » 53 « « 1 » 47 » «

6 « 3 » 39 « « 1 » 61 » «

7 « 3 « 23 « « 1 » 77 » «

8 « 3 » 5 « « 1 » 95 » «

9 « 2 » 86 « « 2 » 14 » «

10 « 2 » 64 « « 2 » 36 » «

11 « 2 » 40 « « 2 » 60 » «

12 « 2 » 15 « « 2 » 85 » «

13 « 1 » 86 « « 3 » 14 » «

14 « 1 » 55 « « 3 » 45 » «

15 « 1 » 20 « « 3 » 80 » «

16 « – « 82 « « 4 » 18 » «

17 « – « 40 « « 4 » 60 » «

Итого въ 17 лѣтъ переселенецъ выплатитъ 44 р. 44 к. процентовъ и погаситъ весь долгъ.

Прочтя настоящiя расчетъ, не трудно убѣдиться что подобное предпрiятiе будетъ выгодно какъ для капиталистовъ, такъ и для крестьянъ, не говоря уже о томъ, что этимъ дѣломъ земство, или частные капиталисты, давшiе ссуду крестьянамъ, пренесутъ громадную пользу государству, и, надѣля дѣятельныхъ хлѣбопашцевъ землею, вывѣдутъ въ тоже время изъ вѣковаго застоя прелестную дѣвственную страну, которая въ продолженiе многихъ вѣковъ ждетъ плуга и рабочихъ рукъ, чтобы дать обильную жатву.

Всѣ невыгоды перечисленiя крестьянъ въ мѣщане были уже высказаны въ упомянутой выше статьѣ и я не буду повторять всѣхъ невыгодъ подобнаго переселенiя; скажу только что наконецъ крестьяне сами поняли что оставаться имъ въ мѣщанахъ безъ земли нельзя: невыгодно; почему приписавшiеся мѣщане бывшiе временно–обязанные крестьяне Самарской губернiи, или, какъ ихъ у насъ называютъ, новые мѣщане — искомъ ищутъ новаго мѣста для приписки и теперь идутъ новые хлопоты о перечисленiи въ крестьяне. Многiе новые мѣщане, не находя другаго выхода и не имѣя средствъ переселиться далѣе, принимаютъ земельныя участки крестьянъ собственниковъ тѣхъ же или сосѣднихъ волостей, а сдавшiе имъ земельные участки крестьяне–собственники, большею частiю безсемейные одиночки, остаются въ тѣхъ же обществахъ, безъ участiя въ мiрскомъ поземельномъ надѣлѣ.

Конечно такое перечисленiе новыхъ мѣщанъ въ крестьянъ–собственниковъ вызвано только неимѣнiемъ средствъ прiискать мѣсто для приписки въ лучшихъ, хотя и далекихъ мѣстностяхъ.

Крестьянинъ, перечислившiйся изъ временно–обязанныхъ въ мѣщане и изъ мѣщанъ въ крестьяне–собственники, не много выигрываетъ. Онъ часто принимаетъ одинъ душевой надѣлъ, тогда какъ у него въ семьѣ нѣсколько работниковъ; за неимѣнiемъ земли, онъ поставленъ въ необходимость нанимать земли на сторонѣ, а цѣнность земель въ Самарской губернiи годъ отъ года возвышается, по причинѣ же густоты населенiя еще возвысится.

Намъ остается сказать еще нѣсколько словъ по поводу принятыхъ нами въ расчетъ 10%. Нѣкоторые можетъ быть найдутъ это черезъ–чуръ высокими процентами и назовутъ такiе проценты лихвенными.

Мы съ своей стороны скажемъ что было бы, конечно, лучше вмѣсто 10% взять только 5%, но гдѣ же взять денегъ, и кто изъ частныхъ лицъ или какое земство примется безъ всякой выгоды для себя за подобное дѣло?

