<НИОР РГБ,
ф. 93.II.8.122.
Письмо Вс. С. Соловьёва
к Ф. М. Достоевскому>
12/24 Iюня
Многоуважаемый,
дорогой Ѳедоръ
Михайловичь,
больше двухъ
недѣль пробылъ
я въ
Парижѣ и,
хотя попалъ
въ очень
веселое
общество и
воспользовался
всѣми
Парижскими удовольствiями;
но,
признаться, скучалъ
изрядно да вспоминалъ
напутственныя
слова Ваши, оказавшiяся
вполнѣ
справедливыми.
Я изъ
себя выводилъ
Французовъ
моимъ равнодушiемъ
къ красотамъ
ихъ несравненнаго
города и, подъ
конецъ,
чтобы не
перессориться
съ ними
окончательно,
сталъ
увѣрять ихъ,
что мой восторгъ
сидитъ
внутри меня,
что я
восхищаюсь,
только не умѣю
выражать это
жестами и
взорами. Они
удивлялись
странности и
дикости
русской натуры
и,
разумѣется,
краснорѣчиво
выставляли при
этомъ
превосходство
своего
характера,
своей комплекцiи,
способной
отзываться
на все
прекрасное (а
истинно
прекрасное
заключается въ ихъ
Парижѣ),
способной
сразу
схватывать и
всасывать въ себя
все
окружающее, въ одно и
тоже время наслаждаться
// л. 6
тончайшими
наслажденiями[1]
всѣхъ чувствъ
безъ исключенiя.
Долго я не могъ
вырваться изъ
очаровательной
цѣпи ихъ
любезности;
но наконецъ
какъ-то порвалъ
эту цѣпь и, уставшiй,
прiѣхалъ въ
Женеву, въ
маленькую,
простенькую и
чистенькую
Женеву,
к<ото>рая, по
какому то капризу,
мнѣ необыкновенно
нравится. Три
дня
осматриваю
все, что
можно: началъ,
разумѣется, съ того,
что съѣздилъ
пощупать
настоящее
Вольтеровское
кресло; потомъ
сдѣлалъ кругъ
по Леману —
осмотрѣлъ
Лозанну, Веве,
Шильонъ,
а сегодня
направляюсь въ Шамуни.
Поѣздку свою въ Италiю
отмѣняю, ибо,
по юности и
неопытности,
сильно отощалъ
карманомъ
въ
Парижѣ и изъ
Швейцарiи,
черезъ Мюнхенъ и Дрезденъ,
возвращаюсь
во свояси.
Потомъ
недѣли на двѣ
съѣзжу къ
своимъ въ Москву
и въ
половинѣ Iюля,
если
возможно то,
о чемъ мы
говорили, и
что мнѣ очень
улыбается, я
буду
совершенно въ Вашемъ
распоряженiи.
Не
смотря на
скуку
одиночества (съ милыми
парижанами я чувствовалъ
себя одинокимъ
вѣроятно
// л. 6 об.
вслѣдствiе
превосходства
ихъ
натуры) я
очень доволенъ
своимъ путешествiемъ —
чую въ
себѣ много новаго —
чего... еще
опредѣлить
не могу, еще
не разобрался
въ
сумбурѣ, меня
наполняющемъ;
но новое
есть, есть безспорно.
Поэтому
то я пишу Вамъ
безсвязно
и глупо,
кромѣ того усталъ
страшно, а
поговорить съ Вами
все же
хочется,
хочется еще,
по несчастной
привычкѣ,
сказать Вамъ
то, что
пригрезилось
мнѣ вчера на
озерѣ:
Чуть
шепчутся въ
полдень горячiй
Лазурныя воды Лемана,
Какъ куполъ
всемiрнаго
храма
Сверкаетъ
вершина
Монблана.
___
Серебрянной,
чистою
тканью
Снѣга
вѣковые
узоры
Небрежно
кругомъ
разбросали
На
эти маститыя
горы;
___
И
горы стоятъ
неподвижно
Красуяся
вѣчнымъ нарядомъ,
И смотрятъ
на берегъ
цвѣтущiй
Холоднымъ и сумрачнымъ
взглядомъ.
___
А берегъ
въ вѣнкѣ виноградномъ
На
зелени
пышной играетъ,
И
нѣжно горамъ
улыбаясь
Имъ
звонкую рѣчь посылаетъ:
___
// л. 7
«Ну
что же вы,
снѣжныя горы,
Глядите
такъ
строго,
сурово —
Неужли вамъ,
старымъ,
не любо
Все
то, что и ярко
и ново?!
___
«Неужли
вамъ, старымъ,
не любо
Смотрѣть
какъ я
быстро
мѣняюсь,
Какъ съ
каждымъ людскимъ
поколѣньемъ
Все въ новый нарядъ
наряжаюсь?!».....
___
Но
горы,
сверкнувши
снѣгами,
Закутались
въ дымку
тумана,
И
вѣтромъ холоднымъ
дохнули
На
свѣтлыя воды Лемана;
___
Могучимъ громовымъ
ударомъ
Отвѣтъ
съ ихъ
вершины
скатился
И берегъ,
дрожа и
блѣднѣя,
Слезами
въ
испугѣ
залился. —
Какъ то Вы
это найдете?!
Разорвете
или
напечатаете къ моему
прiѣзду<.> —
Надѣюсь,
что увижу Васъ
здоровымъ,
и что скоро
увижу, потому
что, если не
провалюсь на ледникахъ,
то недѣли черезъ
двѣ или даже
полторы буду въ
Петербургѣ.
Передайте,
прошу Васъ,
мое глубочайшее
почтенiе
Аннѣ
Григорьевнѣ
и поцѣлуйте Вашихъ милыхъ
дѣтокъ лишнiй
разъ на
мою долю.
Глубоко
и искренно уважающiй Васъ и любящiй
Вс. Соловьевъ
// л. 7 об.