список исправлений и опечаток



‑ 444 ‑

КНИГА ШЕСТАЯ

РУССКIЙ ИНОКЪ.

I.

Старецъ Зосима и его гости.

Когда Алеша съ тревогой и съ болью въ сердцѣ вошелъ въ келью старца, то остановился почти въ изумленiи: вмѣсто отходящаго больнаго, можетъ быть уже безъ памяти, какимъ боялся найти его, онъ вдругъ его увидалъ сидящимъ въ креслѣ, хотя съ изможженнымъ отъ слабости, но съ бодрымъ и веселымъ лицомъ, окруженнаго гостями и ведущаго съ ними тихую и свѣтлую бесѣду. Впрочемъ, всталъ онъ съ постели не болѣе какъ за четверть часа до прихода Алеши; гости уже собрались въ его келью раньше и ждали пока онъ проснется, по твердому завѣренiю отца Паисiя что «учитель встанетъ несомнѣнно чтобъ еще разъ побесѣдовать съ милыми сердцу его, какъ самъ изрекъ и какъ самъ пообѣщалъ еще утромъ». Обѣщанiю же этому, да и всякому слову отходящаго старца, отецъ Паисiй вѣровалъ твердо, до того что еслибы видѣлъ его и совсѣмъ уже безъ сознанiя и даже безъ дыханiя, но имѣлъ бы его обѣщанiе что еще разъ возстанетъ и простится съ нимъ, то не повѣрилъ бы можетъ быть и самой смерти, все ожидая что умирающiй очнется и исполнитъ обѣтованное. По утру же старецъ Зосима положительно изрекъ ему, отходя ко сну: «Не умру прежде чѣмъ еще разъ не упьюсь бесѣдой съ вами, возлюбленные сердца моего, на милые лики ваши погляжу, душу мою вамъ еще разъ изолью». Собравшiеся на эту послѣднюю вѣроятно бесѣду старца были самые преданные ему


 445 ‑

друзья съ давнихъ лѣтъ. Ихъ было четверо: iеромонахи отецъ Iосифъ и отецъ Паисiй, iеромонахъ отецъ Михаилъ, настоятель скита, человѣкъ не весьма еще старый, далеко не столь ученый, изъ званiя простаго, но духомъ твердый, нерушимо и просто вѣрующiй, съ виду суровый, но проникновенный глубокимъ умиленiемъ въ сердцѣ своемъ, хотя видимо скрывалъ свое умиленiе до какого-то даже стыда. Четвертый гость былъ совсѣмъ уже старенькiй, простенькiй монашекъ, изъ бѣднѣйшаго крестьянскаго званiя, братъ Анѳимъ, чуть ли даже не малограмотный, молчаливый и тихiй, рѣдко даже съ кѣмъ говорившiй, между самыми смиренными смиреннѣйшiй и имѣвшiй видъ человѣка какъ бы на вѣки испуганнаго чѣмъ то великимъ и страшнымъ, не въ подъемъ уму его. Этого какъ бы трепещущаго человѣка старецъ Зосима весьма любилъ и во всю жизнь свою относился къ нему съ необыкновеннымъ уваженiемъ, хотя можетъ быть ни съ кѣмъ во всю жизнь свою не сказалъ менѣе словъ какъ съ нимъ, не смотря на то что когда-то многiе годы провелъ въ странствованiяхъ съ нимъ вдвоемъ по всей святой Руси. Было это уже очень давно, лѣтъ предъ тѣмъ уже сорокъ, когда старецъ Зосима впервые началъ иноческiй подвигъ свой въ одномъ бѣдномъ, мало извѣстномъ Костромскомъ монастырѣ, и когда вскорѣ послѣ того пошелъ сопутствовать отцу Анѳиму въ странствiяхъ его для сбора пожертвованiй на ихъ бѣдный Костромской монастырекъ. Всѣ, и хозяинъ, и гости расположились во второй комнатѣ старца, въ которой стояла постель его, комнатѣ, какъ и было указано прежде, весьма тѣсной, такъ что всѣ четверо (кромѣ Порфирiя послушника пребывавшаго стоя) едва размѣстились вокругъ креселъ старца на принесенныхъ изъ первой комнаты стульяхъ. Начало уже смеркаться, комната освѣщалась отъ лампадъ и восковыхъ свѣчъ предъ иконами.


 446 ‑

Увидавъ Алешу, смутившагося при входѣ и ставшаго въ дверяхъ, старецъ радостно улыбнулся ему и протянулъ руку:

— Здравствуй тихiй, здравствуй милый, вотъ и ты. И зналъ что прибудешь.

Алеша подошелъ къ нему, склонился предъ нимъ до земли и заплакалъ. Что-то рвалось изъ его сердца, душа его трепетала, ему хотѣлось рыдать.

— Чтò ты, подожди оплакивать, улыбнулся старецъ, положивъ правую руку свою на его голову, — видишь сижу и бесѣдую, можетъ и двадцать лѣтъ еще проживу, какъ пожелала мнѣ вчера та добрая, милая, изъ Вышегорья, съ дѣвочкой Лизаветой на рукахъ. Помяни Господи и мать и дѣвочку Лизавету! (онъ перекрестился) Порфирiй, даръ-то ея снесъ куда я сказалъ?

Это онъ припомнилъ о вчерашнихъ шести гривнахъ пожертвованныхъ веселою поклонницей чтобъ отдать «той которая меня бѣднѣй». Такiя жертвы происходятъ какъ эпитемiи добровольно на себя почему либо наложенныя, и непремѣнно изъ денегъ собственнымъ трудомъ добытыхъ. Старецъ послалъ Порфирiя еще съ вечера къ одной недавно еще погорѣвшей нашей мѣщанкѣ, вдовѣ съ дѣтьми, пошедшей послѣ пожара нищенствовать. Порфирiй поспѣшилъ донести что дѣло уже сдѣлано и что подалъ какъ приказано ему было «отъ неизвѣстной благотворительницы».

— Встань, милый, продолжалъ старецъ Алешѣ, — дай посмотрю на тебя. Былъ ли у своихъ и видѣлъ ли брата?

Алешѣ странно показалось что онъ спрашиваетъ такъ твердо и точно объ одномъ только изъ братьевъ, — но о которомъ же: значитъ для этого-то брата можетъ быть и отсылалъ его отъ себя и вчера, и сегодня.

— Одного изъ братьевъ видѣлъ, отвѣтилъ Алеша.


 447 ‑

— Я про того, вчерашняго, старшаго, которому я до земли поклонился.

— Того я вчера лишь видѣлъ, а сегодня никакъ не могъ найти, сказалъ Алеша.

— Поспѣши найти, завтра опять ступай и поспѣши, все оставь и поспѣши. Можетъ еще успѣешь что либо ужасное предупредить. Я вчера великому будущему страданiю его поклонился.

Онъ вдругъ умолкъ и какъ бы задумался. Слова были странныя. Отецъ Iосифъ, свидѣтель вчерашняго земнаго поклона старца, переглянулся съ отцомъ Паисiемъ. Алеша не вытерпѣлъ:

— Отецъ и учитель, проговорилъ онъ въ чрезвычайномъ волненiи, — слишкомъ не ясны слова ваши… Какое это страданiе ожидаетъ его?

— Не любопытствуй. Показалось мнѣ вчера нѣчто страшное… словно всю судьбу его выразилъ вчера его взглядъ. Былъ такой у него одинъ взглядъ… такъ что ужаснулся я въ сердцѣ моемъ мгновенно тому чтò уготовляетъ этотъ человѣкъ для себя. Разъ или два въ жизни видѣлъ я у нѣкоторыхъ такое же выраженiе лица… какъ бы изображавшее всю судьбу тѣхъ людей, и судьба ихъ, увы, сбылась. Послалъ я тебя къ нему, Алексѣй, ибо думалъ что братскiй ликъ твой поможетъ ему. Но все отъ Господа и всѣ судьбы наши. «Если пшеничное зерно, падши въ землю, не умретъ, то останется одно; а если умретъ, то принесетъ много плода». Запомни сiе. А тебя, Алексѣй, много разъ благословлялъ я мысленно въ жизни моей за ликъ твой, узнай сiе, проговорилъ старецъ съ тихою улыбкой. Мыслю о тебѣ такъ: изыдешь изъ стѣнъ сихъ, а въ мiру пребудешь какъ инокъ. Много будешь имѣть противниковъ, но и самые враги твои будутъ любить тебя. Много несчастiй принесетъ тебѣ жизнь,


