№ 16 1874 22 Апрѣля

ГРАЖДАНИНЪ

ГАЗЕТА–ЖУРНАЛЪ ПОЛИТИЧЕСКIЙ И ЛИТЕРАТУРНЫЙ.

Журналъ «Гражданинъ” выходитъ по понедѣльникамъ.

Редакцiя (Малая Итальянская, д. № 21, кв. № 6) открыта для личныхъ объясненiй отъ 12 до 2 ч. дня ежедневно, кромѣ дней праздничныхъ.

Рукописи доставляются исключительно въ редакцiю; непринятыя статьи возвращаются только по личному требованiю и сохраняются три мѣсяца; принятыя, въ случаѣ необходимости, подлежатъ сокращенiю.

Подписка принимается: въ С.–Петербургѣ, въ главной конторѣ «Гражданина” при книжномъ магазинѣ А. Ѳ. Базунова; въ Москвѣ, въ книжномъ магазинѣ И. Г. Соловьева; въ Кiевѣ, въ книжномъ магазинѣ Гинтера и Малецкаго; въ Одессѣ у Мосягина и К°. Иногородные адресуютъ: въ Редакцiю «Гражданина”, въ С.–Петербургъ.

Подписная цѣна:

За годъ, безъ доставки ..7 р. съ доставкой и пересылк. 8 р.

« полгода « « ..4 » « « ....5 »

« треть года. « « ..3 » « « ....4 »

Духовенство, учителя, волостныя правленiя, служащiе (черезъ казначеевъ) и всѣ живущiе въ Петербургѣ, обращаясь прямо въ редакцiю, могутъ подписываться съ разсрочкою, внося: при подпискѣ 2 р., въ маѣ 2 р., въ сентябрѣ 2 р. и въ ноябрѣ 2 р.

Отдѣльные №№ продаются по 20 коп.

ГОДЪ Редакцiя: С.–Петербургъ, Малая Итальянская, 21. ТРЕТIЙ

СОДЕРЖАНIЕ: Отъ редакцiи. — Еще о современномъ петербургскомъ священникѣ. RZ. — Весеннiе цвѣты. (Изъ современнаго обозрѣнiя). — Письмо въ редакцiю о г. Филипповѣ и его оппонентахъ. М. С. Н. — Изъ лужскаго уѣзда (замѣчательный приговоръ кабакамъ). В. Ушакова. — Нѣсколько словъ о конкурсныхъ проектахъ памятника Пушкину. И. Б. — Чтенiе Т. И. Филиппова въ засѣданiи петербургскаго Общества любителей духовнаго просвѣщенiя 13 марта. (Окончанiе). — Изъ смоленской губернiи. Письмо помѣщика. (Окончанiе). К–ва. — По вопросу объ ученомъ или факультетскомъ образованiи въ университетѣ. g. d. — Женщины. Романъ изъ петербургскаго большаго свѣта. Часть вторая. IX. Нежданный визитъ. X. Княгиня Биболи. К. В. М. — Изъ путеваго альбома. На Имандрѣ. Стихотворенiе В. Н.–Д. — Исторiя моего дѣтства. (Воспоминанiя двороваго). Часть 2–я. (Окончанiе). И. Богданова — Объявленiя.

ОТЪ РЕДАКЦIИ.

Съ настоящаго нумера Ѳ. М. Достоевскiй, по разстроенному здоровью, принужденъ, не оставляя по возможности своего постояннаго участiя въ «Гражданинѣ”, сложить съ себя обязанности Редактора журнала, которыя и принимаетъ на себя (временно) одинъ изъ постоянныхъ участниковъ и сотрудниковъ Редакцiи В. Ѳ. Пуцыковичъ. Само собою разумѣется, что направленiе журнала ни въ чемъ не измѣнится.

_______

При этомъ № разсылается всѣмъ годовымъ иногороднымъ подписчикамъ снимокъ съ памятника Екатерины II. Премiя эта будетъ разослана и тѣмъ, которые подпишутся на годъ послѣ разсылки ея.

_______

При заявленiяхъ въ первый разъ о перемѣнѣ адресовъ изъ городскихъ (въ С.–Петербургѣ) въ иногородные, и наоборотъ, годовые подписчики, — сообразно съ правиломъ, соблюдающимся на этотъ счетъ во всѣхъ нашихъ перiодическихъ изданiяхъ и ненаблюдавшемся до сихъ поръ лишь въ «Гражданинѣ”, приглашаются прилагать (для уплаты почтамту) по одному рублю; а полугодовые — по 60 коп. При дальнѣйшихъ же заявленiяхъ о перемѣнѣ адресовъ изъ городскихъ въ иногородные, и наоборотъ, никакой платы не взимается.

Многiе изъ присылающихъ статьи въ Редакцiю обыкновенно прилагаютъ марки или деньги на обратную пересылку статей, въ случаѣ признанiя ихъ неудобными къ напечатанiю. Редакцiя считаетъ долгомъ напомнить, что, по первоначальнымъ правиламъ Редакцiи, непринятыя рукописи хранятся три мѣсяца и возвращаются только по личному востребованiю; пересылки же рукописей Редакцiя принять на себя не можетъ, хотя бы на пересылку и были прилагаемы марки или деньги.

Кромѣ того, Редакцiя проситъ авторовъ мелкихъ рукописей, какъ–то: небольшихъ стихотворенiй, замѣтокъ, сообщенiй и т. п. оставлять у себя копiи, такъ какъ подобныя рукописи вовсе не сохраняются.

_______

EЩЕ О СОВРЕМЕННОМЪ ПЕТЕРБУРГСКОМЪ СВЯЩЕННИКѢ.

По поводу статей «Христiанскаго Чтенiя” и «Церковно–Общественнаго Вѣстника”.

По поводу состязанiй г. Филиппова по вопросу объ единовѣрiи, изданiе петербургской духовной академiи, подъ названiемъ «Христiанское Чтенiе”, позволило себѣ напечатать письмо одного единовѣрца, не только не христiанское, но даже просто неприличное во всѣхъ отношенiяхъ, преисполненное брани, лжи, ненависти, — письмо, въ которомъ и г. Филипповъ и редакцiя «Гражданина” признаются подкупленными со стороны единовѣрцевъ.

На всю эту грязь порядочные люди не отвѣчаютъ; она мараетъ изданiе, въ которомъ помѣщается, и больше ничего; мараетъ въ особенности его заглавiе.

Но мы останавливаемся на одномъ словѣ ненавистью проникнутой статьи «Христiанскаго Чтенiя”.

Журналъ этотъ говоритъ, что у насъ «своя нравственность”. Слово это, въ нѣкоторомъ смыслѣ, довольно справедливо! Не говоря уже о томъ, что наша нравственность не есть нравственность «Христiанскаго Чтенiя”, мы вообще, и почти съ перваго же дня нашего изданiя, стали, въ отношенiи нравственности и въ особенности многихъ современныхъ на нее воззрѣнiй, именно въ изолированномъ и, такъ сказать, намъ однимъ принадлежащемъ положенiи.

Нравственность, и духовная нравственность въ особенности, — понятiе весьма эластичное и широкое.

Напримѣръ, не мало изъ нашихъ, такъ называемыхъ духовныхъ журналовъ, в томъ числѣ «Христiанское Чтенiе”, а въ особенности «Церковно–Общественный Вѣстникъ”, поставляютъ себѣ задачею быть какъ можно «прогрессивнѣе” и на высотѣ свѣтскихъ журналовъ, относительно «гуманности и современности” въ обращенiи съ церковными и духовными вопросами.

Оттого прелюбопытный выходитъ характеръ нынѣшней перiодической духовной нашей печати. Съ одной стороны журналы эти наполняются словами, проповѣдями и наставленiями, гдѣ обучаются нравственности и прихожане, и «темные” провинцiальные священники; съ другой стороны затрогиваются и епископы (см. «Церк.–Общ. Вѣстн.” отъ 3 апрѣля); съ одной стороны проповѣдуется, общими мѣстами и казенно–либеральными фразами, объ улучшенiи быта духовенства, а съ другой стороны вы не найдете нигдѣ и никогда ни одного теплаго и живаго слова сочувствiя нашему уединенному, а нерѣдко и униженному, въ убогости своей, священнику. Такъ и видно, что пишутъ современные «батюшки” въ шелковыхъ рясахъ, съ стриженными бородами, и pince–nez на носу, которымъ въ сущности очень многое, касающееся сельскаго священника — рѣшительно все равно. Но не это одно чувствуется, — чувствуется гораздо худшее: чувствуется, что въ сущности живые интересы и нужды церкви этого писателя ни малѣйшимъ образомъ не интересуютъ, а говоритъ онъ о разныхъ интересахъ церкви съ точки зрѣнiя лже–современной и такъ сказать болѣе лже–прогрессивной*), — и только.

Въ этомъ отношенiи у «Гражданина” нравственность совсѣмъ иная, и именно только «своя”.

«Гражданинъ” того мнѣнiя, что учить въ сухой и высокопарной рѣчи нравственности наше бѣдное духовенство, право, совсѣмъ не нужно, и учить кому же — этимъ «современнымъ”, щеголеватымъ «батюшкамъ”, этимъ писателямъ ехиднѣйшихъ критикъ и сатиръ, рядомъ съ снотворными, послѣобѣденными элегiями, полными, конечно, нравственности, но отъ которыхъ скорѣй всего захочется спать.

Да, «Гражданинъ” находитъ, что сельское и вообще провинцiальное духовенство наше нуждается не въ урокахъ нравственности отъ журналовъ и ихъ издателей, а въ двухъ условiяхъ: во первыхъ, въ общенiи съ обыденною жизнью посредствомъ ознакомленiя этого духовенства со всѣми слоями жизни и со всѣми воззрѣнiями на жизнь и образами мыслей, а во вторыхъ, и это главное, въ постоянномъ обрашенiи къ нему не съ моралью, а съ теплымъ, живымъ и глубокимъ сочувствiемъ и уваженiемъ къ его положенiю проникнутыми словами.

Это, напримѣръ, одинъ видъ той «своей” нравственности, въ которой обвиняетъ насъ «Христiанское Чтенiе”.

Что эта «своя” нравственность не есть что–то нелѣпое и дикое, а нѣчто изъ сердца и изъ пониманiя жизни этимъ сердцемъ исходящее, доказательствомъ тому можетъ служить уваженiе, которое мы прiобрѣли въ православномъ духовенствѣ не современномъ (современное насъ ненавидитъ; для современнаго священника черпать нравственность изъ отцовъ церкви — несовременно, а изъ фельетона газеты какой–нибудь — современно и полезно). Это уваженiе, котораго доказательства получаемъ часто въ письмахъ изъ разныхъ темныхъ уголковъ Россiи, кромѣ того что радуетъ насъ, трогаетъ насъ, облагораживаетъ нашу дѣятельность, и въ то же время служитъ намъ нравственною силою, побуждающею насъ неуклонно слѣдовать по пути нами избранному для отстаиванья той «нашей” нравственности, которая такъ не по вкусу «Христiанскому Чтенiю”.

Но, кромѣ органовъ духовныхъ, скудно обучающихъ морали нашъ бѣдный духовный людъ, есть перiодическiя изданiя духовныя еще болѣе курьозныя.

Во главѣ ихъ «Церковно–Общественный Вѣстникъ”.

Изданiе это — дешевая газетка, издаваемая три раза въ недѣлю въ Петербургѣ, для духовенства всероссiйскаго.

Началось оно съ нынѣшняго года, и уже теперь имѣетъ, какъ говорятъ, баснословно великое количество подписчиковъ (чуть ли не всѣ священники Россiи!).

Казалось въ начале — газетка такъ себе, безъ претензiй, простенькая, безвредная и не безъ интереса!

Но попадавшiяся отъ времени до времени мысли, съ запахомъ священника–прогрессиста (противнѣе этого запаха мы ничего не знаемъ) побудили насъ поинтересоваться этимъ изданiемъ и слѣдить за нимъ повнимательнѣе. Къ тому же любопытство весьма естественно возбуждалось и тѣмъ, что черезъ каждые четыре нумера мы узнавали отъ самой этой газетки, что успѣхъ подписки на нее превосходитъ всѣ ея ожиданiя.

Что это можетъ все значить? говорили мы себѣ: есть хорошiя газеты, распространенныя между духовенствомъ, напр. въ Петербургѣ газета «Современность”, въ Москвѣ «Современныя Извѣстiя” — чѣмъ же эта газетка беретъ?

Исторiя тутъ выходитъ весьма простая. Газетка эта, съ громкимъ названiемъ «Церковно–Общественнаго Вѣстника”, есть органъ о. Васильева, бывшаго когда–то священникомъ въ Парижѣ, а теперь предсѣдательствующаго въ духовно–учебномъ комитетѣ при св. синодѣ. Кому же, какъ не состоящему при св. синодѣ знать тѣ пути, посредствомъ которыхъ можно не только издавать газетку для священниковъ, но даже издавать ее съ увѣренностью, что чуть не всѣ священники на Руси станутъ ея читателями?

Это одна, такъ сказать, практическая сторона такого предпрiятiя.

Но есть и другая сторона, сторона духовно–нравственная. Ее усмотрѣть мы могли только послѣ долгаго изучения этой газетки.

Иному современному петербургскому священнику, говорящему по–французски, стригущему à la parisienne бороду, мечтающему о современномъ православiи, о церкви прогресса, чуждому пониманiя духа нашей церкви, въ мягкомъ креслѣ, съ папироскою въ зубахъ, въ бархатной рясѣ толкующему о нуждахъ нашего духовенства, понадобился органъ для цивилизированiя русскаго попа захолустья. Замѣтимъ, однако, что русскiй попъ въ захолустьѣ, при всѣхъ невзгодахъ его положенiя, при всѣхъ недостаткахъ своихъ, при всемъ недостаткѣ въ образованiи, уберегъ въ продолженiе вѣковъ, въ полной цѣлости и въ чистотѣ свой первобытный православный духъ, который есть спасенiе всему. Но модному цивилизатору до всего этого дѣла нѣтъ. Ему надо цивилизировать во что бы то ни стало, и онъ цивилизируетъ по своему...

Но въ тоже время понадобилось и другое. Въ Петербургѣ, кромѣ современнаго прогрессиста, нарождается еще священникъ–чиновникъ, типъ, хотя можетъ быть еще и рѣдко встрѣчающiйся, но для котораго церковь съ ея незыблемыми основами и учрежденiями, съ ея каноническими правилами, церковь съ ея живыми, вопiющими нуждами нашего бѣднаго духовенства — есть не что иное какъ скучный, сухой предметъ столоначальническихъ докладовъ. Этотъ типъ священника–чиновника еще непригляднѣе типа современнаго прогрессиста, ибо онъ силенъ и, что характернѣе всего, главная его сила заключается въ индифферентизмѣ всѣхъ слоевъ интеллигенцiи Петербурга къ вопросу церкви.

Въ первыхъ №№ этой газетки, казалось, и направленiя никакого не было, — такъ все было невинно и водянисто. Но мало по малу петербургскiй современный священникъ изъ прогрессистовъ и, сверхъ того, петербургскiй священникъ–чиновникъ начали проглядывать то въ одной какой–либо фразѣ, то въ статеечкѣ, а теперь уже, на четвертомъ мѣсяцѣ, — въ совокупности статей. Направленiе это изъ всѣхъ самое коварное, ибо почти невозможно наглядно и рельефно, выписками доказать, что вотъ въ этой–то фразѣ оно сказалось; что вотъ здѣсь вредъ, который просачивается медленно, незамѣтно, безъ какихъ–бы то ни было проявленiй, но который чѣмъ онъ медленнѣе, чѣмъ онъ незамѣтнѣе, тѣмъ онъ вѣрнѣе и неизлечимѣе дѣйствуетъ... Кто на Руси не знаетъ, какой сумбуръ въ понятiяхъ и убѣжденiяхъ произвело и производитъ «легкое” направленiе извѣстной части нашей свѣтской печати въ массахъ нашего «современнаго интеллигентнаго” общества? Теперь дѣлается опытъ, и первый опытъ — проведенiя того же направленiя и въ наше духовенство.

И вотъ почему мы, пользуясь тѣмъ вниманiемъ, которое прiобрѣли въ русскомъ духовенствѣ, возвышаемъ голосъ, и рѣшаемся предостеречь это бѣдное духовенство, столь презираемое именно тѣми, которые проводятъ свои пошло–космополитическiя тенденцiи путемъ такихъ органовъ какъ «Церковно–Общественный Вѣстникъ”, отъ вреднаго влiянiя этихъ тенденцiй и этихъ изданiй.

Возьмите нѣсколько №№ этой газетки и вникните по содержанiю ихъ въ духъ, руководящiй составленiемъ каждаго изъ №№. Здѣсъ вы найдете выписанный изъ какой нибудь газеты скандальный отзывъ корреспондента о личности всѣми уважаемой за ея христiанскую дѣятельность (№ 33) ; тамъ вы найдете собственную корреспонденцiю этой газетки изъ одного города, гдѣ огуломъ осмѣивается цѣлое духовенство уѣзда (№ 36); въ другомъ мѣстѣ вы найдете презрительный и насмѣшливый отзывъ о мнѣнiяхъ болѣе 60 епископовъ россiйской церкви о судебной реформѣ (№ 39); далѣе — вы найдете безчисленный рядъ пошло либеральныхъ статеекъ, — словомъ вы въ ней найдете, такъ сказать, квинтъ–эссенцiю петербургскаго воззрѣнiя на всѣ вопросы жизни; но поищите въ этомъ же «Церковно–Общественномъ Вѣстникѣ” хоть строчку живаго и теплаго сочувствiя къ нуждамъ того духовенства, во благо котораго пишется въ немъ столько дутыхъ и либеральныхъ фразъ; попробуй–ка какой нибудь простачокъ священникъ изъ захолустья, искренно и горячо вѣрующiй и здраво понимающiй свою жизнь, — сунуться къ этому «Церковно–Общественному Вѣстнику” и обезпокоить сiю высоко–взлетѣвшую редакцiю своими страдальческими жалобами, или разсказомъ о томъ, какъ смиренно на пользу ближнихъ потрудился на своемъ вѣку такой–то никѣмъ не оглашенный и никѣмъ не прославленный сельскiй попъ, — пусть попробуетъ, и мы впередъ можемъ его завѣрить, что тотъ, кто поищетъ такую теплую строку — тотъ ея не найдетъ, а кто обратится къ редакцiи съ просьбою такую строчку напечатать, тому отвѣтятъ: «нѣтъ, намъ этого не нужно, товаръ не современный и даже немного опошленный, а мы люди модные во всѣхъ отношенiяхъ и безъ тончайшей политики намъ никакъ нельзя”.

Вотъ это–то чуть–ли не предрѣшенное отсутствiе всего, что мало–мальски несовременно и съ духомъ Петербурга несогласно — и есть уже половина, такъ сказать, силы того вреда, который такiе петербургскiе органы, пожалуй, и впустятъ, съ великаго ума, въ нетронутый еще духомъ ложнаго прогресса и космополитизма духовный организмъ нашего духовенства. Нашъ священникъ добродушенъ и довѣрчивъ; онъ станетъ мало по малу принимать на вѣру эту петербургскую, бездушную, безсердечную, холодную проповѣдь лже–гуманности и лже–прогресса, и мало по малу умственный его мiръ начнетъ складываться въ отрицательной и холодной космополитической атмосферѣ, и, при отсутствiи въ этомъ направленiи живаго, сердечнаго, теплаго, и умственный его мiръ мало по малу отвыкнетъ отъ потребности въ этихъ живительныхъ и единственно–крѣпкихъ жизненныхъ силахъ!

Не трудно предвидѣть, чтò могло бы тогда произойти. Положенiю часто тяжелому и безотрадному сельскаго попа современный священникъ–прогрессистъ не поможетъ, ибо онъ его и знать не хочетъ; но за то бѣдный русскiй священникъ уже не будетъ имѣть въ себѣ того родника великой нравственной силы: терпѣнiя, смиренiя, мужества, бодраго и неунывающаго духа, которые теперь заставляютъ каждаго изъ насъ — не петербургскихъ, а русскихъ людей — благоговѣть передъ этимъ «темнымъ” и многопретерпѣвшимъ людомъ, и находить въ немъ живую, духовную и глубокую связь съ русскимъ народомъ.

А впрочемъ врядъ–ли нашимъ незванымъ прогрессистамъ удастся до этого довести. Они и сами–то, бѣдненькiе, въ безмѣрной гордости своей, не знаютъ куда идутъ. Вреда нанесутъ довольно, нельзя безъ этого, но такой–ли силы бояться намъ, этихъ–ли нерусскихъ, холодныхъ и до смѣшнаго высокомѣрныхъ людей? Они сами себя обнаружатъ безъ нашихъ старанiй, хотя и мы будемъ слѣдить, и если понадобится, еще и еще разъ скажемъ наше обличительное и предостерегающее слово.

R.Z.

_______

ВЕСЕННIЕ ЦВѢТЫ.

(ИЗЪ СОВРЕМЕННАГО ОБОЗРѢНIЯ).

Весна! прилично цвѣсть всему и всѣмъ... Только холодно, или, какъ характерно говорятъ въ иныхъ русскiхъ мѣстахъ, сиверко: слово, преимущественно употребляемое, сколько мнѣ помнится, для означенiя именно этого рѣзкаго холода ранней весны и поздней осени, когда тянетъ съ полуночи острый пронизывающiй вѣтерокъ, cъ дождичкомъ или безъ онаго — все равно. Такъ вотъ теперь — цвѣсти–бы природѣ, а она, подъ дыханiемъ остраго вѣтерка, не только цвѣсти, но и въ себя не придетъ: спать не спитъ и очнуться не можетъ. Впрочемъ, что природа? Что пробужденiе природы? Вѣдь это метафора: природа — вещество, грубая матерiя. Пусть она себѣ остается недвижна и блѣдна, пока не поднялось повыше солнышко; но мы, цари ея, которые «умомъ громамъ повелѣваемъ”, можемъ все–таки тѣмъ временемъ цвѣсти, если только на душѣ у насъ весна. Въ этомъ все дѣло. И что же? Если поискать, то, глядишь, и наберется хоть небольшой букетикъ весеннихъ цвѣтовъ для приданiя весенняго настроенiя нашему духу.

Во первыхъ — г. академикъ В. Я. Буняковскiй подноситъ русскимъ людямъ такой прiятный цвѣтокъ, который одинъ силенъ возвысить ихъ душевную температуру до степени, соотвѣтствующей истинной весенней порѣ. Въ засѣданiи физико–математическаго отдѣленiя академiи 12 марта (какъ говоритъ помѣщенный въ «С.–Петерб. Вѣдом.” отчетъ объ этомъ заседанiи) онъ прочелъ приготовленное имъ къ печати разсужденiе подъ заглавiемъ: «Общiя антропо–бiологическiя изслѣдованiя и ихъ приложенiе къ мужскому православному населенiю Россiи“, и при этомъ указалъ на полученныя имъ статистическiя цифры, совокупность которыхъ свидѣтельствуетъ о замѣтномъ улучшенiи, происшедшемъ въ послѣднее время какъ въ группировкѣ мужскаго населенiя имперiи, такъ и вообще въ условiяхъ его жизненности. Къ такому заключенiю академикъ Буняковскiй пришелъ, сравнивая свою новую таблицу народонаселенiя на 1870 годъ съ прежнею — за 1862 годъ. Это сравнение дало, между прочимъ, слѣдующiе выводы: а) съ 1862 по 1870 г. мужское православное населенiе Россiи увеличилось на 2,735,100 человѣкъ, что составляетъ болѣе 1% ежегоднаго приращенiя; б) число людей отъ 18 до 60 лѣтъ, считаемыхъ за полныхъ работниковъ, увеличилось на 7¹/₂⁰/₀; в) отношенiе состава рабочаго населенiя къ полному населенiю въ 1870 г. превышало почти на 2¹/₂⁰/₀ подобное же отношенiе, соотвѣтствующее 1862 г., г) при одинаковой нормѣ рожденiй, мужское населенiе имперiи къ концу 1870 года получило приращенiе почти до 4²/₃⁰/₀ противъ 1862 года. Развѣ этого не довольно? Рѣчь идетъ собственно о православномъ населенiи Россiи, и г. Буняковскiй замѣчаетъ, что хотя онъ не приписываетъ своимъ статистическимъ цифрамъ значенiя «такихъ результатовъ, которые уже достигли желаемой степени приближенiя”; хотя онѣ, напротивъ, безъ сомнѣнiя, уклоняются отъ истинныхъ нормъ; но эти уклоненiя, какъ полагаетъ онъ, заключаются въ предѣлахъ довольно тѣсныхъ, потому что «въ основанiи вычисленiй лежатъ метрическiя данныя, безъ сомнѣнiя болѣе другихъ надежныя у насъ”. Такимъ образомъ въ заключенiе и говорится, что «едва–ли было–бы основательно усомниться въ подлинности общихъ проявленiй факта о происшедшихъ въ послѣднее время въ имперiи перемѣнахъ къ лучшему въ условiяхъ жизненности и въ группировкѣ населенiя”.

Во–вторыхъ — чиракъ: слово, на Великой Руси слухомъ не слыханное и вдругъ показавшееся какъ цвѣтокъ на весенней проталинѣ, съ обѣщанiемъ добраго плода — избавленiя русской деревенской избы отъ «свѣтца” и лучины, отъ той–ли «лучины–лучинушки”, къ которой пѣсня обращается съ вопросомъ, отчего она «не ясно горитъ, не вспыхиваетъ”... Случалось–ли вамъ, читатель, испытать долгое вечернее сидѣнье при свѣтѣ лучины? Если случалось, то вѣрно вы помните, какъ слезились у васъ глаза и какъ преждевременно васъ дрема клонила. Помните, какъ эта лучина, догорѣвъ напримѣръ до сучка, вдругъ начинала усиленно дымить, и за тѣмъ съ легкимъ трескомъ отлеталъ обуглившiйся ея конецъ и падалъ въ приставленную къ свѣтцу кадочку съ водой или просто въ лоханку. Дѣдушка лапоть ковыряетъ; бабушка, сидя за гребнемъ у самаго свѣтца, лучину поправляетъ, т. е. одну догорѣвшую замѣняетъ новою, выбрасывая тлѣющiй остатокъ въ туже лоханку. И успѣетъ–ли, нѣтъ–ли она вывести двѣ–три нитки, пока горитъ одна лучинка? Вотъ двѣ работы, которыя почти однѣ только и возможны при лучинѣ, при ея неровномъ, трепещущемъ свѣтѣ. Какъ бы кажется, должна надоѣсть одна эта безпрестанная, чрезъ каждыя двѣ–три минуты повторяющаяся смѣна одной лучинки другою; но — бабушка привыкла, и при ней, при лучинѣ, вся деревенская Русь доселѣ коротаетъ свои зимнiе вечера, а сальная свѣчка, — вещь не дешевая, — горитъ, оплывая, развѣ только въ свѣтлицѣ у сельскаго писаря да на постояломъ дворѣ для проѣзжающихъ. Эту–то нашу повсемѣстную «лучинушку березовую” берется уничтожить и стереть съ лица земли русской нѣкiй «чиракъ”, который гг. Кокоревъ и Губонинъ, учредители «Бакинскаго нефтянаго Общества”, выставили на показъ всему русскому мiру, и который, представляя собою глиняный башмакъ, съ торчащимъ изъ носка его концомъ веревки, пропитаннымъ наполняющею башмакъ сырою нефтью, будетъ озарять ровнымъ свѣтомъ горящей нефти всю избу въ продолженiе десяти часовъ — за копѣйку, что выходитъ въ девять разъ дешевле сальной свѣчки. Вотъ что обѣщаетъ чиракъ и вотъ чѣмъ онъ похваляется, основывая свою похвальбу на томъ, что ужь очень много нашлось у насъ на Кавказѣ нефти, и какой нефти! — лучше американской, какъ свидѣтельствуютъ... самъ Юстусъ Либихъ и профессоръ Менделѣевъ. Главная же основа похвальбы чирака состоитъ въ томъ, что «Бакинское нефтяное Общество” не предполагаетъ миллiоны пудовъ нефти спускать въ море, какъ это случалось встарь, а разсчитываетъ употребить эти миллiоны пудовъ на освѣщенiе деревенской избы. Если свѣтъ чирака дѣйствительно такъ дешевъ, то дѣло очевидно станетъ только за тѣмъ, чтобы этотъ чиракъ попалъ въ избу, во всѣ избы, и пришелся бы тамъ по нраву. Прямо изъ квартиръ господъ Кокорева и Губонина онъ туда не попадетъ; нефть по деревнямъ будетъ разливаться медленно и долго. «Бакинскому Обществу” надлежитъ вооружиться терпѣнiемъ упорнымъ и не ослабѣть въ немъ.