При подобной выгодной сдѣлкѣ, какъ мы уже видѣли, крестьянину не будетъ трудно уплачивать 10% съ рубля, затраченнаго совершенно постороннимъ человѣкомъ на покупку для него земли. Надо же дать выгоду и тому лицу, которое рѣшиться двинуть это дѣло; нужно чтобы выгода была обоюдная и только тогда это дѣло пойдетъ успѣшно. Слишкомъ дешевый кредитъ дать крестьянамъ можетъ, конечно, правительство и отчасти земство; но нельзя требовать этого отъ частныхъ капиталистовъ.

Закончимъ настоящую нашу корреспонденцiю тѣмъ, что было бы весьма желательно, чтобы приведенный нами практическiй проектъ не пропалъ даромъ, но чтобы, прочтя его, наши земскiе дѣятели Самарской и Уфимской губернiй, а также частные капиталисты взялись за это дѣло, вполнѣ заслуживающiе вниманiя.

Н. Казанцевъ.

_______

ВѢСТИ О ХИВѢ.

Первые благотворные плоды завоеванiя Хивы — Услуги, оказанныя русскимъ оружiемъ Персiи и отзывы иностр. печати объ уничтоженiи рабства. — Слухи о междоусобiи въ ханствѣ и о спокойствiи тамъ. — Слухи объ условiяхъ мирнаго договора съ Хивою. — Извѣстiе о времени возвращенiя побѣдителей въ отечество и о посѣщенiи насъ дружественнымъ нынѣ хивинскимъ ханомъ. — Новыя свѣденiя о Хивѣ. — Условiя для «быстраго» умиротворенiя и процвѣтанiя ханства, предлагаемыя «С. П.–б. Вѣд.» и замѣчательныя мечтанiя этой газеты. — Еще одинъ туркменскiй рабъ изъ русскiхъ. — Чего не слѣдуетъ забывать хивинскимъ оптимистамъ?

Извѣстно что, по изъявленiи хивинскимъ ханомъ покорности и по возстановленiи его на престолѣ, учрежденъ былъ для управленiя дѣлами ханства особый совѣтъ, на время пребыванiя русскихъ войскъ въ хивинскихъ предѣлахъ, и что первымъ актомъ возстановленнаго хана было уничтоженiе невольничества въ его владѣнiяхъ. Ханъ, послѣ нѣкоторыхъ колебанiй, согласился съ доводами командующаго войсками о необходимости уничтожить рабство и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ ускорить это дѣло, чтобы покончить съ нимъ, пока войска наши будутъ оставаться въ предѣлахъ ханства. 12–го iюня, въ присутствiи Мухамедъ–Рахима, состоялось постановленiе совѣта управленiя ханствомъ, въ силу котораго провозглашено было безусловное освобожденiе рабовъ и установленъ порядокъ отправленiя ихъ на родину. По этому поводу ханъ издалъ, для повсемѣстнаго обнародованiя, слѣдующее объявленiе: «Я, Сеидъ–Мухамедъ–Рахимъ–Богадуръ–ханъ, во имя глубокаго уваженiя къ Русскому Императору, повелѣваю всѣмъ моимъ подданнымъ предоставить немедленно всѣмъ рабамъ моего ханства полную свободу. Отнынѣ рабство въ моемъ ханствѣ уничтожается на вѣчныя времена. Пусть это человѣколюбивое дѣло послужитъ залогомъ вѣчной дружбы и уваженiя всего славнаго моего народа къ великому народу русскому. Эту волю мою повелѣваю исполнить во всей точности, подъ опасенiемъ самаго строгаго наказанiя. Всѣ бывшiе рабы, отнынѣ свободные, должны считаться на одинаковыхъ правахъ съ прочими моими подданными, и подлежать одинаковымъ съ ними взысканiямъ и суду за нарушенiе спокойствiя въ странѣ и безпорядки, — почему я и призываю всѣхъ ихъ къ порядку"... Затѣмъ, какъ извѣстно, были приняты мѣры къ возвращенiю десятковъ тысячъ персовъ на родину.