 448 ‑

но ими-то ты и счастливъ будешь и жизнь благословишь, и другихъ благословить заставишь, — чтò важнѣе всего. Ну вотъ ты каковъ. Отцы и учители мои, умиленно улыбаясь обратился онъ къ гостямъ своимъ, — никогда до сего дня не говорилъ я, даже и ему, за что былъ столь милымъ душѣ моей ликъ сего юноши. Теперь лишь скажу: былъ мнѣ ликъ его какъ бы напоминанiемъ и пророчествомъ. На зарѣ дней моихъ, еще малымъ ребенкомъ, имѣлъ я старшаго брата, умершаго юношей, на глазахъ моихъ, всего только семнадцати лѣтъ. И потомъ, проходя жизнь мою, убѣдился я постепенно что былъ этотъ братъ мой въ судьбѣ моей какъ бы указанiемъ и предназначенiемъ свыше, ибо не явись онъ въ жизни моей, не будь его вовсе, и никогда-то, можетъ быть, я такъ мыслю, не принялъ бы я иноческаго сана и не вступилъ на драгоцѣнный путь сей. То первое явленiе было еще въ дѣтствѣ моемъ, и вотъ уже на склонѣ пути моего явилось мнѣ воочiю какъ бы повторенiе его. Чудно это, отцы и учители, что не бывъ столь похожъ на него лицомъ, а лишь нѣсколько, Алексѣй казался мнѣ до того схожимъ съ тѣмъ духовно, что много разъ считалъ я его какъ бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшаго ко мнѣ на концѣ пути моего таинственно, для нѣкоего воспоминанiя и проникновенiя, такъ что даже удивлялся себѣ самому и таковой странной мечтѣ моей. Слышишь ли сiе, Порфирiй, обратился онъ къ прислуживавшему ему послушнику. — Много разъ видѣлъ я на лицѣ твоемъ какъ бы огорченiе что я Алексѣя больше люблю чѣмъ тебя. Теперь знаешь почему такъ было, но я тебя люблю, знай это, и много разъ горевалъ что ты огорчаешься. Вамъ же, милые гости, хочу я повѣдать о семъ юношѣ братѣ моемъ, ибо не было въ жизни моей явленiя драгоцѣннѣе сего, болѣе пророческаго и трогательнаго. Умилилось сердце мое и созерцаю всю


 449 ‑

жизнь мою въ сiю минуту како бы вновь ее всю изживая…

Здѣсь я долженъ замѣтить что эта послѣдняя бесѣда старца съ посѣтившими его въ послѣднiй день жизни его гостями сохранилась отчасти записанною. Записалъ Алексѣй Ѳедоровичъ Карамазовъ нѣкоторое время спустя по смерти старца на память. Но была ли это вполнѣ тогдашняя бесѣда или онъ присовокупилъ къ ней въ запискѣ своей и изъ прежнихъ бесѣдъ съ учителемъ своимъ, этого уже я не могу рѣшить, къ тому же вся рѣчь старца въ запискѣ этой ведется какъ бы безпрерывно, словно какъ бы онъ излагалъ жизнь свою въ видѣ повѣсти, обращаясь къ друзьямъ своимъ, тогда какъ безъ сомнѣнiя, по послѣдовавшимъ разсказамъ, на дѣлѣ, происходило нѣсколько иначе, ибо велась бесѣда въ тотъ вечеръ общая и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и отъ себя, вмѣшиваясь въ разговоръ, можетъ быть даже и отъ себя повѣдали и разсказали что-либо, къ тому же и безпрерывности такой въ повѣствованiи семъ быть не могло, ибо старецъ иногда задыхался, терялъ голосъ и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпалъ, а гости не покидали мѣстъ своихъ. Разъ или два бесѣда прерывалась чтенiемъ Евангелiя, читалъ отецъ Паисiй. Замѣчательно тоже что никто изъ нихъ однакоже не полагалъ что умретъ онъ въ самую эту же ночь, тѣмъ болѣе что въ этотъ послѣднiй вечеръ жизни своей онъ, послѣ глубокаго дневнаго сна, вдругъ какъ бы обрѣлъ въ себѣ новую силу, поддерживавшую его во всю длинную эту бесѣду съ друзьями. Это было какъ бы послѣднимъ умиленiемъ, поддержавшимъ въ немъ неимовѣрное оживленiе, но на малый лишь срокъ, ибо жизнь его пресѣклась вдругъ… Но объ этомъ послѣ.


 450 ‑

Теперь же хочу увѣдомить что предпочелъ, не излагая всѣхъ подробностей бесѣды, ограничиться лишь разсказомъ старца по рукописи Алексѣя Ѳедоровича Карамазова. Будетъ оно короче, да и не столь утомительно, хотя, конечно, повторяю это, многое Алеша взялъ и изъ прежнихъ бесѣдъ и совокупилъ вмѣстѣ.

II.

Изъ житiя въ Бозѣ преставившагося iеросхимонаха старца

Зосимы, составлено съ собственныхъ словъ его Алексѣемъ

Ѳедоровичемъ Карамазовымъ.

Свѣдѣнiя бiографическiя.

а) О юношѣ братѣ старца Зосимы.

Возлюбленные отцы и учители, родился я въ далекой губернiи сѣверной, въ городѣ В., отъ родителя дворянина, но не знатнаго и не весьма чиновнаго. Скончался онъ, когда было мнѣ всего лишь два года отъ роду и не помню я его вовсе. Оставилъ онъ матушкѣ моей деревянный домъ небольшой и нѣкоторый капиталъ, не великiй, но достаточный чтобы прожить съ дѣтьми не нуждаясь. А было насъ всего у матушки двое: я, Зиновiй, и старшiй братъ мой, Маркелъ. Былъ онъ старше меня годовъ на восемь, характера вспыльчиваго и раздражительнаго, но добрый, не насмѣшливый, и странно какъ молчаливый, особенно въ своемъ домѣ, со мной, съ матерью и съ прислугой. Учился въ гимназiи хорошо, но съ товарищами своими не сходился, хотя и не ссорился, такъ по крайней мѣрѣ запомнила о немъ матушка. За полгода до кончины своей, когда уже минуло ему семнадцать лѣтъ, повадился онъ ходить къ одному уединенному


 451 ‑

въ нашемъ городѣ человѣку, какъ бы политическому ссыльному, высланному изъ Москвы въ нашъ городъ за вольнодумство. Былъ же этотъ ссыльный не малый ученый и знатный философъ въ университетѣ. Почему-то онъ полюбилъ Маркела и сталъ принимать его. Просиживалъ у него юноша цѣлые вечера, и такъ во всю зиму, доколѣ не потребовали обратно ссыльнаго на государственную службу въ Петербургъ, по собственной просьбѣ его, ибо имѣлъ покровителей. Начался Великiй Постъ, а Маркелъ не хочетъ поститься, бранится и надъ этимъ смѣется: «все это бредни, говоритъ, и нѣтъ никакого и Бога», такъ что въ ужасъ привелъ и мать и прислугу, да и меня малаго, ибо хотя былъ я и девяти лѣтъ всего, но услышавъ слова сiи испугался очень и я. Прислуга же была у насъ вся крѣпостная, четверо человѣкъ, всѣ купленные на имя знакомаго намъ помѣщика. Еще помню какъ изъ сихъ четверыхъ продала матушка одну, кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесятъ рублей ассигнацiями, а на мѣсто ея наняла вольную. И вотъ на шестой недѣлѣ поста стало вдругъ брату хуже, а былъ онъ и всегда нездоровый, грудной, сложенiя слабаго и наклонный къ чахоткѣ; роста же не малаго, но тонкiй и хилый, лицомъ же весьма благообразенъ. Простудился онъ что ли, но докторъ прибылъ и вскорѣ шепнулъ матушкѣ что чахотка скоротечная и что весны не переживетъ. Стала мать плакать, стала просить брата съ осторожностiю (болѣе для того чтобы не испугать его) чтобы поговѣлъ и причастился Святыхъ Божiихъ Таинъ, ибо былъ онъ тогда еще на ногахъ. Услышавъ разсердился и выбранилъ храмъ Божiй, однако задумался: догадался сразу что боленъ опасно и что потому-то родительница и посылаетъ его, пока силы есть, поговѣть и причаститься. Впрочемъ и самъ уже зналъ что давно нездоровъ и еще за годъ предъ тѣмъ проговорилъ


 452 ‑

разъ за столомъ мнѣ и матери хладнокровно: «не жилецъ я на свѣтѣ межь вами, можетъ и года не проживу», и вотъ словно и напророчилъ. Прошло дня три и настала Страстная недѣля. И вотъ братъ со вторника утра пошелъ говѣть. «Я это, матушка, собственно для васъ дѣлаю чтобъ обрадовать васъ и успокоить», сказалъ онъ ей. Заплакала мать отъ радости, да и съ горя: «знать близка кончина его, коли такая въ немъ вдругъ перемѣна». Но не долго походилъ онъ въ церковь, слегъ, такъ что исповѣдывали и причастили его уже дома. Дни наступили свѣтлые, ясные, благоуханные, Пасха была поздняя. Всю-то ночь онъ, я помню, кашляетъ, худо спитъ, а на утро всегда одѣнется и попробуетъ сѣсть въ мягкiя кресла. Такъ и запомню его: сидитъ тихiй, кроткiй, улыбается, самъ больной, а ликъ веселый, радостный. Измѣнился онъ весь душевно — такая дивная началась въ немъ вдругъ перемѣна! Войдетъ къ нему въ комнату старая нянька: «позволь, голубчикъ, я и у тебя лампадку зажгу предъ образомъ». А онъ прежде не допускалъ, задувалъ даже. «Зажигай, милая, зажигай, извергъ я былъ что претилъ вамъ прежде. Ты Богу лампадку зажигая молишься, а я на тебя радуясь молюсь. Значитъ одному Богу и молимся». Странными казались намъ эти слова, а мать уйдетъ къ себѣ и все плачетъ, только къ нему входя обтирала глаза и принимала веселый видъ. «Матушка, не плачь голубушка, говоритъ бывало, много еще жить мнѣ, много веселиться съ вами, а жизнь-то, жизнь-то веселая, радостная»! — «Ахъ милый, ну какое тебѣ веселье, когда ночь горишь въ жару да кашляешь, такъ что грудь тебѣ чуть не разорветъ». — «Мама, отвѣчаетъ ей, не плачь, жизнь есть рай, и всѣ мы въ раю, да не хотимъ знать того, а еслибы захотѣли узнать, завтра же и сталъ бы на всемъ свѣтѣ рай». И дивились всѣ словамъ его, такъ онъ