Обвѣваемые весеннимъ вѣтеркомъ, идемъ дальше и натыкаемся на слухъ о разцветающемъ въ Москвѣ замыслѣ «значительныхъ капиталистовъ” добиться разрѣшенiя — образовать, безъ публичной подписки, общество уральской горнозаводской желѣзной дороги, да кромѣ того, еще образовать большое общество, подъ названiемъ Александровскаго, «для сооруженiя дорогъ, которыя соединили–бы Сибирь съ обѣими столицами и портовыми пунктами, по сѣверному и южному направленiямъ, съ боковыми вѣтвями отъ линiй, изъ Сибири идущихъ, къ главнымъ городамъ и пристанямъ, какъ–то: Вяткѣ, Казани, Симбирску, Мурому и далѣе”, — съ тѣмъ однако, чтобы «обществу была предоставлена правительствомъ гарантiя на акцiи и облигацiи”... Отъ этихъ послѣднихъ словъ начинаютъ немножко мякнуть и ежиться лепестки распускающагося у насъ на душѣ цвѣтка, но все же это — цвѣтокъ, все же это — смѣлое порыванье тѣснѣе слиться съ нашимъ далекимъ востокомъ, для обмѣна съ которымъ у насъ такое множество предметовъ — вѣсомыхъ и невѣсомыхъ.

Крыму и его виноградникамъ недавно грозило горе разлуки съ ихъ туземнымъ цвѣтомъ: правовѣрные потомки Гиреевъ сбирались покинуть свою благодатную родину, гонимые... чѣмъ? предстоящею общею воинской повинностью? Да нѣтъ, а такъ, разными «притѣсненiями”, изъ коихъ самое ужасное, какъ заявили они князю С. М. Вороноцову, то, что при ихъ татарскихъ мадресе устраиваютъ школы «для обученiя ихъ русскому языку и грамотѣ, которыхъ они, мусульмане, вовсе не хотятъ изучать”. Подумайте, какое притѣснениiе! Чѣмъ бы русскимъ учиться по татарски, они вздумали, забывъ минувшую славу Гиреевъ, въ виду ихъ молчаливаго дворца, въ самомъ Бахчисараѣ, — учить татаръ русскому языку, о которомъ и въ коранѣ ничего не сказано!... Но — Аллахъ великъ! все устроилось: князь С. М. Воронцовъ успокоилъ взволнованныя мусульманскiя сердца, устыдивъ ихъ заячьей трусливостью, давъ имъ потомъ всякiя добрыя увѣренiя, представивъ наконецъ самую воинскую повинность въ такомъ свѣтломъ видѣ, что «для крымскихъ татаръ, въ предѣлахъ Крымскаго полуострова, будутъ формироваться отдѣльные эскадроны, съ цѣлью предоставить имъ возможность удовлетворить всѣмъ условiямъ ихъ религiи, понятiямъ и образу жизни; даже самую форму обмундированiя предполагается примѣнить къ нацiональной одеждѣ”. Вслѣдствiе всего этого сердца правовѣрныхъ разцвѣли: «бахчисарайскiе мусульмане рѣшились остаться и формально составили объ этомъ приговоръ”... Разцвѣтемте–же, по этому случаю, и мы душою!

Чтобъ окончательно сформировать букетъ, ввязываемъ въ него послѣднiй цвѣтокъ, имѣющiй видъ и запахъ трогательной уголовной мелодрамы. Обвинялся молодой крестьянинъ въ покушенiи на кражу, — дѣло самое обыкновенное и прозаическое! Присяжные его оправдали... И въ этомъ нѣтъ ничего необыкновеннаго: мотивы такихъ оправданiй общеизвѣстны — всезаѣдающая среда, на всякiй грѣхъ наводящая безысходная нужда и пр. Но въ настоящемъ случаѣ — совсѣмъ не то; обстоятельство совершенно особенное: человѣкъ пошелъ на кражу, желая — не украсть, а быть пойманнымъ въ кражѣ, — и былъ пойманъ. Откуда–же такое желанiе? — «Вотъ тутъ–то и начинается нить завязки романа”, какъ говорилъ краснорѣчивый почтмейстеръ, излагая исторiю капитана Копѣйкина. Молодой парень Филатьевъ пришелъ изъ Черниговской губернiи въ м. Никополь, для заработковъ, и прiютился въ домѣ крестьянина, у котораго — дочь, дѣвица Ульяна. Полюбиласъ Филатьеву Ульяна, а Ульянѣ — Филатьевъ; но на бракъ ихъ Ульянины родители не дали согласiя: имъ жаль было отпустить дочь въ чужую–дальную сторону. Скоро нашелся для Ульяны женихъ изъ мѣстныхъ крестьянъ, — ее и сговорили. Когда сговорили Ульяну, Филатьевъ — сначала затосковалъ, потомъ запилъ, потомъ... пожелалъ, чтобы его въ Сибирь сослали. Пошелъ онъ ночью по лавкамъ; нашелъ одну, запертую такимъ дряннымъ замкомъ, что безъ ключа отпирался; отворилъ лавку, зажегъ огонекъ и сталъ связывать товары въ узелъ. Ну, конечно, увидали огонь, прибѣжали и поймали вора, а воръ того и хотѣлъ. Все это онъ разсказалъ на судѣ — и про свою безнадежную любовь, и про желанье унести ее съ собой въ Сибирь... Присяжные, какъ выше сказано, его оправдали. И только? — Нѣтъ, не только: Ульяна, узнавъ все дѣло, наотрѣзъ отказала своему мѣстному жениху и — вышла за Филатьева. (Занавѣсъ). Но вѣдь это мы разсказали не содержанiе театральной пьески, а подлинный уголовный процессъ, засвидѣтельствованный, 27 марта, екатеринославскимъ корреспондентомъ «Голоса”. Такъ еще–ли это не душистый весеннiй цвѣтокъ, распустившiйся на почвѣ уголовной практики!

_______

ПИСЬМО ВЪ РЕДАКЦIЮ О Г. ФИЛИППОВѢ И ЕГО ОППОНЕНТАХЪ.

Вы спрашиваете моего мнѣнiя о спорѣ г. Филиппова съ гг. Нильскимъ и Васильевымъ объ единовѣрiи, со всѣми сопровождающими этотъ споръ эпизодами? Очень радъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы набросать нѣсколько мыслей, имѣющихъ съ этимъ вопросомъ тѣсную, по моему, связь.

Прежде всего позвольте вамъ сказать, что я, признаюсь, не понимаю даже кáкъ могъ возникнуть споръ учено–богословскiй на такой почвѣ и о такомъ предметѣ, какъ вопросъ: может ли кто, кромѣ собора, равносильнаго собору, отлучившему послѣдователей стараго обряда, снять съ нихъ клятву? Доказывать, что на нихъ не положена клятва собора, и что новаго собора не нужно, мнѣ кажется можетъ тотъ, кто захотѣлъ бы доказать свою схоластическую ловкость ума, не разбивать аргументы въ ихъ цѣльности, а отламывать отъ нихъ кусочки, да кусочки же раздроблять на щепочки, и въ спорѣ за нихъ грызть ихъ со злобою до изнеможенiя, или тотъ, кто получилъ приказанiе во что бы то ни стало спорить, хотя бы самый споръ былъ въ его глазахъ абсурдомъ.

Вѣроятно тотъ или другой поводъ, или оба вмѣстѣ — побудили гг. оппонентовъ г. Филиппова такъ храбро выступить впередъ на защиту своихъ странныхъ тезисовъ, такъ что въ сущности, ни для науки, ни для русской церкви, все, что, говорено было гг. Васильевымъ и Нильскимъ, не имѣетъ значенiя серьознаго прiобрѣтенiя.

Что можетъ быть для безпристрастнаго наблюдателя этого спора убѣдительнѣе документовъ, на которые ссылается г. Филипповъ? Опровергли ли хоть одинъ изъ нихъ въ его цѣльности? Признаюсь, я рѣдко видѣлъ въ ученыхъ спорахъ такую документальную силу съ одной стороны и такое придирчивое безсилiе съ другой.

Мнѣ было ясно, что гг. оппоненты перекусали г. Филиппова сверху до низу, загрызли всѣ страницы книгъ, на которыя онъ ссылался, кое откуда вырывали клочки и на обрывкахъ фразъ строили свои научныя опроверженiя.

Мнѣ, читавшему издали всѣ эти словопренiя, было ясно въ особенности то, что г. Нильскiй (о г. Васильевѣ я и не говорю: онъ говорилъ только восклицанiями и софизмами) не въ одно слово не вѣритъ изъ того, что доказываетъ и во что хотѣлъ заставить вѣровать другихъ.

Но я совсемъ не объ этомъ хотелъ говорить съ вами, а вотъ о чемъ.

Не понимаю, какъ петербургскiй отдѣлъ Общества любителей духовнаго просвѣщенiя дозволилъ гг. Чельцову, Васильеву и Нильскому называть г. Филиппова дилетантомъ. Въ этомъ, признаюсь, нанесена обида и Обществу любителей духовнаго просвѣщенiя, и самой наукѣ. Для меня непостижимо, какъ это члены Общества не только не почувствовали себя гордыми оттого, что имѣютъ товарищемъ своимъ такого замѣчательнаго и даровитаго ученаго, какимъ безспорно явился г. Филипповъ, но даже какъ–то равнодушно и молча переносили оскорбленiе — не г. Филиппова (личность его, какъ писателя, ученаго и общественнаго дѣятеля, внѣ всякихъ оскорбленiй), а именно науки и тружениковъ ея.

Какое же ученое общество мыслимо при такихъ условiяхъ?

Могу васъ увѣрить, что появленiе въ какомъ либо ученомъ обществѣ Германiи члена, такъ глубоко подготовленнаго къ научному состязанiю, и при томъ съ такою логикою и съ такимъ даромъ изложенiя, съ какимъ явился г. Филипповъ (помимо вопроса: правъ–ли на ⁹/₁₀, или на ⁸/₁₀, или въ цѣломъ реферантъ), встрѣчено было бы не только ученымъ этимъ обществомъ, но всѣмъ обществомъ образованныхъ людей, какъ отрадное явленiе въ народной жизни; а у насъ, — и гдѣ же? въ столицѣ русскаго царства и въ средѣ православной, такъ сказать, интеллигенцiи! — не только само общество ничего не знаетъ объ ученыхъ состязанiяхъ того или другаго ученаго, но въ томъ даже ученомъ обществѣ, гдѣ реферантъ даетъ блестящiя доказательства своего научнаго достоинства, не находится ни одного члена, который рѣшился бы громко протестовать противъ обиды, наносимой труженику–сочлену словомъ «дилетантъ”, бросаемымъ въ лицо первымъ встрѣчнымъ оппонентомъ.

Затѣмъ еще вопросъ: хорошо–ли сдѣлалъ г. Филипповъ, что вышелъ изъ Общества?

Я слишкомъ высоко ставлю г. Филиппова, какъ нравственную личность, чтобы принимать на себя его судить. Но я, на его мѣстѣ, ни за что не заключилъ бы своей блестящей ученой рѣчи сложенiемъ съ себя званiя члена. Г. Филипповъ имѣлъ за себя два важныя права: первое — не оскорбляться никакими выходками его оппонентовъ, лично противъ него направленными, какъ бы гнусны они ни были; право это есть право честнаго человѣка и честнаго общественнаго дѣятеля, въ высокомъ значенiи слова «честный”; второе право г. Филиппова, какъ члена Общества, заключается въ томъ, что онъ могъ разсчитывать на нѣсколькихъ членовъ Общества, какъ на союзниковъ въ тѣхъ важныхъ случаяхъ (для обыкновенныхъ — видно союзниковъ прiискивать себѣ трудно), когда предстояла бы нужда — вопросъ, такъ сказать, насильно удерживать на научной почвѣ.

Между темъ, выходя въ отставку, я бы, такъ сказать, отрекался отъ этихъ обоихъ правъ.

Не вышелъ бы я и потому изъ членовъ Общества, что этимъ выходомъ доставилъ бы слишкомъ большое удовольствiе моимъ оппонентамъ. Наше общество еще такъ мало знаетъ науку, что для него почти всегда — кто послѣднiй говоритъ, тотъ и правъ. Съ выходомъ г. Филиппова, право послѣдняго отвѣта осталось за его оппонентами.

Не вышелъ бы я изъ Общества потому наконецъ, что оно есть ученое общество, гдѣ главную роль играетъ вопросъ науки, а роль совершенно второстепенную — вопросъ личностей; между этими двумя вопросами никогда, кажется мнѣ, не можетъ быть сомнѣнiя въ выборѣ. Члена, забывающаго уваженiе къ личности, призываютъ къ порядку, оскорбленiе заставляютъ брать назадъ, и пренiя возвращаются на научную почву. Выходомъ же изъ званiя членовъ изъ–за личностей не нарушается ли долгъ уваженiя къ наукѣ, тѣмъ, что она ставится ниже личности, и за симъ не лишается–ли Общество весьма важной и нужной силы для преслѣдованiя своихъ научныхъ цѣлей?

Сейчасъ прочиталъ письмо изъ Петербурга въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ”, гдѣ сказано, что часть Общества любителей духовнаго просвѣщенiя хочетъ просить г. Филиппова вновь принять на себя званiе члена. Дай–то Богъ: въ дѣлѣ, которымъ занято это Общество, политики нѣтъ, слѣдовательно нѣтъ щекотливыхъ положенiй; есть одинъ трудъ и сочувствiе къ дѣлу, для которыхъ чѣмъ больше дѣлателей и тружениковъ, тѣмъ лучше. Во всякомъ случаѣ позволительно надѣяться, что на вышесказанное заявленiе членовъ дозволено смотрѣть также, какъ на протестъ противъ неуваженiя къ наукѣ, высказаннаго такъ рѣзко и такъ легкомысленно оппонентами г. Филиппова.

Прочиталъ я также статью «Христiанскаго Чтенiя” и статью газетки «Церковно–Общественный Вѣстникъ” о г. Филипповѣ.

Что вамъ сказать о первой? «Христiанское Чтенiе” есть изданiе петербургской духовной академiи; статья же, написанная какимъ–то единовѣрцемъ противъ г. Филиппова, — есть мерзкiй пасквиль, которому не только не мѣсто въ журналѣ, носящемъ имя «Христiанскаго Чтенiя”, но подъ которой устыдился–бы подписаться самый небрезгливый фельетонистъ послѣдней петербургской газеты. Статья эта — пятно для журнала и позоръ для духовной академiи. Что–же это за академiя, у которой нѣтъ другаго способа вести научный споръ, какъ грязною клеветою и площадною бранью, и что за бесцеремонность и цинизмъ въ обращенiи съ читателями?

«Церковно–Общественный Вѣстникъ” хвалитъ своего патрона, о. Васильева, и бранитъ г. Филиппова. Тутъ ничего нѣтъ ни серьознаго, ни научнаго. Но любопытно, что въ послѣдней статьѣ какъ разъ оправдалось то, о чемъ я говорилъ, предполагая, что выходъ г. Филиппова есть торжество и радость для его оппонентовъ. Въ этой статьѣ слышится страхъ, и серьозный страхъ, при мысли, что г. Филипповъ вернется въ Общество. Уже какiя ухищренiя придумываетъ эта газетка, чтобы доказать невозможность возвращенiя г. Филиппова и всю опасность для Общества отъ такого возвращенiя. Пренаивно, между прочимъ, она говоритъ, что возвращенiе г. Филиппова будетъ неудобно для многихъ членовъ Общества.

Еще бы не неудобно, подумалъ я: только не для многихъ, а для весьма немногихъ, и именно для тѣхъ, которые толко и добивались отдѣлаться отъ противника, который приходится имъ солонъ своимъ знанiемъ предмета, своею логикою, своею самостоятельностiю, и даже, пожалуй, своими фолiантами–книгами, появляющимися именно въ тѣ минуты, когда кажется такъ просто, легко и удобно рѣшать ученый споръ объ единовѣрiи такими аргументами, какъ обвиненiя г. Филиппова въ дилетантствѣ, а мало этого — такъ и въ томъ, что онъ, дескать подкупленъ старообрядцами, волнуетъ умы въ Россiи, и вообще неблагонадеженъ.

М. С. Н.

Село О. Нижег. губ. — 13 апрѣля.

Отъ редакцiи. Редакцiя «Гражданина” считаетъ для себя за удовольствiе довести до свѣдѣнiя своего почтеннаго корреспондента, что усилiя членовъ «Общества любителей духовнаго просвѣщенiя”, направленныя къ разъясненiю возникшаго между Обществомъ и г. Филипповымъ недоразумѣнiя и къ возвращенiю его въ свою среду, окончились полнымъ успѣхомъ: въ настоящее время, это возвращенiе перешло уже въ совершившiйся фактъ. Теперь, когда возможность утраты г. Филиппова для Общества уже миновалась, мы считаемъ не лишнимъ замѣтить, что возбужденное его выходомъ волненiе должно имѣть для Общества и благопрiятныя послѣдствiя: можно надѣяться, что этотъ опытъ воздержитъ на будущее время отъ всякихъ попытокъ къ инсинуацiямъ; а еслибы кто, за недостаткомъ ученыхъ аргументовъ и рѣшился, по бывшимъ примѣрамъ, прибѣгнуть къ ихъ помощи вновь, — то это никого уже не смутитъ, и всякiй будетъ знать, что Общество, презирая всякаго рода инсинуацiи, нравственную отвѣтственность за ихъ произнесенiе возлагаетъ исключительно на тѣхъ, кто не стыдится прибѣгать къ сему недостойному средству. Такимъ образомъ свобода сужденiй въ средѣ Общества получаетъ въ этомъ прецедентѣ новое и весьма крѣпкое огражденiе. Отъ души желаемъ этому Обществу процвѣтанiя, широкаго развитiя его дѣятельности и долгихъ дней.

Ред.

_______

ИЗЪ ЛУЖСКАГО УѢЗДА.

(Замѣчательный приговоръ кабакамъ).

Въ первыхъ числах марта истекло второе трехлѣтiе со времени избранiя на должность старшины сосѣдненской волости, крестьянина Моисея Тимофеева. Въ это время, въ сосѣдненскомъ волостномъ правленiи было получено предложенiе, чтобы обыватели означенной волости позаботились о выборѣ новаго старшины или, если они пожелаютъ, оставили стараго. Назначенъ былъ день выбора старшины. Наканунѣ этого дня, старшина Тимофеевъ отправился къ нѣкоторымъ изъ влiятельнѣйшихъ обывателей сосѣдненской волости и просилъ ихъ, чтобы они посодѣйствовали выбрать его на третье трехлѣтiе на должность старшины; за содѣйствiе была обѣщана награда. Насталъ день выбора. Толпы народа, едва разсвѣло, наполнили волостное правленiе.

Когда все стихло, явился М. Тимофеевъ и сталъ говорить къ народу слѣдующую рѣчь: «Православный мiръ! Вотъ я уже прослужилъ два выбора; я служилъ вамъ безпорочно 6 лѣтъ. Благодарю васъ за то, что меня берегли, слушали и всѣ приказанiя мои исполняли; но за то и я для васъ не былъ худъ: на ваши деньги доставлялъ вамъ изъ Питера хлѣбъ; отдавалъ вамъ хлѣбъ въ долгъ, а если за деньги, то по сходной цѣнѣ; нѣкоторые изъ васъ, взявшiе у меня хлѣбъ въ долгъ, не расплатились со мною, я готовъ подождать или вовсе простить. Построилъ вамъ отличную церковь, какую едва–ли бы кто другой могъ построить*). Построилъ около церкви и каменную ограду, хотя еще она и не окончена, но буду служить — окончу. Знаю, что обѣщалъ купить на собранные деньги колоколъ въ 40 пудовъ, но не успелъ, буду служить — куплю. Теперь прошу васъ, мiряне, прибавьте мнѣ жалованья, хотя на подсѣделокъ, а если можно, то и на возжи, и на всю сбрую; вѣдь знаете, у меня тоже есть хозяйство; не откажите въ прибавкѣ — я за васъ вѣчно буду Бога молить”. Едва окончилъ свою рѣчь М. Тимофеевъ, какъ народъ въ одинъ голосъ сталъ кричать: «Вонъ старшину Мосея! Вонъ Мосея! Вонъ его! Онъ завелъ около волостнаго правленiя кабакъ**)!... Собралъ съ насъ деньги на колоколъ въ 40 пудовъ, а теперь ни колокола, ни денегъ съ него не получить! Своею должностiю вовсе не занимался, а занимался продажею дровъ, ржи, муки... Смѣнить старшину! Другаго хотимъ! Ему давать 800 р. жалованья! за что!?...” Старшина, прервавъ молчанiе, заявилъ, что онъ получаетъ не 800 р., а нѣсколько меньше; въ доказательство этого онъ приказалъ писарю прочесть какую–то бумагу, въ которой было написано, сколько старшина получаетъ жалованья. Писарь прочелъ: «Старшинѣ жалованья 200, на отопленiе 100, на прислугу 100, на разъѣзды 100, сыну Виктору за содержанiе въ духовномъ училищѣ 100”. Когда писарь кончилъ читать, стоявшiе позади М. Тимофеева мужики, закричали: «А коровѣ старшины сколько? А женѣ сколько?” М. Тимофеевъ, растерявшись, отвѣчалъ: «Ничего, братцы, коровѣ, и жене ничего”. Затѣмъ народъ продолжалъ еще болѣе кричать: «Вонъ, долой со старшинъ Мосея Тимофеева!” Послѣ этого толпа стихла. Приступили къ выбору новаго старшины. Снова пошумѣли, покричали и, наконецъ, выбрали старшиною крестьянина Софронiя Аввакумова. М. Тимофеевъ, видя, что его дѣло проиграно, обратился къ народу съ слѣдующими словами: «Мiряне! такъ какъ у меня есть 7 ведеръ водки, то я хочу васъ попотчивать, а вы мнѣ дайте за это аттестатъ въ моей безпорочной службѣ”. Народъ отказалъ и въ этомъ, добавивъ: «Купи на наши деньги колоколъ, дострой ограду, поставь въ церкви печи и пр...” М. Тимофеевъ, какъ видно весьма разсерженный, сказалъ: «Ладно–же! Не будет по вашему, а будет по моему: чрезъ 3–4 недѣли я опять буду вашим старшиною”. Сбудеться–ли это предсказание М. Тимофеева — пока еще неизвѣстно...

В Ушаковъ.

_______

НѢСКОЛЬКО СЛОВЪ О КОНКУРСНЫХЪ ПРОЕКТАХЪ ПАМЯТНИКА ПУШКИНУ.

18 апрѣля, вслѣдствiе распоряженiя Комитета по сооруженiю памятника нашему поэту, закрыта для публики выставка представленныхъ нашими ваятелями проектныхъ моделей, — и, какъ мы слышали, на–дняхъ должно послѣдовать (авось на этотъ разъ уже окончательное) рѣшенiе этого, такъ долго тянувшагося дѣла.

Вопросъ о сооруженiи памятника Пушкину, поднятый въ исходѣ пятидесятыхъ годовъ, и тогда же получившiй надлежащее утвержденiе, слѣдуетъ отнести къ самымъ неудачнымъ общественнымъ предпрiятiямъ послѣднихъ двухъ десятилѣтiй. Подписка на сооруженiе монумента, тянувшаяся почти двадцать лѣтъ, шла чрезвычайно медленно, и въ концѣ–концовъ достигла ничтожной (принимая во вниманиiе протекшiе годы и значенiе сбора) суммы въ семдесятъ–пять тысячъ рублей, то есть не дошла даже до той цифры, которую, по литературнымъ преданiямъ, знаменитый бардъ получилъ въ гонорарiй за одну изъ своихъ пьесъ...

Конкурсъ нынѣшняго года былъ счетомъ уже третiй съ основанiя Комитета. Первый разъ (въ 1863 г.), хотя Комитетъ и удостоилъ г. Шредера назначенной премiи, но остановить свой окончательный выборъ на его проектѣ не могъ, за недостаткомъ суммъ, такъ какъ смѣта на проектированный г. Шредеромъ памятникъ достигала 300,000 рублей.

Затѣмъ прошло уже цѣлое десятилѣтiе, а вопросъ не подвинулся ни на шагъ.

Въ 1873 году, по приглашенiю Комитета, снова состоялся конкурсъ, и на этотъ разъ побѣдителемъ вышелъ г. Опекушинъ, но его проектъ былъ почему–то признанъ неудовлетворяющимъ предписаннымъ Комитетомъ условiямъ, вслѣдствiе чего и явился настоящiй конкурсъ.

Намъ удалось нѣсколько разъ побывать на выставкѣ моделей, тщательно и по долгу всматриваться въ композицiи нашихъ художниковъ, и мы должны сознаться, положа руку на сердце, что общее впечатлѣнiе, вынесенное нами, было крайне тяжелое... Нужно удивляться, до какой степени безцвѣтно, безхарактерно, бездарно воспользовались русскiе ваятели такою богатою задачею какъ составленiе памятника лучшему, любимому, и чуть ли не самому плодовитому и разнообразному поэту, каковъ былъ Пушкинъ!

Тяжелое впечатлѣнiе, выносимое съ выставки, было бы еще тяжелѣе, если бы между цѣлыми рядами сухихъ реляцiй, безъ малѣйшаго намека на какую нибудь идею, не встрѣчались и счастливыя (хотя къ сожалѣнiю весьма малочисленныя) исключенiя, о которыхъ только и придется намъ сказать нѣсколько словъ.

Этими исключенiями мы можемъ назвать №№ 2, 18 и 19*), отмѣченные однимъ и тѣмъ же девизомъ — «скульпторъ”.

Начнемъ съ № 2–го. На вершинѣ высокой, грацiозно–высѣченной, неправильной формы скалы, имѣющей подобiе нависшаго утеса, стоитъ спокойная, симпатическая, полная достоинства фигура поэта, съ нѣсколько выставленною впередъ ногою. Ниже статуи Пушкина, какъ бы въ ущельи, образуемомъ крутымъ обрывомъ скалы, помѣщены — сидящая фигура инока Пимена («Борисъ Годуновъ”) и рядомъ съ нею, грацiозная фигура генiя искусства, указывающаго рукою на высѣченное въ скалѣ имя поэта. По бокамъ скалы помѣщены группы изъ «Руслана и Людмилы”, «Русалки”, «Полтавы” (Мазепа и Марiя Кочубей), а въ самой скалѣ вставлены съ обѣихъ боковыхъ сторонъ два барельефа изъ «Евгенiя Онѣгина” и «Мѣднаго всадника”.

