№ 21 1873 21 Мая

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Невскiй проспектъ, 77, кв. № 8) открыта для личныхъ объясненiй отъ 11 до 2 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К°. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина”, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

(На другiе сроки подписка не принимается. Служащiе пользуются разсрочкою чрезъ гг. казначеевъ).

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ ВТОРОЙ Редакцiя: С.–Петербургъ, Невскiй пр. 77.

СОДЕРЖАНIЕ: Францiя. — Дневникъ писателя. XI. Мечты и грёзы. I. Ѳ. Достоевскаго. — Петербургское общество любителей духовнаго просвѣщенiя. — Странникъ. Стихотворенiе. В. Н. Д. — Нѣчто о дѣтяхъ. Размышленiя по поводу дѣтской литературы. Либерала. — Отчетъ о вѣнской выставкѣ. (Продолженiе). II. Празднество открытiя выставки. — Наша слѣдственная часть В. Пуцыковича. — Замѣтки о текущей литературѣ. XII–ХIII. Н. Страхова. — Еще о касимовскомъ земствѣ. Письма къ редактору Аркадiя Алянчикова и А. Мансурова. — Объявленiя.

ФРАНЦIЯ.

Опять переворотъ во Францiи!

Тьеръ, le petit homme au paletot mаrrоn, какъ говорятъ французы, два года и два мѣсяца стоявшiй во главѣ Францiи, подалъ въ отставку, и изъ президента республики обратился вновь въ простаго депутата. Опять успокоившiеся было умы въ Европѣ встревожились и, съ безпокойствомъ слѣдя за событiями истекающей недѣли въ Версали и въ Парижѣ, задаютъ себѣ вопросъ: чтó будетъ?

Странное явленiе. Трудно было съ бóльшимъ спокойствiемъ совершиться такому перевороту въ государствѣ, а между тѣмъ никогда еще этотъ вопросъ «чтò будетъ?” не представлялся относительно Францiи столь загадочнымъ, какъ теперь, ибо, во–первыхъ, переворотъ, происшедшiй въ правительствѣ Францiи въ субботу ¹²/₂₄ мая, является неожиданнымъ столько же для французовъ, сколько для всей Европы, — какъ газеты увѣряютъ, даже князь Бисмаркъ, когда у себя на вечерѣ, въ эту субботу, получилъ извѣстiе о сверженiи Тьера, былъ пораженъ этою новостью, — во–вторыхъ, обстановка этого совершившагося переворота до такой степени нова и, такъ сказать, не въ обычаяхъ политической Францiи, по своему спокойствiю и по соблюденiю всѣхъ формъ законности, что никто не знаетъ, есть ли это признакъ порядка со всѣми гарантiями прочности для будущаго, или, напротивъ, не есть ли это тишина предвѣщающая бурю въ недалекомъ будущемъ?

И такъ, въ субботу ¹²/₂₄ мая, послѣ pѣшенiя принятаго французскимъ нацiональнымъ собранiемъ большинствомъ 360 голосовъ консерваторовъ противъ 344 либераловъ объявить Тьеру недовѣрiе собранiя къ его правительству, — Тьеръ и его министерство подали въ отставку, отставка была принята, и немедленно почти единогласно (безъ участiя 340 голосовъ лѣвой стороны) былъ избранъ въ президенты маршалъ Магонъ, который, послѣ нѣсколькихъ минутъ колебанiя, согласился принять предложенную ему власть, и съ ¹²/₂₄ мая сталъ президентомъ французской республики.

Прежде всего бросается въ глаза странный фактъ впечатлѣнiя произведеннаго этимъ событiемъ въ Европѣ. Повидимому, совершившiйся переворотъ есть торжество людей порядка надъ правительствомъ Тьера, слишкомъ клонившимъ въ сторону лѣвой партiи нацiональнаго собранiя; на торжество это слѣдовательно можно было бы смотрѣть какъ на ручательство порядка для всей Европы. А между тѣмъ извѣстiе объ этомъ событiи въ Европѣ произвело повсюду одно и то же дѣйствiе: всеобщее негодованie на виновниковъ переворота и глубокое сочувствiе къ главѣ упавшаго правительства. Въ этомъ дѣйствiи сказалось первое впечатлѣнiе Европы, которое, какъ говоритъ Шекспиръ, есть всегда лучшее: инстинктивно, такъ сказать, Европа въ этомъ переворотѣ почувствовала три вещи: неблагодарность французскаго собранiя къ Тьеру, спасшему Францiю, непрочность свершившагося переворота; и въ третьихъ, наконецъ, неловкое положенiе для себя, то есть тотъ malaise politique, который ей такъ знакомъ, и который она испытываетъ всякiй разъ, когда Францiя берется вновь за свои революцiонныя шалости.

Это первое впечатлѣнiе Европы — есть утѣшительный фактъ для всего человѣчества. Европа забыла или, вѣрнѣе, не захотѣла вспомнить въ эту минуту, что всякая побѣда консерваторовъ всегда выгоднѣе для нея торжества радикаловъ, неизвѣстно гдѣ останавливающагося, чтобы прежде всего обвинить виновниковъ переворота въ неблагодарности къ личности президента–старца, который — кромѣ благодарности Францiи, заслужилъ уваженiе всего образованнаго мipа. Фактъ этотъ внесется въ анналы исторiи человѣчества, какъ доказательство, что и въ XIX вѣкѣ люди всѣхъ партiй въ Европѣ умѣли въ извѣстныя минуты становиться подъ одно знамя тонкаго сердечнаго чувства, чтобы клеймить приговоромъ осужденiя такое политическое дѣйствiе, которое оскорбляетъ не интересы, но чувства образованнаго человѣчества.

Къ этому голосу всѣхъ газетъ и журналовъ образованной Европы присоединяемъ и мы наше скромное мнѣнiе, когда говоримъ, что какъ бы велики и искренни ни были (въ искренности мы сомнѣваемся) опасенiя партiи консерваторовъ въ версальскомъ собранiи за успѣхи влiянiя радикаловъ, въ дѣлахъ Францiи, коноводы этой партiи могли бы свои опасенiя на столько принести въ жертву долгу уваженiя и благодарности всей Францiи къ старику Тьеру, чтобы достигать своихъ цѣлей, не нанося оскорбленiй бывшему главѣ правительства и общественному мнѣнiю всей Францiи.

Къ тому–же, не говоря о нравственной сторонѣ этого поступка, кстати здѣсь сказать про него знаменитое политическое слово: «c'est plus qu'un crime c'est une faute”, ибо какъ бы то ни было, но друзья порядка водворяютъ свое новое правительство при чувствѣ если не всеобщей къ нимъ ненависти, все же всеобщаго къ нимъ недовѣрiя, а этого чувства достаточно чтобы сдѣлать ихъ слабыми съ перваго дня ихъ торжественнаго вступленiя на арену политическаго влiянiя на судьбы Францiи.

Всѣ газеты передали подробности этого переворота. Мы остановимся только на главнѣйшихъ изъ нихъ, обрисовывающихъ положенiе нынѣшняго правительства.

Несмотря на неожиданность переворота ¹²/₂₄ мая во Францiи, событiе это, во–первыхъ, какъ переворотъ, и во–вторыхъ, по внутреннему своему смыслу — далеко не новость. Съ той минуты когда Тьеру во главѣ правительства, а маршалу Макъ–Магону во главѣ армiи, на скоро собранной, удалось, два года назадъ, войти въ Парижъ и низвергнуть въ немъ царство коммуны, явилась возможность, посреди дымящихся развалинъ Тюльерiйскаго дворца и окрестныхъ зданiй, увидѣть яснѣе престолъ Францiи вакантнымъ. Зрѣлище это для французовъ не новость; не новость для нихъ и то чувство или та похоть къ поклоненiю престолу и сѣдящему на немъ, которая съ каждымъ переворотомъ усиливается и доходитъ до какого–то опьяненiя ею: разомъ эту похоть къ занятiю вакантнаго трона прочувствовали свѣжаго преданiя бонапартисты, менѣе свѣжаго орлеанисты и еще менѣе свѣжаго легитимисты. Съ этой минуты началось образованiе въ нацiональномъ собранiи такъ называемой правой стороны, или, вернѣе, оппозицiи правительству Тьера, призванному представлять собою порядокъ, постоянство и республику слитые въ одно. Это–то тройственное понятiе всего менѣе могло имѣть шансы ужиться въ головахъ тѣхъ депутатовъ собранiя, которые не могутъ по своимъ убѣжденiямъ и преданiямъ раздѣлять отъ Францiи понятiе о монархѣ въ той или другой формѣ, и для которыхъ республиканская форма правительства есть ничто иное, какъ переходное время для coup d'etat съ провозглашенiемъ какого нибудь государя. И дѣйствительно оно не ужилось. Едва только Францiя начала дышать свободно, едва только стали обнаруживаться благодѣтельныя послѣдствiя отдыха, правильнаго управленiя и довѣрiя къ правительству всѣхъ государствъ Европы, — а послѣдствiя эти были громадны, если вспомнить, что Францiя въ два года уплатила 4 милiарда Пруссiи и собрала уже пятый и послѣднiй, — какъ половина депутатовъ нацiональнаго собранiя, подъ именемъ правой, отвернулась очень замѣтно для всей Францiи отъ серьозной стороны своего дѣла — занятiй вопросами текущей администрацiи и законодательства, чтобы всецѣло погрузиться въ мiръ тайнаго заговора противъ правительства Тьера. Девизъ ея сталъ: противодѣйствовать правительству во всемъ снаружи, а внутри заняться организацiею себя въ одну цѣлую и единомыслящую политическую партiю, съ цѣлью избрать удобный часъ для отчаянной борьбы съ правительствомъ и низверженiя его.

И вотъ пока правительство Тьера изнемогало отъ усилiй управленiя, и подготовляло проектъ окончательной конституцiи Францiи какъ республики, правая сторона собранiя, то есть половина его, въ свою очередь изнемогала отъ усилiй къ подготовленiю нынѣшняго переворота. Подготовленiе это не могло быть легкимъ, ибо вся эта оппозицiя, соединенная въ одну партiю, состояла изъ трехъ политическихъ партiй: бонапартистовъ, орлеанистовъ и легитимистовъ, ненавидящихъ другъ друга болѣе чѣмъ каждая изъ нихъ ненавидитъ республику. Взаимная ненависть притаилась, ибо на первый разъ цѣлью дѣйствiя было только низверженiе правительства Тьера, безъ всякихъ соглашенiй и компромиссовъ насчетъ монархической власти. Но и для этого надобность была въ умѣньи и искусствѣ вести дѣло, а способныхъ, даровитыхъ людей въ аристократической Францiи запасъ, повидимому, давно истощенъ; и вотъ, какъ мы уже теперь видимъ изъ газетъ, главными дѣятелями подпольной интриги является iезуитизмъ въ лицѣ епископа Дюпанлу, въ союзѣ съ бонапартизмомъ въ лицѣ Руэра. А такъ какъ, по свидѣтельству одного англiйскаго судьи, въ каждомъ преступленiи надо прежде всего искать причину его въ женщинѣ, то опять же, если вѣрить нескромнымъ репортерамъ газетъ, мы видимъ третьяго агента этого заговора въ лицѣ герцогини Макъ–Магонъ, искренно преданной кардиналу Дюпанлу, дѣйствующей на своего мужа, съ цѣлью сдѣлать изъ него, въ случаѣ паденiя Тьера, президента республики, опирающагося на армiю, и одинъ фетишъ Францiи, въ лицѣ популярнаго старичка республиканца, замѣнить другимъ — въ лицѣ военнаго человѣка, съ громкимъ именемъ, сохранившимъ какой–то престижъ только потому, что не успѣлъ вынуть въ послѣднюю войну шпаги изъ ноженъ! Таковы были дѣятели консерваторскаго заговора противъ Тьера и его правительства.

Моментъ рѣшительнаго дѣйствiя былъ назначенъ заранѣе. Вся Францiя знала, что Тьеръ долженъ былъ въ майскую сессiю собранiя внести проектъ окончательнаго учрежденiя республики. Событiю этому, какъ бы въ угоду правой сторонѣ, предшествуютъ нѣсколько выборовъ въ депутатѣ à lа Бародè, то есть изъ ультра–радикаловъ; вся консервативная пресса бьетъ въ набатъ, возвѣщая о близкомъ приближенiи комуны въ нѣдрахъ самого правительства. Тьеръ самъ какъ будто пугается и смѣняетъ двухъ своихъ министровъ передъ началомъ генеральнаго сраженiя въ собранiи, замѣняя ихъ либералами болѣе умѣренными. Блѣдные убѣжденiями и слабые волею депутаты центра пугаются въ свою очередь призраковъ комуны и пророчествъ коноводовъ правой стороны и близятся къ ней страха ради, изъ чувства самосохраненiя; партiя эта усиливается дезертерами центра, и такимъ образомъ, ко дню открытiя собранiя, — оппозицiя Тьеру является уже въ грозномъ видѣ большинства, составленнаго исподоволь изъ фанатиковъ трехъ монархическихъ знаменъ и изъ свѣжаго набора всѣхъ малодушныхъ и слабоумныхъ, представляющихъ изъ себя не мнѣнiе, а цифру, и съ перваго же дня открытiя собранiя, Тьеръ, видитъ себя побѣжденнымъ. Министръ юстицiи дѣлаетъ докладъ собранiю о проектѣ новыхъ законовъ о республикѣ; лѣвая сторона апплодируетъ, правая молчитъ; одинъ изъ вождей правой стороны, герцогъ де Брольи, произноситъ рѣчь, въ которой объясняетъ правительству, что оно само себѣ яму копаетъ, и погребая въ нее себя, погребетъ въ ней и Францiю — лѣвая сторона молчитъ, правая неистовствуетъ отъ восторга. Затѣмъ президентъ собранiя возвѣщаетъ, что будетъ говорить самъ Тьеръ. Тьеръ произноситъ одну изъ лучшихъ рѣчей когда либо сказанныхъ въ исторiи парламентскихъ государствъ, но онъ самъ говоритъ и правая сторона его слушаетъ съ твердымъ убѣжденiемъ, что онъ побѣжденъ; апплодисменты слѣва, гробовое молчанiе справа. Тьеръ кончаетъ; въ его рѣчи еще и въ послѣднiй разъ была услышана рѣшимость выйти въ отставку, въ случаѣ несогласiя большинства палаты съ мнѣнiемъ правительства, но на этотъ разъ угроза не производитъ никакого дѣйствiя. Одинъ изъ депутатовъ правой стороны предлагаетъ перейти къ очереднымъ дѣламъ, высказавъ Тьеру неудовольствiе палаты. Лѣвая сторона протестуетъ. Предложенiе правой стороны проходитъ и утверждается большинствомъ голосовъ. Тьеръ и его министры подаютъ въ отставку. Большинствомъ голосовъ отставка принята. Макъ–Магонъ избирается президентомъ республики пять минутъ спустя. Предсѣдатель собранiя Бюффе отправляется къ нему съ просьбою собранiя, застаетъ Макъ–Магона въ кабинетѣ у Тьера; первый протестуетъ во имя преданности своей къ Тьеру и неспособности къ политическимъ дѣламъ; ему отвѣчаютъ, что особенныхъ способностей на президенство французской республики ненужно. Макъ–Магонъ убѣждается этими доводами, и черезъ два часа послѣ этого вся Европа узнаетъ о переворотѣ во Францiи.

Такъ совершалось событiе — просто, мирно и исподоволь. Одного лишь нельзя сказать: что совершилось оно благополучно, ибо теперь, когда цѣль, изъ за которой три ненавидящiя другъ друга партiи соединились, достигнута, наступаетъ невозможность дальнѣйшаго объединенiя и есть основанiе предвидѣть, что то, чтó случилось съ правой стороною при Тьерѣ, то случится съ лѣвой при Макъ–Магонѣ: правая сторона раздѣлится на партiи и фракцiи, лѣвая объединится, и правительство Макъ–Магона можетъ пасть отъ ослабленiя правой стороны и укрѣпленiя лѣвой.

Во всякомъ случаѣ несомнѣнно то, что никогда необходимость тѣхъ законовъ, проектъ которыхъ Тьеръ вносилъ въ собранiе, не была такъ очевидна, какъ въ ту минуту, когда, ради этого закона, большинство палаты низвергало правительство, вносившее эти законы; никогда, въ то же время, прибавимъ, вслѣдствiе этого переворота, прiостановившаго за неопредѣленное время нормальный ходъ сессiй собранiя, хаосъ неизвѣстности не обрисовывался такъ ясно.

Дѣйствительно, Тьеръ былъ избранъ президентомъ республики на неопредѣленное время: республика, вмѣстѣ съ Тьеромъ, была провозглашена въ Бордо, безъ прямаго участiя народа, т. е. безъ всеобщаго голосованiя. Собранiе, составленное при Наполеонѣ III, и съ того времени не распускавшееся de jure, признало бордосскiй договоръ совершившимся фактомъ; теперь, два года и два мѣсяца спустя, президентъ республики предлагаетъ собранiю утвердить республику, утвердить всеобщее голосованiе и избрать президента республики на 5 лѣтъ; палата низвергаетъ президента, откладываетъ утвержденiе республики до времени, когда ей заблагоразсудится, и избираетъ новаго президента, и все это въ силу полномочiй, полученныхъ во дни имперiи.

При такихъ условiяхъ трудно представить себѣ политическое положенiе страны болѣе неправильнымъ, ибо всякiй пойметъ, что если сегодня достаточно было какой–нибудь случайности 20 голосовъ, чтобы низвергнуть правительство, отдалить утвержденiе республики, избрать новаго президента республики, завтра такая же случайность можетъ выдать Францiю въ руки имперiи въ случаѣ побѣды бонапартистовъ, а послѣ завтра въ руки коммуны, въ случаѣ побѣды ультра–радикаловъ. Не правительство, а глава правительства во Францiи въ настоящее время въ полномъ распоряженiи большинства палаты. А такой порядокъ вещей немыслимъ ни въ одномъ государствѣ, даже архи–республиканскомъ, и есть самъ по себѣ причина и сущность анархiи и хаоса.

Правая сторона предчувствовала это, быть можетъ, лучше другихъ, и вотъ почему, не задаваясь прозрѣванiемъ событiй далеко впереди, она поторопилась преждевременно закрыть себѣ глаза на хаосъ, ее окружающiй, избранiемъ въ президенты Макъ–Магона, который, за недостаткомъ способностей, имѣетъ за себя военное имя и опору 200 тысячъ штыковъ. Такимъ образомъ на часъ они калифы, но чтó будетъ послѣ — никто не знаетъ. Уже часъ спустя послѣ избранiя новаго президента, когда рѣчь зашла о составленiи новаго министерства, явилась рознь въ лагерѣ правой стороны: Одифре–Пакье возмечталъ быть первымъ министромъ изъ лагеря орлеанистовъ, съ назначенiемъ герцога Омальскаго въ президенты, и все это одновременно съ герцогомъ Брольи, наполовину бонапартистомъ и наполовину легитимистомъ, тоже мечтавшимъ о роли перваго министра. Брольи беретъ верхъ и его соперникъ, Одифре–Пакье, становится уже врагомъ новаго министерства. Затѣмъ дальнѣйшiя назначенiя министровъ ввели въ совѣтъ правительства одного изъ влiятельнѣшихъ бонапартистовъ въ лицѣ Маня, министра финансовъ, и пораженiемъ главы орлеанистовъ, Одифре, отодвинули на заднiй планъ всю эту партiю вообще. Отъ стараго состава Тьерова кабинета остался одинъ только военный министръ Сиссе, но и то временно; изъ способныхъ государственныхъ людей вошелъ только одинъ Мань; затѣмъ всѣ остальные, съ Макъ–Магономъ во главѣ, входятъ въ составъ правительства, какъ ученики низшаго класса входятъ въ школу, и принимаясь управлять Францiею, начинаютъ въ то же время съ азбуки науки ея управленiя. И какъ бы громки ни были ихъ фразы о Францiи, ея чести и ея благоденствiи, всѣ слышатъ въ этомъ дѣтскомъ лепетѣ новыхъ министровъ не менѣе дѣтское удовольствiе забавляться портфелями министра и стремиться къ какому–нибудь монархизму, чтобы строгiе на видъ нравы республики замѣнить блескомъ монархическаго трона, монархическаго куртизанства, и монархической свободой эксплуатировать любовь къ Францiи и ея монарху, въ угоду собственнымъ интересамъ.

Въ этомъ зрѣлищѣ ничего нѣтъ новаго, для Францiи въ особенности, но тѣмъ не менѣе время и Францiя не ждутъ: ума хватило на переворотъ, но хватитъ ли его дальше — вотъ вопросъ, надъ которымъ позволительно задуматься.

Благодаря этому вопросу, гипотезъ является много.

Тó что не съумѣлъ или, вѣрнѣе, не хотѣлъ сдѣлать Тьеръ, не обладающiй ни генiемъ Наполеона I, ни фатализмомъ Наполеона III, — переворотъ военный и государственный, посредствомъ распущенiя парламента и всеобщаго голосованiя при новыхъ выборахъ депутатовъ, — не сдѣлаетъ ли Макъ–Магонъ, въ томъ случаѣ, если, не довѣряясь неопытности своего министерства и своей партiи, онъ посовѣтуется съ Тьеромъ?

Или, если Макъ–Магонъ есть въ самомъ дѣлѣ только подставное лицо, и играетъ pоль орудiя въ рукахъ такихъ умныхъ людей своей партiи — каковы бонапартистъ Руэръ и клерикалъ Дюпанлу, то не слѣдуетъ ли въ скоромъ времени ожидать торжественнаго въѣзда въ Парижъ императрицы Евгенiи съ Наполеономъ IV?

Или наконецъ, въ случаѣ, если правая сторона нынѣшней палаты раздѣлится уже на свои три составныя части и лѣвая выиграетъ въ силѣ отъ своего единства и въ числѣ отъ перебѣжчиковъ правой, не слѣдуетъ ли ожидать паденiя Макъ–Магона, и на развалинахъ его министерства воцаренiя диктатора Гамбетты съ краснымъ знаменемъ республики радикаловъ?

Вотъ гипотезы, на которыя отвѣтъ дастъ будущее въ весьма близкомъ времени.

Присоединять къ нимъ гипотезы орлеанскаго или легитимистскаго торжества врядъ ли возможно. Графъ Шамборъ, въ своемъ одиночествѣ и въ своей неумолимой политической неуступчивости, требуетъ слишкомъ много честныхъ людей для своего честнаго знамени: Францiя ихъ не имѣетъ въ рядахъ своихъ государственныхъ людей. Орлеанскiй домъ имѣетъ гораздо болѣе приверженцевъ, но за то если ему не особенно нужны честные люди, онъ жалуется на большой недостатокъ людей умныхъ, храбрыхъ и рѣшительныхъ въ рядахъ своихъ обожателей; онъ слишкомъ сжился съ людьми фразы, которые въ минуту опасности перестаютъ быть людьми дѣла.

Во всякомъ случаѣ, qui vivera — verra.

_______

ДНЕВНИКЪ ПИСАТЕЛЯ.

XI.

Мечты и грёзы.