 453 ‑

это странно и такъ рѣшительно говорилъ; умилялись и плакали. Приходили къ намъ знакомые: «милые, говоритъ, дорогiе, и чѣмъ я заслужилъ что вы меня любите, за чтò вы меня такого любите и какъ я того прежде не зналъ, не цѣнилъ». Входящимъ слугамъ говорилъ поминутно: «Милые мои, дорогiе, за чтò вы мнѣ служите, да и стою ли я того чтобы служить-то мнѣ? Еслибы помиловалъ Богъ и оставилъ въ живыхъ, сталъ бы самъ служить вамъ, ибо всѣ должны одинъ другому служить». Матушка слушая качала головой: «дорогой ты мой, отъ болѣзни ты такъ говоришь». — «Мама, радость моя, говоритъ, нельзя чтобы не было господъ и слугъ, но пусть же и я буду слугой моихъ слугъ, такимъ же какимъ и они мнѣ. Да еще скажу тебѣ, матушка, что всякiй изъ насъ предъ всѣми во всемъ виноватъ, а я болѣе всѣхъ». Матушка такъ даже тутъ усмѣхнулась, плачетъ и усмѣхается: «Ну и чѣмъ это ты, говоритъ, предъ всѣми больше всѣхъ виноватъ? Тамъ убiйцы, разбойники, а ты чего такого успѣлъ нагрѣшить что себя больше всѣхъ обвиняешь»? — «Матушка, кровинушка ты моя, говоритъ (сталъ онъ такiя любезныя слова тогда говорить, неожиданныя), кровинушка ты моя милая, радостная, знай что во истину всякiй предъ всѣми за всѣхъ и за все виноватъ. Не знаю я какъ истолковать тебѣ это, но чувствую что это такъ до мученiя. И какъ это мы жили, сердились и ничего не знали тогда»? Такъ онъ вставалъ со сна, каждый день все больше и больше умиляясь и радуясь, и весь трепеща любовью. Прiѣдетъ бывало докторъ, старикъ Нѣмецъ Эйзеншмидтъ ѣздилъ: «Ну что, докторъ, проживу я еще денекъ-то на свѣтѣ?» шутитъ бывало съ нимъ. — «Не то что день и много дней проживете, отвѣтитъ бывало докторъ, и мѣсяцы, и годы еще проживете». — «Да чего годы, чего мѣсяцы! воскликнетъ бывало, — что тутъ дни-то считать,


 454 ‑

и одного дня довольно человѣку чтобы все счастiе узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, другъ предъ другомъ хвалимся, одинъ на другомъ обиды помнимъ: прямо въ садъ пойдемъ и станемъ гулять и рѣзвиться, другъ друга любить и восхвалять, и цаловать, и жизнь нашу благословлять.» — «Не жилецъ онъ на свѣтѣ, вашъ сынъ, промолвилъ докторъ матушкѣ, когда провожала она его до крыльца, — онъ отъ болѣзни впадаетъ въ помѣшательство». Выходили окна его комнаты въ садъ, а садъ у насъ былъ тѣнистый, съ деревьями старыми, на деревьяхъ завязались весеннiя почки, прилетѣли раннiя птички, гогочутъ, поютъ ему въ окна. И сталъ онъ вдругъ, глядя на нихъ и любуясь, просить и у нихъ прощенiя: «Птички Божiи, птички радостныя, простите и вы меня, потому что и предъ вами я согрѣшилъ». Этого ужь никто тогда у насъ не могъ понять, а онъ отъ радости плачетъ: «Да, говоритъ, была такая Божiя слава кругомъ меня: птички, деревья, луга, небеса, одинъ я жилъ въ позорѣ, одинъ все обезчестилъ, а красы и славы не примѣтилъ вовсе». — «Ужь много ты на себя грѣховъ берешь», плачетъ бывало матушка. — «Матушка, радость моя, я вѣдь отъ веселья, а не отъ горя это плачу; мнѣ вѣдь самому хочется предъ ними виноватымъ быть, растолковать только тебѣ не могу, ибо не знаю какъ ихъ и любить. Пусть я грѣшенъ предъ всѣми, за то и меня всѣ простятъ, вотъ и рай. Развѣ я теперь не въ раю?»

И много еще было чего и не припомнить, и не вписать. Помню, однажды вошелъ я къ нему одинъ, когда никого у него не было. Часъ былъ вечернiй, ясный, солнце закатывалось и всю комнату освѣтило косымъ лучомъ. Поманилъ онъ меня увидавъ, подошелъ я къ нему, взялъ онъ меня обѣими руками за плечи, глядитъ мнѣ въ лицо умиленно, любовно; ничего не сказалъ, только поглядѣлъ такъ съ минуту:


 455 ‑

«Ну, говоритъ, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышелъ я тогда и пошелъ играть. А въ жизни потомъ много разъ припоминалъ уже со слезами какъ онъ велѣлъ жить за себя. Много еще говорилъ онъ такихъ дивныхъ и прекрасныхъ, хотя и непонятныхъ намъ тогда словъ. Скончался же на третьей недѣлѣ послѣ Пасхи, въ памяти, и хотя и говорить уже пересталъ, но не измѣнился до самаго послѣдняго своего часа: смотритъ радостно, въ очахъ веселье, взглядами насъ ищетъ, улыбается намъ, насъ зоветъ. Даже въ городѣ много говорили о его кончинѣ. Потрясло меня все это тогда, но не слишкомъ, хоть и плакалъ я очень когда его хоронили. Юнъ былъ, ребенокъ, но на сердцѣ осталось все неизгладимо, затаилось чувство. Въ свое время должно было все возстать и откликнуться. Такъ оно и случилось.

б) О Священномъ Писанiи въ жизни отца Зосимы.

Остались мы тогда одни съ матушкой. Посовѣтовали ей скоро добрые знакомые что вотъ дескать остался всего одинъ у васъ сынокъ, и не бѣдные вы, капиталъ имѣете, такъ по примѣру прочихъ почему бы сына вашего не отправить вамъ въ Петербургъ, а оставшись здѣсь, знатной можетъ быть участи его лишите. И надоумили матушку меня въ Петербургъ въ кадетскiй корпусъ свезти чтобы въ императорскую гвардiю потомъ поступить. Матушка долго колебалась: какъ это съ послѣднимъ сыномъ разстаться, но однако рѣшилась, хотя и не безъ многихъ слезъ, думая счастiю моему способствовать. Свезла она меня въ Петербургъ, да и опредѣлила, а съ тѣхъ поръ я ея и не видалъ вовсе; ибо черезъ три года сама скончалась, всѣ три года по насъ обоихъ грустила и трепетала. Изъ дома родительскаго вынесъ


 456 ‑

я лишь драгоцѣнныя воспоминанiя, ибо нѣтъ драгоцѣннѣе воспоминанiй у человѣка какъ отъ перваго дѣтства его въ домѣ родительскомъ, и это почти всегда такъ, если даже въ семействѣ хоть только чуть-чуть любовь да союзъ. Да и отъ самаго дурнаго семейства могутъ сохраниться воспоминанiя драгоцѣнныя, если только сама душа твоя способна искать драгоцѣнное. Къ воспоминанiямъ же домашнимъ причитаю и воспоминанiя о священной исторiи, которую въ домѣ родительскомъ, хотя и ребенкомъ, я очень любопытствовалъ знать. Была у меня тогда книга, священная исторiя, съ прекрасными картинками, подъ названiемъ: «Сто четыре священныя исторiи Ветхаго и Новаго Завѣта», и по ней я и читать учился. И теперь она у меня здѣсь на полкѣ лежитъ, какъ драгоцѣнную память сохраняю. Но и до того еще какъ читать научился, помню какъ въ первый разъ посѣтило меня нѣкоторое проникновенiе духовное, еще восьми лѣтъ отъ роду. Повела матушка меня одного (не помню гдѣ былъ тогда братъ) во храмъ Господень, въ Страстную недѣлю въ понедѣльникъ къ обѣдни. День былъ ясный и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь какъ возносился изъ кадила ѳимiамъ и тихо восходилъ вверхъ, а сверху въ куполѣ въ узенькое окошечко такъ и льются на насъ въ церковь Божьи лучи и восходя къ нимъ волнами, какъ бы таялъ въ нихъ ѳимiамъ. Смотрѣлъ я умиленно и въ первый разъ отъ роду принялъ я тогда въ душу первое сѣмя Слова Божiя осмысленно. Вышелъ на средину храма отрокъ съ большою книгой, такою большою что, показалось мнѣ тогда, съ трудомъ даже и несъ ее и возложилъ на налой, отверзъ и началъ читать, и вдругъ я тогда въ первый разъ нѣчто понялъ, въ первый разъ въ жизни понялъ чтò во храмѣ Божiемъ читаютъ. Былъ мужъ въ землѣ Унъ, правдивый и благочестивый, и было у него столько то богатства, столько-то


