№ 11                                            1874                                       18 Марта

 

ГРАЖДАНИНЪ

 

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

 

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Малая Итальянская, д. № 21, кв. № 6) открыта для личныхъ объясненiй отъ 12 до 3 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К°. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина”, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода          «          «          ..4 »             «          «          ....5 »

« треть года.            «          «          ..3 »             «          «          ....4 »

Духовенство, учителя, волостныя правленiя, служащiе (черезъ казначеевъ) и всѣ живущiе въ Петербургѣ, обращаясь прямо въ редакцiю, могутъ подписываться съ разсрочкою, внося: при подпискѣ 2 р., въ маѣ 2 р., въ сентябрѣ 2 р. и въ ноябрѣ 2 р.

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ                                                                               Редакцiя: С.–Петербургъ, Малая Итальянская, 21.                                               ТРЕТIЙ

СОДЕРЖАНIЕ: Отъ редакцiи. — Распоряженiе Г. Министра Внутреннихъ Дѣлъ 12 марта 1874 г. — Пожертвованiя. — О самоубiйствахъ. N. — Петербургское обозрѣнiе. — Письма русскаго помѣщика. I. Вмѣсто введенiя. Русинова. — Изъ путеваго альбома. Въ Сѣверномъ океанѣ. Стихотвор. В. Н.–Д. — Чтенiе Т. И. Филиппова въ засѣданiи петербургскаго Общества любителей духовнаго просвѣщенiя 26 февраля. (Продолженiе). — Духовная литература и церковная проповѣдь. I–III. В. — Изъ путевыхъ замѣтокъ по Черноморскому округу. III. А. Верещагина. — Данъ горшокъ — хоть объ уголъ! Драматическiй очеркъ изъ народнаго быта въ 4–хъ дѣйствiяхъ. Дѣйствiе первое. С. Соколовскаго. — Критика и библiографiя. Письма къ редактору о нашемъ современномъ искуствѣ. Письмо III. Н. Страхова. — Замѣтки досужаго читателя. («Вѣстникъ Европы” за январь, февраль и мартъ 1874 г.). Павла Павлова. — Хорошенькой женщинѣ. Отвѣтъ Олица — послѣднiй. — Буря въ стаканѣ воды, или кто «больше” — городская дума, или же мѣщанское «общество”? Эпизодъ изъ жизни гражданъ города К...... Посторонняго. — Послѣдняя страничка. — Объявленiя.

 

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

ОТКРЫТА ПОДПИСКА

НА ЕЖЕНЕДѢЛЬНЫЙ ЖУРНАЛЪ

«ГРАЖДАНИНЪ”

НА 1874 ГОДЪ.

 

Цѣна годовому изданiю журнала «ГРАЖДАНИНЪ”: За полгода: безъ пересылки и доставки. . 4 руб.

                                                                 «      съ пересылкою и доставкою . . 5 »

          безъ пересылки и доставки. . . 7 руб. За треть года: безъ пересылки и доставки .  3 «

         съ пересылкою и доставкою . . 8  « «          съ пересылкою и доставкою  . 4 «

Всѣ духовно и церковно–служители, всѣ учителя и учительницы, всѣ волостныя правленiя, всѣ служащiе (при предъявленiи удостовѣренiя изъ своихъ казначействъ) и всѣ живущiе въ С.–Петербургѣ (разсрочка для послѣднихъ дѣлается по соглашенiю съ редакцiею, съ обозначенiемъ мѣста жительства) пользуются правомъ подписываться на годъ съ разсрочкою годоваго платежа на слѣдующихъ условiяхъ:

При подпискѣ вносится 2 р., въ маѣ 2 р., въ сентябрѣ 2 р., въ ноябрѣ 2 р.

Подписка принимается въ С.–Петербургѣ: въ редакцiи журнала «ГРАЖДАНИНЪ” — Малая Итальянская, домъ № 21, кв. № 6, и въ книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова. Въ Москвѣ: въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева, на Страстномъ бульварѣ, и въ магазинѣ Живарева на Тверской. Въ Кiевѣ: въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго и въ Одессѣ: у Мосягина и К°.

Иногородные адресуются въ редакцiю «ГРАЖДАНИНА”, въ С.–Петербургъ.

_______

 

РАСПОРЯЖЕНIЕ МИНИСТРА ВНУТРЕННИХЪ ДѢЛЪ.

 

12–го марта 1874 года.

 

Принимая въ соображенiе:

что въ статьѣ «Два слова по поводу мнѣнiя князя Бисмарка”, напечатанной въ № 10 журнала «Гражданинъ”, заключаются высказанныя въ самыхъ рѣзкихъ выраженiяхъ, совершенно превратныя сужденiя, клонящiяся къ возбужденiю вражды противъ одной изъ частей населенiя Имперiи.

Министръ внутреннихъ дѣлъ, на основанiи ст. 29 гл. II Высочайше утвержденнаго, 6–го апрѣля 1865 года, мнѣнiя государственнаго совѣта, и согласно заключенiю совѣта главнаго управленiя по дѣламъ печати, опредѣлилъ: объявить первое предостереженiе журналу «Гражданинъ”, въ лицѣ издателя–редактора Ѳедора Достоевскаго.

_______

 

Въ редакцiю «Гражданина” поступило пожертвованiй въ пользу самарцевъ: отъ В. Комягина 5 р.; отъ священника и прихожанъ Новохоперскаго уѣзда слободы Подосиновки 30 р.; всего 35 р., а съ прежде поступившими 702 р..

_______

 

О САМОУБIЙСТВАХЪ.

 

Знаете ли вы, читатель, на сколько, за послѣднiя десять лѣтъ, увеличилось количество самоубiйствъ въ одномъ Петербургѣ?

На 300 съ чѣмъ–то процентовъ!

Иные говорятъ что это ничего не означаетъ, а мнѣ кажется что такая цифра ужасно, даже слишкомъ ужасно краснорѣчива!

И знаете еще что? Цифра самоубiйствъ съ каждымъ годомъ увеличивается, такъ что предѣла, на которомъ это увеличенiе остановится, и предвидѣть нельзя.

Но и этого мало: самоубiйства, какъ показываютъ факты, распространяются все болѣе и болѣе между всѣми сословiями, высшими и низшими; возрастъ, общественное положенiе, степень образованiя, всѣ эти условiя, какъ показываютъ факты, перестаютъ — и съ каждымъ годомъ все больше — имѣть влiянiе на самоубiйства.

Самоубiйства все болѣе и болѣе начинаютъ принимать характеръ эпидемической болѣзни, не разбирающiй ни пола, ни возраста, ни положенiй въ жизни. Люди застрѣливаются отъ нищеты, и застрѣливаются отъ пресыщенiя жизненными благами.

Дальше. Наблюденiя надъ самоубiйствами послѣдняго времени показываютъ очень наглядно что многiя изъ нихъ происходятъ и безъ всякихъ признаковъ предварительнаго растройства нравственныхъ органовъ или нервовъ, и безъ всякой борьбы. Иные застрѣливаются не только спокойно, но даже рисуясь и какъ бы вкушая всю прелесть своего безумнаго поступка. Это факты.

Невольно задаешь себѣ вопросъ: что же изъ этого выйдетъ, чѣмъ же это кончится? какъ смотрѣть на это явленiе: съ равнодушiемъ и вѣрою что оно преходящее, или же съ тревогою за будущее, и съ заботою общественному этому недугу помочь?

Иные говорятъ что тутъ дѣлать нечего, никто въ этомъ явленiи не виноватъ, виновато время, надо–де ждать чтобы время иное смѣнило нынѣшнее, и тогда зло самоубiйства само собою исчезнетъ.

Врядъ ли съ такимъ спокойнымъ и удобнымъ воззрѣнiемъ на вопросъ о самоубiйствахъ можно примириться. Во первыхъ, уже тотъ фактъ что самоубiйцы выходятъ изъ общества, и въ обществѣ черпаютъ причины къ самоубiйству, доказываетъ что виновато не столько время сколько общество само.

Оглядываясь кругомъ, видишь, понимаешь и чувствуешь что если общество наше никого не подстрекаетъ къ самоубiйству, то въ то же время несомнѣнно и то что оно ни кого и не удерживаетъ отъ самоубiйства. Почему человѣкъ болѣе склоненъ теперь къ сомоубiству, чѣмъ былъ къ нему склоненъ прежде, — это вопросъ въ высшей степени сложный, который подлежитъ разъясненiю психолога и — политико–эконома; причинъ объясняющихъ, по разсчетамъ вѣроятности, это явленiе весьма много, и матерiальныхъ и нравственныхъ; но здѣсь заниматься ихъ изслѣдованiемъ мы пока не будемъ.

Начавъ рѣчь о самоубiйствахъ, я ставлю только одинъ вопросъ: должно ли столь поразительное явленiе, какъ тó на которое я указалъ, сказавъ что случаи самоубiйства увеличились на 300 проц., — обратить на себя вниманiе общества съ тѣмъ, чтобы вызвать въ немъ попытку къ противодѣйствiю, или не должно?

Если должно, то въ чемъ должно заключаться это противодѣйствiе?

Мнѣ кажется что если у насъ есть общество, въ томъ смыслѣ, въ какомъ разумѣютъ это слово на Западѣ Европы, то есть соединенные между собою участьемъ къ взаимнымъ нуждамъ люди, и такое общество равнодушнымъ къ поразительному увеличенiю случаевъ самоубiйства быть не можетъ; ибо явленiе это есть одно изъ разрушительнѣйшихъ началъ для этого общества. Оставляю въ сторонѣ пока соображенiя изъ мiра религiи и нравственности: но съ ослабленiемъ въ сознанiи отдѣльныхъ членовъ общества долга хранить свою жизнь, какъ членовъ и гражданъ общества, неизбѣжно должно ослабляться и само общество; и чѣмъ чаще будутъ повторяться случаи самоубiйства, тѣмъ болѣе будетъ общество къ нимъ привыкать, тѣмъ слабѣе, значитъ, будетъ въ немъ противодѣйствiе этой эпидемiи.

Есть минуты когда живое общество должно, если можно такъ сказать, испугаться опасности грозящей его участи. Испугъ этотъ нуженъ какъ причина реакцiи въ самомъ обществѣ. Безъ этого испуга реакцiи не можетъ быть; а безъ реакцiи не можетъ быть ослабленiя зла отъ такого нравственнаго недуга, какъ эпидемiя самоубiйствъ. Въ Англiи, напримѣръ, мы видимъ рядъ явленiй обнаруживающихъ преобладанiе, положимъ, слишкомъ либеральныхъ идей: и что же? Общество вдругъ какъ будто внезапно пугается, и затѣмъ черезъ все общество въ Англiи проходитъ, какъ бы, инстинктивный позывъ къ реакцiи; и реакцiя немедленно обнаруживается или политическимъ переворотомъ, или какимъ нибудь общественнымъ предпрiятiемъ, или, наконецъ, сильною литературною пропагандою. Въ Америкѣ мы видимъ тоже самое: на нашихъ глазахъ теперь, половина Сѣверныхъ и Западныхъ Штатовъ охвачена заботою борьбы на жизнь или на смерть съ неимовѣрнымъ развитiемъ пьянства, и, между прочимъ, проявляется въ самой оригинальной формѣ: лиги женщинъ противъ кабатчиковъ. Значитъ общество само принимаетъ въ своей бѣдѣ живое, непосредственное, всецѣлое участiе.

У насъ какъ ни грустно въ томъ сознаться, происходитъ нѣчто совсѣмъ иное. Мы не только не пугаемся за нашу судьбу, какъ общество, но мы еще и не ставили вопроса: что такое наше общество?

Я позволилъ бы себѣ сказать что мы не смѣемъ пугаться, мы не имѣемъ того гражданскаго мужества, и того, если можно выразиться, гражданскаго просвѣтленiя; которыя нужны чтобы сознать себя обществомъ, которому грозитъ опасность отъ того или другаго нравственнаго зла; мы хотимъ себя увѣрить что зло страшнаго увеличенiя числа самоубiйствъ не имѣетъ съ нами никакой связи, и хотимъ себя въ этомъ увѣрить, чтобы имѣть право имъ не пугаться и сидѣть спокойно, безъ всякой даже мысли о противодѣйствiи ему.

Но отъ этой тупенькой трусости нашей и отъ эгоистическаго отношенiя къ дѣлу положенiе вещей не только не улучшается, но даже ухудшается; случаи самоубiйствъ все будутъ увеличиваться, и общество, соразмѣрно съ этимъ ужаснымъ явленiемъ, будетъ все болѣе и болѣе разшатываться въ своихъ нравственныхъ основахъ до тѣхъ поръ пока...

Сколько каждый изъ насъ, чуть–ли не ежедневно, встрѣчаетъ людей, которые разговоръ о самоубiйствѣ выслушиваютъ однимъ ухомъ, и забываютъ другимъ; точно будто идетъ рѣчь о пониженiи или возвышенiи биржевыхъ цѣнъ на акцiи. Нельзя не быть озадаченнымъ этимъ явленiемъ, ибо самое слово «самоубiйство”, такъ сказать, само по себѣ бьетъ въ набатъ. И дѣйствительно, вникните только въ смыслъ этого слова, и вы ужаснетесь. Самоубiйство свидѣтельствуетъ о нежеланiи жить. Теперь представьте себѣ что въ обществѣ желанiе жить, цѣна жизни становится все ниже и ниже; какое прямое отъ этого послѣдствiе? Не то–ли что всѣ общественные стимулы и обществомъ созданныя фикцiи, общественныя обязанности, словомъ все во имя чего государство созидается и держится — становится, въ свою очередь, все слабѣе и, такъ сказать, дешевле. Законы государственные и гражданскiе не становятся ли, въ понятiяхъ такого общества, менѣе обязательными, потому что жизнь для человѣка и безъ того не стоитъ мѣднаго гроша! Уголовные законы — могутъ–ли они имѣть туже устрашающую силу въ обществѣ, гдѣ понятiе о смертной казни ослаблено сознанiемъ многихъ что самого себя каждый можетъ казнить смертiю, сколько угодно? а семейныя связи — не утрачиваютъ ли онѣ свою главную прелесть и свою главную силу отъ ослабленiя въ отдѣльныхъ членахъ общества самой естественной связи между собою? И затѣмъ это ослабленiе связующей силы семейныхъ союзовъ не должно ли неминуемо отозваться на ослабленiи государственныхъ силъ?..

Все это вопросы чисто, такъ сказать, матерiальные, возбуждаемые утилитарнымъ воззрѣнiемъ на опасность отъ привитiя къ нашему обществу эпидемiи самоубiйствъ и страшно если даже они, то есть эти утилитарныя опасенiя, общество наше не разшевеливаютъ, не пугаютъ, ибо тогда, увы, еще менѣе останется надежды на то чтобы нравственныя и религiозныя воззрѣнiя на самоубiйство могли бы вызвать какое либо противодѣйствiе этому общественному злу.

Но во всякомъ случаѣ, несомнѣнно одно: равнодушiе общества къ самоубiйствамъ есть бѣдствiе въ сто разъ худшее чѣмъ увеличенiе количества самоубiйствъ еще на 300 проц. противъ прежней цифры, ибо оно выражаетъ безсилiе всѣхъ нравственныхъ и религiозныхъ силъ во всѣхъ слояхъ образованнаго общества: безсилiе нравственныхъ связей сверху, и безсилiе школы снизу. И было бы крайне близоруко думать что въ дальнѣйшемъ, одними только учащенными самоубiйствами и ограничится въ нашемъ обществѣ процессъ ослабленiя его энергiи, его самодѣятельности и его жизненныхъ основъ: навѣрно явятся и другiя проявленiя, печальныя не менѣе самоубiйствъ, но проявленiя не активнаго, а пассивнаго безпорядка въ средѣ нашего общества, которыя современемъ могутъ привести къ полному его одрябленiю, — разумѣется если богатырскiй нашъ организмъ, богатырскiй по преимуществу на вытерпливанье, не перетерпитъ бѣды и не возродится вновь съ новыми нравственными силами, но когда еще это будетъ!

А затѣмъ противъ самоубiйствъ неужели нѣтъ такихъ мѣръ противодѣйствiя, на которыя было бы способно наше общество?

Иные говорятъ что нѣтъ; но мнѣ кажется что есть; и такъ какъ въ началѣ статьи я привелъ цифру относившуюся къ самоубiйствамъ въ Петербургѣ, то можетъ быть и попытаюсь разсмотрѣть вопросъ о томъ: какiя мѣры противъ эпидемiи самоубiйства могло бы принять петербургское общество.

Главное принять мѣры: ибо тогда это будетъ означать что общество испугалось самоубiйства; а какъ только въ воздухѣ пронесется чуянiе этого испуга общества — сейчасъ же эпидемiя къ самоубiйствамъ испугается въ свою очередь испуганнаго ею общества.

N.

_______

 

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

 

Зима продолжаетъ свирѣпствовать въ Петербургѣ, хотя телеграмма во вчерашнемъ № «Голоса” увѣдомляетъ публику что гдѣ–то возлѣ Шлиссельбурга Нева начала вскрываться. Нынѣшнее время, отчасти потому что мы прошли черезъ эпоху равноденствiя, отчасти вслѣдствiе состоянiя атмосферы, называютъ однимъ изъ критическихъ въ санитарномъ отношенiи. У кого глаза воспалены, тому въ утѣшенiе говорятъ: теперь эпидемiя на воспаленiе глазъ; у кого тифъ, тому говорятъ: теперь тифозная эпидемiя; у кого ломитъ кости, того увѣряютъ что теперь у всѣхъ кости ломитъ; кого прихлопнетъ ударъ, или по просту кондрашка, тому (если онъ очнется) говорятъ, въ ту минуту когда онъ открываетъ глаза: скверное теперь время, эпидемiя на удары, берегитесь! и т. д. На этихъ дняхъ, между прочими, подверглись удару: морской министръ Краббе и директоръ медицинскаго департамента министерства внутреннихъ дѣлъ Пеликанъ. Оба стали было поправляться, когда вдругъ сдѣлалось имъ опять хуже, вѣроятно благодаря климатическимъ причинамъ; теперь, какъ слышно, состоянiе обоихъ больныхъ опять улучшается.

На дняхъ тоже, то есть два дня назадъ, когда настала тишина благодатной ночи, петербугская полицiя занялась другою болѣзнью Петербурга, игрою въ рулетку, и въ лицѣ товарища прокурора, съ жандармскимъ офицеромъ, пожаловала нежданымъ гостемъ въ квартиру офицера К... гдѣ застала рулетку и человѣкъ пятнадцать игроковъ. Курьозно что немного спустя, говорятъ, послѣ появленiя этихъ гостей, вошелъ и мировой судья, облеченный въ свою цѣпь, съ тѣмъ же намѣренiемъ накрыть играющихъ en flagrant délit, и что будто бы между прокурорскимъ надзоромъ и мировою юстицiею произошелъ по этому поводу споръ: кому вѣдать это дѣло, — споръ окончившiйся побѣдою товарища прокурора и судебнаго слѣдователя. Событiе это породило толки въ городѣ. Толки эти происходятъ отъ вопроса: имѣлъ ли основанiе прокурорскiй надзоръ войти ночью въ частный домъ и схватить на мѣстѣ преступленiя играющихъ? Подобный, вопросъ какъ вопросъ юридической практики, довольно интересенъ. Г. К..., къ которому пришла полицiя, держитъ рулетку, на которой, предположимъ это, играютъ одни только его знакомые; незнакомые–де не могутъ приходить и играть: слѣдовательно, утверждаютъ иные, въ этомъ отношенiи игру г. К... нельзя–де назвать игрою въ публичномъ домѣ, и игра эта таже самая, какая происходитъ въ десяткахъ частныхъ домовъ Петербурга, гдѣ люди собираются у одного изъ своихъ знакомыхъ, и постоянно, раза два–три въ недѣлю, играютъ въ рулетку, въ банкъ, ландскнехтъ, и т. п. азартныя игры. Если же допустить что игра у г. К. была публичная игра, на томъ–де основанiи что велись тамъ расчетныя по игрѣ книги, а съ другой стороны, потому что для прiобрѣтенiя права играть у г. К., надо было только быть представленнымъ хозяину кѣмъ либо изъ гостей, то всякiй играющiй содрогается–де при мысли что и къ нему можетъ пожаловать полицiя. Сколько–де есть игорныхъ домовъ въ Петербургѣ, гдѣ хозяинъ записываетъ въ книгу разсчеты съ игроками, сколько было и есть домовъ въ Петербургѣ гдѣ, чтобы участвовать въ игрѣ, достаточно быть введеннымъ въ общество кѣмъ либо изъ играющихъ; обычай этотъ существуетъ вездѣ гдѣ ведется большая игра, ибо на большую игру хозяинъ очень–де радъ прiѣзду къ нему всякаго, кто большую игру вести въ состоянiи, слѣдовательно вездѣ гдѣ ведется большая игра, — а большая игра почти всегда азартная, то есть запрещенная, — вездѣ хозяинъ дома въ правѣ ожидать незванныхъ гостей въ лицѣ полицiи и прокурорскаго надзора. Да, или нѣтъ? вотъ–де что любопытно было бы знать. Если да, то объ этомъ не мѣшало бы оповѣстить какимъ либо путемъ приказовъ по полицiи или объявленiй новаго закона; если нѣтъ, то тогда рождается вопросъ: почему же полицiя и судебный слѣдователь накрыли игру у г. К., а не накрываютъ ее у другихъ, когда у другихъ она происходитъ въ тѣхъ же условiяхъ? Намъ сказали что это случилось потому что одного молодаго человѣка обыграли тамъ на 4,000 руб., и онъ пожаловался; прекрасно; но на это возражаютъ: — неужели этотъ молодой человѣкъ шелъ въ этотъ домъ съ тѣмъ чтобы навѣрняка выиграть 4,000 р.? Мало ли есть домовъ въ Петербургѣ гдѣ весьма почтенныя особы проигрываютъ въ вечеръ по 40 т. р. А тѣ притоны игры гдѣ проигрываютъ не 4,000 р., а 40 р., но послѣднiе 40 р. какого нибудь несчастнаго студента, — развѣ это не хуже: тамъ выигрываютъ и проигрываютъ, а здѣсь только обыгрываютъ!

Мы согласны съ тѣмъ что полицiя должна обо всемъ вѣдать чтò происходитъ въ такихъ домахъ и квартирахъ, гдѣ, по ея мнѣнiю, что–то происходитъ не совсѣмъ ладное; но вѣдать для того, чтобы вступить въ свои права какъ только игра, напримѣръ, дѣйствительно дѣлается публичнымъ притономъ обыгрыванiя. Но до тѣхъ поръ, пока этого публичнаго характера собранiе въ частномъ домѣ не имѣетъ, имѣетъ ли основанiе внезапный обыскъ или не имѣетъ? — вотъ вопросъ юридическiй, въ высшей степени интересный.

Не разъ упрекали журналъ, въ которомъ я пишу, въ излишней чувствительности, относительно общественной нравственности; повидимому, теперь его можно было бы упрекнуть въ противномъ, если хроникеръ его какъ бы позволяетъ себѣ сомнѣваться въ пользѣ накрытiя и обнаруженiя азартныхъ игръ въ частныхъ домахъ. Но тутъ дѣло вовсе не въ азартной игрѣ, которая сама по себѣ зло, а въ ея публичности!

Если закрытая игра — публична, тогда должна сочувствовать ея обнаруженiю; если не публична, тогда (а ужь конечно безъ малѣйшаго къ ней сочувствiя) является вопросъ о томъ, на сколько такое обнаруженiе игры достигаетъ полезной практической цѣли, и не поведетъ ли оно къ тому что игра, которую искоренить совсѣмъ все–таки невозможно, будетъ происходить закрыто, и чѣмъ болѣе она будетъ закрыта, тѣмъ легче будетъ ею пользоваться, какъ средствомъ обманывать и обыгрывать; ибо всякiй обыгранный и обманутый будетъ лишенъ права жаловаться на постигшую его участь, изъ опасенiя подвергнуть себя взысканiю по суду и лишенiя возможности поправиться игрою въ другомъ какомъ–либо спорномъ тайномъ притонѣ. Вѣдь театры запрещены постомъ, но на дняхъ былъ театръ въ одномъ аристократическомъ домѣ Петербурга, и въ залѣ было много зрителей приглашенныхъ; вѣдь если примѣнять принципъ вмѣшательства полицiи въ частную жизнь, тогда этотъ театръ долженъ былъ быть накрытъ en flagrant délit, и закрытъ за нарушенiе правилъ о публичныхъ театрахъ. А между тѣмъ развѣ было бы это мыслимо? Очевидно нѣтъ, ибо театръ происходилъ въ частномъ домѣ, и называется домашнимъ театромъ. Впрочемъ, наше мнѣнiе, что преслѣдованiемъ и штрафомъ игра дѣйствительно можетъ быть искоренена до той, по крайней мѣрѣ, степени, при которой зло отъ нея приметъ размѣры довольно ничтожные; но опять таки вопросъ въ публичности и въ вмѣшательствѣ въ частную жизнь. Безъ сомнѣнiя правила въ этомъ отношенiи могутъ опредѣляться лишь по степени обнаружившагося зла.

Видѣли ли вы картины Верещагина? спрашиваютъ васъ на Невскомъ, спрашиваютъ васъ въ гостиныхъ большаго и небольшаго свѣта. Картина Верещагина, это одинъ изъ главныхъ предметовъ разговора въ настоящее время.

Г. Верещагинъ предпринялъ поѣздку въ Туркестанъ, и изучивъ тамошнiй край въ теченiи нѣсколькихъ лѣтъ и, между прочимъ, одновременно съ походомъ нашихъ войскъ, издалъ цѣлую поэму въ картинахъ похода нашихъ войскъ, и цѣлую коллекцiю эпизодовъ, большихъ и маленькихъ, карандашемъ и масляными красками, изображающую мѣстные нравы, мѣстные типы и мѣстные пейзажи.

Эти произведенiя г. Верещагина — отрадное событiе въ мiрѣ нашей живописи. Въ толкахъ всего петербургскаго общества объ этихъ картинахъ сказывается ихъ значенiе, и если одни, выдавая себя за строгихъ критиковъ предметовъ художествъ, находятъ причины подвергать строгой критикѣ и произведенiя г. Верещагина, отыскивая въ нихъ тѣ или другiе недостатки, то, наоборотъ, стоитъ только побывать на Верещагинской выставкѣ, чтобы убѣдиться, слушая отзывы многочисленной публики, на сколько эта публика привѣтствуетъ съ искреннимъ удовольствiемъ Верещагинскiя картины.

Это восхищенiе публики — явленiе само по себѣ очень отрадное: оно доказываетъ что теперь уже можно талантливому художнику пробивать себѣ трудную тропу къ славѣ, расчитывая на сочувствiе публики, и даже русской публики, хотя и здѣсь, какъ слышно, не обошлось безъ иностраннаго влiянiя.

Говорятъ что г. Верещагинъ выставлялъ свою галлерею въ Лондонѣ, и произвелъ тамъ очень сильное впечатлѣнiе; прибавляютъ что ему предлагали тамъ за всю коллекцiю около 240,000 руб., но что г. Верещагинъ отказался отъ этой громадной суммы, предпочитая продать свои картины въ своемъ отечествѣ, хотя бы ему пришлось получить меньше. Если это правда, то къ сочувствiю таланту г. Верещагина, какъ художника, не должно ли присоединиться и уваженiе къ нему, какъ къ серьозному, а не квасному патрiоту?

Долго возился г. Верещагинъ, прежде чѣмъ добился возможности выставить свою галлерею въ Петербургѣ въ той обстановкѣ, въ которой коллекцiя эта нуждалась: то здѣсь откажутъ, то тутъ найдутъ непредвидѣнныя препятствiя; наконецъ, послѣ долгой возни, г. Верещагинъ, обратившись къ министру внутреннихъ дѣлъ, получилъ отъ него въ его полное распоряженiе прежнiй домъ министра у Александринскаго театра, и тамъ могъ устроить свою выставку — такъ какъ ему хотѣлось. Выставка эта, какъ я сказалъ, представляетъ два главныхъ отдѣла: одинъ — картинъ; другой отдѣлъ — этюды. Прежде всего не мѣшаетъ замѣтить что г. Верещагинъ далъ своею выставкою почтенный примѣръ уваженiя къ публикѣ. За исключенiемъ двухъ дней въ недѣлю, входъ на выставку безплатный. Явленiе это у насъ новое; но и этого мало: г. Верещагинъ издалъ объяснительную книжку съ каталогомъ своихъ картинъ, и книжка эта, чтобы быть доступною публикѣ, продается по 5 коп. Признаемся, къ проявленiю такой деликатности художника къ публикѣ мы не привыкли, и очень было бы хорошо, если бы публика въ свою очередь заплатила тѣмъ же г. Верещагину. Когда я былъ на выставкѣ, у подъѣзда стояло много каретъ, а въ залахъ толпилось очень много посѣтителей; на каждомъ шагу слышалъ я восторженные отзывы.

Описывать выставку въ подробностяхъ не берусь, не будучи ни художникомъ, ни критикомъ; скажу только о главныхъ впечатлѣнiяхъ, съ точки зрѣнiя обыкновеннаго зрителя.

Г. Верещагинъ въ своихъ картинахъ проявляетъ три главныя черты: большую отчетливость въ художественной обработкѣ каждаго произведенiя, изящный колоритъ, и остороумiе вкуса въ сочиненiи картинъ. Зритель не утомляется за все время изученiя Верещагинской галлереи ненужными, такъ сказать, по подробностямъ картинами; напротивъ, общее впечатлѣнiе осмотра галлереи можетъ быть выражено тѣмъ что зритель чувствуетъ впечатлѣнiе одной картины, дополняющей впечатлѣнiе другой, и это постепенное прохожденiе черезъ восполняющiяся одно другимъ впечатлѣнiя имѣеть еще ту прелесть, что происходитъ одновременно съ воспрiятiемъ въ душу чего–то по истинѣ художественнаго, чего–то мѣтко подмѣченнаго, чего–то гармоническаго, вдохновенно задуманнаго и изображеннаго.

Всѣхъ картинъ, если не ошибаюсь, 120; нѣкоторыя изъ нихъ до того велики что помѣщаются по одной въ комнатѣ. Сюжеты картинъ очень разнообразны, на столько впрочемъ, на сколько это согласуется съ характеромъ однообразiя туркестанскаго мiра. Главные предметы вдохновенiя и изученiя художника были: нашъ солдатъ въ бою, и азiятецъ въ его мѣстныхъ нравахъ и обычаяхъ и въ его столкновенiи съ нашимъ солдатомъ. Нашъ русскiй солдатъ понятъ художникомъ удивительно остроумно и съ глубокою къ нему симпатiею; оттого каждая картина выходитъ, по моему, вполнѣ художественною!