1

Мы въ прошломъ № «Гражданина” опять заговорили о пьянствѣ, или скорѣе о возможности исцѣленiя отъ язвы всенароднаго пьянства, о нашихъ надеждахъ, о нашей вѣрѣ въ ближайшее лучшее будущее. Но уже давно и невольно грусть и сомнѣнiя приходятъ на сердце. Конечно, за текущими важными дѣлами (а у насъ всѣ смотрятъ такими важными дѣловыми людьми) некогда и глупо думать о томъ чтó будетъ черезъ десять лѣтъ или къ концу столѣтiя, то есть когда насъ не будетъ. Девизъ настоящаго дѣловаго человѣка нашего времени — après moi le déluge. Но людямъ празднымъ, не практическимъ и не имѣющимъ дѣлъ — право, простительно помечтать иногда о дальнѣйшемъ, если только мечтается. Мечталъ же Поприщинъ («Записки сумасшедшаго”, Гоголя) объ испанскихъ дѣлахъ: «всѣ эти событiя меня такъ убили и потрясли, что я”... и т. д. — писалъ онъ сорокъ лѣтъ назадъ. Я признаюсь что и меня иногда многое потрясаетъ и, право, я даже въ унынiи отъ моихъ мечтанiй. Я на дняхъ мечталъ, напримѣръ, о положенiи Россiи какъ великой европейской державы, и ужь чего–чего не пришло мнѣ въ голову на эту грустную тему!

Взять уже то, что намъ во что бы то ни стало и какъ можно скорѣе надо стать великой европейской державой. Положимъ мы и есть великая держава; но я только хочу сказать, что это намъ слишкомъ дорого стоитъ — гораздо дороже чѣмъ другимъ великимъ державамъ, а это предурной признакъ. Такъ что даже оно какъ бы и не натурально выходитъ. Спѣшу однако оговориться: я единственно только съ западнической точки зрѣнiя сужу и вотъ съ этой точки оно дѣйствительно такъ у меня выходитъ. Другое дѣло точка нацiональная и такъ сказать немножко славянофильская; тутъ, извѣстно, есть вѣра въ какiя то внутреннiя самобытныя силы народа, въ какiя то начала народныя, совершенно личныя и оригинальныя, нашему народу присущiя, его спасающiя и поддерживающiя. Но съ чтенiемъ статей г. Пыпина я отрезвился. Разумѣется я желаю и по прежнему продолжаю желать изо всѣхъ моихъ силъ, чтобы драгоцѣнныя, твердыя и самостоятельныя начала, присущiя народу русскому, существовали дѣйствительно; но согласитесь тоже — что же это за такiя начала, которыхъ даже самъ г. Пыпинъ не видитъ, не слышитъ и не примѣчаетъ, которыя спрятаны, спрятались и никакъ не хотятъ отыскаться? А потому невольно остается и мнѣ обойтись безъ этихъ утѣшающихъ душу началъ. Такимъ образомъ и выходитъ у меня, что мы, покамѣстъ, всего только лѣпимся на нашей высотѣ великой державы, стараясь изо всѣхъ силъ чтобы не такъ скоро замѣтили это сосѣди. Въ этомъ намъ чрезвычайно можетъ помочь всеобщее европейское невѣжество во всемъ что касается Россiи. Покрайней мѣрѣ до сихъ поръ это невѣжество не подвержено было сомнѣнiю — обстоятельство, о которомъ намъ вовсе нечего горевать; напротивъ, намъ очень будетъ даже невыгодно, если сосѣди наши насъ разсмотрятъ поближе и покороче. То что они ничего не понимали въ насъ до сихъ поръ — въ этомъ была наша великая сила. Но въ томъ то и дѣло, что теперь, увы, кажется и они начинаютъ насъ понимать лучше прежняго; а это очень опасно.

Огромный сосѣдъ изучаетъ насъ неусыпно и кажется уже многое видитъ насквозь. Не вдаваясь въ тонкости, возьмите хоть самыя наглядныя, въ глаза бросающiяся у насъ вещи. Возьмите наше пространство и наши границы (заселенныя инородцами и чужеземцами, изъ года въ годъ все болѣе и болѣе крѣпчающими въ индивидуальности своихъ собственныхъ инородческихъ, а отчасти и иноземныхъ сосѣдскихъ элементовъ), возьмите и сообразите: во сколькихъ точкахъ мы стратегически уязвимы? Да намъ войска, чтобы все это защитить (по моему штатскому, впрочемъ, мнѣнiю) надо гораздо больше имѣть, чѣмъ у нашихъ сосѣдей. Возьмите опять и то, что нынѣ воюютъ не столько оружiемъ, сколько умомъ, и согласитесь что это послѣднее обстоятельство даже особенно для насъ невыгодно.

Теперь почти въ каждыя десять лѣтъ измѣняется оружiе, даже чаще. Лѣтъ черезъ пятнадцать можетъ будутъ стрѣлять уже не ружьями, а какою нибудь молнiей, какою нибудь всесожигающею электрическою струею изъ машины. Скажите чтó можемъ мы изобрѣсти въ этомъ родѣ, съ тѣмъ чтобы приберечь въ видѣ сюрприза для нашихъ сосѣдей? Что, если лѣтъ черезъ пятнадцать у каждой великой державы будетъ заведено, потаенно и про запасъ, по одному такому сюрпризу на всякiй случай? Увы, мы можемъ только перенимать и покупать оружiе у другихъ, и много–много что съумѣемъ починить его сами. Чтобы изобрѣтать такiя машины нужна наука самостоятельная, а не покупная; своя, а не выписная; укоренившаяся и свободная. У насъ такой науки еще не имѣется; да и покупной даже нѣтъ. — Возьмите опять наши желѣзныя дороги, сообразите наши пространства и нашу бѣдность; сравните наши капиталы съ капиталами другихъ великихъ державъ и смекните: во чтó намъ наша дорожная сѣть, необходимая намъ какъ великой державѣ, обойдется? И замѣтьте: тамъ у нихъ эти сѣти устроились давно и устраивались постепенно, а намъ приходится догонять и спѣшить; тамъ концы маленькiе, а у насъ, сплошь, въ родѣ Тихо–океанскихъ. Мы уже и теперь больно чувствуемъ во чтó намъ обошлось лишь начало нашей сѣти; какимъ тяжелымъ отвлеченiемъ капиталовъ въ одну сторону ознаменовалось оно, въ ущербъ хотя бы бѣдному нашему земледѣлiю и всякой другой промышленности. Тутъ дѣло не столько въ денежной суммѣ, сколько въ степени усилiя нацiи. Впрочемъ конца не будетъ если по пунктамъ высчитывать наши нужды и наше убожество. Возьмите, наконецъ, просвѣщенiе, т. е. науку, и посмотрите насколько намъ нужно догнать въ этомъ смыслѣ другихъ. По моему бѣдному сужденiю, на просвѣщенiе мы должны ежегодно затрачивать по крайней мѣрѣ столько же какъ и на войско, если хотимъ догнать хоть какую нибудь изъ великихъ державъ, — взявъ и то что время уже слишкомъ упущено, что и денегъ такихъ у насъ не имѣется и что, въ концѣ концовъ, все это будетъ только толчекъ, а не нормальное дѣло; такъ сказать потрясенiе, а не просвѣщенiе.

Все это мои мечты, разумѣется; но... повторяю, невольно мечтается иногда въ этомъ смыслѣ, а потому и продолжаю мечту. Замѣтьте, что я цѣню все на деньги; но развѣ это вѣрный расчетъ? Деньгами ни за что не купишь всего; тàкъ можетъ только какой нибудь необразованный купецъ разсуждать въ комедiи г. Островскаго. Деньгами вы, напримѣръ, настроите школъ, но учителей сейчасъ не надѣлаете. Учитель — это штука тонкая; народный, нацiональный учитель вырабатывается вѣками, держится преданiями, безчисленнымъ опытомъ. Но положимъ надѣлаете деньгами не только учителей, но даже, наконецъ, и ученыхъ; и чтò же? — все таки людей не надѣлаете. Что въ томъ, что онъ ученый, коли дѣла не смыслитъ? Педагогiи онъ, напримѣръ, выучится и будетъ съ каѳедры отлично преподавать педагогiю, а самъ все–таки педагогомъ не сдѣлается. Люди, — люди, — это самое главное. Люди дороже даже денегъ. Людей ни на какомъ рынкѣ не купишь и никакими деньгами, потому что они не продаются и не покупаются, а опять таки только вѣками выдѣлываются; ну, а на вѣка надо время, годковъ этакъ двадцать пять или тридцать, даже и у насъ, гдѣ вѣка давно уже ничего не стоютъ. Человѣкъ идеи и науки самостоятельной, человѣкъ самостоятельно дѣловой, образуется лишь долгою самостоятельною жизнiю нацiи, вѣковымъ многострадальнымъ трудомъ ея — однимъ словомъ образуется всею историческою жизнью страны. Ну, а историческая жизнь наша, въ послѣднiя два столѣтiя, была не совсѣмъ таки самостоятельною. Ускорять же искусственно необходимые и постоянные историческiе моменты жизни народной никакъ не возможно. Мы видѣли примѣръ на себѣ и онъ до сихъ поръ продолжается: еще два вѣка тому назадъ хотѣли поспѣшить и все подогнать, а вмѣсто того и застряли; ибо, не смотря на всѣ торжественные возгласы нашихъ западниковъ, мы несомнѣнно застряли. Наши западники — это такой народъ, что сегодня трубятъ во всѣ трубы, съ чрезвычайнымъ злорадствомъ и торжествомъ, о томъ, что у насъ нѣтъ ни науки, ни здраваго смысла, ни терпѣнiя, ни умѣнья; что намъ дано только ползти ползкомъ за Европой, ей подражать во всемъ рабски и, въ видахъ европейской опеки, преступно даже и думать о собственной нашей самостоятельности; а завтра, — заикнитесь лишь только о вашемъ сомнѣнiи въ безусловно–цѣлительной силѣ бывшаго у насъ два вѣка назадъ переворота, — и тотчасъ же закричатъ они дружнымъ хоромъ, что всѣ ваши мечты о народной самостоятельности — одинъ только квасъ; квасъ и квасъ; и что мы, два вѣка назадъ, изъ толпы варваровъ стали европейцами, просвѣщеннѣйшими и счастливѣйшими, и по гробъ нашей жизни должны вспоминать о семъ съ благодарностiю.

Но оставимъ западниковъ и положимъ, что деньгами все можно сдѣлать, даже время купить, даже самобытность жизни воспроизвести какъ–нибудь на нарахъ; спрашивается: откуда такiя деньги достать? Чуть не половину теперешняго бюджета нашего оплачиваетъ водка, т. е. по теперешнему народное пьянство и народный развратъ, — стало быть вся народная будущность. Мы, такъ сказать, будущностью нашею платимъ зa нашъ величавый бюджетъ великой европейской державы. Мы подсѣкаемъ дерево въ самомъ корнѣ, чтобы достать поскорѣе плодъ. И кто же хотѣлъ этого? это случилось невольно, само собой, строгимъ историческимъ ходомъ событiй. Освобожденный великимъ Монаршимъ словомъ народъ нашъ, неопытный въ новой жизни и самобытно еще не жившiй, начинаетъ первые шаги свои на новомъ пути: переломъ огромный и необыкновенный, почти внезапный, почти невиданный въ исторiи по своей цѣльности и по своему характеру. Эти первые и уже собственные шаги освобожденнаго богатыря на новомъ пути требовали большой опасности, чрезвычайной осторожности; а между тѣмъ, чтó встрѣтилъ нашъ народъ при этихъ первыхъ шагахъ? Шаткость высшихъ слоевъ общества, вѣками укоренившуюся отчужденность отъ него нашей интелигенцiи (вотъ это то самое главное) и въ довершенiе — дешовку и жида. Народъ закутилъ и запилъ — сначала съ радости, а потомъ по привычкѣ. Показали–ль ему хоть чтó нибудь лучше дешовки? Развлекли–ли, научили–ль чему нибудь? Теперь въ иныхъ мѣстностяхъ, во многихъ даже мѣстностяхъ, кабаки стоятъ уже не для сотенъ жителей, а всего для десятковъ; мало того — для малыхъ десятковъ. Есть мѣстности гдѣ на полсотни жителей и кабакъ, менѣе даже чѣмъ на полсотни. «Гражданинъ” уже сообщалъ разъ, въ особой статьѣ, подробный бюджетъ теперешняго нашего кабака: возможности нѣтъ предположить, чтобы кабаки могли существовать лишь однимъ виномъ. Чѣмъ же стало–быть они окупаются? Народнымъ развратомъ, воровствомъ, укрывательствомъ, ростовщичествомъ, разбоемъ, разрушенiемъ семейства и стыдомъ народнымъ — вотъ чѣмъ они окупаются!

Матери пьютъ, дѣти пьютъ, церкви пустѣютъ, отцы разбойничаютъ; бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и въ кабакъ снесли; а въ кабакъ приняли! Спросите лишь одну медицину: какое можетъ родиться поколѣнiе отъ такихъ пьяницъ? Но пусть, пусть (и дай Боже!) пусть это лишь одна мечта пессимиста, въ десять разъ преувеличившая бѣду! Вѣримъ и хотимъ вѣровать, но... если въ текущiя десять, пятнадцать лѣтъ наклонность народа къ пьянству (которая все–таки несомнѣнна) не уменьшится, удержится, а стало быть еще болѣе разовьется, то — не оправдается ли и вся мечта? Вотъ намъ необходимъ бюджетъ великой державы, а потому очень, очень нужны деньги; спрашивается: кто же ихъ будетъ выплачивать черезъ эти пятнадцать лѣтъ, если настоящiй порядокъ продолжится? Трудъ, промышленность? ибо правильный бюджетъ окупается лишь трудомъ и промышленностью. Но какой же образуется трудъ при такихъ кабакахъ? Настоящiе, правильные капиталы возникаютъ въ странѣ не иначе, какъ основываясь на всеобщемъ трудовомъ благосостоянiи ея, иначе могутъ образоваться лишь капиталы кулаковъ и жидовъ. Такъ и будетъ если дѣло продолжится, если самъ народъ не опомнится; а интелигенцiя не поможетъ ему. Если не опомнится, то весь, цѣликомъ, въ самое малое время очутится въ рукахъ у всевозможныхъ жидовъ и ужь тутъ никакая община его не спасетъ: будутъ лишь обще–солидарные нищiе, заложившiеся и закабалившiеся всею общиной, а жиды и кулаки будутъ выплачивать за нихъ бюджетъ. Явятся мелкiе, подленькiе, развратнѣйшiе буржуа и безконечное множество закабаленныхъ имъ нищихъ рабовъ, — вотъ картина! Жидки будутъ пить народную кровь и питаться развратомъ и униженiемъ народнымъ, но такъ какъ они будутъ платить бюджетъ, то стало быть ихъ же надо будетъ поддерживать. Мечта скверная, мечта ужасная и — слава Богу, что это только лишь сонъ! Сонъ титулярнаго совѣтника Поприщина, я съ этимъ согласенъ. Но не сбыться ему! Не разъ уже приходилось народу выручать себя! Онъ найдетъ въ себѣ охранительную силу, которую всегда находилъ; найдетъ въ себѣ начала, охраняющiя и спасающiя, — вотъ тѣ самыя, которыхъ ни за что не находитъ въ немъ наша интелигенцiя. Не захочетъ онъ самъ кабака; захочетъ труда и порядка, захочетъ чести, а не кабака!...

И слава Богу — все это кажется подтверждается; по крайней мѣрѣ есть признаки; мы уже упоминали объ обществахъ трезвости. Правда, они едва начинаются; попытки слабыя, едва замѣтныя, но — но только бы не помѣшали имъ развернуться, вслѣдствiе какихъ нибудь особенныхъ поводовъ! Напротивъ — о, если–бы ихъ поддержать! Что еслибъ съ своей стороны поддержали ихъ и всѣ наши передовые умы, наши литераторы, наши соцiалисты, наше духовенство и всѣ, всѣ изнемогающiе ежемѣсячно и печатно подъ тяжестiю своего долга народу. Что еслибы поддержалъ ихъ и нарождающiйся нашъ школьный учитель! Я знаю что я человѣкъ непрактическiй (теперь, послѣ извѣстной недавней рѣчи г–на Спасовича въ этомъ даже лестно признаться), но мнѣ — представьте себѣ — мнѣ воображается, что даже самый бѣднѣйшiй какой–нибудь школьный учитель и тотъ бы ужасно много могъ сдѣлать и единственно одной лишь своей иницiативой, захоти только сдѣлать! Въ томъ то и дѣло что тутъ важна личность, характеръ, важенъ дѣловой человѣкъ, и такой, который дѣйствительно способенъ хотѣть. На учительское мѣсто у насъ большею частiю прiѣзжаетъ теперь молодой человѣкъ, хотя бы даже и желающiй сдѣлать добро, но не знающiй народа, мнительный и недовѣрчивый; послѣ первыхъ, иногда самыхъ горячихъ и благородныхъ усилiй, — быстро утомляется, смотритъ угрюмо, начинаетъ считать свое мѣсто за нѣчто переходное къ лучшему, а потомъ — или спивается окончательно, или за лишнiе десять рублей бросаетъ все и бѣжитъ куда угодно, даже даромъ бѣжитъ, даже въ Америку, «чтобъ испытать свободный трудъ въ свободномъ государствѣ”. Это случалось и, говорятъ, случается и теперь. Тамъ, въ Америкѣ, какой нибудь гнуснѣйшiй антрепренеръ моритъ его на грубой ручной работѣ, обсчитываетъ и даже тузитъ его кулаками, а онъ за каждымъ тузомъ восклицаетъ про себя въ умиленiи: «Боже, какъ эти же самые тузы, на моей родинѣ, ретроградны и неблагородны, и какъ, напротивъ, они здѣсь благородны, вкусны и либеральны!” И долго еще такъ ему будетъ казаться; не измѣнять же изъ–за такихъ пустяковъ своимъ убѣжденiямъ! Но оставимъ его въ Америкѣ; я буду продолжать мою мысль. Моя мысль — напомню ее — въ томъ, что даже самый мелкiй сельскiй школьный учитель могъ бы взять на себя весь починъ, всю иницiативу освобожденiя народа отъ варварской страсти къ пьянству, еслибъ только того захотѣлъ. На этотъ счетъ у меня есть даже сюжетъ одной повѣсти и можетъ быть я рискну сообщить его читателю раньше повѣсти...

Ѳ. Достоевскiй.

(Продолженiе будетъ).

_______

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ДУХОВНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ.

Въ числѣ правъ, предоставленныхъ св. синодомъ учрежденному въ прошломъ году, въ Петербургѣ, обществу любителей духовнаго просвѣщенiя, самое важное, по нашему мнѣнiю, есть право свободнаго обсужденiя всякаго рода церковныхъ вопросовъ. Во всемъ вообще порядочные невѣжды, мы менѣе всего знаемъ то, чтó должно бы для насъ быть ближе и дороже всего, въ чемъ наша высшая похвала между народами мiра и наше будущее спасенiе отъ кругомъ облежащихъ насъ золъ и бѣдъ, если только намъ суждена достойная нашего высокаго призванiя будущность. Церковь для нашего общества есть истинная terra incognita, которая до послѣдняго времени вовсе не возбуждала въ немъ ни малѣйшаго любопытства и отъ изслѣдованiя которой оно упорно отказывалось, не ожидая, по видимому, отъ такого труда никакихъ послѣдствiй, кромѣ напраснаго утомленiя и скуки. Всѣ отношенiя наши къ церкви и понынѣ ограничиваются по большей части исполненiемъ самыхъ обычныхъ и неизбѣжныхъ религiозныхъ обязанностей, отрѣшившись отъ которыхъ мы потеряли бы уже право даже на христiанское имя. Но въ чемъ истинное значенiе церкви, какъ совершался историческiй процессъ ея сложенiя, какая ея роль въ мiрѣ — прошедшая и будущая, — какiе выработаны ею уставы и законоположенiя, какiя ея отношенiя къ государству, къ обществу, къ нацiональностямъ, къ иновѣрнымъ обществамъ, — это все вопросы, которые не привлекали ничьего вниманiя и не будили ничьей пытливости и на которые, внѣ духовно–учебнаго цеха, рѣшались тратить свое время и трудъ только какiе–нибудь особые охотники, въ родѣ славянофиловъ, люди съ исключительными умственными вкусами. Да и въ самыхъ разсадникахъ церковныхъ знанiй наука не очень процвѣтала; людей съ обширнымъ богословскимъ образованiемъ и духовныя академiи выпускали весьма ограниченное число; истинное же призванiе къ этому роду занятiй, а тѣмъ болѣе самобытный и многообъемлющiй взглядъ на предметы церковнаго вѣдѣнiя, — составляло всегда и донынѣ составляетъ истинную рѣдкость, чѣмъ и объясняется преимущественно постыдная скудость русской богословской литературы. При томъ же въ людяхъ, получившихъ спецiальное образованiе въ духовно–учебныхъ заведенiяхъ, насъ постоянно поражала та странная и весьма неутѣшительная черта, что они очень нерѣдко не сходятся между собою въ такихъ существенно важныхъ основныхъ понятiяхъ, относительно коихъ между людьми, прiуготовлявшимися, въ совершенно однородныхъ школахъ, къ служенiю одной и той–же церкви, не должно бы, по видимому, быть даже и легкаго разнорѣчiя. А между тѣмъ, чтó одному изъ нихъ кажется аксiомой, то для другаго дерзкiй парадоксъ, въ чемъ одинъ видитъ стыдъ и гибель, въ томъ для другаго честь и единственный залогъ спасенiя, — точно они собраны и созваны съ разныхъ концовъ вселенной, «отъ четырехъ вѣтръ”. Черта, обличающая явную утрату твердыхъ преданiй и приближенiе нашего церковнаго сознанiя къ тому состоянiю, на которое осужденъ умъ протестанта, лишеннаго помощи вѣками сложившихся основъ православнаго воззрѣнiя и предоставленнаго силамъ своего личнаго разумѣнiя.

Явленiе это, замѣченное, безъ сомнѣнiя, не нами одними, объясняется, какъ мы думаемъ, не столько прямымъ влiянiемъ на наши духовныя школы протестантской богословской литературы, — хотя и этой причинѣ нельзя не приписать извѣстной доли зла, — сколько искаженiемъ общаго строя нашей церковной жизни, которое началось давно, еще со временъ Петра и Ѳеофана, и съ тѣхъ поръ неудержимо продолжается и усиливается, не встрѣчая ни откуда достаточно сильнаго противодѣйствiя.

Церковь, не имѣющая собора, лишена главнаго орудiя не только для охраненiя своей свободы, но и для соблюденiя твердаго единомыслiя между ея членами, которымъ некуда приносить на судъ свои разнорѣчивыя личныя мнѣнiя и которые, за неимѣнiемъ средствъ къ провѣркѣ своихъ убѣжденiй общимъ голосомъ церкви, должны по неволѣ пробавляться собственными усилiями, чтобы дойти хотя до приблизительно правильнаго образа мыслей. При отсутствiи свободныхъ церковныхъ совѣщанiй внутри, при совершенной почти разлукѣ съ единовѣрными церквами востока, мы лишены были и послѣдняго средства къ взаимному обмѣну мыслей по дѣламъ церкви — свободы печатнаго слова. Понятно, что, при такихъ условiяхъ, въ произведенiяхъ нашей духовной литературы если и могло быть какое–нибудь согласiе въ воззрѣнiяхъ, то это было согласiе вынужденное, приказное, плодъ усердiя духовной цензуры, неумолимо изглаждавшей изъ проходившихъ чрезъ ея чистилище творенiй всякiе признаки живой и самостоятельной мысли. Понятно и то, что при такихъ условiяхъ возникающее общество, получившее право свободнаго сужденiя о дѣлахъ церкви, должно возбудить всеобщее къ себѣ вниманiе и породить радостныя ожиданiя. Важности дарованнаго сему обществу права соотвѣтствуетъ и важность сопряженныхъ съ нимъ обязанностей. Кто, на виду у всѣхъ, безъ всякаго принужденiя, по собственному свободному избранiю, принялъ на себя какую бы то ни было общественную задачу, тотъ долженъ, во что бы то ни стало, проявить достаточныя для ея исполненiя силы. Мы не имѣемъ ни малѣйшаго основанiя подвергать сомнѣнiю будущность юнаго общества любителей духовнаго просвѣщенiя, которое существуетъ всего одинъ годъ и потому заявить себя какими–либо важными результатами своей дѣятельности еще не могло. Напротивъ, мы съ радостiю заявляемъ, что и въ этотъ кратковременный срокъ своего существованiя оно успѣло уже обнаружить стремленiя и попытки, которымъ мы отъ всей души сочувствуемъ и которыя искренно привѣтствуемъ.