 457 ‑

верблюдовъ, столько овецъ и ословъ, и дѣти его веселились, и любилъ онъ ихъ очень и молилъ за нихъ Бога: можетъ согрѣшили они веселясь. И вотъ восходитъ къ Богу дiаволъ вмѣстѣ съ сынами Божьими и говоритъ Господу что прошолъ по всей землѣ и подъ землею. А видѣлъ ли раба Моего Iова? спрашиваетъ его Богъ. И похвалился Богъ дiаволу указавъ на великаго святаго раба своего. И усмѣхнулся дiаволъ на слова Божiи: «предай его мнѣ и увидишь что возропщетъ рабъ Твой и проклянетъ Твое имя». И предалъ Богъ Своего праведника, столь имъ любимаго, дiаволу и поразилъ дiаволъ дѣтей его, и скотъ его, и разметалъ богатство его, все вдругъ, какъ Божiимъ громомъ, и разодралъ Iовъ одежды свои и бросился на землю, и возопилъ: «нагъ вышелъ изъ чрева матери, нагъ и возвращусь въ землю, Богъ далъ Богъ и взялъ. Буди имя Господне благословенно отнынѣ и до вѣка!» Отцы и учители, пощадите теперешнiя слезы мои, — ибо все младенчество мое какъ бы вновь возстаетъ предо мною, и дышу теперь какъ дышалъ тогда дѣтскою восьмилѣтнею грудкой моею, и чувствую какъ тогда удивленiе и смятенiе, и радость. И верблюды-то такъ тогда мое воображенiе заняли, и сатана который такъ съ Богомъ говоритъ, и Богъ отдавшiй раба Своего на погибель, и рабъ Его восклицающiй: «Буди имя Твое благословенно, не смотря на то что казнишь меня», — а затѣмъ тихое и сладостное пѣнiе во храмѣ: «Да исправится молитва моя», и снова ѳимiамъ отъ кадила священника и колѣнопреклоненная молитва! Съ тѣхъ поръ, — даже вчера еще взялъ ее, и не могу читать эту пресвятую повѣсть безъ слезъ. А и сколько тутъ великаго, тайнаго, невообразимаго! Слышалъ я потомъ слова насмѣшниковъ и хулителей, слова гордыя: «какъ это могъ Господь отдать любимаго изъ святыхъ Своихъ на потѣху дiаволу, отнять отъ него дѣтей, поразить


 458 ‑

его самого болѣзнью и язвами такъ что черепкомъ счищалъ съ себя гной своихъ ранъ и для чего: чтобы только похвалиться предъ сатаной: «Вотъ что дескать можетъ вытерпѣть святой Мой ради Меня!» Но въ томъ и великое что тутъ тайна, — что мимоидущiй ликъ земной и вѣчная истина соприкоснулись тутъ вмѣстѣ. Предъ правдой земною совершается дѣйствiе вѣчной правды. Тутъ Творецъ какъ и въ первые дни творенiя, завершая каждый день похвалою: «хорошо то что я сотворилъ», смотритъ на Iова и вновь хвалится созданiемъ Своимъ. А Iовъ, хваля Господа, служитъ не только Ему, но послужитъ и всему созданiю Его въ роды и роды и во вѣки вѣковъ, ибо къ тому и предназначенъ былъ. Господи, что это за книга и какiе уроки! Что за книга это Священное Писанiе, какое чудо и какая сила данныя съ нею человѣку! Точно изваянiе мiра и человѣка и характеровъ человѣческихъ, и названо все и указано на вѣки вѣковъ. И сколько тайнъ разрѣшенныхъ и откровенныхъ: возстановляетъ Богъ снова Iова, даетъ ему вновь богатство, проходятъ опять многiе годы, и вотъ у него уже новыя дѣти, другiя, и любитъ онъ ихъ, — Господи: «Да какъ могъ бы онъ казалось возлюбить этихъ новыхъ, когда тѣхъ прежнихъ нѣтъ, когда тѣхъ лишился? Вспоминая тѣхъ развѣ можно быть счастливымъ въ полнотѣ какъ прежде съ новыми, какъ бы новыя ни были ему милы»? Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человѣческой переходитъ постепенно въ тихую умиленную радость; вмѣсто юной кипучей крови наступаетъ кроткая ясная старость: благословляю восходъ солнца ежедневный, и сердце мое по прежнему поетъ ему, но уже болѣе люблю закатъ его, длинные косые лучи его, а съ ними тихiя, кроткiя, умиленныя воспоминанiя, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни, — а надо всѣмъ-то правда Божiя


 459 ‑

умиляющая, примиряющая, всепрощающая! Кончается жизнь моя, знаю и слышу это, но чувствую на каждый оставшiйся день мой, какъ жизнь моя земная соприкасается уже съ новою, безконечною, невѣдомою, но близко грядущею жизнью, отъ предчувствiя которой трепещетъ восторгомъ душа моя, сiяетъ умъ и радостно плачетъ сердце… Други и учители, слышалъ я не разъ, а теперь въ послѣднее время еще слышнѣе стало о томъ какъ у насъ iереи Божiи, а пуще всего сельскiе, жалуются слезно и повсемѣстно на малое свое содержанiе и на униженiе свое, и прямо завѣряютъ, даже печатно, — читалъ сiе самъ, — что не могутъ они уже теперь будто бы толковать народу Писанiе, ибо мало у нихъ содержанiя, и если приходятъ уже лютеране и еретики и начинаютъ отбивать стадо, то и пусть отбиваютъ, ибо мало де у насъ содержанiя. Господи! думаю, дай Богъ имъ болѣе сего столь драгоцѣннаго для нихъ содержанiя (ибо справедлива и ихъ жалоба), но во истину говорю: если кто виноватъ сему, то на половину мы сами! Ибо пусть нѣтъ времени, пусть онъ справедливо говоритъ что угнетенъ все время работой и требами, но не все же вѣдь время, вѣдь есть же и у него хоть часъ одинъ во всю-то недѣлю чтобъ и о Богѣ вспомнить. Да и не круглый же годъ работа. Собери онъ у себя разъ въ недѣлю, въ вечернiй часъ, сначала лишь только хоть дѣтокъ, — прослышатъ отцы и отцы приходить начнутъ. Да и не хоромы же строить для сего дѣла, а просто къ себѣ въ избу прими; не страшись, не изгадятъ они твою избу, вѣдь всего-то на часъ одинъ собираешь. Разверни ка онъ имъ эту книгу и начни читать безъ премудрыхъ словъ и безъ чванства, безъ возношенiя надъ ними, а умиленно и кротко, самъ радуясь тому что читаешь имъ и что они тебя слушаютъ и понимаютъ тебя, самъ любя словеса сiи, изрѣдка лишь


 460 ‑

остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово, не безпокойся, поймутъ все, все пойметъ православное сердце! Прочти имъ объ Авраамѣ и Саррѣ, объ Исаакѣ и Ревеккѣ, о томъ какъ Iаковъ пошелъ къ Лавану и боролся во снѣ съ Господомъ и сказалъ: «Страшно мѣсто сiе», и поразишь благочестивый умъ простолюдина. Прочти имъ, а дѣткамъ особенно, о томъ какъ братья продали въ рабство роднаго брата своего отрока милаго, Iосифа, сновидца и пророка великаго, а отцу сказали что звѣрь растерзалъ его сына, показавъ окровавленную одежду его. Прочти какъ потомъ братья прiѣзжали за хлѣбомъ въ Египетъ, и Iосифъ уже царедворецъ великiй, ими неузнанный, мучилъ ихъ, обвинилъ, задержалъ брата Венiамина и все, любя: «Люблю васъ и любя мучаю». Ибо вѣдь всю жизнь свою вспоминалъ неустанно какъ продали его гдѣ-нибудь тамъ въ горячей степи, у колодца, купцамъ, и какъ онъ ломая руки, плакалъ и молилъ братьевъ не продавать его рабомъ въ чужую землю, и вотъ увидя ихъ послѣ столькихъ лѣтъ возлюбилъ ихъ вновь безмѣрно, но томилъ ихъ и мучилъ ихъ, все любя. Уходитъ наконецъ отъ нихъ, не выдержавъ самъ муки сердца своего, бросается на одръ свой и плачетъ; утираетъ потомъ лицо свое и выходитъ сiяющъ и свѣтелъ и возвѣщаетъ имъ: «Братья, я Iосифъ, братъ вашъ!» Пусть прочтетъ онъ далѣе о томъ какъ обрадовался старецъ Iаковъ узнавъ, что живъ еще его милый мальчикъ, и потянулся въ Египетъ, бросивъ даже отчизну, и умеръ въ чужой землѣ, изрекши на вѣки вѣковъ въ завѣщанiи своемъ величайшее слово, вмѣщавшееся таинственно въ кроткомъ и боязливомъ сердцѣ его во всю его жизнь, о томъ что отъ рода его, отъ Iуды, выйдетъ великое чаянiе мiра, Примиритель и Спаситель его! Отцы и учители, простите и не сердитесь что какъ малый младенецъ толкую о томъ чтò давно