Рядъ картинъ начинается картиною, захватывающею васъ грустнымъ впечатлѣнiемъ: картина эта точно взята изъ чудной поэмы о русскомъ солдатѣ гр. Л. Толстаго, въ его Севастопольскихъ воспоминанiяхъ; озаглавлена эта картина двумя словами: «смертельно раненый”, а внизу написано: «ой, братцы, убили! убили... ой, смерть моя пришла”. По моему картина эта изъ самыхъ удачныхъ: передъ вами не красавецъ солдатъ Преображенскаго полка, — нѣтъ, вы видите коренастаго, некрасиваго, нерослаго армейскаго солдата–героя, для котораго все ни почемъ, и брошенная давно родина, и семья тамъ позабытая, и радости и развлеченiя жизни; но одно осталось: сознанiе своего «я”, потому что онъ чувствуетъ свою душу въ оберткѣ солдатской шинели, и потому что рокъ несетъ его куда–то съ кѣмъ–то на драку; вѣроятно пуля ему попала въ грудь въ ту минуту, когда онъ куда–то рвался, кого–то уколоть штыкомъ, и вотъ онъ кричитъ братцамъ умирая: «убили, убили.. ой, смерть моя пришла!” и вы видите на лицѣ его тѣ именно ужасы смерти, которые должны быть написаны именно на этомъ туркестанскомъ русскомъ солдтѣ, закаленномъ въ такомъ мiрѣ ощущенiй который для другаго солдата непостижимъ. Много говорятъ о героической поэмѣ въ 9 картинахъ, носящей названiе «Варвары”. Здѣсь опять вы видите этого туркестанскаго русскаго солдата, но уже въ соборѣ съ «братцами”, совершающаго невообразимые подвиги; видите вы тоже варваровъ–азiатцевъ, въ своемъ тупомъ, дикомъ, варварски жестокомъ, и въ тоже время изнѣженномъ мiрѣ; въ первой картинѣ поэмы азiатцы высматриваютъ съ вершины холма наши войска расположенныя въ долинѣ; во второй они нападаютъ въ расплохъ на нашъ лагерь; солдаты бѣгутъ изъ палатокъ, и на бѣгу скучиваются въ каре, и отстрѣливаются; здѣсь удивительно эффектно облако дыма, и фигура офицера–бурбона, стоящаго впереди кучки солдатъ; кругомъ избитые наши солдаты; въ третьей отрядъ нашъ окруженъ со всѣхъ сторонъ азiатцми, и несмотря на это отчаянное положенiе, физiономiя всей группы нашего отряда дышетъ духомъ непобѣдимой отваги и презрѣнiемъ къ смерти. Двѣ слѣдующiя картины отсутствуютъ, въ шестой, седьмой и восьмой художникъ переноситъ васъ въ мiръ азiатскаго дворца и народнаго торжества, и въ тишину гробницы мусульманскаго святаго, чтобы показать какъ они празднуютъ свою побѣду: передъ тупыми, изнѣженными азiатцами, въ своихъ чалмахъ и роскошныхъ халатахъ, подъ колоннадою восточнаго дворца — лежитъ груда русскихъ головъ; отдѣльныя фигуры азiатцевъ стоятъ въ благоговѣйной неподвижности; одна фигура выражаетъ чувство удовлетвореннаго фанатизма. Во второй картинѣ народъ ликуетъ на площади передъ мечетью, глядя на русскiя головы, выставленныя на большихъ шестахъ, и мулла прославляетъ славу Божiю, въ третьей тѣ же фигуры азiатскихъ вождей, стоя надъ гробницею своего святаго, приносятъ безмолвную благодарственную молитву. Здѣсь работа рѣзьбы внутреннихъ стѣнъ и самыхъ саркофаговъ поразительно хороша своею художественною отдѣлкою. Наконецъ девятая и послѣдняя картина поэмы есть продуктъ фантазiй художника, ничего не означающiй: груда череповъ подъ которыми написано: «апоѳеозъ войны”!

Къ числу лучшихъ картинъ принадлежатъ также двѣ картины посвященныя опять–таки нашему солдату.

Передъ вами отвѣсная громадная скала; на вершинѣ этой скалы непрiятельская крѣпость, отрядъ нашъ подходитъ къ подножью этой скалы; вы видите что невозможно по ней идти, но вы видите тоже что что–то въ этой кучкѣ солдатъ сказывается такое, что она пойдетъ на авось, и попытается вскарабкаться на верхъ. Затѣмъ на второй картинѣ вы видите крѣпость съ нашими часовыми, и на уступахъ отвѣсной скалы солдатики сидятъ пикетами! Далѣе вы проходите черезъ рядъ картинъ изображающихъ вамъ лица, сцены изъ жизни, и пейзажи Туркестанскаго края, посреди которыхъ есть картины болѣе удачныя и менѣе удачныя, что зависитъ отъ того, на сколько замыселъ художника былъ осуществимъ; напримѣръ, картина изображающая продажу 11–ти–лѣтняго невольника богачу азiатцу, разсматривающему этого несчастнаго голаго мальчика глазами восточнаго властелина, и купца показывающаго, при свѣтѣ растворяемой двери, свой товаръ со всею утонченностью въ отвратительныхъ прiемахъ восточнаго торговца невольниками — одна изъ удачнѣйшихъ картинъ; картина туркестанскаго офицера не удалась, ибо въ сущности трудно себѣ представить чѣмъ именно долженъ отличаться туркестанскiй офицеръ.

Но затѣмъ изъ всего этого богатаго содержанiемъ мiра Верещагинскихъ картинъ выносятся два впечатлѣнiя очень отчетливыя: удовлетворена и любознательность. Востокъ, т. е. Туркестанъ, вамъ является послѣ Верещагинской выставки мiромъ вполнѣ знакомымъ даже въ мельчайшихъ подробностяхъ быта. Надо надѣяться что г. Верещагинъ сдѣлаетъ изданiе своей галлереи — и по возможности доступное для публики.

Чтобы кончить, сообщу вамъ новость политико–сельско–хозяйственную, о которой впрочемъ вѣроятно вы уже кое–что слышали, любезные читетели. Нѣмецкiе колонисты Юга Россiи, когда пробилъ часъ прогресса въ Россiи, стали себя чувствовать у насъ менѣе прiятно, чѣмъ во дни оны, когда о такомъ прогрессѣ не имѣлось и понятiя, и когда непосредственно пользовались они всѣми благами добраго стараго времени, и косвенно главнѣйшимъ изъ нихъ — крѣпостнымъ состоянiемъ. Не далѣе какъ въ прошломъ году одна изъ южныхъ колонiй объявила, на земскомъ собранiи что, дескать, земство имъ очень не нравится, по той простой причинѣ что надо то и дѣло что отписываться по русски. А теперь, когда настала воинская повинность, колонисты Юга рѣшили совсѣмъ уѣхать изъ Россiи, и уѣзжаютъ. Обстоятельство это, въ связи съ выселенiемъ татаръ, очень серьозно для Юга и, какъ мы слышали, отправляется туда одно государственное лицо для разслѣдованiя на мѣстѣ этого вопроса. Если это выселенiе состоится, то оно докажетъ какъ мало имѣетъ прочности колонизацiя на такомъ привиллегированномъ основанiи. Приволжскiе колонисты гораздо лучше поступили чѣмъ Южные: они завели у себя русскiя школы, и молодое поколѣнiе, сохранивъ отъ отцовъ всѣ преданiя ихъ нравственной жизни и рацiональнаго хозяйства, прiобрѣло познанiе русскаго языка для облегченiя себѣ сношенiй и отношенiй къ окружающему ихъ русскому населенiю. И чувствуютъ они себя нисколько отъ этого не хуже.

_______

 

ПИСЬМА РУССКАГО ПОМѢЩИКА.

 

I.

 

Вмѣсто введенiя.

 

Увидѣвъ у васъ отдѣлъ писемъ крестьянина, я возъимѣлъ мысль обратиться къ вамъ съ предложенiемъ писать вамъ письма помѣщика: помѣщикъ — это altera par, въ томъ благодатномъ мiрѣ, который носитъ прелестное имя деревни, слѣдовательно и его надо слушать, хотя признаюсь, письма вашего кореспондента–крестьянина носятъ отпечатокъ очень живой и безпристрастной правды. Полемизировать съ нимъ вѣроятно рѣдко придется, но дѣло въ томъ, что картина нынѣшней русской деревни только тогда можетъ быть мало–мальски вѣрна, когда освѣщать ее примутся съ одной стороны знатоки изъ крестьянъ, а съ другой — знатоки изъ помѣщиковъ.

Русскiй помѣщикъ — какой странный образъ вызываетъ это слово: сейчасъ же, не зная почему, являются передъ глазами двѣ фигуры: одна съ лицомъ до послѣдней степени озабоченнымъ и страдальческимъ, съ насупленными бровями, со складками на лбу, съ полуироническою, полуразочарованною улыбкою на губахъ, слегка сгорбленный, въ длинномъ пальто, съ медленною, озабоченною походкою, и съ общимъ выраженiемъ меланхолiи во всей фигурѣ, подъ которой можно смѣло подписать два стиха Лермонтова:

 

Я пережилъ свои желанья,

Я разлюбилъ свои мечты!

 

Другая фигура — полный контрастъ первой: молодое лицо, молодое тѣло, быстрыя движенiя рукъ, ногъ, глазъ; что–то лихорадочное во всѣхъ этихъ движенiяхъ; жаръ въ глазахъ, выраженiе въ нихъ только что выпущеннаго изъ училища юноши: говоритъ много, улыбка не сходитъ съ губъ, предпрiимчивостью дышетъ вся фигура!

Что изображаютъ собою эти два образа? Одинъ, — помѣщика искусившагося на своемъ сельско–хозяйственномъ поприщѣ, извѣдавшаго всѣ его прелести, много имѣвшаго дѣла съ православными мужичками, съ усовершенствованными орудiями, паровозами, сѣялками, вѣялками, образцовыми фермами, словомъ со всѣми прелестями деревни. Это человѣкъ почтенныхъ лѣтъ, съ опытомъ, понявшiй на дѣлѣ что деревня есть источникъ счастья только тогда, когда живешь доходами отъ петербургскаго дома или процентами съ выкупныхъ или выигранныхъ билетовъ. Каждая морщина, каждая складка на лбу — суть слѣды злобы текущихъ дней — или когда православные мужички маленько поднадули его, или усовершенствованный плугъ его испортился, или паровозъ съ молотилкою, ни съ того, ни съ сего, остановился на полномъ ходу; а ироническая, съ оттѣнкомъ грусти, улыбка является у этого субъекта тогда, когда вы начинаете говорить ему о прелестяхъ своего управляющаго, и онъ вамъ отвѣчаетъ: «знаю, батюшка, знаю я вашихъ идеальныхъ управляющихъ, всѣхъ перепробовалъ: и идеальныхъ, и менѣе идеальныхъ и совсѣмъ не идеальныхъ, и почти пришелъ къ заключенiю что совсѣмъ не идеальный лучше идеальнѣйшаго изъ идеальныхъ”.

Другой — это помѣщикъ новичокъ, помѣщикъ прiѣзжающiй изъ Петербурга, Москвы, и въ особенности изъ–за границы, хозяйничать къ себѣ въ деревню на началахъ рацiональнаго хозяйства! Онъ вѣритъ въ это рацiональное хозяйство, какъ мальчикъ вѣритъ въ предметъ первой своей любви: и пока эта первая любовь не погасла и не смѣнилась второю, предметъ этотъ сколько его ни обманывай, онъ все въ него свято и твердо вѣритъ; такъ и деревня для этого идеолога–агронома: сколько она его ни обманывай, съ своими мужичками которые прежде всего себѣ на умѣ, да съ своими граблями гдѣ что день то непремѣнно отламывается невѣдомо почему одинъ изъ зубцовъ. Онъ всю эту деревню любитъ, все въ нее слѣпо вѣритъ! Никакiя неудачи, никакiе дожди, никакiя засухи, никакая слякость дорогъ, ничто его не останавливаетъ, ничто не ослабляетъ его энергiи порывовъ и стремленiй: утромъ онъ толкуетъ съ вдохновенiемъ съ прикащикомъ управляющимъ, и сообщаетъ ему свои сельско–хозяйственныя мечты, потомъ получаетъ почту и читаетъ съ увлеченiемъ русскiе и иностранные агрономическiе журналы, потомъ идетъ въ поле любоваться посѣвами, и не разъ засматриваясь на нихъ, хвалитъ крестьянское поле, принимая за свое, и хулитъ свое, принимая за крестьянское; потомъ онъ отправляется въ оранжерею, и тамъ глядя на наливающiеся ананасы, бесѣдуетъ съ садовникомъ о выгодѣ продавать эти ананасы Елисѣеву въ Петербургъ, съ доставкою по курьерскому поѣзду на счетъ экономiи; потомъ онъ осматриваетъ конюшню, и любуется чистотою попонъ, половъ и красотою коней, и такъ далѣе до безконечности — или до ночи, съ оставленiемъ себѣ на сонъ грядущiй запасца думъ и мечтанiй о великихъ судьбахъ земства, которымъ скоро, очень скоро онъ начнетъ интересоваться не на шутку.

Таковы два образа вызываемые словомъ «русскiй помѣщикъ”!

Русскiй помѣщикъ, это самое странное существо въ настоящее время на Руси. До реформы 19 февраля 1861 года онъ былъ какимъ–то счастливцемъ, у котораго въ жизни все были только права, а обязанностей никакихъ: мужичокъ его слушался, прикащикъ его слушался, управляющiй слушался, бурмистръ вотчинной конторы слушался; становой и исправникъ изъ своихъ братьевъ слушались, уѣздный судья слушался, предсѣдатель палаты слушался, даже губернаторъ его слушался, ибо некого было слушать во всей губернiи, кромѣ помѣщика.

Въ настоящее время метаморфоза полная: не только никто, буквально никто, его не слушаетъ, но онъ долженъ самъ всѣхъ слушаться: волостнаго старшины долженъ слушаться, а не то крестьяне его прижмутъ; крестьянъ долженъ слушаться, а не то безъ рабочихъ останется; становаго и исправника долженъ слушаться, а не то не станутъ понукать мужичковъ платить выкупъ или оброки; мироваго посредника долженъ слушаться, а не то всю землю отберетъ и подаритъ крестьянамъ, а тамъ пойди вѣдайся съ разными крестьянскими учрежденiями; мироваго судью долженъ слушаться, — да еще какъ, со страхомъ и трепетомъ! — а не то засадитъ въ тюрьму, такъ, здорово живешь; земской управы долженъ слушаться съ благоговѣнiемъ и восторгомъ, ибо, во первыхъ, она — земство, а земство это источникъ счастья; а во вторыхъ, не послушается, такъ предсѣдатель управы обложитъ имѣнiе въ 60% съ годоваго чистаго дохода; губернатора слушаться долженъ во что бы то ни стало, ибо теперь ему, губернатору, есть кого выслушивать, кромѣ помѣщиковъ, — хотя бы городскаго голову и предсѣдателя губернской земской управы, которые могутъ губернатору читать лекцiи о самоуправленiи, а затѣмъ акцизныхъ надзирателей, а предсѣдателей съѣздовъ мировыхъ судей, да мировыхъ посредниковъ, а предсѣдателей окружныхъ судовъ, и проч. и проч., — развѣ всѣхъ этихъ лицъ русскiй помѣщикъ не долженъ слушаться?

Такимъ образомъ, претерпѣвъ, въ эти послѣднiя 12 лѣтъ, столь коренное измѣненiе въ отношенiяхъ къ окружающей его жизни, русскiй помѣщикъ по неволѣ сталъ именно страннымъ существомъ: его мiръ до сихъ поръ еще мiръ фантастическiй; прошлаго, въ нравственномъ отношенiи, улетучился послѣднiй слѣдъ; въ матерiальномъ отношенiи, люди которые его когда то слушались и которыхъ теперь онъ долженъ слушаться, вѣдь въ сущности тѣже люди, только съ другими отношенiями, и двигатели стали другiе; а поля, деревни, избы, хозяйства, орудiя, все осталось если не въ томъ же видѣ, то все же съ тѣмъ же характеромъ и въ той же обстановкѣ.

Ничего нѣтъ тяжелѣе мѣнять отношенiя въ жизни. А когда отношенiя старыя, опредѣленныя мѣняются на новыя, неопредѣленныя, и въ старыхъ отношенiяхъ, утраченныхъ, чувствуется отжитое зло, а въ новыхъ отношенiяхъ, неопредѣленныхъ, хорошаго не видится, да подчасъ и не предчувствуется, а только желается, — тогда мiръ въ которомъ живешь кажется не то страннымъ, не то фантастическимъ мiромъ. А когда этотъ фантастическiй мiръ надо во что бы то ни стало обратить въ реальный, то есть въ хозяйство, да еще въ сельское, съ тѣмъ чтобы получать доходы, и этими доходами жить, тогда мiръ этотъ кажется еще страннѣе; и еще страннѣе онъ дѣлается тогда, когда читаешь газеты, журналы и книги, и въ нихъ находишь другаго рода фантастическiй мiръ деревни; — мiръ теоретика–агронома! Вотъ объ этихъ всѣхъ странностяхъ я и буду вамъ писать, и ужь впередъ прошу у васъ уполномочiя писать такъ, какъ будто прежде писанiя приведенъ я былъ къ присягѣ и поклялся говорить одну только правду. Писать буду только о фактахъ и по поводу фактовъ.

Русиновъ.

_______

 

ИЗЪ ПУТЕВАГО АЛЬБОМА.

 

Въ Сѣверномъ Океанѣ.

 

Побѣлѣвъ у гранитныхъ прибрежiй,

Море бьется... Гряда за грядой!..

Вѣтеръ дуеть здоровый и свѣжiй,

Такъ и пахнетъ соленой водой;

Такъ и пахнетъ морскою травою,

Что несется змѣей по волнѣ...

Я одинъ надъ пучиной морскою,

И она улыбается мнѣ.

 

На скалахъ пережду непогоду...

Что за крики у птицъ поднялись —

То стрѣлой онѣ кинутся въ воду,

То взмываютъ въ туманную высь.

А усядутся — скалы бѣлѣютъ.

И какъ чайки въ недвижной дали,

Паруса подъ зарею алѣютъ...

Боже, путь имъ счастливый пошли!

 

Заиграли киты на просторѣ —

Будетъ буря... Бѣда кораблямъ.

Разбушуется шумное море

И подниметъ валы къ небесамъ.

А съ небесъ–то опустятся тучи...

Заглушая и вѣтеръ и громъ,

Море кинется звѣремъ на кручи

И отъ злости завоетъ кругомъ.

 

Только я на гранитной твердынѣ

Посмѣюсь этой бурѣ лихой...

Мнѣ привольно въ безлюдной пустынѣ,

Хорошо мнѣ на волѣ морской.

Сторожить меня зависть не станетъ,

И безсильная злоба тайкомъ

На меня изъ подлобья не взглянетъ...

Я одинъ на просторѣ морскомъ.

 

Я одинъ, но со мною свобода —

Нѣтъ цѣпей на устахъ и рукахъ.

Такъ бушуй–же кругомъ, непогода,

И бѣсись на вспѣненныхъ волнахъ!

Голосъ твой мнѣ милѣй и отраднѣй,

Чѣмъ шипѣнье моихъ сторожей —

Такъ сгущайся–же, мгла, непрогляднѣй

И греми, мое море, грознѣй!

В. Н.–Д.

_______

 

ЧТЕНIЕ Т. И. ФИЛИППОВА ВЪ ЗАСѢДАНIИ ПЕТЕРБУРГСКАГО ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ ДУХОВНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ 26 ФЕВРАЛЯ.

 

(Продолженiе).

 

Перехожу ко второму моему положенiю, которое изложено такимъ образомъ:

«Этому опредѣленiю (13 мая 1667 г.) вполнѣ соотвѣтствуютъ приведенныя въ моемъ разсужденiи послѣдующiя постановленiя духовной и мирской власти до временъ Екатерины II, равно какъ и полемическiе прiемы обличителей раскола за этотъ перiодъ времени.”

Въ настоящее время, въ изложенiи этого тезиса должны произойти нѣкоторыя измѣненiя: во 1–хъ по тому, что изъ двѣнадцати приведенныхъ мною 18 января 1873 года постановленiй два, послѣ представленныхъ г. Нильскимъ въ прошлогоднемъ чтенiи 25 февраля объясненiй, оказались несоотвѣтствующими той цѣли, для которой они были приведены, что я охотно, какъ вы помните, призналъ; во 2–хъ по тому, что въ дальнѣйшихъ разсужденiяхъ моихъ мнѣ пришлось расширить кругъ моихъ доводовъ и указывать, въ подтвержденiе моихъ воззрѣнiй, на многiя другiя постановленiя не только послѣдующаго времени, но и на предшествовавшiя собору 1667 г., и такимъ образомъ къ 10–ти прежнимъ моимъ доводамъ прибавить значительное число новыхъ.

Сообразно съ симъ, я ставлю нынѣ передъ вами свое второе положенiе въ слѣдующемъ дополненномъ видѣ:

«Опредѣленiю 13 мая 1667 года вполнѣ соотвѣтствуютъ и другiя постановленiя, какъ предшествовавшiя собору 1667 г., такъ и изданныя на томъ же соборѣ, и состоявшiяся послѣ собора до временъ Екатерины II, и наконецъ полемическiе прiемы обличителей раскола за тотъ же перiодъ времени и мнѣнiя о семъ предметѣ нѣкоторыхъ писателей позднѣйшаго времени.”

При защитѣ этого положенiя, мнѣ придется встрѣтиться со всѣми главными доводами, которые приведены были г. Нильскимъ въ засѣданiи 4 декабря прошлаго года, въ опроверженiе моего воззрѣнiя на смыслъ клятвъ собора 1667 г.

Прежде всего, я долженъ однако остановиться на жалобѣ г. Нильскаго, будто бы въ чтенiи 28 марта 1873 г. я измѣнилъ свое первоначальное мнѣнiе о значенiи опредѣленiя 13 мая 1667 года и изложилъ его въ такихъ будто бы выраженiяхъ, въ которыхъ нѣтъ уже ни слова о соборной клятвѣ на прежнiе обряды и книги, а говорится только о безусловномъ и будто бы безклятвенномъ ихъ запрещенiи.

Справедливо ли это замѣчанiе, вы можете видѣть изъ сопоставленiя моего перваго, уже прочитаннаго предъ вами, положенiя, съ тѣми словами изъ чтенiя 28–го марта, на которыя указываетъ г. Нильскiй.

 

Положенiе 1–е.

 

По буквальному смыслу соборнаго опредѣленiя 13–го мая 1667 года, употребленiе до–никоновскаго обряда воспрещено было безусловно. Отлученiе отъ церкви и клятва собора, не касаясь лицъ, употреблявшихъ эти обряды до соборнаго о нихъ рѣшенiя, изречены были на всякаго, кто послѣ сего рѣшенiя отказывался принять новоисправленный церковный обрядъ.

 

Чтенiе 28–го марта.

 

Въ ней (первой части моего разсужденiя, читаннаго 18 января) раскрывается мысль, что тѣ обрядовыя особенности, которыя въ настоящее время употребляются съ разрѣшенiя духовной власти въ единовѣрческихъ приходахъ, соборнымъ постановленiемъ 13 мая 1667 г. были воспрещены безусловно. Не касаясь употребленiя этихъ обрядовъ въ прошедшемъ, соборъ постановилъ такое опредѣленiе, которымъ на будущее время означенныя особенности до–никоновскаго обряда исключались изъ церковнаго употребленiя безъ всякой въ какомъ бы то ни было смыслѣ оговорки и въ силу котораго для члена русской церкви не представлялось уже возможности остаться при этихъ обрядахъ и соблюсти послушанiе соборному опредѣленiю. Однимъ исключалось другое, и тотъ, кто послѣ этого соборнаго постановленiя продолжалъ держаться запрещенныхъ соборомъ обрядовъ, тѣмъ самымъ являлся уже ослушникомъ церковной власти и подвергался всѣмъ послѣдствiямъ изреченной соборомъ кары.”

Въ чемъ же разность? Въ томъ, что въ одномъ изъ мѣстъ моего чтенiя 28 марта, вмѣсто словъ: «отлученiе отъ церкви и клятва собора”, я употребилъ слова: «изреченная соборомъ кара”? Но развѣ это не одно и тоже? Развѣ въ опредѣленiи 13 мая 1667 г. есть еще какая–нибудь другая кара, кромѣ отлученiя и клятвъ? Если есть, то пусть покажутъ (книга здѣсь на столѣ), въ какихъ именно выраженiяхъ она изречена и въ чемъ состоитъ?

И развѣ въ чтенiи 28–го марта мною было употреблено только одно это выраженiе о смыслѣ соборнаго опредѣленiя 13 мая 1667 г.? Развѣ на стр. 290 сборника нашихъ протоколовъ, слѣдовательно черезъ 6 страницъ послѣ приведенныхъ г. Нильскимъ словъ, онъ не читалъ слѣдующихъ моихъ строкъ: «Между этимъ постановленiемъ (2 iюля 1666 г.) и соборнымъ опредѣленiемъ 13 мая 1667 г., безусловно подтвердившимъ оное, нѣтъ иного отличiя, кромѣ того, что соборъ 1667 г. имѣлъ высшую силу и власть сравнительно съ соборомъ 1666 года, чувствовавшимъ нужду въ утвержденiи своихъ постановленiй со стороны восточныхъ патрiарховъ, и что къ строгому запрещенiю сего послѣдняго собора опредѣленiемъ 1667 года присоединены клятвы и церковное отлученiе, направленныя противъ всякаго, кто пожелалъ бы послѣ сего запрета остаться при прежнемъ обрядѣ.”

А на 277 стр. онъ могъ бы найти слѣдующiя мои слова:

«Моя мысль была такова, что къ установленiю такого порядка (т. е. къ различенiю единовѣрцевъ отъ православныхъ) была не одна, а нѣсколько причинъ, но что главная изъ нихъ и единственно существенная состояла въ томъ, что употребленiе до–никоновскихъ обрядовъ, которое разрѣшалось правилами 1800 г., на соборѣ 1667 г. было воспрещено съ клятвою.”

Кажется, ясно? Надѣюсь, что послѣ этихъ словъ вы мнѣ позволите принесенную на меня г. Нильскимъ жалобу счесть лишенною всякаго основанiя. Между тѣмъ онъ приносилъ ее не даромъ; она была ему нужна для того, чтобы на ней утвердить другую еще на меня жалобу слѣдующаго содержанiя:

«Чтобы обвинить меня въ противорѣчiи самому себѣ, говоритъ г. Нильскiй, и показать неосновательность данныхъ, которыми я защищалъ свой взглядъ, онъ (г. Филипповъ) рѣшился приписать мнѣ мысль, которой я не высказывалъ не только въ рѣчи, сказанной мною въ засѣданiи 25 февраля, но и ни въ одной изъ тѣхъ статей, которыя когда–либо печаталъ по вопросу о клятвѣ собора 1667 г. именно: будто бы я утверждалъ передъ вами, что «соборнымъ опредѣленiемъ 13 мая 1667 года не было безусловно воспрещено употребленiе до–никоновскаго обряда и что всѣ тѣ, которые, не отлучаясь отъ церкви сами и не хуля ея святыни, желали бы только сохранить свободу въ употребленiи двуперстiя и тому подобныхъ предметовъ, имѣли и послѣ собора полную къ тому возможность”; — между тѣмъ какъ я утверждалъ и доказывалъ только слѣдующую мысль: что «клятва наложена соборомъ на людей, изъ–за старыхъ обрядовъ отдѣляющихся отъ церкви и хулящихъ ее, и (что) употребленiе этихъ обрядовъ, само по себѣ, внѣ этой клятвы”.

«Слѣдовательно, присовокупляетъ г. Нильскiй, вопросъ состоитъ не въ томъ, было ли запрещено соборомъ 1666–1667 гг. употребленiе прежнихъ обрядовъ (что такое запрещенiе было, этого никогда и никто изъ православныхъ не отрицалъ), а въ томъ, было ли запрещено употребленiе этихъ обрядовъ съ клятвою”.

Я могъ бы безъ большаго труда показать, что г. Нильскiй, въ нѣкоторыхъ изъ предложенныхъ мнѣ возраженiй, не отрицалъ той мысли, что эти обряды вовсе не были воспрещены*); но чтобы сократить размѣры спора, я оставляю до времени этотъ пунктъ въ сторонѣ и принимаю состязанiе съ г. Нильскимъ при томъ изложенiи вопроса, какое онъ самъ предлагаетъ нынѣ.

«Вопросъ, говоритъ онъ, состоитъ не въ томъ, было ли запрещено соборомъ 1666–1667 гг. употребленiе прежнихъ обрядовъ, а въ томъ, было ли запрещено употребленiе этихъ обрядовъ съ клятвою”.

Историческiе документы, которые находятся передъ вами, отвѣчаютъ на этотъ вопросъ слѣдующимъ образомъ:

а) Представители русской церкви, соборовавшiе на Москвѣ въ 1666 г., до пришествiя двухъ восточныхъ патрiарховъ, издали 2 iюля наставленiе, которымъ употребленiе до–никоновскихъ обрядовъ на будущее время воспрещалось безъ клятвъ, а только подъ угрозою духовнаго наказанiя и тѣлеснаго озлобленiя, какъ это подробно изъяснено мною въ чтенiяхъ 18 января и 28 марта. И если бы это постановленiе было окончательнымъ законоположенiемъ, постановленнымъ на соборѣ 1666–1667 гг., то у меня съ г. Нильскимъ не было бы и спору.

б) Но въ соборномъ опредѣленiи 13 мая 1667 г., о которомъ у насъ только и рѣчь, установленное въ 1666 г. запрещенiе дополнено великими и безповоротными клятвами, которыя мною прочитаны передъ вами in extenso. Это клятвами сопровождаемое запрещенiе одно только и есть въ этомъ опредѣленiи и никакого другаго безклятвеннаго воспрещенiя тѣхъ же обрядовъ тамъ нѣтъ. И если кто утверждаетъ, что есть, того прошу указать, гдѣ его сыскать и въ какихъ именно выраженiяхъ оно изложено. Книга передъ вами.

в) Если этого г. Нильскому мало и если онъ ожидаетъ отъ меня указанiя на такiя выраженiя отцевъ собора, въ которыхъ было бы сказано буквально, что они употребленiе двоеперстiя, сугубой аллилуiя и т. д. воспретили съ клятвою, то и этому требованiю удовлетворить я не затруднюсь.

Въ истолкованiи патрiарховъ Паисiя и Макарiя «о аллилуiя и о знаменiи честнаго и животворящаго креста, сирѣчь о сложенiи перстовъ, и въ заповѣди о св. символѣ и о Iисусовѣ молитвѣ и о прочихъ”, напечатанномъ, въ ряду дѣянiй собора, въ т. V Дополн. къ акт. ист., подъ латинскою цифрою X, на стр. 500–504 читаемъ слѣдующее:

a) на стр. 503. «Сего убо ради повелѣваемъ мы православнiи патрiарси со всѣмъ освященнымъ соборомъ, съ великою клятвою, еже святый символъ прiимати и глаголати безъ прилога, яко же святiи и богоноснiи отцы въ 1–мъ и 2–мъ вселенскихъ соборѣхъ написаша гречески, яко же нынѣ исправлено и печатается славенски; и въ божественномъ церковномъ пѣнiи троити аллилуiя, сирѣчь глаголати въ подобное время сице: аллилуiя, аллилуiя, аллилуiя слава Тебѣ, Боже; и знаменатися знаменiемъ честнаго и животворящаго креста тремя первыми персты десныя руки, совокупивше я во имя Отца и Сына и Св. Духа, по древнему преданiю Св. Апостоловъ и Св. Отцевъ, якоже выше писано; а Iисусову молитву обще въ церквахъ и въ домѣхъ глаголати: «Господи Iисусе Христе Боже нашъ, помилуй насъ, аминь”, по древнему преданiю святыхъ и богоносныхъ Отцевъ и т. д.”.