Въ засѣданiяхъ общества, происходившихъ въ теченiе 1872 г., преобладающимъ предметомъ его разсужденiй былъ вопросъ старокатолическiй, который даже и безъ прямаго отношенiя къ намъ, самъ по себѣ, достаточно важенъ, чтобы имѣть право на вниманiе такого спецiальнаго общества, а на первыхъ порахъ могъ даже возбуждать серьозныя надежды на исходъ, благопрiятный для истины и для возстановленiя, въ какихъ–либо размѣрахъ, церковнаго союза между восточнымъ и западнымъ христiанствомъ.

По отложенiи отъ папы, западнымъ христiанамъ, желавшимъ остаться въ апостольской церкви, конечно, всего естественнѣе было бы обратить свои взоры къ православному востоку, уже тысячу лѣтъ тому назадъ отвергшему отъ себя римскаго первосвященника, при первыхъ его попыткахъ къ тому беззаконному и антихристiанскому преобладанiю въ церкви Божiей, окончательное развитiе котораго выразилось въ наше время провозглашенiемъ безумнаго антрополатрическаго догмата. И если бы въ народныхъ движенiяхъ такого рода соблюдалась логика, то старокатоликамъ, дѣйствительно, некуда было бы уйти отъ союза съ православною церковiю. Кто принимаетъ католичество безъ папы и ищетъ такого пункта времени, когда западная церковь была дѣйствительно свободна отъ папства, въ особенномъ извѣстномъ намъ значенiи этого слова, тотъ въ своихъ историческихъ поискахъ неизбѣжно долженъ упереться въ древнюю нераздѣльную церковь, единую на востокѣ и западѣ по основанiямъ вѣры и допускавшую широкую свободу въ установленiи мѣстныхъ обычаевъ и чиноположенiй. Возвратившись къ этой церкви, старокатолики вернулись бы къ собственнымъ древнимъ преданiямъ и, при возстановленiи ихъ въ своей современной церковной жизни, не испытали бы никакихъ съ нашей стороны затрудненiй: восточная православная церковь, чуждая тѣни господства или преобладанiя, не наложила бы на нихъ никакого неудобоносимаго ярма и не стѣснила бы ихъ въ употребленiи тѣхъ сложившихся на западѣ церковныхъ обрядовъ и чинопослѣдованiй, поколику они чисты отъ знаменованiя и выраженiя тѣхъ самыхъ заблужденiй, отъ коихъ желаютъ удалиться сами старокатолики.

Ожиданiе такой постановки вопроса — если не въ массахъ, то въ избранныхъ представителяхъ старокатолическаго движенiя — было естественно, и мы очень хорошо понимаемъ, почему петербургское общество любителей духовнаго просвѣщенiя, даже и послѣ того какъ въ этомъ движенiи обнаружились черты, весьма неблагопрiятныя для первоначально возбужденныхъ надеждъ, не оставляетъ дѣла и не покидаетъ своихъ сношенiй съ тѣми изъ старокатолическихъ предводителей, которые болѣе другихъ расположены искать основанiй для своего церковнаго положенiя въ православной древности и которые, быть можетъ, будутъ въ силахъ, если только сами устоятъ и укрѣпятся въ своихъ стремленiяхъ, основать хотя бы небольшую православную общину западнаго обряда, хотя бы начатокъ западной православной церкви, по образу, показанному досточтимымъ Овербекомъ.

Но если бы дѣло кончилось и не такъ и если бы, въ концѣ концевъ, намъ пришлось отказаться отъ всѣхъ надеждъ на успѣхи православiя на Западѣ, все таки занятiя старокатолическимъ вопросомъ должны оставить по себѣ слѣдъ, полезный и для насъ самихъ, для нашей внутренней церковной жизни.

При встрѣчѣ съ этимъ движенiемъ, мы поставлены были въ прямую необходимость подвергнуть ближайшему пересмотру весьма важный и не всѣми въ одинаковомъ смыслѣ понимаемый вопросъ о свободѣ обряда. Къ чести общества, въ этомъ вопросѣ его воззрѣнiя оказались чуждыми всякой односторонности и исключительности и совершенно согласными съ преданiями православной церкви, неизмѣнно содержимыми ею отъ первоначальныхъ лѣтъ ея насажденiя въ человѣческомъ родѣ до самыхъ послѣднихъ дней.

До тѣхъ поръ по крайней мѣрѣ, пока дѣло шло о старокатоликахъ, никому изъ членовъ общества и въ голову не приходило заявлять, чтобы разность въ обрядахъ, всегда допускавшаяся въ православной церкви безпрепятственно, а въ древнiя времена даже совершенно неизбѣжная, могла въ настоящее время сдѣлаться препятствiемъ къ церковному общенiю между людьми, совершенно единомысленными въ догматахъ. Этому согласiю въ воззрѣнiяхъ придавало особую твердость недавнее постановленiе св. синода по вопросу о представленной на его расмотрѣнiе Iосифомъ Овербекомъ западной православной литургiи. Извѣстно, что, разсмотрѣвъ эту литургiю, которая предназначается для употребленiя въ основанной Овербекомъ православной общинѣ и которая представляетъ нѣкоторое видоизмѣненiе литургiи католической, св. синодъ не нашелъ, съ своей стороны, никакого препятствiя къ допущенiю ея въ дѣйствiе и ограничился только тѣмъ, что къ исправленiямъ, сдѣланнымъ въ латинской литургiи самимъ Овербекомъ, присоединилъ еще нѣсколько своихъ и затѣмъ, въ этомъ окончательно признанномъ имъ видѣ, препроводилъ ее къ вселенскому патрiарху Анѳиму, съ просьбою просмотрѣть ее, сообща съ прочими православными патрiархами. Отвѣтъ патрiарховъ до сихъ поръ еще не полученъ; занятые огромною потерею, которую только что понесла православная церковь вслѣдствiе раскола въ константинопольской патрiаршей области и къ предотвращенiю которой мы не употребили надлежащихъ и обязательныхъ для насъ усилiй, они могли счесть наше обращенiе къ нимъ какъ бы несвоевременнымъ и въ этой заботѣ о новыхъ и пока еще гадательныхъ прiобрѣтенiяхъ усмотрѣть противорѣчiе съ нашимъ поведенiемъ въ греко–болгарскомъ вопросѣ.

Но во всякомъ случаѣ вопросъ о предѣлахъ, до которыхъ русская церковь, въ лицѣ своей власти, считаетъ возможнымъ довести свободу мѣстныхъ обрядовъ, по этому поводу совершенно выяснился. И если св. синодъ призналъ возможнымъ въ вопросѣ о литургiи, которую Овербекъ справедливо называетъ солнцемъ богослуженiя, ограничиться лишь удаленiемъ изъ нея тѣхъ особенностей, сохраненiе коихъ не согласовалось бы съ новымъ православнымъ положенiемъ овербековой общины, то само собою разумѣется, что онъ не рѣшится поставить ей преграды въ томъ случаѣ, если она, или, по слѣдамъ ея, старокатолики пожелали бы удержать у себя какiя–либо маловажныя подробности западнаго обряда, лишь бы въ ихъ внутреннемъ значенiи не заключалось ничего противнаго правому исповѣданiю вѣры.

Таково же, мы въ томъ увѣрены, будетъ и рѣшенiе восточныхъ патрiарховъ по сему вопросу, судя по тому благоговѣнiю, съ коимъ восточныя церкви относятся къ преданiямъ древней церкви, и по сравнительно недавнему примѣру, поданному ихъ благочестивыми предшественниками во время обращенiя къ нимъ (чрезъ посредство св. синода) въ 1723 г. представителей англиканской церкви.

Замѣчательно однако, что, при полномъ единомыслiи своихъ членовъ по этому вопросу, пока онъ касался западныхъ христiанъ, общество любителей духовнаго просвѣщенiя раздѣлилось, когда рѣчь зашла о примѣненiи тогоже начала къ православнымъ членамъ русской церкви, извѣстнымъ подъ именемъ единовѣрцевъ. И хотя отличiе ихъ обряда отъ нашего ограничивается весьма немногими и при томъ такими особенностями обряда, которыя считаются столь же православными и столь же спасительными, какъ соотвѣтственныя имъ особенности нашего обряда, тѣмъ не менѣе поднятый въ разсужденiи г. Филиппова «о нуждахъ единовѣрiя” вопросъ о правѣ единовѣрцевъ на совершенное уравненiе ихъ съ прочими членами православной церкви^*) былъ встрѣченъ дружными и какъ бы во едино сплоченными возраженiями нѣкоторыхъ членовъ общества, большею частiю профессоровъ петербургской духовной академiи, которые нашли, что

Quod licet Jovi, non licet bovi.

Имъ, особенно одному изъ нихъ, вторитъ и «Голосъ”, посвятившiй докладу г. Филиппова двѣ передовыя статьи (№№ 108 и 120), о которыхъ мы предполагаемъ поговорить въ слѣдующемъ нумерѣ «Гражданина”.

_______

СТРАННИКЪ.

Въ лохмотьяхъ жалкихъ, подъ кустомъ,

Усталый, сѣлъ онъ у дороги.

Сума убогая на немъ,

Въ крови его босыя ноги.

Полдневный зной томитъ, какъ адъ,

Нигдѣ не слышенъ звонъ потока;

Померкъ тупой и робкiй взглядъ.

— »Вставай, старикъ, еще далеко!...”

Онъ спитъ, поникнувши на грудъ,

Какъ лунь — сѣдою головою.

Чуть дьшетъ.... знать не легокъ путь!

Рука опущена съ клюкою.

Кругомъ такая тишина,

Недвиженъ весь просторъ широкiй...

Сiяетъ небо.... даль ясна....

— »Вставай, старикъ, идти далеко!...”

Откуда ты? Въ Соловкахъ былъ?

Иль съ баркой плавая Двиною,

Скотомъ рабочимъ въ лямкѣ нылъ,

Скотомъ съ безсмертною душою?

Въ поту ворочалъ ли весломъ?

Прикащикъ былъ на баркѣ — дока,

Кормилъ не хлѣбомъ — кулакомъ!...

— »Вставай, старикъ, идти далеко!....”

Какъ волъ трудяся на легкѣ,

Съ открытой грудью въ непогоду,

Ты уцѣлѣлъ, хоть на рѣкѣ

Не мало сгинуло народа...

Кого — голодный тифъ сразилъ,

Кто — потонулъ въ рѣкѣ глубокой....

Ты–жъ — только силу схоронилъ!...

— »Вставай, старикъ, идти далеко!”

На пристань барку принесло

И, жалкiй грошъ свой получая,

Вы съ плачемъ кинули весло,

Тяжелый жребiй проклиная....

Но предъ иконою склонясь,

Одинъ, безъ словъ, въ тоскѣ глубокой,

Ты всѣмъ простилъ, простилъ молясь!...

— »Вставай, старикъ, идти далеко!”

А дома — жалкая семья

Мякину ѣстъ и, голодая,

Кормильца ждетъ... Вотъ казнь твоя!

Чтó принесешь ты имъ? Родная,

Прости! — Онъ силы не жалѣлъ...

У насъ нужда — не дочь порока...

Рабочiй, жалокъ твой удѣлъ!...

— »Вставай, старикъ, еще далеко!...”

Вставай, старикъ; не слышишь ты?

Или забылся, отдыхая?

Какъ рѣзки блѣдныя черты!

Какъ дышетъ грудь твоя больная!

Ты видишь сонъ: семьѣ твоей

Открылся вдругъ просторъ широкiй...

То пѣсня.... звонкiй смѣхъ дѣтей...

— »Вставай, старикъ, — еще далеко!...”

Вставай, старикъ! Очнись, старикъ,

Возьми суму и въ путь тяжелый!

Такъ лживъ блаженныхъ сновъ языкъ,

Обманчивъ ихъ миражъ веселый!

Всю жизнь ты былъ рабомъ труда,

Ты нищимъ былъ по волѣ рока,

Бѣднякъ — ты будешь имъ всегда...

— »Вставай, старикъ, — идти далеко!”

Вставай, старикъ! длиннѣе тѣнь;

Очнулись птицы въ чащѣ темной;

Погаснетъ скоро лѣтнiй день;

Туманъ окуталъ лугъ поемный;

На небо облачко ползетъ.

Смотри — раскинулось широко.

Отъ лѣса свѣжестью несетъ:

— »Вставай, старикъ, идти далеко!”

Вставай, старикъ! недвиженъ ты....

Уста — сомкнулись, грудь — не дышетъ.

Опали блѣдныя черты.

Погасла жизнь.... Старикъ не слышитъ.

Съ какой мучительной тоской,

Глядитъ померкнувшее око.....

Раскрылось небо надъ тобой!...

— »Вставай, старикъ, ужъ не далеко!”

День погасалъ. Вдали вѣнцомъ

Заря сiяла, догорая.

Въ ея мерцаньи золотомъ

Горѣла тучка, словно тая...

Надъ трупомъ странника въ кустахъ

Роса алмазами сверкала....

О если–бъ — тамъ, нa небесахъ,

Заря измученныхъ встрѣчала!

В. Н. Д.

_______

НѢЧТО О ДѢТЯХЪ.

РАЗМЫШЛЕНIЯ ПО ПОВОДУ ДѢТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.

— Оставь его, Лёля, онъ аристократъ.

— Вы развѣ князь?

— Я? — нѣтъ, но мой отецъ очень богатъ, и т. д.

Разговоръ этотъ происходилъ въ Лѣтнемъ саду, вблизи памятника Крылова. Разговаривали дѣти, въ возрастѣ около 8 или 9 лѣтъ.

Первую фразу сказала дѣвочка, просто, но прилично одѣтая.

Вторую мальчикъ, повидимому ея братишка.

Третью фразу сказалъ мальчикъ, одѣтый въ роскошную бархатную синюю куртку, со всѣми причудами англiйскаго костюма.

Я пораженъ былъ этимъ разговоромъ, и думаю что всякiй на моемъ мѣстѣ былъ–бы пораженъ не менѣе моего. «Онъ аристократъ!” въ устахъ осьмилѣтней на видъ дѣвочки!

Чтобы понять чтò могли значить эти слова, я подошелъ къ дѣвочкѣ, сказалъ ей «здравствуй, моя милая”, и, взявъ ее за ручку, спросилъ: «скажи мнѣ, пожалуйста, отчего ты его зовешь аристократомъ?” и при этомъ указалъ на богатаго мальчика.

— Я думала что онъ князь, отвѣтила бойко дѣвочка.

— Отчего же ты это думала?

— Онъ такъ хорошо одѣтъ.

— А ты не любишь аристократовъ?

— Нѣтъ, они дурные люди.

— Чѣмъ же дурные?

— Они бѣдныхъ бьютъ.

— Кто тебѣ это сказалъ?

— Няня въ книжкѣ это читала!

— Въ книжкѣ? какъ — въ книжкѣ ты читала про аристократовъ?

— Нѣтъ, тамъ написано про князей.

— А кто же тебѣ про аристократовъ говорилъ?

— Я здѣсь узнала.

— Чтò же ты здѣсь узнала?

— А я узнала, что князья называются аристократами.

— Видишь что, моя голубушка, все это пустяки; и между князьями есть очень хорошiе люди, и человѣкъ можетъ и не быть княземъ и все–таки быть дурнымъ человѣкомъ; а если въ книжкѣ сказано, что князья бьютъ бѣдныхъ — ты этому не вѣрь: книжку эту писалъ значитъ нехорошiй человѣкъ.

Дѣвочка устремила на меня большiе синiе глаза, въ которыхъ я прочелъ вопросъ ея души: «правда ли то что ты говоришь, или неправда”?

— Ну, а демократовъ ты любишь, спросилъ я.

— Я не знаю чтó это такое, отвѣтила дѣвочка.

Слава Богу, подумалъ я, воспитанiе дѣвочки еще на полъ–дорогѣ; но все–таки, мнѣ хотѣлось уяснить себѣ, какое же понятiе она въ своемъ умѣ противопоставляетъ аристократу, ибо не могло его не быть, когда объ одной соцiальной противоположности она уже знала.

— Ну, а ты кто, — тоже аристократка? спросилъ я.

— Она? — нѣтъ, она добрая дѣвочка, отвѣтилъ за сестру подошедшiй къ намъ Лёля, ея братишка.

Слова эти показались мнѣ до нельзя характеристичными: ясно было, что понятiе «аристократъ” тождественно было въ умѣ этихъ дѣтей съ понятiемъ дурной человѣкъ, и что засимъ этому понятiю противопоставлялось понятiе «добраго человѣка”.

* _* *

Это происходило не далѣе какъ въ нынѣшнемъ году.

Года двадцать три назадъ я былъ въ училищѣ воспитанникомъ.

Помню живо какъ однажды плакалъ при мнѣ одинъ изъ моихъ товарищей.

— Чтó съ тобой? спросилъ я его.

— Меня ругаютъ аристократомъ, отвѣтилъ онъ.

Мальчикъ этотъ былъ князь.

И такъ и въ то время въ словѣ «аристократъ” было что то для мальчиковъ обидное.

Да, но сопоставляя воспоминанiя того времени съ нынѣшнимъ, я отчетливо могу указать оттѣнки въ пониманiи этого слова, и въ этихъ именно оттѣнкахъ — несомнѣнные признаки прогресса, нами съ той поры пережитаго.

Я помню очень хорошо почему это слово «аристократъ” между дѣтьми нашего времени было обидно и употреблялось какъ слово бранное.

Оно означало понятiе «гордый”, а въ наше время мы всѣ товарищи ничего такъ не боялись какъ подозрѣнiя, что мы «горды”. Называй насъ дураками, ослами, чѣмъ хочешь, но только не гордыми, ибо быть гордымъ для насъ равносильно было понятiю не быть любимымъ товарищами.

Вотъ почему князекъ мой товарищъ, котораго назвали аристократомъ, и расплакался.

Другаго смысла въ этомъ словѣ «аристократъ” въ то время не было для насъ.

Въ немъ не слышалось ничего злаго, ничего соцiальнаго.

Кpомѣ того, замѣтить надо, быть хорошимъ товарищемъ было единственною нашею заботою. Князь и не князь, все равно, всѣ мы стремились только къ этому, и слово «аристократъ” намъ всѣмъ одинаково не нравилось потому, что оно противопоставлялось понятiю «хорошiй товарищъ”.

* _* *

Двадцать три года спустя, замѣтьте, вотъ чтó происходитъ въ томъ же дѣтскомъ мiрѣ.

Одинъ мальчикъ считаетъ обиднымъ слово «аристократъ”, ибо онъ увѣренъ, что аристократъ значитъ не «дурной товарищъ”, (дѣтское понятiе исчезло) а «дурной человѣкъ, обижающiй бѣдныхъ людей” — это уже своего рода понятiе соцiалиста.

Другой же мальчикъ, говорящiй въ отвѣтъ на вопросъ «вы развѣ князь?” («вы” играетъ большую роль у нынѣшнихъ дѣтей)^*): «нѣтъ, но мой отецъ очень богатъ”, — вѣдь онъ не оскорбляется словомъ «аристократъ”, напротивъ: онъ хочетъ имъ быть, и спѣшитъ заявить, что, по его мнѣнiю, онъ хоть и не князь, но онъ аристократъ въ силу того, что отецъ его очень богатъ.

Вникните въ эти слова и въ эти оттѣнки. Развѣ не явится передъ вами образъ цѣлаго сумбура въ мысляхъ этихъ дѣтей?

И этотъ сумбуръ, скажите, Бога ради, развѣ это не гигантскiй прогрессъ въ двадцать три года?

Но признаюсь, въ этомъ случаѣ, я заявляю себя отчаяннымъ ретроградомъ. Я хочу, и страстно хочу, чтобы дѣтей нашихъ вернули къ эпохѣ двадцать три года назадъ, и подъ словомъ «аристократъ” на школьной скамьѣ если разумѣть чтó нибудь обидное, то ужъ понятiе «гордый”, а никакъ не понятiе нынѣшняго времени — «дурнаго человѣка, обижающаго бѣдныхъ людей”.

Ибо, воля ваша, понятiе это доказываетъ, что у насъ нѣтъ уже дѣтей, и что дѣти наши не дѣти, а, съ позволенiя сказать, чѣмъ–то начиненные, въ дѣтскихъ нарядахъ карлики.

* _* *

Чтò такое дѣти?

Маленькiе люди, скажетъ вамъ въ отвѣтъ наша литература.

А я говорю, — впрочемъ, совсѣмъ не я, а весь европeйскiй мiръ мыслителей и даже не мыслителей говоритъ: неправда, это не маленькiе люди.

Дѣти — это особыя существа, неимѣющiя ничего общаго съ взрослыми людьми; ихъ души — это цѣлый, безконечный глубиною и неисчерпаемый содержанiемъ, духовный мiръ, особенный, своеобразный, дѣтскiй.

Чтобы изъ дѣтей воспитать людей, надо ихъ воспитывать какъ дѣтей, а не какъ людей.

Кажется, чтó проще и даже банальнѣе этой истины, а между тѣмъ — вообразите — ея то литература наша не знаетъ!

Чтобы воспитывать дѣтей, надо этотъ своеобразный, неисчерпаемый и безпредѣльный духовный мiръ дѣтскихъ впечатлѣнiй, мыслей и чувствъ умѣть понимать, отгадывать, чуять, прозрѣвать. Когда не понимаешь этотъ мiръ дѣтей, тогда нельзя воспитывать, и тогда воспитанiе является вздоромъ, порчею, формальностью, чѣмъ хотите, но только не воспитанiемъ, и дѣти обращаются въ маленькихъ людей, или — чтó тоже — перестаютъ быть дѣтьми; все внутреннее остается вдавленнымъ въ себя, все наружное дѣлается кривляньемъ, и вы получаете изъ нихъ людей внѣшнихъ, безъ всякаго внутренняго содержанiя.

* _* *

Наша литература ничего этого не знаетъ; или, вѣрнѣе, она все это позабыла: ей было не до этого! Она какъ будто заторопилась пропихивать тенденцiозность всюду, гдѣ было мѣсто для бумаги, и гдѣ эта бумага являлась способною воспринимать чернила письма и чернила печати.

И ну давай романы, стихи, драмы, комедiи, доклады по дѣламъ, руки, ноги, волосы, — все пропитывать и окрашивать тенденцiозностью.

— Все это прекрасно, говорятъ ей люди; но позвольте узнать, куда намъ съ дѣтьми соваться? чтó изъ нихъ прикажете дѣлать?

Тутъ только спохватилась наша литература.

— Дѣти? говоритъ она.

— Да–съ, дѣти, наши–то дѣти, отвѣчаютъ люди.