 461 ‑

уже знаете и о чемъ меня же научите, стократъ искуснѣе и благолѣпнѣе. Отъ восторга лишь говорю сiе и простите слезы мои, ибо люблю книгу сiю! Пусть заплачетъ и онъ, iерей Божiй, и увидитъ что сотрясутся въ отвѣтъ ему сердца его слушающихъ. Нужно лишь малое сѣмя, крохотное: брось онъ его въ душу простолюдина и не умретъ оно, будетъ жить въ душѣ его во всю жизнь, таиться въ немъ среди мрака, среди смрада грѣховъ его, какъ свѣтлая точка, какъ великое напоминанiе. И не надо, не надо много толковать и учить, все пойметъ онъ просто. Думаете ли вы что не пойметъ простолюдинъ? Попробуйте, прочтите ему далѣе повѣсть, трогательную и умилительную, о прекрасной Эсѳири и надменной Вастiи; или чудное сказанiе о пророкѣ Iонѣ во чревѣ китовѣ. Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелiю отъ Луки (такъ я дѣлалъ), а потомъ изъ Дѣянiй Апостольскихъ обращенiе Савла (это непремѣнно, непремѣнно!), а наконецъ и изъ Четьи Миней хотя бы житiе Алексѣя Человѣка Божiя и великой изъ великихъ радостной страдалицы, Боговидицы и Христоносицы матери Марiи Египтяныни — и пронзишь ему сердце его сими простыми сказанiями, и всего-то лишь часъ въ недѣлю, не взирая на малое свое содержанiе, одинъ часокъ. И увидитъ самъ что милостивъ народъ нашъ и благодаренъ, отблагодаритъ во сто кратъ; помня радѣнiе iерея и умиленныя слова его, поможетъ ему на нивѣ его добровольно, поможетъ и въ дому его, да и уваженiемъ воздастъ ему бòльшимъ прежняго, — вотъ уже и увеличится содержанiе его. Дѣло столь простодушное что иной разъ боимся даже и высказать, ибо надъ тобою же засмѣются, а между тѣмъ сколь оно вѣрное! Кто не вѣритъ въ Бога, тотъ и въ народъ Божiй не повѣритъ. Кто же увѣровалъ въ народъ Божiй, тотъ узритъ и святыню его, хотя бы и самъ не вѣрилъ въ нее до того вовсе.


 462 ‑

Лишь народъ и духовная сила его грядущая обратитъ отторгнувшихся отъ родной земли атеистовъ нашихъ. И чтò за слово Христово безъ примѣра? Гибель народу безъ Слова Божiя, ибо жаждетъ душа его Слова и всякаго прекраснаго воспрiятiя. Въ юности моей, давно уже, чуть не сорокъ лѣтъ тому, ходили мы съ отцомъ Анѳимомъ по всей Руси, собирая на монастырь подаянiе, и заночевали разъ на большой рѣкѣ судоходной, на берегу, съ рыбаками, а вмѣстѣ съ нами присѣлъ одинъ благообразный юноша, крестьянинъ, лѣтъ уже восемнадцати на видъ, поспѣшалъ онъ къ своему мѣсту на завтра купеческую барку бичевою тянуть. И вижу я смотритъ онъ предъ собой умиленно и ясно. Ночь свѣтлая, тихая, теплая, iюльская, рѣка широкая, паръ отъ нея поднимается, свѣжитъ насъ, слегка всплеснетъ рыбка, птички замолкли, все тихо, благолѣпно, все Богу молится. И не спимъ мы только оба, я, да юноша этотъ, и разговорились мы о красѣ мiра сего Божьяго и о великой тайнѣ его. Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, всѣ-то до изумленiя знаютъ путь свой не имѣя ума, тайну Божiю свидѣтельствуютъ, безпрерывно совершаютъ ее сами, и вижу я, разгорѣлось сердце милаго юноши. Повѣдалъ онъ мнѣ что лѣсъ любитъ, птичекъ лѣсныхъ; былъ онъ птицеловъ, каждый ихъ свистъ понималъ, каждую птичку приманить умѣлъ: лучше того какъ въ лѣсу ничего я, говоритъ, не знаю, да и все хорошо. «Истинно, отвѣчаю ему, все хорошо и великолѣпно, потому что все истина. Посмотри, говорю ему, на коня, животное великое, близь человѣка стоящее, али на вола, его питающаго и работающаго ему, понураго и задумчиваго, посмотри на лики ихъ: какая кротость, какая привязанность къ человѣку часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая довѣрчивость и какая красота въ его ликѣ. Трогательно


 463 ‑

даже это и знать что на немъ нѣтъ никакого грѣха, ибо все совершенно, все кромѣ человѣка безгрѣшно, и съ ними Христосъ еще раньше нашего». «Да неужто, спрашиваетъ юноша, и у нихъ Христосъ»? — «Какъ же можетъ быть иначе, говорю ему, ибо для всѣхъ Слово, все созданiе и вся тварь, каждый листикъ устремляется къ Слову, Богу славу поетъ, Христу плачетъ, себѣ невѣдомо, тайной житiя своего безгрѣшнаго совершаетъ сiе. Вонъ, говорю ему, въ лѣсу скитается страшный медвѣдь, грозный и свирѣпый, и ничѣмъ-то въ томъ неповинный». И разсказалъ я ему какъ приходилъ разъ медвѣдь къ великому святому, спасавшемуся въ лѣсу, въ малой келiйкѣ, и умилился надъ нимъ великiй святой, безстрашно вышелъ къ нему и подалъ ему хлѣба кусокъ: «Ступай, дескать, Христосъ съ тобой», и отошелъ свирѣпый звѣрь послушно и кротко, вреда не сдѣлавъ. И умилился юноша на то что отошелъ вреда не сдѣлавъ и что и съ нимъ Христосъ. «Ахъ какъ, говоритъ, это хорошо, какъ все Божiе хорошо и чудесно»! Сидитъ, задумался, тихо и сладко. Вижу что понялъ. И заснулъ онъ подлѣ меня сномъ легкимъ, безгрѣшнымъ. Благослови Господь юность! И помолился я тутъ за него самъ, отходя ко сну. Господи, пошли миръ и свѣтъ Твоимъ людямъ!

в) Воспоминанiе о юности и молодости старца Зосимы

еще въ мiру. Поединокъ.

Въ Петербургѣ, въ кадетскомъ корпусѣ пробылъ я долго, почти восемь лѣтъ, и съ новымъ воспитанiемъ многое заглушилъ изъ впечатлѣнiй дѣтскихъ, хотя и не забылъ ничего. Взамѣнъ того принялъ столько новыхъ привычекъ и даже мнѣнiй что преобразился въ существо почти дикое, жестокое


 464 ‑

и нелѣпое. Лоскъ учтивости и свѣтскаго обращенiя вмѣстѣ съ французскимъ языкомъ прiобрѣлъ, а служившихъ намъ въ корпусѣ солдатъ считали мы всѣ какъ за совершенныхъ скотовъ, и я тоже. Я-то можетъ быть больше всѣхъ, ибо изо всѣхъ товарищей былъ на все воспрiимчивѣе. Когда вышли мы офицерами, то готовы были проливать свою кровь за оскорбленную полковую честь нашу, о настоящей же чести почти никто изъ насъ и не зналъ чтò она такое есть, а узналъ бы такъ осмѣялъ бы ее тотчасъ же самъ первый. Пьянствомъ, дебоширствомъ и ухорствомъ чуть не гордились. Не скажу чтобы были скверные; всѣ эти молодые люди были хорошiе, да вели-то себя скверно, а пуще всѣхъ я. Главное то что у меня объявился свой капиталъ, а потому и пустился я жить въ свое удовольствiе, со всѣмъ юнымъ стремленiемъ, безъ удержу, поплылъ на всѣхъ парусахъ. Но вотъ чтò дивно: читалъ я тогда и книги и даже съ большимъ удовольствiемъ; Библiю же одну никогда почти въ то время не развертывалъ, но никогда и не разставался съ нею, а возилъ ее повсюду съ собой: во истину берегъ эту книгу, самъ того не вѣдая «на день и часъ, на мѣсяцъ и годъ». Прослуживъ этакъ года четыре, очутился я наконецъ въ городѣ К., гдѣ стоялъ тогда нашъ полкъ. Общество городское было разнообразное, многолюдное и веселое, гостепрiимное и богатое, принимали же меня вездѣ хорошо, ибо былъ я отъ роду нрава веселаго, да къ тому же и слылъ не за бѣднаго, чтò въ свѣтѣ значитъ не мало. Вотъ и случилось одно обстоятельство послужившее началомъ всему. Привязался я къ одной молодой и прекрасной дѣвицѣ, умной и достойной, характера свѣтлаго, благороднаго, дочери почтенныхъ родителей. Люди были не малые, имѣли богатство, влiянiе и силу, меня принимали ласково и радушно. И вотъ покажись мнѣ что дѣвица расположена