Европейская печать всѣхъ нацiональностей и направленiй душевно привѣтствовала первые плоды благотворнаго русскаго влiянiя на полудикую Азiю, а англiйскiя газеты до сихъ поръ продолжаютъ обсуждать результаты хивинскаго похода, причемъ особеннымъ миролюбiемъ къ намъ отличается «Times", нѣкоторыя же славянскiя газеты съ особенною гордостью поспѣшили заявить руссофобамъ приблизительно слѣдующее: смотрите, что дѣлаетъ славянинъ въ завоеванной странѣ. Онъ первымъ дѣломъ распространяетъ свободу! и т. д. Нельзя въ виду этого не порадоваться такой благопрiятной для насъ перемѣнѣ въ общественномъ мнѣнiи Англiи относительно завоеванiя ханства...

Поcлѣ появленiя вышеизложенныхъ извѣстiй оффицiальная газета не сообщала ничего новаго о Хивѣ. Но нѣсколько времени тому назадъ въ одной изъ здѣшнихъ газетъ появились извѣстiя о томъ, что въ ханствѣ произошло нѣчто въ родѣ междоусобiя, — что разныя племена (воинственные туркмены–iомуды) возстали даже противъ самого хана и т. д. Вѣроятно въ виду этого извѣстiя въ оффицiальномъ органѣ туда же и появилось очень краткое извѣстiе о томъ, что въ ханствѣ все обстоитъ совершенно благополучно. Затѣмъ изъ вѣстей о Хивѣ заслуживаютъ вниманiя появившiеся въ «Голосѣ" слухи «изъ наиболѣе достовѣрнаго источника", но однако такого достовѣрнаго, что «Голосъ" счелъ благоразумнымъ нѣсколько разъ повторить, что редакцiя не ручается за эти слухи — о готовящемся мирномъ договорѣ съ Хивою. По этому мирному договору ханство обязуется, въ теченiе 7 лѣтъ, уплатить побѣдителямъ 2,000,000 р. сер., а до того времени наши войска будутъ занимать два города: Кунградъ, съ 5 т. жителей, на лѣвомъ берегу Аму–Дарьи и Шурахань, съ 3 т. жителей, на правомъ берегу. Границею же Хивы назначается Аму; всѣ земли на правомъ берегу уступаются Бухарѣ въ награду за помощь оказанную эмиромъ нашимъ войскамъ. Такъ что оккупацiя до выплаты контрибуцiи въ ханствѣ ограничится занятiемъ одного лишь Кунграда принадлежащаго Хивѣ. Кромѣ того, по договору отмѣняется смертная казнь на вѣчныя времена. И наконецъ, Хива остается самостоятельнымъ государствомъ подъ управленiемъ хана. Выступленiе же нашихъ войскъ изъ Хивы въ обратный, тоже вѣроятно безпримѣрный въ исторiи, походъ начнется въ началѣ осени. — До сихъ поръ ни опроверженiя, ни подтвержденiя этимъ слухамъ изъ оффицiальнаго источника не появлялось. — Появились въ печати еще слухи о томъ, что вслѣдъ за возвращенiемъ изъ Хивы генерала фонъ–Кауфмана, или вмѣстѣ съ нимъ, хивинскiй ханъ посѣтитъ нашу столицу, конечно, для засвидѣтельствованiя намъ своего уваженiя и крайне дружественнаго къ намъ настроенiя, которое по всей вѣроятности недавно имъ овладѣло... Обнародованы также Выcочайшiя награды предводителей, офицеровъ и наиболѣе отличившихся нижнихъ чиновъ въ походѣ и установлена особая медаль «за хивинскiй походъ", носить которую будутъ всѣ участники похода. — Наконецъ, нѣсколько дней тому назадъ, въ «Русск. Инвал." появились