По грацiозности общаго силуэта, по мастерской лѣпкѣ и постановкѣ, какъ главной фигуры, такъ и боковыхъ группъ, — а также по прекраснымъ пропорцiямъ пьедестала, этотъ проектъ слѣдуетъ безспорно признать лучшимъ памятникомъ Пушкину изъ всѣхъ являвшихся на конкурсы, какъ въ этотъ, такъ и въ прошлые разы, и не нужно быть пророкомъ, чтобы съ увѣренностiю указать на него, какъ на заслуживающiй первую премiю.

Когда мы любовались этимъ прекраснымъ проектомъ, насъ сильно смущало только то обстоятельство, что на выполненiе его, пожалуй, едва ли хватитъ тѣхъ 75,000, которыя Комитетъ имѣетъ въ своемъ распоряженiи, такъ что легко можетъ быть, что и на этотъ разъ ограничатся присужденiемъ премiи, и дѣло снова пойдетъ въ дальнiй ящикъ.

Послѣ № 2–го слѣдуетъ указать № 19–й, работы того же художника, и какъ бы вариантъ на только–что разобранный нами проектъ, съ меньшимъ числомъ фигуръ, а потому, при сохраненiи всѣхъ достоинствъ 2–го №, если и не является такимъ же роскошнымъ, но за то сооруженiе его должно обойтись гораздо дешевле.

То обстоятельство, что художника заботила, такъ сказать, мучила идея о недостаточности имѣющейся на лицо суммы, — какъ нельзя болѣе выразилось въ его третьемъ проектѣ подъ № 18–мъ.

Въ этой модели мы видимъ, безъ всякихъ затѣй, на роскошномъ, чисто архитектурномъ пьедесталѣ, (французскаго стиля временъ послѣднихъ Людовиковъ), прекрасную — и долженствующую въ натурѣ быть колосальной — фигуру поэта. Съ лицевой и двухъ боковыхъ сторонъ пьедестала расположены три барельефа помянутыхъ выше сюжетовъ изъ творенiй Пушкина.

Нечего и говорить, что этотъ послѣднiй проектъ, какъ заключенный въ узкiя рамки необходимости, не можетъ идти въ сравненiе съ первыми двумя композицiями г. »Скульптора”.

Тѣмъ не менѣе, если Комитетъ будетъ поставленъ въ необходимость отказаться отъ мысли воспроизвесть 2–й или 19–й №, — за неимѣнiемъ средствъ, то, по нашему крайнему убѣжденiю, ему рѣшительно не на чемъ будетъ остановиться, кромѣ этой, хотя и весьма скромной композицiи, но во всякомъ случаѣ стоящей неизмѣримо выше работъ другихъ соискателей конкурсной премiи.

Изъ остальныхъ видѣнныхъ нами проектовъ, всѣ (безусловно всѣ) далеко ниже посредственности, а нѣкоторые поражаютъ даже такимъ абсолютнымъ отсутствiемъ не только того, что извѣстно подъ именемъ искры вдохновенiя, или хотя бы малѣйшаго художественнаго такта, но даже изобличаютъ въ авторахъ ихъ полное незнакомство какъ съ дѣятельностiю Пушкина, такъ и вообще съ исторiею русской литературы.

Таковы №№ 5–й (девизъ «Лотаръ”) 6–й (девизъ «Москва”) 7–й (девизъ «Здравствуйте”!) и, къ сожалѣнiю, много другихъ.

Насъ, можетъ быть, упрекнутъ въ рѣзкости произнесеннаго нами приговора, вслѣдствiе котораго настоящая замѣтка получаетъ характеръ какъ бы рекламы за проекты г–на «Скульптора”; но мы смѣло сошлемся на всѣхъ посѣтившихъ выставку, а главное, на все художественное сословiе...

Впрочемъ остается ждать не долго, и рѣшенiе Комитета по сооруженiю памятника Пушкину покажетъ, на сколько мы были правы въ нашемъ приговорѣ. Результатъ этого рѣшенiя своевременно будетъ сообщенъ читателямъ «Гражданина”.

И. Б.

_______

ЧТЕНIЕ Т. И. ФИЛИППОВА ВЪ ЗАСѢДАНIИ ПЕТЕРБУРГСКАГО ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ ДУХОВНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ 13 МАРТА.

(Окончанiе).

Указанiя о. Iосифа на сравнительную недостаточность единовѣрческаго чина точно также опорою его выводу служить не могутъ: ибо и западный чинъ и обрядъ, во имя исторической и географической «почвы” получающiй отъ о. Iосифа право на отдѣльное бытiе, очень далеко, гораздо дальше нашего единовѣрческаго, отстоитъ отъ художественной красоты чина православнаго Востока.

Наконецъ и въ нашемъ собственномъ чинѣ найдутся особенности, которыя, при сравненiи съ содержимымъ на Востокѣ чиномъ, окажутся далекими отъ совершенства, точно также, какъ и на Востокѣ можно найти нѣчто, требующее исправленiя сравнительно съ нашимъ чиномъ. Такъ, на примѣръ, на Востокѣ вездѣ (кромѣ нѣкоторыхъ изъ iоническихъ острововъ) приходящихъ отъ латинъ, на основанiи опредѣленiя 1756 г., перекрещиваютъ, между тѣмъ какъ мы, наученные отцами собора 1667 г., принимаемъ ихъ согласно указанiямъ древнихъ правилъ и епистолiи блаженнаго Марка Ефесскаго, вторымъ чиномъ.

Въ свою очередь, у насъ въ литургiи св. Василiя Великаго, въ извѣстномъ мѣстѣ, гдѣ призывается пришествiе св. Духа для освященiя даровъ и преложенiя ихъ въ пречистое тѣло и пречистую кровь Господа Iисуса, читаются, какъ и въ литургiи Златоуста, слова: «преложивъ Духомъ Твоимъ Святымъ”, между тѣмъ какъ въ служебникахъ, употребляемыхъ на Востокѣ, этихъ словъ не только нѣтъ (какъ нѣтъ ихъ и въ служебникахъ единовѣрческихъ), но они считаются произвольною вставкою.

Въ греческомъ «Великомъ молитвословѣ” (издан. 1851 г.), противъ соотвѣтственнаго мѣста литургiи Василiя Великаго сдѣлана такая замѣтка: «Слова — преложивъ Духомъ Твоимъ Святымъ” — перенесенныя изъ литургiи св. Iоанна Злотоуста, если ихъ разсматривать въ связи (kata; suvntaxin), не имѣютъ здѣсь (въ литургiи В. Василiя) никакого мѣста, но суть дерзкая приставка невѣжественнѣйшей руки (prosqhдkh tolmhra; ceiro;" ajmaqestaдth"), какъ замѣтилъ и Никодимъ въ своемъ Пидалiонѣ (противъ 19 канона лаодикiйскаго собора)”.

Неужели такого рода примѣровъ недостаточно для того, чтобы на обрядовыя особенности усвоить воззрѣнiе, болѣе возвышенное и достойное православiя, и чтобы разъ навсегда прекратить всякiй разговоръ о разности чина единовѣрческаго и нашего и вступить всѣмъ намъ на тотъ путь, который такъ ярко освѣщенъ для насъ указанiями исторiи? И можно–ли безъ чувства скорби и стыда подумать о состоянiи нашего церковнаго сознанiя, при которомъ оказываются еще возможными продолжительныя бесѣды, въ столь избранномъ обществѣ, о сравнительномъ достоинствѣ треперстiя и двуперстiя, хожденiя посолонь и противъ солнца? Вы спросите, зачѣмъ–же я вдался въ эту бесѣду? Но я не могъ отказаться отъ вызова, когда онъ былъ мнѣ сдѣланъ; я принужденъ былъ войти въ это состязанiе, чтобы не явиться безотвѣтнымъ на предложенные мнѣ запросы. Какъ ни слабы въ дѣйствительности соображенiя о. Iосифа, но онъ умѣлъ придать имъ нѣкоторое подобiе доводовъ, которые тѣмъ болѣе требовали опроверженiя, что общiй ихъ смыслъ клонился къ тому, чтобы въ вопросахъ вѣры обряду приписать значенiе преувеличенное и ему, по ученiю церкви, не принадлежащее.

Мои ученые противники, готовы, какъ замѣчаютъ о нихъ «Московскiя Вѣдомости”, признать, что обрядъ не равенъ по важности съ догматомъ, и что согласiе въ исповѣданiи истинъ вѣры есть главная основа церковнаго единства, но въ тоже время они слишкомъ настаиваютъ на важности обряда, слишкомъ стараются заговорить своихъ слушателей тѣмъ, что обрядъ не безразличное дѣло (съ чѣмъ впрочемъ никто и не споритъ), не вполнѣ свободное. Эти оговорки показываютъ, что имъ хочется перенести центръ тяжести церковнаго единства съ догмата и поставить его между догматомъ и обрядомъ. Если–бъ ихъ не останавливало опасенiе бездоказательности, то они прямо сказали бы: единовѣрцы не будутъ истинно православными, пока не станутъ креститься тремя перстами и не станутъ пѣть трегубую аллилуiю; для того, чтобы быть православными, имъ недостаточно исповѣдовать, согласно со вселенскою церковiю, Единосущную Троицу, единую святую соборную церковь и одни и тѣже таинства. Но, не имѣя смѣлости на такую послѣдовательность въ развитiи своего принципа, защитники того воззрѣнiя, что единовѣрие неравноправно съ православiемъ, въ силу различiя въ обрядѣ и меньшаго его совершенства, затемняютъ и запутываютъ постановку совершенно яснаго вопроса: можно–ли быть единовѣрцамъ полноправными членами церкви при различiи въ обрядахъ, вплетенiемъ разсужденiй о томъ, что многiе единовѣрцы дурно смотрятъ на обряды православныхъ и видятъ въ троеперстiи нечестiе и т. д.”

Дѣйствительно, эти со стороны внесенныя разсужденiя не имѣютъ другой цѣли, кромѣ того, чтобы возбужденiемъ новаго чисто–практическаго вопроса о возможности немедленнаго уравненiя церковныхъ правъ единовѣрческаго и православнаго общества и о свободѣ перехода изъ православныхъ приходовъ въ единовѣрческiе (вопроса, котораго, какъ вы изволите знать, я не касался) запутать поставленный мною и до нынѣ стоящiй передъ нами вопросъ собственно о правѣ единовѣрцевъ на совершенное равенство съ нами въ церковномъ отношенiи. По поводу этой стороны дѣла нахожу достаточнымъ повторить сказанное мною въ чтенiи 28 марта 1873 года:

«Какъ устроить, чтобы столь позднее предоставленiе имъ этого права не имѣло вмѣстѣ съ добрыми и дурныхъ послѣдствiй, иными словами — какъ намъ исправить то, чтó по нашей же винѣ испорчено — это уже должно быть предметомъ нашей собственной заботы; но честные и искреннiе единовѣрцы, которыхъ мы только и должны имѣть въ виду, какъ своихъ братьевъ по вѣрѣ, не должны отъ этого терпѣть и нести на себѣ бремени нашихъ ошибокъ. И та общая великая мѣра, которую я предлагаю для исправленiя дѣла въ его корнѣ, будетъ, безъ всякаго сомнѣнiя, вполнѣ достаточна для устраненiя всѣхъ ошибокъ, какъ древнихъ, такъ и новыхъ: собору не трудно будетъ прiискать средства къ очищенiю единовѣрческаго общества отъ членовъ, не достойныхъ общенiя съ православною церковiю, и привести дѣло въ такое положенiе, при которомъ свободный переходъ изъ православнаго прихода въ единовѣрческiй не будетъ имѣть иныхъ послѣдствiй, кромѣ общаго блага церкви. Для достиженiя этой цѣли достаточно будетъ не удерживать въ общенiи съ церковiю тѣхъ изъ единовѣрцевъ, которые привлечены въ нее насильно и остаются въ ней изъ страха отвѣтственности. При этомъ могутъ потерпѣть ущербъ только оффицiальные отчеты, но отнюдь не церковь, чуждающаяся, по самому духу своему, принудительнаго съ нею единенiя”.

Но позвольте, останавливаетъ насъ о. Iосифъ, о чемъ вы говорите? «Въ чемъ же усматривается неравенство единовѣрцевъ съ послѣдователями общеправославнаго обряда? Въ томъ, что имъ безусловно предоставлено пользоваться и своимъ обрядомъ, и общеправославнымъ, а намъ дозволено пользоваться единовѣрческимъ обрядомъ только въ случаѣ крайней нужды, на примѣръ: причащаться въ единовѣрческой церкви при неимѣнiи своего священника, въ смертномъ случаѣ. Нельзя не подивиться, какъ защитникъ нуждъ единовѣрiя не замѣтилъ, что такимъ положенiемъ ограничиваются не права единовѣрцевъ, а наши собственныя; что единовѣрцамъ дано болѣе свободы, чѣмъ намъ. За кого же онъ ратуетъ?”

Оборотъ мысли нѣсколько неожиданный! Въ самомъ дѣлѣ, о чемъ же еще заботиться, если оказывается, что правилами 27 октября 1800 г. ограничена и стѣснена свобода не единовѣрцевъ, а наша собственная? Странно только, что, при такомъ воззрѣнiи на дѣло, о. Iосифъ такъ упорно отвергаетъ мою мысль объ уравненiи церковныхъ правъ единовѣрческаго и православнаго общества: вѣдь, по его взгляду, это уравненiе могло бы обратиться только въ нашу пользу. Спрашивается: за кого–же онъ ратуетъ?

О. Iосифъ упустилъ изъ виду, что ограниченiе свободы еще не означаетъ меньшей мѣры достоинства и чести. Дѣти Царя не могутъ посѣщать многихъ такихъ мѣстъ, куда своихъ дѣтей мы пускаемъ безъ всякаго затрудненiя; священнику также недоступны разнаго рода собранiя, куда мы, миряне, входимъ свободно. Совершенно такой–же смыслъ имѣетъ и ограниченiе свободы православныхъ и лишняя, противъ нашей, свобода единовѣрцевъ; намъ, какъ болѣе православнымъ, неприлично принимать таинства въ церковныхъ собранiяхъ общества, менѣе насъ православнаго и составляющаго только ступень къ православiю. Вотъ въ чемъ сущность дѣла, слѣдовательно ратовать есть за что.

Чтобы показать, какъ далеко заводитъ насъ установленное правилами 1800 г. разграниченiе общества единовѣрческаго отъ православнаго, возьмемъ такой случай: узнаю я, что мой епископъ служитъ завтра литургiю въ единовѣрческомъ храмѣ; а я сегодня на исповѣди получилъ разрѣшенiе грѣховъ и дозволенiе на утро приступить къ животворящимъ тайнамъ. Желая принять ихъ отъ руки моего священноначальника, я иду съ этою цѣлiю туда, гдѣ онъ завтра служитъ. По совершенiи таинства и по вкушенiи отъ спасительной чаши, онъ вручаетъ ее своему архидiакону для предложенiя предстоящимъ, къ коимъ и обращаются слова приглашенiя: «со страхомъ Божiимъ и вѣрою приступите!” Я приступаю, но мнѣ св. причащенiя не дадутъ, и не дадутъ не потому, чтобы сочли меня недостойнымъ, нѣтъ! поди я сейчасъ–же изъ единовѣрческой церкви въ православную, къ чашѣ, тамъ вынесенной къ народу, меня допустятъ. Такимъ образомъ, между тою и другою чашею полагается раздѣленiе и различенiе, которое обращается, очевидно, не въ пользу единовѣрческой чаши и которое противорѣчитъ словамъ апостола: «вси бо отъ единаго хлѣба причащаемся” (I Кор. X, 17).

Вотъ этого–то различенiя чашъ и раздѣленiя своихъ членовъ на болѣе православныхъ и менѣе православныхъ никогда не знала и не допускала церковь, когда она принимала кого–либо въ свое общенiе, — не допускала и тогда, когда прiемлемымъ дѣлалось какое–либо снисхожденiе. Это именно различiе и имѣлъ я въ виду, когда говорилъ и говорю, что правилами 27 октября 1800 г. единовѣрцы поставлены въ такое положенiе, которому въ православной церкви нѣтъ никакого подобiя.

О. Iосифъ не отрицаетъ этого, но оборачиваетъ мою мысль и придаетъ ей смыслъ совершенно противуположенный.

«Мы согласны, говоритъ онъ, обращаясь къ «Гражданину”, что положенiе ихъ (единовѣрцевъ) безпримѣрно; но безпримѣрность эта состоитъ въ безпримѣрномъ снисхожденiи церкви къ немощной совѣсти, — снисхожденiи, допустившемъ разности обряда въ одной и той–же мѣстной церкви: тогда какъ общая практика церкви неохотно допускала обрядовыя разности и между независимыми мѣстными церквами”.

Но, во 1–хъ, этого рода снисхожденiе, которому о. Iосифъ не можетъ прiискать примѣра во всей исторiи церкви, онъ могъ бы, нѣсколько осмотрѣвшись, найти въ нашей же собственной современной церковной практикѣ, по которой, какъ выше уже указано, въ значительной части русскихъ епархiй таинство крещенiя совершается не погруженiемъ, а обливанiемъ, при чемъ однако ни одна изъ этихъ епархiй не поставлена изъ–за этого въ такое положенiе, въ какомъ находятся единовѣрцы. А между тѣмъ эта неправильность чина имѣетъ такую важность, что не можетъ итти ни въ какое сравненiе съ тѣми неисправностями, которыя можно примѣтить въ обрядахъ и книгахъ единовѣрцевъ.

Превосходное разъясненiе достоинства и исключительной правильности погружательнаго обряда крещенiя находится въ книгѣ инока Никодима, знаменитаго родоначальника единовѣрiя, который, будучи еще въ расколѣ, составилъ возраженiя*) противъ изданнаго въ 1724 г. разсужденiя Ѳеофана Прокоповича, утверждавшаго: что «таинство крещенiя яко погруженiемъ, тако и возлiянiемъ дѣйствуемое, равночестное и равносильное есть”; «что не весьма нужно есть погруженiемъ таинство сiе совершать, на равнѣ, какъ погруженiемъ, такъ и возлiянiемъ совершается”, и что «баня и купель омовенiе духовное есть, подъ видомъ тѣлеснаго омовенiя совершаемое, того ради довольно, да нѣкiй только видъ омовенiя будетъ”.

Противъ этого невѣжественнаго изъясненiя, не только противнаго древнему преданiю церкви и вселенскимъ постановленiямъ, но и извращающаго явственное и для всѣхъ внятное значенiе символа погруженiя, инокъ Никодимъ привелъ цѣлый рядъ непререкаемыхъ свидѣтельствъ, изъ коихъ для краткости я приведу лишь одно, самое выразительное.

«Божественныя, говоритъ Златоустъ, совершаются въ ней (въ тайнѣ крещенiя) образы: гробъ и умерщвленiе, воскресенiе и животъ, и сiя вкупѣ бываютъ вся. Яко–же бо въ нѣкоемъ гробѣ, въ водѣ погружаемымъ нашимъ главамъ, ветхiй человѣкъ погребается долу и истопляется въ конецъ весь: таже, возницающимъ намъ, новый восходитъ паки... Трижды же бываетъ сiе, да навыкнеши, яко сила Отца и Сына и св. Духа вся сiя совершаетъ. И яко не гаданiе реченное, услыши Павла, глаголющи: спогребохомся ему крещенiемъ въ смерть.”

Во 2–хъ, если бы и было такъ, какъ утверждаетъ о. Iосифъ, т. е., если бы нашимъ единовѣрцамъ было оказано такое снисхожденiе, какого церковь никому никогда до учрежденiя единовѣрiя не оказывала, то изъ этого было бы слишкомъ неосторожно дѣлать такой выводъ, что въ этомъ случаѣ проявилась только высшая мѣра любви, какой до той поры церковь православная никогда еще не возвышалась: весьма трудно допустить, чтобы, въ теченiе 18–ти вѣковъ своего существованiя, церковь не успѣла еще раскрыть всей мѣры и всей полноты своей любви и ждала этого случая до 27 октября 1800 года.

Къ такому неправдоподобному заключенiю о. Iосифа привело недостаточно ясное представленiе объ истинныхъ свойствахъ христiанской любви, которая никогда не посягаетъ на твердость священныхъ постановленiй и законовъ церкви, но всегда направляется къ ихъ огражденiю и соблюденiю; «любы есть исполненiе закона”. Для ближайшаго разъясненiя дѣла, позволю себѣ привести примѣръ, который имѣетъ къ настоящему случаю ближайшее отношенiе: въ 1864 г., когда былъ возбужденъ вопросъ о дарованiи единовѣрцамъ особыхъ епископовъ, нѣкоторые, весьма впрочемъ немногiе, изъ православныхъ архiереевъ, думая слѣдовать тому–же началу любви, какое проявилось, по мнѣнiю о. Iосифа, въ самомъ учрежденiи единовѣрiя, подали свое мнѣнiе за осуществленiе этого намѣренiя, въ явное нарушенiе свяшенныхъ правилъ, повелѣвающихъ: «да не будетъ двухъ епископовъ во градѣ”. Когда эти предположенiя доведены были до свѣденiя почившаго митрополита московскаго Филарета, то онъ подписалъ имъ смертный приговоръ простою лаконическою ссылкою на слова апостола: «любы не безчинствуетъ”.

Перехожу за симъ къ моимъ послѣднимъ двумъ положенiямъ, которыя изложены въ слѣдующихъ выраженiяхъ:

Для устраненiя этихъ противорѣчiй, которыя связываютъ не только единовѣрцевъ, но и насъ самихъ, необходимъ пересмотръ соборнаго опредѣленiя 1667 года, въ которомъ не было предвидѣно случаевъ искренняго обращенiя къ церкви, на условiи сохраненiя прежняго обряда.

Наиболѣе удовлетворительнымъ способомъ для пересмотра этого опредѣленiя было бы созванiе новаго собора, который необходимъ православной церкви и по другимъ не менѣе важнымъ причинамъ.

Мысль о необходимости обще–церковнаго пересмотра опредѣленiя собора 1667 г. и послѣдующихъ по тому же дѣлу постановленiй принадлежитъ не мнѣ. О сношенiи съ патрiархами ходатайствовалъ еще въ прошломъ вѣкѣ инокъ Никодимъ, — со смертiю котораго эта мысль его была предана забвенiю. Московскiе старообрядцы, коихъ просьба (1799 г.), положена въ основу правилъ 27 октября 1800 года, о подобномъ сношенiи не просили и удовлетворились разрѣшенiемъ клятвъ властiю св. синода.

Но впослѣдствiи въ правѣ св. синода разрѣшить собственною своею властiю то, что связано было соборомъ, «иже четвертостiю вселенскихъ патрiарховъ исполненiе имѣлъ”, возникло сомнѣнiе, въ успокоенiе коего потребовалось ближайшее разъясненiе дѣла. Этою потребностiю и вызвано было извѣстное «Изъясненiе” митрополита Филарета, который, конечно, не преминулъ бы сказать единовѣрцамъ, что св. синоду дѣйствительно принадлежитъ власть отмѣны соборнаго постановленiя 13 мая 1667 г., если бы такую власть за нимъ онъ признавалъ, тѣмъ болѣе, что это былъ бы самый прямой способъ разрѣшенiя возникшихъ сомнѣнiй. Но такъ какъ онъ слишкомъ ясно разумѣлъ взаимныя соотношенiя iерархическихъ властей, то такой явной несообразности, которая безъ труда могла бы быть обличена любымъ начетчикомъ второй руки, онъ себѣ позволить не могъ. Въ успокоенiе же совѣсти своей единовѣрческой паствы, онъ предложилъ, какъ вамъ извѣстно, мысль, что на такого рода людей, каковыми являются по отношенiю къ церкви единовѣрцы, клятвы собора вовсе и не простираются, и что св. синодъ принимаетъ таковыхъ въ общенiе съ собою не только безъ отмѣны, но даже по силѣ сего самаго опредѣленiя. Несогласiе этого «изъясненiя” съ точнымъ смысломъ соборнаго опредѣленiя имѣло послѣдствiемъ новыя обращенiя и просьбы единовѣрцевъ по вопросу о клятвахъ, такъ что въ 1864 г. митрополитъ Филаретъ, хотя и не раздѣлялъ ихъ мысли о необходимости разрѣшенiя клятвъ высшею церковною властiю, но, какъ попечительный и мудрый пастырь, рѣшился наконецъ преподать своей паствѣ такое средство, какое способно было достигнуть цѣли, и представилъ въ св. синодъ свое ходатайство о сношенiи съ восточными патрiархами, замѣчая при этомъ, что «какъ ихъ (единовѣрцевъ) не надежно вразумить логически, то нельзя–ли успокоить канонически”.

Къ этой мысли оказано было сочувствiе или по крайней мѣрѣ надлежащее вниманiе и другими iерархами русской церкви, въ томъ числѣ и преосвященнымъ Макарiемъ литовскимъ, который въ томъ же 1864 г. далъ по этому вопросу слѣдующiй отзывъ:

«Если, писалъ онъ, по словамъ раскольниковъ, св. синодъ русскiй не можетъ разрѣшить ихъ отъ анаѳемы, положенной на нихъ большимъ соборомъ московскимъ: то надобно созвать новый соборъ, еще большiй помянутаго московскаго, — соборъ изъ предстоятелей не только церкви русской, но и всей восточной, который бы обстоятельно разсмотрѣлъ дѣло о старообрядцахъ, желающихъ возсоединиться съ православною церковiю, и своею несомнѣнною властiю снялъ бы съ нихъ всѣ клятвы, соборнѣ изреченныя на нихъ въ 1667 г. Такой соборъ великiй, можно надѣяться, вполнѣ успокоилъ бы нашихъ старообрядцевъ и, кромѣ того, могъ бы имѣть влiянiе и на всѣхъ другихъ старообрядцевъ, обитающихъ внѣ предѣловъ Россiи, и наконецъ послужилъ бы надежнѣйшимъ средствомъ къ возсоединенiю старообрядцевъ не съ одною русскою, а со всею восточною церковiю и съ ея iерархами, которыхъ также они не признаютъ нынѣ, какъ и нашихъ русскихъ iерарховъ. Этотъ соборъ могъ бы быть созванъ и въ Россiи, на примѣръ, въ Одессѣ, и еще удобнѣе въ Константинополѣ, гдѣ постоянно находяться для присутствованiя въ патрiаршемъ синодѣ главнѣйшiе первосвятители восточной церкви и куда оставалось бы только отправиться нашимъ избраннымъ архипастырямъ, равно какъ представителямъ со стороны старообрядцевъ”.

О. Павелъ Прусскiй точно также согласенъ, что по вопросу о клятвахъ собора 1667 г. необходимо церковное рѣшенiе; только при этомъ онъ полагаетъ, что задача собора должна состоять не въ снятiи или упраздненiи сихъ клятвъ, а только въ соборномъ разъясненiи ихъ смысла. Не останавливаясь на томъ, что собору самому будетъ виднѣе, чтó нужно сдѣлать по вопросу о клятвахъ, — я указываю только на то, что и бывшiй знаменитый учитель раскола, а нынѣ столь же знаменитый апологетъ православiя, новое соборное сужденiе о клятвахъ признаетъ необходимымъ.