 465 ‑

ко мнѣ сердечно, — разгорѣлось мое сердце при таковой мечтѣ. Потомъ ужь самъ постигъ и вполнѣ догадался что можетъ быть вовсе я ея и не любилъ съ такою силой, а только чтилъ ея умъ и характеръ возвышенный, чего не могло не быть. Себялюбiе однакоже помѣшало мнѣ сдѣлать предложенiе руки въ то время: тяжело и страшно показалось разстаться съ соблазнами развратной, холостой и вольной жизни въ такихъ юныхъ лѣтахъ, имѣя вдобавокъ и деньги. Намеки однакожь я сдѣлалъ. Во всякомъ случаѣ отложилъ на малое время всякiй рѣшительный шагъ. А тутъ вдругъ случись командировка въ другой уѣздъ на два мѣсяца. Возвращаюсь я черезъ два мѣсяца и вдругъ узнаю что дѣвица уже замужемъ, за богатымъ пригороднымъ помѣщикомъ, человѣкомъ хоть и старѣе меня годами, но еще молодымъ, имѣвшимъ связи въ столицѣ и въ лучшемъ обществѣ, чего я не имѣлъ, человѣкомъ весьма любезнымъ и сверхъ того образованнымъ, а ужь образованiя-то я не имѣлъ вовсе. Такъ я былъ пораженъ этимъ неожиданнымъ случаемъ что даже умъ во мнѣ помутился. Главное же въ томъ заключалось, что, какъ узналъ я тогда же, былъ этотъ молодой помѣщикъ женихомъ ея уже давно, и что самъ же я встрѣчалъ его множество разъ въ ихнемъ домѣ, но не примѣчалъ ничего, ослѣпленный своими достоинствами. Но вотъ это-то по преимуществу меня и обидѣло: какъ же это, всѣ почти знали, а я одинъ ничего не зналъ? И почувствовалъ я вдругъ злобу нестерпимую. Съ краской въ лицѣ началъ вспоминать какъ много разъ почти высказывалъ ей любовь мою, а такъ какъ она меня не останавливала и не предупредила, то стало быть, вывелъ я, надо мною смѣялась. Потомъ конечно сообразилъ и припомнилъ что нисколько она не смѣялась, сама же напротивъ разговоры такiе шутливо прерывала и зачинала на мѣсто ихъ другiе, — но тогда


 466 ‑

сообразить этого я не смогъ и запылалъ отомщенiемъ. Вспоминаю съ удивленiемъ что отомщенiе сiе и гнѣвъ мой были мнѣ самому до крайности тяжелы и противны, потому что имѣя характеръ легкiй, не могъ подолгу ни на кого сердиться, а потому какъ бы самъ искусственно расжигалъ себя и сталъ наконецъ безобразенъ и нелѣпъ. Выждалъ я время и разъ въ большомъ обществѣ удалось мнѣ вдругъ «соперника» моего оскорбить будто бы изъ за самой посторонней причины, подсмѣяться надъ однимъ мнѣнiемъ его объ одномъ важномъ тогда событiи, — въ двадцать шестомъ году дѣло было, и подсмѣяться, говорили люди, удалось остроумно и ловко. Затѣмъ вынудилъ у него объясненiе и уже до того обошелся при объясненiи грубо что вызовъ мой онъ принялъ, не смотря на огромную разницу между нами, ибо былъ я и моложе его, незначителенъ и чина малаго. Потомъ ужь я твердо узналъ что принялъ онъ вызовъ мой какъ бы тоже изъ ревниваго ко мнѣ чувства: ревновалъ онъ меня и прежде, немножко, къ женѣ своей, еще тогда невѣстѣ; теперь же подумалъ что если та узнаетъ что онъ оскорбленiе отъ меня перенесъ, а вызвать на поединокъ не рѣшился, то чтобы не стала она невольно презирать его и не поколебалась любовь ея. Секунданта я досталъ скоро, товарища, нашего же полка поручика. Тогда хоть и преслѣдовались поединки жестоко, но была на нихъ какъ бы даже мода между военными, — до того дикiе наростаютъ и укрѣпляются иногда предразсудки. Былъ въ исходѣ iюнь, и вотъ встрѣча наша на завтра, за городомъ, въ семь часовъ утра, — и во истину случилось тутъ со мной нѣчто какъ бы роковое. Съ вечера возвратившись домой, свирѣпый и безобразный, разсердился я на моего деньщика Аѳанасiя и ударилъ его изо всей силы два раза по лицу, такъ что окровавилъ ему лицо. Служилъ онъ у меня еще недавно и случалось


 467 ‑

и прежде что ударялъ его, но никогда съ такою звѣрскою жестокостью. И вѣрите ли, милые, сорокъ лѣтъ тому минуло времени, а припоминаю и теперь о томъ со стыдомъ и мукой. Легъ я спать, заснулъ часа три, встаю, уже начинается день. Я вдругъ поднялся, спать болѣе не захотѣлъ, подошелъ къ окну, отворилъ, — отпиралось у меня въ садъ, вижу восходитъ солнышко, тепло, прекрасно, зазвенѣли птички. Чтò же это, думаю, ощущаю я въ душѣ моей какъ бы нѣчто позорное и низкое? Не оттого ли что кровь иду проливать? Нѣтъ, думаю, какъ будто и не оттого. Не оттого ли что смерти боюсь, боюсь быть убитымъ? Нѣтъ, совсѣмъ не то, совсѣмъ даже не то… И вдругъ сейчасъ же и догадался въ чемъ было дѣло: въ томъ что я съ вечера избилъ Аѳанасiя! Все мнѣ вдругъ снова представилось, точно вновь повторилось: стоитъ онъ предо мною, а я бью его съ размаху прямо въ лицо, а онъ держитъ руки по швамъ, голову прямо, глаза выпучилъ какъ во фронтѣ, вздрагиваетъ съ каждымъ ударомъ и даже руки поднять чтобы заслониться не смѣетъ, — и это человѣкъ до того доведенъ, и это человѣкъ бьетъ человѣка! Экое преступленiе! Словно игла острая прошла мнѣ всю душу насквозь. Стою я какъ ошалѣлый, а солнышко-то свѣтитъ, листочки-то радуются, сверкаютъ, а птички-то, птички-то Бога хвалятъ… Закрылъ я обѣими ладонями лицо, повалился на постель и заплакалъ навзрыдъ. И вспомнилъ я тутъ моего брата Маркела и слова его предъ смертью слугамъ: «Милые мои, дорогiе, за чтò вы мнѣ служите, за чтò меня любите, да и стòю ли я чтобы служить-то мнѣ»? «Да, стòю ли», вскочило мнѣ вдругъ въ голову. Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ я такъ стòю чтобы другой человѣкъ, такой же какъ я образъ и подобiе Божiе, мнѣ служилъ? Такъ и вонзился мнѣ въ умъ въ первый разъ въ жизни тогда этотъ вопросъ. «Матушка, кровинушна ты моя,


 468 ‑

во истину всякiй предъ всѣми за всѣхъ виноватъ, не знаютъ только этого люди, а еслибъ узнали — сейчасъ былъ бы рай»! Господи, да неужто же и это неправда, плачу я и думаю, — во истину я за всѣхъ можетъ быть всѣхъ виновнѣе, да и хуже всѣхъ на свѣтѣ людей! И представилась мнѣ вдругъ вся правда, во всемъ просвѣщенiи своемъ: чтò я иду дѣлать? Иду убивать человѣка добраго, умнаго, благороднаго, ни въ чемъ предо мной неповиннаго, а супругу его тѣмъ на вѣки счастья лишу, измучаю и убью. Лежалъ я такъ на постели ничкомъ, лицомъ въ подушку и не замѣтилъ вовсе какъ и время прошло. Вдругъ входитъ мой товарищъ, поручикъ, за мной, съ пистолетами: «А, говоритъ, вотъ это хорошо что ты уже всталъ, пора, идемъ». Заметался я тутъ, совсѣмъ потерялся, вышли мы однакоже садиться въ коляску: «Погоди здѣсь время, говорю ему, я въ одинъ мигъ сбѣгаю, кошелекъ забылъ». И вбѣжалъ одинъ въ квартиру обратно, прямо въ коморку къ Аѳанасiю: «Аѳанасiй, говорю, я вчера тебя ударилъ два раза по лицу, прости ты меня», говорю. Онъ такъ и вздрогнулъ, точно испугался, глядитъ, — и вижу я что этого мало, мало, да вдругъ, такъ какъ былъ въ эполетахъ, то бухъ ему въ ноги лбомъ до земли: «Прости меня, говорю»! Тутъ ужь онъ и совсѣмъ обомлѣлъ: «Ваше благородiе, батюшка, баринъ, да какъ вы… да стòю ли я»… и заплакалъ вдругъ самъ, точно какъ давеча я, ладонями обѣими закрылъ лицо, повернулся къ окну и весь отъ слезъ такъ и затрясся, я же выбѣжалъ къ товарищу, влетѣлъ въ коляску, «вези» кричу: «Видалъ, кричу ему, побѣдителя, — вотъ онъ предъ тобою»! Восторгъ во мнѣ такой, смѣюсь всю дорогу говорю, говорю, не помню ужь чтò и говорилъ. Смотритъ онъ на меня: «Ну братъ, молодецъ же ты, вижу что поддержишь мундиръ». Такъ прiѣхали мы на мѣсто, а они уже тамъ, насъ ожидаютъ. Разставили насъ, въ двѣнадцати