слѣдующiя оффицiальныя извѣстiя изъ Хивинскаго ханства. «Въ нашихъ войскахъ и въ самой странѣ положенiе дѣлъ вполнѣ удовлетворительно. Несмотря на неблагопрiятное мѣстное топографическое условiе, именно болотистость почвы почти всего ханства; несмотря на стоявшiе тамъ, въ iюнѣ, большiе жары, доходившiе до 33¹/₂ градусовъ Реомюра въ тѣни, и душныя ночи, санитарное состоянiе войскъ оренбургскаго, кавказскаго и туркестанскаго отрядовъ было весьма хорошее. Число больныхъ во всѣхъ войскахъ было самое незначительное — именно два съ небольшимъ процента; упорныхъ, не поддающихся излѣченiю, болѣзней въ лазаретахъ вовсе не было. Между населенiемъ ханства полное спокойствiе; осѣдлые жители относятся къ русскимъ съ довѣрiемъ, кочевники туркмены ведутъ себя сдержанно. Среди жителей нѣкоторыхъ мѣстностей и городовъ, какъ, напримѣръ, Новаго Ургенча, населеннаго, по преимуществу, людьми торговыми, замѣтно нетолько полное довѣрiе, но уваженiе и особая привѣтливость къ войскамъ и русскимъ властямъ... Возстановленный, какъ извѣстно, въ ханскомъ достоинствѣ Сеид–Мухамед–Рахимъ держитъ себя съ тактомъ и относится съ довѣрiемъ къ русской власти; болѣе близкое знакомство съ нимъ показало что онъ человѣкъ разумный, но который, до постигшей его грозы, ничѣмъ не занимался, отдавъ себя и свое ханство въ руки самаго пагубнаго для него совѣтника, бывшаго диван–беги Матъ (Мухамедъ) — Мурада. Этотъ послѣднiй, равно какъ и ближайшiй клевретъ его, есаулъ–баши Рахмет–Улла, отправлены на параходѣ въ Казалинскъ, гдѣ будутъ содержаться арестованными, впредь до рѣшенiя ихъ дальнѣйшей участи. Учрежденный для управленiя финансовыми и административными дѣлами ханства временной совѣтъ собирается почти ежедневно, подъ личнымъ предсѣдательствомъ хана... Для собранiя свѣдѣнiй о числѣ кочующихъ въ Хивинскомъ ханствѣ туркменскихъ родовъ iмудовъ, чаудоровъ, гакленовъ, имралы и др., а также для разныхъ научныхъ изслѣдованiй по географiи, статистикѣ, этнографiи и топографiи края, оренбургскiй отрядъ направленъ изъ–подъ Хивы на сѣверъ къ Куня–Ургенчу, а вмѣстѣ съ нимъ съемочныя партiи и нѣкоторыя лица, которымъ поручено производство вышеуказанныхъ изслѣдованiй и работъ... Одновременно съ топографическими работами производятся и астрономическiя наблюденiя, для опредѣленiя широтъ и долготъ разныхъ пунктовъ ханства. Такимъ образомъ, экспедицiя русскихъ войскъ въ Хиву, достигнувъ съ блестящимъ успѣхомъ предположенной цѣли въ военномъ и политическомъ отношенiяхъ, благодаря историческому, по своимъ трудностямъ, походу, послужитъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, къ обогащенiю науки цѣннымъ вкладомъ новыхъ любопытныхъ свѣденiй о малоизвѣстной части Средней Азiи... Надо надѣяться что съ помощью ихъ выяснится и весьма важный вопросъ о предполагаемомъ прежнемъ теченiи Аму–Дарьи въ Каспiйское море и о возможности установленiя торговаго сообщенiя съ Среднею Азiей отъ береговъ Каспiя".