И такъ вы еще разъ видите, милостивые государи, что употребленiе до–никоновскихъ особенностей обряда воспрещалось отъ имени восточныхъ патрiарховъ и всего освященнаго собора не просто, а съ клятвою, и не только съ клятвою, но и съ «великою клятвою”.

b) Мало этого? Такъ, на той же стр. 503, въ другомъ только столбцѣ, читаемъ:

«Сiе есть наше толкованiе и заповѣдь о святомъ символѣ, о аллилуiя, и о знаменiи честнаго и животворящаго креста, о сложенiи перстовъ и о Iисусовѣ молитвѣ. Аще же кто будетъ противлятися намъ и всему освященному собору, Богу противляется и уподобляетъ себе прежнимъ проклятымъ еритикомъ, и сего ради наслѣдити имать, якоже и тiи еритицы, анаѳему и проклятiе святыхъ и богоносныхъ Отцевъ святыхъ седми вселенскихъ соборовъ и въ страшный судъ о семъ осужденъ будетъ отъ Господа Бога и Спаса нашего Iисуса Христа во второмъ Его и страшномъ пришествiи”.

g) Мало и этого? Взглянемъ еще въ слѣдующiй отдѣлъ дѣянiй собора 1666–1667 гг., подъ латинскою цифрою XI, и въ самомъ концѣ его найдемъ слѣдующiя слова:

«Аще кто отнынѣ начнетъ прекословити о изложенныхъ винахъ на соборѣ семъ великомъ отъ святѣйшихъ вселенскихъ патрiарховъ, яже исправиша и узаконоположиша о аллилуiя и о крестѣ и о прочихъ винахъ, яже писаны суть въ соборномъ изложенiи настоящаго сего собора, въ лѣто отъ Божiя по плоти рожденiя 1667 г., и въ книзѣ правленiя Жезла: да будетъ по апостолу Павлу, въ правду самоосужденъ и наслѣдникъ клятвѣ сего собора, писаннѣй въ соборномъ дѣянiи его, яко преступникъ Божiй и святыхъ Отецъ правиламъ противникъ”*).

Что же это все значитъ? спросите вы. Какъ же могло случиться, что г. Нильскiй, ставя вопросъ о томъ, съ клятвою, или безъ клятвы, воспретилъ соборъ 1667 года употребленiе до–никоновскихъ обрядовъ, прошелъ мимо приведенныхъ мною свидѣтельствъ, не удостоивъ ихъ даже мимолетнаго взгляда и не показавъ ихъ вамъ? Но еще удивительнѣе должно быть для васъ, что изъ того же самаго историческаго документа (изъ дѣянiй собора), изъ котораго выписаны мои свидѣтельства, г. Нильскiй приводилъ здѣсь же, въ вашемъ присутствiи, показанiе совершенно противоположнаго смысла, именно: будто бы самъ соборъ, уже послѣ 13 мая 1667 г., свидѣтельствовалъ что эта произнесенная имъ сего числа и года клятва остается только на Аввакумѣ, Лазарѣ и другихъ ихъ единомудренникахъ и, кромѣ ихъ, не простирается ни на кого.

Вотъ собственныя слова г. Нильскаго объ этомъ предметѣ:

«Въ 27 правилѣ свитка соборнаго, составленнаго послѣ 13 мая 1667 года, говоритъ онъ, и напечатаннаго при служебникѣ 1668 г., говоря о книгѣ «Жезлъ правленiя”, изданной соборомъ въ обличенiе челобитныхъ Никиты и Лазаря, которые въ своихъ произведенiяхъ «хулами нестерпимыми” уничижали «Бога и святыя Его, и всю церковь — возлюбленную невѣсту Христову”*), отцы собора замѣчали при этомъ, «и за то ихъ ложное писанiе и неправедное обличенiе и смущенiе предахомъ ихъ проклятiю и анаѳемѣ, якоже въ книгѣ «Жезлѣ” видится; обаче потомъ Никита попъ образумися и покаяся и принесе чистое покаянiе предъ нами и предъ всѣмъ освященнымъ соборомъ и тѣмъ получи онъ, Никита попъ, прощенiе и разрѣшенiе отъ того отлученiя и клятвы и проклятiя, и сочетася въ общенiе паки ко благочестивымъ и православнымъ христiаномъ, а та клятва и проклятiе возводится нынѣ точiю на Аввакума, бывшаго протопопа, и на Лазаря попа, и Никифора, и Епифанца чернеца Соловецкаго, и Ѳедора дiакона и на прочихъ ихъ единомышленниковъ и единомудренниковъ и совѣтниковъ ихъ, дондеже пребудутъ въ упрямствѣ и непокоренiи”.

«Въ приведенныхъ мною словахъ, говоритъ г. Нильскiй, рѣчь идетъ о соборной клятвѣ (13 мая 1667 г.?) и даже объясняется самимъ соборомъ, на кого, за что и на сколько времени наложена эта клятва. На кого же? на Аввакума, Лазаря, дьякона Ѳедора и прочихъ ихъ единомышленниковъ, единомудренниковъ и совѣтниковъ, а не на чтимые ими обряды. — За что? за ихъ «ложное писанiе и неправедное обличенiе и смущенiе”, а не за привязанность ихъ къ старому обряду. На сколько времени? «дондеже пребудутъ въ упрямствѣ и непокоренiи?” т. е. пока не разстанутся съ своими лживыми мыслями и клеветами на церковь и ея уставоположенiя, пока не прекратятъ своей возмутительной дѣятельности, пока не покорятся церкви и ея законнымъ пастырямъ на тѣхъ условiяхъ, какiя церковная власть согласится предложить имъ”.

«Это мѣсто соборнаго свитка, такъ заключаетъ свою рѣчь г. Нильскiй, такъ ясно говоритъ въ пользу мысли, что соборъ 1667 г. наложилъ свою клятву не на употребленiе стараго обряда, а на тѣхъ, кто изъ за этого обряда отдѣлялся отъ церкви, какъ не православной, хулилъ ея обряды и таинства, что считаю излишнимъ входить въ дальнѣйшiя подробности объ этомъ предметѣ”.

Вы сей часъ увидите, милостивые государи, что дальнѣйшiя подробности объ этомъ предметѣ не будутъ лишними.

Первая изъ этихъ подробностей (весьма крупная) состоитъ въ томъ, что г. Нильскiй, излагая передъ вами содержанiе 27–го правила соборнаго свитка, или не понялъ, а если понялъ, то скрылъ отъ васъ, что въ этомъ правилѣ рѣчь идетъ вовсе не о томъ проклятiи, которое произнесено 13 мая 1667 г. и о которомъ у насъ идетъ съ нимъ состязанiе, а о томъ совершенно особомъ проклятiи, «еже писано есть въ книзѣ «Жезлъ” и о которомъ я никакого вопроса не возбуждалъ.

Чтобы оставить васъ въ заблужденiи относительно истиннаго содержанiя правила 27, не было инаго средства, какъ эти приводимыя мною слова: «еже писано есть въ книзѣ Жезлъ” — выпустить; г. Нильскiй ихъ и выпустилъ.

Для убѣжденiя вашего въ этомъ, я прошу у васъ позволенiя прочитать правило 27 соборнаго свитка*) въ его подлинномъ видѣ:

«Потребно есть всѣмъ вѣдати и о семъ, яко книга Жезлъ Правленiя, яже нынѣ сложися и напечатася въ возобличенiе на Никиты попа и Лазаря писанiе, еже на книгу Скрыжаль и на прочiя съ своими суемудренники написаша во обличенiе, и за то ихъ ложное писанiе и неправедное обличенiе и смущенiе предахомъ ихъ проклятiю и анаѳемѣ, якоже въ книгѣ Жезлѣ видится; обаче потомъ Никита попъ образумися и покаяся и принесе чистое покаянiе предъ нами и предъ всѣмъ освященнымъ соборомъ, и тѣмъ получи онъ, Никита попъ, прощенiе и разрѣшенiе отъ того отлученiя и клятвы и проклятiя, и сочетася во общенiе паки ко благочестивымъ и православнымъ христiаномъ; а та клятва и проклятiе, еже писано есть въ книзѣ Жезлъ, возводится нынѣ точiю на Аввакума бывшаго протопопа, и на Лазаря попа, и Никифора, и Епифанца чернца Соловецкаго, и Ѳедора дiакона, и на прочихъ ихъ единомышлениковъ и единомудрениковъ и совѣтниковъ ихъ, дондеже пребудутъ во упрямствѣ и непокоренiи”.

И такъ вы видите сами, милостивые государи, что въ 27 правилѣ соборнаго свитка говорится о той клятвѣ и о томъ проклятiи, «еже писано есть въ книзѣ Жезлъ”.

А книга «Жезлъ” передъ вами! Не угодно ли взглянуть на ея выходной листъ, и вы увидите, что она напечатана 7 мая 1666 г. и слѣдовательно никоимъ образомъ не могла содержать въ себѣ клятвъ, которыя наложены были 13 мая 1667 г., т. е., черезъ годъ и шесть дней послѣ ея изданiя.

Это проклятiе еже писано есть въ книзѣ Жезлъ, есть не что иное, какъ судебный приговоръ, изреченный за извѣстное, прямо указанное дѣянiе (за то ихъ ложное писанiе и неправедное обличенiе и смущенiе), на извѣстныхъ лицъ, прежде всего, на составителей этого писанiя и обличенiя, Никиту и Лазаря, а затѣмъ на явныхъ и тайныхъ сообщниковъ ихъ опредѣленнаго преступнаго дѣянiя. И такъ какъ одинъ изъ виновниковъ, подвергшихся этому проклятiю, раскаялся, то соборъ и измѣняетъ свой судебный приговоръ въ той собственно его части, которая касалась сего преступника, т. е. избавляетъ отъ клятвы Никиту и еще разъ подтверждаетъ прочiя части приговора, оставляя подъ клятвою, впредь до раскаянiя, всѣхъ тѣхъ, кого онъ подвергъ ей 7 мая 1666 г., т. е. слишкомъ за годъ до 13 мая 1667 г.**).

Но этимъ дѣло еще не кончается. Г. Нильскiй точно также не замѣтилъ, или же если замѣтилъ, то опять скрылъ отъ васъ, что за правиломъ 27–мъ соборнаго свитка слѣдуетъ правило 28–е, которое читается такъ:

«О святомъ же символѣ и о трегубой аллилуiя, о сложенiи перстовъ сирѣчь о знаменiи честнаго креста, и о Iисусовѣ молитвѣ повелѣнiе писано въ нашемъ соборномъ свиткѣ, а пространнѣйшее толкованiе о сихъ есть въ другомъ нашемъ свитцѣ, еже есть въ толкованiи, и въ книзѣ Жезлъ Правленiя напечатано во главѣ 20 и 26, и 29 и 30”.

И такъ вы видите, милостивые государи, что даже тотъ самый соборный свитокъ, къ помощи коего обратился г. Нильскiй, явственными чертами отдѣлилъ проклятiе, которое писано было въ книгѣ Жезлъ, въ видѣ судебнаго приговора, произнесеннаго надъ расколовождями, и о которомъ упомянуто въ 27–мъ его правилѣ, отъ клятвъ, изреченныхъ въ законодательномъ повелѣнiи собора 13 мая 1667 г., о которомъ говорится въ особомъ 28 правилѣ свитка; такъ что смѣшать одну клятву съ другою по малой мѣрѣ странно для спецiалиста, преподающаго исторiю русскаго раскола въ высшемъ учебномъ заведенiи.

(Продолженiе будетъ).

_______

 

ДУХОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА И ЦЕРКОВНАЯ ПРОПОВѢДЬ.

 

I.

 

Habent sua fata libelli. Странная судьба постигла сочиненiя знаменитаго нашего духовнаго оратора Иннокентiя, архiепископа херсонскаго. При жизни его, вновь появлявшiяся его проповѣди раскупались и читались съ жадностью. Кто не знаетъ его Седмицъ, его словъ на Великiй Постъ, на молитву св. Сирина, наконецъ — Послѣднихъ дней земной жизни Iисуса Христа? Въ ту пору публика жаловалась только на то что негдѣ достать любимыхъ книгъ. По какой–то странной причинѣ изданiя ихъ выходили рѣдко, продавались дорогой цѣною и не смотря на то раскупались немедленно. Казалось бы выгодно повторять изданiя какъ можно чаще, но какой–то книгопродавческiй разсчетъ, повидимому, не безъ намѣренiя задерживалъ новое изданiе, такъ что въ послѣднее время жизни Иннокентiя, Седмицъ его, напр., нельзя было достать ни за какiя деньги. Ожидали что съ кончиною автора наслѣдники его поспѣшатъ удовлетворить потребности и спросу. Вышло совсѣмъ наоборотъ — изданiе не появлялось, а между тѣмъ столько уже прошло времени, что спросъ ослабѣлъ и публика успѣла уже отвыкнуть отъ сочиненiй Иннокентiя. Прежнее поколѣнiе, знавшее и цѣнившее его, исчезло либо одряхлѣло; выросло новое, не успѣвшее съ нимъ ознакомиться. Наконецъ, года два тому назадъ, объявлено что книгопродавецъ Вольфъ предпринимаетъ полное изданiе сочиненiй Иннокентiя и открываетъ подписку на него. Разсказывали что наслѣдники покойнаго архiепископа, долго торговавшись съ разными книгопродавцами, продали наконецъ право изданiя за значительную сумму одному богатому человѣку въ Одессѣ; что онъ долго колебался предпринять изданiе, наслышавшисъ что книга устарѣла и не разойдется; наконецъ, охладѣвъ вовсе къ первому своему намѣренiю, онъ уступилъ свое право книгопродавцу Вольфу за очень умѣренную сумму, еще съ разсрочкою на долгое время.

Наконецъ, г. Вольфъ выпустилъ первые томы изданiя предпринятаго въ двухъ образцахъ, большаго и малаго формата. Большому изданiю назначена цѣна высокая, и каждое изданiе необходимо покупать все. Между тѣмъ любители Иннокентiя желаютъ всего чаще имѣть, по доступной цѣнѣ отдѣльныя его сочиненiя, пользующiяся особенною популярностью, какъ они издавались прежде, напр. Седмицы, Великiй Постъ, Молитву Ефрема Сирина и пр. Въ такомъ видѣ надлежало бы пустить въ публику сочиненiя Иннокентiя, независимо отъ полнаго изданiя; и кажется самъ издатель не обманулся бы тогда въ разсчетѣ. Но и въ нынѣшнемъ видѣ изданiе г. Вольфа мало извѣстно публикѣ; странно что объ немъ почти не встрѣчаешь публикацiй въ газетахъ, даже объ выходѣ новыхъ томовъ не публикуется. Одно изданiе большое, въ 10 томахъ, стоитъ 25 р. по подпискѣ. Оно печатается новымъ шрифтомъ, который названъ эльзевировскимъ и очень не нравится публикѣ, познакомившейся съ типомъ этого рода прежде всего по «Московскимъ Вѣдомостямъ” и «Русскому Вѣстнику”. У г. Вольфа шрифтъ этотъ еще болѣе чѣмъ въ типографiи Каткова изломанъ и испещренъ хвостиками: не мудрено что нѣкоторые, желавшiе прiобрѣсть изданiе Вольфа, отступались отъ своей мысли при первомъ взглядѣ на печать.

Вышло уже семь томовъ этого изданiя, остальные три еще ожидаются. Въ первомъ томѣ помѣщены слова и бесѣды на праздники Господни и на воскресные дни; во второмъ — на богородичные праздники; въ третьемъ — слово при посѣщенiи паствъ, на крестные ходы и къ отдѣльнымъ лицамъ; въ четвертомъ — слово на высокоторжественные дни, по случаю выборовъ, при открытiи общественныхъ учрежденiй и надгробныя; въ пятомъ — три Седмицы; въ шестомъ — Великiй Постъ и молитва Ефрема Сирина, и въ девятомъ — послѣднiе дни земной жизни. Въ этомъ изданiи собраны, кромѣ напечатанныхъ уже прежде сочиненiй Иннокентiя, найденные послѣ него отрывки и недоконченныя проповѣди. Цѣна назначенная за книгу очень высока, особливо если взять въ разсчетъ что нѣкоторые томы — скорѣе тонкiе чѣмъ толстые по объему. А издатель грозитъ еще возвысить цѣну по выходѣ всѣхъ десяти томовъ.

Другое изданiе избранныхъ сочиненiй въ 6 томахъ по цѣнѣ не дорого — 6 рублей, и 5 томовъ уже изданы, но цѣна уже возвышена до 7 рублей. Это изданiе небольшаго формата, и по наружному виду очень плохо, небрежно, неопрятно, на плохой сѣрой бумагѣ, некрасивой мелкой печати и почти вовсе безъ полей.

Нельзя не пожелать чтобы сочиненiя Иннокентiя стали доступнѣе для людей небогатыхъ. Въ сочиненiяхъ его столько разсыпано таланта, ума и горячаго чувства, что они надолго останутся усладительнымъ чтенiемъ для религiозныхъ людей. Правда, онъ не всегда довольно глубокъ; рѣчь его, при всей своей текучести и стройности, далека отъ классическаго совершенства, какимъ отличается рѣчь Филарета Московскаго. Филаретъ много требуетъ отъ читателя, но и даетъ ему безъ мѣры, возбуждая въ немъ множество глубокихъ мыслей. Филаретъ будитъ мысль: онъ принадлежитъ къ тѣмъ немногимъ писателямъ, которые приходятъ не съ сосудомъ наполненнымъ водою, а съ самимъ источникомъ, откуда вода почерпается. Иннокентiй приноситъ съ собою только то, что есть у него въ сосудѣ, но свою чашу наливаетъ онъ вполнѣ освѣжительною, подкрѣпляющею влагой. Тамъ, гдѣ у Филарета слышится глубокая мудрость вводящая во внутреннее завѣсы, у Иннокентiя виденъ умъ, виденъ вкусъ, видно воображенiе, съ которыми вводитъ онъ своего читателя во храмъ, возбуждая въ немъ гармоническое благоговѣйное настроенiе. Видно что у него самого былъ неизсякаемый источникъ горячаго чувства въ душѣ; воображенiе его чутко воспринимало художественные образы въ природѣ и въ жизни. Отъ того сочиненiя его читаются легко и прiятно, и возбуждаютъ безъ труда въ простой и лѣнивой душѣ благочестивую мысль и религiозное чувство. Но съ другой стороны, нельзя не признать что обилiе чувства и воображенiя иногда увлекало Иннокентiя свыше мѣры; въ примѣненiи текстовъ встрѣчаются у него неумѣренныя натяжки и распространенiя; образы, подобiя и сравненiя, которыми любилъ онъ украшать свое слово, иногда слишкомъ смѣлы. Смѣлость эта доходила до того что въ одной проповѣди, произнесенной въ 1856 г. въ Одессѣ, ораторъ, упоминая о бесѣдѣ своей съ высокою особой, приравнялъ эту бесѣду къ бесѣдѣ Богочеловѣка съ Моисеемъ и Илiею посреди славы Ѳаворской. Слово Филарета, конечно, никогда не могло бы увлечься до такого сравненiя.

 

II.

 

Въ Москвѣ наслѣдники покойнаго митрополита Филарета приступили уже къ полному изданiю его сочиненiй. Недавно вышелъ первый томъ словъ и рѣчей его съ портретомъ автора. (Москва 1873. Ц. 1 р. 50 к.). Изъ газетныхъ объявленiй видно что завѣдывающiе изданiемъ обращаются съ вызовомъ ко всѣмъ у кого въ рукахъ могутъ находиться неизвѣстные и неизданные матерiалы, оффицiальныя записки, письма и мнѣнiя покойнаго архипастыря. Имъ было писано многое, по разнымъ случаямъ: какъ писатель, онъ не принадлежалъ къ числу плодовитыхъ, но таково было оффицiальное положенiе его въ церкви и общее уваженiе къ его духовной мудрости и къ государственному его уму, что къ нему со всѣхъ сторонъ обращались за совѣтами и указанiями, и высшее правительство требовало его мнѣнiя въ важныхъ государственныхъ вопросахъ, особливо въ вопросахъ имѣвшихъ какое–либо отношенiе къ церкви. Каждое изъ такихъ словъ его драгоцѣнно, потому что каждое проникнуто глубокою мыслью. У Филарета нельзя найти пустой фразы; слово его не имѣетъ на русскомъ языкѣ подобнаго себѣ въ силѣ, сжатости и художественной полнотѣ. Въ послѣднiе годы московскiе духовные журналы нерѣдко печатали у себя неизданныя его проповѣди, записки и письма. Всего болѣе собрано ихъ въ «Чтенiяхъ Общества любителей духовнаго просвѣщенiя” и въ «Душеполезномъ Чтенiи”. Послѣднiй журналъ открылъ у себя — вотъ уже третiй годъ — постоянный отдѣлъ, въ которомъ печатаетъ собранiе резолюцiй покойнаго митрополита по дѣламъ церковнаго управленiя, замѣчательныхъ во многихъ отношенiяхъ. Когда это собранiе закончится, съ помощiю его возстановится образъ покойнаго митрополита, въ характерныхъ чертахъ духовнаго вѣденiя и опытной дѣятельности; многiя изъ этихъ резолюцiй содержатъ въ себѣ важныя указанiя и мнѣнiя по вопросамъ церковной дисциплины и каноническаго права.

Слова и рѣчи покойнаго митрополита не многими цѣнятся по достоинству въ наше время — поверхностной оцѣнки; но они принадлежатъ не тому или другому времени — а всякому времени. Они составляютъ драгоцѣнный капиталъ православнаго ученiя для русской церкви, честь ея и славу, а вмѣстѣ съ тѣмъ, по языку своему, составляютъ драгоцѣнное достоянiе русской литературы, которымъ русское слово подлинно можетъ гордиться. Слово его сильно — передъ всѣми другими — не одной глубиною мысли и знанiемъ сердца человѣческаго, но, въ особенности, цѣльною силою вѣры, которая въ этомъ словѣ отражается и глубокимъ вѣденiемъ Священнаго Писанiя, на которомъ твердо основано каждое его слово. Во всемъ что говорилъ Филаретъ, исходилъ онъ изъ священнаго текста, и сходя въ самую глубину приводимаго имъ слова раскрывалъ основную мысль его передъ слушателемъ во всемъ величiи и со всею ясностью. По этому качеству Филаретъ не имѣетъ подобныхъ себѣ между русскими проповѣдниками, и нерѣдко напоминаетъ древнихъ отцовъ церкви которыхъ онъ ставилъ себѣ въ образецъ.

Одна московская дама, почитательница покойнаго митрополита, владѣя въ совершенствѣ англiйскимъ языкомъ, приняла на себя немалый трудъ перевесть на англiйскiй языкъ избранныя его проповѣди. Трудъ этотъ приведенъ уже къ окончанiю, и прошлымъ летомъ появилась въ Лондонѣ красиво изданная книжка подъ названiемъ: «Selekt sermons by the late Metropolitan of Moskow, Philaret”. Lond. Jos. Masters. Переводчицѣ приходилось бороться съ выразительною русскою рѣчью Филарета, которую весьма трудно передать на чужомъ языкѣ, въ соотвѣтственныхъ выраженiяхъ: но мы не сомнѣваемся что эта борьба, требовавшая большаго терпѣнiя и искуства, доставила ей не мало и наслажденiя. Переводъ классическаго сочиненiя въ которомъ ни одно слово не поставлено даромъ, безъ значенiя — есть работа художественная. Задача эта выполнена, какъ первый опытъ, довольно успѣшный. Выбрана всего 31 проповѣдь; онѣ выбраны съ цѣлью — не только дать англiйскимъ богословамъ понятiе о глубинѣ и силѣ мысли и слова покойнаго митрополита, но и познакомить ихъ съ ученiемъ нашей церкви, такъ какъ раскрываетъ и объясняетъ его знаменитый нашъ проповѣдникъ. Поэтому, между прочимъ, переведены два слова на Успенье, съ тѣмъ чтобы познакомить иновѣрца съ идеей православнаго почитанiя Богоматери, которая англичанамъ непонятна и слыветъ у нихъ подъ именемъ «Марiолатрiи”; переведены проповѣди о воплощенiи (на Благовѣщенiе), о чудесахъ, о дѣвствѣ... Обѣщается еще другой томъ проповѣдей — о таинствахъ по ученiю православной церкви. Въ началѣ книги помѣщены: краткая бiографiя Филарета, и предисловiе съ краткимъ очеркомъ главныхъ догматовъ и таинствъ православiя; въ концѣ помѣщено обширное примѣчанiе о расколѣ и единовѣрiи. Книга эта имѣетъ особенный интересъ для тѣхъ знающихъ по англiйски русскихъ читателей, которымъ близко знакомы слова Филарета. Очень любопытно, при чтенiи англiйскаго текста, слѣдить затѣмъ, какъ невольно видоизмѣняется въ оттѣнкахъ иноязычнаго слова мысль классическаго писателя, въ русскомъ словѣ выраженная; какъ будто не слышится, а видится въ новой одеждѣ слово Филарета.

Въ новомъ изданiи 1873 года, о которомъ упомянуто выше, слова и рѣчи митрополита Филарета, собранныя въ возможной полнотѣ, размѣщены въ хронологическомъ порядкѣ, съ раздѣленiемъ, по каждому году, на три отдѣла. Въ первомъ напечатаны тѣ которыя самъ проповѣдникъ одобрилъ окончательно для послѣднихъ, при жизни его, вышедшихъ изданiй; во второмъ — тѣ которыя не вошли въ эти изданiя, но были напечатаны въ прежнихъ изданiяхъ или отдѣльно; въ третьемъ, проповѣди никогда не появлявшiяся въ печати. Первый томъ относится къ первому перiоду проповѣднической дѣятельности Филарета, съ 1803 по 1821 годъ.

Это расположенiе придаетъ особенный интересъ новому изданiю. Съ помощiю его разсудительный читатель можетъ прослѣдить, начиная съ первыхъ опытовъ, послѣдовательное развитiе таланта, мысли и художественной конструкцiи слова въ проповѣдничествѣ Филарета. Первое слово его, относящееся къ 1803 году, и въ первый разъ напечатанное, показываетъ еще въ немъ ученика и неопытнаго и слабаго: оно имѣетъ видъ реторическаго упражненiя. Но затѣмъ, съ каждымъ годомъ видно какими быстрыми и вѣрными шагами подвигается ораторъ на пути своего развитiя къ зрѣлости и совершенству. Въ этомъ перiодѣ встрѣчаются еще довольно часто въ проповѣдяхъ его слѣды искуственной, реторической конструкцiи, встрѣчаются примѣры реторической игры, которой впослѣдствiи онъ уже не позволялъ себѣ. Таковы, напримѣръ, выраженiя: «чего ожидаете вы, слушатели, отъ служителей слова? нѣтъ болѣе слова”; «чуждые въ землѣ предковъ своихъ, пришельцы въ своемъ отечествѣ дали отечество Сыну Того, изъ Него же всяко отечество именуется”; «изъ зрителя незабвенныхъ примѣровъ онъ содѣлался уже примѣромъ для многихъ, онъ не отдѣлился еще отъ сонма вождей какъ безпримѣрный”. Встречаются темныя фразы въ родѣ, напр., слѣдующей: «если бы даже существованiе видимаго мiра могло сократиться въ предѣлы земной жизни человѣческой, бытiю духа не свойственно было бы стѣсниться въ существованiи видимаго мiра”. Но все это незначительныя пятна, которыя блѣднѣютъ съ теченiемъ времени и наконецъ исчезнутъ совсѣмъ въ силѣ созрѣвшей мысли и въ совершенствѣ формы, которыхъ достигъ впослѣдствiи ораторъ. И этотъ первый перiодъ его проповѣди представляетъ его намъ уже въ полномъ развитiи силы. Въ первомъ томѣ есть уже не мало образцовыхъ словъ его, по красотѣ стройной рѣчи, по возвышенности мысли и выраженiя. Припомнимъ что они относятся къ достопамятной эпохѣ великихъ событiй въ нашемъ отечествѣ, къ тому времени когда величiе дѣлъ и событiй требовало и слова возвышеннаго; когда патрiотическое одушевленiе, овладѣвшее всѣми, жаждало слышать слово соразмѣрное съ одушевленiемъ, слово въ которомъ общему чувству нашлось бы истинное и достойное выраженiе: въ это время доводилось проповѣдывать Филарету, въ присутствiи Царя, членовъ Царскаго Дома и достопамятныхъ дѣятелей отечественной исторiи. Къ этому перiоду относится, между прочимъ, и надгробная рѣчь его предъ погребенiемъ Кутузова, и знаменитое слово о гласѣ вопiющаго въ пустынѣ, на память о 1812 годѣ.

При глубокой учености, которою несомнѣнно обладалъ Филаретъ, онъ умѣлъ однако избѣжать въ проповѣдяхъ своихъ тѣхъ недостатковъ которые выказываетъ школьная ученость, когда берется за проповѣдь. Школьная ученость часто увлекается страстью къ контроверсiямъ и къ дiалектикѣ и стремится представить доказательства на все и оправдать во что бы то ни стало аргументами все что входитъ въ ея системы. Этимъ достигаетъ она иногда совершенно противоположной цѣли, возбуждая сомнѣнiя тамъ гдѣ требовалось утвердить вѣру. Въ области вѣрованiя есть такiе предметы, которыхъ должна касаться съ большою осторожностью школьная аргументацiя, потому что ихъ возможно обнять только вѣрою, внутреннимъ представленiемъ: они ускользаютъ отъ вѣры, когда все вниманiе направлено къ внѣшнему ихъ объясненiю. Блаженный Августинъ, разсуждая о времени, говоритъ въ одномъ мѣстѣ: «что такое время? Знаю, — если вы меня не спрашиваете, а когда спрашиваете что такое время, мой отвѣтъ будетъ: не знаю”. Наши ученые богословы, разсуждая о предметахъ вѣры, держатся иногда какъ будто совсѣмъ противоположнаго правила: «если не противорѣчишь мнѣ, признаю въ себѣ вѣру которую объяснить не умѣю: вѣрую, и не знаю. А если захочешь спорить со мной, я все объясню тебѣ и докажу тебѣ все и въ цѣломъ и въ частностяхъ”. Принять на себя такую отвѣтсвенность — во многихъ случаяхъ опасно, такъ какъ объясненiе не объяснимаго, разложенiе цѣльнаго и неразлагаемаго, — поневолѣ должно состоять изъ натяжекъ и софизмовъ, которые смущаютъ совѣсть въ вѣрующемъ, сомнѣвающагося колеблютъ еще болѣе, а невѣрущему даютъ оружiе противъ вѣры. Не даромъ Апостолъ языковъ, обладавшiй ученостью своего вѣка, убѣждалъ церковь свою не вступать въ словопренiя о вѣрѣ, такъ какъ это ни мало не служитъ къ пользѣ, а къ разстройству слушающихъ. Любопытно видѣть какъ и въ этомъ отношенiи росъ и совершенствовался покойный митрополитъ Филаретъ. Въ раннихъ его богословскихъ сочиненiяхъ видно много прiемовъ школьной учености: но врожденное чувство мѣры, спокойствiе вѣры и глубокое знанiе слова Божiя помогли ему вспослѣдствiи отрѣшиться отъ этихъ прiемовъ.

 

III.