Св. синодъ, какъ вамъ извѣстно, принялъ желанiе единовѣрцевъ и ходатайство о нихъ митрополита Филарета съ сочувствiемъ и свое намѣренiе снестись по ихъ дѣлу съ восточными патрiархами отложилъ только вслѣдствiе представленныхъ против этой мысли возраженiй со стороны представителя министерства иностранныхъ дѣлъ.

И такъ повторяю, что мысль о необходимости пересмотра соборнаго опредѣленiя 1667 года, тѣмъ или другимъ способомъ, т. е. заочнымъ–ли сношенiемъ, или созванiемъ собора, — принадлежитъ не мнѣ, а мною только усвоена, во–первыхъ, отъ единовѣрцевъ, просившихъ этого пересмотра; во–вторыхъ, отъ двухъ знаменитыхъ iерарховъ, которые указывали — одинъ на его пользу, другой на его необходимость, наконецъ, отъ св. синода, который былъ остановленъ на полудорогѣ невѣрными свѣденiями о мнимыхъ опасностяхъ пути.

При всемъ томъ мои ученые противники сумѣли оборотить это дѣло такъ, какъ будто это моя личная прихоть или затѣя, и какъ будто даже вся моя рѣчь о нуждахъ единовѣрiя есть не что иное, какъ покрывало (весьма, по ихъ мнѣнiю, прозрачное), подъ коимъ я безъ успѣха прячу свою заднюю мысль.

Сами они про соборъ вообще ничего худаго не говорятъ, даже какъ будто и одобряютъ; но тѣмъ не менѣе, всѣ согласно сводятъ какъ–то къ такому заключенiю, что все таки лучше бы, еслибъ его не было, такъ что сквозь это вынужденное и притворное одобренiе идеи соборовъ ярко просвѣчиваетъ страхъ и смущенiе передъ тою мыслiю, что для осуществленiя этой идеи придетъ когда–либо роковая минута.

«Едва ли не болѣе года, замѣчаютъ по этому поводу «Современныя Извѣстiя”*), въ Петербургѣ, въ отдѣлѣ Общества любителей духовнаго просвѣщенiя продолжается оригинальный споръ, замѣчательный болѣе всего отвращенiемъ, которое обнаруживаютъ (не въ первый разъ и не при одномъ этомъ случаѣ) представители образованнаго духовенства къ мысли о созванiи собора”.

Противъ этой мысли возражали всѣ безъ исключенiя мои противники: гг. Чистовичъ, Нильскiй, Чельцовъ и о. Iосифъ.

Возраженiе г. Чистовича состояло, какъ вы изволите помнить, въ томъ, что св. синодъ имѣлъ право измѣнить опредѣленiе собора 1667 г. собственною властiю, въ качествѣ постояннаго помѣстнаго собора русской церкви.

Но такъ какъ св. синоду власти соборной церковь никогда не предоставляла, а облекла его только властiю патрiарха, въ замѣнъ коего онъ и былъ учрежденъ; то одного этого вполнѣ достаточно, чтобы оставить возраженiе г. Чистовича безъ дальнѣйшаго разсмотрѣнiя.

На возраженiя г. Нильскаго какъ–то жалко поднимать руку, и я оставляю ихъ умереть собственною смертiю.

Главное возраженiе г. Чельцова состоитъ въ слѣдующемъ:

«Если бы, говоритъ онъ, даже и справедливо было предположенiе (г. Филиппова), будто бы соборомъ 1667 г. было сдѣлано что–нибудь требующее отмѣны, то и въ такомъ случаѣ еще не слѣдовало бы отсюда, что для отмѣны этого необходимо требуется созвать новый соборъ. Много было соборныхъ постановленiй и правилъ, которыя, въ извѣстное время бывъ положены болѣе или менѣе односторонне, съ теченiемъ времени сами собою теряли силу, безъ формальной отмѣны ихъ какими–либо новыми соборными постановленiями: такъ какъ вообще постановленiя церковныхъ властей касательно вещей среднихъ, сдѣланныя въ данное время, имѣютъ для христiанъ послѣдующихъ временъ столько значенiя и силы, сколько признаетъ за ними существующая церковная власть того или другаго послѣдующаго времени, подтверждая ихъ значенiе и силу въ практическомъ примѣненiи ихъ своимъ авторитетомъ, или не подтверждая”*).

Отвѣтъ на это возраженiе, вполнѣ, по моему мнѣнiю, удовлетворительный, данъ «Гражданиномъ”, который, въ № 27 за прошлый годъ, выразился объ этой сторонѣ дѣла такимъ образомъ:

«Мы не сомнѣваемся что въ исторiи церкви бывали такiе случаи, когда неправильныя постановленiя церковной власти сами собою теряли въ сознанiи церкви свою силу, и въ такихъ именно случаяхъ, когда и паства остается спокойною и не смущается въ своей совѣсти, и церковная власть ни откуда не слышитъ ни запросовъ, ни возраженiй, само собою разумѣется, созванiе собора представило бы только исполненiе одной формальности и не отвѣчало бы ни потребностямъ пасомыхъ, ни нуждамъ iерархiи. Но вопросъ въ томъ, принадлежитъ ли къ этой категорiи тотъ случай, о которомъ нынѣ идетъ состязанiе? Постановленiе 13 мая 1667 г., о коемъ идетъ рѣчь, утратило ли свое значенiе и силу, послѣ 27 октября 1800 г., какъ для насъ, такъ и для единовѣрцевъ, или же оно донынѣ остается не отмѣненнымъ закономъ, дѣйствiе коего только смягчено правилами 27 октября 1800 г.? Не вяжетъ ли это обстоятельство, равно какъ и противорѣчiе правилъ митрополита Платона соборному опредѣленiю 13 мая 1667 г., не только единовѣрцевъ, но и насъ самихъ?”

Отвѣтомъ на эти вопросы могутъ служить приведенныя выше данныя: просьба Никодима о разрѣшенiи клятвъ 1656, 1667 и 1720 гг., сознанiе единовѣрческаго общества въ необходимости этого разрѣшенiя, признанiе этой необходимости представителями iерархiи и самимъ св. синодомъ. Вопросъ стало быть въ томъ, продолжаетъ «Гражданинъ”, чтобы опредѣленiе, говоря словами г. Чельцова, «постановленное болѣе или менѣе односторонне” и «съ теченiемъ времени своей силы не потерявшее”, отмѣнить тѣмъ способомъ, какой былъ бы достаточенъ для каноническаго успокоенiя единовѣрцевъ и наклонныхъ къ соединенiю съ церковiю старообрядцевъ”.

«А этотъ способъ только и можетъ состоять, — по убѣжденiю митрополита Филарета, архiепископа Макарiя, о. Павла Прусскаго и самаго синода, — въ сношенiи по сему дѣлу съ восточными единовѣрными церквами. Остается слѣдовательно опредѣлить, какой образъ сношенiя предпочтительнѣе: заочныя ли письменныя сношенiя, или же живое устное обсужденiе вопроса на соборѣ”.

«Выборъ между этими двумя способами вовсе не затруднителенъ: первый изъ нихъ годится и долженъ быть избранъ только въ томъ случаѣ, когда второй по чему–либо не возможенъ или чрезъ мѣру неудобенъ”.

О. Iосифъ выражается объ этой сторонѣ дѣла такъ: «Единовѣрцы живутъ въ нѣдрахъ церкви, православiя и святости которой они не отвѣргаютъ; церковь дозволяетъ имъ безпрепятственно совершать таинства и молитвословiя по ихъ обряду. Откуда же тревога совѣсти? Откуда подозрѣнiе на неправильное дѣйствiе церкви? Отъ того ли, что дозволенiе идетъ отъ одной русской церкви безъ предварительнаго соглашенiя съ восточными патрiархами? Но мы обратимъ къ тревожащимся то, что Тертiй Ивановичъ приводилъ въ доказательство узаконенiя единовѣрческихъ разностей обряда. Онъ основывалъ это узаконенiе, между прочимъ, на согласiи восточной греческой церкви, которая, зная эти разности обряда, молчала и не осуждала ихъ. Единовѣрiе существуетъ уже около ста лѣтъ; нельзя основательно утверждать, чтобъ наши единовѣрцы греки не знали объ этомъ, и однакожъ они не осудили образа дѣйствiй русской церкви относительно единовѣрцевъ. До–никоновское молчанiе грековъ было прервано не въ пользу содержанiя особенностей единовѣрческаго обряда. Настоящее молчанiе о единовѣрии прерывается въ пользу образа дѣйствiй русской церкви. Самъ защитникъ «нуждъ единовѣрiя” приводитъ взглядъ на это дѣло вселенскаго патрiарха; подобный же взглядъ былъ высказанъ и александрiйскимъ патрiархомъ, съ которымъ безъ сомнѣнiя единомысленъ весь Востокъ. Чего же желать болѣе? Чего тревожиться?”

Эти мысли о. Iосифа, переданныя въ сокращенiи «Церковно–Общественнымъ Вѣстникомъ”, вызвали опроверженiе со стороны редактора «Современныхъ Извѣстiй”, который нѣкогда съ честiю занималъ каѳедру «русскаго раскола” въ московской духовной академiи и которому я съ большимъ удовольствiемъ уступаю слово для отвѣта о. Iосифу.

«Какъ вамъ это покажется? говоритъ г. Гиляровъ. Дѣйствiя русской церкви и извѣстный взглядъ двухъ патрiарховъ могли бы успокоить встревоженную совѣсть! Но совѣсть встревожена именно тѣмъ, что видитъ только дѣйствiя русской церкви и не имѣетъ понятiя объ извѣстныхъ взглядахъ вселенскаго и александрiйскаго патрiарховъ, и потому проситъ собора. Могли бы и безъ этого успокоиться: нѣтъ же вамъ успокаивающаго средства! Сказано вамъ, что можете не смущаться, ну и не смущайтесь”.

«Мы положительно недоумѣваемъ. Не понимаемъ ни цѣли, ни основанiй такой аргументацiи, не возьмемъ въ толкъ самаго ея смысла; затрудняемся вообразить, какъ понимаютъ ея церковное достоинство сами ея глашатаи. Можно выставлять практическую неудобоисполнимость соборнаго созванiя, находить его, по политическимъ и этнографическимъ соображенiямъ, затруднительнымъ. Мы это поняли бы (хотя и не согласились бы), но «не нужно, достаточно и безъ этого”, — это приводитъ въ изумленiе”.

«На г. Филиппова, присовокупляетъ г. Гиляровъ, противная сторона взводитъ теперь обвиненiя между прочимъ полицейскаго свойства. Это по крайней мѣрѣ понятно: «вы подстрекаете раскольниковъ, вы содѣйствуете смущенiю единовѣрцевъ, вмѣсто того, чтобъ склонять ихъ къ тѣснѣйшему сближенiю” и пр. Но г. Филипповъ можетъ еще основательнѣе поворотить совершенно равносильное обвиненiе противной сторонѣ. «Но вы болѣе смущаете единовѣрцевъ и тѣмъ болѣе укрѣпляете расколъ, давая дѣлу такой видъ, какъ будто православiе дѣйствительно прогадало бы отъ собора и церковь оказалась бы виновною. Вы даете возможность кричать имъ о безсилiи церкви, о ея боязни всецерковнаго торжественнаго разъясненiя и утвержденiя истины; вы наконецъ даете поводъ думать, что отрицаете соборы сами въ себѣ, отрицаете ихъ важность и спасительность, признаете ихъ учрежденiемъ излишнимъ, почти вреднымъ”.

За симъ мнѣ остается сказать лишь нѣсколько словъ противъ присвоенiя мнѣ задней мысли. Беру васъ самихъ, милостивые государи, въ свидѣтели: далъ ли я вамъ хоть малѣйшiй поводъ видѣть во мнѣ человѣка, имѣющаго заднiя мысли? Не то ли именно и смущаетъ моихъ противниковъ, что въ изслѣдованiи и раскрытiи исторической истины я отвергаю всякую сдѣлку съ какими бы ни было посторонними наукѣ соображенiями и считаю постыднымъ удерживать движенiе логическаго вывода изъ–за боязни послѣдствiй? Не отвергъ ли я страхъ всякихъ подозрѣнiй и клеветъ ради того, чтобы полными устами (ore pleniore) изложить предъ вами то, что повѣдали мнѣ вѣрные и неподкупные свидѣтели, которые въ прошломъ засѣданiи были въ вашемъ присутствiи допрошены и обличили одного изъ моихъ противниковъ со всею рѣзкостiю вещественныхъ доказательствъ?

Если мнѣ часто приходится говорить о соборѣ, то это единственно потому, что отъ мысли о немъ некуда уйти тому, кто прикоснется къ какому бы то ни было важному вопросу изъ области церковной жизни. Соборъ для церкви есть дыханiе жизни, и объ этомъ его значенiи я говорилъ въ моемъ разсужденiи о греко–болгарскомъ вопросѣ безъ малѣйшаго прикровенiя, въ слѣдующихъ весьма опредѣлительныхъ выраженiяхъ:

«Совѣщанiе есть жизнь церкви, а тамъ, гдѣ по какимъ–либо причинамъ ему полагаются преграды или ограниченiя, въ соразмѣрности съ тѣмъ непремѣнно оскудѣваетъ или даже вовсе замираетъ духовная жизнь страны”.

«И между тѣмъ, какъ всѣ прочiе единовѣрныя намъ церкви Востока, благодаря близкому между ними сосѣдству и существованiю большей ихъ части въ предѣлахъ одного государства, приходятъ весьма естественно въ постоянное между собою прикосновенiе и, въ случаяхъ особой важности, легко могутъ собраться и дѣйствительно собираются на частныя между собою совѣщанiя, русская церковь одна остается, со времени упраздненiя патрiаршества, внѣ этого общенiя, такъ что даже тотъ учредительный актъ, который положенъ въ основу ея новой преобразованной организацiи, — Духовный регламентъ, — не былъ разсмотрѣнъ и утвержденъ общимъ совѣтомъ всей православной церкви и введенъ въ дѣйствiе, со всѣми теперь уже ясно сознанными и во многомъ уже исправленными его недостатками, собственно по волѣ преобразователя и, какъ свидѣтельствуетъ исторiя, вопреки убѣжденiю большинства даже подписавшихся подъ нимъ лицъ”.

«Съ тѣхъ поръ въ жизни русской церкви, не смотря на неколебимую твердость и неизмѣнность въ исповѣданiи истинъ вѣры, было не мало разнаго рода явленiй, которыя самими членами ея разумѣлись не одинаково и вызывали однихъ на безусловное одобренiе, иныхъ же на протестъ, и къ окончательному разъясненiю коихъ и къ успокоенiю чрезъ то совѣсти вѣрующихъ не было дѣйствительныхъ средствъ: такъ какъ преобразователь не ограничился постановленiемъ преградъ къ общенiю русской церкви съ единовѣрными ей церквами Востока, но уничтожилъ и соборныя совѣщанiя представителей русской церкви между собою, подъ тѣмъ предлогомъ, будто бы св. синодъ установленъ во образъ непрестающаго собора и слѣдовательно самымъ существованiемъ своимъ какъ–бы устраняетъ нужду въ какомъ–либо иномъ способѣ церковныхъ совѣщанiй”.

«Совѣщательное начало, возстановленное въ его истинномъ видѣ и значенiи, возвративъ русской церкви правильность всѣхъ жизненныхъ ея проявленiй, тѣмъ самымъ возстановило бы ее изъ того оскудѣнiя духа, которое она въ настоящее время испытываетъ, и само собою открыло бы въ ней обильные, временно изсякшiе источники обновленiя и силы. При этомъ только условiи, открылась бы и возможность дѣйствительно успѣшныхъ и плодотворныхъ преобразованiй въ области нашего церковнаго управленiя, которыя до сихъ поръ какъ–то никому не удавались вовсе, — замѣтимъ, не по недостатку добрыхъ намѣренiй или ревности и даже способностей рѣшавшихся на преобразованiя лицъ, а единственно вслѣдствiе общей почти утраты яснаго разумѣнiя требованiй и смысла истинной церковной жизни”.

«И не толко въ собственной области церковнаго управленiя, но и вообще въ жизни нашего общества и всего народа, возвращенiе русской церкви утраченнаго ею, по случайностямъ исторiи, начала совѣта и взаимнаго общенiя, несомнѣнно отразилось бы великими и неожиданными послѣдствiями. Въ настоящее время, мы не имѣемъ никакихъ способовъ измѣрить величину и исчислить количество тѣхъ потерь, которыя всѣ мы вмѣстѣ, и каждый изъ насъ порознь несетъ, вслѣдствiе оскудѣнiя духа въ жизни нашей церкви, и важность которыхъ раскрылась бы передъ нашими глазами сама собою, вмѣстѣ съ возвращенiемъ нашимъ къ ея оплодотворяющимъ источникамъ.”

Т. Филипповъ.

_______

ИЗЪ СМОЛЕНСКОЙ ГУБЕРНIИ.

(Письмо помѣщика).

(Окончанiе).

Говорятъ, что и при крѣпостномъ правѣ наша губернiя будто–бы не могла обходиться своимъ хлѣбомъ — производила его менѣе, нежели нужно на продовольствiе. На это мы скажемъ, что невозможно ссылаться на свѣденiя добытыя въ то время, ибо не только тогда, но и теперь статистическiя свѣденiя, собираемыя такъ, какъ они до сихъ поръ собирались, до такой степени невѣрны, что на нихъ нельзя ничего основывать. Мы же положительно знаемъ, что не малое количество хлѣба, отправляемаго отъ мѣстныхъ пристаней, принадлежало собственно нашей губернiи, и у многихъ хозяевъ бывали немалые запасы хлѣба. Если–бы подобные запасы хлѣба были возможны въ настоящее время, то неурожаи, подобные бывшимъ въ 1868 и 1869 годахъ, не такъ тяжело отзывались–бы на крестьянскомъ населенiи; крестьянамъ не пришлось–бы платить до 1¹/₂ рубля за пудъ ржаной муки и не пришлось–бы за покупкою двухъ–трехъ пудовъ муки ѣздить въ городъ за 40 и 50 верстъ. Никто не ожидалъ, что наши деревенскiя дѣла пойдутъ такъ, какъ они теперь идутъ; напротивъ, была полная увѣренность, что съ уничтоженiемъ крѣпостнаго права, мы не только не уменьшимъ своихъ запашекъ, но увеличимъ ихъ, потому что свободный крестьянинъ долженъ бы, казалось, быть трудолюбивѣй; предвидѣлось улучшенiе хозяйствъ и вообще широкое развитiе сельскохозяйственной промышленности. Для всего этого и была полная возможность, если бы правильно шло приведенiе въ исполненiе «Положенiй” о крестьянахъ, которыми даны крестьянамъ права и которыми они нисколько не поставлены въ исключительное, какъ–бы привилегированное положенiе, которое оказывается вреднымъ и для самихъ крестьянъ, съ коими всѣ теперь остерегаются входить въ какiя либо сдѣлки, ибо такiя сдѣлки не внушаютъ никакого довѣрiя, вслѣдствiе чего крестьяне лишены всякаго кредита; а это обстоятельство ставить ихъ въ полную зависимость отъ евреевъ и всякихъ кулаковъ, которые служатъ крестьянамъ банкирами и начинаютъ служить посредниками между ними и нанимателями... Намъ пришлось слышать мнѣнiе, что для выхода изъ нашихъ теперешнихъ сельско–хозяйственныхъ затрудней нужно — чтó бы вы думали? — понизить платимые крестьянами оброки и платежи выкупной ссуды. Это курьозное мнѣнiе предлагаютъ для одной Смоленской губернiи, но, конечно, не затруднятся распространить и на другiя... Но что произведетъ такое пониженiе платежей, — объ этомъ не говорятъ. Эта мысль — передѣлать «Положенiя” — очень оригинальна. Кончится–ли этимъ передѣлка или, чрезъ нѣкоторое время, опять предложатъ еще какую нибудь передѣлку? Замѣчательно то, что передѣлка эта предлагается на счетъ того–же помѣстнаго дворянства, которое должно за все отвѣчать – и за безпорядки крестьянскаго самоуправленiя и суда, и за крестьянскiе раздѣлы, и за увеличенiе населенiя, и за нежеланiе крестьянъ работать, и за бездѣятельность мировыхъ посредниковъ, въ чемъ неповинно дворянство, какъ неповинны и самыя «Положенiя”! Если бы осуществилось предлагаемое мнѣнiе, то дворянство еще потеряло–бы часть своихъ средствъ, и безъ того скудныхъ и невѣрныхъ, а крестьяне, и безъ того привыкшiе ко всякимъ послабленiямъ, будутъ надѣяться, что современемъ и еще уменьшатъ платежи, если ихъ не вносить. До сихъ поръ существовало убѣжденiе, что отношенiя крестьянъ къ помѣщикамъ, опредѣленныя «Положенiями”, останутся прочными навсегда; неужели считаютъ полезнымъ поколебать это убѣжденiе и дать крестьянамъ поводъ надѣяться на возможность увеличенiя — ну хоть ихъ благосостоянiя на счетъ помѣщиковъ? Мы думаемъ, что подобныя надежды способны замутить наши деревенскiя дѣла и отношенiя крестьянъ къ помѣщикамъ, даже какъ къ сосѣдямъ. Въ нашей губернiи есть рѣзкiй примѣръ: крестьяне имѣнiя бывшаго гг. Богуславскихъ и Вистицкихъ, имѣющiе въ своемъ владѣнiи земли гораздо болѣе высшаго надѣла и, въ томъ числѣ, цѣнные заливные луга по Днѣпру, согласно условiю, заключенному съ ихъ бывшими владѣльцами, обязаны платить по одному рублю съ души въ годъ, но они не вносятъ и этой ничтожной платы, назначенной на воспитанiе бѣдныхъ дворянъ Смоленской губернiи, такъ что дворянство ходатайствуетъ у правительства, да благоволитъ оно выдать процентныя бумаги, капитализируя этотъ рублевый оброкъ изъ 6%, съ тѣмъ, что крестьяне должны будутъ свои платежи вносить не дворянству, а въ казну; тогда, по крайней мѣрѣ, дворянство не будетъ затрудняться въ содержанiи стипендiатовъ. Фактъ этотъ доказываетъ, что суть дѣла не въ низкихъ платежахъ. Если бы предстояла необходимость въ пониженiи узаконенныхъ оброковъ, то для этого была возможность при введенiи уставныхъ грамотъ. Неужели такое крупное обстоятельство упущено изъ виду дѣйствовавшими тогда мировыми посредниками? Если бы это было такъ, то большой отвѣтственности подлежали бы тѣ мировые посредники. Но дѣло въ томъ, что гдѣ нужно было понизить оброки, тамъ они, конечно, по возможности понижены и другихъ пониженiй дѣлать было не нужно, и въ первые годы крестьянское населенiе жило въ довольствѣ, пока не было такихъ безпорядковъ въ крестьянскомъ самоуправленiи и судѣ, пока не извѣдано было на опытѣ безнаказанное неисполненiе закона; тогда завелись было и школы, содержимыя на счетъ крестьянъ. Съ возрастанiемъ безпорядковъ въ крестьянскомъ самоуправленiи и судѣ, при разныхъ послабленiяхъ, все пошло иначе. — Многiе изъ дворянъ потерпѣли чрезъ единовременный вычетъ, изъ выкупной суммы, ихъ долговъ кредитнымъ установленiямъ; но эта потеря могла обусловливаться общей государственной пользой, какую правительство видѣло въ скорѣйшемъ окончанiи счетовъ по опекунскимъ совѣтамъ; въ пониженiи же оброковъ пользы предвидится немного, а вредъ и потеря дворянству неминуемы. Всѣ же платежи, которые вносятъ теперь крестьяне, далеко менѣе техъ тягостей, какiя несли крестьяне при крѣпостномъ правѣ, и если не всѣ крестьяне улучшили свой бытъ, какъ того неминуемо ожидать слѣдовало, то въ этомъ дворянство не виновато. Странно говорить вообще о неимѣнiи у крестьянъ средствъ, видя обилiе и процвѣтанiе кабаковъ. Почти поголовное пьянство, съ его послѣдствiями, безпорядочность и злоупотребленiя въ крестьянскомъ самоуправленiи и судѣ и нежеланiе крестьянъ трудиться — вотъ что поглощаетъ крестьянскiя средства и составляетъ причину упадка сельскаго хозяйства въ нашей губернiи. Не столько пониженiе крестьянскихъ платежей, сколько точное исполненiе законовъ, которое уменьшитъ пьянство, введетъ порядокъ въ крестьянское самоуправленiе, заставитъ крестьянъ обратиться къ труду, не разсчитывая на льготы и послабленiя — можетъ поднять нашъ сельскохозяйственный бытъ. Крестьянинъ, поставленный въ необходимость трудиться — какъ тó и имѣлось въ виду «Положенiями” — внесетъ довольство въ свой домашнiй бытъ и будетъ полезнымъ гражданиномъ непремѣнно, какъ только водворится порядокъ въ крестьянскомъ самоуправленiи и судѣ и какъ только крестьянинъ перестанетъ надѣяться на всякiя послабленiя. Тогда крестьянинъ займется тщательной обработкой своего надѣла, а это уже одно уменьшитъ вѣроятность неурожаевъ, которые, какъ извѣстно, рѣже случаются на земляхъ хорошо воздѣланныхъ; тогда земли въ нашей губернiи будутъ обработаны, потому что крестьянинъ, естественно, обратится къ этому подручному средству заработать деньги. Мы читали и слыхали о пресловутомъ такъ называемомъ правѣ на трудъ, но о правѣ быть обезпеченнымъ не трудясь — ничего не приходилось слышать. Если бы — вопреки всѣмъ вѣроятностямъ — крестьяне не обратились къ этому подручному заработку, а трудились–бы на другихъ работахъ и въ другихъ мѣстахъ, то все таки выигрышъ будетъ огромный: крестьянинъ будетъ обезпеченъ, водворится порядокъ, наша деревенская жизнь будетъ защищена отъ всякихъ правонарушенiй, и не повторятся такiе — теперь нерѣдкiе — случаи, что крестьянинъ, порядясь на дальнюю работу и взявъ задатки, или вовсе нейдетъ на эту работу, или уходитъ съ нея, разсчитывая на то, что съ него никогда ничего не взыщутъ. Во всякомъ случаѣ, если земли нашей губернiи будутъ оставаться невоздѣланными, какъ теперь, — разстройство нашей губернiи и ея полная несостоятельность неминуемы, потому что у насъ не хватитъ средствъ на покрытiе даже обязательныхъ расходовъ по земству, не говоря уже о какихъ нибудь улучшенiяхъ, о которыхъ мы и мечтать не можемъ. И теперь уже, къ сожалѣнiю, классъ землевладѣльцевъ доставляетъ не малое число людей, ищущихъ всякихъ мѣстъ, что совершенно искажаетъ и даже уничтожаетъ истинное значенiе поземельныхъ собственниковъ, которые должны–бы всегда являться на пользу своей мѣстности тружениками, если не всегда безвозмездными, но и не ставящими жалованье на первомъ планѣ.