Какъ бы то ни было, но въ послѣднее время въ нашей печати не было высказываемо никакого сомнѣнiя насчетъ того, что Хива остается «самостоятельнымъ" и «дружественнымъ" намъ государствомъ. Одна петербургская газета или, яснѣе говоря, «С.–Петерб. Вѣд.", извѣстныя своимъ крайнимъ оптимизмомъ — скажемъ мимоходомъ — даже стала утверждать, что слѣдуетъ заключить съ Хивою такой мирный договоръ (эта газета утверждаетъ что намъ не нужны новыя территорiи: довольно и своихъ «и безъ того необъятныхъ областей"), по которому, между прочимъ, «слѣдовало бы выговорить право относительно устройства русскими подданными въ Хивѣ телеграфовъ, желѣзныхъ дорогъ" и т. д. (видно персидская концессiя барона Рейтера соблазнила г. ред. газеты!), а «для успокоенiя туркменовъ, у хивинскаго хана слѣдовало бы выговорить право, въ случаѣ разбоя и столкновенiй съ кочевниками, посылать на мѣсто (т. е. на мѣсто разбоя?!), кромѣ хивинскихъ уполномоченныхъ, и русскаго депутата". Хотя редакцiя «Спб. Вѣд." продолжаетъ свою статью увѣренiемъ, что «при подобныхъ ycловiяхъ киргизскiя и туркменскiя степи быстро успокоятся, судоходство и рыболовство по Каспiскому морю сдѣлаются безопасными, уводъ невольниковъ изъ Персiи прекратится, а торговля по Аму–Дарьѣ получитъ чрезвычайное развитiе, размѣровъ котораго теперь нельзя и опредѣлить", но этой редакцiи мы замѣтимъ ея же словами вотъ что. У насъ очень довольно «и своихъ необъятныхъ областей" нуждающихся не только въ телеграфахъ и желѣзныхъ дорогахъ, а въ простомъ исправленiи по столь же необъятнымъ дорогамъ ухабовъ, канавъ, мостовъ, — патрiархальное состоянiе которыхъ лишаетъ жизни въ годъ–два сотни людей (зри отчеты земства и копiи съ жалобъ пpоѣзжающихъ, собранныя въ iюльской книгѣ «Отеч. Записокъ"). Поэтому прежде чѣмъ предаваться по–истинѣ маниловскимъ мечтанiямъ, слѣдуетъ подумать о себѣ... А вмѣсто того, чтобы совѣтовать выговаривать у хана право посылать на мѣсто разбоя, чинимаго дикими кочующими племенами, «русскаго депутата" — слѣдовало бы.. по просту молчать...

Замѣчательно что около того времени, какъ наши побѣдители предписывали хану въ его «павшей" столицѣ «уничтоженiе рабства на вѣчныя времена" и принимали всевозможныя мѣры къ болѣе удобному возвращенiю рабовъ–персовъ на родину, и когда ред. «Спб. Вѣд." готовилась преподнести русской публикѣ свою рѣдкую въ наше время фантазiю насчетъ Хивы и выговариваемыхъ у нея разныхъ правъ, и особенно посылки русскаго депутата на мѣсто разбоевъ туркменъ, въ «Моск. Вѣд." съ береговъ Каспiя, сообщаютъ «что туркмены уже начали разбои и отвели одного русскаго рабопромышленника въ неволю"! При этомъ разграблена была туркменами принадлежащая русскому купцу Врангулову косовая лодка и расхищено товару на 3,000 рубл. Русскiй невольникъ оказался крестьяниномъ Нижегородской губ. Василiемъ Лобановымъ. Хотя Лобанова и возвратили нашимъ властямъ, но однако–же послѣ захвата дерзкiе туркмены везли его для продажи въ Хиву (павшую тогда)...