— Дѣтей тоже въ тенденцiю отправить немедленно! взять да и составить особый дѣтскiй отдѣлъ литературы.

Ну, и составился онъ; прелесть какой! Ужъ поручусь — во всемъ мiрѣ такого дѣтскаго отдѣла литературы нѣтъ!

* _* *

И вѣдь какъ онъ простъ — этотъ отдѣлъ!

Базаровъ, — помните — Базаровъ, герой «Отцовъ и дѣтей” Тургенева, это вѣдь романъ для большихъ, гдѣ есть большой Базаровъ! Является новый Базаровъ, маленькiй Базаровъ, Базаровъ для дѣтей.

— Да Базаровъ не дѣтское понятie, скажете вы, если, паче чаянiя, вы только осмѣлитесь поднять голосъ противъ литературы времени.

— Все равно, отвѣчаетъ литература: дѣти должны съ раннихъ лѣтъ изучать типы.

Далѣе. Есть курсъ физiологiи Сѣченова, но для большихъ; является курсъ физiологiи Сѣченова для дѣтей.

— Да помилуйте! скажете вы опять, если вы храбры, — физiологiя не дѣтское понятiе.

— Вздоръ, отвѣтитъ литература, дѣти должны съ раннихъ лѣтъ знакомиться съ функцiями человѣческаго мозга.

Есть на свѣтѣ Бёкль; его особенно хорошо, въ переводѣ съ англiйскаго на русскiй, знаютъ, понимаютъ и объясняютъ наши купцы въ Ярославлѣ и Нижнемъ.

— Да будетъ Бёкль для дѣтей! изрекаетъ литература. И бысть Бёкль для дѣтей.

Есть также Дарвинъ на бѣломъ свѣтѣ; его также очень любятъ наши купцы; а чиновникъ, когда онъ не въ духѣ, или обойденъ чиномъ, очень любитъ его, потому что въ эти «минуты жизни трудныя” онъ утѣшается, говоря себѣ: «вѣдь въ сущности мой начальникъ такая же обезьяна какъ и я”. И вотъ этого то большаго Дарвина литература велитъ издавать для дѣтей. И является маленькiй Дарвинъ, и маленькiе дарвинисты.

* _* *

И это называется у насъ понимать чтó такое дѣти!

И замѣтьте при этомъ, что нынѣшнiе наши педагоги смѣются надъ прежними за то, что послѣднiе, и вообще наши отцы и матери, съ раннихъ лѣтъ говорили дѣтямъ: «ты, Ѳедя, ты будешь инженеромъ, ты, Митя, чиновникомъ, ты, Сережа, медикомъ”, а сами они, нынѣшнiе–то наши литераторы (нынче воспитываютъ дѣтей у насъ не отцы и матери, и даже не педагоги, а литераторы) пожалуй, чего добраго, творятъ хуже, чѣмъ былые наши педагоги; ибо — судите сами — если глупо сказать дѣтямъ: вы будете инженерами, а вы медиками, еще глупѣе — сказать имъ: вы будете дарвинистами, физiологами, бёклистами, соцiалистами, ибо тамъ по крайней мѣрѣ дитя пойметъ чтó нибудь, когда ему покажешь статскаго и покажешь военнаго, пойметъ и то чтó значитъ докторъ (дѣти очень любятъ играть въ докторовъ), но, воля ваша, хоть убейте ребенка, онъ никогда не пойметъ, когда вы ему скажете или напишете въ книгѣ: «ты, голубчикъ, относись къ жизни не такъ какъ папа и мама, а какъ вотъ этотъ, или вотъ этотъ (Сѣченовъ, Дарвинъ, Бёкль), и вообще скорѣе отрицательно, чѣмъ положительно”.

Онъ пойметъ что–то, и это что–то обратится въ сумбуръ!

О люди, люди, люди нынѣшнiе! какъ мнѣ жаль васъ, — именно потому, что все хотите понять, все сдѣлать, все собою наполнить, и этого всего не понимаете, этого всего не дѣлаете, не понимаете всего того именно, чтó надо, надо, надо понять, ибо это самое лучшее въ жизни, безъ чего жить нельзя, безъ чего жить не стоитъ.....

Что же это такое?

Это дѣти!

Право, вы ихъ не понимаете, и оттого, право оттого, жизнь такъ намъ кажется горькою.

* _* *

Не знаю какъ вы, любезные читатели, но, я грѣшный человѣкъ, всякiй разъ какъ мнѣ приходится прочесть какую нибудь книгу для дѣтей на русскомъ языкѣ, доморощеннаго изобрѣтенiя, начинаю сомнѣваться въ томъ, есть ли у насъ дѣти?

* _* *

Въ этомъ отношенiи разладъ у насъ съ образованнымъ мiромъ Европы — полный.

Дѣтскiя книги въ Англiи, Германiи и Францiи такъ и рисуютъ предъ вами во всей его таинственной прелести мiръ дѣтей; у насъ, наоборотъ, въ этихъ дѣтскихъ книгахъ виднѣются больные умы взрослыхъ людей, ничего не понимающихъ въ области дѣтскаго мipa, но все таки старательно напряженные къ тому чтобы дѣтскiе умы раздражены были отрицательно, какъ они сами.

* _* *

Процессъ дѣтской литературы за границею довольно простъ. Все пишется для одной цѣли: пробудить и укрѣпить въ дѣтяхъ любовь ко всему чтó въ окружающемъ ихъ мipѣ христiанство велитъ любить и, наоборотъ, возстановить ихъ совѣсть противъ всего что христiанство называетъ зломъ. Воображенiе дитяти получаетъ образы и идеалы, и уже само распоряжается ими, чтобы удовлетворить потребности своего сердца.

Всѣ эти образы и идеалы составляютъ содержанiе дѣтской литературы на западѣ. Все въ ней положительно: дѣтскiй умъ не утомляется никакимъ отрицанiемъ. Когда ему описываютъ добраго принца, ему говорятъ чѣмъ онъ добръ и чтò онъ дѣлаетъ добраго; когда ему описываютъ злаго принца, ему говорятъ чтó онъ дѣлаетъ злаго; и дитя довольно: оно схватываетъ воображеньемъ и разсудкомъ, и схватываетъ въ образахъ, пониманiе дурнаго и хорошаго. Позже это же самое пониманiе расширяется въ видѣ образовъ историческихъ; и когда дитя усвоило себѣ нравственные идеалы житейскiе, оно получаетъ въ душу нравственные идеалы историческiе.

Наряду съ этимъ дитя, путемъ дѣтской литературы, знакомится съ окружающимъ его мiромъ. Когда оно познакомилось съ отцомъ и матерью, его знакомятъ съ Богомъ, потомъ съ братьями и сестрами, потомъ съ понятiемъ о вѣpѣ, о другихъ людяхъ, потомъ съ животными, которыхъ оно видитъ, и такъ далѣе; но все это дѣлается медленно, постепенно, просто, и прежде всего съ пониманiемъ дѣтскаго мiра. Тѣ которые пишутъ дѣтскiя книги — какъ будто пишутъ ихъ вспоминая свое дѣтство, и пишутъ ихъ для своихъ собственныхъ дѣтей. Святая любовь къ дѣтямъ слышится и видится въ каждой строкѣ дѣтской книги. Сознавать различiе въ эпохѣ, стремиться къ прогресу, или подчинять себя духу времени, пиша дѣтскiя книги, все это послѣдняя забота такого дѣтскаго писателя. Онъ знаетъ что его книга выйдетъ прекрасною, когда ее — понимаетъ ребенокъ въ 1873 году, — могло бы понять дитя въ 1773 году, и — пойметъ дитя въ 1973 году.

* _* *

Увы, ничего подобнаго не нахожу въ нашихъ дѣтскихъ книгахъ и журналахъ. Наша дѣтская литература — это скачка съ препятствiями, съ цѣлью перегнать друга друга современностью. Это ужасное слово душитъ на каждой страницѣ нашей дѣтской книги.

Хотятъ у насъ сдѣлать современныхъ дѣтей, и если бы, къ счастью, Богъ не устроилъ такъ, что природа одна не можетъ сдѣлаться современною, и вслѣдствiе этого усыпляетъ дѣтей тотчасъ когда берутся читать или слушать наши дѣтскiя книги, всѣ наши дѣти размягчились бы мозгомъ!

* _* *

Напримѣръ. Я беру дѣтскую русскую книгу. Я нахожу въ ней что ребенка учатъ понятiю о трудѣ! О, Боже! Да если бы ребенку можно было внушить понятiе о трудѣ, природа развила бы его голову и его мускулы въ семь лѣтъ отъ роду, такъ что онъ самъ настолько развился бы что сказалъ вамъ: какъ глупо то, чего вы отъ меня требуете?

А такъ какъ природа этого не сдѣлала, то въ иностранной дѣтской литературѣ понятiе о трудѣ прививается гораздо позже; тамъ начинаютъ съ привычки къ труду.

Оттого замѣтьте: за границею понятiе о трудѣ присуще почти каждому юному человѣку и обращается въ привычку; у насъ–же стрѣляются отъ нежеланiя и неумѣнiя трудиться.

* _* *

Далѣе. Я беру первый попавшiйся мнѣ подъ руку дѣтскiй журналъ. Раскрываю: стихотворенiе. Прекрасно. Заглавiе дѣтское: «Сонъ Коли и Ани”. Читаю. Рѣчь идетъ о томъ что Аня спитъ и что во снѣ ей подарили на елку куклу, въ богато убранныхъ нарядахъ. Аня ею любуется. Но приходитъ старичокъ и говоритъ этой куклѣ (кукла эта — образъ богатой барыни):

«Простите

Мнѣ, сударыня, что васъ

Безпокою: вотъ–съ модистка

Счетъ доставила сейчасъ».

«3а цвѣты и платье надо

Кушъ порядочный...» Въ отвѣтъ

Дама вскрикнула съ досадой:

— Ну, такъ чтоже? — «Денегъ–съ нѣтъ...»

— Какъ нѣтъ денегъ? Да на что жъ ты

Управляющiй? На что жъ

Я огромный домъ имѣю?

Неужели не сберешь

Ты съ жильцовъ моихъ что нужно?

Какъ ты глупъ и скученъ, ахъ!..

— «Я, сударыня, извольте,

Только–съ...» — Только–что? — «На дняхъ

Рождество у насъ...» — Такъ что же?

— «Люди бѣдные жильцы...

Обождать–бы надо: нечѣмъ

Будетъ имъ свести концы,

Нечѣмъ будетъ встрѣтить праздникъ,

Коль послѣднее возьмемъ...»

— Мнѣ то что? Квартиры въ домѣ

Мы не даромъ отдаемъ.

Вѣдь они объ этомъ знаютъ,

И, конечно, въ срокъ должны

Заплатить... Къ тому–же деньги,

Самъ ты видишь, мнѣ нужны.

— «Такъ, сударыня, а все–бы

Надо бѣдныхъ–то людей

Пожалѣть...» — Ну, ну, довольно!

Знаешь, я такихъ pѣчей

Не люблю! Ступай и дѣлай,

Что тебѣ велятъ, мой другъ...

Затѣмъ идетъ мораль. Аня, будто бы, твердить про себя пѣсню:

Не о томъ намъ думать надо,

Чтобъ нарядный туалетъ

Былъ у насъ, чтобъ жизнь казалась

Намъ безпечна и легка:

Часто радость покупаемъ

Мы страданьемъ бѣдняка, и т. д.

Теперь возьмите слова: модистка, счетъ, кушъ порядочный, управляющiй, жильцы, свести концы, квартиры въ домѣ, и т. д.

Вы думаете, о дѣтскiй поэтъ, что дѣти поймутъ ваши стишки, судя по этимъ словамъ?

Не думаю.

А если не поймутъ, то согласитесь, о поэтъ, что ваша цѣль возбудить ребенка противъ всѣхъ нарядно одѣтыхъ, и доказать что мы радость часто покупаемъ страданьемъ бѣдняка — не будетъ достигнута.

Ну, а если поймутъ — скажете вы — чтó тогда? Тогда дитя и будетъ говорить: «князья бьютъ бѣдныхъ людей”.

Ужели вы этого то именно хотите!?

Не думаю, ибо этого желать было бы слишкомъ глупо.

* _* *

Вообще доложу вамъ: понятiе о страданiи бѣдняка, съ точки зрѣнiя иной чѣмъ въ сказкахъ Перро, или Гофмана, или въ любой англiйской книжкѣ, то есть, съ точки зрѣнiя, напримѣръ, Виктора Гюго и Луи Блана — для дѣтей понятiе слишкомъ мудреное.

* _* *

Доложу вамъ и то, о дѣтскiй поэтъ, что процессъ вообще возбужденья ребенка или дитяти противъ соцiальныхъ язвъ такими сложными путями, какъ ваши, есть по существу своему трудъ столько же неблагодарный, сколько неосновательный, ибо всякое относительное и всякое отрицательное понятiе уже само по себѣ трудно усвоить человѣку въ дѣтскомъ возрастѣ, а когда его усложняешь модистками да счетами, да кушами, тогда ничего не достигаешь.

Вотъ почему въ европейской литературѣ сказки и басни для дѣтей пользуются такою популярностью. Необыкновенная простота въ положенiяхъ, въ связи съ живостью и естественностью лицъ производитъ то, что ребенокъ понимаетъ, впечатляется, чтò и требуется. И вотъ почему басня о стрекозѣ и муравьѣ даетъ ребенку понятiе о трудѣ сто разъ яснѣе, чѣмъ рѣчи вашихъ старичковъ, пристукивающихъ каблуками.

* _* *

Вообще вы напрасно хлопочете о томъ, чтобы дѣти все знали и все понимали.

Право, это совсѣмъ не нужно.

Достигайте того, чтобы дитя какъ можно болѣе любило и какъ можно яснѣе представляло себѣ образы дурнаго въ мiрѣ христiанско–семейномъ, но не политическомъ, и, право, этого будетъ довольно.

* _* *

Читая ваши дѣтскiя книги, я нахожу въ нихъ понятiя о дворникѣ, о бичевой тягѣ на Волгѣ и о бурлакѣ; нахожу въ нихъ объясненiе свѣта, кислорода, азота; нахожу въ нихъ статьи подъ названiемъ тайны природы, таинственныя силы и т. п.

Право, всего этого совсѣмъ не нужно для дитяти, ибо оно не пойметъ этого такъ, какъ нужно понять. А между тѣмъ вредъ отъ дурно понятаго предмета хуже вреда отъ незнанiя его.

Дѣтямъ нужны разсказы изъ священной исторiи, волшебныя сказки, басни и историческiе разсказы, а современный реализмъ вы успѣете въ немъ развить послѣ, гораздо позже.

* _* *

Еще вопросъ; чтó такое педагогическiй журналъ для родителей?

Кто его долженъ читать: дѣти или родители?

Если родители, то тaкie журналы слишкомъ наивны.

Если дѣти, то они слишкомъ хитры.

Въ одномъ, напримѣръ, журналѣ я встрѣчаю повѣсть подъ названiемъ «Самодуры”. Любопытно знать, съумѣлъ ли бы авторъ этой повѣсти объяснить дитяти понятiе о самодурѣ, еслибы дитяти вздумалось спросить: чтó такое самодуръ?

* _* *

Но любопытнѣе всего тотъ способъ, посредствомъ котораго авторъ справляется съ трудною задачею: уяснить дѣтскому уму столь тонкое понятiе, какъ самодуръ. Очевидно, для этого нуженъ прiемъ необыкновенный, къ нему–то авторъ и прибѣгаетъ. Такъ одинъ изъ самодуровъ является у него въ видѣ отца, ненавидящаго свою жену и своего ребенка и находящаго величайшее удовольствiе въ нравственномъ истязанiи матери и сына. Ребенокъ этотъ къ тому же идiотъ. Является молодой человѣкъ — разумѣется, кончившiй курсъ математическихъ наукъ, — который любитъ эту несчастную мать и принимается въ тоже время развивать этого ребенка–идiота. Процессъ развитiя ребенка оказывается блестящимъ, и чѣмъ больше развивается этотъ ребенокъ, тѣмъ яснѣе и отчетливѣе развивается въ немъ чувство ненависти къ отцу и любовь къ матери.

Словомъ, такъ и кажется, что психическая суть этого разсказа есть ничто иное какъ опытъ приложенiя къ жизни той соцiалистической теорiи, въ силу которой ребенокъ долженъ принадлежать матери, а не отцу.

Спрашивается: какую нравственную пользу принесетъ такой разсказъ дитяти или родителямъ, если допустимъ, что разсказъ написанъ для нихъ, а не для дѣтей?

Чтó онъ докажетъ? что есть на свѣтѣ дурные отцы? Увы, это не новость! Но всякiй знаетъ, что эти явленiя исключенiя, и рѣдкiя исключенiя.

Но если ребенокъ прочтетъ этотъ разсказъ, — какое на него дѣйствiе онъ можетъ произвести? его незрѣлый умъ можетъ не знать, что этотъ самодуръ — исключенiе, а его природа безъ всякихъ книгъ влечетъ его любить нѣжно своего отца; изъ этихъ двухъ впечатлѣнiй образоваться можетъ внутреннiй разладъ: фальшь вошла въ юную душу ребенка; а фальшь — это ядъ, и сильный ядъ въ нравственномъ мiрѣ дитяти, это первыя сѣмена нынѣшняго, современнаго, реальнаго разврата!

* _* *

Кстати о развратѣ.

Изъ газеты «Русскiй Мiръ” я узнаю, что молодымъ дѣвушкамъ въ женскихъ учебныхъ заведенiяхъ даютъ, въ видѣ награды за хорошее ученiе и отличную нравственность, и очевидно въ поощренiе къ тому и другому въ дальнѣйшемъ будущемъ, «полное собранiе стихотворенiй Языкова”.

Это не дурно.

Если это такъ, то я въ правѣ представить себѣ и читателямъ слѣдующую картину. Экзаменъ, зала, множество воспитанницъ, конклавъ профессоровъ, начальство, а на заднемъ планѣ группа родителей этихъ воспитанницъ.

Выходитъ воспитанница, получившая за отличное ученiе и отличную нравственность «стихотворенiя Языкова”.

— Ну–съ, скажетъ учитель русскаго языка, скажите мнѣ какое нибудь стихотворенiе.

Дѣвица начинаетъ говорить, и такъ какъ она изъ первыхъ, то при этомъ отлично декламируетъ и дѣлаетъ подобающiе стихотворенiю жесты:

«Блаженъ кто могъ на ложѣ ночи

Тебя руками обогнуть,

Челомъ въ чело, очами въ очи,

Уста въ уста и грудь на грудь;

Кто соблазнительный твой трепетъ

Лобзаньемъ пылкимъ прерывалъ,

И смуглыхъ персей дикiй трепетъ,

То усыплялъ то пробуждалъ...»

Или:

«Подъ зелеными кустами

Сладко, дѣва красота,

Я сжималъ тебя руками

И горячими устами

Цаловалъ тебя въ уста...

............

Закрывала, открывала

Ты лазурь своихъ очей,

Трепетала и вздыхала

Грудь, прижатая къ моей...

Воображаю восторгъ профессоровъ, учителей, начальства и воспитанницъ!

Воображаю и восторгъ родителей...

— Какъ! скажутъ они, это дѣтское чтенiе?

— Дѣтское чтенiе, отвѣтятъ имъ...

* _* *

Впрочемъ, бываетъ и лучше. Я взялъ въ руки книгу, озаглавленную: «Дѣтская библiотека для чтенiя”, изданная, кажется, годика два назадъ.

Вотъ начало книжки:

«Уму человѣческому прирождено влеченiе ко всему таинственному и чудесному: это мы видимъ во всѣ времена и у всѣхъ народовъ, начиная съ древнѣйшихъ человѣческихъ обществъ. Человѣкъ видѣлъ себя окруженнымъ множествомъ вещей и явленiй, которыхъ сущности и причинъ онъ не умѣлъ себѣ объяснить и невольно приписывалъ ихъ влiянiю безтѣлесныхъ существъ, высшихъ человѣка, невидимыхъ и неосязаемыхъ”.

Такъ начинается книжка. Назидательно.

Далѣе. Но далѣе, хоть и дѣтское чтенiе, просимъ дѣвицъ не читать.

Въ обозрѣнiи разныхъ суевѣрiй древнихъ и новыхъ находимъ слѣдующiя строки, относящiяся къ изслѣдованiю производившемуся въ 1560 г. надъ монахинями Назаретскаго монастыря въ Кёльнѣ, будто бы одержимыхъ бѣсами.

Одна пожилая женщина показала на допросѣ (стр. 42), «что однажды ночью, находясь вмѣстѣ съ своимъ мужемъ въ постели, она почувствовала, что на нее упало что–то и духъ началъ скакать по ея одѣялу. Она нѣкоторое время противилась этому инкубу, но наконецъ онъ одолѣлъ ее. Демонъ часто возобновлялъ свои ночныя посѣщенiя, но женщина съумѣла ему воспротивиться, такъ что духъ ограничивался одними только разсказами о плотской любви и о различныхъ религiозныхъ вопросахъ”.

Въ окрестностяхъ Байоны развилось бѣснованiе. По увѣренiю одного изъ судей (стр. 43), «проклятые колдуны похищали женъ изъ объятiй ихъ мужей и насиловали ихъ въ присутствiи послѣднихъ: женщины не имѣли силъ противиться, а мужья поражались какъ будто столбнякомъ и, подобно статуямъ, не могли сдѣлать никакого движенiя и даже теряли голосъ. По словамъ того же судьи, злодѣи «плясали безчинно, жрали мерзостно, совокуплялись дьявольски, богохульствовали возмутительно, позорно пресыщались гнусными наслажденiями, ласкали жабъ, змѣй и ящерицъ, собирали ядовитыя травы и любовно лобызали вонючаго козла”.

Довольно выписокъ изъ этой чертовщины. И такъ какъ онѣ заняли больше мѣста, чѣмъ предназначалось для маленькой замѣтки, то затѣмъ мы ограничимся еще только одной выпиской, въ другомъ родѣ. Въ книгѣ не менѣе видную роль играютъ прелести месмеризма и животнаго магнетизма. Вотъ приводимая въ книгѣ выписка изъ донесенiя врачей–коммиссаровъ о дѣйствiяхъ магнетизеровъ по системѣ Месмера (стр. 173 и слѣд.):

«Магнетизёръ сжимаетъ обыкновенно колѣно магнетизируемой имъ женщины своими собственными, такъ что не только колѣна, но и всѣ нижнiя части обѣихъ личностей находятся въ тѣсномъ прикосновенiи. Рука магнетизёра упирается подъ ложечку или даже въ нижнюю часть живота, надъ яичниками (sur les ovaires) женщины, такъ что осязанiе ощущается вблизи самыхъ чувствительныхъ частей всего тѣла.... Часто случается, что мужчина, давъ тоже положенiе своей лѣвой рукѣ, правою охватываетъ заднюю часть женщины; а движенiя обѣихъ стремятся сдѣлать такое обоюдное прикосновенiе еще болѣе тѣснымъ. Сближенiе становится сколь возможно непосредственнымъ: лицо касается лица, дыханiе обоихъ смѣшивается, всѣ физическiя впечатлѣнiя мгновенно обоюдно раздѣляются и взаимное влеченiе половъ должно проявляться во всей его силѣ. Чтó же удивительнаго, что чувства распаляются, причемъ возбужденное воображенiе распространяетъ извѣстнаго рода безпорядокъ во всей организацiи; затѣмъ сужденiе утрачивается; вниманiе развлекается и женщина сама не можетъ дать себѣ отчета въ своихъ ощущенiяхъ. Коммисары убѣдились тщательными наблюденiями, что предъ наступленiемъ сейчасъ описаннаго кризиса, лицо постепенно зардѣвается, глаза горятъ и физiономiя выражаетъ желанiе совокупленiя”...