Самарскiй голодъ и неурожаи, бывшiе въ нашей губернiи, ясно указываютъ — во первыхъ, на необходимость серьозныхъ мѣръ для предупрежденiя подобныхъ бѣдствiй и, во вторыхъ, на неудовлетворительность мѣръ, принимаемыхъ обыкновенно уже въ то время, когда бѣдствiе разразилось. Притомъ, принятiе спѣшныхъ мѣръ, неорганизованныхъ заранѣе, сопряжено съ такими издержками, коихъ значительная часть пропадаетъ непроизводительно. Самою рацiональною мѣрою является развитiе сельскаго хозяйства, со всѣми его отраслями — скотоводствомъ, лѣсоводствомъ и пр. Все, что будетъ способствовать этому развитiю, приметъ несомнѣнную и прочную общую пользу. Неудовлетворительность доселѣ принимаемыхъ мѣръ видна уже и изъ слѣдующаго: во время неурожаевъ, для Смоленской губернiи была отпущена огромная сумма изъ государственнаго продовольственнаго капитала и немалая сумма изъ частныхъ пожертвованiй, а между тѣмъ на каждаго нуждающагося изъ этихъ суммъ пришлось не столько, чтобы онъ могъ обезпечить всѣ свои нужды, возникшiя вслѣдствiе неурожая, такъ что пособiе дало лишь возможность, какъ говорится, извернуться въ трудную минуту, что, конечно, очень важно; подобныя пособiя иной цѣли и имѣть не могутъ, а между тѣмъ государству обходятся дорого. Весьма желательно, чтобы во всякомъ случаѣ каждая губернiя могла обходиться своими средствами; къ этому должны быть направлены всѣ усилiя.

Безпорядки въ крестьянскомъ самоуправленiи, какъ и всякiя безпорядки, на руку только тѣмъ, кто изъ нихъ извлекаетъ себѣ пользу — разнымъ ловкимъ людямъ. Влiянiе ловкихъ людей, при теперешнемъ ходѣ дѣлъ, не могло не отозваться кое–гдѣ и на земскихъ дѣлахъ; крестьяне служатъ кое–гдѣ предметомъ для эксплуатацiи этимъ людямъ, коихъ орудiемъ служатъ они въ земскихъ собранiяхъ, гдѣ подаютъ, безпрекословно голоса за–одно съ своими вожаками, которые, конечно, увѣрили крестьянъ, что они — вожаки–то — и есть крестьянскiе благодѣтели, а прочiе землевладѣльцы чуть–ли не враги. Легко себѣ представить, какъ идутъ земскiя дѣла тамъ, гдѣ подобные вожаки забрали силу. Самая полезная мѣра не будетъ принята собранiемъ, если только она не нравится вожаку, на сторонѣ котораго, кромѣ крестьянъ, окажется всегда нѣсколько голосовъ или изъ землевладѣльцевъ или изъ горожанъ, особенно если вожакъ одному доставитъ мѣсто, а другому пообѣщаетъ таковое при выборахъ, которые всегда производятся подъ влiянiемъ такого вожака, гдѣ онъ есть, ибо крестьянамъ заранѣе говорится — кому класть шары направо, а кому налѣво; а при открытой подачѣ голосовъ — остается на мѣстѣ вожакъ, остаются и крестьяне; встаетъ вожакъ, встаютъ и крестьяне, какъ по командѣ.

К–въ.

_______

ПО ВОПРОСУ ОБЪ УЧЕНОМЪ ИЛИ ФАКУЛЬТЕТСКОМЪ ОБРАЗОВАНIИ ВЪ УНИВЕРСИТЕТѢ.

23 § (Б. 4) нынѣ дѣйствующаго университетскаго устава предоставляетъ факультетамъ право дѣлать предположенiя о раздѣленiи факультетовъ на отдѣленiя, соединенiи и раздѣленiи каѳедръ, о замѣнѣ однѣхъ изъ нихъ другими; вмѣстѣ съ тѣмъ факультетамъ предоставляется опредѣлять, какiя изъ предметовъ преподаванiя должны быть обязательными для студентовъ (Срав. также §§ 7 и 42 В. 3). Основанiемъ сего служитъ, безъ сомнѣнiя, наблюденiе того простаго факта, что университетскiя науки не остаются всегда въ одномъ и томъ–же объемѣ и вѣчно равными себѣ по содержанiю; что напротивъ, развиваясь, онѣ то распадаются на отдѣльныя науки, то расширяютъ свое содержанiе. Понятно что въ этой живой научной дѣятельности, науки одного факультета, расширяясь въ своемъ содержанiи и объемѣ, могутъ нерѣдко соприкасаться съ науками другихъ факультетовъ, втягивать ихъ въ семью наукъ того факультета, къ которому принадлежатъ сами; такимъ образомъ программа того или другаго факультетскаго образованiя не остается всегда одною и тою–же, т. е. факультеты, составляющiе университетъ, не суть постоянныя, навсегда опредѣленныя школы того или другаго образованiя, но съ успѣхами наукъ и съ развитiемъ ученыхъ вопросовъ могутъ измѣняться какъ въ своемъ объемѣ, такъ и въ самомъ содержанiи.

Но при всей естественной подвижности предѣловъ факультетскихъ наукъ въ университетѣ, факультетское образованiе всегда должно, повидимому, находить для себя опредѣленiе въ характерѣ задачи того образованiя, которое, въ отличiе отъ всякаго другаго, называется вообще университетскимъ образованiемъ. Университетское образованiе, какъ такое, есть собственно факультетское образованiе. Оно достигается чрезъ прохожденiе извѣстнаго цикла наукъ, исчерпывающихъ въ данное время въ своемъ содержанiи какую либо опредѣленную систему идей и вопросовъ ума человѣческаго. Въ факультетахъ такимъ образомъ совершается внутренняя жизнь университета — та жизнь, въ которой хранятся чистые интересы науки. Безспорно, что вслѣдствiе развитiя и усложненiя научныхъ вопросовъ, знанiе всякаго рода становится теперь болѣе спецiальнымъ дѣломъ, но и въ наше время есть и всегда, Богъ дастъ, въ сферѣ каждаго человѣческаго знанiя будутъ люди съ истинно университетскимъ образованiемъ, въ отличiе отъ простыхъ мастеровъ и ремесленниковъ. Какъ умноженiе задачъ человѣческой любознательности не должно неминуемо умножать количества факультетовъ въ университетѣ, такъ равно развитiе самыхъ факультетскихъ наукъ не должно нарушать характера факультетовъ, какъ школъ высшаго университетскаго образованiя. Университетское образованiе есть та идея, которая должна быть строго и неизмѣнно выполняема при всякой потребной въ то или другое время перемѣнѣ организацiи какого–бы то ни было факультетскаго образованiя въ университетѣ. Эта идея есть идея истинно ученаго образованiя. Пусть даже университеты, какъ они есть, существуютъ такъ, по экономическимъ разсчетамъ или по исторической рутинѣ; пусть когда либо, какъ это и есть уже частiю во Францiи, будетъ признано наиболѣе удобнымъ содержать факультеты не совмѣстно одинъ съ другимъ, а порознь (хотя доселѣ, сколько извѣстно, не одни административныя, но и ученыя или идеальныя соображенiя всегда имѣлись въ виду при обсужденiи этого вопроса): но быть или не быть университетскому образованiю, т. е. образованiю ученому, въ отличiе отъ простаго ремесловаго обученiя какому либо дѣлу, — объ этомъ, конечно, никогда не можетъ быть вопроса. Разсуждая практически, конечно, можно думать что цѣль всякаго факультетскаго образованiя состоитъ въ достиженiи опредѣленной способности пользоваться знанiемъ для практическихъ цѣлей жизни; согласно съ этимъ, въ программѣ каждаго факультета, можетъ быть, слѣдуетъ точно обозначить minimum необходимаго знанiя. Но какъ–бы ни было, въ какое либо время, организовано то или другое факультетское образованiе, по состоянiю данныхъ наукъ, — во всякомъ случаѣ и всегда оно должно быть строго ученымъ, а не ремесловымъ, высшимъ, а не посредственнымъ, основательнымъ, а не поверхностнымъ, законченнымъ, а не отрывочнымъ, цѣльнымъ, а не случайнымъ, однимъ словомъ: такимъ образованiемъ, чтобы получившiй его владѣлъ всѣми средствами какъ для дальнѣйшаго самостоятельнаго занятiя избранною имъ наукою, такъ и для образованнаго учено–сознательнаго дѣйствованiя на томъ или другомъ практическомъ поприщѣ.

Съ этой, безъ сомнѣнiя, точки зрѣнiя должны быть организованы и соблюдаемы программы каждаго факультетскаго образованiя. Нельзя не пожелать, чтобы эта внутренняя сторона жизни университета не была забыта при предстоящемъ пересмотрѣ университетскаго устава, чтобы для развитiя ея были выработаны правила и формы согласныя какъ съ современнымъ состоянiемъ систематизацiи наукъ и развитiемъ ихъ собственнаго объема и содержанiя, такъ и съ общими началами университетскаго образованiя. Быть можетъ, окажется нужнымъ устранить нѣкоторыя науки, или нѣкоторыя задачи изъ плана наукъ въ ихъ университетскомъ преподаванiи: быть можетъ, найдено будетъ необходимымъ перекомбинировать науки въ разныхъ факультетахъ и выдѣлить нѣкоторыя для составленiя изъ нихъ новаго факультета; быть можетъ, не лишнимъ окажется нѣкоторыя науки положить въ основанiе общаго университетскаго образованiя. Во всякомъ–же случаѣ крайне желательно установить методу чтенiй, чтобы образованiе въ каждомъ факультетѣ было цѣльнымъ, истинно университетскимъ образованiемъ, какъ по системѣ наукъ его составляющихъ, такъ и по изложенiю самыхъ этихъ наукъ, и въ тоже время строго ученымъ, открывающимъ широкiй путь для спецiальныхъ занятiй. Какими способами можетъ быть это достигнуто и какими мѣрами высшее ученое образованiе въ университетѣ должно быть приведено въ наше время къ строгому факультетскому единству, — все это такiе значительные и сложные вопросы, которые мы не имѣемъ въ виду разбирать въ настоящий статьѣ. Мы желаемъ теперь говорить о томъ, что извѣстные намъ мотивы раздѣленiя факультетовъ въ настоящее время или сами по себѣ не выдерживаютъ критики, или на практикѣ не мало содѣйствуютъ порожденiю тѣхъ печальныхъ явленiй, которыя теперь переживаютъ наши университеты.

Тѣ мотивы дѣленiя факультетовъ, о которыхъ мы хотимъ сказать нѣсколько словъ, хотя на практикѣ имѣли силу еще и прежде, но, если не ошибаемся, высказаны были впервые профессоромъ харьковскаго университета г. Лавровскимъ 2–мъ, въ 1863 г., по поводу предложеннаго имъ раздѣленiя историко–филологическаго факультета. Записка г. Лавровскаго, представленная имъ по этому дѣлу въ совѣтъ университета, по распоряженiю бывшаго министра, разсмотрѣна была всѣми университетами, и хотя изъ хода дѣла видно, что нѣкоторые университеты высказались тогда и противъ (петербургскiй и московскiй) предложенiя г. Лавровскаго, а другiе нашли его или несвоевременнымъ для себя (казанскiй) или подлежащимъ нѣкоторому измѣненiю (кiевскiй); однако, такъ какъ съ теченiемъ времени высказанные г. Лавровскимъ мотивы раздѣленiя историко–филологическаго факультета приняты были, на сколько намъ извѣстно, въ руководство при раздѣленiи какъ этого, такъ и другихъ факультетовъ въ разныхъ университетахъ и, как мы знаемъ, мало кѣмъ были опровергаемы; то мы, очевидно, можемъ разсуждать о нихъ, какъ о мотивахъ лежащихъ и доселѣ въ основанiи плановъ того или другаго факультетскаго, или, что тоже, ученаго образованiя въ нашихъ университетахъ. Они суть: облегченiе студентовъ, сообщенiе занятiямъ ихъ большей основательности и сообщенiе этимъ же занятiямъ большей спецiальности.

Хотя первые два мотива сами по себѣ не противорѣчатъ основной задачѣ факультетскаго образованiя и даже желательны, однако есть опасность, чтобы, облегчая учащихся, не сравнить программы факультетскаго образованiя съ программою любаго гувернерскаго. Что касается, далѣе, до сообщенiя основательности занятiямъ студентовъ, то въ нѣкоторомъ дѣленiи факультетскихъ наукъ эта цѣль раздѣленiя отрицаетъ сама себя. Забота же о спецiальности занятiй студентовъ, повидимому, противорѣчитъ основной задачѣ факультетскаго образованiя.

Хотя вообще желательно, чтобы учебная дѣятельность не изнуряла учащихся, чтобы трудъ ученiя не только былъ равенъ силамъ ихъ, но лучше оставлялъ бы ихъ всегда въ запасѣ, нежели тратилъ всѣ; тѣмъ не менѣе, средства для достиженiя этой цѣли не могутъ быть безразличны для того или другаго факультета; напротивъ, изыскивая средства, всегда должно имѣть въ виду не нарушить цѣлости факультетскаго образованiя, ибо гдѣ же можетъ быть иной предѣлъ стремленiю къ облегченiю? Уже конечно не въ личныхъ силахъ учащихся; ибо онѣ неизмѣримо разнообразны и для факультета всегда случайны.

Только гувернерское образованiе можетъ не знать иной цѣли, кромѣ индивидуальнаго благополучiя своего воспитанника, и руководиться въ своей дѣятельности только этимъ; но ни одна школа уже не можетъ существовать, если она будетъ пригонять свою программу къ условiямъ индивидуальнаго благополучiя учащихся. Факультетское же образованiе есть задача, есть идея, для осуществленiя которой должны быть приготовлены нужныя силы, а не она должна мѣняться сообразно съ наличными дѣятелями. При томъ упадкѣ общаго образованiя, съ которымъ уже нѣсколько лѣтъ поступаетъ наше юношество въ университеты, и при нѣкоторомъ оскудѣнiи научнаго преподаванiя въ самыхъ университетахъ, уровень трудолюбiя понизился теперь въ студенчествѣ, кажется, до minimum’a. Трудный вопросъ о свободѣ университетскаго ученiя практически разрѣшенъ у насъ, кажется, въ смыслѣ ослабленiя научнаго влiянiя на занятiя студентовъ со стороны профессоровъ и безотвѣтственности ихъ за празднолюбiе и шатанiя всякаго рода. Нашъ студентъ думаетъ, что онъ не учится, а изучаетъ науки; но все это изученiе въ большинствѣ случаевъ ограничивается спорадическимъ слушанiемъ лекцiй и чтенiемъ ихъ во время экзаменовъ, въ рѣдкихъ — добавляется чтенiемъ случайныхъ статей и книгъ. При недостаткѣ прочнаго общаго образованiя, которое бы давало уму силы, такое занятiе науками само въ себѣ, конечно, носитъ потребность безграничнаго себя облегченiя.

Что касается до основательности, то никто, безъ сомнѣнiя, не будетъ противъ того, чтобы занятiя студентовъ факультетскими науками были основательны, въ томъ смыслѣ чтобы прiобрѣтаемыя ими свѣденiя не были для нихъ мертвымъ капиталомъ, но живою силою, образующею и возвышающею ихъ нравственную личность. Такiе результаты научное образованiе можетъ принести однако только тогда, когда оно предложено въ стройной системѣ. Инстинктивно это сознаютъ всѣ, но было бы не трудно указать тому самыя непреложныя доказательства. Между тѣмъ это инстинктивное влеченiе къ знанiю въ системѣ, быть можетъ, и руководитъ тѣми, которые думаютъ доставить основательность занятiямъ студентовъ чрезъ раздѣленiе факультетскихъ наукъ на такiе отдѣлы, изъ которыхъ къ каждому относились бы науки болѣе сходныя между собою по имени. Однако на самомъ дѣлѣ надѣяться, что основательное знанiе, напримѣръ, ботаники возможно при невѣжествѣ въ физикѣ и химiи, или основательныя свѣденiя въ исторiи — безъ знанiя филологiи, — это тотъ же lucus a non lucendo. Основательность знанiя дѣйствительно держится на системѣ, но система условливается не однородностью и униформою, а единствомъ плана или идеи. Армiя не потому дѣйствуетъ систематически и стройно что она одѣта въ униформу и состоитъ изъ людей во многомъ очень близкихъ между собою, но потому что она дѣйствуетъ по одному плану, или по одной идеѣ полководца. Поэтому, хотя цѣль доставить основательность свѣденiямъ молодыхъ людей въ факультетскихъ наукахъ посредствомъ приведенiя ихъ въ стройную систему сама по себѣ разумна, но если эта система дана въ такомъ подборѣ факультетскихъ наукъ, въ которомъ уничтожается идея самого факультета, или характеръ цѣлаго факультетскаго образованiя, то основательность, очевидно, отрицается сама собою чрезъ такое раздѣленiе факультетовъ. Если, такимъ образомъ, при организацiи всякаго плана университетскаго ученiя, цѣлостное факультетское образованiе, какъ идея, какъ задача, должно быть основною руководящею мыслiю; то, безъ сомнѣнiя, способы рѣшенiя этой задачи должны быть строго обдуманы и тщательно обсуждены, не противорѣчатъ–ли они тому, въ виду чего принимаются... Въ противномъ случаѣ есть также опасность сдѣлать университеты мѣстомъ гувернерскаго, ремесловаго, какого хотите, — только не факультетскаго образованiя.

Идея узкой спецiализацiи занятiй студентовъ въ факультетѣ, съ точки зрѣнiя плана факультетскаго образованiя, представляется столь несообразною, что если факультетъ способствуетъ ея осуществленiю, то тѣмъ самымъ онъ, повидимому, неминуемо разрушаетъ самъ себя, то есть отказывается отъ своей задачи. Въ самомъ дѣлѣ, что такое спецiальность? Спецiальность есть индивидуальность; слѣдовательно уже не есть дело школы, въ ученомъ значенiи этого слова. А факультетъ, напротивъ, долженъ быть школою того или другаго подлинно ученаго образованiя. Какою идеею долженъ быть опредѣленъ циклъ наукъ для того или другаго факультета и какими средствами можетъ быть выполнено данное факультетское образованiе — это особые вопросы, но что университетъ долженъ имѣть въ себѣ эту идею и долженъ заботиться о ея осуществленiи, — это не можетъ подлежать сомнѣнiю: иначе университетъ не университетъ. Потому стремленiе къ узкой спецiализацiи занятiй студентовъ въ циклѣ наукъ одного и того же факультета есть стремленiе разрушительное для университета и, само по себѣ, недостаточно строго обдуманное. Въ самомъ дѣлѣ, спецiальное знанiе, если оно хочетъ быть подлинно такимъ, то должно быть видомъ рода, то есть, какъ всякiй species, должно удерживать въ себѣ во всей силѣ свойство рода, или, что тоже, должно опираться на болѣе широкое, распространенное знанiе, каковымъ и должно быть знанiе доставляемое изученiемъ полнаго цикла наукъ того или другаго факультета. Далѣе, съ другой стороны, для спецiальности, можно сказать, законъ не писанъ. Какъ дѣло индивидуальныхъ силъ и наклонностей, она можетъ простираться въ безконечность, и нѣтъ предѣла, который бы можно было указать, какъ послѣднiй предѣлъ спецiальнаго изученiя отдѣльныхъ вопросовъ, принадлежащихъ той или другой наукѣ. И почему бы, идя по пути спецiальностей, не образовать отдѣла всеобщей исторiи, или даже одной средней, или отдѣла латинскаго языка, другаго — греческаго, еще отдѣла паровой машины, отдѣла ученiя о свѣтѣ и т. д. безъ конца? До какой степени ремесленничества можно довести такимъ путемъ университетское образованiе? И не падаетъ–ли при этомъ само собою почетное знамя этого института — знамя науки? Ибо возможно–ли при этомъ направленiи университетскаго образованiя прiобрѣтать какiя либо подлинно научныя знанiя? Съ этимъ согласится всякiй, сколько нибудь разумѣющiй смыслъ научнаго знанiя и отличающiй его отъ простаго ремесловаго. Наши студенты подтверждаютъ это достаточно. Не рѣдко уже съ перваго курса они фактически представляютъ себя занимающимися тою или другою спецiальностiю и называются спецiалистами... Ceteris paribus, эти спецiалисты, положимъ исторiи, совершенно не занимаются классическими языками; обязанные получить на экзаменѣ изъ этихъ языковъ удовлетворительную отмѣтку, они, отвѣчая неудовлетворительно, говорятъ обыкновенно такимъ образомъ: «я не спецiалистъ по классическимъ языкамъ, я спецiально занимаюсь исторiею...” Другой, считая себя спецiалистомъ по–латыни, не хочетъ быть спецiалистомъ по–гречески, тотъ — спецiалистъ по русской исторiи и не хочетъ знать ни всеобщей исторiи, ни русской литературы. Часто слышно: «онъ спецiалистъ по свѣту, а онъ — по инфузорiямъ” и т. д. Это почетное имя спецiалиста очень опошлилось въ нашемъ кружкѣ студентовъ. Прочтетъ студентъ одну, много двѣ книжки по какому нибудь отдѣлу науки, сдѣлаетъ одну или двѣ работы по данному вопросу въ какой нибудь лабораторiи — и вотъ готовъ спецiалистъ. И онъ уже свысока смотритъ на себя, съ недовѣрiемъ на другiя науки и изъ своего маленькаго кругозора озаряетъ весь мiръ. Духъ истинной учености оскудѣваетъ: на университеты смотрятъ какъ на склады, гдѣ каждый думаетъ запастись тѣмъ, чтó ему нравится: одинъ — кусочкомъ физики, другой — химiи, тотъ — уголовнаго права, и всякiй считаетъ себя спецiалистомъ. Въ этомъ, разумѣется, большое зло, какъ въ отношенiи научномъ, такъ и въ отношенiи развитiя нравственной личности.

Такъ какъ этотъ порядокъ дѣлъ продолжается въ нѣкоторыхъ нашихъ университетахъ довольно давно, то въ послѣднее время и составъ профессоровъ, особенно же преподавателей въ нихъ значительно пополнился такими спецiалистами sui generis. Странно сказать, но фактъ, въ числѣ профессоровъ есть люди, которые не безъ достоинства заявляютъ, что они вотъ не знаютъ и никогда не знали ни по–гречески, ни по–латыни — а профессора! Есть такiе, которые, вмѣсто того чтобы сказать: «Эдипъ царь”, говорятъ (и не разъ): «царь Софоклъ”, или, читая въ лѣтописи мѣсто, гдѣ сказано: «ad superos migravit” — передаютъ его по–русски: «женился”, и другое подобное. Профессорская спецiальность часто держится на самомъ низменномъ уровнѣ ихъ общаго образованiя. Такъ, если анализовать голову какого нибудь нашего ботаника, то можно найдти въ ней, положимъ, систематику растенiй, цвѣтущую на почвѣ общаго образованiя гимназиста 5–го класса; а въ головѣ химика мы, быть можетъ, нашли–бы какой нибудь отдѣлъ химiи+свѣденiя по программѣ 4–го класса гимназiй, да еще прежнихъ, блаженной памяти, реальныхъ.

Приниженiе ученаго смысла въ нашей высшей ученой школѣ сказывается какъ во многихъ другихъ безчинствахъ, отъ которыхъ не свободны, кажется, въ послѣднее время лѣтописи ни одного изъ нашихъ университетовъ, такъ и въ той странной борьбѣ факультетовъ, которая подъ часъ подрываетъ смыслъ самаго существованiя у насъ университета, какъ школы высшаго, возможнаго въ данное время для людей ученаго образованiя.

Эта жалкая борьба ни мало не похожа на тотъ Streit der Facultäten, чтó изобразилъ Кантъ въ сочиненiи, носящемъ это заглавiе: та борьба чистаго разума съ простыми внушенiями практической жизни и назиданiями опыта — борьба, которая, какъ дiалектическiй процесс ученой жизни университетовъ, казалась Канту необходимою средою для торжества истины. Такая борьба изъ–за истины возможна только для тѣхъ, которые стоятъ приблизительно въ одинаковыхъ условiяхъ къ изслѣдованiю истины, то есть на одной почвѣ учено–развитаго сознанiя, и владѣютъ по возможности равными средствами ученаго мышленiя. У насъ–же, вслѣдствiе бывшей доселѣ измѣнчивости системъ общаго образованiя, по которымъ воспитывались умственно и нравственно члены нашихъ факультетовъ въ университетахъ, и при той случайности влiянiй, которымъ они, вслѣдствiе этой самой бывшей доселѣ непрочности системъ общаго ученаго образованiя, подвергались часто отовсюду, не выключая и журналистики, — факультетская борьба имѣетъ жалкiй, комическiй видъ борьбы мнѣнiй, а не началъ, личныхъ страстишекъ, а не идей разума.

g. d.

_______

ЖЕНЩИНЫ.

Романъ изъ петербургскаго большаго свѣта.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

IX.

Нежданный визитъ.

Приблизительно около этого времени происходила у Гагариныхъ сцена довольно оригинальная. Было около четырехъ часовъ. Гагарины ждали половины пятаго, чтобы всей семьей поѣхать съ поклономъ къ тетушкѣ княгинѣ Биболи, отъ которой, какъ читатели помнятъ, они получили записку.

Вдругъ входитъ лакей и докладываетъ: — Графиня Трубецкая.

Анна Александровна удивилась.

— Какая графиня Трубецкая? сказала она: мы ея не знаемъ.

— Не могу знать, отвѣтилъ лакей: онѣ такъ приказали доложить, и сказали что имъ очень нужно съ вашимъ превосходительствомъ видѣтся.

— Ахъ, Боже! вскрикнула Лиза, неужели это?..

— Надо принять, сказала Ольга.

— Что это? спросилъ входя въ комнату Сухотинъ.

Ему объяснили въ чемъ дѣло.

— Какъ не принять; если это та, которую я знаю, она женщина презанимательная.

— Проси, нерѣшительно сказала Анна Александровна. Какъ это странно, прибавила она, когда лакей ушелъ: она насъ не знаетъ, мы ея никогда не видали...

— Простите, простите! раздался звучный голосъ графини Трубецкой въ дверяхъ гостиной, и вслѣдъ за тѣмъ она показалась въ гостиной, въ очень красивомъ и нарядномъ платьѣ, съ модною шляпкою въ видѣ чепчика на головѣ, и съ лорнеткою которую держала передъ глазами.

— Прежде чѣмъ знакомиться, примите отъ меня извиненiе съ повинною головою: каюсь въ томъ что васъ безпокою, начала графиня, пожимая руку Аннѣ Александровнѣ. — Mesdemoiselles, — это ваши дочери, ахъ что за прелестныя созданья! — Графиня Трубецкая слегка присѣла сказавъ «mesdemoiselles”, и затѣмъ взглянула на барышень Гагариныхъ въ лорнетъ.

— А, мой старинный прiятель, Ѳедоръ Филимоновичъ! сказала она протягивая Сухотину руку; ну, теперь мнѣ не такъ будетъ страшно: за меня есть здѣсь заступникъ.

— Садитесь пожалуйста, сказала робко и какъ бы растерянная Анна Александровна. Всѣ сѣли.

— Ну–съ, теперь, начала графиня, мы познакомились, но это еще не все: вамъ надо знать, кто я такая. Знаете кто я такая? Самая скверная женщина въ Петербургѣ, извергъ, тигръ, демонъ, все что хотите, все что есть гнуснѣйшаго въ Божьемъ мiрѣ, все это я! Вы не вѣрите? Могу васъ увѣрить. Да вотъ, всего лучше узнать обо мнѣ у князя Всеволода Мытищева. Извините, mesdemoiselles, кто изъ васъ его невѣста? — графиня надѣла лорнетъ — вижу, та, которая чуть–чуть покраснѣла, сiя невѣста и есть, — такъ вотъ, спросите–ка у вашего жениха вѣрно ли я себя рекомендовала... Но вообразите, какъ это странно, иногда, правда очень, очень рѣдко, у этого демона, т. е. у меня, является, ну, просто непреодолимая потребность кому нибудь оказать дружескую услугу, или полюбить кого нибудь, или за зло отплатить добромъ. Напримѣръ князь Мытищевъ: ужь чего онъ мнѣ не сдѣлалъ дурнаго, — Ѳедоръ Филимоновичъ, вы помните?