 

Русская духовная литература имѣетъ замѣчательныхъ проповѣдниковъ, но русская церковь, какъ извѣстно, бѣдна проповѣдью. Есть ходячее въ публикѣ мнѣнiе что бѣдность нашей проповѣди состоитъ въ связи съ такъ называемою мертвенностью нашей церкви; но это, въ сущности, фраза ничего не объясняющая. Причинъ этой скудости много; когда перечисляютъ ихъ, не надобно забывать и о томъ что церковь наша вообще не ставитъ проповѣди нераздѣльною частью богослуженiя, стало быть протестантская мѣрка, которую обыкновенно имѣютъ въ виду, къ намъ не прилагается. И въ этомъ случаѣ нашъ церковный обычай, кажется, предпочтительнѣе протестантскаго, потому что въ протестантизмѣ проповѣдь невольно превращается въ обрядность, и когда каждый священнослужитель обязанъ произносить проповѣдь, слово его становится заурядъ мертво и холодно, составляя въ то же время существенную принадлежность богослуженiя. Кромѣ того, когда проповѣдничество становится обязательною, существенною принадлежностью служенiя, проповѣднику приходится постоянно сочинять, обдумывать, строить свои проповѣди; въ такомъ случаѣ, если онъ и художникъ, то склоненъ увлекаться своимъ художествомъ и ставить свое измышленiе или одностороннее увлеченiе на мѣсто Божественнаго слова. Отъ того между протестантскими — и самыми знаменитыми проповѣдниками, мы встрѣчаемъ такъ часто — людей извѣстной системы, извѣстной доктрины, всегда болѣе или менѣе односторонней, которую они въ сущности и проповѣдуютъ. Такая проповѣдь совсѣмъ не въ духѣ ни нашей церкви ни нашего богослуженiя. Оговоримся при этомъ что проповѣдь, въ смыслѣ сочиненной рѣчи произносимой въ храмѣ, необходимо отличать отъ учительства, которое въ нашей церкви, какъ и повсюду, составляетъ существенную обязанность и существенное право каждаго пастыря. Далѣе — не слѣдуетъ еще забывать что въ нашей церкви, при естественныхъ условiяхъ климата, пространствъ и разстоянiй, при разсѣянности приходовъ, при крайней нуждѣ пастырей нераздѣльной съ крайнею нуждой самой паствы, бѣдной и разсѣянной, проповѣдь, въ большей части случаевъ, становится дѣломъ невозможнымъ или крайне затруднительнымъ. Для проповѣди потребенъ извѣстный досугъ, котораго въ общей сложности слишкомъ мало у нашего духовенства, опутаннаго заботами о насущномъ хлѣбѣ и занятаго съ другой стороны требами для которыхъ необходимы разъѣзды по обширному приходу. Въ такомъ положенiи на первый планъ выступаютъ для нашего священника: исправное, истовое, благолѣпное совершенiе богослуженiя, которое само по себѣ является у насъ вселенскою проповѣдью; исправное и благоговѣйное совершенiе требъ, и нравственное, учительское обращенiе съ прихожанами; проповѣдь же отступаетъ на дальнiй планъ, по мѣрѣ досуга, охоты и способности.

Но за всѣмъ тѣмъ справедливость требуетъ сказать что въ массѣ нашего духовенства, особливо сельскаго, выказывалось очень мало способности къ проповѣди, а потому и мало усердiя. Это могло зависѣть и отъ неблагопрiятной обстановки нашего духовенства, представлявшей каждому изъ духовныхъ или отсутствiе, или совершенный недостатокъ элементовъ для возбужденiя духовной дѣятельности. У насъ духовному лицу, особенно въ деревенской глуши, надлежало имѣть великую духовную силу, въ соединенiи съ великою простотою, для того чтобы держать въ себѣ на высотѣ духовное настроенiе мысли и чувства и, не спускаясь до низкаго строя окружающей среды, поднимать ее постояннымъ усилiемъ до своего строя. Такiе пастыри, слава Богу, и бывали и есть еще у насъ, но они представляются исключенiями. Вообще же невозможно и ожидать такой энергiи отъ массы нашихъ священниковъ, поступающихъ обыкновенно на мѣста въ молодыхъ лѣтахъ, неокрѣпшими, неопытнами, мало знающими жизнь, непривыкшими къ борьбѣ съ обществомъ. Кромѣ того, скудость и вялость проповѣди зависѣла у насъ всегда отъ школы, изъ которой выходило наше духовенство. Въ курсѣ духовнаго обученiя, при всѣхъ его относительныхъ достоинствахъ, былъ всегда существенный недостатокъ: преобладанiе схоластической методы и слабость духовнаго оживленiя. Нравственное богословiе, церковная исторiя, патристика, гомилетика — все это значилось въ росписанiи учебныхъ предметовъ; все это преподавалось, иногда весьма добросовѣстно и основательно, но все это были — не болѣе какъ науки, или предметы обученiя. Все это надѣвалось на мысль и на память какъ форменное платье, которое потомъ само собою снимается, какъ урокъ, который только что необходимо приготовить. Представительницею проповѣди была оффицiальная наука гомилетика; но стоитъ только просмотрѣть одинъ изъ существующихъ у насъ печатныхъ курсовъ этой науки (напр. хоть гомилетику Амфитеатрова), чтобы придти въ недоумѣнiе отъ безжизненнаго, мертвеннаго вида, въ которомъ наука эта представляется. Въ нынѣшнемъ видѣ это не что иное какъ реторика духовная, собранiе внѣшнихъ правилъ о томъ какъ надо писать проповѣди, какъ располагать мысль, какъ изображать такъ называемыя душевныя движенiя, какiе даже употреблять тѣлодвиженiя и жесты при произнесенiи проповѣдей. Реторика — какъ школьная наука — никогда еще не научила изящному слову, а гомилетика никогда не была инымъ чѣмъ какъ наукою какъ писать и сказывать проповѣдь. Въ этомъ смыслѣ она имѣетъ сходство съ тѣми, отъ времени до времени выходящими книжками, въ которыхъ предлагаются правила учтивости, свѣтскихъ приличiй и хорошаго обращенiя: кто вздумалъ бы вести себя въ обществѣ по правиламъ такой книжки, тотъ навѣрное показался бы въ обществѣ смѣшнымъ и неприличнымъ.

Главное что нужно для проповѣди, — то именно и состояло внѣ оффицiальнаго курса духовно–учебныхъ заведенiй: знанiе Священнаго Писанiя, навыкъ въ немъ, любовь къ нему въ духѣ и въ буквѣ. Проповѣдывать — значитъ проповѣдывать слово Божiе. Въ Священномъ Писанiи единственный и неисчерпаемый источникъ разума и вдохновенiя для всякаго проповѣдника; оно служитъ огнивомъ, которое, ударяя въ сердце, производитъ въ немъ искру и зажигаетъ огонь, — а безъ огня — какое можетъ быть духовное проповѣданiе! Оно само по себѣ учитъ проповѣди, потому что каждое его слово, когда отзывается въ душѣ, вызываетъ изъ глубины скрытыя въ ней силы духовной истины, озаряетъ мысли и чѣмъ глубже входитъ въ душу, тѣмъ болѣе пробуждаетъ въ ней плодотворныхъ мыслей. Между тѣмъ, чтенiе и изученiе Священнаго Писанiя было тѣмъ именно дѣломъ, которое воспитанники нашихъ учебныхъ заведенiй, въ массѣ, просматривали и пропускали посреди множества всякихъ курсовъ, уроковъ и учебныхъ занятiй: имъ занималисъ только избранные. Въ послѣднее время курсы преобразованы въ нашихъ духовно–учебныхъ заведенiяхъ, въ особенности духовныя академiи получили новое устройство. Но это устройство все расчитано на возвышенiе научныхъ требованiй по созданнымъ вновь факультетамъ, а не на подъемъ духа; и можно опасаться что въ новыхъ училищахъ еще менѣе, нежели въ прежнихъ, останется мѣста на самое существенное дѣло духовной школы, — на чтенiе и изученiе Священнаго Писанiя и на возбужденiе любви къ нему.

И такъ задатковъ и источниковъ проповѣди нашей, какъ прежде такъ и теперь, приходилось и приходится отыскивать не въ школѣ, а въ особенностяхъ личнаго душевнаго настроенiя, и въ дѣйствiи личнаго влiянiя духовныхъ наставниковъ, которое въ старину у насъ не оскудѣвало во многихъ изъ духовно–учебныхъ заведенiй. Есть у насъ немало именъ архiерейскихъ, — которыя глубоко хранятся въ памяти многихъ церковныхъ пастырей, ими поднятыхъ, возбужденныхъ, ободренныхъ и пущенныхъ на дѣло церковнаго служенiя и проповѣди. И какъ ни скудна наша проповѣдь — въ литературныхъ и общественныхъ своихъ проявленiяхъ — все–таки между нашимъ духовенствомъ, и городскимъ и сельскимъ, всегда бывали и бываютъ проповѣдующiе по призванiю, по чувству долга, по сознанiю внутренней потребности учить и проповѣдывать въ церкви. И такая проповѣдь бываетъ тѣмъ проще и сердечнѣе, чѣмъ менѣе проповѣдниковъ выказываетъ желанiя быть современнымъ въ своей проповѣди. Простотѣ вѣры и усердiя дается и простота слова которая привлекаетъ слушателей. Пишущему эти строки доводилось слыхать наилучшiя проповѣди отъ такихъ священниковъ, которые никогда не слыли знаменитыми проповѣдниками и никогда не искали этой репутацiи, ни въ публикѣ ни въ литературѣ, но народъ зналъ ихъ и любилъ слушать. Такъ, лѣтъ пятнадцать тому назадъ, въ Москвѣ, въ церкви Трехъ Святителей у Красныхъ воротъ, можно было видѣть каждую субботу за всенощной, и каждый праздникъ за раннею обѣдней, трогательное зрѣлище. По окончанiи службы, или между каѳизмами на амвонъ взводили въ двои руки дряхлаго, убѣленнаго сѣдинами старца. Болѣе тридцати лѣть служилъ онъ и проповѣдывалъ безъ перерыву; наконецъ, одряхлѣвъ и ослѣпнувъ, сдалъ свое мѣсто новому священнику, а самъ, живя при церкви, проповѣдывалъ до послѣдняго издыханiя. Рѣчь его была проста и исполнена помазанiя; обращаясь къ простому народу, онъ часто объяснялъ свои увѣщанья примѣрами изъ обыкновенной жизни, и образованная публика, пожалуй, не охотно бы слушала его. Но радостно было смотрѣть, съ какою любовью тѣснился народъ около слѣпаго старца и въ какомъ торжественномъ безмолвiи слушалъ его. Ближе всѣхъ обступали его дѣти тѣсною толпою, и къ дѣтямъ всегда обращалъ онъ, въ концѣ проповѣди, послѣднее слово, благословляя ихъ и давая имъ простыя наставленiя.

(Окончанiе будетъ).

В.

_______

 

ИЗЪ ПУТЕВЫХЪ ЗАМѢТОКЪ ПО ЧЕРНОМОРСКОМУ ОКРУГУ.

 

III.

 

Народное здравiе и значенiе мѣстной лихорадки. — Оспопрививанiе. — Обезпеченiе народнаго продовольствiя. — Мировой институтъ.

 

Послѣ стороны нравственной обращаетъ на себя вниманiе сторона физическая — народное здравiе. Къ сожалѣнiю, я не имѣю данныхъ которыя бы выражали смертность въ средѣ поселянъ Черноморскаго округа за разные годы. Въ особенности сравненiе смертности, бывшей въ первые года заселенiя Черноморскаго округа, со смертностiю въ послѣднихъ годахъ, много бы уяснило вопросъ о степени значенiя мѣстной лихорадки, которая, скажу откровенно, сильно влiяетъ на успѣхъ болѣе быстраго заселенiя упомянутаго края и развитiя сельско–хозяйственной дѣятельности на прiобрѣтаемыхъ въ немъ частными лицами участкахъ. Поэтому, какъ мнѣ кажется, опубликованiе мѣстнымъ начальствомъ хода смертности, въ особенности за перiодъ времени начиная съ 1867 года, много бы посодѣйствовало интересамъ завѣдываемаго имъ края. Оно, если не совсѣмъ, то въ значительной степени уничтожило бы то жгучее влiянiе на умы даже весьма образованныхъ прiобрѣтателей земли въ краѣ, какое распространила молва, какъ относительно злокачественности мѣстной лихорадки, такъ и неизбѣжности заболѣванiя ею при поселенiи въ краѣ.

Относительно причинъ заболѣванiя лихорадкою, на сколько я могъ вывести заключенiе изъ разговоровъ съ мѣстными медиками, слѣдуетъ сказать что условiя благопрiятствующiя этому заболѣванiю или предрасполагающiя къ нему, заключается въ самой мѣстности. При довольно высокой температурѣ и влажномъ морскомъ климатѣ, всѣ мѣста округа, удобныя для заселенiя, со времени выселенiя черкесовъ находились въ полномъ забросѣ, безъ всякой обработки; вслѣдствiе этого, какъ бывшiе аулы горцевъ, ихъ сады и пахатныя мѣста, — такъ равно болѣе или менѣе открытыя ущелья рѣкъ и долины большею частiю заглохли и заросли разными сорными травами, папоротникомъ, колючими кустарниками, вьющимися и ползучими растенiями, такъ что во многихъ мѣстахъ представляютъ изъ себя непроходимую, сплошную массу. Такая растительность, не пропускающая къ почвѣ даже лучей солнца, обусловливаетъ — съ одной стороны — чрезмѣрную влажность, а съ другой — даетъ обильный матерiалъ, отчасти для тлѣнiя, отъчасти для гнiенiя, — двухъ органическихъ процессовъ, сопровождающихся, какъ извѣстно, образованiемъ различныхъ газовъ, сочетанiе которыхъ въ извѣстной пропорцiи и составляетъ, по всему вѣроятiю, такъ называемую лихорадочную мiазму.

Нѣтъ сомнѣнiя что увеличенiе числа поселковъ, расчистка, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ и осушка, болѣе и болѣе будутъ уничтожать условiя заболѣванiя лихорадкою и значительно измѣнять климатъ къ лучшему. Подтвержденiемъ такого предположенiя можетъ служить Новороссiйскъ, который въ гигiеническомъ отношенiи въ прежнее время имѣлъ нисколько не лучшую репутацiю какъ и другiе пункты прибрежной полосы округа; теперь же, послѣ заселенiя его окрестностей, не смотря на сосѣдство съ болотистымъ устьемъ р. Цемесса, лихорадка совершенно потеряла злокачественный характеръ и заболѣвающихъ ею несравненно менѣе. Адлерская долина издавна прiобрѣла себѣ громкую извѣстность самыми упорными лихорадками, но съ водворенiемъ на ней лишь малаго числа поселковъ, число заболѣвающихъ, противу прежняго, уменьшилось болѣе нежели на 20 проц.

Въ настоящее время я имѣю возможность ознакомить читателей съ количествомъ умершихъ въ Вельяминовскомъ и Сочинсокмъ отдѣлахъ попечительства только за одинъ 1872 годъ. Въ Вельяминовскомъ отдѣлѣ, изъ числа 2,780 об п. д., въ теченiи 1872 года умерло 91 д., — въ томъ числѣ муж. п. 54 д. и жен. 37 д. Въ Сочинскомъ отдѣлѣ, въ томъ же году, изъ числа 2,060 д. умерло 41 д., въ томъ числѣ муж. п. 20 и жен. 21 душа*). Весьма жаль что эти данныя невозможно пополнить распредѣленiемъ умершихъ по возрастамъ и точнымъ указанiемъ причинъ заболѣванiя и смерти.

Въ Вельяминовскомъ отдѣлѣ мѣстная перемежающаяся лихорадка, въ августѣ и сентябрѣ мѣсяцахъ, какъ и всегда, составляла господствующую болѣзнь, но въ слабѣйшей противу предшествовавшаго года степени. Самое большое число больныхъ было въ Дефанской и Армянской станицахъ; наибольшая же смертность была въ станицахъ Армянской и Вельяминовской, — но въ послѣдней умирали не отъ лихорадки, а отъ острыхъ болѣзней въ зимнее и осеннее время.

Докторъ М. Ф. Пенчуль полагаетъ что Дефанская станица, по своему уже положенiю въ долинѣ, орошаемой нѣсколькими рѣчками, во время дождей сильно разливающимися, съ болотистыми берегами, — замкнутой со всѣхъ сторонъ высокими горными хребтами, не позволяющими проникать въ нее морскимъ вѣтрамъ, которые хотя бы нѣсколько разжижали малярiю, — представляетъ всѣ благопрiятныя условiя для заболѣванiя лихорадкою. Эта станица всегда давала и будетъ давать самый большой процентъ больныхъ лихорадкою. Причиною же большаго числа больныхъ лихорадкою въ Армянской станицѣ служатъ самыя работы жителей на табачныхъ плантацiяхъ, по преимуществу до восхода солнца и послѣ его заката, то есть во время сильной росы, при чемъ рабочiй подвергается влiянiю сильной влаги почвы, вдыхая при этомъ воздухъ насыщенный густыми почвенными испаренiями, въ видѣ тумана.

Что же касается до большой смертности отъ острыхъ болѣзней въ Вельяминовской станицѣ, то здѣсь причиною заболѣванiя служитъ переходъ вбродъ рѣки Туапсе, во время холоднаго сѣверовосточнаго вѣтра, съ особенною силою дующаго вдоль ущелья упомянутой рѣки. Этотъ переходъ вбродъ рѣки Туапсе, неизбѣженъ, потому что всѣ лавки и источникъ промысловъ находятся по другую сторону рѣки; устроить же мостъ черезъ рѣку Туапсе жители не въ состоянiи.

Весьма грустный фактъ представляетъ оспопрививанiе. Какъ въ Вельяминовскомъ, такъ и въ Сочинскомъ попечительствахъ, не смотря на принятыя мѣры, оспенная матерiя не привилась вовсе. Въ послѣднемъ отдѣлѣ даже со времени водворенiя поселенiй прививка оспы была безуспѣшна.

Интересно бы знать, въ какой мѣрѣ успѣшно было оспопрививанiе въ станицахъ Вельяминавскаго отдѣла, когда онѣ находились въ вѣденiи начальства Кубанской области.

Въ настоящее время, какъ мнѣ кажется, было бы весьма полезно, если бы начальство Черноморскаго округа, съ отзывами медицинскихъ чиновъ относительно причинъ безуспѣшнаго оспопрививанiя и съ представленiемъ образцовъ оспенной матерiи, отнеслось въ Императорское вольное экономическое Общество, для всесторонняго обсужденiя этого предмета въ подлежащемъ его отдѣленiи. Нѣтъ сомнѣнiя и въ томъ что упомянутое Общество въ состоянiи будетъ снабдить Черноморскiй округъ вполнѣ доброкачественною оспенною лимфою.

Обезпеченiе народнаго продовольствiя даетъ довольно удовлетворительные результаты. Въ Сочинскомъ отдѣлѣ въ 1872 году продовольствiемъ отъ казны пользовались только деревни Раздольная и Пиленкова, получавшiя заимообразно муку, по 8 руб. за четверть, съ разсрочкою платы на 15 лѣтъ. Въ Вельяминовскомъ же отдѣлѣ получали хлѣбную ссуду отъ казны только Георгiевскiе хутора и поселокъ Туапсинскiй. Затѣмъ, въ обоихъ отдѣлахъ, за исключенiмъ круглыхъ сиротъ, которымъ давался провiантъ отъ казны, остальные жители были обезпечены собственнымъ хлѣбомъ. Чтобы яснѣе видѣть степень этого обезпеченiя, я привожу здѣсь данныя относительно сбора произведенiй въ обоихъ упомянутыхъ попечительствахъ за 1872 годъ:

 

                                         Вельямин.   Сочинскiй

                                         отдѣлъ.           отдѣлъ.

Получено произведенiй:          четвертей            пудовъ

Озимой пшеницы...    406                 «

Яровой пшеницы...    56                    316

Ржи........ 841/2                «

Овса........         1211/2             «

Ячменя.......    1131/2             13

Проса.......        201/2                369

Гречихи......            1                      «

 

                                         Вельям. отд.         Соч. отд.

                                            пудовъ.

Гороха.......    2051/2             «

Чечевицы......           49                    «

Кукурузы......           2,9511/2                      2,224

Картофеля.....           7,395              504

Капусты......   1,4021/2                      «

Бураковъ......           898                 «

Яблоковъ......           6,732              «

Грушъ.......        7,0351/2                      «

Сливъ.......        111                 «

Персиковъ.....           654                 «

Волошскихъ орѣховъ..    1,451              «

Каштановъ.....           9911/2             «

____________________________________

Получено табаку...        9,695              1,740

 

Приведенныя данныя указываютъ, какiя именно хлѣбныя растенiя разводятся въ томъ или другомъ попечительствѣ. Огородничество довольно хорошо развито около Адлера, гдѣ капуста составляла даже предметъ вывоза въ Сухумскiй отдѣлъ, — но положительныхъ свѣденiй о полномъ урожаѣ огородныхъ овощей по Сочинскому отдѣлу нѣтъ. Замѣчу также что разведенiе табака въ поселкахъ Лазаревскомъ, Калиновкѣ и Вишневой производится въ ущербъ хлѣбопашеству; на благосостоянiе этихъ поселковъ нельзя расчитывать, такъ какъ урожай табака значительно уменьшился вслѣдствiе четырехъ–годичнаго существованiя плантацiй безъ всякаго удобренiя.

Что–же касается до сбора фруктовъ, количество которыхъ показано по Вельяминовскому отдѣлу, то этотъ сборъ производится съ деревъ оставшихся послѣ выселенiя черкесовъ. Съ переходомъ казаковъ бывшаго Шапсугскаго береговаго баталiона въ гражданское вѣдомство замѣтенъ въ нихъ значительный прогрессъ къ лучшему, какъ въ сбереженiи этихъ деревъ, такъ и въ способахъ самаго сбора фруктовъ. Всѣ фруктовыя деревья подѣлены поровну между жителями и каждый хозяинъ заботится объ очисткѣ и усовершенствованiи доставшихся ему деревьевъ.*).

Совершенно противоположное существованiе въ Сочинскомъ отдѣлѣ: здѣсь фруктовыя деревья, доступныя для пользованiя, обезображиваются и уничтожаются мѣстными жителями, т. е. поселянами, солдатами и казаками. Для того чтобы воспользоваться плодами, часто еще незрѣлыми, срубаются не только вѣтви, но и самое дерево. Мнѣ пришлось встрѣтить дерево винныхъ ягодъ (инжиръ), въ кронѣ котораго, изъ его вѣтвей, былъ устроенъ охотниками на дикихъ кабановъ шалашъ. Большiя грушевыя деревья, для болѣе удобнаго на нихъ взлѣзанiя за сборомъ плодовъ, обезображены зарубами на штамбѣ. Выжиганiе, допускаемое при очисткѣ площадей для хлѣбопашества, также губительно дѣйствуетъ на фруктовыя деревья. На прекращенiе подобныхъ безпорядковъ слѣдовало бы обратить серьозное вниманiе, иначе черкесскiе сады останутся только въ воображенiи.

Въ судебномъ отношенiи Черноморскiй округъ подчиненъ екатеринодарскому окружному суду, — а мировой персоналъ округа заключается только въ одномъ лицѣ, которое имѣетъ пребыванiе въ Новороссiйскѣ. Какъ бы это мировое лицо ни было энергично въ своей дѣятельности, оно не можетъ удовлетворить нуждамъ мѣстной потребности. Какъ я слышалъ, весьма много исковыхъ дѣлъ между жителями, дѣлъ, быть можетъ въ существѣ своемъ мелкихъ, но тѣмъ не менѣе для нихъ важныхъ, остаются долгое время неразсмотрѣнными, а истцы неудовлетворенными. И это весьма естественно. Мировой судья, имѣя у себя на рукахъ два города — Новороссiйскъ и Анапу и лежащiя между ними поселенiя, не можетъ часто отлучаться въ отдаленныя пункты, какъ напр. въ Вельяминовское и Сочинское попечительства, чтобы на мѣстѣ разобрать заявленныя ему жалобы. Между тѣмъ явка сторонъ, по вызову мироваго судьи, въ его камеру въ Новороссiйскъ, особенно для лицъ проживающихъ въ дальнемъ отъ Новороссiйска разстоянiи, вслѣдствiе дурнаго сообщенiя, не только бываетъ въ высшей степени затруднительна, но даже нередко невозможна. Во всякомъ случаѣ эта явка потребуетъ много времени на путешествiе и, слѣдовательно, не можетъ не принести жителямъ ущерба продолжительнымъ отрывомъ ихъ отъ занятiй по хозяйству.

Но, кромѣ исковыхъ дѣлъ, у мироваго судьи бываютъ дѣла требующiя немедленнаго его разрѣшенiя, каковы, наприм., дѣла по неисполненiю требованiй полицейскихъ властей и объ оскорбленiяхъ ихъ. При вновь заселяющемся краѣ жителями разнаго состоянiя и разныхъ качествъ, необходимо чтобы полицейская власть вполнѣ пользовалась своими правами. Если дѣла по жалобамъ полицейской власти долгое время будутъ оставаться безъ разбирательства, а виновные долгое время не получатъ должнаго законнаго возмездiя, — въ такомъ случаѣ она невольно будетъ поставлена въ ложное отношенiе къ жителямъ находящимся въ ея вѣденiи. Въ средѣ поселянъ есть выходцы изъ Турцiи, которые не привыкли къ правильной законной власти, — выросли на произволѣ ея и на немедленной расправѣ тѣлесной; такiе–то поселенцы, при заявленiяхъ на нихъ жалобъ со стороны полицейскихъ властей, въ особенности требуютъ немедленнаго разбирательства дѣлъ, для избѣжанiя распространенiя ими дурнаго влiянiя на нравственныя качества другихъ поселянъ.

Въ виду вышеизложеннаго, нельзя не желать чтобы мировой персоналъ въ Черноморскомъ округѣ былъ увеличенъ. При этомъ увеличенiи персонала, конечно, не должно брать въ расчетъ количество населенiя въ округѣ, — но должны быть приняты во вниманiе разстоянiе и качество путей сообщенiя.

А. Верещагинъ.

_______

 

ДАНЪ ГОРШОКЪ — ХОТЬ ОБЪ УГОЛЪ!

 

Драматическiй очеркъ изъ народнаго быта, въ четырехъ дѣйствiяхъ.

 

ДѢЙСТВIЕ ПЕРВОЕ.

 

Пропили!..

 

ДѢЙСТВУЮЩIЯ ЛИЦА:

 

Семенъ Евдокимовъ, мужикъ лѣтъ 45, глуповатый и озорникъ, получившiй прозванiе, за глупость, «Романъ”, съ женой живетъ мало.

Анна, жена его, питающая семейство милостыней.

Bарюшка, дочь ихъ, красивая и довольно не глупая дѣвица, лѣтъ 17.

Андрей, молодой крестьянскiй парень, лѣтъ 19.

Дядя Егоръ   ü

Дядя Ѳедоръ ý сватья.

Тетка Арина  þ

 

Дѣйствiе въ селѣ Майданѣ, Лукояновскаго уѣзда, въ ветхой избушкѣ Семена Евдокимова.

 

Ветхая крестьянская изба; по стѣнамъ скамейки; въ переднемъ углу, направо, столъ тесовый; вокругъ его — скамьи, на столѣ горитъ сальная свѣча.

 

ЯВЛЕНIЕ I.

 

Bарюшка (одна, сидитъ около стола и шьетъ). Што это, Господи, какъ тошно!.. сидишь, сидишь, думаешь, думаешь, — ча–о–та въ голову не налезитъ день–деньской шта — и... и.. и (качаетъ головой). Ахъ!.. судьба, судьба, судьбинушка ты дѣвичья!.. Галовушка–та думаетъ сдѣлать–то и то, и сё, а рукамъ воли люди не даютъ... што это я не птица?.. право–ну! Улитела бы я туда куды воронъ кастей не заноситъ, — право–ну; да што? маишься, маишься, работашь, работашь, а все кармись милостинками — Богъ знатъ, што это за оказiя такая, ужъ Богъ–атъ, што–ль, больно строгъ да сердитъ, што никогда и порадоватьца–то тiѣ ни дастъ?.. Когда была маленька, такъ ища лутчи была: заботы хоть нé была, сердце–та ни ныла, а таперь!.. (махаетъ рукой). Лутчи–бы я умирла, чѣмъ такъ–то мататца!.. (шьетъ; въ окно слышенъ стукъ). Кто тама?

 

(За сценой, у окна, слышенъ голосъ Андрея).

 

Андрей (за сценой). Тетка Анна дома што–ль?

Bарюшка (радостно встаетъ и бѣжитъ къ окну на противоположную сторону и, открывъ окно, говоритъ Андрею вполголоса). Нѣтъ... ну скаре цалуй миня... (цалуются).

Андрей. Вотъ што, Варюша, я вить ни къ тетке пришелъ, а къ тiѣ, эта я нарошно спросилъ тетку–то... Слушай–ка: вить тiя сватать нони придутъ...

Bарюшка. Хто это?.. какъ сватать?.. да иди–ка въ избу, пабаимъ харашенько... (закрываетъ окно). Господи, вотъ еще бида–та какая!.. Ахъ ты, Господи, оказiя какая...

 

(Входитъ Андрей и обнимаетъ ее, онъ плачетъ).

 

ЯВЛЕНIЕ II.

 

АНДРЕЙ и ВАРЮШКА.

 

Bарюшка. Што ты плачишь, ну чао ты плачишь? чай ни въ Сибирь тiя, аль ни въ салдаты отдаютъ.

Андрей. Ну въ Сибирь, ни въ Сибирь, а въ солдаты придетца идти...

Bарюшка. Какъ?.. за што эта въ салдаты? вишь ты чай ни трайникъ, аль двайникъ какой, адинъ какъ перстъ...

Андрей. Слушай, дѣвка, што я тiѣ скажу, — ты ни чао не знашь... Сватать–та тiя будутъ за Ихимку Жагуля...

Bарюшка. Эта за цигана–та?.. (сквозь слезы). Господи, пашли мнѣ лутчи смерть скарѣ, толька ни мучь миня такими муками, пасади миня въ адъ, я и тамъ лутчи буду тирпѣть, чѣмъ на бѣломъ свѣту за постыломъ жить...

Андрей. Ну, а ты знашь, вить, Жагуля–та: онъ, вить, пьяница, да и распутный. Иму савсемъ и жану–ты ни нады, онъ женитца только для писаря...

Bарюшка. Какъ эта для писаря?..

Андрей. Такъ... вотъ онъ какъ женитца, такъ писарь и пашелъ къ иму хадить, а онъ ухадить; ну, ты и будишь писырева любовница — страму–та, страму–та што будитъ, шта и...

Bарюшка. Што ты, што ты арешь?.. замалчи у миня, а то я плюну на тiя...

Андрей. Плюй, што хошь дѣлай, — я таперь што? а? скажи–ка а ты, пабай–ка а ты са мной — што я таперь?.. (плачетъ).

Bарюшка. Што ты таперь? парень, какъ парень... ну, што дѣлать–та? пайду за Жагуля, а любовницай писаря ни буду!..

Андрей. А ты вотъ што... нады дѣла баить — не чива тутъ рюни–та распускать. Ты павтарайся угаварить мать–ту...

Bарюшка. Да, павтарайся. А рази ты ни знаишь её?.. я вить ужь и такъ ей надоѣла, миластинь–та ужь она и такъ на насъ ни напасетца... Жагуля какой ни на есть, а все христьянинъ; и лошадь и карова есть — пади–ка уламай иё!.. (плачетъ; Андрей тоже плачетъ; за сценой слышенъ голосъ Анны: «Спити у миня, пастрѣляты!..» Варвара торопясь садится за шитье). Садись вонъ тутъ на скамью...

 

ЯВЛЕНIЕ III.

 

ТѢЖЕ и АННА (входитъ торопясь и суетится около печки).

 

Анна (входя). Экiя пастриляты, право... (Андрею). А, Андрей, здарова.

Андрей (встаетъ и кланяется). Здарова, тетка Анна... Я къ тiѣ пришелъ... пабаить съ табой хотца...

Анна. Чао ища? мнѣ некали баить–та съ табой.

Андрей. Да нады вить... можа спасибо скажишь.

Анна. Ну бай, што ищо тамъ?.. (хлопочетъ у печки).

Bарюшка (встаетъ и проходя мимо Андрея, говоритъ тихо Андрею). Ежели ты пра то, такъ скажи, што бизъ миня хошь баить...

Андрей (нерѣшительно). Вотъ што, тетка...

Анна. Да што ищо? бай што–ль скарѣ, баю тiѣ некали мнѣ, у миня рабята плачутъ нá сѣни.

Андрей. Я было бизъ Варюшки хатѣлъ съ табой пабаить–та...

Анна. Такъ што?.. Варюшка, пашла спать!..

Bарюшка. Иду, иду!.. (уходитъ и мимоходомъ Андрею тихо): Матряй улаживай! (уходитъ).

 

ЯВЛЕНIЕ IV.

 

ТѢЖЕ безъ ВАРЮШКИ.

 

Андрей. Пади–ка сюда, тетка...

Анна (подходя къ нему). Ну?