Не мѣшаетъ, скажемъ въ заключенiе, предающимся невозможнымъ мечтанiямъ о выговариванiи у хана разныхъ правъ и преимуществъ, вникнуть въ смыслъ слѣдующихъ строкъ «Моск. Вѣдомостей": «Хива, какъ извѣстно, никогда не исполняетъ заключенныхъ съ нею договоровъ. Въ 1841 году хивинцы подписали торговый трактатъ съ Россiей и тогда же ханъ запретилъ брать русскихъ въ неволю, покупать и продавать ихъ: извѣстно, какъ исполнялся этотъ трактатъ. Въ 1859 годy нашему посланнику полковнику Игнатьеву (теперь послу въ Константинополѣ) хивинцы объявили что не помнятъ такого трактата съ Россiей и что въ своихъ канцелярiяхъ не могли отыскать и слѣда его. Одинъ изъ предшествовавшихъ посланниковъ нашихъ въ Хиву, капитанъ генеральнаго штаба Никифоровъ, свидѣтельствовалъ что «ханъ и его сподвижники чужды всякаго понятiя о политическихъ пеpeговорахъ и даже не могутъ понять слова: уполномоченный."

В–ръ П–чь.

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пр. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) Въ предшествовавшей статьѣ «Русскихъ Листковъ», «Вестминстерское аббатство», въ 32 № «Гражданина», вкрались двѣ крупныя опечатки: на страницѣ 872, во 2–мъ столбцѣ, 18–я строка снизу напечатано: «за незрѣлость», слѣдуетъ читать: «замерзѣлость». На страницѣ 873, столбецъ первый, 9–я строка снизу напечатано: «чиновныхъ формъ», слѣдуетъ читать: «условныхъ формъ».

Ред.

^*) Редакцiя беретъ на себя замѣтить, что ни въ какомъ случаѣ не напечатала–бы письма г. Левитскаго съ сохраненiемъ такихъ выраженiй его, какъ грязная клевета, и проч. Если же и помѣщаетъ теперь письмо г. Левитскаго безо всякихъ пропусковъ, то единственно по просьбѣ и по настоянiю своего корреспондента «Вольнодумца О.», къ которому горячiя слова г. Левитскаго столь прямо относились. Съ своей стороны мы все еще надѣемся что и г. Левитскiй наконецъ убѣдится, что такое вѣское и такое несчастное выраженiе какъ «грязная клевета», — ни съ какой стороны, въ данномъ случаѣ, не можетъ быть приложено къ возникшему дѣлу.

Ред.

^*) См. «Гражд.» № 29–31. Этою статьею мы заканчиваемъ очеркъ нашего государственнаго долга Екатерининскаго времени; къ изложенiю же долга позднѣйшаго времени мы имѣемъ въ виду, въ непродолжительномъ времени, приступить вновь.

Ред.

^*) Просимъ читателей извинить намъ ошибку, сдѣланную въ прошломъ нумерѣ. «Исторiя наукъ въ Германiи» затѣяна не нынѣшнимъ баварскимъ королемъ, а его отцемъ, Максимилiаномъ II, и только при нынѣшнемъ королѣ приводится въ исполненiе «Историческая коммиссiя» первоначально имѣла и теперь имѣть цѣлью вообще изданiе историческихъ памятниковъ и способствованiе всякаго родa историческимъ трудамъ.

^*) Печатая настоящую корреспонденцiю, мы, конечно, не считаемъ предложенный авторомъ вопросъ исчерпаннымъ. Хотя одна сторона вопроса о переселенiи, т. е. возможность покупки незаселенныхъ земель на основанiяхъ правильной коммерческой ассоцiацiи, и что очень важно — исходъ и толчокъ, даваемый такимъ образомъ населенiямъ къ новымъ средствамъ для радикальнаго измѣненiя безвыходнаго ихъ положенiя, — предлагаемымъ проектомъ и достигается; но другая сторона вопроса. т. е. возможность переселенiя и капиталъ, необходимый для того (деньги на переѣздъ, скотъ, земледѣльческiя орудiя и хотя бы какое нибудь на первый разъ помѣщенiе на новомъ мѣстѣ) остается совсѣмъ незатронутою. И потому печатаемъ эту корреспонденцiю лишь какъ проектъ почина дѣла, по нашему мнѣнiю совершенно полезнаго и необходимаго.

Ред.