 469 ‑

шагахъ другъ отъ друга, ему первый выстрѣлъ, — стою я предъ нимъ веселый, прямо лицомъ къ лицу, глазомъ не смигну, любя на него гляжу, знаю чтò сдѣлаю. Выстрѣлилъ онъ, капельку лишь оцарапало мнѣ щеку да за ухо задѣло, — «слава Богу, кричу, не убили человѣка»! да свой-то пистолетъ схватилъ, оборотился назадъ, да швыркомъ, вверхъ, въ лѣсъ и пустилъ: «Туда, кричу, тебѣ и дорога»! Оборотился къ противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупаго молодаго человѣка, что по винѣ моей васъ разобидѣлъ, а теперь стрѣлять въ себя заставилъ. Самъ я хуже васъ въ десять кратъ, а пожалуй еще и того больше. Передайте это той особѣ которую чтите больше всѣхъ на свѣтѣ». Только что я это проговорилъ, — такъ всѣ трое они и закричали: «Помилуйте, говоритъ мой противникъ, — разсердился даже, — если вы не хотѣли драться, къ чему же безпокоили»? — «Вчера, говорю ему, — еще глупъ былъ, а сегодня поумнѣлъ», весело такъ ему отвѣчаю. — «Вѣрю про вчерашнее, говоритъ, но про сегодняшнее трудно заключить по вашему мнѣнiю». — «Браво, кричу ему, въ ладоши захлопалъ, — я съ вами и въ этомъ согласенъ, заслужилъ!» — «Будете ли, милостивый государь, стрѣлять или нѣтъ»? — «Не буду, говорю, а вы если хотите, стрѣляйте еще разъ, только лучше бы вамъ не стрѣлять». Кричатъ и секунданты, особенно мой: «Какъ это срамить полкъ, на барьерѣ стоя прощенiя просить; еслибы только я это зналъ»! Сталъ я тутъ предъ ними предъ всѣми и уже не смѣюсь: «Господа мои, говорю, неужели такъ теперь для нашего времени удивительно встрѣтить человѣка который бы самъ покаялся въ своей глупости и повинился въ чемъ самъ виноватъ публично»? — «Да не на барьерѣ же», кричитъ мой секундантъ опять. — «То-то вотъ и есть, отвѣчаю имъ, это-то вотъ и удивительно, потому слѣдовало бы мнѣ повиниться


 470 ‑

только что прибыли сюда, еще прежде ихняго выстрѣла и не вводить ихъ въ великiй и смертный грѣхъ, но до того безобразно, говорю, мы сами себя въ свѣтѣ устроили что поступить такъ было почти и невозможно, ибо только послѣ того какъ я выдержалъ ихъ выстрѣлъ въ двѣнадцати шагахъ, слова мои могутъ что нибудь теперь для нихъ значить, а еслибы до выстрѣла, какъ прибыли сюда, то сказали бы просто: трусъ, пистолета испугался и нечего его слушать. Господа, воскликнулъ я вдругъ отъ всего сердца, посмотрите кругомъ на дары Божiи: небо ясное, воздухъ чистый, травка нѣжная, птички, природа прекрасная и безгрѣшная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаемъ что жизнь есть рай, ибо стòитъ только намъ захотѣть понять и тотчасъ же онъ настанетъ во всей красотѣ своей, обнимемся мы и заплачемъ»… Хотѣлъ я и еще продолжать, да не смогъ, духъ даже у меня захватило, сладостно, юно такъ, а въ сердцѣ такое счастье какого и не ощущалъ никогда во всю жизнь. «Благоразумно все это и благочестиво, говоритъ мнѣ противникъ, — и во всякомъ случаѣ человѣкъ вы оригинальный». — «Смѣйтесь, смѣюсь и я ему, — а потомъ сами похвалите». — «Да я готовъ и теперь, говоритъ, похвалить, извольте я протяну вамъ руку, потому, кажется, вы дѣйствительно искреннiй человѣкъ». — «Нѣтъ, говорю, сейчасъ не надо, а потомъ когда я лучше сдѣлаюсь и уваженiе ваше заслужу, тогда протяните, — хорошо сдѣлаете.» Воротились мы домой, секундантъ мой всю-то дорогу бранится, а я-то его цалую. Тотчасъ всѣ товарищи прослышали, собрались меня судить въ тотъ же день: «мундиръ, дескать, замаралъ, пусть въ отставку подаетъ». Явились и защитники: «выстрѣлъ все же, говорятъ, онъ выдержалъ.» — «Да, но побоялся другихъ выстрѣловъ и попросилъ на барьерѣ прощенiя.» — «А кабы побоялся выстрѣловъ, возражаютъ защитники,


 471 ‑

такъ изъ своего бы пистолета сначала выстрѣлилъ, прежде чѣмъ прощенiя просить, а онъ въ лѣсъ его еще заряженный бросилъ, нѣтъ, тутъ что-то другое вышло, оригинальное.» Слушаю я, весело мнѣ на нихъ глядя: «Любезнѣйшiе мои, говорю я, друзья и товарищи, не безпокойтесь чтобъ я въ отставку подалъ, потому что это я уже и сдѣлалъ, я уже подалъ, сегодня же въ канцелярiи, утромъ, и когда получу отставку, тогда тотчасъ же въ монастырь пойду, для того и въ отставку подаю.» Какъ только я это сказалъ расхохотались всѣ до единаго: «Да ты бъ съ самаго начала увѣдомилъ, ну теперь все и объясняется, монаха судить нельзя», смѣются, не унимаются, да и не насмѣшливо вовсе, а ласково такъ смѣются, весело, полюбили меня вдругъ всѣ, даже самые ярые обвинители, и потомъ весь-то этотъ мѣсяцъ, пока отставка не вышла, точно на рукахъ меня носятъ: «ахъ ты монахъ», говорятъ. И всякiй-то мнѣ ласковое слово скажетъ, отговаривать начали, жалѣть даже: «чтò ты надъ собой дѣлаешь?» — «Нѣтъ, говорятъ, онъ у насъ храбрый, онъ выстрѣлъ выдержалъ и изъ своего пистолета выстрѣлить могъ, а это ему сонъ наканунѣ приснился чтобъ онъ въ монахи пошелъ, вотъ онъ отчего». Точно тоже почти произошло и въ городскомъ обществѣ. Прежде особенно-то и не примѣчали меня, а только принимали съ радушiемъ, а теперь вдругъ всѣ наперерывъ узнали и стали звать къ себѣ: сами смѣются надо мной, а меня же любятъ. Замѣчу тутъ что хотя о поединкѣ нашемъ всѣ вслухъ тогда говорили, но начальство это дѣло закрыло, ибо противникъ мой былъ генералу нашему близкимъ родственникомъ, а такъ какъ дѣло обошлось безъ крови, а какъ бы въ шутку, да и я наконецъ въ отставку подалъ, то и повернули дѣйствительно въ шутку. И сталъ я тогда вслухъ и безбоязненно говорить, не смотря на ихъ смѣхъ, потому


 472 ‑

что все же былъ смѣхъ не злобный, а добрый. Происходили же всѣ эти разговоры больше по вечерамъ въ дамскомъ обществѣ, женщины больше тогда полюбили меня слушать и мущинъ заставляли. «Да какъ же это можно чтобъ я за всѣхъ виноватъ былъ, смѣется мнѣ всякiй въ глаза, ну развѣ я могу быть за васъ напримѣръ виноватъ?» — «Да гдѣ, отвѣчаю имъ, вамъ это и познать, когда весь мiръ давно уже на другую дорогу вышелъ, и когда сущую ложь за правду считаемъ да и отъ другихъ такой же лжи требуемъ. Вотъ я разъ въ жизни взялъ да и поступилъ искренно, и чтò же, сталъ для всѣхъ васъ точно юродивый: хоть и полюбили меня, а все же надо мной, говорю, смѣетесь.»— «Да какъ васъ такого не любить?» — смѣется мнѣ вслухъ хозяйка, а собранiе у ней было многолюдное. Вдругъ, смотрю, подымается изъ среды дамъ та самая молодая особа изъ за которой я тогда на поединокъ вызвалъ и которую столь недавно еще въ невѣсты себѣ прочилъ, а я и не замѣтилъ какъ она теперь на вечеръ прiѣхала. Поднялась, подошла ко мнѣ, протянула руку: «Позвольте мнѣ, говоритъ, изъяснить вамъ что я первая не смѣюсь надъ вами, а напротивъ со слезами благодарю васъ и уваженiе мое къ вамъ заявляю за тогдашнiй поступокъ вашъ». Подошелъ тутъ и мужъ ея, а затѣмъ вдругъ и всѣ ко мнѣ потянулись, чуть меня не цалуютъ. Радостно мнѣ такъ стало, но пуще всѣхъ замѣтилъ я вдругъ тогда одного господина, человѣка уже пожилаго, тоже ко мнѣ подходившаго, котораго я хотя прежде и зналъ по имени, но никогда съ нимъ знакомъ не былъ, и до сего вечера даже и слова съ нимъ не сказалъ.