* _* *

И такъ все это дѣтское чтенiе!!!???

И знаете ли что эта именно книга, за которую должны были родители во имя общества, и общество во имя родителей — предать автора или издателя всенародному позору, эта именно книга разошлась въ продажѣ до послѣдней!!!

* _* *

Принимая все это въ соображенiе, задаешь себѣ три вопроса:

Есть ли у насъ общество?

Есть ли у насъ родители?

Есть ли у насъ дѣти?

Либералъ.

_______

ОТЧЕТЪ О ВѢНСКОЙ ВЫСТАВКѢ^*).

II.

Празднество открытiя выставки.

Вѣна 1 мая.

День поэзiи и цвѣтовъ, день блаженства и любви — первое мая, зачѣмъ былъ ты сегодня такъ непривѣтливо холоденъ? Горы, которыя видны изъ моихъ оконъ, были съ ранняго утра окутаны сѣрыми тучами и дождь продолжалъ лить, съ небольшими промежутками, до поздняго вечера. Деревья Пратера стояли безъ цвѣта, безъ солнца было небо, угрюмa была физiономiя обыкновенно веселаго города. Когда въ этотъ день небо свѣтитъ своею теплою синевою и все живущее проникнуто дыханiемъ весны, то Вѣна бываетъ однимъ изъ прелестнѣйшихъ городовъ; въ rycтыхъ каштановыхъ аллеяхъ Пратера высшее общество прогуливается въ открытыхъ экипажахъ и изящныхъ нарядахъ и образуетъ родъ Корсо, который не уступитъ Гайд–парку или Булонскому лѣсу, между тѣмъ какъ рядомъ, въ такъ называемомъ Вурстль–Пратерѣ, простые смертные беззаботно проводятъ время за кружкою пива и тому подобнымъ развлеченiемъ. Но въ этотъ разъ городу не суждено было веселиться. Непогода, причинившая столько вреда растительности, испортила обитателямъ Вѣны радость этого дня и холодъ атмосферы, казалось, проникъ даже въ самую ихъ душу.

Болѣе холоднаго, безжизненнаго открытiя выставки мнѣ еще не приходилось видѣть. Что самая церемонiя, происходившая въ ротондѣ, не воодушевила публики и не вывела ее изъ полусоннаго настроенiя — для меня понятно, потому что, не говоря о томъ, что высшее общество нигдѣ и никогда не употребляетъ своихъ легкихъ на какiя бы то ни было громкiя ура, никто не почувствуетъ себя слишкомъ расположеннымъ къ громогласному выраженiю энтузiазма, когда принужденъ былъ съ yтpa облечься во фракъ и бѣлый галстухъ и употребилъ нѣсколько часовъ на совершенiе пути, не требующаго въ обыкновенное время и десятой доли этого времени. Гораздо болѣе поразила меня апатичность тѣхъ, которые оcвобождены отъ обязательнаго чернаго фрака и бѣлаго галстуха, т. е. тѣхъ, которые не удостоились оффицiальнаго приглашенiя на торжество открытiя и не имѣли возможности купить билетъ, стоющiй 25 фл. Я говорю о жителяхъ города, не имѣвшихъ доступа во внутрь ротонды — стало быть о большинствѣ народонаселенiя. Вся Пратеръ–штрассе вплоть до главнаго входа зданiя выставки была наполнена толпою, смотрѣвшею на проѣзжающую на открытiе публику. Но даже появленiе императорской четы и ея коронованныхъ гостей вызвало въ народѣ лишь весьма слабыя привѣтствiя. Ни въ одномъ домѣ не было видно ни малѣйшаго украшенiя или флага, а кипящей, волнующейся толпы, обыкновенно образующей въ подобныхъ случаяхъ суматоху и давку, не было нигдѣ. Обязанность полицейскихъ служителей оказалась на этотъ разъ весьма легкой; тихо, мѣрными шагами, точно похоронная процессiя, подвигался къ цѣли длинный рядъ каретъ. Начало торжества было назначено въ 12 часовъ, а уже съ 11 входъ въ большую ротонду былъ запрещенъ, но отъ этого распоряженiя нашли нужнымъ отказаться, такъ какъ многiя кареты могли достичь главнаго входа гораздо позже назначеннаго времени.

Ну, а самое торжество открытiя?.. Прежде чѣмъ приступить къ его описанiю, слѣдуетъ ознакомить читателя съ расположенiемъ зданiя, чтò, впрочемъ, благодаря простотѣ плана, весьма легко, особенно если при этомъ не вдаваться въ подробности. Вообразите себѣ квадратное пространство, образующее основу и центръ всего зданiя; на сѣверной и южной сторонѣ этого квадрата находятся главные входы, а къ восточной и западной примыкаютъ еще длинныя побочныя зданiя. Центръ этого квадрата образуетъ хорошо извѣстная по рисункамъ ротонда, изъ которой есть проходы въ побочныя строенiя, такъ называемыя трансепты. Послѣднiя имѣютъ, кромѣ того, обращенныя къ cѣверу и югу вѣтви, оканчивающiяся входными дверями. Представьте себѣ скелетъ рыбы съ толстымъ узломъ посрединѣ и вы будете имѣть приблизительное понятie обо всемъ зданiи. Центральный узелъ составляетъ ротонда; идущiй отъ узла въ обѣ стороны хребетъ образуютъ трансепты; ребра представляютъ вѣтви, пересѣкающiя къ трансептамъ и снабженныя каждая входными дверями. Надъ каждой такой дверью находится названiе страны, произведенiя которой выставлены въ вѣтви, такъ что легко извнѣ опредѣлить внутреннее расположенiе выставки. Если я еще прибавлю, что Австрiя и Германiя занимаютъ ротонду, что первая вмѣстѣ съ Венгрiею, Грецiею, Россiею, Румынiею, Китаемъ, Японiей, Персiею, Египтомъ, Турцiею и среднею Африкою, расположена въ восточной части зданiя, между тѣмъ какъ Германiя, Бельгiя, Голландiя, Данiя, Швецiя, Норвегiя, Швейцарiя, Италiя, Францiя, Испанiя, Португалiя, Англiя, Соединенные Штаты, Бразилiя и южная Америка занимаютъ въ обозначенномъ здѣсь порядкѣ западную часть, то этимъ будетъ сказано достаточно о распредѣленiи главнаго большаго зданiя; остальныя части, къ нему относящiяся и ему принадлежащiя, именно: помѣщенiя для земледѣльческихъ и другихъ машинъ, отдѣлъ искусствъ и разбросанные павильоны, которыхъ не менѣе 137, не имѣли никакого прямаго отношенiя къ празднеству, потому о нихъ теперь и рѣчи не будетъ. Впрочемъ, и такъ уже ясно, что вокругъ громаднаго главнаго зданiя раскинулось нѣчто въ родѣ городка, и что страдающiй голодомъ зрѣнiя можетъ здѣсь или вполнѣ излечиться, или, по крайней мѣрѣ, на многiе недѣли и мѣсяцы получить нѣкоторое облегченiе своимъ страданiямъ.

Теперь я свободно могу приступить къ описанiю самаго торжества.

Въ назначенные 12 ч. громадная ротонда была совершенно, хотя и не чрезмѣрно, наполнена народомъ. Вокругъ сидѣли и стояли дамы и мужчины, безъ особеннаго труда расположившiеся по нумерованнымъ своимъ билетамъ. Красивыхъ лицъ было много, дорогихъ нарядовъ еще болѣе, а мундировъ и орденовъ было столько, что самому свѣдущему церемонiальмейстеру и геральдику не легко было бы съ точностiю указать каждому надлежащее мѣсто. Еслибъ мать наша Ева увидѣла внезапно своего супругa, нашего праотца Адама, выходящаго изъ кустовъ рая въ зеленомъ, золотомъ шитомъ фракѣ, то удивленiе ея было бы наврядъ ли сильнѣе удивленiя овладѣвшаго мною при видѣ нѣкоторыхъ старыхъ друзей и знакомыхъ, которыхъ я привыкъ видѣть въ обыкновенномъ простомъ нарядѣ, и котоpыe предстали вдругъ предъ моими глазами въ pазноцвѣтныхъ, украшенныхъ золотыми позументами мундирахъ. Видѣлъ я, напримѣръ, добраго стараго Вилльяма Росселя, извѣстнаго корреспондента «Тэймса”, въ военномъ мундирѣ ярко–краснаго цвѣта, со множествомъ орденовъ на груди и съ воинственной, украшенной поражающими перьями, треуголкой на мирной головѣ. Всѣ ужасы Балаклавы и Седана пришли мнѣ на умъ, при видѣ почтеннаго друга въ такомъ нарядѣ. «How are you?” спросилъ я смѣясь. «Раx vobiscum!” возразилъ онъ съ комическимъ выраженiемъ, хватаясь за рукоятку своей шпаги. Въ болѣе отдаленныхъ рядахъ преобладалъ въ публикѣ гражданскiй фракъ; тамъ и толпа была сжатѣе. Но настоящей давки не было нигдѣ и свободное вращенiе было стѣснено лишь въ одномъ пунктѣ: «Будьте добры, дайте себя задушить”, обратился я къ тучному доктору медицины, старому знакомому; «пусть васъ раздавятъ въ честь этого дня; а иначе, что за народный праздникъ если не задавлены нѣсколько зрителей! И что же намъ, репортерaмъ остается дѣлать, когда мы не можемъ сообщить нѣсколькихъ ужасныхъ происшествiй, отъ которыхъ волосы дыбомъ становятся?” — «Я не Курцiй”, отвѣтилъ онъ зѣвая, «но я дозволяю вамъ объявить въ «Кёльнской газетѣ”, что я умерщвленъ”. Сказавъ это, онъ положилъ въ ротъ большой кусокъ шеколаду, взятаго имъ въ видѣ дорожнаго запаса.

Въ круговой галлереѣ тѣснились головы, одна возлѣ другой; на платформѣ, возвышающейся посреди двора и окруженной цвѣтущими кустами, было разставлено нѣсколько рядовъ красныхъ стульевъ. Вправо отъ этой эстрады, въ концѣ лѣстницы ведущей къ ней, стояли полукругомъ вплоть до входныхъ дверей дипломатическiй корпусъ, генералитетъ, иностранные коммиссары, члены вѣнскаго общиннаго совѣта, коммерческой палаты и генеральнаго управленiя. Влѣво отъ платформы находились министры, между которыми графъ Андрасси въ полной парадной формѣ составлялъ замѣчательнѣйшее явленiе; затѣмъ слѣдовали: австрiйская коммиссiя, члены государственнаго совѣта, делегаты, и т. д.

Прошло нѣсколько минутъ послѣ 12 часовъ, какъ вдругъ залпъ снаружи и первые звуки нацiональнаго гимна внутри извѣстили о прибытiи высокихъ гостей. Впереди шла императрица подъ руку съ наслѣднымъ принцемъ Германiи, за ними императоръ, который велъ супругу принца, принцъ Валлiйскiй съ эрцгерцогиней Елизаветой, наслѣдный принцъ Данiи, принцъ Артуръ, младшiе сыновья императора и наслѣдника Германiи, и другiя владѣтельныя особы съ ихъ свитой. Дошедши до платформы, дамы разсѣлись по мѣстамъ. Императоръ, въ маршальскомъ мундирѣ и увѣшанный широкими лентами орденовъ Леопольда и Стефана, помѣстился между императрицею и наслѣдной принцессою; по лѣвую сторону послѣдней стоялъ наслѣдный принцъ Германiи въ кирассирскомъ мундирѣ, на которомъ эффектно выдѣлялся орденъ Чернаго Оpлa и Желѣзнаго Креста; направо отъ наслѣдной принцессы стоялъ принцъ Валлiйскiй въ красной генеральской формѣ съ орденомъ Подвязки. По сторонамъ и позади этихъ главныхъ лицъ сгруппировались прочiя.

Затѣмъ начались оффицiальныя рѣчи.

Изъ словъ эрцгерцога и императора уже видно, что рѣчи имѣли цѣлью воздать за совершившееся дѣло какъ можно больше чести династiи. «Мы столь всецѣло обязаны вашему величеству совершенiемъ этого дѣла, что и сама первоначальная мысль о немъ принадлежитъ вамъ”. Такъ гласитъ одно мѣсто изъ рѣчи, произнесенной министромъ–президентомъ княземъ Ауэрспергомъ. И если императоръ со вниманiемъ вслушался въ эти слова (а слушалъ онъ — скажемъ мимоходомъ — рѣдко, такъ какъ во время произношенiя рѣчей часто обращался къ наслѣдной принцессѣ), то онъ, полагаю, не мало долженъ былъ быть удивленъ, узнавъ что первоначальная мысль о выставкѣ принадлежитъ именно ему. Еслибы случилось такое несчастie, что черезъ нѣсколько тысячелѣтiй все относящееся къ настоящей выставкѣ сдѣлалось бы жертвою пожара, и cпаслась бы лишь одна рѣчь министра Ауэрсперга, какiе выводы извлекъ бы изъ нея историкъ относительно происхожденiя этой выставки? Какъ велика показалась бы ему личность Франца–Iосифа! Хвалитесь послѣ этого оффицiальными документами!

Истинный творецъ и руководитель выставки, баронъ Шварцъ–Зеннборнъ, не былъ въ числѣ лицъ, избранныхъ для рѣчей. Онъ стоялъ въ сторонѣ на послѣдней ступени лѣстницы платформы, и раздѣлялъ съ министромъ коммерцiи скромную обязанность провожать владѣтельныхъ особъ сперва въ ротонду, а оттуда по остальнымъ отдѣламъ выставки. Слухъ о томъ, будто его съ намѣренiемъ оттѣснили на заднiй планъ и что онъ въ высшихъ слояхъ слыветъ подъ названiемъ барона Sous–bornes — на основанiи его, будто бы, чрезмѣрной расточительности — принадлежитъ по всей вѣроятности лишь къ тѣмъ злымъ сплетнямъ, которыя изобилуютъ и процвѣтаютъ въ Вѣнѣ болѣе чѣмъ гдѣ либо. Гораздо вѣроятнѣе, что онъ удовольствовался сознанiемъ исполненiя трудной обязанности и охотно предоставилъ другимъ произнесенiе оффицiальныхъ рѣчей.

Слышали эти рѣчи впрочемъ только близко стоящiе, и еслибъ наслѣдникъ Германiи не махалъ когда слѣдовало своимъ шлемомъ и тѣмъ не подавалъ знака для торжественныхъ возгласовъ и для «ура”, то едва ли бы кто изъ присутствующихъ узналъ, когда наступали минуты для громогласнаго выраженiя своихъ чувствъ. Но не смотря на веселое маханье шлемомъ, ни разу не обнаружилось такого воодушевленiя толпы, какое я прежде видалъ при подобныхъ случаяхъ. Немногочисленны и слабы были крики одобренiя и радости, безцвѣтны были звуки музыки и хоровъ. Очевидно было, что музыкантовъ и пѣвцовъ было слишкомъ мало для произведенiя надлежащаго эффекта. Не доставало также органа, полные звуки котораго достаточно сильны и мощны, чтобы отозваться въ сердцахъ многихъ тысячъ. Если еще присовокупить ко всему сказанному, что стѣны ротонды выкрашены въ безжизненно–холодные цвѣта, что вся она еще почти пуста, что ни одинъ свѣтлый лучъ солнца въ продолженiе всей церемонiи не проникъ въ окна ея и не освѣтилъ празднества, то будетъ вполнѣ понятно, почему все вышло такъ холодно и безцвѣтно.

Къ счастiю для присутствующихъ, главная часть церемонiи, т. е. произношенiе рѣчей, длилась неболѣе получаса. Затѣмъ весь дворъ, въ сопровожденiи генералъ–директора барона Шварца и министра коммерцiи, доктора Банганса, обошелъ главное зданiе. Во главѣ шелъ императоръ съ наслѣдницей Германiи, принцъ валлiйскiй съ эрцгерцогиней Елизаветой, за ними прочiе. По прошествiи нѣкотораго времени дамы помѣнялись провожатыми; такимъ образомъ принцъ Валлiйскiй взялъ подъ руку императрицу, а наслѣдникъ Германiи сдѣлался кавалеромъ эрцгерцогини Елизаветы.

Къ сожалѣнiю, высокимъ гостямъ не много еще пришлось видѣть. Большая часть предметовъ была еще запакована въ деревянныхъ ящикахъ съ надписями, многiе шкапы были еще завѣшаны и забѣлены мѣломъ, какъ окна въ недостроенномъ домѣ. Тѣмъ не менѣе императоръ соблаговолилъ остановиться у нѣкоторыхъ уже выставленныхъ предметовъ и въ каждомъ отдѣлѣ пробылъ нѣсколько лишнихъ минутъ, чтобы сказать два, три благосклонныхъ слова находившемуся на лицо и ожидавшему одобренiя члену коммиссiи. Долѣе всего пробылъ императоръ въ отдѣленiяхъ Германiи; или потому, что этимъ хотѣлъ оказать особенное вниманiе высокимъ гостямъ своимъ, наслѣднымъ принцамъ Германiи и Англiи, или же потому, что эти отдѣленiя свидѣтельствуютъ о наибольшихъ успѣхахъ промышленности. Въ то время какъ императоръ выражалъ свою признательность германскимъ коммиссарамъ выставки за перенесенные ими труды, наслѣдная принцесса разговаривала съ нѣкоторыми изъ выдающихся экспонентовъ, которыхъ она, можетъ быть, знавала еще во время пребыванiя своего въ Берлинѣ. Наслѣдникъ же, съ своей стороны, счелъ обязанностью представить своей августѣйшей дамѣ, императрицѣ, всѣ тѣ личности, съ которыми говорилъ императоръ.

Шествiе нѣсколько скорѣе прошло чрезъ отдѣлы Бельгiи, Францiи и Швейцарiи и лишь въ англiйскомъ оно прiостановилось; принцъ Валлiйскiй съ видимою гордостью бросалъ вокругъ себя самодовольные взгляды; и дѣйствительно, англiйскiй отдѣлъ можетъ вполнѣ быть признанъ наилучшимъ. Только въ этомъ отдѣлѣ публика могла уже получить цвѣтной, иллюстрированный, прекрасно напечатанный каталогъ съ планами; здѣсь государь болѣe подробно разглядывалъ нѣкоторыя вещи, въ то время какъ принцъ Валлiйскiй, по обычаю своей страны, направо и налѣво пожималъ руки своимъ соотечественникамъ.

Отдѣлъ Америки, еще не обработанный, какъ и ея необозримыя поля, — не остановилъ на долго гостей и все шествiе, достигнувъ крайняго предѣла западной части, двинулось обратно для осмотра восточной. Молодой австрiйскiй наслѣдникъ въ отдѣлѣ своего будущаго государства принялъ на себя роль хозяина и съ особеннымъ стараньемъ обращалъ вниманiе своихъ молодыхъ товарищей и маленькаго сына наслѣдника Германiи — на самые достопримѣчательные предметы отдѣла.

Для осмотра выставки предполагалось употребить менѣе часа, но прошло цѣлыхъ два часа. Принцессы, вѣроятно не мало усталыя, возвратились въ ротонду, но исполняли обязанности своего сана съ должнымъ мужествомъ, между тѣмъ какъ остальная, добровольно явившаяся публика, утомленная отъ долгаго ожиданiя (не позаботились о томъ, чтобы въ этотъ промежутокъ времени игралъ оркестръ!), и отъ непривычнаго поста, задолго до окончанiя церемонiи обратилась въ бѣгство для заблаговременнаго отыскиванiя своихъ экипажей и какихъ нибудь подкрѣпляющихъ средствъ. И то и другое было сопряжено съ большими затрудненiями. Изъ безчисленнаго множества буфетовъ, расположенныхъ вокругъ зданiя выставки, только пять–шесть были въ состоянiи предложить публикѣ стулъ, а о какой–бы то ни было пищѣ и помину не было; большое бѣдствiе причинило отыскиванiе экипажей, для которыхъ мѣсто было назначено на весьма большомъ разстоянiи отъ выставки. Большей части изъ публики удалось найти свои кареты не ранѣе пятаго часа. При этомъ дождь шелъ безпрерывно.

Какъ велико было число присутствующихъ, сколько было сердецъ обрадованныхъ, сколько обманутыхъ ожиданiй и сколько испорченныхъ нарядовъ — сегодня сообщить еще не могу. И такъ, первый день торжества, какъ видите, обошелся благополучно; но хотя цѣна для входа на выставку въ слѣдующiе 4 дня и назначена въ 5 фл., я все–таки сильно сомнѣваюсь чтобы число посѣтителей было велико. До сихъ поръ на выставкѣ еще мало привлекательнаго: все въ ней находится въ состоянiи хаоса. Но порядокъ водворится скорѣе, нежели многiе полагаютъ. Какъ только ящики будутъ размѣщены по мѣстамъ, то выкладка и разстановка вещей не возьмутъ много времени. Чрезъ четыре недѣли, таково общее мнѣнie, все будетъ приведено уже въ надлежащiй видъ. Я же вполнѣ убѣжденъ, что не позже какъ черезъ двѣ недѣли выставка уже будетъ и прiятна и поучительна иностраннымъ гостямъ.

(Продолженiе будетъ).

_______

НАША СЛѢДСТВЕННАЯ ЧАСТЬ.

На дняхъ, какъ пишутъ изъ Харькова въ «Судебный Вѣстникъ”, въ мѣстномъ судебномъ мiрѣ произошло столкновенiе властей — слѣдственной и прокурорской. Дѣло происходило, будто–бы, вотъ какимъ образомъ. Изъ квартиры прокурора елецкаго окружнаго суда, г. Мирецъ–Имшенецкаго, сдѣлана была кража. Началось производство у судебнаго слѣдователя, который, согласно закону, вызвалъ г. Мирецъ–Имшенецкаго повѣсткою, для допроса въ качествѣ свидѣтеля. Этотъ послѣднiй, усмотрѣвъ въ поступкѣ судебнаго слѣдователя посягательство на значенiе и власть прокурорскаго надзора, послалъ кого–то, вмѣсто себя, объявить судебному слѣдователю, чтобы онъ самъ явился въ нему для допроса. Судебный слѣдователь, конечно, не явился. И, на основанiи очень яснаго и опредѣленнаго закона, постановилъ: г. Мирецъ–Имшенецкаго, за неявку къ слѣдствiю безъ законныхъ причинъ, подвергнуть штрафу въ размѣрѣ 25 р. Г. Мирецъ–Имшенецкiй, въ качествѣ прокурора, немедленно донесъ прокурору харьковской судебной палаты, настаивая, въ видахъ поддержанiя принципа подчиненности, и для примѣра въ этомъ отношенiи другимъ, на безотлагательномъ принятiи мѣръ... Корреспондентъ прибавляетъ, что, какъ говорятъ, прокуроръ судебной палаты, г. Писаревъ, намѣренъ сильно поддержать взгляды елецкаго прокурора.