— Какже–съ, помню, отвѣтилъ Сухотинъ.

— А я, вообразите, не только не сержусь на него, но обѣщала себѣ мстить ему вездѣ и во всемъ однимъ только добромъ: если хотите это тоже своего рода презлая месть. Вы, напримѣръ, прiѣхали въ Петербургъ, прекрасно: во первыхъ, не скрою отъ васъ, что неизвѣстно почему, но вы мнѣ показались, какъ только я объ васъ кое–что узнала ужасно интересными, ну просто симпатичными; во вторыхъ, знаете что: у васъ есть уже въ Петербургѣ враги, и презлые; по моему вамъ непремѣнно нужно это знать, а не то свѣтъ васъ заѣстъ.

— Очень вамъ благодарна, графиня, но неужели въ самомъ дѣлѣ у насъ уже есть враги? рѣшилась сказать какъ бы испуганно Анна Александровна.

— Да еще бы! Знаете ли что такое петербургскiй свѣтъ? Свѣтъ въ Петербургѣ, я вамъ должна сказать, это такой мiрокъ, гдѣ каждое слово, которое вы скажете — нетолько всѣ знаютъ, но всѣ перетолковываютъ, и гдѣ отъ каждаго малѣйшаго даже слова непремѣнно раждается врагъ, откуда, почему — неизвѣстно, какъ грибъ изъ земли. Если, напримѣръ, у васъ есть одинъ хорошiй прiятель, это значитъ что у васъ есть двѣ дюжины враговъ, можете быть увѣрены; если вы сдѣлали что либо доброе, даже случайно, вамъ припишутъ десять дурныхъ дѣлъ разомъ; ну, а если вы вздумаете выдать замужъ вашу дочь, да еще за князя Мытищева, да дочь ваша красавица, ну тогда васъ сорокъ восемъ матерей раздерутъ на клочки и разнесутъ эти клочки по всѣмъ гостинымъ Петербурга. Вотъ что такое Петербургъ! Я все это знаю на опытѣ, и потому могу говорить обо всемъ en connaissance de cause. Задолго еще до вашего прiѣзда стали говорить о вашихъ отношенiяхъ къ Мытищевымъ, и вообразите хоть бы единое доброе слово о васъ сказали: наоборотъ. Впрочемъ это неудивительно: княгиня Мытищева сама до сегодняшняго дня была во главѣ вашихъ враговъ, вы вѣроятно это знаете?

— Отчего до сегодняшняго? спросила Лиза, вся красная.

— Не знаю, моя милая, знаю только что я сейчасъ отъ нее, и застала ее въ какомъ–то розовомъ настроенiи, что съ нею рѣдко бываетъ; она мнѣ говорила про бракъ ея сына съ вашею дочерью какъ про вещь рѣшенную, и сама собиралась къ вамъ прiѣхать; а прежде — у, у, у, — она иначе объ этомъ говорила, я вамъ ручаюсь!

Всѣ лица просвѣтлѣли при этихъ словахъ графини. Графиня окинула взглядомъ всѣ эти лица и осталась довольна произведеннымъ ея словами впечатлѣнiемъ.

— Что произвело въ княгинѣ Мытищевой эту перемѣну, я не знаю, продолжала графиня, но дѣло въ томъ, что я княгиню давно знаю; она женщина не совсѣмъ прiятнаго и ровнаго нрава: она очень капризна и очень, очень горда; Боже упаси если ея гордость что нибудь оскорбитъ: тогда все кончено. Слѣдовательно пока бракъ вашъ съ княземъ Всеволодомъ, моимъ заклятымъ врагомъ, — слова эти графиня сказала съ улыбкою, — не состоится, на княгиню твердо разсчитывать нечего: кто нибудь наговоритъ, насплетничаетъ, и тогда исторiй выйдетъ безъ конца; а что исторiи будутъ, это несомнѣнно: на князя Мытищева мѣтили до двадцати матерей, и всѣ изъ самыхъ аристократическихъ фамилiй. Можете вообразить себѣ послѣ этого, сколько вы имѣете враговъ, для которыхъ разстроить вашъ бракъ съ Мытищевымъ составляетъ просто главную цѣль жизни.

— Боже насъ оборони отъ такихъ враговъ! чистосердечно сказала Анна Александровна.

— Богъ самъ по себѣ; вы знаете пословицу: на Бога надѣйся, а самъ не плошай; вамъ нужно и самимъ умѣть бороться со свѣтскими врагами, и я прямо вамъ скажу: я отъ всего сердца, — если только оно у меня есть, — съ усмѣшкою ввернула графиня, — готова вамъ помогать на сколько хватитъ ума. Меня въ свѣтѣ боятся: во первыхъ, язычокъ у меня не очень тупой, а во вторыхъ, я давно живу въ свѣтѣ, и кромѣ того что знаю каждаго человѣка, я понимаю почти всякаго, а это самое главное. Въ свѣтѣ, надо вамъ сказать, люди говорятъ вамъ очень часто противоположное тому, что они думаютъ; если вы этого не замѣчаете, вы попадаетесь въ ловушку, и иногда въ очень опасную ловушку.

— Да неужели же нѣтъ хорошихъ людей, на которыхъ можно разсчитывать? спросила Лиза.

— Есть, моя милая барышня, есть, но прежде чѣмъ до нихъ дойти, вы захотите съ кѣмъ нибудь сблизиться; вамъ наговорятъ про это лицо всевозможныя дурныя вещи; да вотъ вамъ примѣръ: я прiѣхала къ вамъ сегодня съ тѣмъ, чтобы вамъ съ самаго начала помочь въ этомъ лабиринтѣ большаго свѣта; у меня одно только желанiе — быть вамъ полезною, потому что я боюсь для васъ злыхъ языковъ свѣта. Странно–ли или не странно, но вы меня интересуете, и я все, все что хотите для васъ готова сдѣлать. А посмотрите, чтò вамъ сегодня или завтра про меня скажутъ, — и вѣдь вы повѣрите, вотъ что ужасно.

— Да развѣ нельзя имѣть свое собственное мнѣнье о людяхъ? сказала Лиза. Отчего же вѣрить другимъ, а себѣ не вѣрить?

— Вы невѣста князя Всеволода, не правда ли? спросила графиня, обернувшись къ Лизѣ и глядя на нее въ лорнетку.

— Я, вполголоса сказала Лиза.

— Ну, вотъ, завтра, или послѣ–завтра, вы мнѣ скажете, имѣете ли вы собственное свое обо мнѣ мнѣнье, съ улыбкою, и какъ бы мимоходомъ, сказала графиня.

— Что–жь, и скажу, съ улыбкою отвѣтила и Лиза, и тономъ, въ которомъ сказывалось, что она приняла вызовъ.

— Ну–съ, хорошо; увидимъ; а пока извините за нескромный вопросъ: вы имѣете здѣсь въ свѣтѣ хорошiя связи?

— Пока никого, отвѣтила Анна Александровна.

Лиза покраснѣла, графиня какъ будто случайно взглянула на Лизу, и замѣтила, что она покраснѣла.

— А тетушка? сказала Ольга.

— Есть тетушка? спросила графиня. Ну, это уже много значитъ: какъ ея фамилiя?

— Княгиня Биболи, сказала Анна Александровна.

— Княгиня Биболи! воскликнула графиня Трубецкая. О, это одна изъ нашихъ настоящихъ грандъ–дамъ, чего же лучше! она немного стара, но все–таки, лучше нельзя ничего придумать; ну, а при дворѣ вы имѣете кого нибудь?

— Нѣтъ, никого, отвѣтила Анна Александровна.

— Ну, на этотъ счетъ я надѣюсь вамъ быть полезною; я вамъ прiищу придворнаго ангела–покровителя; это необходимо: вѣдь не правда–ли, барышни ваши будутъ же немного выѣзжать въ свѣтъ?

— Немного, да; отвѣтила Анна Александровна: говорятъ что надо, только одно насъ немного смущаетъ — говорятъ, дороговизна на туалеты страшная.

— Выѣзжать непремѣнно надо, а насчетъ туалетовъ я только хотѣла вамъ сказать, — это цѣлая наука: не только отъ выкройки или цвѣта платья, но отъ какой нибудь складки въ платьѣ зависитъ положенiе дѣвушки въ свѣтѣ; туалеты дороги, это правда, но безъ этого обойтись нельзя. Ну, и при томъ, когда кому предстоитъ вывозить въ свѣтъ такихъ дочерей, какъ ваши, тогда объ расходахъ нечего и думать, да и ломать голову надъ туалетами нѣтъ никакой нужды. Что за прелесть ваши дочери! вдругъ съ такою естественностью сказала графиня. — Нѣтъ, выгоняйте меня или не выгоняйте, а я все–таки буду вашею союзницею, и такою прiятельницею, что вы другой не найдете. Вотъ что я вамъ скажу, я вамъ пророчествую слѣдующее: черезъ недѣлю вы будете знать весь Петербургъ; весь свѣтъ будетъ васъ знать, половина кавалеровъ будетъ у вашихъ ногъ; да вотъ еще что: черезъ три дня большой прелестный балъ у графа Лаппы; дворъ и весь городъ будутъ: это одинъ изъ великолѣпнѣйшихъ баловъ петербургскаго сезона; если вы хотите ѣхать, скажите, и я вамъ отвѣчаю, что завтра же у васъ будутъ приглашенiя, — хотите?

— Я не знаю, право, начала Анна Александровна.

— Отчего не поѣхать, если графиня такъ добра, что... Лиза не договорила.

— По моему вамъ надо хотѣть, сказала графиня. Со мною церемониться нечего, я записываюсь въ ваши чиновники особыхъ порученiй, распоряжайтесь мною какъ хотите, и знайте разъ навсегда, что я потому все это дѣлаю, и кажусь такою оригинальною, что мнѣ доставляетъ огромное удовольствiе вамъ услуживать, и именно потому, что князь Всеволодъ меня ненавидитъ. Понимаете ли вы это, или не понимаете, мнѣ все равно, но главное въ томъ, что я къ вашимъ услугамъ. — Барышня–невѣста, вдругъ перемѣнивъ тонъ, сказала графиня, вы думаете что легко быть невѣстою князя Мытищева? ни, ни, ни, моя почтеннѣйшая! вамъ больше другихъ готовитъ свѣтъ разныхъ подводныхъ минъ, только держитесь крѣпко, не зѣвать, а въ особенности не развлекайтесь: женихъ и только женихъ, всѣхъ отъ себя отгоняйте, ни съ кѣмъ не говорите, слышите!

— Хорошо, улыбаясь сказала Лиза.

— То–то, а начнете заглядываться, развлекаться, еще влюбитесь въ другаго, сказала улыбаясь графиня. Я знаете почему такъ бы хотѣла чтобы вы въ свѣтъ повыѣзжали немного? По правдѣ сказать, во–первыхъ, такихъ красавицъ, какъ ваши дочери въ свѣтѣ у насъ нѣтъ; но эта причина второстепенная, а главная причина заключается въ томъ, чтобы доставить свѣту зрѣлище вашей дочери подъ ручкою князя Мытищева! Мамаши всѣ будутъ сердиться, ай! ай! ай! это правда, но за то вы, кáкъ вы будете наслаждаться! А сама невѣста, а самъ женихъ, — да знаете–ли, что если быть женатымъ счастье, то невѣстѣ показывать своего жениха, а жениху — свою невѣсту, при яркомъ освѣщенiи бальной залы, подъ тысячью взглядовъ, при звукахъ упоительной музыки — да это все такая поэзiя, такое блаженство!.. Ахъ Боже, скоро пять часовъ, вотъ заговорилась! вдругъ оборвала графиня, и встала. Всѣ встали вслѣдъ за нею.

— Ну–съ, послѣднее слово: хотите приглашенiе на лучшiй балъ нынѣшняго сезона? повторила графиня.

— Очень будемъ благодарны, сказала Анна Александровна, если уже вы такъ добры.

— Только безъ благодарностей, это первое условiе; браните меня сколько угодно, но только не благодарите: я такъ много дѣлала зла въ моей жизни, что въ рѣдкiе случаи, когда могу быть кому нибудь полезною, je veux avoir le mérite de ne pas me faire dire merci (я хочу имѣть заслугу не требовать себѣ благодарности). — Такъ до свиданья!

И графиня, пожавъ всѣмъ руки, быстро ушла.

— Приглашенья завтра будутъ у васъ, — сказала она въ дверяхъ.

— Какъ она умна и любезна! сказала Анна Александровна.

— Какъ бѣсъ умна, проговорилъ Сухотинъ, а глаза–то, что за глаза, просто удивительно: что за игра, что за блескъ движенiя! есть же такiя удивительныя лица! Я просто не понимаю, за что это такую ненависть къ ней питаетъ князь?

— Ужъ вѣроятно за что нибудь серьозное, сказала Ольга; Лиза молчала.

— Значитъ черезъ день на балѣ, поздравляю, сказалъ Сухотинъ. Да и хорошо, времени терять нечего. А какъ она размазала петербургский бомондъ, прелесть! Да, ужь свѣтикъ, нечего сказать, за дѣломъ сюда прiѣхали.

— Такъ надо подумать о туалетахъ, замѣтила Ольга.

— Надо, проговорила полугрустно Анна Александровна. А теперь, дѣти, поѣдемъ къ тетушкѣ.

Четверть часа спустя семейство Гагариныхъ входило въ великолѣпную гостиную княгини Биболи.

X.

Княгиня Биболи.

Княгиня Биболи была одна въ своемъ родѣ. Лѣтъ ей было около шестидесяти съ чѣмъ–то. Родилась и воспитывалась она въ провинцiи, кончила курсъ воспитанiя въ петербургскомъ свѣтѣ, куда попала случайно, и гдѣ еще случайнѣе, à titre de jolie fille, вышла за–мужъ за очень богатаго старика, итальянскаго дипломата, влюбившагося въ нее по уши, и оставившаго ей послѣ смерти, которая приключилась черезъ три года послѣ свадьбы, почти все свое состоянiе. Въ благодарность княгиня Биболи обрекла себя на вѣчное званiе безутѣшной вдовы, и всю свою жизнь проводила за–границею, въ особенности въ Италiи, гдѣ, какъ говорятъ нескромные туристы, она и пошаливала, но все это съ соблюденiемъ самаго полнѣйшаго comme–il–faut.

Когда пошаливать уже не совсѣмъ стало прилично возрасту, княгиня Биболи вернулась въ Петербургъ, какъ въ монастырь, для уединенiя и покаянiя, купила себѣ домъ, взяла двухъ хорошенькихъ компаньонокъ, изъ которыхъ одной поручила читать русскiя письма и книги, а другой переговариваться съ поварами, лакеями и нищими, стала давать обѣды, рауты и другiя душеполезныя развлеченiя, окружила себя дипломатами, словомъ зажила съ подобающимъ ея сану великолѣпiемъ.

Гагаринымъ приходилась она тетушкою по матери, но она и не знала объ ихъ существованiи, до той минуты, пока какъ–то въ эту зиму услыхала о проектѣ князя Мытищева жениться на одной изъ нихъ: тутъ–то въ первый разъ, тому кто объ этомъ заговорилъ при ней, она назвала себя тетушкою Гагариныхъ. Навела справки какiе это Гагарины, и узнавъ, что рѣчь идетъ именно объ ея Гагариныхъ, немедленно вшибла въ свою память и это имя и какiе–то фантастическiе образы семьи (видѣла она раза два Анну Александровну очень давно, а объ ея дѣтяхъ понятiя не имѣла), и вездѣ, гдѣ могла, оставляла благосклонное протекцiонное слово въ пользу Гагариныхъ; но такъ, чтобы дескать всѣ понимали и чувствовали, что главное достоинство этой семьи Гагариныхъ все таки заключается въ томъ, что она, княгиня Биболи, ихъ тетушка. О прiѣздѣ Гагариныхъ она узнала въ домѣ Мытищевыхъ, куда посылала справляться, и въ этотъ день сочла своимъ долгомъ написать записку, pour souhaiter la bienvenue, (чтобы поздравить съ прiѣздомъ).

Княгиня Биболи говорила по русски очень плохо, о Россiи и русскихъ имѣла понятiя самыя смутныя и древнiя; была она добра, глупа, чванлива и самолюбива; изъ за этихъ чувствъ любила она, какъ говорила, la litterature russe, et surtout la poésie, то есть любила къ себѣ приглашать русскихъ поэтовъ и писателей, преимущественно изъ говорящихъ по французски, — «comme les plus distingués”, — и обращалась къ нимъ, складывая свои губки въ гримасу, которую называла: «un air poétique (поэтическй видъ), съ словами: «Monsieur N. N., dites nous donc une jolie pièce de vers, j'aime tant la poésie” (господинъ N. N., скажите мнѣ какое–нибудь стихотвореньице, я такъ люблю поэзiю). При чемъ княгиня все надѣялась, что ей сейчасъ же начнутъ говоритъ оду въ ея честь, и по странному стеченiю обстоятельствъ, эта–то надежда услыхать оду въ свою честь изъ устъ поэта и поддерживала ея охоту къ общенiю съ поэтами и писателями той литературы, о которой она въ сущности и понятiя не имѣла.

Иногда, въ рѣдкихъ случаяхъ, говорила она по–русски; но въ эти рѣдкiе случаи русскiй языкъ княгини былъ невообразимою смѣсью всѣхъ возможныхъ европейскихъ языковъ, не исключая и испанскаго. «А вы обѣщали намъ прочесть кусочекъ вашей поэмы”, сказала однажды княгиня одному поэту. А другому въ разговорѣ о русской поэзiи, она спѣла мягкимъ голосомъ: «J'aime beaucoup Pouschkine, et justement tout dernièrement on m'a lu son poême «Бахчисарайскiй кафтанъ”, c‘est charmant!” (Я очень люблю Пушкина, и вотъ на дняхъ мнѣ читали его поэму — «Бахчисарайскiй кафтанъ” — прелестная вещь”).

Но все это не мѣшало княгинѣ Биболи имѣть почтенное положенiе въ петербургскомъ гранд–мондѣ, хотя молодое поколѣнiе большаго свѣта уже настолько себя считало цивилизированнѣе, что подсмѣивалось надъ старушкою княгинею. Что еще сказать о ея характерѣ? Собственно характера у нее никакого не было; въ большомъ свѣтѣ есть лица, которыя въ отличiе отъ другихъ можно назвать линючими; къ числу этихъ линючихъ существъ принадлежала и княгиня Биболи: чѣмъ больше она жила, чѣмъ больше бывалъ кругъ ея свѣтскихъ знакомыхъ, тѣмъ сильнѣе она линяла какъ собственная, своя личность, и наконецъ дошла до блаженнаго сотоянiя полнаго безличiя. Своеобразнымъ она сохранила одно: какое–то движенiе головою въ родѣ того какъ дѣлаетъ индѣйскiй пѣтухъ, когда въ знакъ важности онъ сперва подымаетъ голову, потомъ выдвигаетъ ее впередъ, и третьимъ прiемомъ забираетъ ее въ себя, причемъ мускулы всѣ стягиваются, и образуется препочтенный зобъ.

Когда пришли ей доложить о прiѣздѣ Гагариныхъ, она какъ нарочно приняла эту важную позу, и лежа на своей кушеткѣ, приготовилась ихъ встрѣтить съ соблюденiемъ всего достоинства ея положенiя.

Гагарины вошли — самъ четвертъ: къ тремъ дамамъ присоединился и Володя.

— Bonjour, mes chéris, сказала княгиня, протягивая руку Аннѣ Александровнѣ, и цалуя воздухъ близъ того мѣста гдѣ былъ лобъ Анны Александровны.

Дѣти поочередно приложились къ ручкѣ и получили поцалуй на волосы.

— Bonjour, ma tante, сказала Анна Александровна.

— Vous voilà enfin arrivés, начала княгиня. Ah, mon Dieu! вдругъ испуганно сказала она. Анна Александровна испугалась: взглядъ тетушки устремился на дѣвицъ: Quelles toilettes, ma chère amie! (какiе туалеты, моя любезная).

— А что, тетушка? добродушно спросила Анна Александровна.

— Сomment «а что”! Mais ce sount des провинцiальныя кутирьерки, Dieu me pardonne, qui vous ont fait ces robes! да это премерзко! Mais vous ne pouvez pas sortir comme cela. Dieu sait ce qu'on dira de vous! (какъ «а что”? да вѣдь эти платья провинцiальныя портнихи, прости меня Боже, шили! Вы не можете выѣзжать въ такихъ нарядахъ, Богъ знаетъ что про васъ скажутъ).

Бѣдная Лиза прикусила себѣ губы и покраснѣла.

— Отлично по моему, chère grande–tante, сказалъ рѣшительнымъ тономъ Володя, пока Ольга удерживалась отъ смѣха, а Анна Александровна, слегка смутившись, играла цѣпочкою своихъ часовъ.

— D'abord, mon cher, on ne dit pas «chère grande–tante”, c'est inutile d'appuyer sur ce que je suis grande–tante, начала княгиня, принявъ опять свой важный видъ, on dit simplement: chère tante. Non, ma chère Annette, vous devez plus vous occuper de la toilette de vos filles, ça peut les compromettre (во первыхъ не говорятъ chère grande–tante, не нужно выставлять на видъ, что я grande–tante; говорятъ просто: chère tante. Нѣтъ, любезная Аннета, вы должны больше заниматься туалетомъ вашихъ дочерей, иначе вы ихъ можете компрометтировать). И затѣмъ княгиня позвонила.

Вошелъ лакей.

— Faites venir Charlotte, сказала княгиня.

Явилась Шарлота, пожилыхъ лѣтъ камеръ–юнгфера.

— Charlotte, ma chère, начала княгиня, vous allez avoir la complaisance de vous occuper un peu de la toilette de ces demoiselles; ce sont mes nièces, elles viennent d'arriver de province. Il faut tout de suite deux robes à chacune: l'une pour les sorties de jour et l'autre — une toilette de bal. Это вамъ мой подарокъ, мои милыя, прибавила княгиня обратившись къ дѣвицамъ. (Шарлота, любезная, вы займетесь туалетомъ этихъ барышень; онѣ мои племянницы, и только что прiѣхали изъ провинцiи. Сейчасъ же надо сдѣлать имъ по два платья: одно утреннее, а другое бальное).

— Поблагодарите тетушку, сказала Анна Александровна.

— Merci, ma tante, сказала съ улыбкою Ольга, приложившись къ ручкѣ тетушки.

— Merci, сказала Лиза, и поблагодарила также какъ Ольга, но безъ улыбки.

— Напрасно безпокоитесь, chère tante, сказала Анна Александровна, я уже позабочусь о томъ, чтобы мои дочери не компрометтировались своими туалетами, прибавила она тономъ видимаго оскорбленiя.

— Pas du tout напрасно, ma très chère, перебила ее княгиня, et je vous en prie ne parlez pas russe: vous savez que je parle très mal. Et bien, Charlotte, alors c'est dit. (Совсѣмъ не напрасно, моя любезная; и я васъ прошу не говорить со мною по русски: вы знаете что я говорю очень плохо. И такъ, Шарлота, рѣшено).

— Très bien, madame la princesse, dans une heure la coupeuse de madame Andrieux sera chez ces dames. (Очень хорошо, княгиня, черезъ часъ закройщица госпожи Андрьё будетъ у вашихъ племянницъ). Шарлота ушла.

— Maintenant causons, ma chère, сказала княгиня. (Теперь будемте разговаривать). Я что–то слышала про ваши отношенiя къ Мытищевымъ: это правда? чью же руку онъ просилъ?

— Лизину, отвѣтила Анна Александровна, показывая на Лизу.

— Вашу, сказала тетушка: прекрасно. Но княгиня, сколько я ее знаю, она вѣроятно не совсѣмъ расположена... ибо все–таки это первая партiя въ Петербургѣ...

— Мы не считали, тетушка, первая ли она, или послѣдняя. Князь просилъ моей руки, а не я просила его руки, съ жаромъ въ глазахъ и слегка раздувшимися ноздрями, сказала Лиза. А если княгиня не согласна, я ему возвращу слово — и кончено. Мы ни въ чьей милости не нуждаемся. — Видно было, что бѣдную Лизу давно душили впечатлѣнiя, которыя наконецъ прорвались.

— Но, однако, ma chère, отвѣтила княгиня, когда нѣтъ состоянiя, когда нѣтъ особеннаго положенiя въ свѣтѣ, излишняя гордость совсѣмъ не кстати; на улицѣ не находишь князей Мытищевыхъ: это пустяки, ребячество, ma très chère. По моему, для васъ теперь самое главное сдѣлать себѣ положенiе въ свѣтѣ и при дворѣ, то есть быть приглашенными на балы; на маленькiе балы à la cour очень трудно, хотя не невозможно; но все же на балы въ сѣрой залѣ, въ залѣ Музъ, ça pose tout de suite; и я увѣрена, на сколько я знаю княгиню Мытищеву, что это на нее подѣйствуетъ въ вашу пользу. Я сегодня же напишу графинѣ Шенгофъ, — и я думаю, что мнѣ это удастся: говорятъ черезъ недѣлю будетъ балъ персонъ на 400, ну и я надѣюсь, можно будетъ устроить.

— Не безпокойтесь, добрая тетушка, чтó вамъ изъ за насъ тревожиться, сказала Анна Александровна.

— Это меня не особенно безпокоитъ, да при томъ я не должна забывать, что вы мнѣ племянница; а мое положенiе такое, что обязываетъ заботиться и о васъ, это очень естественно; я ни за что не соглашусь, чтобы племянницы княгини Биболи не были въ спискѣ приглашенныхъ ко двору, c'est impossible!

— Можно и безъ этого повеселиться, сказала Ольга.

— Нѣтъ нельзя, ma très chère, когда находишься въ свойствѣ съ хорошими фамилiями. И здѣсь голова княгини принялась выдѣлывать въ три прiема важный видъ индѣйскаго пѣтуха. — Ну, а знакомые въ свѣтѣ у васъ есть?

— Сегодня мы совершенно неожиданно познакомились съ одною графинею Трубецкою, сказала Анна Александровна, она говорила что васъ очень хорошо знаетъ; потомъ съ княземъ Свѣтозаровымъ, который насъ встрѣтилъ на желѣзной дорогѣ.

— Встрѣтилъ! съ прiятнымъ удивленiемъ, сказала княгиня: онъ не особенно интересный человѣкъ, его жена милая женщина, вотъ она можетъ быть вамъ полезна, я васъ ей отрекомендую; ну, а насчетъ графини Трубецкой скажите: какъ она, такъ просто, первая къ вамъ прiѣхала?

— Да, отвѣтила Анна Александровна.

— Это удивительно, ma chère; во всякомъ случаѣ это знакомство очень кстати: она у насъ считается самою умною женщиною въ петербургскомъ свѣтѣ; языкъ у нее презлой, но она очень прiятна; для меня она не особенно симпатична, но вообще ее положенiе препочтенное и въ свѣтѣ и при дворѣ; при одномъ изъ дворовъ она даже въ самыхъ интимныхъ отношенiяхъ.

— Ну, а скажите, ma chère, что вы съ этимъ молодымъ человѣкомъ намѣрены дѣлать? сказала княгиня, указывая на Володю.

— Я, ma tante, въ юнкера поступаю.

— Въ юнкера? прекрасно; надѣюсь въ гвардiю, спросила княгиня, и въ кавалерiю?