Андрей. Ты Варюшку–ту отдать за Жагулю хошь?

Анна. А тiѣ–та што за дѣла? будутъ сватать, такъ отдамъ.

Андрей (отворотясь и сквозь слезы). Господи, погибнитъ галовушка ни зá шта ни прóшта...

Анна. Эта пачаму пагибнитъ?.. съ чао эта ты взялъ?

Андрей. Какъ съ чао? рай–ты ни знашь Жагулю–та?

Анна. Знаю; ну што?

Андрей. Такъ ты хошь, шта–бы у тiя дочь–ты была любовницай писаря?..

Анна. Да ты съ ума што–ль спятилъ, аль сбисился? На–ка што онъ выдумалъ...

Андрей. Тетка Анна, ни отдавай за Жигулю!

Анна. Да тiѣ–та што за дѣла, за ково бы я ни атдала иё? Нѣшто я все милостинками буду кармить иё?

Андрей. Я буду работать, сдѣлаюсь харошимъ христьяниномъ и жинюсь на ней...

Анна. Ахъ ты, абрыва, абрыва!.. На–ка што онъ выдумалъ! пашелъ атсюда вонъ!..

Андрей. Ну, я пайду!.. только посли ни пиняй на миня!.. Я тiѣ баилъ — посли увидишь, шта я правду баилъ. Какая ты ей мать? рай матери эдакъ слѣдовать заботитца абъ дочери? э–эхъ–ма!.. пропадай наши головы, да ужь и ты паплачишь послѣ, еже–ли ты и ни мать–бы ей была, такъ ты чилэкъ, вить, — и патаму будишь плакать. Матряй, тетка, посли ни пиняй!.. (быстро уходитъ).

 

ЯВЛЕНIЕ V.

 

Анна (одна). Экай забулдыга какой!.. тьфу! чортъ тiя вазьми, типунъ–бы тiѣ на изыкъ–та!.. А што какъ онъ правду баилъ? Нады падумать харашенька... пажалуй и взаправду загубишь дитю–та, она ищи рабенакъ, вить... (садится на скамью). А хатѣлась бы справадить, хать одну съ рукъ сбыть бы, сё бы легче была...

 

ЯВЛЕНIЕ VI.

 

АННА и ВАРЮШКА.

 

Bарюшка (тихо входитъ и про себя). Што–та думать... Господи, кабы она повѣрила Андрюшки...

Анна (замѣтивъ Варвару). Што ищи ни лажишься? Аль и ты съ Андреемъ–то зà–дно? Р–распутная ты эдакая!..

Bарюшка. Грѣхъ тiѣ баить–та эта, мамка... што ты за мной плахова–та замѣтила, чѣмъ я тiя оскарбила, аль я ни заработала твой хлѣбъ? Ахъ, мамка, мамка, грѣхъ тiѣ будетъ!..

Анна (ласково). Варюша, што ты миня укаряишь? рай мнѣ ни жаль тiя, да што–жа дѣлать–та?

Bарюшка (падая предъ ней на колѣни). Матушка, не пагуби ты миня! ни атдавай ты миня за Жагулю, лутчи убей миня!.. я люблю, крѣпко люблю Андрея!..

Анна (въ гнѣвѣ). Ахъ ты, распутная ты эдакая! нако што она задумала! Я тiя изарву, какъ сабаку, какъ пса какова нибудь...

Bарюшка. Изарви лутчи, только ни отдавай!.. Матушка, будь ты мнѣ родной матерью, убей миня Христа ради... Сама бы удавилась, аль утапилась, да страшно какъ–то... боизна!..

Анна. Я тiѣ вотъ дамъ утапитца... (идетъ къ печке и беретъ ухватъ). Пайдешь спать, ай нѣтъ?

Bарюшка (встаетъ и утираетъ слезы). Прашай–жа, матушка, можа и асмѣлюсь убить сiя, тагда ни паминай миня лихой, панихидъ ни служи — ни нады: Богъ и бизъ таво миня памиловитъ; Онъ вить ни такой Атецъ нашъ, какъ ты! (быстро уходитъ).

 

ЯВЛЕНIЕ VII.

 

Анна (одна). Господи, што эта за день нонѣ выдался?.. Словно ихъ чортъ подъ бокъ–ать талкаитъ, право... (идетъ къ печкѣ и ставитъ ухватъ). Ну ужь динекъ, нечива сказать выдался...

 

ЯВЛЕНIЕ VIII.

 

АННА и СЕМЕНЪ (пьяный).

 

Семенъ (входитъ). Анка, разувай миня!..

Анна. Толька, ваша скавародiя, за тѣмъ и идешь дамой, штобы поазарничать...

Семенъ. Анка!.. страмница! разувай миня! хачу спать лечь: сичасъ сваты придутъ, — пускай пабудютъ миня, да накланiются, а я ихъ памучу... ани у миня на колѣнахъ паѣлозiютъ...

Анна. Каки ищо сваты? Катаржнай ты эдакой...

Семенъ. Aнкa! разуй, баю тiѣ! сваты придутъ Варюшку сватать за Ихимку Жагулина...

Анна. Аль въ кабакѣ узналъ? пьяница распутный... садись штоль..

Семенъ. Малчи. Анка, а то знашь на сусаламъ...

Анна. Ну, ну!.. садись...

Семенъ. Тота–ну! у миня матряй, баба! врозь–разнесу, всѣ кости, всѣ ребры пирламаю!..

Анна. Садись, баю тiѣ; чаго разъарался...

Семенъ. Сяду... (садится и вполголоса). Эй, Анка!.. Матряй у миня боли*) праси за Варюшку... нони вонъ все 25 цилковыхъ даютъ; а што 25 цилковыхъ? — Читвертная, баютъ, ни шутка, а што читвиртная за штука? — тьфу!.. толька и есть... Вотъ хоть–бы четверть вина — што ана? плева дѣла, — права, плева дѣла... (Анна, которая слушала его молча, махаетъ рукой и разуваетъ его, развязывая бичевки лаптей). Мы вотъ таперь съ Микашкой двоя выпили четверть — и ни въ одномъ глази...

Анна. Ищо–бы вамъ. Вы съ Микашкай–та толька и знати, шro по кабакамъ ходити...

Семенъ. Мы?.. (запѣваетъ).

Ахъ да мы па Питиру,

Мы па Питиру–у–у–гуляли...

     Э–эхь гуляли!....

Эхъ, да па трахтирамъ,

Па трахтирамъ а амъ, братци, кабакамъ

А–а–а–а кабакамъ!...

Анна (разувъ его и неся лапти къ печкѣ). Экъ разъарался, арала–мучиникъ!..

Семенъ. Анка!.. малчи, шкура барабанна, паскуда ниугамонная!.. я атецъ вить — раздѣваюсь!..

Анна. Лажись инъ штоль....

Семенъ (понизивъ голосъ). А и такъ лягу... Анка, эй, Анка, матряй сватамъ бай, шта сплю...

Анна. Чай ужь знаю парядки–ти; спи знай...

Семенъ (ложится на лавку, раздѣвшись и положивъ подъ голову чапанъ). Эхъ... Господи, прасти миня отъ лукавава и ни вывади миня ва вкушенiе... а... эй, Анка!..

Анна. Што ищо?...

Семенъ. Я таперь только вспомнилъ... вотъ сталъ малитву читать и вспомнилъ: я ѣсть хачу!..

Анна. Возьми вонъ милостинки на столѣ...

Семенъ (идетъ къ столу, сильно качаясь; за сценой слышенъ шумъ шаговъ и голоса). А... идутъ... Анка, матряй я сплю!... (сильно качаясь, доходитъ до скамьи съ правой стороны и ложится).

 

ЯВЛEHIE IХ.

 

ТѢЖЕ И ДЯДЯ ЕГОРЪ съ четвертью водки, ѲЕДОРЪ и ТЕТКА АРИНА (входятъ; у двери кланяются).

 

ЕГОРЪ.        ì                      ì          Здарова живете, хазяинъ, хазяюшка и

ѲЕДОРЪ.    íВмѣстѣ.         íкрасна дѣвица Варюшенька.... (кланяются).

АРИНА.        î                      î

(Семенъ сильно храпитъ).

 

Анна. Дабро пажаловать, миласти просимъ, прахадити, садитись на лавочку.....

Егоръ. Спасиба на привѣти, а хазяинъ–та спитъ видна, кабы иво ни пабиспакоить?..

Анна. Ничао; онъ хать крѣпка спитъ, да добрые гости пришли, такъ встанитъ... (всѣ проходятъ къ переду и садятся къ столу. Егоръ ставитъ четверть на столъ).

Егоръ. Нони сирида, день постнай, скушнай, а мы захатѣли папразднавать, толька вотъ за вами, хазяюшка, дѣла, — разришить штоль?

Анна. Я низнай какъ хазяинъ — будити иво...

Егоръ (подходя къ Семену). Сименъ Ивдакимачь!... (толкаетъ его). А Сименъ Ивдакимачь!.. Эй!.. встанька!.. (Семенъ сильно всхрапываетъ и повертывается). А ты встанька: дѣла есть да тiя...

Семенъ. Б...бр...ы...ы... (повертывается).

Ѳедоръ (подходя). Встань, хазяинъ, — гости пришли!.. (Семенъ издаетъ глухое мычанье).

Егоръ. Сдѣлай для насъ миласть, дай намъ сваю горницу — мы праздникъ въ ней сдѣламъ.

Семенъ. Kто тамъ? бр...у...охъ... (повертывается и храпитъ. Арина подходитъ къ Аннѣ и шепчется).

Ѳедоръ. Встань, а ты, ни чванься...

Егоръ. Давай, Ѳедоръ, прасить на колѣняхъ, авось ни смиластивитца–ли... (встаютъ на колѣни). Сименъ Ивдакимачь, праснись!...

Ѳедоръ. Аткрой сваи ясны очи!..

Егоръ. Ни тами насъ, папразднавай съ нами... (сильно толкаетъ его; Семенъ встаетъ и третъ лицо руками).

Семенъ. Ухъ!.. Господи!.. Хто эта?

Ѳедоръ и Егоръ. Мы къ тiѣ въ гости пришли...

Егоръ. А ты вотъ и встать нихошь: видишь мы ужь на колѣни встали...

Семенъ. Вы зачѣмъ пришли? Вы воры?..

Егоръ. Каки мы воры?.. Мы гости тваи, вотъ и тетка Арина съ нами, а ты встань–ка пагляди–ка што на столѣ–та? жисть!..

Семенъ. Ну, каль гости, такъ здравствавай–ти!... (цалуетъ ихъ и Арину). Жана!.. Анка!

Анна. Што, Сименъ Ивдакимачь!

Семенъ. Абуй миня!. Гастей хачу принимать!..

Ѳедоръ. Айда, Сименъ Ивдакимачь, вотъ такъ другь!

 

(Ѳедоръ и Егоръ идутъ за столъ и садятся; Анна взявъ лапти обуваетъ его).

 

Семенъ (встаетъ). Ну!.. чѣмъ васъ, гости, потчивать?

Арина. Ни явствами, ни питьями.

Егоръ. Ну да прибаутки всторону! Вотъ што, Сименъ Ивдакимачь, у тiя есть красна дѣвица, Варвара Сименавна.

Семенъ. Есть.

Егоръ. А у насъ есть добрай моладицъ, Ихимъ Степаначь. Такъ быть имъ парой?..

Семенъ. Для–ча ни быть!..

Анна. Вотъ што: нады харашенька падумать, да нивѣсты спрасить...

Семенъ. Малада больна, ища рыламъ ни вышла, штабы мы иё спрашивали. Ну, а многаль за нивѣсту?..

Арина. Ну вотъ и дѣла: што тутъ за спросы? па–нашаму, были–бы атецъ съ матирью сагласны, а нивѣстина дѣла къ свадьби готовитца...

Ѳедоръ. За циной ни пастаимъ, были бы сагласны атдать.

Семенъ. Нѣтъ, аднака — многаль деньгами?

Егоръ. Двадцать цилковыхъ.

Семенъ. Нѣтъ, эдакъ нидетъ. Питьдисятъ!..

Ѳедоръ. Мнагонька...

Егоръ. Вотъ што: первое дѣла сдѣлана, таперь за циной дѣла, такъ на пачинъ дѣлу нада поздравить сватовъ...

Ѳедоръ. Что правда, то правда...

Арина. Давно бы такъ (подходя къ Егору и тихо). нада, штабъ анѣ выпили паболи, — скарѣ сдадутца...

Егоръ (тихо ей). Ученава учить, — толька портить!..

Семенъ (который шепчется съ Анной). Па моиму, сватья, лутчи савсѣмъ кончить дѣла, а тутъ и выпьимъ, — ни такъ ли?

Анна. И па моиму этакъ...

Егоръ (подходя къ Ѳедору и Аринѣ). Какъ вы думати, ласковы сватья–та?

Арина. Чао ужь ласковы — ни хатятъ ужь cъ нами хлѣбъ–соль раздилить...

Семенъ (Аннѣ). Слышь што баютъ?

Анна. Ужь нивзыщите, сватья, эта дѣла такоя, шта уму–разуму требоватъ...

Егоръ (Ѳедору и Аринѣ). Видна, тутъ толку ни будитъ?..

Ѳедоръ. Видна шта...

Арина. Да чао тутъ? — дамой нады идти...

Семенъ (Аннѣ). Слышь?.. ни выпить ли па адной...

Анна (нерѣшительно). Какъ хошь...

Семенъ. Сватъ Игоръ!.. Наливай чарку!..

Егоръ. Вотъ эта харашо!.. сваха, давай стаканъ!

(Анна идетъ къ полкѣ, что у печки и подаетъ стаканъ).

Ѳедоръ (Аринѣ). Вотъ дѣла–та и на ладъ пашло...

Арина (тихо ему). Испугались... ни бось тутъ атдадутъ, вить жинихъ–атъ ни кой–какой...

(Егоръ наливаетъ стаканъ и подаетъ его Семену).

Семенъ (взявъ стаканъ). Здравствавайте, сватья!..

Всѣ. Кушай на здоровья! (Семенъ пьетъ весь стаканъ и быстро ставитъ его на столъ).

Егоръ (беретъ стаканъ, наливаетъ его и даетъ Семену). Другой нада, сватъ, — вить мы за жиниха и нивѣсту пьемъ!..

Семенъ (беретъ стаканъ и пьетъ). Вотъ вамъ!.. Знай нашихъ! ни бай шта мы ни ласкавы!..

Егоръ и Ѳедоръ (вмѣстѣ). Вотъ эта гожа!..

Арина (беретъ стаканъ, наливъ его подаетъ Аннѣ). Ну–ка, свахынька, мы съ табой! пейка!..

Анна (беретъ стаканъ). Ну, здравстсвавайте, сватья, дай намъ Богъ сайтись харашенька (пьетъ стаканъ, выпиваетъ и держитъ его предъ Ариной) наливай, сваха!.. матряйти, сватья, другой пью — всѣ штабы эдакъ!.. (пьетъ).

Всѣ. Знама всѣ эдакъ... (Анна ставитъ стаканъ на столъ; вбѣгаетъ Варюшка).

 

ЯВЛЕНIЕ Х.

 

ТѢЖЕ и ВАРЮШКА.

 

Bарюшка (сквозь слезы и торопко). Што, мамка, пропили вы видна свое дитятка!.. ни пожалѣли вы свою радную дочь!.. (плачетъ громко).

Егоръ. Што ты, дѣвица, што ты? Што за пропили? чай ты ни лошадь, — лошадь можно пропить, а мы тiя па харошаму сватамъ...

Арина. Ишь какая бойкая!.. изъ маладыхъ да ранняя...

Семенъ. Варюшка! иди на свае мѣста! ни твае тутъ дѣла!..

Bарюшка. Ни маё? чье–жа? Каво вы прапивати? рай я ужь и ни чилэкъ, рай я ужь бизъ души? што? Вы думали, што у миня, какъ у собаки, паръ? — Нѣтъ, и у миня есть душа, и у миня сердце бьетца, и у миня кровь кипитъ!.. я ужь ни манинька — знаю людей–та... Што мнѣ за мужъ будитъ Ихимъ, когда мнѣ глидѣть–то на иво тошна?.. Эхъ вы, пьяницы, пьяницы!..

Семенъ. Малчи, баю тiѣ!.. Ишь раскудахталась!.. Сматрѣть тошна, — да ты атъ каво узнала, шта тiя за Ихима запиваютъ?..

Bарюшка. Знаю я, батюшка!.. Ты думашь я такъ ужь ничао и ни смыслю?.. плоха вы за дитями–та смотрити...

Семенъ. Раздавлю, паскуду!.. (замахивается на нее кулакомъ; всѣ останавливаютъ его со словами: «Што–ты, што–ты? нитронь иё!»).

Арина. Ну, а у дѣвки–та видна зазноба есть...

Егоръ. Малчи!.. У као не была зазнобы, и у тiя чай была ихъ штукъ десить?..

Bарюшка. Куды ужь намъ зазнобъ заводить? Мы бѣдныя, нищiя, кормимся миластинками, хто насъ палюбитъ, хто вазьметъ парядашный чилэкъ?.. Вазьметъ какой нибудь Жагуля сiѣ на потѣху, да писарю въ полюбовки!.. Што–жа, батюшка!.. Прадай миня, прапей!.. (громко плачетъ). Мамка! (падаетъ передъ Анной на колѣни). Мамка!.. прадай лутчи миня татарину, праминяй на чугунъ, аль на скавраду, мнѣ и то отрадни будитъ!.. (плачетъ).

Семенъ. Я убью тiя, паскуда скверная!..

Bарюшка. Христа ради убей!.. убей, батюшка! (подползаетъ къ нему на колѣняхъ). Сдѣлай для миня миласть, убей миня!..

Семенъ. А да... (беретъ ее подъ руки и тащитъ къ двери).

Всѣ. Сименъ, Сименъ! ни тронь иё...

Егоръ. Ни тронь иё... Ну, што ты злисся на иё — моладасть знамо; пастарши будитъ — паумнѣ будитъ... (Анна плачетъ).

Семенъ. Я хачу, штобъ она таперь умна была!..

Арина. Да нѣтъ, байка больна...

Bарюшка. Тетка Арина, удружи ты мнѣ: разхай ты миня Ихиму, штобъ онъ ни бралъ миня..

Егоръ. Ну, Ихимъ тожа изъ рукъ матири ни выбился...

Bарюшка. Разбойники вы всѣ! э–эхъ!.. куда ни шло!.. (громко зарыдавъ). Што жа? Ни аднимъ вамъ пить, давайти и мнѣ!.. наливайти!.. (быстро подходитъ къ столу, наливаетъ стаканъ).

Семенъ (отнимая у ней стаканъ). Палошъ!.. палошъ стаканъ! (Варюшка не отдаетъ).

Анна. Варюшка, брось, полна!..

Егоръ. Сименъ! дай ей выпить, — пависилѣ будитъ... Оставь иё...

Семенъ. Ну пей, паскуда!.. чортъ съ табой!..

Bарюшка (наливъ стаканъ). Вы маю кровь хатити пить, а мнѣ и вина стакана жаль?.. Эхъ вы, люди, люди!.. Есть ли въ васъ ни то шта Богъ, а есть ли въ васъ душа–то? такъ вы пропивати миня? малчити! такъ... (быстро выпиваетъ стаканъ и ставитъ его на столъ). Нати–жа вамъ!.. я сама сiя прапила!.. таперь я ваша, прападай–жа мая буйная галовушка!.. Господи!.. (громко рыдая уходитъ).

 

ЯВЛЕНIЕ ХI.

 

ТѢ ЖЕ безъ ВАРЮШКИ.

 

Семенъ (глядя ей вслѣдъ). Ну, матряй у миня, паскуда!..

Арина. Ну, дѣвка, вотъ такъ нивѣста!..

Егоръ. Ни чао, дѣвка бойкая — эдакъ ту лутчи!.

Арина. А ища питьдесятъ цилковыхъ просютъ!..

Семенъ. Ну, да вить я ни пастаю за циной, а тiѣ бы, тетка Арина, стыдно баить–та ни разабравши дѣла–та, вотъ што...

Егоръ. Эта правда... чао папустому дѣвку хаить?..

Ѳедоръ. Дѣвка ни винавата...

Арина. Да чао вы пристали ко мнѣ? Гожа, такъ гожа — давайте дѣламъ сватать...

Егоръ. И то дѣло! такъ што, Сименъ, идетъ за двадцать?

Анна. Чай и прибавить можна...

Семенъ. Двадцать пять дали?..

Егоръ (ударя рукой по его ладони). Идетъ!.. цалуйтись, сватья, дай намъ Богъ савѣтъ да любовь, да дѣтакъ бы увидать отъ маладыхъ (всѣ другъ друга цалуютъ).

Егоръ. Сименъ, пасылай за своей радней!..

Анна. Я всѣхъ аблитаю разомъ...

Егоръ. Ну, и мы пайдемъ за своей радней... выпьимте па стакану, да и адё!.. (наливаетъ стаканъ и подноситъ каждому со словами: «пей за здаровье маладыхъ». Кто пьетъ предварительно говоритъ: «здравствавайтя», ему отвѣчаютъ всѣ: «кушай» и кланяются).

Егоръ (окончивъ подносъ водки). Сватъ Ѳедоръ, Арина! Абнимайти миня!.. (Ѳедоръ съ лѣвой, а Арина съ правой стороны берутъ его подъ руки). Вотъ такъ!.. ну, таперь запѣвай, Арина, пѣсню виселую, штобъ жилки падергивала...

Арина. Кк... кх... што–та голосу нѣтъ... кх... кх... (Запѣваетъ). «Охъ, да бизпардонная Дуняша...”

Егоръ и Ѳедоръ (подхватывая вмѣстѣ). «На зорьки вставала... а... а... а...” (уходятъ продолжая пѣть).

Занавѣсъ.

Конецъ перваго дѣйствiя.

С. Соколовскiй.

_______

 

КРИТИКА И БИБЛIОГРАФIЯ.

 

Письма къ редактору о нашемъ современномъ искуствѣ.

 

Письмо III*).

 

Года два или три тому назадъ я былъ на очень замѣчательномъ представленiи. Давали «Бориса Годунова” Пушкина. Его дали, кажется, всего два раза и потомъ перестали давать, не знаю почему. На первомъ представленiи зала была биткомъ набита и смотрѣть было очень интересно. Костюмы и декорацiи были чудесныя, и нѣкоторыя сцены, — напримѣръ, выходъ Бориса изъ собора, смерть Бориса, производили сильное впечатлѣнiе просто какъ картины, независимо отъ того, чтó и кáкъ говорили актеры.

Разумѣется исполненiе драмы актерами было ниже всякой критики. Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, такъ какъ плохой актеръ, или актеръ порядочный, но дурно исполняющiй извѣстную роль — дѣло самое обыкновенное и удобопонятное. Но меня поразило то, что исполненiе было не просто плохо, а сбивалось въ извѣстную сторону, имѣло опредѣленный, яркiй характеръ. Это былъ характеръ грубости, простонародности, пошлости. Лучше всего была исполнена корчма, точно также, какъ она всего лучше удалась и г. Мусоргскому; но всѣ остальныя сцены, за исключенiемъ развѣ нѣсколькихъ стиховъ, прекрасно сказанныхъ Самойловымъ (Самозванецъ) были сплошь такъ испорчены, что жалко было слушать. Искаженiе было особенно явственно на нѣкоторыхъ выдающихся липахъ, напримѣръ, на Шуйскомъ. Припомните Шуйскаго; это одна изъ превосходнѣйшихъ фигуръ трагедiи; это — «лукавый царедворецъ” въ полномъ блескѣ: тонкiй, ловкiй, безподобный мастеръ говорить. Дѣйствительно, онъ говоритъ у Пушкина щегольскими стихами, замѣтно отличающимися своею гибкостiю и бойкостiю. Шуйскаго исполнялъ Зубровъ, актеръ очень дѣльный, очень умѣлый. Но что–же онъ тутъ сдѣлалъ? Во первыхъ онъ, какъ и многiе другiе, произносилъ рѣчи своей роли такъ, что мелодiя стиха совершенно исчезала — этого требуетъ, говорятъ, натуральность. Но мало того — онъ придалъ своей рѣчи грубость, рѣзкость, словомъ — говорилъ такъ, какъ будто исполнялъ роль не знатнаго боярина, а какого–нибудь купца въ комедiяхъ Островскаго. Другiе актеры не отставали въ подобномъ стремленiи къ правдѣ, и такимъ образомъ вся красота, которая такъ ярко лежитъ на трагедiи Пушкина, была съ нее стерта. Чтобы изобразить бояръ, актеры, по извѣстному выраженiю, поддѣлывались подъ тонъ и манеры кучеровъ. Когда открылось засѣданiе царской думы, то стыдно было смотрѣть и слушать. Бояре такъ, что называется, галдѣли, такъ махали руками, головами, туловищами, что похожи были на толпу грубѣйшихъ мужиковъ, собравшихся гдѣ нибудь въ кабакѣ.

Боже мой! думалъ я, — какимъ это образомъ всѣ позабыли и никто уже не знаетъ, что сановитость, важность, величавая учтивость — совершенно въ натурѣ русскаго человѣка? Нѣтъ въ мiрѣ народа — я совершенно въ этомъ увѣренъ — который бы представлялъ такiе безчисленные оттѣнки въ обращенiи людей между собою, который былъ бы способенъ такъ легко и чутко переходить по всевозможнымъ степенямъ обращенiя, начиная отъ тончайшей почтительности и вѣжливости, и кончая величайшей грубостiю, наглѣйшимъ цинизмомъ. Гоголь въ «Мертвыхъ душахъ” замѣчаетъ, что русскiй человѣкъ однимъ голосомъ говоритъ съ помѣщикомъ имѣющимъ 300 душъ, другимъ съ тѣмъ, у кого ихъ 500, еще другимъ съ тѣмъ, у кого 1,000, и т. д. Вообще русская чуткость и подвижность безпримѣрны, безпредѣльны — говорю это не въ похвалу нашему народу, а скорѣе съ истиннымъ сокрушенiемъ, ибо эта чуткость и подвижность большею частiю безплодны и заставляютъ завидовать тяжелой неповоротливости, наивной грубости — хоть бы нѣмцевъ. Я хотѣлъ только сказать, что если русскiй человѣкъ захочетъ быть учтивымъ, важнымъ, величавымъ, то онъ заткнетъ за поясъ всякаго германца или романца, — точно также, какъ заткнетъ его за поясъ и въ грубости, въ наглости, въ цинизмѣ. Въ нашемъ простомъ народѣ и въ купечествѣ вы безпрестанно можете встрѣтить примѣры удивительной деликатности, удивительной величавости. На иного старика просто не налюбуешься: важность, спокойствiе, строгость и ясность — въ каждомъ словѣ, въ каждомъ движенiи; передъ вами какой–то ветхозавѣтный патрiархъ, самъ Iаковъ, который будучи представленъ весьма могущественному монарху, египетскому Фараону, не поклонился ему рабски, подобно своимъ сыновьямъ, а напротивъ — какъ сказано въ Писанiи — благословилъ его. Я не говорю здѣсь о внутреннихъ свойствахъ, а только о внѣшнемъ видѣ; я знаю, что наши старики, имѣющiе видъ библейскихъ патрiарховъ, часто скрываютъ подъ этою наружностью большой цинизмъ и одни лишь безобразные осадки перегорѣвшихъ страстей. Но я не объ этомъ говорю. Хоть я и увѣренъ, что на сотню или полторы такихъ людей найдется и дѣйствительный патрiархъ, человѣкъ дѣйствительно полный величiя и святости; но я не объ этомъ говорю и не это хочу доказывать; я говорю только о наружномъ видѣ.

Воображаю себѣ нашихъ бояръ XVII вѣка! Сколько тутъ было сановитости, щекотливаго чванства, горделивой учтивости! Москва издавна отличалась тонкостiю обращенiя, изысканнымъ умѣньемъ говорить и держать себя. Если подъ этой внѣшностью скрывались часто грубыя понятiя и чувства, если низкая и дикая натура иногда проглядывала сквозь эту оболочку и даже вовсе ее сбрасывала, то все–таки постоянный и общiй видъ долженъ былъ представлять большую величавость. Не забудемъ при томъ, что собранiе этихъ бояръ безъ сомнѣнiя хранило въ себѣ преданiя своихъ дѣдовъ и прадѣдовъ, то есть тѣхъ людей, которыхъ великiй государственный смыслъ привелъ русскую землю къ единству, освободилъ ее отъ татаръ, и вообще заложилъ и укрѣпилъ силу этого удивительнаго государства, до сихъ поръ выдерживающаго всякiя напоры и побѣждающаго всякiя препятствiя. «Не все же счастье”, какъ говаривалъ Суворовъ; «надобенъ и умъ”. Поэтому можно предположить, что бояре временъ Бориса если и не были высокаго ума*), то по крайней мѣрѣ видъ имѣли и очень сановитый и очень умный. Такъ мы видимъ не мало монаховъ, которые вовсе не отличаются высокими качествами, но, въ силу преданiя, въ силу давно выработаннаго и строго сохраняющагося тона и склада всей жизни, имѣютъ наружность вполнѣ монашескую; во всѣхъ словахъ и движенiяхъ они представляютъ совершенную простоту, глубокое изящество, кротость и смиренiе, которыхъ можетъ быть вовсе нѣтъ у нихъ въ душѣ.

И такъ ни въ какомъ случаѣ бояре не были похожи на какихъ нибудь грубыхъ и глупыхъ мужиковъ. Между тѣмъ на представленiи Пушкинскаго «Бориса Годунова” имъ была придана величайшая неотесанность, а г. Мусоргкiй пошелъ еще дальше: онъ изобразилъ ихъ глупыми, онъ сдѣлалъ изъ засѣданiя Царской Думы комическую сцену. Эта Дума, по предположенiямъ историковъ, была преступна, замышляла смуту и ждала ея, но комическою она уже никакъ не была.

Вообще, если сообразить всѣ частности оперы г. Мусоргскаго, то получается нѣкоторый очень странный общiй смыслъ. Направленiе всей оперы обличительное, очень давнишнее и извѣстное направленiе: старая Русь выставляется здѣсь въ тѣхъ темныхъ краскахъ, въ которыхъ видятъ ее и многiе наши ученые. Фонъ оперы составляетъ народъ; этотъ народъ выставленъ грубымъ, пьянымъ, угнетеннымъ и озлобленнымъ. На такомъ фонѣ можно было бы еще построить какое нибудь правильное движенiе. Но народъ выставленъ вмѣстѣ съ тѣмъ совершенно глупымъ, суевѣрнымъ, безсмысленнымъ, ни къ чему не способнымъ. Что же изъ этого можно построить? На темномъ фонѣ этого безсмысленнаго народа являются фигуры лицъ, которыя почему–то имъ двигаютъ и владѣютъ: Борисъ, Самозванецъ, Марина, Iезуитъ, Бояре и проч. Столкновенiя, страсти, дѣйствiя этихъ лицъ не имѣютъ никакого отношенiя къ народу, никакихъ связей съ нимъ (да и не съ чѣмъ связываться имъ, потому что въ народѣ не положено никакого содержанiя). Въ силу этого всѣ душевныя движенiя этихъ лицъ теряютъ всякiй смыслъ по отношенiю къ главному фону оперы. Все это ихъ личныя дѣла, имѣющiя частное, эгоистическое значенiе; надъ моремъ народа носятся фигуры, увлекаемыя страхомъ, честолюбiемъ, любовью, религiозностiю, жаждой денегъ, и такъ далѣе. Эти стремленiя не имѣютъ никакой связи между собою, никакого интереса для автора, никакого общаго смысла. Невозможно найти въ оперѣ той центральной точки или того основнаго контраста, который бы составлялъ ея руководящую нить, ея главный интересъ. Народъ — вотъ единственный общiй пунктъ. Но такъ какъ народъ выставленъ совершенно безсодержательнымъ, то опера сама собою расползается на клочки.