Не станемъ заниматься здѣсь разсмотрѣнiемъ того вопроса, правъ–ли въ данномъ случаѣ судебный слѣдователь, руководствовавшiйся очень яснымъ и опредѣленнымъ закономъ относительно вызова свидѣтелей, или же г. Мирецъ–Имшенецкiй, вообразившiй, что кража совершена у него не въ качествѣ г. Мирецъ–Имшенецкаго, частнаго лица, а въ качествѣ прокурора окружнаго суда и якобы начальника мѣстныхъ судебныхъ слѣдователей. Предоставимъ этотъ вопросъ нашимъ записнымъ юристамъ. А обратимъ вниманiе вотъ на что. Случаи столкновенiй между судебными слѣдователями и лицами прокурорского надзора далеко не рѣдки. Эти случаи не что иное, какъ результаты существующаго и постоянно возрастающаго у насъ антагонизма между чинами слѣдственнаго и прокурорскаго институтовъ. Антагонизмъ же этотъ произошелъ вслѣдствiе того, что наша судебная или, лучше, судебно–административная практика стала мало–по–малу уклоняться отъ началъ, — положенныхъ судебными уставами 20 ноября 1864 года въ основанiе учрежденiя слѣдственнаго института — независимости судебныхъ слѣдователей отъ судебной администрацiи и прокурорскаго надзора, самостоятельности и такъ называемой несмѣняемости ихъ, и создала временное и до крайности неопредѣленное положенiе ихъ... По судебнымъ уставамъ, какъ извѣстно, судебные слѣдователи являются вполнѣ независимыми отъ судебной администрацiи и прокурорскаго надзора, обязанными исполнять лишь законныя требованiя этого надзора (почти также, какъ и законныя требованiя всякихъ правительственныхъ мѣстъ и лицъ), полными хозяевами предварительнаго слѣдствiя и наконецъ несмѣняемыми «судьями” (какъ ихъ много разъ именуютъ судебные уставы, во всемъ приравнивая съ членами судебныхъ мѣстъ), т. е. могущими быть увольняемыми отъ должности, безъ ихъ собственнаго согласiя, неиначе, какъ по суду. На практикѣ же они мало–по–малу подпали подъ полную зависимость департамента министерства юстицiи и ближайшаго прокурорскаго надзора, потерявъ судейскую самостоятельность и несмѣняемость. Вмѣсто избранiя общимъ собранiемъ отдѣленiй окружнаго суда, они назначаются департаментомъ; но не утверждаются въ должностяхъ Высочайшею властью какъ бы слѣдовало, а командируются департаментомъ для временнаго исправленiя должности судебныхъ слѣдователей, или даже просто для производства слѣдствiй въ качествѣ чиновниковъ министерства. Вовсе не приводятся къ судейской присягѣ. Аттестуются въ благонадежности или неблагонадежности, усердiи или нерадѣнiи ближайшимъ прокурорскимъ надзоромъ. На слѣдствiи фигурируютъ преимущественно какъ простые исполнители требованiй обвинительной власти. И наконецъ, при первомъ представившемся случаѣ, оказываются «отозванными” департаментомъ отъ должности.

По поводу упомянутаго — весьма типичнаго случая столкновенiя двухъ разнородныхъ властей представляется вопросъ: не пора–ли прекратить это временное и до крайности неопредѣленное положенiе судебныхъ слѣдователей?

Считаемъ излишнимъ вдаваться здѣсь въ общiя доказательства того, въ какой степени необходимо для возможно успѣшнаго отправленiя уголовнаго правосудiя, чтобы судебные слѣдователи — которые первые даютъ движенiе и направленiе важнѣйшимъ уголовнымъ дѣламъ — пользовались независимостью отъ судебной администрацiи и въ особенности отъ ближайшаго прокурорскаго надзора, съ которымъ они въ постоянныхъ непосредственныхъ сношенiяхъ, — а также судейскою самостоятельностью и несмѣняемостью. Желающiе могутъ найти болѣе или менѣе обстоятельное развитiе этихъ истинъ въ любомъ курсѣ уголовнаго процесса, въ трудахъ коммиссiи, составлявшей судебные уставы 20 ноября 1864 года и даже въ краткихъ разсужденiяхъ, изложенныхъ подъ каждою соотвѣтствующею статьею этихъ уставовъ изданiя государственной канцелярiи. Къ тому же наша печать единодушно повторяла эти доказательства много разъ съ тѣхъ поръ, какъ начала судебныхъ уставовъ стали на практикѣ извращаться — такъ что эти доказательства, кажется, стали «общими мѣстами”. А коснемся лишь фактической стороны дѣла.

А фактическая сторона дѣла такова, что положенie, въ которое поставлена наша слѣдственная часть въ послѣднее время, — оказывается весьма вреднымъ относительно нормальнаго отправленiя правосудiя.

Человѣка сколько–нибудь слѣдящаго за нашими уголовными процессами, прежде всего, поражаютъ: неполнота, односторонность и вообще недостатки предварительнаго слѣдствiя, служащаго, какъ извѣстно, основою уголовнаго процесса. Неполноту громаднаго количества «оконченныхъ” слѣдствiй нужно приписать не чему иному, какъ результатамъ незнанiя своего дѣла со стороны «исправляющихъ должность судебныхъ слѣдователей” и чиновниковъ командированныхъ для производства слѣдствiй, и отсутствiю у нихъ необходимой любви къ своему дѣлу. А односторонность и другiя недостатки — склонности этихъ слѣдственныхъ чиновъ скорѣе обличать обвиняемыхъ, чѣмъ стремиться къ раскрытiю истины вообще какъ это категорически предписывается буквою и духомъ судебныхъ уставовъ 20 ноября 1864 года. Незнанiе же слѣдственнаго дѣла и отсутствiе любви къ нему происходятъ отъ причинъ довольно простыхъ. «Исправляющiе должность судебныхъ слѣдователей” и слѣдственные чиновники министерства назначаются, повышаются и «отзываются” чуть ли не ежемѣсячно. И, конечно, не могутъ изучить какъ слѣдуетъ — труднѣйшихъ изъ всѣхъ судейскихъ обязанностей — слѣдственныхъ обязанностей, ни достаточно привыкнуть къ нимъ. А особенная склонность къ обличенiю обвиняемыхъ слѣдственными чинами и другiе недостатки предварительнаго слѣдствiя есть уже прямыя послѣдствiя зависимости помянутыхъ чиновъ отъ прокурорскаго надзора и уничтоженiя института настоящихъ судебныхъ слѣдователей^*). — Вредъ, происходящiй отъ неполноты, односторонности и другихъ недостатковъ предварительнаго слѣдствiя очевиденъ. У нашихъ присяжныхъ засѣдателей все болѣе и болѣе обнаруживается склонность къ оправдательнымъ приговорамъ даже при наличности очень вѣскихъ данныхъ въ пользу обвиненiя. Отчего это происходитъ? — Думаемъ, что далеко не отъ нечистоты совѣсти нашихъ присяжныхъ, а единственно отъ крайне неудовлетворительнаго состоянiя нашей слѣдственной части. По большей части наши слѣдствiя представляютъ до такой степени несовершенныя работы, что любому защитнику — не говоримъ уже о наиболѣе ловкихъ — не стоитъ особеннаго труда поколебать въ присяжныхъ вѣру въ прокурорскiе доводы. Вѣдь, чтобы присяжные сказали «нѣтъ, невиновенъ” — достаточно лишь заронить въ ихъ душу сомнѣнiе насчетъ прокурорскихъ доводовъ. А возбудить такое сомнѣнiе хотя бы и противъ самыхъ вѣскихъ доводовъ обвинительной власти легко, когда слѣдствiе представляетъ не сколько нибудь стройное раскрытiе истины, а груду сыраго, разрозненнаго и самаго противорѣчащаго себѣ въ отдѣльныхъ частяхъ матерiала! Наши защитники уже приняли, кажется, за непремѣнное правило строить свою защиту на недостаткахъ предварительнаго слѣдствiя, какъ будто бы имѣющаго цѣлью у насъ скорѣе обвинять привлеченныхъ къ дѣлу, чѣмъ раскрывать истину.

Затѣмъ слѣдящаго за нашими процессами невольно поражаетъ медленность судопроизводства. Дѣла съ присяжными у насъ обыкновенно производятся въ теченiи года со времени начала предварительнаго слѣдствiя. А есть массы дѣлъ, которыя тянутся и до двухъ лѣтъ. Постоянно приходится слышать объ отсрочкахъ несостоявшихся судебныхъ засѣданiй и по такимъ дѣламъ, въ которыхъ обвиняются люди, сидѣвшiе уже подъ предварительнымъ заключенiемъ по цѣлымъ годамъ и болѣе. Большею частiю, причиною отсрочекъ бываетъ недостатокъ членовъ окружнаго суда для образованiя установленнаго состава суда. Съ тѣхъ поръ, какъ судебные слѣдователи перестали быть судебными слѣдователями, наши окружные суды лишились цѣлой массы своихъ членовъ, такъ какъ, по рѣшенiямъ кассацiоннаго уголовнаго департамента сената, исправляющiе должность судебныхъ слѣдователей, какъ неутвержденные въ должностяхъ надлежащимъ порядкомъ и не приведенные къ судейской присягѣ, не могутъ участвовать въ засѣданiяхъ суда на правахъ членовъ. И это значительно замедляетъ ходъ правосудiя. По поводу этого «Журналъ гражданскаго и уголовнаго права” замѣчаетъ вотъ что: «нѣсколькими рѣшенiями сената за вторую половину 1871 г. (№№ 1160, 1260 и 1366) подтверждено высказанное уже въ 1870 г. положенiе, что участiе въ судебномъ засѣданiи, на правахъ cудьи, исправляющаго должность судебнаго слѣдователя несогласно съ закономъ и составляетъ поводъ къ отмѣнѣ производства. Если подобные случаи продолжаютъ повторяться, не смотря на категорическое разъясненiе правительствующаго сената, то это объясняется затрудненiями, съ которыми сопряжено составленiе присутствiя суда въ провинцiи, въ особенности для судовъ четвертаго разряда и при выѣздѣ суда въ уѣзды и доказываетъ еще разъ, что система замѣщенiя должностей судебныхъ слѣдователей, принятая министерствомъ юстицiи съ 1867 или 1868 года, столь же неудобна и вредна въ практическомъ отношенiи, сколько и несогласна съ закономъ”.

Наконецъ, однимъ изъ послѣдствiй исключительнаго положенiя, въ которое поставлена, вопреки судебнымъ уставамъ, наша слѣдственная часть, — представляется постепенное опустѣнiе нашего слѣдственнаго института людьми горячо преданными своему дѣлу и болѣе способными. Всѣмъ вѣроятно памятно то время, когда значительная часть нашей учащейся по юридическимъ факультетамъ молодежи весьма охотно стремилась въ судебные слѣдователи. Должность судебнаго слѣдователя представлялась людямъ получившимъ юридическое образованiе и жаждущимъ общественной дѣятельности самою заманчивою. Теперь не то. Теперь люди болѣе преданные своему дѣлу и талантливые спѣшатъ въ присяжные повѣренные или даже помощники ихъ — никто не хочетъ быть какимъ–то пассивнымъ орудiемъ прокурорской власти въ своей служебной дѣятельности!..

Въ виду всего сказаннаго, непонятно, почему не измѣняется временное и до крайности неопредѣленное положенiе судебныхъ слѣдователей? — На сколько извѣстно, министерство создало это положенiе вслѣдствiе обнаружившейся, будто бы, скоро послѣ введенiя судебныхъ уставовъ, несостоятельности нашего слѣдственнаго института.^*). Если же эта несостоятельность дѣйствительно обнаружилась, то почему не преобразовать нѣсколько слѣдственную часть? Нѣтъ ничего вреднѣе въ судебной практикѣ, какъ намѣренно обходить дѣйствующiе законы. Это большой соблазнъ для гражданъ, которымъ всѣ твердятъ относительно уваженiя къ закону. Но, вѣдь, на дѣлѣ не оказалось несостоятельности началъ слѣдственнаго института, организованнаго уставами 20 ноября 1864 года. Само министерство юстицiи имѣло уже возможность убѣдиться, что нѣтъ «никакого сомнѣнiя относительно той пользы, какую приносятъ судебные слѣдователи при отправленiи правосудiя”. Вотъ что мы читаемъ въ обнародованной въ прошломъ году, въ «Правительственномъ Вѣстникѣ”, оффицiальной запискѣ министерства «о ходѣ слѣдственной части въ мѣстностяхъ, гдѣ уставы 20 ноября 1864 г. введены въ полномъ объемѣ, за время съ 1 iюля по 31 декабря 1871 года”: «пользуясь свѣдѣнiями, добытыми изъ подлинныхъ слѣдственныхъ производствъ, возможно составить себѣ вполнѣ вѣрное и ясное представленiе о дѣятельности судебныхъ слѣдователей за второе полугодiе 1871 г. Результатъ этихъ свѣдѣнiй указываетъ на успѣшный и быстрый ходъ слѣдственныхъ производствъ въ новыхъ судебныхъ учрежденiяхъ и не оставляетъ никакого сомнѣнiя относительно той пользы, какую приносятъ судебные слѣдователи при отправленiи правосудiя въ мѣстностяхъ, дѣйствующихъ по уставамъ 20 ноября 1864 года”. Если же, такимъ образомъ, по словамъ самого департамента министерства, судебные слѣдователи, при всѣхъ неблагопрiятныхъ современныхъ условiяхъ своей дѣятельности, приносятъ пользу при отправленiи правосудiя по уставамъ 20 ноября 1864 года, то непонятнымъ представляется, зачѣмъ уклоняться отъ этихъ уставовъ 20 ноября 1864 г. касательно устройства слѣдственной части?...

Нѣтъ сомнѣнiя, что еслибы нашему слѣдственному институту придать de facto такую организацiю, какая предоставлена этими уставами de jure — судебные слѣдователи приносили бы eще большую пользу при отправленiи правосудiя. И наша слѣдственная часть была бы чужда, по возможности, тѣхъ органическихъ недостатковъ, о которыхъ мы говоримъ и о которыхъ умалчиваетъ отчетная «записка” министерства, представившая лишь результаты количества «оконченныхъ” слѣдствiй или результаты быстроты производства слѣдствiй...

В. Пуцыковичъ.

Спб. 14 мая 1873

_______

ЗАМѢТКИ О ТЕКУЩЕЙ ЛИТЕРАТУРѢ^*).

XII.

Недостатки нашей литературы вообще и журналистики въ частности зависятъ, конечно, отъ положенiя, въ которомъ мы находимся, отъ обстоятельствъ, среди которыхъ развивается наша умственная жизнь. Но на то и данъ человѣку умъ, чтобы не покоряться слѣпо своему положенiю, а выходить изъ него, чтобы бороться съ обстоятельствами и становиться выше ихъ. Литература же есть именно такая дѣятельность, которая имѣетъ притязанiе на сознательность и свободу, въ которой эти качества дѣйствительно могутъ проявляться; слѣдовательно нельзя считать дѣломъ нормальнымъ и извинительнымъ, когда литература, какъ слѣпая и несвободная масса, движется по пути опредѣляемому внѣшними влiянiями. Нужно выбиться изъ этой колеи, а иначе мы не дождемся отъ себя ничего хорошаго.

Два обстоятельства главнымъ образомъ опредѣляютъ теченiе нашей литературы: во–первыхъ, великiй авторитетъ Запада и, во–вторыхъ, постоянное недовольство нашими внутренними порядками. И этотъ авторитетъ и это недовольство, конечно, имѣютъ въ основанiи огромныя причины, безпрестанно возобновляющiяся и безпрестанно дѣйствующiя. А между тѣмъ они все–таки — постороннее дѣло для литературы, представляютъ ея случайное положенiе, ея внѣшнiя обстоятельства. Чтобы быть дѣйствительнымъ поэтомъ, дѣйствительнымъ мыслителемъ, нужно быть свободнымъ отъ этихъ влiянiй, какъ и отъ всякихъ другихъ стѣсняющихъ дѣйствiе ума. Журналистъ, чтобы воспитывать свою публику, а еще болѣе — чтобы угодить ей, конечно можетъ избѣгать всего, чтò противодѣйствуетъ авторитету Европы, или чтò благопрiятно сторонникамъ существующихъ порядковъ; журналистъ разсчитываетъ хладнокровно, и его выгода заключается въ подчиненiи требованiямъ публики. Но писатель не долженъ зависѣть отъ публики и не долженъ ставить препятствiй для своей мысли; онъ не можетъ дѣйствовать по расчетамъ и только тогда хорошъ и полезенъ, когда повинуется одному себѣ, прямымъ внушенiямъ своего ума и чувства.

Оба обстоятельства, подчиняющiя себѣ русскую литературу, обыкновенно у насъ не принимаются за частныя явленiя, а возводятся въ общiе принципы. Подъ поклоненiемъ Европѣ разумѣется собственно преданность всякому просвѣщенiю и прогрессу, и подъ недовольствомъ русскою жизнью и исторiею — вообще негодованiе противъ всякаго варварства и общественнаго зла. Но въ томъ вся и бѣда, что мы невольно и неудержимо смѣшиваемъ эти понятiя. Подумайте, въ самомъ дѣлѣ, какъ трудно смотрѣть на Европу съ точки зрѣнiя просвѣщенiя, развитiя истинныхъ понятiй и вкусовъ, и какъ легко просто обезьянничать, просто подчиняться ея авторитету! И вотъ у насъ вмѣсто того, чтобы заключать: «вотъ это хорошо, и слѣдовательно Европа достойна за это уваженiя”, обыкновенно заключается наоборотъ: «вотъ это по европейски, а потому достойно уваженiя”. Точно также, подумайте, какъ трудно понимать смыслъ и достоинство явленiй русской жизни, и какъ легко воспитать въ себѣ отчужденiе, и даже надменное пренебреженiе ко всѣмъ этимъ явленiямъ безъ разбора. И вотъ самые тупые и скудные духомъ люди оказываются у насъ иногда самыми рѣзкими обличителями всего родного.

Еще недавно у насъ шла борьба за классическое образованiе, которая ясно показала наши жалкiя отношенiя къ просвѣщенiю Европы. Насъ убѣждали, что умственная сила Европы основывается главнымъ образомъ на классическомъ образованiи; и правительство устроило наконецъ наши гимназiи согласно съ этой мыслью. Но если такъ, то чтò же мы дѣлали со временъ Петра Великаго? Какъ же это мы просвѣщались и преобразовывались на европейскiй ладъ, не видя и не понимая, въ чемъ состоитъ дѣло истиннаго, прочнаго образованiя? Мы ли не старались все перенимать, — а вотъ оказывается, что пропустили caмоe главное, самое существенное. Защитники реальной системы, очень горячiе, очень вдохновенные все тою же Европою, въ этомъ же недавнемъ cпоpѣ показали, что они не обладаютъ ясною, крѣпкою идеею, что сильно желаютъ подражать, но не знаютъ хорошенько, какая ихъ цѣль и чтó именно ихъ привлекаетъ. И выходитъ слѣдовательно, что не такъ легко заимствовать просвѣщенiе Европы, что, сколько бы мы ни преклонялись передъ нею, мы все–таки останемся невѣждами, если не станемъ работать собственнымъ умомъ.

Можно видѣть изъ этого, почему реформа Петра такъ слабо удалась, почему ей и невозможно было удаться лучше. Легко было завести армiю, построить корабли, основать фабрики и академiю наукъ; но перенести къ намъ умъ и духъ Европы, возбудить у насъ развитiе подобное европейскому было невозможно. Это вещи самобытныя, которыя не заимствуются, не дѣлаются по приказу и не зависятъ отъ воли самаго неограниченнаго властителя. И вотъ мы вышли только подражателями, мы схватываемъ все только внѣшнимъ образомъ, забывая, что единая искра самостоятельной мысли сдѣлала бы насъ болѣе подобными Европѣ, чѣмъ всевозможныя заимствованiя чужихъ модъ, чужихъ идей, телеграфовъ, желѣзныхъ дорогъ и т. д. Обыкновенно думаютъ, что это постоянное влiянiе Европы должно однако возбуждать и оплодотворять наши силы, и что современемъ, какъ любили когда–то повторять, мы догонимъ Европу. Но это было бы возможно развѣ только тогда, если бы Европа стояла на одномъ мѣстѣ, если бы она была законченнымъ мiромъ. Тогда, переработывая въ себѣ влiянiе этого мipa, мы могли бы современемъ отвѣчать на него своимъ развитiемъ, отвѣчать на столько, на сколько способна наша натура. Но Европа сама движется. Не успѣютъ у насъ взойти и укорениться одни сѣмена ея идей и нравовъ, какъ являются новыя и заглушаютъ прежнiя. Мы не только не успѣваемъ сдѣлать что–нибудь самостоятельное, — мы не успѣваемъ перенимать. Мы вѣчно впопыхахъ, вѣчно въ жалкой роли подражателей; мы подавлены громаднымъ авторитетомъ, мы все больше и больше привыкаемъ къ тому, чтобы кое–какъ, пополамъ съ грѣхомъ, брать все у другихъ, а отъ себя ничего не ждать. При такихъ условiяхъ какъ же и когда же мы можемъ догнать Европу?

Очевидно, авторитетъ Европы нельзя принимать за авторитетъ какихъ нибудь общихъ началъ, отвлеченныхъ принциповъ; нѣтъ, это авторитетъ воплощенный, олицетворенный, живой; Европа дѣйствуетъ на насъ не истинами, которыя она открываетъ и изслѣдуетъ, не стремленiями, лежащими въ основѣ ея дѣятельности, а всею своею жизнiю, своимъ языкомъ, привычками, прихотями, пороками, заблужденiями. Мы не въ силахъ отдѣлять въ ней случайное и индивидуальное отъ существеннаго и главнаго; мы равно подчиняемся тому и другому. Мы заражаемся ея страстями, ея временными, личными увлеченiями, и не имѣемъ досуга одуматься и взглянуть на нее со стороны, потому что она всегда передъ нашими глазами и непрерывно ослѣпляетъ и увлекаетъ насъ своею жизнью.

Вся бѣда наша въ нашемъ случайномъ положенiи въ исторiи, въ томъ, что, будучи молоды и неразвиты, мы очутились лицомъ къ лицу съ мiромъ зрѣлой и уже дряхлѣющей жизни. Этотъ мiръ будетъ вѣчно давить насъ своимъ превосходствомъ, а мы будемъ вѣчно ему завидовать, вѣчно досадовать на свою молодость, невѣрить въ самихъ себя, и этой досадой и невѣрiемъ подрывать свои собственныя силы. Наше недовольство русскою жизнью и ея порядками имѣетъ здѣсь свой главный источникъ; это не отчетливое сужденiе, не разумный анализъ, а неопредѣленное, хотя и сильное чувство, чувство юноши, глядящаго на жизнь взрослыхъ людей. Мы сами часто не знаемъ, чѣмъ мы недовольны, но успокоиться никакъ не можемъ; мы все твердимъ, какъ у Грибоѣдова въ комедiи:

Какъ иностранное сравнить

Съ нацiональнымъ — странно что–то...

Все чужое, неизвѣданное, являющееся издали, легко облекается въ нашихъ глазахъ въ идеальныя краски; а когда душа полна такимъ неопредѣленнымъ идеализмомъ, все окружающее насъ кажется тусклымъ и достойнымъ презрѣнiя. Такимъ образомъ нашъ молодой идеализмъ, постоянно поддерживаемый зрѣлищемъ Европы, мѣшаетъ намъ видѣть вещи въ ихъ настоящемъ свѣтѣ. Для пониманiя нужно спокойствiе, нужно даже больше — любовь къ предмету. А мы глядимъ на нашу бѣдную Русь съ раздраженнымъ чувствомъ недовольства, съ величайшимъ предубѣжденiемъ противъ нея.