— Не знаю еще навѣрное, это будетъ зависѣть отъ средствъ; говорятъ, что въ кавалерiи очень дорого, сказала Анна Александровна, и кутятъ много!

— Ахъ, ma chère amie, какой вздоръ! порядочный человѣкъ долженъ всегда въ кавалерiю поступать, въ пѣхотѣ служатъ только маленькiе дворяне; вы должны непремѣнно изъ него сдѣлать гусара или конногвардейца, иначе невозможно: все что я знаю изъ порядочной молодежи въ Петербургѣ, les Bibi Гоницыны, les Vovo Волхонскiе, les Doudou Кобринскiе, que sais–je, moi, всѣ, рѣшительно всѣ въ гусарахъ или конногвардiи, потому–то сейчасъ же они получаютъ положенiе въ свѣтѣ. Нѣтъ, я слышать не хочу про другiе полки; помилуйте, для чего же вы его выростили такимъ красавцемъ, какъ не для того, чтобы изъ него сдѣлать блестящаго гусара?

На этихъ словахъ Анна Александровна встала, и семья Гагариныхъ стала прощаться съ тетушкою, которая продолжала лежать на своей кушеткѣ.

Когда они сѣли въ свою четырехмѣстную карету, Лиза, вся раскраснѣвшаяся, сказала: — Экая старая дура! она воображаетъ себѣ, что мы въ ней очень нуждаемся, безтактная какая!

— Полно, Лиза, браниться, какъ тебѣ не стыдно: она твоя тетушка, старая женщина, у нее свои причуды, это правда, не всѣмъ и умъ Богъ даетъ, а женщина она добрая.

— Чванливая аристократка и больше ничего! отрѣзалъ Володя.

— И сердиться не стоитъ, сказала Ольга: пресмѣшная она. Ты замѣтилъ, Володя, какъ она подбираетъ свой подбородокъ?

— Еще бы не замѣтить — точно индюкъ, сказалъ Володя.

Всѣ разсмѣялись.

Но Лиза не смѣялась. Она была погружена въ мiръ размышленiй. По всему что она видѣла и слышала ей было ясно, что ей много предстояло пережить впечатлѣнiй въ этомъ свѣтѣ, куда она такъ давно, внутри себя, стремилась: всѣ эти глупыя рѣчи тетушки съ одной стороны оскорбляли ее глубоко, ибо давали ей чувствовать, на сколько они, Гагарины, ничего не значатъ; а съ другой стороны все же, такъ сказать, ободряли желанiе ея молодой, впечатлительной, пылкой натуры идти, идти и идти впередъ, въ это трудное для плаванья и неизвѣстное ей море большаго свѣта, и бросать перчатку всѣмъ, которые, подобно княгинѣ Биболи, признавали Гагариныхъ способными только плыть на привязи за другими. Увы! дурные инстинкты пробуждаться стали въ Лизѣ, она сама это чувствовала: она чувствовала, что въ эти минуты она была не съ женихомъ, и не въ немъ, а исключительно въ себѣ одной, и всѣ впечатлѣнiя относила къ себѣ, и себя одну относила ко всему, что видѣла и слышала. Увы, и то надо сказать, была уже впущена капля яда въ эту прекрасную, здоровую натуру, и пущена графинею Трубецкою. Она сказала такимъ тономъ Лизѣ, что она красавица, такъ взглянула на нее, говоря эти слова, что Лиза, которая не разъ видѣла себя въ зеркалѣ красавицею, почувствовала что–то особенно для себя прiятное въ этихъ словахъ графини, и какъ ни говорила она себѣ, что графиня скверная женщина, какъ ни хотѣлось ей себя въ этомъ убѣдить, въ угоду въ особенности жениху, но мысль, что умнѣйшая изъ петербургскихъ женщинъ сказала ей эти слова именно такъ, не выходила изъ ея памяти; а потомъ вспоминалось ей, что эта же женщина усумнилась въ ея личной самостоятельности, и предсказала ей, что она будетъ рабою своего жениха... Обо всемъ этомъ Лиза думала, сидя въ каретѣ. Ея главное желанiе въ эту минуту было — не скорое свиданiе съ княземъ Всеволодомъ: оно уже сдѣлалось вторымъ — а первымъ было стремленiе всей ея страстной, постоянно сдерживавшейся натуры произвести собою въ свѣтѣ впечатлѣнiе самостоятельное, ни отъ кого независящее, дабы разомъ выйти изъ этого тяжелаго для нея и унизительнаго положенiя на каждомъ шагу нуждаться въ протекцiи. Но мысль эта въ сущности была нехорошая мысль; и въ душѣ или, вѣрнѣе, въ совѣсти Лизы нашелся путь къ очищенiю этой мысли отъ дурнаго: «Я люблю Всеволода, стала думать она, и онъ меня любитъ; но чтобы любовь наша была другъ другу не въ тягость, и ему не приходилось бы страдать самолюбiемъ за насъ, надо такъ сдѣлать, чтобъ онъ могъ гордиться мною въ этомъ петербургскомъ свѣтѣ, который такъ гордъ и такъ страшенъ въ своихъ сужденiяхъ”.

— Мама, вдругъ сказала Лиза, я ни за что не дозволю княгинѣ мнѣ дарить и заказывать платья: прошу тебя, поѣдемъ сами къ мадамъ Andrieux и закажемъ.

Поѣхали къ мадамъ Andrieux и заказали.

К. В. М.

(Продолженiе будетъ).

_______

ИЗЪ ПУТЕВАГО АЛЬБОМА.

На Имандрѣ.

Мы все идемъ... все вдаль идемъ...

Тропинка вьется на утесъ...

Огнистымъ заревомъ кругомъ

Горитъ внизу недвижный плесъ.

Со скалъ ручьи гремятъ порой,

И имъ въ отвѣтъ, издалека,

Вся схоронясь въ глуши лѣсной,

Въ порогахъ мечется рѣка...

Плыветъ челнокъ, блестя весломъ;

Рыбачка тянетъ сѣть... За ней,

Сверкнувъ серебрянымъ крыломъ,

Взмываетъ чайка, все быстрѣй...

Въ свѣту мелькаютъ острова.

А тамъ — за плесомъ и рѣкой

Вершины горъ едва–едва

Бѣлѣютъ въ дымкѣ золотой...

Вздохнулъ лопарь, мой проводникъ,

И весь потупился, грустя...

Полудикарь, уже старикъ,

Онъ былъ наивенъ, какъ дитя.

Душою кротокъ, чистъ умомъ,

Правдивъ, корысти онъ не зналъ...

Старикъ легенды о быломъ

Мнѣ все на роздыхахъ пѣвалъ.

И часто вѣяло отъ нихъ:

Лѣсною мглой, привольемъ горъ,

Соленымъ вѣтромъ волнъ морскихъ,

Просторомъ тундръ, красой озеръ...

Я понялъ въ нихъ и чаекъ крикъ,

И бури шумъ, и плескъ валовъ,

Мятели бѣшеной языкъ

И гулъ оленьихъ табуновъ...

Такъ и теперь, на грудѣ скалъ,

Вперяя взоръ въ просторъ лѣсной,

Старикъ–лопарь живописалъ

Мнѣ быль страны своей родной.

И словно музыка въ горахъ,

Свистя, носился вѣтерокъ.

Гремѣлъ порогъ... А въ небесахъ

Бѣжали тучки на востокъ...

— Вся эта ширь, вся эта даль

Мнѣ ярко помнится иной.

Тоска беретъ... Былаго жаль!...

Такимъ ли былъ мой край родной!

Гнѣздился звѣрь въ его скалахъ;

Оленя не было числа;

Въ его озерахъ и рѣкахъ

Сплошной стѣною рыба шла.

Песецъ идетъ — не видно горъ,

Лисицы смотрятъ изъ норы...

Гдѣ волны рвутся на просторъ,

Тамъ села строили бобры.

Весной несется тучей дичь,

И солнце прячется за ней...

Кругомъ стоитъ немолчный кличь

Гагаръ и бѣлыхъ лебедей.

Въ заплесахъ выводки шумятъ;

А надъ водой прямой стѣной

Лѣса дремучiе стоятъ;

Тамъ лось живетъ во тьмѣ глухой,

Въ густомъ бору медвѣдь реветъ...

Тюлень усѣялъ берега...

Уйдетъ тепло — морозъ придетъ —

Подъ звѣремъ ломятся снѣга...

На лыжахъ, съ дротикомъ въ рукахъ,

Бывало носится лопарь

Съ конца въ конецъ. Въ родныхъ снѣгахъ

Онъ былъ ловецъ, властитель, царь.

Дубиной звѣря пришибетъ,

Стрѣлу оленю пуститъ въ глазъ,

Медвѣдя встрѣтитъ — не уйдетъ,

А смѣло сцѣпится не разъ.

Сзываетъ стадо ли съ холма, —

Олень бѣжитъ — земля дрожитъ;

Идетъ табунъ какъ будто тьма:

Сойдется — точно лѣсъ стоитъ;

Вездѣ рога, кругомъ рога,

Чуть–чуть колышутся, стучатъ:

Такъ море бьется въ берега,

Такъ вѣтви по лѣсу шумятъ.

Бывало волки окружатъ,

А онъ кричитъ да бьетъ звѣрей;

Уйдетъ, — вороны подлетятъ

И все огложутъ до костей.

Зимой — боецъ во мракѣ горъ, —

Въ долины онъ сходилъ весной;

Раскинетъ вѣжи у озеръ

И мечетъ въ воду неводъ свой.

Не хватитъ силъ тянуть назадъ:

Сѣть черезъ край полна добромъ;

Тамъ кумжи пестрыя блестятъ,

Сиги сверкаютъ серебромъ,

Налимы мечутся стрѣлой,

Лазейки семга ищетъ въ ней,

И лещъ сiяетъ золотой,

Съ живымъ румянцемъ карасей.

Отдастъ женѣ обильный ловъ,

А самъ лежитъ на муравѣ...

И сколько вьется яркихъ сновъ,

И сколько пѣсенъ въ головѣ!...

Лежитъ и смотритъ въ высоту,

Какъ тучи на небѣ горятъ,

Какъ горъ волнистую черту

Охватитъ заревомъ закатъ...

Какъ вьются чайки надъ рѣкой,

Чернѣютъ точками орлы,

Какъ высоко лежитъ сѣдой

Олень на выступѣ скалы,

Какъ въ листвѣ лучъ зари горитъ,

Какъ у цвѣтовъ береговыхъ

Пчела залетная жужжитъ,

Роса спускается на нихъ...

Лежитъ и смотритъ, какъ кругомъ

Туманъ ползетъ... костеръ блеститъ...

И только вѣтку надъ холмомъ

Въ густой березѣ золотитъ.

Лежитъ — и слышитъ говоръ волнъ,

Въ разливѣ юркой щуки плескъ,

И крыльевъ взмахъ и тихiй стонъ,

И въ чернолѣсьѣ гулкiй трескъ...

Лежитъ, пока глаза сомкнетъ...

Звѣздами яркими горя,

Въ лазури ночь надъ нимъ плыветъ

И смотритъ въ душу дикаря...

Лопарь былъ веселъ, пѣсни пѣлъ, —

Теперь онъ больше не поетъ!...

Онъ бить акулъ въ моряхъ умѣлъ —

Теперь и мухи не убьетъ...

Бывало — злится океанъ,

Киты играютъ вдалекѣ,

А онъ и въ бурю, и въ туманъ

Летитъ на утломъ челнокѣ...

— Что жь съ вами сталось? —

— Русь пришла!...

По берегамъ настроивъ селъ,

Какъ марь осенняя легла

Она на этотъ тихiй долъ...

Ушкуйникъ шелъ съ конца въ конецъ,

Война гремѣла... Вслѣдъ за ней

Съ ружьемъ и съ водкою купецъ

Разбитыхъ грабитъ лопарей...

Не стало звѣря... Шведъ тѣснитъ,

Оленя губитъ волкъ въ горахъ...

Лопарь все ждетъ... Лопарь молчитъ...

И только молится въ церквахъ...

Старикъ окончилъ, — а вдали

Сходила ночь. И здѣсь и тамъ,

Какъ дымъ кадила, отъ земли

Туманъ клубился къ небесамъ.

И лишь въ лазурной вышинѣ

Горѣли, словно алтари,

Вершины горныя въ огнѣ

Полупогаснувшей зари.

И сквозь туманъ еще слышнѣй

Гремѣла намъ издалека

Въ крутой излучинѣ своей

Порогом сжатая рѣка.

Имандра. (Лапландiя)

В. Н.–Д.

ИСТОРIЯ МОЕГО ДѢТСТВА.

(Воспоминанiя двороваго).

Часть вторая*).

IV.

Давно, очень давно, еще въ годы молодости, въ моменты свѣтлаго проблеска мысли — происходившiе въ антрактахъ отъ одного запоя до другаго, — моменты, въ которые художникъ отъ души проклиналъ свою пагубную страсть и въ сотый разъ давалъ себѣ обѣтъ отрѣшиться отъ пьянства, — на него нападали лихорадочные порывы прилежанiя, но, къ сожалѣнiю, ни одной изъ начинаемыхъ работъ не суждено было быть оконченной. Различные эскизы и этюды (многiе изъ нихъ весьма талантливые), едва начатые, полуоконченные и почти что оконченные, простоявши недѣли двѣ–три на мольбертѣ Антипа Степановича, — при встрѣчѣ перваго заказа, дававшаго возможность немедленнаго заработка хотя небольшихъ денегъ, срывались съ подрамка и бросались въ громадную папку, находившуюся между стѣной и кроватью художника, откуда уже никогда не возвращались на мольбертъ для окончанiя.

Преслѣдуемый неотступною мыслiю поднести княгинѣ въ день ея ангела что нибудь изъ своихъ трудовъ, Клещукъ, не могшiй придумать ничего новаго, рѣшился порыться въ своей прошедшей дѣятельности и съ этою цѣлiю вытащилъ изъ–подъ кровати полную всевозможныхъ работъ (а также грязи и пыли) свою папку. Въ послѣднiя пятнадцать лѣтъ Антипъ Степановичъ очень рѣдко дѣлалъ вклады въ свою художественную коллекцiю, но за то до настоящаго случая ни разу (не желая, какъ онъ выражался, разтравлять своего сердца) не заглянулъ въ нее и ни разу не пытался привести свои работы въ какой нибудь систематическiй порядокъ. На мои неоднократныя просьбы, позволить просмотрѣть рисунки, Клещукъ, не смотря на все свое расположенiе ко мнѣ, отвѣчалъ положительнымъ отказомъ, такъ что я (сознаюсь въ этомъ), чтобы удовлетворить своему любопытству, принужденъ былъ заглядывать въ эту памятную мнѣ папку «потихоньку” отъ моего наставника.

Поиски Антипа Степановича увѣнчались полнѣйшимъ успѣхомъ. Перебирая коллекцiю своихъ работъ, начиная отъ академическаго этюда — награжденнаго медалью, и до небрежно набросаннаго эскиза помянутаго транспаранта, художникъ остановился надъ уже давнымъ–давно начатой акварельной минiатюрой, изображающей перспективный видъ нашего села, снятый съ самой красивой и выгодной стороны. Рисунокъ этотъ, чуть–ли еще не въ годы его обязательной службы, начатъ былъ Антипомъ Степановичемъ по поводу постройки новой и весьма изящной церкви (съ цѣлью поднести тогдашнему нашему помѣщику), но оконченъ не былъ. При настоящемъ случаѣ, нельзя было придумать лучшаго подарка недавней обладательницѣ Гремиславова, какъ этотъ рисунокъ, долженствовавшiй напоминать ей то мѣсто, гдѣ прошло первое лѣто ея супружеской жизни.

Разсудивши такимъ образомъ, Клещукъ тотчасъ–же отрылъ въ своемъ сундучкѣ сохранившiеся кусочки акварельныхъ красокъ, вымылъ кисти, поставилъ передъ собою стаканъ воды и тарелку и принялся за окончанiе рисунка. Дѣло происходило утромъ, на другой день послѣ того, когда мой наставникъ изливалъ передо мною свою душу. Воспользовавшись тѣмъ обстоятельствомъ, что въ конторѣ не было спѣшной работы, я замкнулъ свою конторку, отправился къ Антипу Степановичу и очень обрадовался заставши его за работою.

Я чрезвычайно любилъ рисованiе, подъ руководствомъ Клещука самъ маралъ кое–какiя картинки и не зналъ лучшаго удовольствiя какъ сидѣть у художника въ то время, когда онъ занятъ какою нибудь работою. Къ моему несчастiю, Антипъ Степановичъ очень рѣдко доставлялъ мнѣ это удовольствiе, да наконецъ и самыя работы его, то–есть иконы, были уже черезъ–чуръ однообразнаго свойства, и всѣ прiемы этой отрасли живописи были мнѣ хорошо извѣстны.

Такъ какъ дѣло было утромъ, то я засталъ своего бывшаго наставника еще въ нормальномъ положенiи, которое, къ сожалѣнiю, говоря правду, вѣрнѣе было бы назвать — ненормальнымъ, и потому онъ былъ угрюмъ и не разговорчивъ въ эти минуты, весьма напоминалъ собою человѣка только что отколоченнаго на обѣ корки. Я зналъ, что въ этомъ состоянiи вести съ нимъ разговоры и даже сидѣть вмѣстѣ — весьма тяжело, но за то и зналъ какiя мѣры могутъ быть противъ этого приняты. Между тѣмъ уходить мнѣ не хотѣлось и я вступилъ съ Антипомъ Степановичемъ въ слѣдующiй разговоръ.

— Мнѣ, Антипъ Степановичъ, сегодня отецъ жалованье за прошлый мѣсяцъ отдалъ, проговорилъ я какъ будто между прочимъ, доставая изъ кармана свой вязанный кошелекъ и вынимая оттуда пятирублевую бумажку.

Я солгалъ; бумажка эта, за отсутствiемъ какихъ либо потребностей, уже мѣсяца три лежала неразмѣненная въ моемъ кошелькѣ, а срокъ жалованья еще не наступалъ.

— Ну, значитъ ты богачъ!... А я вчера все просвисталъ...

Произошла довольно продолжительная пауза.

Будучи «въ ударѣ”, Антипъ Степановичъ нерѣдко одолжался у меня (разумѣется безвозвратно), но въ трезвомъ видѣ ни за что не хотѣлъ спросить у меня денегъ, хотя и былъ увѣренъ, что съ его стороны достаточно малѣйшаго намека, чтобы я стрѣлой полетѣлъ на край села и возвратился бы съ желаемымъ.

Между тѣмъ, хотя потребность «поправиться” и была очевидна, художникъ не дѣлалъ этого намека и продолжалъ старческими и дрожащими, но все–таки, по народному выраженiю, «золотыми” руками — кончать свою акварель; я же не рѣшался сдѣлать какiя либо прямыя предложенiя.

— Сегодня у насъ Кривозубинъ (купецъ изъ города, поставщикъ на барскiй домъ) деньги изъ конторы получалъ, пошли съ отцемъ «литки” пить, — наивнѣйшимъ голосомъ, хотя и очень дипломатично, солгалъ я еще разъ.

— Что–жь? — это порядокъ такой... разсѣянно отвѣтилъ Клещукъ.

— Развѣ всѣ кто деньги получаетъ должны литки ставить?

— Да, ужь такъ заведено...

— Тогда съ меня тоже литки надо... Я сегодня тоже получилъ... робко проговорилъ я.

Антипъ Степановичъ понялъ подведенную подъ него мину. Пристально посмотрѣлъ онъ въ мои глаза, и въ его взглядѣ, въ одно и тоже время, выразились — и безпредѣльная благодарность и какое–то болѣзненно–горькое, страдальческое чувство.

Я вскочилъ со стула и схватился за фуражку.

— Антипъ Степановичъ! Можно сбѣгать?... чуть не съ мольбой проговорилъ я.

— Сбѣгай! Только маленькую — много не надо.

Черезъ десять минутъ передъ художникомъ вмѣсто «маленькой” стоялъ полуштофъ.

Послѣ первыхъ трехъ стаканчиковъ мой наставникъ сталъ по обыкновенiю разговорчивѣе.

— Вотъ хочу, Серёга, поднести княгинѣ нашей... Она, братъ, что?... она ангелъ!... Ну, что я передъ нею? песъ смердящiй и больше ничего... А она, голубушка, распрашивать меня изволила: «какъ–де вы, Антипъ Степановичъ, въ академiи учились?” «Отчего–де вы за границу не поѣхали?”... Отчего!... Эхъ, да что тутъ толковать... Мнѣ слово–то, слово–то дорого... А кто со мною хорошо разговаривалъ? Въ двадцать–то лѣтъ — ты да она... Вѣдь я, братъ, безъ роду — безъ племени... Въ академiи, правда, прiятели были, такъ вѣдь они же и научили водку пить... Пускай–же она видитъ, что и Клещукъ чувствовать можетъ...

Отрывочно произнося эту тираду, Антипъ Степановичъ пилъ рюмку за рюмкой, но не смотря на это, кисть такъ и ходила по бумагѣ, и изъ желтаго фона пергамента все рельефнѣе вылѣзало наше живописное Гремиславово. Я жадными глазами слѣдилъ за каждымъ мазкомъ кисти. Искуство Антипа Степановича возбуждало во мнѣ, въ одно и тоже время, и какой–то благоговѣйный восторгъ, и нехорошее, завистливое чувство. Наконецъ я не выдержалъ и прервалъ хранимое до этой минуты молчанiе.

— Счастливый вы человѣкъ, Антипъ Степановичъ, — умѣете такъ хорошо рисовать! Ахъ, кабы я такъ умѣлъ!... Нарисовалъ бы тоже и подалъ бы княгинѣ... Вотъ тогда скорѣе бы на волю отпустили... Всю эту фразу я проговорилъ съ необыкновенно горькимъ чувствомъ.

Въ отвѣтъ на нее Клещукъ еще разъ молча посмотрѣлъ на меня, на этотъ разъ уже нѣсколько мутными и прищуренными глазами, затѣмъ медленно обсосалъ находившуюся у него въ рукѣ кисть, положилъ ее на столъ, обѣими руками прикрылъ свои виски и, опершись локтями на столъ, уставилъ глаза въ окно.

Въ этомъ положенiи онъ пробылъ минутъ десять. Я не смѣлъ прервать его молчанiе, и подъ гнетомъ собственной, гнѣздившейся въ моей головѣ идеи, тоже сидѣлъ неподвижно и молча.

Первымъ заговорилъ Клещукъ, и заговорилъ какъ–то отрывисто, подобно тому какъ говорятъ люди во снѣ или только что съ просонья.

— Да что–жь?... Судьбу свою теперь не перемѣнишь — кончено!... Ну, наградитъ... Ну, когда можетъ и вспомнитъ... да вѣдь и только!... Нѣтъ, это не то... это не то... Тутъ по крайности хоть одно дѣло во всю жизнь, во всю–то жизнь сдѣлаешь!... не перемѣняя позы и не шевельнувши ни однимъ пальцемъ проговорилъ Клещукъ какъ будто самъ съ собою.

— Сбѣгай! быстро поднявшись на ноги, почти вскрикнулъ онъ указывая на пустой полуштофъ. Это слово онъ произнесъ не то чтобы нахальнымъ, но какимъ–то строго повелительнымъ тономъ, какъ будто бы вдругъ, по мановенiю волшебнаго жезла, получилъ безграничную власть надо мною. Я находился въ недоумѣнiи, но между тѣмъ повиновался немедленно.

Когда я возвратился со вторымъ полуштофомъ, экстазъ охватившiй было моего учителя прошелъ, и я засталъ его въ обычномъ, самомъ добродушномъ настроенiи.

— Спасибо тебѣ, Серёга! Удружилъ ты мнѣ сегодня... Давеча ты говорилъ, что тебѣ бы этакую картинку подать... Вѣрно! Такъ, такъ, такъ! Ты и подашь! Тебѣ за это и волю дадутъ... И кончено!...

Меня бросило въ жаръ.

— Какъ же это, Антипъ Степановичъ, — рисовали вы, и вдругъ я...

— Да здѣсь, братъ, не академiя, — экзаменовать не будутъ... Подпиши: рисовалъ–де, молъ, Сергѣй Крюковъ и шабашъ! А что волю дадутъ — это вѣрно!

Безаппеляцiонность, съ которой утверждалъ мой учитель то обстоятельство, что мнѣ дадутъ волю за его картину, — при полной вѣрѣ въ его авторитетъ, сдѣлали то, что я сразу, въ тотъ же моментъ увѣровалъ въ это, и увѣровалъ такъ, что никто бы (развѣ сама дѣйствительность) не сумѣлъ бы убѣдить меня въ противномъ.

Антипъ Степановичъ принялся за второй полуштофъ, и пока пилъ его, долго, хотя и весьма не обстоятельно разсказывалъ мнѣ, какъ онъ, въ день имянинъ, улучитъ минуту и представитъ меня княгинѣ или по крайней мѣрѣ князю; какъ онъ будетъ просить за меня, какъ представитъ всѣ резоны, какъ выставитъ передъ помѣщицей въ примѣръ свою жизнь, и т. д. и т. д. Однимъ словомъ, онъ закончилъ свой разговоръ со мною положительнымъ увѣренiемъ, даже клятвою, что это дѣло увѣнчается полнымъ успѣхомъ, при чемъ, въ заключенiе, строго–на–строго запретилъ мнѣ говорить объ этомъ съ кѣмъ бы то ни было, не исключая даже отца и матери.

V.

Наступилъ день торжества. По провинцiальному обычаю, съ двѣнадцати часовъ дня начали съѣзжаться въ наше Гремиславово сосѣднiе помѣщики (близкiе и дальнiе), «силы и власти” губернскаго и сосѣднихъ уѣздныхъ городовъ; — словомъ, все что только имѣло доступъ въ домъ князей Бѣжицкихъ, торопилось своимъ прiѣздомъ засвидѣтельствовать то уваженiе, на которое имѣлъ неоспоримое право и молодой, но во всякомъ случаѣ (уже по одному происхожденiю) вельможный нашъ помѣщикъ.

Обѣдъ, на который впрочемъ не успѣли прибыть наиболѣе интересные гости, прошелъ довольно монотонно; по крайней мѣрѣ на меня, глазѣвшаго на эту часть торжества съ хоръ большой залы барскаго дома, онъ не произвелъ особаго впечатлѣнiя.

Очевидно, что весь интересъ праздника долженъ былъ сгруппироваться на предстоящихъ вечеромъ фейерверкѣ, иллюминацiи и балѣ.