Это вовсе не отдѣльныя картины, какъ въ «Русланѣ” Глинки и въ «Борисѣ” Пушкина. У Глинки и Пушкина есть общiй фонъ, очень широкiй и незыблемо твердый. У Глинки, положимъ, это будетъ красота жизни, красота страстей, молодость, любовь, удальство, роскошь силы и чувственности въ ихъ первобытной свѣжести. На такомъ фонѣ можно рисовать отдѣльныя картины. У Пушкина общiй фонъ — наша старая Русь и всѣ тѣ основы, на которыхъ она держалась, — глубокая религiозность, семейная и монашеская жизнь, преданность государству, идеалъ царя, вѣрность династiи, смута, возникшая отъ колебанiя и столкновенiя этихъ элементовъ, — на такомъ фонѣ можно было писать отдѣльныя картины. Но на какомъ фонѣ пишетъ г. Мусоргскiй? Изъ всѣхъ явленiй, взятыхъ имъ для оперы, къ какому онъ питаетъ сочувствiе? Чѣмъ онъ воодушевленъ? Что онъ воспѣваетъ? На это вы напрасно будете искать отвѣта.

Но я, кажется, взялъ уже слишкомъ высокую точку зрѣнiя; я не могу предположить, чтобы соображенiя композитора поднимались на эту высоту, чтобы онъ считалъ нужнымъ задумываться объ общемъ тонѣ оперы, чтобы онъ имѣлъ въ виду цѣльность, однородность музыкальнаго вдохновенiя. Онъ просто взялъ знаменитую драму знаменитаго поэта и сталъ класть ее на музыку. Духомъ драмы онъ не только не вдохновился, но даже вооружился противъ этого духа и передѣлалъ драму, обративъ ея серьозныя сцены въ комическiя, а комическiя въ грязныя. Больше всего онъ искалъ комическаго и мрачнаго и ставилъ его на ряду съ серьознымъ и торжественнымъ, ни мало не замѣчая, что выходитъ вопiющее противорѣчiе. Онъ вовсе не думалъ о томъ, чтобы создать образъ цѣлой жизни, а заботился только объ реализмѣ, то есть о томъ, чтобы все выходило какъ можно комичнѣе и грубѣе.

Ибо реализмъ, по мнѣнiю многихъ нашихъ художниковъ, въ томъ и состоитъ, чтобы изображать низшую сторону всякаго предмета, — если возможно, то даже его грязную и отвратительную сторону. Упускать изъ виду душу вещей и рисовать лишь ихъ тѣло — вотъ къ чему стремится нашъ реализмъ. Эта падкость на все темное и низкое поразительна, и, нужно отдать справедливость нашимъ художникамъ, доходитъ у нихъ до мастерства, до истинной художественности. Она проявляется во всѣхъ областяхъ искуства, но ни въ чемъ не удивляла меня до такой степени, какъ въ нѣкоторыхъ портретахъ, явившихся въ послѣднiе два–три года. Смотришь на фигуру хорошо знакомаго человѣка и не вѣришь глазамъ: такъ похоже и такъ гадко! Все, чѣмъ свѣтилось и свѣтится это лицо, вся жизнь ума и сердца, оживлявшая эти черты, стерта съ нихъ до послѣдняго слѣда, до малѣйшаго признака; остался на полотнѣ только тотъ звѣрь, который есть въ каждомъ человѣкѣ, только животное со всѣми его животными поползновенiями. Тутъ ужь художникъ ничего не опустилъ; тутъ онъ оказался тонкимъ цѣнителемъ, чудеснымъ знатокомъ дѣла. Смотришь и изумляешься этой дивной проницательности, и думаешь: какъ же я столько лѣтъ знаю этого человѣка, но и въ самыя дурныя его минуты не видалъ у него всей этой гадости, которую изобразилъ художникъ? Вотъ мастерство! Непонятно только, какъ могли согласиться оригиналы этихъ портретовъ, чтобы выставлялись на показъ такiя безподобныя карикатуры на ихъ лица?

У Аполлона Григорьева есть много глубокихъ словъ, и одно изъ нихъ приходитъ мнѣ теперь на память. Разбирая одного романиста, онъ сказалъ: «Этотъ писатель изображаетъ пошлость такъ, какъ будто одна она имѣетъ право на существованiе”. Такъ и многiе наши современные художники: они въ сущности отрицаютъ право на существованiе всего, что не пошло, они въ не–пошлое не вѣрятъ. Это называется реализмомъ, хотя въ сущности это есть совершенная мечта, глубочайшая односторонность и отвлеченность.

Такой реализмъ въ самомъ существѣ противенъ искуству, и доказательства уже у насъ на лицо. Конечно портретъ можно нарисовать съ такимъ пониманiемъ дѣла, можно сочинить пожалуй и пьяную пѣсню или грязную сценку; но написать оперу, романъ, поэму невозможно. Ибо въ такомъ случаѣ потребуется непремѣнно мысль, душа, жизнь; именно — потребуется живая связь и гармонiя между частями и подробностями, такъ называемое творчество, то есть непостижимо–тонкое проникновенiе въ чужую жизнь, въ жизнь опредѣленной среды, опредѣленной эпохи, опредѣленнаго народа; слѣдовательно непремѣнно потребуется пониманiе того духа, безъ котораго невозможна никакая жизнь. Вотъ отъ чего наши реалисты и не способны къ созданiю чего–нибудь цѣлаго, къ увлеченiю какою–нибудь полною художественною идеей; вотъ отчего ихъ романы похожи на собранiе анекдотовъ, ихъ картины ничего не выражаютъ, ихъ оперы состоятъ изъ неидущихъ другъ къ другу кусочковъ. Они иногда мастерски разсказываютъ, рисуютъ, сочиняютъ пѣсенки, но имъ нечего разсказывать, нечего рисовать, нечего класть на музыку. Они усильно хватаются за литературу, ищутъ въ ней идей, хотятъ быть прогрессивными не хуже другихъ, дѣлаютъ обличенiя посредствомъ живописи и скульптуры, готовы класть на музыку не только драмы, а и комедiи; но одного они не могутъ — истинно чѣмъ–нибудь воодушевиться, найти въ собственномъ искуствѣ идею, которой могли бы отдаться всею душою. По всему видно, что нашъ реализмъ ведетъ къ порабощенiю художества и не только не вноситъ въ него новыхъ силъ, но ослабляетъ и тѣ, которыя въ немъ есть. Талантливые люди не направляются на твердую дорогу, а только путаются и впадаютъ въ жалкiя ошибки.

Н. Страховъ.

_______

 

ЗАМЕТКИ ДОСУЖАГО ЧИТАТЕЛЯ.

 

«Вѣстникъ Европы” январь, февраль и мартъ.

 

Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ въ александровскую эпоху. П. В. Анненкова.

Портретъ. Повѣсть въ стихахъ. Гр. А. Толстого.

Девятый валъ. Романъ въ трехъ частяхъ. Г. Данилевскаго.

Возрастъ вступленiя въ бракъ. И. И. Мечникова.

В. Г. Бѣлинскiй. Опытъ бiографiи. А. Пыпина.

 

Съ чего началъ Карамзинъ свое похвальное слово Екатеринѣ II, съ того–же надо начинать всякую статью о Пушкинѣ. «Сограждане, дерзаю говорить о Пушкине, и величiе предмета изумляетъ меня”.

Но вѣкъ Карамзина, этотъ векъ людей боявшихся не только судить легкомысленно великихъ людей, но и говорить о нихъ, безъ должнаго знанiя и серьозности, давно минулъ. Теперь вѣкъ безстрашнаго суда не только надъ людьми страшившимися быть судьями великихъ людей, но и надъ великими людьми того былаго времени, — вѣкъ въ который судъ историка и судъ критика такъ же смѣлы, такъ же безцеремонны и такъ же скоры, какъ операцiи анатомовъ надъ мертвыми тѣлами; да и самый судъ, и самая критика нашего вѣка не похожа–ли подчасъ на простую секцiю или химическiй анализъ, отстраняющiе прежде всего все что похоже на идеальное, на вѣковѣчное значенiе, а не на одну только ближайшую потребность времени?...

Теперь говорить о Пушкинѣ, судить его, «разсѣкать” его, произносить приговоры надъ всею его личностью — никого не страшитъ, напротивъ: сколько еле–еле грамотныхъ писакъ, едва взявъ перо въ руки, уже жаждутъ сдѣлаться критиками; и первымъ шагомъ этихъ новыхъ критиковъ, сплошь и рядомъ, бываетъ — казнь Пушкина.

Фельетонисты, и тѣ у насъ явились судьями Пушкина, а ветеранъ нашей литературы, послѣднiй живой судья и цѣнитель Пушкина, и который могъ бы о немъ много сказать — князь Вяземскiй молчитъ о Пушкинѣ. Спросите–ка его: отчего онъ молчитъ? Не отвѣтитъ–ли онъ вамъ: мнѣ страшно говорить о Пушкинѣ, величiе предмета поражаетъ меня, удерживаетъ меня; надо слишкомъ возвыситься до Пушкина, чтобы судить его!

Э, пустяки, отвѣтятъ ему наши современные критики, мы съ нимъ порѣшили: личность не Богъ вѣсть какая мудреная. И бѣдному ветерану славной плеяды того времени остается только молчать и изумляться тѣмъ, которыхъ величiе предметовъ, какъ Пушкинъ, не изумляетъ вовсе.

Впрочемъ, авторъ бiографiи Пушкина, печатаемой въ «Вѣстникѣ Европы”, П. В. Анненковъ, не принадлежитъ къ числу такъ называемыхъ современныхъ судей Пушкина. Тѣмъ не менѣе духъ современной критики коснулся и его. Отношенiя автора къ великому писателю, избранному имъ предметомъ своихъ изслѣдованiй, съ этой точки зрѣнiя представляютъ не мало любопытнаго и поучительнаго. П. В. Анненковъ впервые связалъ свое имя съ именемъ Пушкина лѣтъ двадцать назадъ, издавъ «Матерiалы для бiографiи А. С. Пушкина”. 20 лѣтъ спустя, онъ выступаетъ уже съ бiографiею. Казалось бы въ эти 20 лѣтъ, онъ могъ, вполнѣ, если и не постигнуть Пушкина, то все же сдѣлать рядъ усилiй, чтобы все глубже и глубже проникнуть въ мiръ великаго поэта, и представить его образъ съ удовлетворительною полнотою....

Ничуть не бывало. Съ П. В. Анненковымъ случается въ эти двадцать лѣтъ метаморфоза престранная: кого ни спросишь, всѣ читавшiе «Матерiалы къ бiографiи Пушкина”, Анненкова, двадцать лѣтъ назадъ, не узнаютъ въ нынѣшней бiографiи того–же г. Анненкова; всѣ, или, по крайней мѣрѣ, многiе почувствовали что не столько холодъ, сколько реализмъ современной жизни проникъ въ душу бiографа Пушкина, и пиша эту бiографiю теперь, г. Анненковъ какъ будто стыдился того, чѣмъ онъ былъ прежде!

На каждой страницѣ бiографiи, читатель чувствуетъ что съ одной стороны бiографъ Пушкина понимаетъ прекрасное, чтитъ идеалы, возвышается порою до постиженiя той степени вдохновенiя, на которой стоялъ Пушкинъ, но съ другой стороны, онъ какъ будто не смѣетъ слишкомъ вдохновиться величiемъ Пушкина, боясь прослыть недостаточно современнымъ; такъ и кажется что авторъ бiографiи послѣ шага впередъ, послѣ вырвавшагося противъ его воли порыва души къ оцѣнкѣ Пушкина, дѣлаетъ два шага назадъ, и бьется изо всѣхъ силъ запуганнаго ума разбавить всякою суетливою мелочью прекрасныя строки набросанныя въ минуту вдохновенiя.

Отъ того Пушкинъ, этотъ генiй, воспрiявшiй въ себя вдохновенiе, образъ и поэтическую силу своего народа, и который становится доступенъ тому кто смотритъ на него прямо и видитъ его такимъ, какимъ онъ былъ всю свою жизнь, полным неудержимою поэзiею, поэзiею всегда рвавшеюся наружу, съ душою никогда не знавшею что такое маска, является подчасъ у г. Анненкова то криво, то фальшиво поставленнымъ, то ложно освѣщеннымъ, то невѣрными звуками воспѣтый. Авторъ бiогрфiи хочетъ его сдѣлать достойнымъ похвалы современниковъ, и самъ того не замѣчаетъ что для этой цѣли уродуетъ мѣстами образъ Пушкина до безобразiя; ему кажется, что если бы онъ нарисовалъ Пушкина великимъ поэтомъ — современники сказали бы ему: «только–то!” и вотъ изъ опасенiя этого «только–то”, онъ пытается примѣшать къ личности Пушкина и политику и тенденцiи, и судороги какой–то душевной болѣзни, и все это съ наивною цѣлью сдѣлать Пушкина интереснѣе для такихъ судей, у которыхъ, — г. Анненковъ это знаетъ — чувство къ оцѣнкѣ такихъ генiевъ, какъ Пушкинъ, притупилось разными солями и перцами Бѣлинскаго (второй эпохи), Добролюбовыми и Писаревыми....

Но этого мало... Чувствуется что бiографъ Пушкина виновенъ и въ другомъ, и это другое непростительнѣе перваго. Если бы онъ только стремился къ тому чтобы изъ Пушкина 20–хъ и 30–хъ годовъ сдѣлать Пушкина 60–хъ, ему можно было бы простить этотъ крупный промахъ, изъ уваженiя къ наивности его, и даже пожалуй объяснить это любовью къ Пушкину, ревностью этой любви, стремящейся къ тому чтобы, такъ или иначе, полюбили и похвалили–бы Пушкина и теперь, какъ любили и восхваляли его прежде.

Но повидимому этимъ не ограничивается бiографъ. Чувствуется въ иныхъ строкахъ что онъ хочетъ, такъ сказать проѣхаться на Пушкинѣ, для того чтобы стяжать себѣ лавры современной популярности! И вотъ этого простить бiографу человѣкъ благовѣющiй передъ памятью Пушкина не можетъ. Но въ чемъ–же это чувствуется? Трудно сказать съ точностью въ чемъ именно: чувствуется что бiографъ по временамъ задается дурнымъ замысломъ въ чемъ–то обвинить Пушкина, и притомъ обвинить съ какой–то ѣдкостiю, затаенною мыслiю: подчасъ даже кажется что бiографу Пушкина досадно что онъ такъ великъ, этотъ Пушкинъ, самъ по себѣ, какъ народный генiй, и что онъ во что бы–то ни стало хочетъ, умалить этого гиганта, чѣмъ ни попало, лишь бы только взвалить на него отвѣтственность за что либо дурное. Положимъ этого нѣтъ, но впечатлѣнiе выходитъ почти такое. Такъ напримѣръ, описывая Пушкина въ первый перiодъ его дѣтства, въ домѣ родителей, бiографъ его доходитъ до того что говоритъ объ извращенной природѣ мальчика Пушкина, и объ отвращенiи и ужасѣ къ нему родителей его. Но какъ говоритъ онъ это: онъ не останавливается на той мысли что нерѣдко первые отростки генiя въ ребенкѣ могутъ казаться обыкновеннымъ родителямъ проявленiями дикой и необузданной натуры, нѣтъ, онъ дѣйствительно соединяетъ съ этимъ будто бы отвращенiемъ родителей какую–то дальнѣйшую мысль, связанную со всѣмъ будущимъ Пушкина. Далѣе Пушкинъ является лицеистомъ въ Царскомъ Селѣ. Здѣсь опять чувствуется что бiографъ съ особеннымъ удовольствiемъ выдѣляетъ молодаго Пушкина изъ добродушной и патрiархальной обстановки лицея того времени, изъ общей картины того времени, когда въ атмосферѣ было гораздо болѣе поэтическаго, хотя бы и съ довольно легкими требованiями, — выдѣляетъ для чего бы вы думали? для того чтобы свалить на генiального лицеиста самостоятельную отвѣтственность за то что онъ учился чему нибудь и какъ нибудь, да и это какъ нибудь справлялъ очень плохо. Г. Анненковъ какъ–бы хочетъ доказать что Пушкинъ долженъ былъ сознавать и въ ту пору, что если бы онъ учился прилежнѣе, то былъ бы — ну хоть развитѣе чѣмъ онъ потомъ вышелъ! Пушкина забрасываетъ судьба въ южный край Россiи. Здѣсь опять бiографъ, какъ будто оставляя въ сторонѣ прекрасную задачу изучать Пушкина въ немъ самомъ, роется во всемъ что прикасалось къ Пушкину въ то время: въ хламѣ его бумагъ, въ сорномъ его ящикѣ; и найдя въ черновыхъ бумагахъ Пушкина рисунки, чернилами сдѣланные, съ набросками чортиковъ, смѣло приходитъ къ заключенiю что у Пушкина, въ кишиневскiй перiодъ его жизни, духовная жизнь была до того разстроена, что это разстройство было въ родѣ даже какъ бы болѣзни, почти помѣшательства. Далѣе, продолжая рыться въ томъ же хламѣ, бiографъ Пушкина находитъ какiя–то письма, неизвѣстно почему и какимъ женщинамъ писанныя Пушкинымъ тѣмъ безцеремоннымъ стилемъ, который Пушкину былъ свойственъ, когда онъ писалъ какъ писали холостые и балованные женщинами люди его времени; и вотъ на этихъ лоскуткахъ бiографъ строитъ цѣлое зданiе характеристики природы Пушкина, дошедшей, будто бы, до извѣстныхъ предѣловъ распущенности.

Переведенный на житье въ свое имѣнiе Михайловское, возлѣ Святыхъ горъ, въ Псковской губернiи, Пушкинъ является подъ перомъ своего бiографа чѣмъ–то болѣе опредѣленнымъ, и болѣе какъ бы понятымъ; оттого эта часть бiографiи читается съ большимъ гораздо удовольствiемъ, чѣмъ предыдущiя: Пушкинъ обрисовывается передъ вами то отдающимся скуке ради невинному удовольствiю быть обожаемымъ въ семьѣ сосѣдей по имѣнiю, Осиповыхъ, то запирающимся въ затворъ своей деревенской комнаты и тамъ работающимъ съ наслажденьемъ надъ «Борисомъ” и надъ «Онѣгинымъ”, то одолѣваемый тоскою по обществу, Пушкинъ начинаетъ изобрѣтать замыселъ бѣжать изъ Михайловскаго, гдѣ, какъ извѣстно, онъ жилъ не на волѣ, а какъ сосланный за неблагонадежное, будто бы, поведенiе; словомъ бiографъ васъ все время держитъ подъ обаянiемъ личности Пушкина въ бесѣдѣ съ нимъ и, кажется, понимаетъ его въ Михайловскомъ затворѣ болѣе чѣмъ въ Кишиневѣ и Одессѣ, въ Царскомъ Селѣ и въ Москвѣ.

Въ это время пребыванiя въ Михайловскомъ, въ 24 и 25 годахъ, въ жизни Пушкина случились два крупныя событiя. Первое было пробѣжавшiй два раза черезъ дорогу заяцъ, въ тотъ день когда Пушкинъ, томимый неизвѣстностью объ участи нѣкоторыхъ своихъ прiятелей и жаждою съ ними свидѣться, рѣшился, несмотря на свое положенiе ссыльнаго, сѣсть въ кибитку и ѣхать въ Петербургъ, но вернулся въ деревню не отъѣхавъ и полдороги, увидѣвъ какъ заяцъ перебѣжалъ дорогу. Сколько разъ, вспоминая про этого зайца, Пушкинъ называлъ его своимъ спасителемъ, ибо не вернись онъ назадъ, онъ бы вѣроятно поспѣлъ въ Петербургъ какъ разъ за нѣсколько дней до 14 декабря, и — кто знаетъ, съ его горячею и впечатлительною натурою, не увлекли ли бы его друзья въ дѣло которое завлекло и погубило столько похожихъ на Пушкина натурами друзей его? Второе событiе было вызовъ Пушкина въ 26 году, въ Москву, въ эпоху коронацiи Императора Николая, свиданiе съ Государемъ, ласковый его прiемъ, поощренiе къ продолженiю его славнаго поприща поэта, объявленiе ему Государемъ что отнынѣ цензоромъ его произведенiй будетъ онъ самъ, Государь, и наконецъ разрѣшенiе жить въ Москвѣ.

На этой эпохѣ кончается первая часть бiографiи г. Анненкова. На два существенные недостатка я указалъ.

Но есть и другiе: г. Анненковъ принадлежитъ къ числу тѣхъ бiографовъ–писателей, которые, за невозможностью возвыситься до пониманiя яснаго и полнаго изучаемаго ими генiя, восполняютъ этотъ недостатокъ своею собственною личностью. Подобно тому какъ разсѣкаютъ тѣла на полости, г. Анненковъ раздѣливъ жизнь Пушкина на перiоды, думаетъ что этимъ онъ создалъ нѣчто и полное и цѣлое. Дѣленiе это на перiоды имѣетъ смыслъ по отношенiю къ годамъ Пушкина, его мѣстонахожденiю и времяпрепровожденiю, но всего менѣе оно имѣетъ смыслъ по отношенiю къ Пушкину какъ къ генiю–поэту, и на каждомъ шагу то, что бiографъ его говоритъ о жизни Пушкина, какъ человѣка, какъ характера, противорѣчить съ тѣмъ что самъ Пушкинъ свидѣтельствуетъ о себѣ, какъ генiй.

Пушкинъ прежде всего генiй, и при томъ генiй въ высшей степени своеобразный, обыкновенному уровню человѣческихъ воззрѣнiй на жизнь весьма нерѣдко непонятный.

Къ нему примѣнять съ увѣренностью и акуратностью, грани возраста, грани мѣстностей, и т. п., словомъ пытаться вкладывать его жизнь въ рамки и находить рядъ строго–послѣдовательныхъ причинъ, для объясненiя того или другаго явленiя въ его жизни поэта, — трудъ пока еще напрасный и, по меньшей мѣрѣ, неосновательный! Еще неосновательнѣе дѣлать выводы, и рисовать личность Пушкина въ видѣ итога прожитаго Пушкинымъ извѣстнаго времени, какъ дѣлаетъ это г. Анненковъ, въ прiемахъ и размѣрахъ черезъ–чуръ уже иногда безцеремонныхъ. Бiографъ не только говоритъ о томъ какое влiянiе имѣли на Пушкина, въ эпоху силы его генiя, причуды фантазiи и капризы его дѣтства, или неряшливая его жизнь въ лицеѣ, но онъ хочетъ рѣзко опредѣлить моменты когда осязательно Пушкинъ былъ характера такого–то, и когда изъ личности такой–то онъ обращался въ личность такую–то. На сколько это невозможно, доказываетъ самъ бiографъ: онъ рисуетъ, напримѣръ, передъ нами Пушкина въ кишиневскiй перiодъ его жизни «слѣпо–бунтующеюся личностью”, человѣкомъ «съ признаками душевной болѣзни”; а между тѣмъ къ этому перiоду онъ же относитъ «Кавказскаго Плѣнника”, «Цыганъ” и начало, т. е. зачатiе, его «Онѣгина”. Прошу покорно, согласите–ка эти два факта! Положимъ Кавказъ не Кишиневъ и не Одесса. Кавказъ имѣлъ сильное влiянiе на генiй Пушкина; но тотъ же бiографъ, который роется въ сорныхъ ящикахъ и отыскиваетъ лоскутки бумаги с чортиками, для указанiя мистическаго направленiя, которымъ заразился въ Пушкинѣ его байронизмъ, тотъ же бiографъ чуть–чуть вскользь говоритъ о Пушкинѣ на Кавказѣ, о Пушкинѣ въ Крыму...

Я принадлежу къ семьѣ гдѣ Пушкинъ живетъ доселѣ въ живыхъ воспоминанiяхъ о немъ какъ о другѣ; когда–нибудь постараюсь все собрать что знаю и что слышалъ. Но до тѣхъ поръ скажу только что именно въ бiографiи П. В. Анненкова не нашелъ я Пушкина удовлетворительно высказаннымъ: въ иныхъ мѣстахъ бiографiи чувствуется что все есть, свойственнное старательно составляемой бiографiи, все найдешь — кромѣ образа его генiя, его въ высшей степени поэтической, и пошлому разложенiю и систематизированiю не подлежащей личности.

Пушкинъ былъ во многомъ внѣ прямой зависимости отъ своей эпохи.

Пушкинъ во многомъ былъ самъ по себѣ эпоха; онъ испытывалъ влiянiе всего что онъ въ данную минуту переживалъ, иначе и не возможно, но испытывалъ какъ генiальная единица, какъ единственный въ своемъ родѣ генiй; и какъ все это переживаемое отражалось на немъ — никто не могъ предугадывать въ то время; а послѣ него трудно пытаться, по крайней мѣрѣ теперь, въ наше время, это отраженiе времени, людей и событiй подводитъ подъ какiе нибудь по возможности точные законы. Для такой задачи мы слишкомъ еще слабы теперь.

Пушкинъ могъ жить иногда однимъ лишь воображенiемъ; въ другiе дни могъ впадать даже въ цинизмъ, самъ смѣясь надъ своимъ воображенiемъ; затѣмъ наступали дни творчества его генiя: воображенiе, умъ, сердце его, мечты его, сливались въ одно генiально–стройное и Пушкинъ дѣлался тѣмъ богатыремъ–поэтомъ котораго Россiя читаетъ, чувствуетъ и обожаетъ въ его творенiяхъ.

Бывали дни, когда Пушкин дѣлался самымъ обыкновеннымъ смертнымъ, человѣкомъ съ обыкновенными страстями, мелкимъ самолюбiемъ, тщеславiемъ; малѣйшiй отзывъ про него его волнуетъ, бѣситъ, мучитъ; онъ готовъ проклинать свой генiй; еще немного и онъ промѣняль бы все на прозаическое благополучiе какого–нибудь прозаическаго, «срединнаго” человѣка.

Г. Анненковъ, недостаточно вникая въ духовную личность Пушкина, разсуждаетъ надъ вопросомъ о трезвости сужденiй Пушкина, точно рѣчь идетъ о какомъ–то кабинетномъ политическомъ мыслителѣ — или о чиновникѣ, задумывающемъ реформы. Если Пушкинъ былъ генiемъ, что могла значить въ немъ трезвость сужденiя, съ точки зрѣнiя г. Анненкова, или его коллеги Пыпина? Пушкинъ, какъ генiй, стоялъ все–таки неизмѣримо выше своего и нашего вѣка, и многое, что и до сихъ поръ неясно его толкователямъ и бiографамъ — прозрѣвалъ и предугадывалъ очами генiя! Этого–то повидимому г. Анненковъ совсѣмъ не понимаетъ; ему какъ бы ужь все равно, черпаетъ ли онъ красоту Пушкинскаго генiя въ его душѣ и въ ея созданiяхъ, или роется въ сорномъ ящикѣ, точно и въ самомъ дѣлѣ съ цѣлью отыскать что–либо глупенькое у Пушкина? Эта особенность, или, вѣрнѣе, эта немощь г. Анненкова ставитъ весь трудъ его бiографiи недостаточно выше иныхъ пустословныхъ и полныхъ вздорной болтовни критиковъ нашего времени — лже–подражателей Бѣлинскаго!

Сколько было сказано и написано генiальнаго о Шекспирѣ? Но сказано ли послѣднее слово? Нѣтъ, до него, чувствуется, еще далеко.

Грустно сказать что о Пушкинѣ еще не сказано почти самаго перваго слова. Бѣлинскiй его высказывалъ, но какъ будто потомъ испугался.

А бiографiя г. Анненкова глядитъ еще запуганнѣе. Странное время! Когда–то боялись приступить къ Пушкину чувствуя себя недостойными, теперь боятся сказать о Пушкинѣ слишкомъ много, изъ страха чтобы Пушкинымъ не уронить гражданскаго своего достоинства.

* * *

Бѣдный г. Данилевскiй! Ему приходится заливать читателей своимъ «Девятымъ Валомъ”, послѣ того какъ они такъ долго жили въ мирѣ Пушкина! Уже одно это обстоятельство весьма невыгодно для автора романа «Девятый Валъ”, ибо если душу читателя успѣло согрѣть общенiе съ Пушкинымъ, хотя бы и черезъ г. Анненкова, то для того чтобы какое–либо литературное произведенiе послѣ бiографiи Пушкина не подѣйствовало на читателя какъ ушатъ холодной воды, надо чтобы оно сколько–нибудь гармонировало съ главными началами, составляющими мiръ Пушкинскаго творчества.

Какiя это условiя? Во–первыхъ, истинная поэзiя, во–вторыхъ, изящество отдѣлки, въ третьихъ, художественная правда, и въ четвертыхъ, отсутствiе тенденцiозности.

Къ сожалѣнiю романъ въ трехъ большихъ частяхъ автора романа «Новыя мѣста”, съ его исторiею поддѣльныхъ серiй, не удовлетворяетъ именно этимъ условiямъ. Г. Данилевскiй, какъ авторъ произведенiя мною сейчасъ названнаго, писатель старенькiй; онъ изъ школы не совершенно бездарныхъ романописателей эпохи послѣдняго двадцатилѣтiя, школы весьма шаткой и неопредѣленной; ибо она есть отреченiе отъ литературныхъ идеаловъ стараго времени, и въ тоже время есть что–то среднее между школою безъидеальнаго г. Писемскаго и его подражателей, и школою подражателей безспорнаго художника Гончарова, но подражателей не художества его, но одного лишь искуства отдѣлки подробностей.

Г. Данилевскiй страдаетъ отсутствiемъ самостоятельнаго творчества: отъ его произведенiй осталось смутное воспоминанiе чего–то, когда–то и гдѣ–то прочитаннаго, но типовъ не осталосъ: интересныя драматизмомъ фигуры могутъ бродить въ головѣ читателей извѣстное время послѣ чтенiя его романа; могутъ на время остаться въ памяти образы его дворянъ–землевладѣльцевъ, героевъ харьковской исторiи съ серiями, но все это герои романовъ сцѣпленныхъ изъ анекдотовъ и эпизодовъ, производящiе такое же дѣйствiе на читателя, какъ мелодрамы французской школы: «Porte St.–Martin” или «Ambigu Comique”.

Повидимому г. Данилевскому показалось что онъ можетъ мѣтить на что–то болѣе высокое, чѣмъ скандальные исторiйки изъ современнаго быта, слагаемыя въ длинную цѣпь эпизодовъ подъ именемъ романа; и вотъ является онъ на неожиданно для него гостепрiимныхъ страницахъ «Вѣстника Европы” авторомъ новаго рода романа, неизвѣстно почему названнаго «Девятымъ Валомъ”.

Трудная задача предпринятая г. Данилевскимъ его, повидимому, не испугала; бѣгло, размашисто, легко, и бойко полились изъ подъ его пера потоки словъ — груды страницъ, съ фигурами говорящими отъ избытка не столько чувствъ сколько времени, и съ картинами гдѣ возлѣ недурныхъ пейзажей, тщательно, до мелочей отдѣлывается телѣга, отдѣлывается почтовая станцiя, отдѣлывается помѣщичiй домъ, и все что хотите; но гдѣ среди всей этой болтовни, среди всей этой пустенькой и ненужной отдѣлки, чувствуется что не столько событiя, сколько авторъ мучитъ своихъ героевъ и свою героиню — неумѣньемъ ихъ понять и съ ними обращаться. Неудача этого романа чувствуется душою читателя, мало–мальски воспитавшаго свой вкусъ на произведенiяхъ талантливыхъ художниковъ: чувствуется что авторъ болтаетъ скоробрешкой тамъ гдѣ нужно съ тончайшимъ чутьемъ художника–психолога прислушиваться къ каждому малѣйшему звуку души человѣка, дабы изъ этихъ отголосковъ души составить что–то звучное, нѣжное, вѣрное, и въ то же время художественно–сильное. Прибавлю къ этому что подчасъ такъ и коробятъ васъ выраженiя въ родѣ: «что за притча такая?”, «провались сквозь землю”, — въ такiя минуты, полныя самаго тонкаго драматизма, когда молодая, нѣжная дѣвица бесѣдуетъ съ своею собственною душою...