И такъ ни авторитетъ Европы, ни наше недовольство своими порядками не представляютъ нормальныхъ явленiй, истекающихъ изъ сущности предметовъ, а суть большею частiю слѣдствiя нашего временнаго, случайнаго положенiя. Европѣ мы подчиняемся слѣпо, не будучи въ силахъ ее судить и разбирать; и недовольство собою у насъ не разумное и сознательное, а огульное, неопредѣленное, безотчетное. И въ самомъ дѣлѣ, гдѣ у насъ умы, которые способны анализировать жизнь Европы съ самыхъ высокихъ точекъ зрѣнiя? И съ другой стороны, развѣ послѣднiе глупцы не умѣютъ у насъ также куражиться надъ русскою жизнью и исторiею, какъ и наши большiе умники?

Вотъ почему мы признали и этотъ авторитетъ и это недовольство — внѣшними влiянiями, не элементами внутренняго нашего развитiя, а посторонними обстоятельствами, съ которыми этому развитiю приходится бороться, изъ подъ которыхъ долженъ выбиваться всякiй, стремящiйся къ правильной умственной жизни. 0ни — тяжелое и досадное препятствiе, встрѣчающееся на пути русскаго ума и чувства; они не даютъ мысли спокойствiя и заранѣе наклоняютъ ее въ извѣстныя стороны. Люди, понимающiе духовную свободу, знающiе ея несравненную цѣну и стремящiеся къ ней, больно чувствуютъ этотъ гнетъ; тяжесть его незамѣтна только тѣмъ, для кого подчиненiе дѣло естественное, кто умственный рабъ по самой своей природѣ.

XIII.

Свобода отъ влiянiй не значитъ ихъ невѣденiе, или пренебреженiе. Свободное отношенiе къ предмету значитъ только, что не онъ насъ подавляетъ, а, напротивъ, мы умѣемъ возвышаться надъ нимъ, умѣемъ судить о немъ вполнѣ самостоятельно. Запираться отъ Европы, или отворачиваться отъ нея — было бы величайшею нелѣпостiю и только увеличило бы зло; нѣтъ, чтобы сбросить иго нравственнаго порабощенiя, намъ нужно пойти прямо ей на встрѣчу, претворить въ себѣ всѣ ея влiянiя и отвѣчать на нихъ развитiемъ своихъ силъ, которое поравнялось бы ея развитiю и побѣдило бы его. Задача огромная, и нѣтъ ничего нелѣпаго въ предложенiи, что мы, можетъ быть, сломимся подъ ея тяжестью. Если влiянiе Европы будетъ приниматься нами пассивно, если мы не будемъ отвѣчать на него своимъ развитiемъ, то литература наша заглохнетъ, не смотря на размноженiе газетъ и журналовъ, и мы, какъ испанцы въ настоящее время, будемъ жить только чужими мыслями, будемъ вѣчно преобразовываться, вѣчно волноваться и метаться, не успѣвая создать ничего прочнаго и порождая только безпорядокъ въ умахъ и дѣлахъ. Зачатки для такой печальной будущности уже есть и теперь; но по счастiю есть также явные зачатки и нашей умственной самобытности, не позволяющiе намъ предаваться отчаянiю. Исторiя русской литературы представляетъ въ этомъ отношенiи наиболѣе отрадное зрѣлище, и если мы способны чему нибудь учиться у нашихъ великихъ писателей, то мы можемъ найти у нихъ величайшiй урокъ: они показываютъ и доказываютъ намъ, чтó значатъ и какую имѣютъ силу вѣра въ русскую жизнь и свободное отношенiе къ Европѣ.

Ломоносовъ былъ первымъ нашимъ богатыремъ въ умственной жизни послѣ эпохи преобразованiя. Онъ поравнялся съ лучшими тогдашними европейскими учеными, и кажется имѣлъ бы полное право смотрѣть съ пренебреженiемъ на свое дикое отечество. Но въ немъ и мысли подобной не зарождалось; онъ вѣрилъ въ Россiю также, какъ и въ себя; какъ самъ онъ не чувствовалъ себя рабомъ передъ европейскою наукой, такъ онъ не могъ себѣ представить и Россiи въ роли рабскаго умственнаго подчиненiя. Нашъ языкъ, который даже еще не проявился, который cуществовалъ только въ устахъ народа, да въ душѣ самого Ломоносова, онъ считалъ равнымъ по красотѣ и величiю всякимъ другимъ языкамъ. Онъ видѣлъ берега Рейна, но не ихъ воспѣлъ, а свое ледяное море, свои морозныя ночи и ихъ сѣверное ciянiе. Онъ ссорится съ нѣмцами, своими товарищами по академiи, потому что ему и въ мысль не приходитъ смотрѣть на нихъ какъ на какую–нибудь высшую породу и дѣлать имъ снисхожденiя и уступки. Словомъ, въ лицѣ Ломоносова мы какъ будто стали на одну доску съ Европою, и его примѣръ, казалось, пророчилъ намъ, что мы никогда не будемъ простыми подражателями, что съ развитiемъ просвѣщенiя наше отношенiе къ ней, какъ равнаго къ равному, будетъ только укрѣпляться. Не сбылось это пророчество! Только художественная литература развилась свободно и самостоятельно среди всякихъ влiянiй; русская же ученость уже никогда не имѣла той самоувѣренности и независимости, какъ въ лицѣ Ломоносова.

Державинъ былъ необразованъ, и его явленiе только доказываетъ, сколько силы и плодотворности имѣло дѣло, совершонное Ломоносовымъ. Но Карамзинъ есть истинное чудо русской словесности. Карамзинъ былъ изъ числа образованнѣйшихъ людей тогдашней Европы, но, создавши въ Россiи новый слогъ, подобный европейскому, и новую литературу, похожую на европейскую, онъ кончилъ тѣмъ, что весь отдался русской исторiи, предмету, который, повидимому, всего менѣе могъ интересовать европейца, да и до сихъ поръ настоящихъ европейцевъ не интересуетъ. Карамзинъ любилъ Россiю удивительно, со всею наивностiю, нѣжностiю и высокопарностiю, которыя ему свойственны. Ему и въ голову не приходило ставить ее ниже Европы, и онъ писалъ русскую исторiю съ такою же гордостiю, съ какою писалъ бы свою исторiю французъ или древнiй римлянинъ. Вышла безсмертная книга, нѣсколько фальшивая по тону, но такая, въ которой авторъ не только не брезгаетъ своимъ предметомъ, а даже пламенно его любитъ. Эта любовь изощрила и пониманiе Карамзина, дала ему проницательность въ отношенiи къ лицамъ и событiямъ. Можно было подумать, что дѣло русской исторiи, которому было положено такое твердое основанiе, будетъ только развиваться и упрочиваться съ теченiемъ времени. Но надежды и тутъ насъ обманули: по любви и уваженiю къ предмету, книга Карамзина остается единственною въ своемъ родѣ, и наше просвѣщенiе кажется все больше и больше чуждается нашей исторiи.

Пушкинъ былъ опять чудесный человѣкъ, исполненный вѣры и любви. Его самоувѣренность и свобода духа, безъ которой невозможна была бы его дѣятельность, объясняются великимъ событiемъ, пережитымъ имъ въ отрочествѣ — войною 1812 года. Мы боролись съ Европою и показали себя равными ей; естественно, что и духъ нашъ поднялся до этой высоты.

За стаею орловъ двѣнадцатаго года

Съ небесъ спустилася къ намъ стая лебедей,

И пѣсни чудныя невиданныхъ гостей

Доселѣ памятны у русскаго народа.

Русская литература была, наконецъ, вполнѣ основана; русская поэзiя поднялась до высоты истинной, неувядающей красоты. Но Пушкинъ еще не успѣлъ кончить свою волнующуюся жизнь, какъ уже оказалось, что наше просвѣщенiе охладѣло къ этой поэзiи; вся послѣдующая исторiя литературы, составляя неразрывное продолженiе Пушкина, показываетъ вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ духъ этого генiя долженъ былъ бороться съ нашимъ невѣрiемъ въ себя и тѣми влiянiями, которыя подавляютъ насъ.

Явился несравненный комикъ, Гоголь, конечно вѣрующiй и любящiй, какъ и всякiй нашъ великiй писатель. Онъ не смутилъ, какъ мы знаемъ, ни Пушкина, ни императора Николая; но въ остальной массѣ произошла суматоха, зависѣвшая отъ существовавшихъ въ ней теченiй. Поклонники Европы схватились за Гоголя для подтвержденiя своего невѣрiя въ Россiю; литература пошла по этому направленiю, пока не достигла, наконецъ, до чисто обличительной литературы; самъ Гоголь испугался, и былъ осыпанъ оскорбленiями, когда неумѣло и странно, но искренно обнаружилъ свои дѣйствительныя мнѣнiя. Вотъ примѣръ, какъ у насъ нельзя предаваться свободному искусству; скажите что–нибудь печальное, освѣтите наши темныя стороны — патрiоты назовутъ васъ измѣнникомъ, а западники подумаютъ, что вы на ихъ сторонѣ.

Исторiя продолжается и повторяется въ томъ же родѣ. Островскiй, вздумавшiй выставить на сцену коренные русскiе типы, сохранившiеся въ отсталой, но крѣпкой жизнью средѣ купечества — былъ записанъ въ обличители, и самъ невольно склонился въ эту сторону. Тургеневъ, позволившiй себѣ свободно нарисовать типъ Базарова, безъ вины подвергся жестокому литературному остракизму. Некрасовъ, бывшiй нѣкогда почти свободнымъ, смѣявшiйся надъ тѣмъ «cоврeмeннымъ героемъ”, который

Книги читаетъ, да по свѣту рыщетъ,

Дѣла себѣ исполинскаго ищетъ...

Чтожъ подъ руками, того онъ не любитъ,

То мимоходомъ безъ умыслу губитъ,

и т. д. — Некрасовъ подчинился вполнѣ мыслямъ героевъ такого рода, вычеркнулъ изъ прежнихъ стихотворенiй несогласные съ этими мыслями стихи, и пишетъ теперь безукоризненно, хотя и нѣсколько слабо. Остальные писатели, болѣе или менѣе непокорные духу нашего просвѣщенiя, — слышатъ со всѣхъ сторонъ упреки, что они обскуранты, враги свободы, и вредны такъ, что для пользы Россiи слѣдовало бы кажется всѣхъ ихъ, вмѣстѣ съ ихъ книгами, сжечь на одномъ кострѣ.

Огромное явленiе послѣднихъ годовъ, «Война и миръ” Л. Н. Толстаго, свидѣтельствуетъ намъ все о томъ же законѣ: оно создано и внушено глубочайшею вѣрою въ Россiю, и авторъ стоитъ въ совершенно свободномъ отношенiи къ Европѣ. Вотъ единственныя условiя, при которыхъ у насъ всегда дѣлался и при которыхъ только и можетъ дѣлаться дѣйствительный успѣхъ въ литературѣ. Свобода основанная на вѣрѣ въ себя — вотъ правило для плодотворной дѣятельности, и другаго правила быть не можетъ.

Еслибы наша литература имѣла ясное сознанiе этихъ началъ, то это принесло бы ей безъ сомнѣнiя великую пользу. Но рабы, какъ извѣстно, при продолжительномъ рабствѣ теряютъ понятiе о свободѣ и начинаютъ гордиться своимъ подчиненiемъ. Такъ и у насъ въ литературѣ свобода мысли и слова непонимается и пренебрегается, а подчиненiе господствующимъ влiянiямъ восхваляется почти какъ заслуга и подвигъ. Мы обмануты нашимъ фальшивымъ положенiемъ, мы закабалили себя на извѣстную службу, имѣя при этомъ, конечно, добрыя цѣли, но забывая, что высшее достоинство литературы — быть свободною отъ всякой кабалы, быть самостоятельною въ своихъ движенiяхъ. Ученье у Европы и приложенiе строгихъ требованiй къ Россiи составляютъ вѣдь только средства, а не цѣль; но мы сдѣлали изъ этихъ средствъ цѣли, мы потеряли настоящiй смыслъ своихъ стремленiй. Мы учимся какъ будто съ тѣмъ, чтобы вѣчно учиться, а не съ тѣмъ, чтобы стать наконецъ просвѣщенными, независимыми въ своихъ сужденiяхъ. Мы обличаемъ русскую жизнь и исторiю такъ, какъ будто намъ и не желательно и не нужно найти въ нихъ чтó–нибудь хорошее; мы недовольны, но сердимся на все, чтò можетъ смягчить наше недовольство; мы сомнѣваемся, но съ негодованiемъ принимаемъ всякое разрѣшенiе нашихъ сомнѣнiй — какъ будто вся наша цѣль только недовольство и сомнѣнiе, а не вѣра и любовь, къ которой они должны быть средствомъ.

Такимъ образомъ мы потеряли чувство свободнаго, искренняго, прямаго отношенiя къ предметамъ. Тяжелая историческая задача налегла на насъ своимъ гнетомъ и исказила наши умы. Работать противъ этого искаженiя есть одна изъ высокихъ задачъ, предлежащихъ литературѣ, а между тѣмъ литература, разъ сбившись съ дороги, сама усиливаетъ зло, сама развиваетъ и укрѣпляетъ направленiе, ее же убивающее. Ученiе, никогда не достигающее своей цѣли — зрѣлой мысли, и невѣрiе, никогда не могущее перейти въ вѣру, — вотъ наша доля, вотъ настpоeнie, вслѣдствiе котораго мы такъ безплодны, такъ безсильны въ мышленiи и творчествѣ. Повторяемъ: нужно выбиться изъ этой колеи; нужно постараться возвыситься надъ обстоятельствами, которыя насъ въ нее толкаютъ; нужно сознать свое положенiе и постепенно воспитывать въ себѣ духъ независимости, духъ умственной свободы.

Н. Страховъ.

_______

ЕЩЕ О КАСИМОВСКОМЪ ЗЕМСТВѢ.

ПИСЬМА КЪ РЕДАКТОРУ.

Мы получили нижеслѣдующее письмо, которое считаемъ справедливымъ помѣстить для разъясненiя дѣла.

Ред.

Милостивый государь!

Въ 7 № «Гражданина” помѣщена статья г. Мансурова о касимовскомъ земствѣ. Я ничего не имѣю возразить противъ этой статьи въ полномъ ея объемѣ; но не могу пройти молчанiемъ то мѣсто, гдѣ г. Мансуровъ касается ревизiонной коммиссiи, выставляя дѣятельность ея въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ и называя докладъ ея «сумбуромъ”. Я находился въ составѣ этой коммиссiи, и потому тѣнь, брошенная на нее г. Мансуровымъ, отчасти ложится и на меня. Считаю себя обязаннымъ разъяснить свой образъ дѣйствiй въ дѣлѣ общественномъ. Въ виду этого, я позволяю себѣ обратиться къ вамъ съ покорнѣйшей просьбою — дать мѣсто настоящему письму на страницахъ издаваемаго вами журнала.

Г. Мансуровъ, выписывая въ статьѣ своей слѣдующiя подлинныя слова доклада ревизiонной коммиссiи: «что вся отчетность, кромѣ бухгалтерскихъ книгъ, настолько не удовлетворяетъ требованiямъ строгой бухгалтерiи, что сдѣлать какое либо заключенiе о правильности или неправильности дѣйствiй управы — нѣтъ никакой возможности”, говоритъ по этому поводу: «тутъ что ни слово — то сумбуръ. Отчетность вся неудовлетворительна, кромѣ бухгалтерскихъ книгъ! Слѣдовательно бухгалтерскiя книги удовлетворительны? Да на чемъ и основывается отчетность, какъ не на бухгалтерскихъ книгахъ”?.. Дѣйствительно, я не могу не признать, что человѣку, незнающему, какiя именно счетныя книги назывались въ управѣ бухгалтерскими, — выписанныя слова доклада могутъ показаться заключающими въ себѣ логическую несообразность. Но какимъ образомъ не понимаетъ ихъ г. Мансуровъ, который, не болѣе двухъ лѣтъ тому назадъ, былъ предсѣдателемъ управы, и который, слѣдовательно, не могъ не знать названiя своихъ книгъ? Съ цѣлью уяснить г. Мансурову докладъ ревизiонной коммиссiи, позволю себѣ возстановить въ его памяти: во–первыхъ, названiя нѣкоторыхъ счетныхъ книгъ, а во–вторыхъ, тотъ способъ расходыванiя суммъ, который былъ принятъ въ управѣ во время его предсѣдательства.

Прежде всего, считаю необходимымъ сказать по этому случаю, что въ касимовской управѣ, въ 1870 и 1871 годахъ, нѣкоторыя книги велись членами, а одна главная — бухгалтеромъ. Эта–то послѣдняя книга собственно и называлась въ управѣ бухгалтерскою. Я совершенно согласенъ, что такое названiе неправильно, ибо и всѣ остальныя книги управы, касающiяся счетоводства, должны бы также называться бухгалтерскими, но дѣло въ томъ, что подобное раздѣленiе существовало, и каждому гласному было понятно чтó разумѣлось подъ бухгалтерской книгой. Ревизiонная коммиссiя, имѣя это въ виду, и употребила въ своемъ докладѣ этотъ, сознаюсь, неправильный терминъ. И дѣйствительно, докладъ коммиссiи, не смотря на эту неточность выраженiя, не возбудилъ никакихъ недоразумѣнiй въ собранiи; самъ г. Мансуровъ, возражая противъ многихъ частей доклада, въ особо поданной запискѣ, не счелъ возможнымъ заявить, что считаетъ докладъ ревизiонной коммиссiи логически несостоятельнымъ. Между тѣмъ, такое возраженiе было бы очень вѣско, при дѣйствительно–неудачной редакцiи выписанныхъ словъ доклада. — Чтó же удержало г. Мансурова воспользоваться въ собранiи такимъ сильнымъ аргументомъ, для защиты своей отчетности? и почему онъ дѣлаетъ это теперь, по прошествiи двухъ лѣтъ, послѣ всей исторiи? — Не принимая на себя разрѣшенiя этихъ вопросовъ, съ своей стороны, я только замѣчу, что въ собранiи есть больше вѣроятiя встрѣтить опроверженiе своихъ словъ, чѣмъ въ печати, гдѣ большинство читателей мало знакомо съ подробностями земскаго дѣла вообще, а касимовскаго — тѣмъ болѣе.

Въ касимовской управѣ, въ 1870–71 г., была принята система отчисленiй суммъ на отдѣльныя отрасли земскаго хозяйства, такъ что дѣйствительному расходованiю ихъ предшествовала всегда выдача денегъ, въ болѣе крупныхъ цифрахъ, на руки членамъ. Для большей наглядности, поясню слова мои примѣромъ, для чего возьму, конечно, произвольныя цифры. Предположимъ, что изъ казначейства получается въ управѣ сумма въ 2000 р.; сумма эта записывается въ «бухгалтерскую книгу” на приходъ. Послѣ того, изъ этой суммы выдается 1000 рублей члену, завѣдывающему школами (который въ тоже время состоялъ членомъ училищнаго совѣта), и въ расходѣ «бухгалтерской книги” записывается, что отчислено на народное образованiе 1,000 рублей. Вслѣдъ затѣмъ, другая 1,000 рублей выдается другому члену, завѣдывающему дорожными сооруженiями, и сумма эта, точно также, записывается въ расходъ «бухгалтерской книги” отчисленiемъ на дорожную часть. — Кромѣ упомянутыхъ отчисленiй, «бухгалтерская книга” ничего въ себѣ не заключала. Едва ли нужно повторять, что изъ этихъ отчисленiй не только не виденъ дѣйствительный расходъ управы, но даже не видно — произведена ли какая либо затрата денегъ: членъ, получившiй ихъ подъ отчетъ, могъ не приступать еще къ удовлетворенiю земскихъ нуждъ! — Напомнивъ г. Мансурову — какое значенiе имѣла «бухгалтерская книга” въ счетоводствѣ управы, я, въ свою очередь, позволю себѣ спросить его: исчерпывается ли этой книгой отчетность управы, и на ней ли она основывается? — По моему мнѣнiю, отвѣтъ такъ очевиденъ, что всякiй мало–мальски знакомый съ счетоводствомъ не затруднится сказать, что при изложенныхъ условiяхъ «бухгалтерская книга” не представляетъ полнаго матерiала для ревизiи. Затѣмъ, остается уже несомнѣннымъ, что для дѣйствительнаго контроля необходимо обратиться къ разсмотрѣнiю книгъ, веденныхъ членами. Ревизiонная коммиссiя такъ и сдѣлала. Просмотрѣвъ «бухгалтерскую книгу”, найдя её веденною правильно, но въ то же время признавъ её не выражающей дѣйствительнаго расхода суммъ, ревизiонная коммиссiя обратилась къ ревизiи членскихъ книгъ. И вотъ здѣсь–то, благодаря отсутствiю порядка и нѣкоторыхъ необходимыхъ книгъ, она встрѣтила большiя — чтобы не сказать непреодолимыя — препятствiя для своихъ занятiй.

Каждый членъ, по каждой завѣдываемой имъ части, велъ всего одну только кассовую книгу, приходъ которой соотвѣтствовалъ суммамъ, отчисленнымъ по «бухгалтерской книгѣ” на предметъ его завѣдыванiя; въ расходъ же своей книги онъ записывалъ всю выдачу денегъ. Оставляя покуда въ сторонѣ крайнюю неаккуратность веденiя этой книги, я хотѣлъ бы спросить: возможно ли на основанiи ея одной сдѣлать съ кѣмъ нибудь разсчетъ? — Для отвѣта на этотъ вопросъ, возьмемъ для примѣра слѣдующiй случай. Положимъ, мы желаемъ узнать, — сколько слѣдуетъ додать какому нибудь учителю сельской школы. Для этой цѣли обращаемся къ единственной кассовой книгѣ, и чтó же мы находимъ? — Такого–то числа выдано этому учителю столько–то денегъ, а черезъ пять страницъ мы видимъ, что такого–то числа выдана ему же еще извѣстная сумма. Однимъ словомъ, изъ кассовой книги мы можемъ только узнать количество выданыхъ учителю денегъ; но мы никогда изъ нея не узнаемъ — съ котораго числа онъ поступилъ и за какое жалованье; ибо эти вещи въ кассовой книгѣ никогда не записываются и не записывались членами.