Предоставляю судить читателямъ, въ какомъ экзальтированномъ состоянiи находился я въ теченiе этого роковаго для меня дня. Наплывъ самыхъ разнородныхъ, но во всякомъ случаѣ тяжелыхъ ощущенiй мучилъ меня несказанно. То мнѣ представлялось, что Антипъ Степановичъ не можетъ ошибиться; я заставлялъ его въ сотый разъ повторять увѣренiя въ успѣшномъ исходѣ дѣла и, вслушиваясь въ его слова, замиралъ отъ восторга. То вдругъ, совершенно внезапно въ мою голову закрадывалось сомнѣнiе, быстро затѣмъ переходившее въ полную безнадежность, и я повергался въ совершенное отчаянiе. Мнѣ вспоминались родовыя, ни кѣмъ и ни чѣмъ доселѣ непреоборимыя традицiи нашихъ помѣщиковъ, вспоминалось то ничтожное нравственное значенiе, которое имѣлъ художникъ даже въ средѣ нашего двороваго мiра, и сопоставляя два эти обстоятельства, я приходилъ къ убѣжденiю, что все что ни говорилъ мнѣ Клещукъ, — не больше какъ утѣшенiе маленькаго ребенка, въ родѣ обѣщанiя достать звездочку съ неба... Двадцать разъ въ теченiе этого дня я сбѣгалъ въ каморку художника, чтобы взглянуть на лежавшiй на столѣ, совершенно оконченный и подписанный мною видъ села Гремиславова, и каждый разъ этотъ рисунокъ производилъ на меня самыя противуположныя впечатлѣнiя. Вглядываясь пристально въ мастерскую работу художника (особенно въ моихъ глазахъ въ то время), я думалъ, что нѣтъ цѣны, которая вполнѣ вознаградила бы эту работу, — а за нее желаютъ получить только согласiе на право (хотя бы и за большiя деньги) откупиться ничтожному дворовому мальчишкѣ... Проходило полчаса, я снова сидѣлъ наклонившись надъ работой моего учителя, и на этотъ разъ видъ нашего села представлялся мнѣ совершенно ничтожнымъ произведенiемъ, немного лучше тѣхъ печатныхъ картинокъ, которыя продаются по воскресеньямъ на базарѣ нашего уѣзднаго города, и мнѣ казалось невѣроятнымъ, чтобы наши помѣщики, домъ которыхъ былъ переполненъ громадными картинами въ массивныхъ золотыхъ рамахъ, ради такого ничтожнаго рисунка измѣнили своимъ стариннымъ убѣжденiямъ...

Считаю лишнимъ говорить, что этотъ рой мыслей слагался въ то время въ моей тринадцатилѣтней головѣ — не въ этой формѣ и не въ этихъ выраженiяхъ; но сущность была та же.

Такъ какъ все имѣвшее начало должно имѣть и конецъ, то и этотъ день, показавшiйся для меня длиннѣе года, началъ клониться къ вечеру. Какъ–то лѣниво, будто нехотя, опустилось темное iюльское солнце за опушку нашей рощи, и долго еще, какъ будто поддразнивая меня, прорѣзывало насквозь своими яркими лучами жидкiе, искуственно расчищенные ряды деревьевъ. Мало по малу начали опускаться сумерки. Погода стояла великолѣпная, на небѣ не было ни одного облачка, и все это мѣшало скорѣйшему наступленiю вечера, на который Антипъ Степановичъ возлагалъ всѣ наши надежды.

По мѣрѣ того какъ все ближе и ближе наступалъ часъ назначенный для фейерверка, нервное состоянiе ощущаемое мною начало понемногу сообщаться и моему учителю, отъ котораго въ теченiе цѣлаго дня я не отходилъ почти ни на шагъ. Онъ становился необыкновенно угрюмымъ и сосредоточеннымъ, и въ отвѣтъ на мои докучныя приставанiя все съ одною и тою же пѣснею — наконецъ рѣзко оборвалъ меня и приказалъ замолчать.

Какъ я узналъ впослѣдствiи, художникъ не столько безпокоился вообще за исходъ дѣла, въ которомъ онъ былъ почему–то увѣренъ, сколько за то, что ему въ суматохѣ не удастся уловить удобной минуты.

Въ роскошной и чрезвычайно обширной парусинной бесѣдкѣ, или, говоря вѣрнѣе, палаткѣ, раскинутой на отлогомъ берегу громаднаго нашего пруда, назначенъ былъ вечернiй чай.

Ровно въ девять часовъ вечера, когда уже всѣ клумбы, куртины, аллеи, бесѣдки, гроты, и другiя стародавнiя помѣщичьи затѣи нашей барской усадьбы разцвѣтились фонариками, — расположенный въ особомъ павильонѣ оркестръ грянулъ тушъ, и со ступеней выходящей въ садъ террассы барскаго дома стали спускаться, пара за парой, нарядные гости нашихъ помѣщиковъ.

Все общество направилось въ чайную палатку. Какъ только пестрая толпа княжескихъ гостей размѣстилась за нѣсколькими чайными столами, съ небольшаго плота, устроеннаго по серединѣ громаднаго пруда, быстро взвилась сигнальная ракета, кокетливою молнiею разрѣзавши нá–двое непроницаемо–темный покровъ, нависшiй надъ Гремиславовымъ. Затѣмъ... затѣмъ годы взяли свое, и вашъ покорный слуга, забывши про все на свѣтѣ, весь обратился въ зрѣнiе...

Вслѣдъ за сигнальной ракетой, изъ густыхъ, окунувшихся въ прудъ вѣтвей старыхъ ракитъ — дружно пролетѣли вверхъ сотни огненныхъ иглъ, — раздался трескъ, и за тѣмъ мирiады огненныхъ искръ посыпались на вѣковые дубы и липы нашего пруда.

Едва успѣлъ разсѣяться дымъ ракетъ, какъ вся зеркальная поверхность воды подернулась синеватымъ отблескомъ бенгальскаго огня; въ разныхъ углахъ пруда забили огненные фонтаны, а на самой серединѣ заблисталъ роскошно освѣщенный транспарантный вензель княгини...

Минута была очень торжественная... Изъ чайной палатки раздался (какъ выражаются наши театральные репортеры) — «оглушительный громъ аплодисментовъ”, въ отвѣтъ которому, въ родѣ эхо, загремело дружное «ура” изъ толпы деревенскихъ парней и мальчишекъ, любовавшихся фейерверкомъ съ противуположнаго берега. Фейерверкъ былъ сожженъ сразу, дружно — удался вполнѣ, и, какъ оказалось впослѣдствiи, былъ дѣйствительно сюрпризомъ для прекрасной именинницы...

Во все время этого огненнаго торжества я и Клещукъ находились въ двухъ шагахъ отъ чайной бесѣдки, скрытые громаднымъ сиреневымъ кустомъ; такъ что въ одно и то же время — и любовались роскошнымъ, мною впервые видимымъ зрѣлищемъ, и, имѣя возможность слышать каждое слово, произнесенное нашими помѣщиками или ихъ гостями, — сами до поры до времени оставались незамѣченными.

Какъ только фейерверкъ кончился, княгиня быстро подошла къ мужу (все общество столпилось въ дверяхъ палатки) и крѣпко его поцаловала.

— Не меня, не меня, ma chère... Благодарить за удачный праздникъ нужно Ивана Ѳедоровича, Клещука, да вотъ еще... ихъ...

Передъ счастливыми супругами размашисто хотя и почтительно, раскланивался «состоящiй при великой бѣдности” офицеръ.

— Позови сейчасъ Антипа Степановича и Ивана Ѳедоровича, — приказалъ князъ обращаясь къ лакею. — Ахъ, да! Ивана Ѳедоровича вѣдь нѣтъ... Ужь его завтра придется поблагодарить... — прибавилъ онъ обращаясь къ княгинѣ. Выше я забылъ упомянуть, что въ день торжества мой отецъ, получивши извѣстiе о сильномъ пожарѣ, случившемся въ одной изъ сосѣднихъ деревень, принадлежащей нашему же помѣщику, еще съ утра уѣхалъ изъ Гремиславова.

Художникъ, шепнувши мнѣ не ухо: «не сходи съ мѣста” и, точно выросши изъ земли, предсталъ предъ помѣщиками. Княгиня весьма ласково и съ чувствомъ стала благодарить Антипа Степановича за его труды по устройству иллюминацiи и даже протянула ему свою руку, которую тотъ — полупочтительно, полугалантно — поднесъ къ своимъ губамъ.

— Спасибо, большое спасибо тебѣ, Антипъ Степановичъ, — въ свою очередь проговорилъ молодой князь, похлопывая, по своей привычкѣ, Клещука по плечу. — Жаль, очень жаль, продолжалъ онъ, — что Ивана Ѳедоровича нѣтъ, — вѣдь онъ всему празднику починъ сдѣлалъ...

Художнику только это и было нужно.

— Дозвольте, ваше сiятельство, одному вашему рабу, отъ своего усердiя... въ день тезоименитства... собственныхъ трудовъ... призентъ... — скороговоркой и по обыкновенiю весьма несвязно проговорилъ онъ, и не дождавшись отвѣта бросился изъ палатки, молча схватилъ меня за лѣвую руку и въ одинъ моментъ поставилъ передъ княжескою четою... У меня захватило духъ.

— Удостойте принять, ваше сiятельство... работа моего ученика... Перспективный видъ села–съ вашего... на память–съ... дерзнулъ поднести... — снова заговорилъ Клещукъ, взявши дрожащими руками отъ меня свернутый въ трубку пергаментъ и подавая его княгинѣ.

— Это кто? кивнувши головою въ мою сторону проговорилъ помѣщикъ.

— Конторщикъ вашего сiятельства... Ивана Ѳедоровича, бурмистра, сынъ–съ... Сергѣй... Черезъ меня обученъ грамотѣ и художеству... Два года служитъ въ конторѣ... примѣрнаго прилежанiя...

— Ба, ба, ба! Я не зналъ, что у Ивана Ѳедоровича есть сынъ! Что онъ? пряталъ его отъ меня — что–ли?

— Цѣлодневно состоитъ при своей должности... По множеству дѣлъ и по своему усердiю постоянно и безотлучно находится въ конторѣ, — продолжалъ восхвалять меня Антипъ Степановичъ, стараясь при этомъ выражаться какъ можно краснорѣчивѣе.

Между тѣмъ княгиня развернула свертокъ и стала внимательно всматриваться въ мастерски сдѣланный рисунокъ.

— Ахъ, какъ это мило!... Неужели это ты нарисовалъ? — проговорила помѣщица, вскинувши на меня свои бархатные, роскошные глаза.

— Собственноручно–съ онъ самъ–съ... Великую способность имѣеть... можно сказать — большой талантъ... коли образованiе доставить. И по поведенiю опять — весьма примѣренъ... большiя надежды возлагать можно... отвѣтилъ, продолжая распинаться за меня, мой бывшiй наставникъ.

Въ это время заглянули изъ за плечъ княгини въ якобы мой рисунокъ — самъ князъ и нѣсколько близь стоявшихъ дамъ. Разомъ, изъ нѣсколькихъ устъ раздалась самая энергичная похвала моему искуству. Всѣ были какъ–то прiятно удивлены, и десятки глазъ были устремлены на меня.

Я не берусь описывать того, что чувствовалъ я въ эти минуты.

Блеск нѣсколькихъ десятковъ свѣчей, отражавшiйся на массивномъ, вѣковомъ серебряномъ сервизѣ, роскошные, даже и во снѣ мною не виданные, дамские костюмы, близкое сосѣдство моихъ владѣтелей, къ которымъ я чувствовалъ безпредѣльное благоговѣнiе, сознанiе, того, что — «или теперь — или никогда”, и наконецъ мои тринадцать лѣтъ, — сдѣлали то, что я рѣшительно не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что вокругъ меня происходитъ. Какъ сквозь сонъ помню я, что, налюбовавшись яко–бы моимъ рисункомъ, прекрасная княгиня взяла мою руку и повела съ собою къ чайному столу, гдѣ сѣла на кресло и подвинула меня къ себѣ такъ близко, какъ обыкновенно подвигаютъ маленькихъ дѣтей... Художникъ робко послѣдовалъ за нами и остановился въ нѣсколькихъ шагахъ сзади меня. Князь сталъ за кресломъ жены, и опустивъ руки въ карманы панталонъ, съ необыкновенно доброй улыбкой любовался на группу, состоявшую изъ меня и помѣщицы.

— Такъ это ты нарочно для меня и рисовалъ? спросила княгиня, продолжая одною рукой держаться за мою, а другою приподнявши за подбородокъ мою голову, чтобы не дать мнѣ возможности смотрѣть въ землю.

— Да... полушепотомъ отвѣтилъ я.

— Нарочно къ именинамъ? Чтобы доставить мнѣ удовольствiе?

— Да...

Княгиня съ молчаливой улыбкой перевела уставленные на меня глаза сначала на мужа, а потомъ на сидѣвшихъ ближе другихъ дамъ. Я сгоралъ подъ перекрестнымъ огнемъ устремленныхъ на меня со всѣхъ сторонъ взглядовъ.

— Ну, слушай, Сережа, по обычаю я должна теперь отдарить тебя чѣмъ нибудь... Ну, что ты желаешь? проговорила княгиня.

Я молчалъ.

— Ну скажи, чего бы ты хотѣлъ отъ меня?

— Доложи, Сережа, ея сiятельству, какую бы милость ты желалъ получить... что ты хочешь? послышался сзади меня голосъ Клещука.

Знакомые звуки нѣсколько вывели меня изъ оцѣпенѣнiя.

— Я хочу учиться... и еще на волю хочу!... сквозь слезы и черезъ силу проговорилъ я...

Княгиня повернула голову къ мужу и проговорила что–то на какомъ–то непонятномъ мнѣ языкѣ. Въ отвѣтъ на это молодой князь, все съ тою же улыбкою, сдѣлалъ молчаливый утвердительный знакъ головой.

— Ну, хорошо. Ты будешь и учиться, и выдешь на волю! произнесла княгиня; затѣмъ обвила рукою мою шею и, притянувши къ себѣ, крѣпко поцаловала.

Судьба моя была рѣшена.

Какъ прошелъ остатокъ этого вечера, я рѣшительно не помню, и пришелъ въ себя только на другой день, проснувшись въ комнатѣ у Клещука, гдѣ я, не раздѣваясь, на голой лавкѣ проспалъ всю ночь.

При моемъ пробужденiи художникъ еще спалъ крѣпкимъ сномъ. Я быстро вскочилъ и ушелъ домой.

Отецъ, только что вернувшiйся изъ своей поѣздки, едва усѣлся за утреннiй чай, какъ въ нашу квартиру вошелъ княжескiй, привезенный изъ Петербурга, камердинеръ и передалъ ему приказанiе немедленно явиться къ помѣщику.

Отецъ началъ поспѣшно надевать сюртукъ.

— Князь приказалъ и имъ явиться, заявилъ камердинеръ, указывая по направленiю къ столу, за которымъ сидѣли я и мать.

— Кому?

— Женѣ вашей, и чтобы сына съ собой взяли.

Отецъ, успѣвшiй было надѣть сюртукъ, взялъ гребенку, и подошедши къ зеркалу, готовился привести въ порядокъ свои волосы, но услыхавши отвѣтъ княжескаго камердинера, такъ и остановился какъ вкопанный, съ занесенной надъ головою гребенкою.

— А ихъ–то зачѣмъ? — наконецъ проговорилъ онъ.

— Не могу знать....Таковъ приказъ княжескiй...

Черезъ четверть часа, отецъ, мать и я скромно стояли на порогѣ княжескаго кабинета. Родители мои были сильно взволнованы. Не нужно забывать того обстоятельства, что вчерашнее происшествiе съ рисункомъ оставалось для нихъ совершенно неизвѣстнымъ.

Послѣ десятиминутнаго, томительнаго ожиданiя, въ теченiе котораго мы не только не смѣли разговаривать, но даже боялись помѣняться взглядами, — въ кабинетъ важно и медленно вошелъ помѣщиъ.

Едва замѣтнымъ кивкомъ головы отвѣтилъ онъ на низкiй поклонъ нашей семьи и тотчасъ–же развалился въ креслахъ. Никогда до этого раза никто не замѣчалъ такаго надменнаго и строгаго выраженiя лица помѣщика.

— Я тобой недоволенъ! вдругъ проговорилъ онъ, устремляя на отца твердый и упорный взглядъ. — У тебя большiе непорядки... Мои дворовые помимо тебя осмѣливаются приставать къ княгинѣ съ докучными просьбами о выходѣ на волю. Вчера, во время бала, одинъ изъ моихъ крѣпостныхъ присталъ къ женѣ съ неотступной просьбой дать ему отпускную. Я этого больше не позволю!!...

Отецъ поблѣднѣлъ какъ полотно. Стрѣла попала въ самое больное мѣсто.

— Я, ваше сiятельство, вчера былъ въ отлучкѣ... Кто–же, кто это осмѣлился?... Можно строго взыскать, несвязно пробормоталъ онъ.

— Твой сынъ! грозно проговорилъ помѣщикъ, подымаясь на ноги, и указывая на меня пальцемъ.

Отца даже подало назадъ. Изъ груди матери вырвался какой–то подавленный крикъ, и она, всплеснувши руками, быстро закрыла ими лицо.

Что было въ эту минуту со мною бѣднымъ, — недоступно никакому описанiю. Въ это время, держа въ рукахъ мой вчерашнiй рисунокъ съ неизмѣнной своей ангельской улыбкой на устахъ, въ кабинетъ вошла наша прекрасная помѣщица.

— Какъ тебѣ не стыдно, Володя! (князя звали Владимiръ Алексѣевичемъ). — Развѣ ты за этимъ звалъ? проговорила она, и затѣмъ, обратившись къ намъ, ласково прибавила: — Не вѣрьте ему, вѣдь это онъ шутитъ...

Князь упалъ въ кресло и разразился громкимъ, задушевнымъ и какимъ–то серебрянымъ смѣхомъ, и затѣмъ, взявши съ письменнаго стола какую–то бумагу, быстро подошелъ къ отцу, все еще находившемуся въ оцѣпенѣнiи.

— Ну, полно, полно, Иванъ Ѳедоровичъ, — я вѣдь посмѣялся. Поѣзжай въ городъ и вели тамъ написать эту бумагу какъ слѣдуетъ, по формѣ, на гербовой.

— Что это, ваше сiятельство?

— Какъ что? Развѣ Сережа тебѣ не разсказывалъ? Отпускная тебѣ съ семействомъ... А награда за мною...

Въ отвѣтъ на это, мои родители съ громкими рыданiями повалились въ ноги своимъ бывшимъ помѣщикамъ...

И. Богдановъ.

_______

ОБЪЯВЛЕНIЯ.

ВЪ ПОЛЬЗУ САМАРЦЕВЪ

____

75 КОПѢЕКЪ — КНИГА.

____

Во всѣхъ книжныхъ магазинахъ Петербурга и Москвы поступила въ продажу

ПЕРВАЯ КНИГА

«РУССКОЙ БИБЛIОТЕКИ”

АЛЕКСАНДРЪ СЕРГѢЕВИЧЪ ПУШКИНЪ.

«Русская Библiотека” имѣетъ цѣлью сдѣлать общедоступнымъ прiобрѣтенiе сочиненiй отечественныхъ писателей въ выборѣ лучшаго изъ ихъ произведенiй. Пушкинымъ начинается открывающiйся рядъ предполагаемыхъ книгъ, затѣмъ послѣдуетъ Лермонтовъ и др.

СОДЕРЖАНIЕ ПЕРВОЙ КНИГИ. — Портретъ, Бiографiя, Бѣлинскiй и Гоголь о Пушкинѣ. — Первый отдѣлъ: Мѣдный Всадникъ. — Полтава (изъ второй и третьей пѣсни). — Борисъ Годуновъ (три сцены). — Русалка. — Евгенiй Онѣгинъ (глава вторая и шестая). — Братья разбойники. — Галубъ. — Второй отдѣлъ: Пѣсни, Сказки и проч., всего 26. — Третiй отдѣлъ: Арапъ Петра Великаго (двѣ главы). — Лѣтопись села Горохина. — Дубровскiй (десять главъ).

Всего 25 печатныхъ листовъ.

Главный складъ изданiя «Русской Библiотеки” помѣщается въ типографiи М. Стасюлевича, въ Петербургѣ, на Васильевскомъ Островѣ, 2–я линiя, д. № 7. Книгопродавцы пользуются при 100 экземплярахъ, уступкой 10 коп. съ продажной цѣны экземпляра — 75 копѣекъ въ бумажкѣ, и 1 рубль въ англiйскомъ переплетѣ. Иногородные прилагаютъ за пересылку 25 копѣекъ на экземпляръ.

Сборъ отъ продажи первой книги назначенъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губернiи.

Только что отпечатанъ и поступилъ въ продажу во всѣхъ книжныхъ магазинахъ романъ:

«ИДIОТЪ”.

ѲЕДОРА ДОСТОЕВСКАГО.

Четыре части въ двухъ томахъ. Цѣна 3 р. 50 к. Пересылка за 3 фунта. Склады изданiя: въ С.–Петербургѣ: у автора, Гусевъ переулокъ, д. Сливчанскаго. кв. № 17, и при типографiи Замысловскаго, Казанская улица, д. № 33; въ Москвѣ: у книгопродавца Соловьева, Страстной Бульваръ, д. Алексѣева. Книгопродавцы пользуются уступкой. — Подписчики «Гражданина”, выписывающiе романъ черезъ редакцiю, за пересылку ничего не платятъ.

ВЫШЕЛЪ И ПОСТУПИЛЪ ВЪ ПРОДАЖУ У ВСѢХЪ ИЗВѢСТНѢЙШИХЪ КНИГОПРОДАВЦЕВЪ НОВЫЙ РОМАНЪ (СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА, ИЗЪ ФРАНКО–ГЕРМАНСКОЙ ВОЙНЫ)

БЕРТОЛЬДА АУЭРБАХА:

ВАЛЬДФРИДЪ.

Въ 3 томахъ (6 книгахъ). Переводъ съ рукописи, напечатанъ одновременно съ нѣмецкимъ изданiемъ, съ прiобрѣтеннымъ отъ автора исключительнымъ правомъ русскаго перевода.

Цѣна 3 р. 50 к., съ пересъ. 4 р. (Цѣна нѣмецкому изданiю назначена 6 талеровъ, т. е. 6 р. 50 к.). Склады изданiя въ книжныхъ магазинахъ: Базунова и «Русской Книжной Торговли” — въ С.–Петербургѣ, у Соловьева — въ Москвѣ, Распопова — въ Одессѣ, Кожанчикова — въ Казани и въ Варшавѣ.

Вышелъ и поступилъ въ продажу у всѣхъ извѣстныхъ книгопродавцевъ

ФАНТАСТИЧЕСКIЙ РОМАНЪ К. В. М.

«ОДИНЪ ИЗЪ НАШИХЪ БИСМАРКОВЪ”.

Содержанiе: Часть первая. Гл. I. Кто онъ и чѣмъ занимался. — II. Приготовленiе. — III. Въ клубѣ. — IV. Наканунѣ выѣзда въ Камарино. — V. Что дѣлалось пока въ Камаринѣ. — VI. Отъѣздъ и прiѣздъ. — VII. Первые шаги. — VIII. Большой прiемъ. — IX. Ормуздъ и Ариманъ. — X. Приготовленiе къ обѣду. — XI. Обѣдъ. — XII. Извнѣ и внутри. — XIII. L'amour et le земство. — XIV. Схватка съ неблагонадежными. — XV. Мѣсяцъ спустя. — XVI. Объѣздъ Камаринскаго края. Приготовленiе къ нему. — XVII. Le dessous des cartes! Сущность дѣла. — XVIII. День отъѣзда. — Часть вторая. Гл. I. Въ каретѣ. — II. Ревизiя волостнаго правленiя. — III. Уѣздный городъ. Графъ Обезьяниновъ знакомится съ уѣздомъ за вечернимъ чаемъ. — IV. Графъ Обезьяниновъ даетъ о себѣ знать. — V. Графъ Обезьяниновъ производитъ ревизiю. — VI. На прощанiе. — VII. Les мужики и графъ Обезьяниновъ. — VIII. Графъ Обезьяниновъ и сельскiй попъ. — IX. Графъ Обезьяниновъ пируетъ въ своемъ имѣнiи. — X. Изъ отчета графа Обезьянинова объ объѣздѣ ввѣреннаго ему Камаринскаго края. — Часть третья. Гл. I. Графъ Обезьяниновъ на духу. — II. Графъ Обезьяниновъ въ вагонѣ. — III. Первыя минуты въ Петербургѣ. — IV. Графъ Обезьяниновъ наталкивается на непредвидѣнныя обстоятельства. — V. Графъ Обезьяниновъ утѣшается въ скорбяхъ. — VI. Графъ Обезьяниновъ раздувается и рисуется. — VII. Ces dames et ces messieurs. — VIII. Графъ Обезьяниновъ ростетъ. — IX. Мѣсто, мѣсто! Графъ Обезьяниновъ идетъ. — X. Съ высоты.

Годовые подписчики «Гражданина” за 1873 и 1874 гг. могутъ получать его изъ редакцiи по предъявленiи билета на подписку или по письму въ редакцiю за 1 р. 50 к. вмѣсто 2 р. 50 к. (цѣны въ продажѣ). Иногородные прилагаютъ вѣсовыхъ 20 коп.

ДЛЯ РУССКИХЪ

ѢДУЩИХЪ ЗА ГРАНИЦУ

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ЗАПАДНОЙ ЕВРОПѢ.

СОСТАВЛЕНЪ ЯКУБОВИЧЕМЪ по Бедекеру и лучшимъ монографiямъ послѣдняго времени.

Съ 14 картами и 28 планами городовъ.

Вышедшiе томы заключаютъ въ себѣ, въ двухъ отдѣлахъ: 1) Путешествiе по городамъ Сѣверной Германiи; 2) Горныя прогулки по горамъ Сѣверной Германiи; 3) Путешествiе по Рейну; 4) Путешествiе по Австрiи; 5) Путешествiе по Южной Германiи; 6) Путешествiе въ Парижъ и во Францiю. Во всѣхъ отдѣлахъ находится подробное описанiе путей желѣзнодорожныхъ, пароходныхъ и экипажныхъ; отелей и пансiоновъ; всѣхъ достопримѣчательностей въ художественномъ или другомъ отношенiяхъ; полный каталогъ Дрезденской галереи; описанiе галерей другихъ городовъ и проч. Города наиболѣе посѣщаемые русскими, въ особенности съ минеральными водами, какъ: Карлсбадъ, Франценсбадъ, Марiенбадъ, Теплицъ, Киссингенъ, Эмсъ, Крейцнахъ, Гаштейнъ, Ишль и проч., составлены преимущественно по медицинскимъ сочиненiямъ. Точно также по особымъ монографiямъ составлены горныя прогулки по Саксонской Швейцарiи, Зальцкаммергуту и Тиролю.

Томъ состоитъ изъ 70 листовъ мелкой, но совершенно разборчивой печати.

Цѣна 6 рублей; въ переплетѣ 7 рублей.

ПУТЕШЕСТВIЕ ПО ШВЕЙЦАРIИ И ИТАЛIИ ВЫЙДЕТЪ ВЪ КОНЦѢ ГОДА.

Главный складъ въ картографическомъ заведенiи А. Ильина, въ С.–Петербургѣ, Большая Мастерская ул., д. № 11.

Типографiя А. Траншеля, Стремянная ул. д. № 12. Вр. редакторъ В. Пуцыковичъ.

---

*) Нужно–ли объяснять, что мы вовсе ничего не имѣемъ противъ прогресса, хотя бы даже и между провнцiальным духовенствомъ? Но мы не желали бы только «прогресса”, усвоеннаго иными священниками у насъ, въ Петербургѣ, точно также какъ не желаемъ ложнаго прогресса, проповѣдуемаго нѣкоторыми органами нашей свѣтской печати...

Ред.

*) Построенная церковь, не простоявши года, покривилась на бокъ, вслѣдствiе чего въ ней образовалась страшная течь.

**) М. Тимофеевъ, чрезъ подставное лицо, построилъ рядомъ съ волостнымъ правленiемъ кабакъ.

*) №№ означаютъ порядокъ поступленiя на конкурсъ.

*) Въ числѣ другихъ возраженiй, изложенныхъ въ 20–ти статьяхъ.

*) 1874 г. № 28.

*) «Правительственный Вѣстникъ» № 135.

*) См. №№ 7, 8 и 15.