Сюжетъ романа очень простъ по своему сложенiю, но мудренъ, какъ я сказалъ, по своимъ психическимъ задачамъ. Нѣкто г. Ветлугинъ — молодой человѣкъ, изъ благоразумныхъ, прiѣзжаетъ изъ Сибири, куда ѣздилъ искать самостоятельнаго труда, въ свой родной городъ къ отцу, отставному учителю какъ разъ въ ту минуту когда этого старичка внезапно охватываетъ манiя наживать спекуляцiями деньги, и когда онъ сходится съ мошенниками — земскими дѣятелями, завлекающими его въ разныя плутовскiя предприятiя. Прiѣзжаетъ Ветлугинъ сынъ и вмѣсто того чтобы гремѣть противъ этихъ мошенниковъ, à lа Чацкiй, что было бы и эффектно и кстати, ибо сынъ любитъ отца, — преспокойно дѣлается зрителемъ того что онъ видитъ, и оставляя отца вѣдаться съ его эксплоататорами сколько душѣ угодно, самъ влюбляется въ какую–то дѣвицу Вечерѣеву, дочь помѣщика чудака и помѣщицы замаливающей свои грѣхи юности и даже свои преступленiя (она подожгла домъ любовницы ея мужа и дала на своихъ глазахъ погибнуть ея сыну) фанатическою страстью къ монастырямъ, игуменьямъ и молитвамъ. Дочь эта ни съ того, ни съ сего, тоже въ самый пылъ молодости, дѣлается набожною мечтательницей, и ничѣмъ не питаетъ себя, какъ только разными душеспасительными книгами и надеждами на скорое поступленiе въ монастырь.

Замѣтить надо что при этомъ дочь эта не глупа, и в рѣдкiя минуты, когда не одержима своими мечтанiями, прозрѣваетъ въ какую–то иную жизнь, которая есть ничто иное какъ обыденная жизнь каждаго человѣка. Читатель легко пойметъ чтó за тѣмъ должно слѣдовать. Вечерѣевъ–отецъ благоволитъ къ Ветлугину; Вечерѣева–мать видитъ въ немъ сатану; Вечерѣева–дочь про сѣбя начинаетъ любить Ветлугина только потому что онъ первый молодой мужчина, съ которымъ она свидѣлась на разстоянiи двухъ–трехъ шаговъ, — влюбилась, и все–таки нашептываетъ себѣ отъ этой любви разныя очистительныя и отгоняющiя бѣса молитвы. Ветлугин пытается уговорить Вечерѣеву–дочь бросить свое желанiе идти въ монастырь, и предпочесть ему его; и, о удивленiе! — въ одинъ разговоръ онъ все побѣждаетъ: то что отецъ не могъ сдѣлать годами, то что годами впускала въ душу дѣвицы мать, то въ какихъ нибудь полчаса изгоняетъ изъ души ея Ветлугинъ; духовная жажда, обѣты, желанiя, все разлетается въ прахъ; молодые счастливы, цалуются... Казалось бы, ну — конченъ романъ: хоть борьбы не было никакой, хоть психическая сторона этого романа забыта была авторомъ у кого либо въ чужой головѣ, но все же и то хорошо что кончено: tout est bien qui finit bien, говоритъ пословица.

Но не тутъ–то было. Ветлугинъ уѣзжаетъ къ сосѣду на одинъ только день, и что же: въ одинъ этотъ день не только дѣвушка взболтнула мамашѣ про свою любовь (давъ обѣтъ жениху хранить ее въ тайнѣ), но взболтнувши, сама испугалась того что часъ назадъ такъ рѣшительно высказывала, — и что же? Немедленно мамаша ее увозитъ въ монастырь; и когда чрезъ день возвращается Ветлугин и Вечерѣевъ–отецъ, которому тоже для успѣха этого coup de théatre, авторъ далъ отпускъ на 24 часа изъ дому, тотъ и другой узнаютъ что барышня и барыня уѣхали въ монастырь. Оба стремятся туда; опоздали: дѣвицу Вечерѣеву постригли. Отецъ съ ума сходитъ, а Ветлугинъ съ горя ѣдетъ въ Москву и дѣлается адвокатомъ. Только на шестой годъ послѣ всего этого, Вечерѣева–дочь, поживши въ монастырѣ, находитъ что тамъ жить и скучно и грустно, и некому руку подать; затѣмъ преспокойно уѣзжаетъ къ отцу въ Швейцарiю, гдѣ застаетъ его выздоравливающимъ, и уже оттуда пишетъ Ветлугину въ Москву что, après tout, она не прочь за него выйти. Ветлугинъ приходитъ въ восторгъ, выписываетъ ее по телеграфу, она прискакиваетъ, они женятся, отецъ выздоравливаетъ, и кончается тѣмъ что всѣ мошенники надувшiе Ветлугина отца дѣлаются великими людьми своей губернiи, выигрываютъ во второй инстанцiи процессъ противъ него, Ветлугина сына, проигранный въ окружномъ судѣ, и затѣмъ конецъ...

Помните ли, читатель, Лизу, идеалъ Лаврецкаго въ «Дворянскомъ Гнѣздѣ” Тургенева? Помните ли самыя послѣднiя строки? «Лаврецкiй посѣтилъ тотъ отдаленный монастырь, куда скрылась Лиза — и увидалъ ее. Перебираясь съ клироса на клиросъ, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо–смиренной походкой монахини, и не взглянула на него; только рѣсницы обращеннаго къ нему глаза чуть–чуть дрогнули, только еще ниже наклонила она свое исхудалое лицо, и пальцы сжатыхъ рукъ, перевитые четками, еще крѣпче прижались другъ къ другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнаетъ? Кто скажетъ? Есть такiя мгновенiя въ жизни, такiя чувства... На нихъ можно только указать, и пройти мимо”.

Скажу и думаю что не преувеличу, завѣривъ читателя, что, право, въ этихъ нѣсколькихъ строкахъ несравненно болѣе той таинственной, душевной прелести живописи художника, заглядывающаго и вопрошающаго душу, чѣмъ во всемъ романѣ г. Данилевскаго, у котораго, какъ я сказалъ, въ такiя мгновенiя, какъ тó, напримѣръ, которое я сейчасъ привелъ изъ Тургенева, начинается болтовня, болтовня ужасная, беспощадная, рѣжущая ухо и оскорбляющая тонкое чувство души.

Читатель понимаетъ что такiя мгновенiя, когда «можно на нихъ только указать, и пройти мимо”, для автора «Девятаго Вала” не существуютъ.

Отчего же романъ называется «Девятымъ Валомъ”? спроситъ читатель. Оттого, любезный читатель, что героиня романа, дѣвица Вечерѣева, въ Овидiевой поэмѣ прочитала о томъ какъ девятый валъ грознѣе другихъ валовъ моря разбиваетъ судно Цейкса и топитъ его въ морѣ; и образомъ этого утонувшаго Цейкса столько же прельстилась, сколько и монастыремъ. «У ней (то есть у Аглаи Вечерѣевой, героини романа) изъ головы не выходили образы Цейкса, утонувшаго въ разлукѣ съ Гальтiоной, и Гальтiоны въ отчаянiи бросившейся съ утеса”, говоритъ г. Данилевскiй: кто для нея утонувшiй Цейксъ, читатель не знаетъ, и почему броситься съ утеса все равно что идти въ монастырь — тоже неизвѣстно; и все это тѣмъ болѣе неизвѣстно и непонятно, что про чувства души героини и про борьбу этихъ чувствъ что–то натараторено, но ничего не сказано...

* * *

За то мнѣ очень понравился небольшой рассказъ гр. А. Толстого въ стихахъ, простой и, по моему, оттого именно поэтическiй, про то какъ первая любовь его души была къ портрету какой–то женщины висѣвшему въ гостиной родительскаго дома, и какъ высшiй предѣлъ этой любви слился съ припадкомъ въ немъ горячечнаго состоянiя, и увлекъ его ночью придти въ залу, гдѣ висѣлъ портретъ, чтобы ровно въ три часа видѣть какъ дама выйдетъ изъ рамки своего портрета и оживетъ, и подойдетъ къ нему; и все это сбывается: дама къ нему подходитъ, изъ передника ея вываливаются розы, онъ ей кланяется такъ какъ училъ его танцмейстеръ, она ему присѣдаетъ, она подходитъ ближе, беретъ его за руку,

 

Тутъ тихо, тихо, словно изъ далёка,

Послышался старинный менуэтъ.

Подъ говоръ струй такъ шелеститъ осока,

Или когда вечернiй меркнетъ свѣтъ,

Хрущи, кружась надъ липами высоко,

Поютъ веснѣ немолчный свой привѣтъ,

И чудятся намъ въ шумѣ ихъ полёта

И контрабаса звуки и фагота.

 

Потомъ она вдругъ стала, и засмѣялась: онъ же —

 

Поступкомъ симъ обиженный немало,

Я взоръ склонилъ, достоинство храня.

— О, не сердись, мой другъ, она сказала,

И не кори за вѣтренность меня!

Мнѣ такъ смѣшно! Повѣрь, я не встрѣчала

Такихъ, какъ ты, до нынѣшняго дня!

Уже–ль пылалъ ты страстью неземною

Лишь для того, чтобъ танцовать со мною?

 

Что отвѣчать на это я — не зналъ,

Но сдѣлалось мнѣ несказанно больно:

Чего–жъ ей надо? Въ чемъ я оплошалъ?

И отчего она мной недовольна?

Не по ея–ль я волѣ танцовалъ?

Такъ что–же тутъ смѣшного? И невольно

Заплакалъ я, ища напрасно словъ,

И ненавидѣть былъ ее готовъ.

 

Вся кровь во мнѣ кипѣла, негодуя,

Но вотъ, нежданно въ этотъ самый мигъ,

Меня коснулось пламя поцалуя,

Къ моей щекѣ ея примкнулся ликъ;

Мнѣ слышалось: — Не плачь, тебя люблю я!

Невѣдомый восторгъ меня проникъ,

Я задрожалъ, она–же, съ лаской нѣжной,

Меня къ груди прижала бѣлоснѣжной.

 

Мои смѣшались мысли. Но не вдругъ

Лишился я разсудка и сознанья:

Я ощущалъ обьятья нѣжныхъ рукъ

И юныхъ плечь живое прикасанье;

Мнѣ сладостенъ казался мой недугъ.

Прiятно было жизни замиранье,

И медленно, блаженствомъ опьяненъ,

Я погрузился въ обморокъ иль сонъ...

 

* * *

Потомъ... потомъ, надо говорить вамъ, читатель, про г. Пыпина и его опытъ бiографiи Бѣлинскаго. Страшно: ибо и Бѣлинскiй богъ, и г. Пыпинъ богъ; какъ это я стану говорить про боговъ? Похвалю — скажутъ, кланяюсь кумирамъ; осужу — скажутъ ругаюсь надъ идолами, совершаю величайшее изъ преступленiй. Какъ быть? Впрочемъ въ мартовской книгѣ «Вѣстника Европы” я нахожу только начало этого опыта бiографiи: слѣдовательно страхъ сказать что либо непрiятное г. Пыпину долженъ отложить до дальнѣйшаго развитiя этого труда.

Въ главѣ которая напечатана въ мартовской книгѣ «Вѣстника Европы”, очерчено г. Пыпинымъ дѣтство и отрочество Виссарiона Бѣлинскаго. Родился онъ въ Чембарѣ, Пензенской губ. Отецъ его былъ врачъ; любилъ выпивать, билъ своего сына и вообще не проявлялъ къ нему никакой нѣжности. Главное впечатлѣнiе которое г. Пыпинъ приписываетъ душѣ Бѣлинскаго, какъ дитяти, было непрiязненное чувство къ своимъ родителямъ.

Вотъ что по этому поводу пишетъ г. Пыпинъ.

 

«Какъ бы то ни было, Бѣлинскiй самъ впослѣдствiи говорилъ что не вынесъ изъ своей семьи никакого привѣтнаго воспоминанiя. Одинъ изъ его современниковъ, близко его знавшiй, разсказываетъ что однажды, когда Бѣлинскому было лѣтъ десять или одиннадцать, отецъ его, возвратившись съ попойки, сталъ безъ всякаго основанiя бранить сына. Ребенокъ оправдывался; взбѣшенный отецъ ударилъ его и повалилъ на землю. Мальчикъ всталъ пересозданнымъ: оскорбленiе и глубокая несправедливость запали ему въ душу, — онъ навсегда сохранилъ какой–то ужасъ и ненависть къ необузданному семейному произволу”.

 

Но далѣе попадается объ этомъ чувствѣ Бѣлинскаго къ родителямъ нѣчто болѣе серьозное; это нѣчто есть письмо Бѣлинскаго, уже взрослаго, къ Боткину, въ которомъ съ какимъ–то тяжелымъ чувствомъ читаешь слѣдующее:

 

«Имѣть отца и мать для того, чтобы смерть ихъ считать моимъ освобожденiемъ, слѣдовательно, не утратою, а скорѣе приобрѣтенiемъ, хотя и горестнымъ; имѣть брата и сестру, чтобы не понимать, почему и для чего они мнѣ братъ и сестра, и еще брата, чтобъ быть привязаннымъ къ нему какимъ–то чувствомъ состраданiя — все это не слишкомъ утѣшительно...”

 

Бѣлинскiй учился грамотѣ у какой–то чиновницы Ципровской; потомъ поступилъ въ уѣздное училище.

Здѣсь о немъ есть уже свидѣтельство печатанное. Лажечниковъ, бывшiй тогда въ Чемборѣ въ качествѣ ревизора училища, гораздо позже, то есть когда уже молва прославила Бѣлинскаго, пишеть о впечатлѣнiи, которое, будто бы на него произвелъ одинъ изъ всѣхъ въ этомъ училищѣ, мальчикъ Бѣлинскiй. Бойкость и смѣтливость ума этого мальчика до того, будто бы, изумили и плѣнили Лажечникова, что онъ поцаловалъ Бѣлинскаго въ лобъ и подарилъ ему книжку съ надписью. «Мальчикъ”, прибавляетъ Лажечниковъ, «принялъ отъ меня книгу безъ особеннаго радостнаго увлеченiя, какъ должную себѣ дань, безъ низкихъ поклоновъ, которымъ учатъ бѣдняковъ съ малолѣтства”. (Почему сынъ уѣзднаго штабъ–лекаря долженъ былъ дѣлать низкiе поклоны — неизвѣстно, и почему, если бы онъ сдѣлалъ даже низкiй поклонъ — было бы хуже, когда всѣ занютъ что чѣмъ учтивѣе и почтительнѣе дѣти съ старшими, тѣмъ лучше, — тоже неизвѣстно. Очевидно Лажечникову хотѣлось польстить Бѣлинскому и уже 10–ти лѣтъ показать его какимъ–то необыкновеннымъ существомъ).

Въ гимназiи, въ Пензѣ, куда поступилъ Бѣлинскiй, г. Лажечникову не удалось констатировать его генiальные успѣхи. Напротивъ, изъ отмѣтокъ о немъ видно что онъ вычеркнутъ былъ изъ класса за нехожденiе въ гимназiю. Лажечниковъ и другiе бiографы и панегиристы Бѣлинскаго объясняютъ это тѣмъ что гимназiя была такъ плоха что не стоило посѣщенiя ее Бѣлинскимъ. Вслѣдствiе этого Бѣлинскiй учился всему скверно, или, вѣрнѣе, вовсе не учился. «Но въ гимназiи”, говоритъ г. Пыпинъ,

 

«нашелся, однако, человѣкъ, непохожiй на этихъ педагоговъ. Это былъ учитель естественной исторiи, М. М. Поповъ, «кладъ для гимназiи», по словамъ Лажечникова, человѣкъ, — съ любовью къ наукѣ, особенно къ литературѣ, съ свѣтлымъ умомъ и основательнымъ образованiемъ соединявшiй теплое сердце и поэтическую душу. Его влiянiе и сочувствiе, какъ говорятъ, въ особенности помогли Бѣлинскому, въ этой скудной образованiемъ средѣ, воспитать свою любовь къ литературѣ, съ которой было связано все его нравственное существованiе”.

 

Но затѣмъ въ другомъ мѣстѣ, приводимый авторомъ отрывокъ изъ воспоминанiй о Бѣлинскомъ того же М. М. Попова (служившаго потомъ въ III отдѣленiи собств. Е. И. В. Канцелярiи), говоритъ слѣдующее:

 

«... Впрочемъ, зачѣмъ перечислять учителей? Нѣкоторые изъ нихъ были ученые люди, съ познанiями, да умъ Бѣлинскаго–то мало выносилъ познанiй изъ школьнаго ученiя. Къ математикѣ онъ не чувствовалъ никакой склонности; иностранные языки, географiя, грамматика и все, что передавалось по системѣ заучиванья, не шли ему въ голову: онъ не былъ отличнымъ ученикомъ, и въ одномъ, которомъ–то, классѣ просидѣлъ два года*).

«Надобно, однакожъ, сказать что Бѣлинскiй, не смотря на малые успѣхи въ наукахъ и языкахъ, не считался плохимъ мальчикомъ. Многое мимоходомъ западало въ его крѣпкую память; многое онъ понималъ самъ, своимъ пылкимъ умомъ, еще больше въ немъ набиралось свѣденiй изъ книгъ, которыя онъ читалъ внѣ гимназiи. Бывало, поэкзаменуйте его, какъ обыкновенно экзаменуютъ дѣтей, — онъ изъ послѣднихъ; а поговорите съ нимъ дома, по дружески, даже о точныхъ наукахъ — онъ первый ученикъ. Учители словесности были не совсѣмъ довольны его успѣхами (но мы видѣли сейчасъ, каковы и бывали эти учители), но сказывали что онъ лучше всѣхъ товарищей своихъ писалъ сочиненiя на заданныя темы”.

 

Характеръ этого общенiя Попова съ Бѣлинскимъ въ гимназiи самъ Поповъ описываетъ въ слѣдующихъ словахъ:

 

«Домашнiя бесѣды наши, — разсказываетъ Поповъ, — продолжались и послѣ того, какъ Бѣлинскiй поступилъ въ высшiе классы гимназiи. Дома мы толковали о словесности; въ гимназiи онъ съ другими учениками слушалъ у меня естественную исторiю. Но въ казанскомъ университетѣ я шелъ по филологическому факультету и русская словесность всегда была моей исключительной страстью. Можете представить себѣ, что иногда происходило въ классѣ естественной исторiи, гдѣ передъ страстнымъ, еще молодымъ въ то время, учителемъ сидѣлъ такой же страстный къ словесности ученикъ. Разумѣется, начиналъ я съ зоологiи, ботаники или ориктогнозiи и старался держаться этого берега, но съ средины, а случалось и съ начала лекцiи, отъ меня ли, отъ Бѣлинскаго ли, Богъ знаетъ, только естественныя науки превращались у насъ въ теорiю или исторiю литературы. Отъ Бюффона натуралиста я переходилъ къ Бюффону писателю, отъ Гумбольдтовой географiи растенiй къ его «Картинамъ природы”, отъ нихъ къ поэзiи разныхъ странъ, потомъ... къ цѣлому мiру въ сочиненiяхъ Тацита и Шекспира, къ поэзiи въ сочиненiяхъ Шиллера и Жуковскаго... А аерборизацiя? Бывало, когда отправлюсь съ учениками за городъ, во всю дорогу, пока не дойдемъ до засѣки, что позади городскаго гулянья, или до рощи, что за рѣкой Пензой, Бѣлинскiй пристаетъ ко мнѣ съ вопросами о Гете, Вальтеръ–Скоттѣ, Байронѣ, Пушкинѣ, о романтизмѣ и обо всемъ, что волновало въ то доброе время наши молодыя сердца”.

 

Вообще, какъ видно изъ всѣхъ приводимыхъ авторомъ бiографiи отзывовъ о Бѣлинскомъ–гимназистѣ, видно что хотя Поповъ и приписываетъ своей естественной исторiи въ перемежку съ литературою много влiянiя на Бѣлинскаго, но на самомъ дѣлѣ естественнѣе предполагать что даровитая душа молодаго Бѣлинскаго развивалась исключительно отъ чтенiй, которыя, какъ видно соотвѣтствовали и его возрасту и его первымъ проявленiямъ любви къ литературѣ. Бѣлинскiй читалъ въ тѣ годы Вальтеръ–Скотта, читалъ русскихъ писателей, читалъ романы Радклифъ, и все это читалъ со страстью, надъ читаннымъ задумывался, бесѣдовалъ и спорилъ о томъ что читалъ, словомъ развивался въ школѣ вкуса, преданiй объ искуствѣ и изящномъ; и несмотря на то что жилъ въ большой бѣдности, съ квасными боченками вмѣсто мебели, не падалъ духомъ, и держался надъ своею внѣшнею обстановкою богатствомъ внутренняго содержанiя его пылкой и любившей художества въ литературѣ души. Театръ Бѣлинскiй полюбилъ также страстно и не смотря на то что театръ въ Пензѣ былъ плохой, и играла въ немъ труппа подчасъ пьяныхъ крѣпостныхъ людей одного помѣщика, тѣмъ не менѣе, юный Бѣлинскiй находилъ въ театрѣ огромное, безпредѣльное наслажденiе.

Съ такою подготовкою поступилъ онъ въ московскiй Университетъ. Здѣсь кончается первая глава бiографiи. Изъ этой главы ясно одно: ни семейная жизнь, ни школа, ни общество его товарищей не дали ему какой либо мало–мальски серьозной и систематически научной подготовки. Бѣлинскiй самъ себя воспиталъ только чтенiями, и то какъ я сказалъ, чтенiями одной только беллетристической литературы. Такое воспитанiе легло въ основу его личности навсегда: онъ развилъ въ себѣ богатую и плодотворную фантазiю, онъ воспиталъ въ себѣ чувство изящнаго вкуса; но могло–ли это воспитанiе дать его даровитой природѣ строгую и твердую систему мышленiя, самостоятельныя убѣжденiя, — это покажетъ намъ дальнѣйшая бiографiя Бѣлинскаго.

* * *

Въ заглавiи моихъ замѣтокъ я назвалъ статью г. Мечникова «Возрастъ вступленiя въ бракъ”, — не потому что я намѣренъ былъ о ней говорить: статья эта слишкомъ замѣчательна чтобы можно было о ней сказать достаточно въ двухъ–трехъ строкахъ; но потому чтобы высказать по ея поводу удивленiе: какъ это никто у насъ объ этомъ этюдѣ не говоритъ? Неужели достаточно чтобы статья была мало–мальски серьозна по предмету и богата научными данными, какъ доказательствами положенiй и выводовъ, чтобы она прошла безслѣдно для нашихъ журнальныхъ и газетныхъ критиковъ? Объ этой статьѣ поговорю особо. А теперь до свиданiя: очень пора кончить.

_______

 

ХОРОШЕНЬКОЙ ЖЕНЩИНѢ.

 

Отвѣтъ Олица — послѣднiй.

 

Очень радъ что мое полушутливое письмо къ вамъ (въ 8 № «Гражданина”) вполнѣ оправдало вашъ мрачный взглядъ на все наше молодое поколѣнiе, и еще больше радъ что вы за это на меня негодуете.

Удивляюсь вашей логикѣ и вашей прозорливости. — Что дѣлать! — Не было, нѣтъ, да видно и не будетъ у меня другаго идеала, кромѣ той ботинки отъ Королёва, которую вы носите. — Я никогда ни о чемъ не говорю, какъ только о поцалуяхъ, — я просто селадонъ, и пишу вамъ любезности. — Я циникъ, — промышленный старичокъ, беззубый острякъ, и очень радъ что вы сами себя называете хорошенькой.

Какимъ же тономъ прикажете мнѣ отвѣчать вамъ? — Неужели не шутя, положить руку на сердце и сказать вамъ серьозно:

«Вы не поняли ни одной строчки въ письмѣ моемъ”?

Я не оправдывалъ и не оправдываю той жизни, которую я такъ грубо нарисовалъ вамъ — я оправдываю только вступающихъ въ эту жизнь; не они виноваты что она сложилась такъ безобразно изъ колоссальныхъ остатковъ выдохшагося, извѣрившагося, себялюбиваго — уже отжившаго, но еще дѣйствующаго поколѣнiя. Я не за русскихъ Бисмарковъ стою, — стою за тѣхъ которые выдыхаются и никнутъ подъ ихъ, не всегда явно замѣтнымъ, давленiемъ.  Я не стою ни за бездушныя школы, ни за наживающихся или уже нажившихся спецiалистовъ, — стою за тѣхъ которымъ душно въ такихъ школахъ, которымъ тѣсно въ предѣлахъ навязываемыхъ на нихъ спецiальностей. Не нули эти молодые люди (или наибольшая часть изъ нихъ); — но жизнь требуетъ отъ нихъ, чтобы они стали нулями*), — и они гибнутъ или отъ того что подчиняются ея условiямъ, или потому что не хотятъ и не могутъ стать нулями.

Начните вопiять противъ молодаго поколѣнiя — и новые Магницкiе начнутъ придумывать для него новыя путы, новыя стѣсненiя — и жизнь его — этого молодаго поколѣнiя — раньше срока увянетъ, заразится застоемъ; застой есть смерть, а гдѣ смерть тамъ и разложенье (и самоубiйство, и напивающiеся машинисты, и дѣлатели фальшивыхъ ассигнацiй, и казнокрады и все что хотите).

Я знаю жизнь больше васъ, потому что она измучила, истерзала меня**), и знаю что значитъ крикъ противъ молодаго поколѣнiя: — «а вотъ, мы же ихъ! приструнимъ! взнуздаемъ ихъ!” вотъ и все что скажутъ тѣ, которымъ и сказать–то больше нечего, потому что они пусты, и въ душѣ ихъ ничего нѣтъ кромѣ оффицiальныхъ предписанiй да чинолюбiя... Неужели вы этого только и добиваетесь! Поэтическiя мечты я и не думалъ смѣшивать съ идеалами — это также ваша собственная фантазiя.

Вы ужаснулись словамъ моимъ: «эта жизнь отвела бы даже насъ съ вами въ полицiю, если бы мы открыто вздумали проповѣдывать Царствiе Божiе. — Да я и хотѣлъ васъ ужаснуть! — Явись у насъ въ народѣ какой–нибудь — ну хоть Бэда проповѣдникъ, да на него сельскiе же попы донесутъ! — Если это не правда — докажите, а если правда — то почему же я циническiй старичокъ? Неужели цинизмъ и правда для васъ синонимы?!

Можете ли вы понять молодое поколѣнiе, если вы даже и письма то моего не поняли? А что если оно — это поколѣнiе въ такой же степени нуль, въ какой степени я промышленный?

Вѣдь цѣль моего письма заключалась вовсе не въ томъ, чтобы противорѣчить вамъ, а въ томъ чтобы сказать вамъ: не говорите о томъ чего не знаете — не отчаявайтесь, такъ какъ отъ вашего отчаянья никому не будетъ ни тяжелѣе, ни легче.

Можетъ быть я болѣе васъ вѣрю въ человѣческую душу, а потому больше васъ вѣрю и въ душу молодаго поколенiя. Вы не можете себѣ представить что можетъ выйдти изъ теперешняго положенiя нигилиста, а я могу себѣ это представить. — Вы думаете что мальчикъ отрицающiй государство такъ и останется точно такимъ же мальчикомъ, а я такъ думаю что изъ него, при благопрiятныхъ обстоятельствахъ, можетъ выдти и патрiотъ и герой, готовый душу свою положить за отечество. — Я встрѣчалъ на своемъ вѣку такiя перемѣны въ нравственномъ настроенiи людей, что никогда не поручусь за то что тотъ невѣрующiй, который оскорбилъ васъ своимъ невѣрiемъ, черезъ 10 лѣтъ не сдѣлался во 100 разъ васъ религiознѣе.

Вы отрицаете всѣ школы — всѣхъ теперешнихъ учителей, — а я знаю что были Цейдлеры*), что они и теперь еще не перевелись на святой Руси (хотя имъ все тяжелѣе и тяжелѣе жить). — Вы отчаяваетесь, — я гляжу спокойнѣе; тамъ гдѣ вы видите причину — я вижу слѣдствiе, и въ этомъ вся наша разница...

Вы указываете на Англiю, съ какой силой отстаиваетъ она отпоръ на ея вѣковой организмъ миллiарда разрушительныхъ идей. Да — Англiя, т. е., вся историческая, политическая, общественная, законно–свободная жизнь Англiи, а не хорошенькая женщина, которая будетъ говорить намъ о семьѣ, и такимъ тономъ, какъ будто они сама дошла до этой великой истины, или собственными силами способна создать миллiоны семей на тѣхъ основанiяхъ, которыя кажутся ей лучшими.

Вы стоите за какiе–то потерянные идеалы. Жалѣю васъ! — Римъ, да и весь древнiй классическiй мiръ, отъ того и погибъ, отъ того и разложился, что хотѣлъ жить, продолжалъ жить потерянными идеалами. Францiя отъ того и страдаетъ, что ее раздираютъ потерянные идеалы, католическiй мiръ не спасаютъ потерянные идеалы. Англiя отъ того и сильна, что идеалы ея вѣчно новы, вѣчно стоятъ впереди ея развитiя — вызываютъ на борьбу, на жизнь, и мало по малу проникаютъ, одушевляютъ, шевелятъ всѣ слои ея мыслящаго общества.

Но довольно.

Не хочу больше мѣшать вашимъ размышленiямъ, и какъ бы вы вновь ни перетолковали словъ моихъ, писать къ вамъ больше не буду**).

Олицъ.

_______

 

«БУРЯ ВЪ СТАКАНѢ ВОДЫ“.

 

Или: кто «больше» — городская дума, или же мѣщанское «общество»? Эпизодъ изъ жизни гражданъ города К.....