Между тѣмъ, едва ли кто будетъ спорить, что эти послѣднiя свѣдѣнiя необходимы для разсчета съ даннымъ лицомъ. Въ правильно заведенномъ счетоводствѣ существуетъ отдѣльная книга, называемая «разсчетной” (ресконтро), въ которой каждому лицу, имѣющему денежныя отношенiя съ хозяиномъ, открывается отдѣльный счетъ. Въ этомъ счетѣ записываются, какъ выдача и полученiе денегъ, такъ и условiя взаимныхъ обязательствъ, если нѣтъ на то контрактовъ. Ничего подобнаго въ управѣ не было: разсчетной книги вовсе не имѣлось. Не трудно понять, какiя затрудненiя представлялись ревизiонной коммиссiи, вслѣдствiе этого послѣдняго обстоятельства, она находилась въ невозможности провѣрять счета рядчиковъ, учителей и вообще — лицъ имѣвшихъ съ управою дѣло. При подобныхъ условiяхъ возможна ли какая либо ревизiя? — Указывая на невозможность контроля, по причинѣ отсутствiя нѣкоторыхъ книгъ (разсчетной и имущественной), я ничего не говорилъ еще о томъ порядкѣ, въ какомъ велись книги наличныя. Во многихъ мѣстахъ этихъ книгъ сдѣланы переправки цифръ и, вслѣдствiе неподведенiя нигдѣ итоговъ и транспортовъ, очень трудно было узнать — какiя же изъ перечеркнутыхъ цифръ должны считаться правильными. Въ книгѣ же по народному образованiю безпорядокъ счетоводства достигъ своихъ крайнихъ предѣловъ. Въ одной книгѣ встрѣчаются въ одномъ году два января, апрѣль слѣдуетъ за маемъ, а октябрь предшествуетъ сентябрю! — Неужели всего этого мало, чтобы имѣть право сказать, что, на основанiи подобнаго счетоводства, нельзя сдѣлать никакого заключенiя о правильности или неправильности дѣйствiй управы? — Не смотря однако на всѣ изложенныя затрудненiя, ревизiонная коммиссiя нашла, все–таки, невѣрность нѣкоторыхъ цифръ, такъ напримѣръ, въ печатномъ отчетѣ управы за 1871 годъ показана недоимка со строенiй въ уѣздѣ приносящихъ доходъ въ размѣрѣ 1,100 рублей, тогда какъ по книгамъ ее числится 3,600 рублей! — Замѣтивъ эту разницу, ревизiонная коммиссiя подумала сначала, что цифра 1,100 руб., находящаяся въ печатномъ отчетѣ, есть не болѣе какъ типографская опечатка; но, повѣривъ итогъ той страницы, гдѣ находилась эта цифра, ревизiонная коммиссiя убѣдилась, что типографiя тутъ не причемъ. Въ дополненiе ко всему мною сказанному, считаю не лишнимъ упомянуть о слѣдующемъ знаменательномъ фактѣ. Въ 1870 году въ управѣ получается отъ гг. Пристлей и Брунста (первый — магазинъ оптическихъ, а второй — аптекарскихъ вещей въ Москвѣ) требованiе уплатить долгъ за 1869 и 1870 года въ размѣрѣ около 2,000 рублей. Требованiе это поразило своей неожиданностiю: въ книгахъ управы нигдѣ не значился этотъ долгъ и онъ не вносился въ смѣты, составленныя на 1870 и 1871 года. Принимая во вниманiе, что въ этихъ годахъ дѣйствительно были какiя–то дѣла у управы съ гг. Пристлеемъ и Брунстомъ и не имѣя возможности провѣрить счета своихъ кредиторовъ, земское собранiе, — чтобы не платить деньги по судебному опредѣленiю, утвердило цифру около 2,000 рублей, внесенную, на этотъ разъ, въ смѣту на 1873 годъ, для удовлетворенiя вышесказаннаго долга.

Если изъ моихъ объясненiй читатель вынесъ убѣжденiе, что книги членов находились въ неудовлетворительномъ состоянiи, то намъ предстоитъ разрѣшить слѣдующiй вопросъ: убѣдившись въ неаккуратности членскихъ книгъ, должна ли была ревизiонная коммиссiя назвать всю отчетность управы неудовлетворяющей требованiямъ бухгалтерiи, или ей слѣдовало, изъ этого общаго опредѣленiя, выдѣлить «бухгалтерскую книгу”, веденную правильно? — Мнѣ кажется, нельзя не согласиться, что всякiй докладъ долженъ выражать собой дѣйствительное состоянiе изслѣдуемыхъ вещей. Допустивъ это основное положенiе и принявъ его за исходную точку, мы логически неизбѣжно придемъ къ выводу о необходимости исключить «бухгалтерскую книгу”, веденную аккуратно, изъ числа остальныхъ книгъ управы, которыя велись неправильно. — Не то же ли самое сдѣлала ревизiонная коммиссiя, сказавъ, что вся отчетность, кромѣ бухгалтерскихъ книгъ, не удовлетворяетъ требованiямъ бухгалтерiи? — Гдѣ же тутъ «сумбуръ”, о которомъ говоритъ г. Мансуровъ?

Читатель, вѣроятно, уже замѣтилъ, что, говоря о «бухгалтерской книгѣ”, я всегда употребляю это слово въ единственномъ числѣ, тогда какъ въ докладѣ коммиссiи оно упомянуто во множественномъ. Спѣшу оговориться, чтобы не подать поводъ заподозрить меня въ подтасовкѣ выраженiй. Въ докладѣ ревизiонной коммиссiи потому сказано: «кромѣ бухгалтерскихъ книгъ (т. е. употреблено слово во множественномъ числѣ), что, ревизуя отчетность управы за два года, (отчетъ предшествовавшаго года также не былъ утвержденъ собранiемъ), ревизiонная коммиссiя говорила о двухъ «бухгалтерскихъ книгахъ”, считая по одной на каждый годъ.

Желая подвергнуть самой строгой критикѣ дѣйствiя ревизiонной коммиссiи, я предвижу возможность слѣдующихъ возраженiй: не могла ли ревизiонная коммиссiя, на основанiи «бухгалтерской книги”, признанной веденною правильно, придти къ какому нибудь выводу, и почему она сказала, что нельзя сдѣлать никакого заключенiя о дѣйствiяхъ управы?

Если читатель хорошо усвоилъ себѣ, что записывалось въ эту книгу, если онъ помнитъ, что изъ нея не виденъ дѣйствительный расходъ управы, а только отчисленiе члену денегъ подъ отчетъ, то онъ не затруднится сказать, что, на основанiи этихъ свѣдѣнiй, ревизiонная коммиссiя не могла сдѣлать никакого заключенiя о правильности или неправильности дѣйствiй управы. Такимъ образомъ, и съ этой стороны мы видимъ, что дѣйствiя ревизiонной коммиссiи не заслуживаютъ упрека въ непониманiи или нежеланiи заняться своимъ дѣломъ. Съ своей стороны скажу болѣе. Какъ членъ ревизiонной коммиссiи, могу смѣло утверждать, что ревизiонная коммиссiя имѣла сильное желанiе познакомиться съ финансовымъ положенiемъ касимовскаго земства; но повторяю, она находилась въ безвыходномъ положенiи: «бухгалтерскiя книги”, хотя и веденныя аккуратно, ничего собой не выражали, а членскiя книги, составлявшiя суть отчетности, были въ хаотическомъ состоянiи. Этимъ я могъ бы кончить свои объясненiя дѣйствiй и доклада ревизiонной коммиссiи; но г. Мансуровъ ссылается на отношенiе рязанской губернской управы отъ 29–го апрѣля 1872 года, за № 1715, какъ на фактъ, служащiй къ оправданiю его отчетности, или иначе — какъ на обстоятельство, которое доказываетъ, что ревизiонная коммиссiя, а вслѣдъ за ней и касимовское земство были не правы, находя счетоводство своей управы крайне неудовлетворительнымъ. Въ виду этого, считаю необходимымъ сказать нѣсколько словъ.

Г. Мансуровъ, цитируя въ статьѣ своей подлинныя слова упомянутаго отношенiя губернской управы, во–первыхъ, прибавляетъ отъ себя цѣлую фразу, а во–вторыхъ, нѣкоторыя слова отношенiя замѣняетъ своими собственными, черезъ что совершенно измѣняется смыслъ этого отношенiя. Вотъ что говоритъ г. Мансуровъ: «губернская управа отвѣтила, «что не принимаетъ на себя повѣрки отчетности (касимовской управы), такъ какъ уѣздное собранiе само признало бухгалтерскiя книги веденными правильно, въ прочихъ же находитъ нѣкоторыя неточныя и несвоевременныя записи, но затѣмъ, другихъ болѣе важныхъ недостатковъ въ счетоводствѣ уѣздной управы не указала”. Всѣ подчеркнутыя слова составляютъ прибавку г. Мансурова, кромѣ словъ: «уѣздной” и «не указала”, вмѣсто которыхъ въ первомъ случаѣ въ подлинникѣ находится «своей”, а во вторыхъ «не предполагаетъ”.

Прошу читателя обратить особенное вниманiе на измѣненiя, сдѣланныя г. Мансуровымъ. Съ перваго взгляда, они какъ будто бы не имѣютъ ровно никакого значенiя; но между тѣмъ, измѣненiя эти существенно искажаютъ смыслъ цѣлаго предложенiя, и тѣмъ вводятъ въ заблужденiе читателя. Съ цѣлью уяснить мою мысль, приведу слѣдующiй подлинный текстъ отношенiя губернской управы: «губернская управа, разсматривая постановленiе касимовскаго земскаго собранiя отъ 3–го октября 1871 года о ревизiи отчетности касимовской земской управы и приложенные къ журналу докладъ ревизiонной коммиссiи и особое мнѣнiе гласнаго Салазкина. Изъ нихъ видно, что касимовское земское собранiе признаетъ бухгалтерскiя книги управы веденными правильно, въ прочихъ же находитъ нѣкоторыя неточныя и несвоевременныя записи, но затѣмъ, другихъ болѣе важныхъ недостатковъ въ счетоводствѣ своей (у г. Мансурова написано: «уѣздной”) управы за 1870 и 1871 г. не предполагаетъ (у г. Мансурова сказано: «не указала”)”. Изъ этого отношенiя мы видимъ, что губернская управа относитъ слово: «не предполагаетъ” къ касимовскому земскому собранiю, тогда какъ слово: «не указала”, помѣщенное въ выпискѣ г. Мансурова, никоимъ образомъ къ нему не можетъ относиться: земское собранiе — слово средняго рода, а слово «не указала” можно связать только съ предметами женскаго рода. По этому всякiй, кто прочтетъ въ выпискѣ г. Мансурова слѣдующую фразу: «но затѣмъ, другихъ болѣе важныхъ недостатковъ въ счетоводствѣ уѣздной (вмѣсто «своей”) управы не указала”, подумаетъ, что здѣсь говорится о губернской управѣ, что губернская управа повѣряла, будто бы, отчетность касимовской управы и болѣе важныхъ недостатковъ не указала. Получивъ такое ложное понятiе о дѣлѣ, читатель, поддаваясь авторитету губернской управы, которая, по его мнѣнiю, «болѣе важныхъ недостатковъ не указала”, невольно можетъ отнестись съ недовѣрiемъ къ ревизiонной коммиссiи и земскому собранiю, признавшимъ отчетность своей управы въ высшей степени неудовлетворительной. Это обстоятельство, по моему мнѣнiю, представляетъ достаточное основанiе сказать, что измѣненiя въ словахъ, ошибочно произведенныя г. Мансуровымъ, имѣютъ существенное значенiе въ вопросѣ объ отчетности касимовской управы. Благодаря только этимъ измѣненiямъ, дѣятельность ревизiонной коммиссiи, въ глазахъ читателя, выставляется въ ненастоящемъ свѣтѣ, тогда какъ счетоводство управы становится почти–что безупречнымъ.

Теперь, исправивъ эти неточности, перехожу къ словамъ прибавленнымъ г. Мансуровымъ. Здѣсь я попрошу извиненiя у читателя, если, для большей ясности, повторю эти слова и снова подчеркну. Г. Мансуровъ говоритъ: «губернская управа отвѣтила, что не принимаетъ на себя повѣрки отчетности, такъ какъ уѣздное собранiе само признало бухгалтерскiя книги веденными правильно”... Вслѣдствiе этой прибавки выходитъ, что еслибы касимовское собранiе считало бухгалтерскiя книги веденными неправильно, то губернская управа приняла бы на себя повѣрку уѣздной отчетности. Смѣю увѣрить г. Мансурова, что онъ жестоко ошибается, мотивируя такимъ образомъ отказъ губернской управы — исполнить порученiе касимовскаго земства. Губернская управа не приняла на себя повѣрки отчетности касимовской управы и даже не приступала къ ея разсмотрѣнiю вовсе не по причинамъ, высказываемымъ отъ ея имени г. Мансуровымъ, а имѣла на это болѣе солидныя основанiя, о которыхъ я скажу ниже.

Касимовское земское собранiе, найдя отчетность своей управы въ крайне неудовлетворительномъ состоянiи, постановило передать всѣ счетныя книги ея въ управу губернскую, для полной ихъ провѣрки. Между тѣмъ, на основанiи о земскихъ учрежденiяхъ повѣрка отчетовъ уѣздныхъ управъ, по приходу и расходу уѣздныхъ суммъ, не относится къ обязанностямъ губернскихъ управъ, а лежитъ всецѣло на самихъ уѣздныхъ собранiяхъ. Что же касается до жалобъ уѣздныхъ собранiй по ревизiи отчетности своихъ управъ, то по смыслу 114 ст. пол. о земскихъ учрежденiяхъ, они передаются на разсмотрѣнiе губернскихъ собранiй, а не губернскихъ управъ, какъ это, повторяю, сдѣлало касимовское земство. Изъ этого мы видимъ: во–первыхъ, что касимовское собранiе впало въ ошибку, сдѣлавъ вышеупомянутое постановленiе, и во–вторыхъ, что губернская управа, въ виду приведенныхъ законовъ, не только не обязана была, но даже не имѣла права принять на себя исполненiе порученiя касимовскаго земства. Чтобы показать, что высказанное мною мнѣнiе не есть произведенiе моей фантазiи, я приведу подлинный текстъ отношенiя губернской управы 29–го апрѣля 1872 года, за № 1715 — текстъ того самаго отношенiя, на которое ссылается г. Мансуровъ. Губернская управа, разъяснивъ въ упомянутомъ отношенiи смыслъ 69 и 114 ст. положенiя о земскихъ учрежденiяхъ, въ заключенiе говоритъ: «на основанiи сихъ соображенiй, постановлено: возвратить присланную отчетность за 1870–71 годъ въ касимовскую управу, увѣдовивъ ее, что губернская управа считаетъ себя необязанною, на основанiи ст. 69–й ни вообще въ правѣ разсматривать отчетность уѣздной управы, не обревизованную уѣзднымъ собранiемъ”. Слова эти ясно показываютъ, въ какую ошибку г. Мансуровъ вводилъ читателя, говоря отъ лица губернской управы, что она не приняла на себя повѣрки отчетности, потому что уѣздное собранiе само признало бухгалтерскiя книги веденными правильно. Послѣ этого едва ли остается сомнѣнiе, что, благодаря ошибочно прибавленнымъ и переставленнымъ словамъ, — г. Мансуровъ, въ выпискѣ своей, придалъ отношенiю губернской управы совсѣмъ не тотъ смыслъ, какой мы находимъ въ подлинникѣ.

Я счелъ бы совершенно излишнимъ упоминать объ этомъ обстоятельствѣ, еслибы измѣненiя, сдѣланныя г. Мансуровымъ, не оказались всѣ въ пользу отчетности касимовской управы и не выставляли бы въ ложномъ свѣтѣ дѣйствiя ревизiонной коммиссiи.

Кстати, исправлю невѣрное заявленiе г. Мансурова о томъ, что записка его, поданная по поводу доклада ревизiонной коммиссiи, не получила надлежащей гласности. Записка эта напечатана вмѣстѣ съ журналами касимовскаго земскаго собранiя за 1871 годъ, и если г. Мансуровъ потрудится раскрыть 129 стр. имѣющагося у него печатнаго экземпляра этихъ журналовъ, то онъ убѣдится въ справедливости моихъ словъ.

Указавъ на все, что могло служить, по моему мнѣнiю, къ объясненiю дѣйствiй ревизiонной коммиссiи, я вмѣняю себѣ въ обязанность указать и на ея ошибку. Ошибка эта заключается въ опрометчивомъ употребленiи слова «бухгалтерскiя книги”, чтò и дало поводъ г. Мансурову обвинять докладъ коммиссiи въ логической погрѣшности. Если бы это названiе было замѣнено словомъ «главныя книги”, или скорѣе — «книги отчисленiй,” то тогда никакiя недоразумѣнiя не могли бы возникнуть, г. Мансурову не представлялось бы возможности ставить вопросительные знаки и всѣ возраженiя его противъ справедливости доклада коммиссiи равнялись бы нулю. Своими разъясненiями порядка счетоводства касимовской управы и точнымъ возстановленiемъ смысла отношенiя губернской управы отъ 29 апрѣля 1872 года, за № 1715, я старался показать, что «сумбура” приписываемаго г. Мансуровымъ дѣйствiямъ ревизiонной коммиссiи, никакого не было.

Аркадiй Алянчиковъ.

_______

Въ 10 № «Гражданина” была нами помѣщена статья въ разъясненiе крайне–запутанныхъ дѣлъ касимовскаго земства. По этому поводу г. Мансуровъ обратился къ намъ съ письмомъ, существенную часть котораго мы и приводимъ, прося читателей сопоставить его съ статьею въ № 10 и съ письмомъ г. Алянчикова, помѣщаемымъ въ этомъ же №.

Ред.

«Неизвѣстный авторъ въ числѣ своихъ 12 обвинительныхъ пунктовъ помѣщаетъ два, которые для незнакомыхъ съ дѣломъ могутъ показаться очень существенными. Въ пунктѣ пятомъ меня обвиняютъ, что я, будучи предсѣдателемъ управы, не настоялъ на томъ, чтобы была образована коммиссiя о недоимкахъ, и что я передалъ новой управѣ 24 тысячи недоимки. Обвиненiе это не имѣетъ никакого основанiя, во первыхъ, потому что вопросъ о недоимкахъ былъ въ 1871 году, когда я уже не былъ предсѣдателемъ. Цифра недоимокъ 24 тысячи оставлена совершенно не мною въ наслѣдство новой управѣ, а была такова въ 1872 году, по докладу предсѣдателя управы, уже вновь выбраннаго (третьяго послѣ меня). Слѣдовательно отвѣчать за эту цифру я никакимъ образомъ не могу. Довольно если всякiй будетъ отвѣчать самъ за себя. Напротивъ того, я самъ, въ статьѣ своей, помѣщенной въ 7 № «Гражданина”, указалъ на эту цифру, какъ на слѣдствiе неисполненiя своихъ обязанностей къ земству самими членами земства...

«Наибольшаго же опроверженiя заслуживаетъ обвинительный пунктъ № 7, гдѣ указывается на то, что я благоразумно не разъясняю почему въ одной книгѣ (по содержанiю училищъ) встрѣчаются два января, а апрѣль слѣдуетъ за маемъ. Для лицъ знакомыхъ съ земскими дѣлами касимовскаго уѣзда, дѣло совершенно понятно, но для того кто не знакомъ съ ними, намъ остается только выписать нѣсколько строкъ изъ журналовъ земскаго собранiя 1871 года, гдѣ на страницѣ 132 значится слѣдующее: «Ревизiонная коммиссiя указываетъ на расходную книгу по училищамъ, въ которой значится два января, два февраля и апрѣль послѣ марта и т. под., отчего находитъ невозможнымъ ее и повѣрить. Дѣло въ томъ, что расходъ по училищамъ является въ двухъ видахъ: 1) выдача жалованья учителямъ и 2) выдача книгъ по училищамъ изъ книжнаго склада, существовавшаго при управѣ. Расходы перваго рода записывались прямо въ денежную книгу управы, въ которой росписывались и учителя въ полученiи сихъ денегъ, для выдачи же книгъ при складѣ велась особая раздаточная тетрадь, въ которой выводилось названiе книгъ, число выданныхъ экземпляровъ и цѣна ихъ, потомъ же, по истеченiи мѣсяца или двухъ, изъ раздаточной вѣдомости расходъ на книги вносился въ общую денежную книгу, съ указанiемъ, въ какую школу выдано книгъ, подъ чью росписку и на какую сумму. Расходъ этотъ выводился по книгѣ не тѣмъ числомъ, подъ которымъ записывался, а тѣмъ, въ которое книги эти были дѣйствительно выданы. И управа считала это необходимымъ для того, чтобы повѣрка была возможна какъ денежной книги съ раздаточной вѣдомостью, такъ и раздаточной вѣдомости съ дѣйствительнымъ полученiемъ книгъ въ училища. Въ теченiи пяти лѣтъ порядокъ этотъ велся по училищамъ и никакихъ затрудненiй не встрѣчалось”^*).

А. Мансуровъ.

_______

ОБЪЯВЛЕНIЯ.

Вышло полное собранiе стихотворенiй А. Н. Майкова, великолѣпное изданiе въ 3 томахъ. Цѣна 4 р. 50 к. за всѣ три тома, за пересылку платятъ особо.

Продается у всѣхъ книгопродавцевъ С.–Петербурга и въ Москвѣ у Соловьева и Глазунова.

Подписчики «Гражданина”, желающiе получить полное собранiе сочиненiй А. Н. Майкова, могутъ адресоваться въ редакцiю и черезъ нее получить всѣ 3 тома за 4 р., съ пересылкою на счетъ редакцiи.

Вышелъ и поступилъ въ продажу романъ «БѢСЫ” Ѳедора Достоевскаго, въ трехъ частяхъ. Цѣна 3 р. 50. Иногородные подписчики «Гражданина”, желающiе получить этотъ романъ, адресуются прямо въ редакцiю, и за пересылку ничего не платятъ.

Типографiя А. Траншеля, Невскiй пp. д. № 45. Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

---

^*) По правиламъ 1800 г., единовѣрецъ можетъ, напримѣръ, причаститься въ православномъ храмѣ; а православному это разрѣшается только въ такомъ случаѣ, если бы онъ былъ безнадежно боленъ и не имѣлъ бы средствъ найти по близости православнаго священника.

^*) Кстати, на дняхъ я былъ свидѣтелемъ слѣдующаго эпизода.

Сидятъ въ ложѣ двѣ дамы, одинъ пожилой господинъ и мальчикъ лѣтъ двѣнадцати сзади. Входитъ молодой человѣкъ лѣтъ 30. Давно не видѣлись: трогательное свиданiе, и т. д. Замѣчаетъ онъ сына, даетъ ему руку, и разговариваетъ съ нимъ; и между прочимъ спрашиваетъ у матери этого мальчика, шутя: «какъ говорить вашему сыну: вы или ты?”

Мальчикъ отвѣчаетъ:

— Прежде всего, позвольте узнать съ кѣмъ я имѣю честь говорить? сказалъ ему мальчикъ.

^*) См. «Гражданинъ» № 20.

^*) Нынѣшнiе слѣдственные чины до такой степени иногда обнаруживаютъ ревность къ непремѣнному обличенiю обвиняемыхъ и принятiю противъ нихъ строжайшихъ мѣръ, что, какъ намъ передавали близко знакомые съ дѣломъ, сами прокуроры являются изрѣдка защитниками ихъ отъ излишняго усердiя этихъ новыхъ слѣдователей.

^*) Несостоятельность же эта, будто бы, обнаружилась такимъ образомъ. По поводу нѣсколькихъ произвольныхъ арестовъ, произведенныхъ въ столицахъ и другихъ мѣстностяхъ, нѣкоторыми судебными слѣдователями, въ нѣкоторыхъ quasi–либеральныхъ и якобы благонамѣренныхъ органахъ печати стали раздаваться жалкiя iеремiады насчетъ, будто–бы, полной негодности нашегo слѣдственнаго института. Bcкорѣ послѣ этого министерство и начало придерживаться извѣстной системы относительно судебныхъ слѣдователей и тогда же командировало сенатора г. Петерса для ревизiи всей слѣдственной части, результатомъ которой былъ извѣстный проектъ г. Петерса, представляющiй сколокъ съ французскаго Code d’instruction criminelle, неполучившiй однако хода. И такимъ образомъ, грѣшки нѣкоторыхъ личностей — вѣроятно попавшихъ въ судебные слѣдователи по недоразумѣнiю — обрушились, благодаря медвѣжьимъ услугамъ печати, на весь институтъ.

^*) См. «Гражданинъ» №№ 15–16, 18, 19 и 20.

^*) На сколько подобное объясненiе г. Мансурова нуждается въ болѣе вѣскихъ доказательствахъ читатели видятъ изъ письма г. Алянчикова.

Ред.