 

На границѣ Владимiрской губернiи съ Московской, въ чертѣ первой изъ нихъ, стоитъ на знаменитой «Стромынкѣ” небольшой городокъ — изъ заштатныхъ, именуемый К......; городокъ небольшой, но довольно промышленный... Къ прискорбiю, въ немъ на 3,000 душъ всего населенiя, мужскаго и женскаго имѣется больше «дюжины” кабаковъ и полстолько «трактировъ”, коихъ главная торговля состоитъ тоже въ распивочной продажѣ «дешевки”. Отсюда давно въ обществѣ разладъ... Враги пьянства народнаго домогаются сокращенiя питейныхъ заведенiй и какъ бы прiослабить охоту извѣстныхъ личностей къ «спаиванiю” фабричнаго люда (въ К...... шолковое производство особенно развито); а кабатчики съ трактирщиками — за кабаки, и обижаются что ихъ тѣснять очень налогами. На бѣду, минувшей весной 1873 года, постанови дума: раздѣлить городскiе земли и покосы безразлично между всѣми обывателями города, имѣющими недвижимую собственность и поэтому безразлично несущими разныя городскiя повинности... Какъ громомъ поразило такое распоряженiе думы мѣщанъ к...... Статочное ли дѣло всѣмъ давать лѣсу и покосу!? Бывало, купцы смотрѣли на это сквозь пальцы, и мѣщане по разбору надѣляли жителей покосами: «кто поставитъ «полведра”, тому дать; а не ставитъ, ну и не взыщи!.. Да помилуйте! Это кровная обида!.. Этакъ, пожалуй, весь покосъ пройдетъ безъ попоекъ... Думать, гадать, какъ поправить дѣло. Заправитель мѣщанскаго общества оказался всѣхъ догадливѣе: «произвести раздѣлъ покосовъ и земли поручено думой мѣщанамъ... Значитъ, дѣло въ нашихъ рукахъ!..” Задумано, сдѣлано... Обдѣленные — съ жалобой въ управу. Это еще при раздѣлѣ пахотной земли «подъ паръ”: мѣсяца за два до покосу. Мѣщане знать не хотятъ управу. «Обыватели”, говорятъ, «мы, а не всякiй житель города, хотя бы онъ и домъ имѣлъ въ городѣ. Приписавшiеся солдаты, крестьяне, разночинцы, духовенство — не суть обыватели”. Городской голова собираетъ снова думу. Дума дѣлаетъ новое постановленiе въ томъ же смыслѣ, съ разъясненiемъ что подъ обывателями она разумѣла и ранѣе, и теперь разумѣетъ, всѣхъ жителей города, имѣющихъ осѣдлость. Мѣщанское общество и снова знать ничего не хочетъ. Составляется нѣсколько актовъ. Дѣло идетъ на разсмотрѣнiе губернатора. Тотъ пишетъ: «Мѣщанское общество обязано повиноваться постановленiямъ думы. (Постановленiя всѣ утверждены начальникомъ губернiи своевременно)”. Въ городѣ поэтому не просто ужь разладъ, а настоящая буря. Къ счастiю, городокъ такъ малъ, что буря вышла — именно бурей въ стаканѣ воды. — Но вотъ наступила пора и покосовъ. — Дума дѣлаетъ распоряженiе, чтобы «расписываться” по домамъ на покосы явились всѣ въ управу, и въ управу же представили надлежащiя подати при этомъ по 1 р. 80 к. Купцы и часть мѣщанъ внесли деньги и записались въ управѣ. Мѣщане не идутъ въ управу, и что всего краше, кто у нихъ именно, у ихъ старосты, не записался, тѣмъ положили не давать и покосу, и такимъ образомъ рѣшили лишить доли въ покосахъ не только разночинцевъ и пр., а даже и самихъ старожиловъ города, — купцовъ именитыхъ. Отправляются на покосъ и начинаютъ дѣйствительно дѣлить и косить такъ, какъ рѣшено. Голова съ становымъ приставомъ отправляются на покосъ, ихъ не слушаютъ. Составляется актъ. Голова ѣдетъ къ начальнику губернiи. Идетъ предписанiе — уѣздному исправнику принять мѣры къ усмиренiю бунтующихъ. Является разъ и два помощникъ исправника. Не хочетъ мѣщанское общество и толковать съ нимъ. «М, говоритъ, теперь заняты”. А староста въ собранiи думы заявляетъ: «мое общество больше вашей думы”. Словомъ, мѣщане и завладѣли всѣми покосами, не давъ даже и купцамъ въ нихъ доли. Правда, подъ конецъ, нѣкоторые изъ купцовъ увидѣли что остаются безъ сѣна, дѣлать нечего... «прiидите поклонимся” мѣщанскому старостѣ: внесли ему по 2 р. 30 к. (мѣщанскiй староста собиралъ не по 1 р. 80 к., а по 2 р. 30 к. Надбавка за хлопоты)... Ну, этимъ купцамъ дали долю въ послѣднихъ лугахъ. А «упрямые”, говоря жаргономъ мѣщанъ, такъ и положили зубы на полку... Но что всего интереснѣе, хотя мѣщане далеко не всѣ принимали участiе въ этомъ буйствѣ; тѣмъ не менѣе шло оно, все время, во имя всего «Обществá”.

Теперь производится о мѣщанскомъ старостѣ и всѣхъ зачинщикахъ возмущенiя слѣдствiе, которе чѣмъ кончится — неизвѣстно.

А было–таки на что полюбоваться все лѣтечко прошлое. Вотъ, напримѣръ, одна изъ картинъ, нами лично видѣнныхъ*). — Болѣе сотни мѣщанъ идутъ вечеромъ съ лугу съ косами «на плечо”... На площади противъ церкви встрѣчаетъ косцовъ г. староста ихъ. Толпа скучивается вокругъ него. Шумъ, гвалтъ. О чемъ шло совѣщанiе, мы слышать не имѣли возможности, но видѣли какъ староста вынулъ изъ бумажника кредитный и вдругъ воздухъ оглашается неистовымъ воплемъ: «ура!” «ура!..” NN «ура!..” и всѣ косцы — прямо въ трактиръ. Письмоводителю старосты отводятъ уголъ покосу, за это новая дача, — и опять попойка. Вообще съ покосу ходы были всегда артелью и непремѣнно площадью и съ пѣснями. Это значило: «что, гг. члены управы, возьмете съ насъ? мы, значитъ, обществó. Мiръ — великъ челэкъ... Мiръ охнетъ и лѣсъ сохнетъ!”

Не лишнее замѣтить, какъ нынѣ стало трудно — усмирять подобныя возмущенiя. Городской голова раза три ѣздилъ лично въ губернскiй городъ за совѣтомъ: «что тутъ дѣлать?”. — «Вы, говорятъ, хозяинъ города: дѣйствуйте сами, составляйте акты”... И насоставляли же ихъ...

Вообще съ новымъ положенiемъ городскимъ не повезло что–то К...... — Общество никакъ не хочетъ помириться съ тѣмъ что не оно распорядитель въ городѣ, а «выборная” дума. Замѣчательно также: во главѣ возмущенiя стояли всѣ лица сами–то безъ году недѣля поселившiяся въ К...... — И они — въ правѣ на угодья городскiя, а кто не имѣетъ чести именоваться мѣщаниномъ, тѣ не вправѣ. Платить подати и нести невыгоды городской жизни, — можете и вы; а о выгодахъ не извольте помышлять. А хотите доли, извольте — дадимъ: поставьте «ведро”!.. А того и не въ домекъ гг. «гражданамъ”, что ближайшiя, по крайней мѣрѣ къ городу, угодья числятся подъ выгономъ; подъ выгономъ слѣдовательно и должны они состоять. А коли подъ выгономъ, то и быть въ пользованiи всего города: такъ какъ имѣть корову никому не запрещено, хоть бы кто и дому не имѣлъ. Да оно бы и слѣдовало подъ выгонъ обратить всю подгородную землю, по закону. А то, вертится, чуть не все лѣто, весь табунъ на одномъ мѣстѣ — на болотѣ. Не даромъ скотскiе падежи и бываютъ въ К...... чуть не каждое лѣто. Къ рѣкѣ нѣтъ до августа доступу скотинѣ; пьетъ она болотную воду все лѣто. Исходъ понятенъ...

Но поди, попробуй убѣдить въ этомъ гражданъ, — достанется!.. Городскаго голову все лѣто вечеромъ ругали пахабными словами, чуть не на весь городъ, пьяные косцы. А съ нимъ доставалось и прочимъ. — Недаромъ повсемѣстно никто изъ порядочныхъ людей и нейдетъ нынѣ въ градскiе головы; а кто и пошелъ, смотритъ вонъ, — ожидая съ нетерпѣнiемъ окончанiя срока службы. И странно къ чему это такое разобщенiе допущено въ городахъ: — всесословная дума и мѣщанское общество, — государство въ государствѣ? Разобщенiе это и головъ ставитъ въ тупикъ и мѣщанъ сбиваетъ съ толку, да, какъ видится, и самихъ «власть имущихъ” затрудняетъ не мало. — Вотъ, по крайней мѣрѣ, случай изъ к...... хроники. — Къ осени прошлаго года истекъ срокъ службы мѣщанскаго старосты. Назначены выборы. Выборъ палъ на прежняго старосту. — Начальникъ губернiи не утвердилъ этого выбора, такъ какъ по означенному выше дѣлу староста подпалъ подъ слѣдствiе и преданъ суду. — Назначены новые выборы, подъ предсѣдательствомъ, впрочемъ, все прежняго же старосты. — Составляется приговоръ что никого еще выбирать общество не желаетъ, опричь выбраннаго прежде старосты и, по малой мѣрѣ, тогда же избраннаго къ нему въ кандидаты мѣщанина З–на. — Начальникъ губернiи снова не утверждаетъ ни того, ни другаго, такъ какъ и З–нъ замѣшанъ въ томъ же дѣлѣ. — Предписывается городскому головѣ произвести выборы мѣщанскаго старосты. Городской голова по обстоятельствамъ замедлилъ нѣсколько: ему шлютъ подтвержденiе — произвести выборы: (въ мартѣ сего года) онъ приступаетъ къ выборамъ... Собралось мѣщанъ не замѣшанныхъ въ прошлогодней исторiи (каковыхъ собственно и велѣно лишь допустить до выборовъ), человѣкъ 30. Приводятся избиратели къ присягѣ; приступаютъ къ дѣлу. Вдругъ врывается въ собранiе мѣщанскiй староста съ толпою единомышленниковъ. — «Стой! погодите баллотировать. Я сейчасъ получилъ отъ губернатора бумагу, произвести выборъ велѣно мнѣ”. Голова беретъ бумагу — становится въ тупикъ*). Тѣмъ не менѣе, такъ какъ ужь дѣло начато, то онъ его и докончилъ. Составили журналъ и послали къ г. губернатору на утвержденiе. А мѣщанскiй староста, от себя, эстафету... На дняхъ получается распоряженiе: — мѣщанскимъ старостой утверждается тотъ самый З–нъ, который былъ еще въ прошломъ году избранъ въ кандидаты старостѣ. Comedia finita... если только ей суждено окончиться. Слышно, мѣщане и на лѣто думаютъ распорядиться покосами по прежнему, хотя въ думѣ и состоялось уже постановленiе, утвержденное и начальникомъ губернiи, — сдать покосы съ торговъ, разбивъ ихъ на небольшiе участки.

А вся бѣда и вся суть дѣла въ чемъ? Въ томъ что мѣщанскiй староста считаетъ себя нимало не зависящимъ отъ думы. — «У меня свое общество!.. Я его и долженъ слушаться!” А вслѣдствiе этого, никакому слѣдователю и не разобрать дѣйствительно: кто, напримѣръ, въ вышеизложенномъ дѣлѣ правъ, кто виноватъ... Староста говоритъ: я дѣйствовалъ по приказу общества, и мѣщане тоже: обществó такъ, а не я... Кто наряжалъ на сходъ васъ? — Обществó. — Кто косилъ? — Обществó... Почему вы собирались все у мѣщанскаго старосты? — У него на площади лавка. Ну, къ лавкѣ и собирались... Да кто же нибудь созывалъ васъ? — Обществò!... Коротко и ясно....

Постороннiй.

_______

 

ПОСЛѢДНЯЯ СТРАНИЧКА.

 

Заимствуемъ изъ одной французской газеты маленькую исторiю, рисующую коммунистовъ и соцiалистовъ въ современной практикѣ.

Графиня Р... владѣетъ близь Рiома, въ департаментѣ Пюи–ле–Домъ, прекрасною фермою, примѣрно въ тридцать десятинъ, арендуемую уже нѣсколько лѣтъ семействомъ Татъ; 6 душъ составляютъ эту семью. Платили они дурно; но въ одинъ прекрасный день графиня узнаетъ что они вырубили весь ея лѣсъ.

Она немедленно отправляетъ на мѣсто своего повѣреннаго по дѣламъ. На вопросъ его: «что это значитъ?” тѣ преспокойно отвѣчаютъ что деревья и самая ферма ихъ собственность, и что ни то, ни другое до графини вовсе не касается. Тогда графиня обращается къ суду и получаетъ отъ него удостовѣренiе о прекращенiи аренднаго контракта. Съ этою бумагою въ рукахъ повѣренный требуетъ отъ арендаторовъ очищенiя фермы; тѣ сопротивляются; посылаютъ за жандармами; сопротивленiе усиливается; семейство Татъ устраиваетъ баррикады и сдается только тогда, когда ферма взята съ боемъ жандармами и понятыми. Начинается обыскъ; находятъ разныя соцiалистическiя брошюры изданiя Интернацiоналки.

Обвиняемое въ насильственномъ сопротивленiи властямъ семейство Татъ, въ лицѣ хозяина Петра Тата, зятя его Брена и Ивана Тата, сына хозяина, предстало предъ рiомскимъ судомъ исправительной полицiи.

Отецъ Татъ явился предъ судомъ съ просьбою о помилованiи. Онъ вель себя весьма спокойно.

Сынъ же его предсталъ предъ судомъ въ иномъ видѣ. Онъ говорилъ въ состоянiи сильной экзальтацiи. Онъ началъ съ объявленiя что всѣ люди равны, и что слѣдовательно графиня Р. имѣетъ столько же правъ на эту ферму, сколько и онъ, Иванъ Татъ. Затѣмъ онъ сталъ развивать теорiю о правѣ рабочихъ на капиталы частныхъ владѣтелей и т. д. Нѣсколько крестьянъ показали что они слышали, «какъ не разъ Иванъ Татъ проповѣдывалъ о томъ что нынѣшнiй порядокъ вещей продолжаться долгое время не можетъ, — скоро побѣда будетъ наша, и начнется раздѣлъ всѣхъ имуществъ”.

Бренъ началъ говорить въ состоянiи, еще большей экзальтацiи. Изъ показанiя его видно что онъ для чтенiя соцiалистическихъ брошюръ удалялся въ погребъ. Въ погребѣ дѣйствительно нашлись брошюры о разрѣшенiи соцiальнаго вопроса, объ освобожденiи рабочихъ, и т. п.

Предсѣдатель спрашиваетъ его: — Для чего вы удалялись въ погребъ?

— Для того чтобы молиться Богу, отвѣтилъ Бренъ.

Затѣмъ онъ сталъ объяснять свои воззрѣнiя на вѣру въ Бога и ученiе о Христѣ въ связи съ ученiемъ о соцiализмѣ и коммунизмѣ; потомъ онъ сказалъ что дѣйствуетъ онъ по непосредственному наитiю на него свыше.

На вопросъ предсѣдателя, почему они сопротивлялись законнымъ требованiямъ землевладѣльцевъ, а потомъ и властей, Бренъ отвѣтилъ что они хозяева, а не графиня, и никто не въ правѣ ихъ изъ этой фермы выгонять.

— Но позвольте, сказалъ предсѣдатель суда, вы забываете что ферма принадлежитъ графинѣ Р., слѣдовательно хозяинъ она, а не вы. Откуда же выводите вы ваше право оставаться въ ея фермѣ, вопреки волѣ владѣлицы?

— Откуда? отвѣтилъ обвиняемый, отъ отца моего.

— Отъ вашего отца?

— Да, господинъ предсѣдатель, отъ Отца моего, Который на небесахъ, и Который захотѣлъ чтобы всѣ люди были равны, и чтобы все надъ чѣмъ человѣкъ трудится принадлежало ему, а не кому–либо другому.

Судъ приговорилъ обвиняемыхъ къ заключенiю въ тюрьмѣ: двоихъ на 6 мѣсяцевъ и одного на 3 мѣсяца.

* * *

Нельзя не обратить вниманiя на курьозную сторону этого процесса, изобличающую что путь, посредствомъ котораго разные кривые и вздорные толки соцiализма прививаются простолюдинамъ, можетъ быть иногда путемъ извращено понятой религiи.

Удивляемся тому что предсѣдатель суда, выслушавъ показанiя обвиняемыхъ, не сказалъ имъ: васъ увѣрили, господа, что религiя Христа обязываетъ богатаго давать бѣдному помощь, — это правда; но ни одна религiя въ мiрѣ никогда не обязывала бѣднаго насильно брать у богатаго, ибо брать значитъ красть, значитъ грабить!

* * *

Кстати о судахъ. У одного мироваго судьи въ Петербургѣ крестьянинъ, призванный въ свидѣтели, на требованiе судьи принять присягу отвѣчалъ что принять ея не можетъ, такъ какъ за день передъ этимъ былъ пьянъ.

Мировой судья, вмѣсто того чтобы уважить въ крестьянинѣ это проявленiе чувства благоговѣнiя къ присягѣ, громко поручилъ тутъ же стоявшему священнику внушить крестьянину что онъ долженъ принять присягу, не взирая ни на какiя чувства совѣсти.

* * *

Мы получили слѣдующее письмо, по поводу одного замѣчанiя нашего, на «Послѣдней страничкѣ”, о лекцiяхъ г. Быстрова. Съ удовольствiемъ помѣщаемъ это письмо.

* * *

Милостивый государь,

                 Г. Редакторъ!

Читая « Послѣднюю страничку” вашего журнала № 10, я остановился на вопросѣ, который вы поставили относительно такого важнаго предмета какъ лекцiи по гигiенѣ и дiэтетикѣ дѣтей, читанныя г. Быстровымъ. Такъ какъ я посѣщаю эти лекцiи, то для меня ясно что составитель замѣтки задаетъ вопросъ вполнѣ удовлетворительно рѣшенный лекторомъ. Д–ръ Быстровъ очень просто и понятно знакомитъ матерей съ организмомъ дѣтей, указываетъ причины массы дѣтскихъ болѣзней, равно какъ средства предотвратить горе или помочь ему. Самой бѣдной матери предоставляется возможность сдѣлать такъ, чтобы дитя взросло здоровымъ и правильно развивалось. Изъ лекцiи видно знакомство лектора съ жизнiю дѣтей во всѣхъ слояхъ общества, и въ деревняхъ и въ подвалахъ. Но какую пользу принесутъ эти лекцiи — предсказать трудно. Бороться съ рутиною и невѣжствомъ въ такомъ важномъ вопросѣ — не легко. Да и въ нашемъ, такъ называемомъ, образованномъ обществѣ, съ большимъ трудомъ вводятся всякiя гигiеническiя нововведенiя — мода и обычай, при полномъ незнанiи организма дитяти, слишкомъ сильно противятся имъ. Что же можно сказать про жителей деревень и подваловъ? явится–ли въ нихъ сознанiе въ необходимости познакомиться съ этими лекцiями, хотя бы они могли въ нихъ найти много полезнаго для себя?

Надѣюсь что, въ интересахъ истины, редакцiя не откажется помѣстить это письмо на страницахъ своего многоуважаемаго журнала.

Слушатель.

_______

 

ОБЪЯВЛЕНIЯ.

 

Только что отпечатанъ и поступилъ въ продажу во всѣхъ книжныхъ магазинахъ романъ:

 

«ИДIОТЪ”.

 

ѲЕДОРА ДОСТОЕВСКАГО.

 

Четыре части, въ двухъ томахъ. Цѣна 3 р. 50 к. Пересылка за 3 фунта. Склады изданiя: въ С.–Петербургѣ: у автора, Гусевъ переулокъ, д. Сливчанскаго, кв. № 17, и при типографiи Замысловскаго, Казанская улица, д. № 33; въ Москвѣ: у книгопродавца Соловьева, Страстной Бульваръ, д. Алексѣева. Книгопродавцы пользуются уступкой. — Подписчики «Гражданина”, выписывающiе романъ черезъ редакцiю, за пересылку ничего не платятъ.

 

 

ВЫШЕЛЪ РОМАНЪ

«ОДИНЪ ИЗЪ НАШИХЪ БИСМАРКОВЪ”.

К. В. М.

 

Годовые подписчики «Гражданина” за 1873 и 1874 гг. могутъ получать его изъ редакцiи по предъявленiи билета на подписку или по письму въ редакцiю за 1 p. 50 к. вмѣсто 2 р. 50 к. (цѣны въ продажѣ). Иногородные прилагаютъ вѣсовыхъ 20 коп.

 

 

ОТЪ КОМИТЕТА ПО ИЗДАНIЮ

«ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СКЛАДЧИНЫ”

ВЪ ПОЛЬЗУ

ПОСТРАДАВШИХЪ ОТЪ НЕУРОЖАЯ.

 

Одновременно съ изданiемъ «СКЛАДЧИНЫ”, предпринятымъ литераторами, возникла между художниками и музыкантами мысль принести, съ своей стороны, посильную пользу пострадавшимъ отъ неурожая. Объ изданiи литературной и музыкальной «СКЛАДЧИНЫ” было уже объявлено; въ настоящее время комитетъ находитъ возможнымъ объявить и объ изданiи «ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СКЛАДЧИНЫ”.

Альбомъ «ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СКЛАДЧИНЫ” будетъ состоять изъ двухъ частей. Въ одной изъ нихъ будутъ помѣщены рисунки художниковъ, нарочно для альбома писанные; во второй рисунки съ текстами, музыкальными и литературными, автографически (fac simile) воспроизведенными.

Въ изданiи этомъ обѣщали принять участiе слѣдующiе художники: П. Борель, В. Васнецовъ, Н. Ге, М. Зичи, Н. Каразинъ, И. Келлеръ, Л. Лагорiо, А. Мещерскiй, М. Микѣшинъ, И. Пановъ, К. Савицкiй, П. Соколовъ, К. Трутовскiй, В. Якоби, П. Шамшинъ, И. Шишкинъ, А. Шарлемань; художественное исполненiе представленныхъ работъ для печати приняли на себя: Н. Брезе, К. Вейерманъ, Е. Гогенфельденъ, О. Герасимовъ, Э. Даммюллеръ, А. Даугель, Э. Ивансонъ, О. Май, И. Матюшинъ, А. Мюнстеръ и Л. Сѣряковъ. При этомъ комитетъ считаетъ долгомъ присовокупить что имена тѣхъ художнковъ, отъ которыхъ до сихъ поръ нѣтъ положительнаго согласiя на участiе въ изданiи, въ случаѣ изъявленiя таковаго, будутъ внесены въ только–что приведенный списокъ.

Рисунки, изъ которыхъ будетъ состоять альбомъ, будутъ воспроизведены разными способами, какъ–то: ксило, хромо– и литографiею, а также аквафортою. Число рисунковъ не меньше ПЯТНАДЦАТИ.

Альбомъ будетъ изданъ въ форматѣ обыкновенной нотной бумаги и появится въ свѣтъ по возможности скоро, о чемъ комитетомъ будетъ объявлено своевременно.

 

ЦѢНА: безъ пересылки......5 рублей.

 съ пересылкою......6 «

 

ПОДПИСКА ПРИНИМАЕТСЯ: въ С.–Петербургѣ: въ магазинахъ: эстампныхъ — Аванца, Беггрова, Дацiаро, Фельтена, въ музыкальныхъ — Бернарда и Iогансова, въ книжныхъ — Исакова, Базунова, Гоппе и Черкесова; въ Москвѣ: въ эстампныхъ магазинахъ Дацiаро и Аванца.

 

Члены комитета: Н. Ге. М. Зичи. Н. Каразинъ. Л. Лагорiо.

                   А. Мещерскiй. М. Микѣшинъ (предсѣдатель).

                   П. Шамшинъ.

 

 

ВАЛЬДФРИДЪ,

 

НОВЫЙ РОМАНЪ В. АУЭРБАХА, ВЪ ШЕСТИ КНИГАХЪ,

 

оканчивается печатанiемъ въ русскомъ переводѣ съ рукописи и выйдетъ въ свѣтъ, въ началѣ апрѣля, одновременно съ нѣмецкимъ изданiемъ (Waldfried. Eine vaterländische Familiengeschichte in sechs Büchern. Von Berthold Auerbach).

Читавшими этотъ романъ въ рукописи помѣщены въ нѣмецкихъ газетахъ многочисленные, самые лестные, отзывы о немъ. Для характеристики приводимъ отзывъ «Аугсбургской Газеты”, явившiйся однимъ изъ первыхъ:

«Ауэрбахъ, бывшiй очевидцемъ значительнѣйшихъ событiй послѣдней германо–французской войны, работалъ съ тѣхъ поръ надъ романомъ, въ которомъ выступаютъ на сцену всѣ группы германскаго народа, отъ государей до простолюдиновъ, въ живыхъ образцахъ и въ художественно–увлекательномъ разсказѣ. Этотъ разсказъ содержитъ выводы изъ пережитаго и передуманнаго авторомъ въ теченiе полувѣковой жизни и составляетъ историческiй документъ и вмѣстѣ съ тѣмъ высоко–художественное произведенiе. Это, по всей вѣроятности, послѣднiй крупный трудъ знаменитаго автора. Уже теперь, только что газеты сообщили объ окончанiи этого произведенiя, является живѣйшiй запросъ со стороны публики, и мы убѣждены что ожиданiя будутъ нетолько оправданы, но и превзойдены”.

Издатели настоящаго русскаго изданiя прiобрѣли отъ автора исключительное право перевода на русскiй языкъ.

Цѣна нѣмецкому изданiю назначена 6 талеровъ (6 р. 50 к.), русскому же — 3 р. 50 к., съ перес. 4 р.

Склады русскаго изданiя въ книжныхъ магазинахъ Базунова и въ «Русской Книжной Торговлѣ” въ С.–Петербургѣ и у Соловьева въ Москвѣ, куда и благоволятъ обращаться заблаговременно желающiе получить романъ немедленно по выходѣ въ свѣтъ.

 

 

Поступила въ продажу во всѣхъ книжныхъ магазинахъ новая книга:

 

УРОКИ РУССКАГО ПРАВОПИСАНIЯ.

 

(Опытъ приложенiя изыскательнаго метода къ обученiю правописанiя). Руководство для учителей народныхъ и др. элементарныхъ школъ и для домашняго обученiя. Сост. Ѳ. Пуцыковичъ. Цѣна 40 к., съ перес. 50 к. ОДОБРЕНО УЧЕНЫМЪ КОМИТЕТОМЪ МИНИСТЕРСТВА НАРОДНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ какъ «прекрасное пособiе для учителей элементарныхъ училищъ”.

 

 

Въ «Книжномъ магазинѣ для иногородныхъ» (Невскiй проспектъ, д. № 27) продается:

 

МIРЪ КАКЪ ЦѢЛОЕ.

ЧЕРТЫ ИЗЪ НАУКИ О ПРИРОДѢ.

Соч. Н. Страхова. (525 стр. in 8°). Цѣна 2 р.

 

 

ВЪ ПОЛЬЗУ САМАРЦЕВЪ

____

 

75 КОПѢЕКЪ — КНИГА.

____

 

Во всѣхъ книжныхъ магазинахъ Петербурга и Москвы поступила въ продажу

 

ПЕРВАЯ КНИГА

 

«РУССКОЙ БИБЛIОТЕКИ”

 

АЛЕКСАНДРЪ СЕРГѢЕВИЧЪ ПУШКИНЪ.

 

«Русская Библiотека” имѣетъ цѣлью сдѣлать общедоступнымъ прiобрѣтенiе сочиненiй отечественныхъ писателей въ выборѣ лучшаго изъ ихъ произведенiй. Пушкинымъ начинается открывающiйся рядъ предполагаемыхъ книгъ, затѣмъ послѣдуетъ Лермонтовъ и др.

СОДЕРЖАНIЕ ПЕРВОЙ КНИГИ. — Портретъ, Бiографiя, Бѣлинскiй и Гоголь о Пушкинѣ. — Первый отдѣлъ: Мѣдный Всадникъ. — Полтава (изъ второй и третьей пѣсни). — Борисъ Годуновъ (три сцены). — Русалка. — Евгенiй Онѣгинъ (глава вторая и шестая). — Братья разбойники. — Галубъ. — Второй отдѣлъ: Пѣсни, Сказки и проч., всего 26. — Третiй отдѣлъ: Арапъ Петра Великаго (двѣ главы). — Лѣтопись села Горохина. — Дубровскiй (десять главъ).

Всего 25 печатныхъ листовъ.

 

Главный складъ изданiя «Русской Библiотеки” помѣщается въ типографiи М. Стасюлевича, въ Петербургѣ, на Васильевскомъ Островѣ, 2–я линiя, д. № 7. Книгопродавцы пользуются, при 100 экземплярахъ, уступкой 10 коп. съ продажной цѣны экземпляра — 75 копѣекъ въ бумажкѣ, и 1 рубль въ англiйскомъ переплетѣ. Иногородные прилагаютъ за пересылку 25 копѣекъ на экземпляръ.

 

Сборъ отъ продажи первой книги назначенъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губернiи.

 

Типографiя А. Траншеля, Стремянная ул. д. № 12.    Редакторъ–Издатель Ѳ. М. Достоевскiй.

 


*) Стоитъ припомнить его замѣчанiе о томъ, что отвѣтъ патр. Iоакима Саввѣ Романову въ Грановитой палатѣ (а креститесь, кто какъ хощетъ, или тремя, или двумя персты, или цѣлою дланiю, — то все едино, и мы о томъ не истязуемъ), былъ выраженiемъ общаго взгляда на этотъ предметъ всей духовной власти того времени.

*) Стр. 507.

*) Предисл. къ «Жезл.» л. 17.

*) Дополн. къ акт. ист. т. V стр. 472–473.

**) Что клятва, о которой говорится въ 27 правилѣ свитка, касается собственно вождей раскола, осужденныхъ еще въ теченiе 1666 г., до пришествiя восточныхъ патрiарховъ, въ этомъ никто до 4 декабря 1873 г. не сомнѣвался, и въ этомъ можно убѣдиться, между прочимъ, изъ лежащей передъ вами «Исторiи русскаго раскола» преосвященнаго Макарiя Литовскаго. Не угодно ли взглянуть на стр. 138. «Что же касается, говоритъ преосвященный Макарiй, самихъ расколоучителей, которыхъ судилъ и осудилъ еще соборъ московскiй 1666 г., каковы протопопъ Аввакумъ и дiаконъ Ѳедоръ: то святѣйшiе патрiархи, вмѣстѣ съ новымъ соборомъ, подтвердили осужденiе ихъ своимъ согласiемъ (прав. 27); а попы Никита и Лазарь, о которыхъ тогда дѣло не было еще окончено, теперь одинъ (Никита) принятъ въ церковное общенiе какъ принесшiй раскаянiе, а другой лишенъ сана и преданъ анаѳемѣ».

*) Къ 1873 году, число поселянъ въ Вельямин. отд. мною было показано 2,689 об. п. д. Исключая изъ этой суммы прибыль населенiя 25 д. и, затѣмъ, прибавляя число родившихся 116 д., получится 1,780 д., изъ которыхъ и слѣдуетъ исключить умершихъ въ теченiи 1872 года. Въ Сочинскомъ отдѣлѣ по этому расчету будетъ: 2,019 д.—41 д.+82 д.=2,060 об. п. душъ.

*) Весьма многiе изъ жителей столицы — собранные съ деревъ плоды въ сыромъ видѣ отвозять въ Кубанскую область и тамъ промѣниваютъ ихъ на хлѣбъ. Такая мѣна для многихъ составляетъ полное обезпеченiе хлѣбомъ на цѣлый годъ, такъ какъ жители Кубанской области даютъ за сырые фрукты равное по вѣсу количество пшеничной муки.

*) Болѣе.

*) «Гражд.» № 8 и 9.

*) Но почему же изъ нихъ не могли быть и высокаго ума? Странно.

Ред.

*) Лажечниковъ дѣлаетъ замѣчанiе что Бѣлинскiй, еще будучи въ гимназiи, составилъ русскую грамматику, что, не удовлетворяясь школьными учебниками, онъ тогда уже не подчинялся авторитетамъ и хотѣлъ работать самостоятельно.

*) Какая странная, смѣшная мысль и какое казенное убѣжденiе!

Ред.

**) Не всѣ, которыхъ жизнь измучила, знаютъ жизнь.

Ред.

*) А можетъ быть вы о Цейдлерѣ узнали въ первый разъ изъ бiографiи, помѣщенной прошлаго года въ «Гражданинѣ”, который первый сказалъ о немъ слово.

Ред.

**) И слава Богу!

Ред.

*) Проѣздомъ изъ К...... по дѣламъ службы.

*) Случилось это, говорятъ, такъ: когда мѣщанскiй староста узналъ что выборъ старосты поручено произвести головѣ, то онъ, много не думая, — рапортъ къ начальнику губернiи, въ которомъ выяснилъ что голова, по Город. Положенiю, не имѣетъ права участвовать въ мѣщанскихъ сходахъ... Голова–то въ какомъ положенiи очутился тутъ!.