‑ 473 ‑

г) Таинственный посѣтитель.

Былъ онъ въ городѣ нашемъ на службѣ уже давно, мѣсто занималъ видное, человѣкъ былъ уважаемый всѣми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовалъ значительный капиталъ на богадѣльню и на сиротскiй домъ, и много кромѣ того дѣлалъ благодѣянiй тайно, безъ огласки, чтò все потомъ по смерти его и обнаружилось. Лѣтъ былъ около пятидесяти, и видъ имѣлъ почти строгiй, былъ малорѣчивъ; женатъ же былъ не болѣе десяти лѣтъ съ супругой еще молодою, отъ которой имѣлъ трехъ малолѣтнихъ еще дѣтей. Вотъ я на другой вечеръ сижу у себя дома, какъ вдругъ отворяется моя дверь и входитъ ко мнѣ этотъ самый господинъ.

А надо замѣтить что жилъ я тогда уже не на прежней квартирѣ, а какъ только подалъ въ отставку съѣхалъ на другую и нанялъ у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и съ ея прислугой, ибо и переѣздъ-то мой на сiю квартиру произошелъ лишь потому только что я Аѳанасiя въ тотъ же день какъ съ поединка воротился, обратно въ роту препроводилъ, ибо стыдно было въ глаза ему глядѣть послѣ давешняго моего съ нимъ поступка, — до того наклоненъ стыдиться неприготовленный мiрской человѣкъ даже иного справедливѣйшаго своего дѣла.

«Я, говоритъ мнѣ вошедшiй ко мнѣ господинъ, — слушаю васъ уже нѣсколько дней въ разныхъ домахъ съ большимъ любопытствомъ и пожелалъ наконецъ познакомиться лично, чтобы поговорить съ вами еще подробнѣе. Можете вы оказать мнѣ, милостивый государь, таковую великую услугу?» — «Могу, говорю, съ превеликимъ моимъ удовольствiемъ и почту за особую честь», говорю это ему, а самъ почти испугался, до того онъ меня съ перваго разу тогда поразилъ. Ибо хоть и слушали меня и любопытствовали, но никто еще


 474 ‑

съ такимъ серiознымъ и строгимъ внутреннимъ видомъ ко мнѣ не подходилъ. А этотъ еще самъ въ квартиру ко мнѣ пришелъ. Сѣлъ онъ. «Великую, продолжаетъ онъ, — вижу въ васъ силу характера, ибо не побоялись истинѣ послужить въ такомъ дѣлѣ въ какомъ рисковали, за свою правду, общее презрѣнiе отъ всѣхъ понести.» «Вы можетъ быть очень меня преувеличенно хвалите», говорю ему. «Нѣтъ, не преувеличенно, отвѣчаетъ мнѣ, повѣрьте что совершить таковой поступокъ гораздо труднѣе чѣмъ вы думаете. Я собственно, продолжаетъ онъ, этимъ только и поразился и за этимъ къ вамъ и пришелъ. Опишите мнѣ, если не побрезгаете столь непристойнымъ можетъ быть моимъ любопытствомъ, чтò именно ощущали вы въ ту минуту когда на поединкѣ рѣшились просить прощенiя, если только запомните? Не сочтите вопросъ мой за легкомыслiе; напротивъ, имѣю, задавая таковой вопросъ, свою тайную цѣль, которую вѣроятно и объясню вамъ впослѣдствiи, если угодно будетъ Богу сблизить насъ еще короче».

Все время какъ онъ говорилъ это, глядѣлъ я ему прямо въ лицо и вдругъ ощутилъ къ нему сильнѣйшую довѣренность, а кромѣ того и необычайное и съ моей стороны любопытство, ибо почувствовалъ что есть у него въ душѣ какая-то своя особая тайна.

— Вы спрашиваете чтò я именно ощущалъ въ ту минуту когда у противника прощенiя просилъ, отвѣчаю я ему, но я вамъ лучше съ самаго начала разскажу, чего другимъ еще не разсказывалъ, и разсказалъ ему все чтò произошло у меня съ Аѳанасiемъ и какъ поклонился ему до земли. «Изъ сего сами можете видѣть, заключилъ я ему, что уже во время поединка мнѣ легче было, ибо началъ я еще дома, и разъ только на эту дорогу вступилъ, то все дальнѣйшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».


 475 

Выслушалъ онъ, смотритъ такъ хорошо на меня: «Все это, говоритъ, чрезвычайно какъ любопытно, я къ вамъ еще и еще приду». И сталъ съ тѣхъ поръ ко мнѣ ходить чуть не каждый вечеръ. И сдружились бы мы очень еслибъ онъ мнѣ и о себѣ говорилъ. Но о себѣ онъ не говорилъ почти ни слова, а все меня обо мнѣ же разспрашивалъ. Не смотря на то я очень его полюбилъ и совершенно ему довѣрился во всѣхъ моихъ чувствахъ, ибо мыслю: на чтò мнѣ тайны его, вижу и безъ сего что праведенъ человѣкъ. Къ тому же еще человѣкъ столь серiозный и неравный мнѣ лѣтами, а ходитъ ко мнѣ, юношѣ, и мною не брезгаетъ. И многому я отъ него научился полезному, ибо высокаго ума былъ человѣкъ. «Что жизнь есть рай, говоритъ вдругъ мнѣ, объ этомъ я давно уже думаю», и вдругъ прибавилъ: «Только объ этомъ и думаю». Смотритъ на меня и улыбается. «Я больше вашего въ этомъ, говоритъ, убѣжденъ, потомъ узнаете почему». Слушаю я это и думаю про себя: «Это онъ навѣрно хочетъ мнѣ нѣчто открыть.» «Рай, говоритъ, въ каждомъ изъ насъ затаенъ, вотъ онъ теперь и во мнѣ кроется, и захочу завтра же настанетъ онъ для меня въ самомъ дѣлѣ и уже на всю мою жизнь.» Гляжу: съ умиленiемъ говоритъ и таинственно на меня смотритъ, точно вопрошаетъ меня. «А о томъ, продолжаетъ, что всякiй человѣкъ за всѣхъ и за вся виноватъ, помимо своихъ грѣховъ, о томъ вы совершенно правильно разсудили и удивительно какъ вы вдругъ въ такой полнотѣ могли сiю мысль обнять. И во истину вѣрно что когда люди эту мысль поймутъ, то настанетъ для нихъ царствiе небесное уже не въ мечтѣ, а въ самомъ дѣлѣ.» «А когда, воскликнулъ я ему тутъ съ горестiю, сiе сбудется и сбудется ли еще когда нибудь? Не мечта ли сiе лишь только?» «А вотъ ужь вы, говоритъ, не вѣруете, проповѣдуете и сами не вѣруете. Знайте же что


 476 ‑

несомнѣнно сiя мечта, какъ вы говорите, сбудется, тому вѣрьте, но не теперь, ибо на всякое дѣйствiе свой законъ. Дѣло это душевное, психологическое. Чтобы передѣлать мiръ по новому, надо чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше чѣмъ не сдѣлаешься въ самомъ дѣлѣ всякому братомъ не наступитъ братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не съумѣютъ безобидно раздѣлиться въ собственности своей и въ правахъ своихъ. Все будетъ для каждаго мало и все будутъ роптать, завидовать и истреблять другъ друга. Вы спрашиваете когда сiе сбудется. Сбудется, но сначала долженъ заключиться перiодъ человѣческаго уединенiя.» — «Какого это уединенiя, спрашиваю его?» — «А такого какое теперь вездѣ царствуетъ, и особенно въ нашемъ вѣкѣ, но не заключился еще весь и не пришелъ еще срокъ ему. Ибо всякiй-то теперь стремится отдѣлить свое лицо наиболѣе, хочетъ испытать въ себѣ самомъ полноту жизни, а между тѣмъ выходитъ изо всѣхъ его усилiй вмѣсто полноты жизни лишь полное самоубiйство, ибо вмѣсто полноты опредѣленiя существа своего впадаютъ въ совершенное уединенiе. Ибо всѣ то въ нашъ вѣкъ раздѣлились на единицы, всякiй уединяется въ свою нору, всякiй отъ другаго отдаляется, прячется и чтò имѣетъ прячетъ, и кончаетъ тѣмъ что самъ отъ людей отталкивается и самъ людей отъ себя отталкиваетъ. Копитъ уединенно богатство и думаетъ: сколь силенъ я теперь и сколь обезпеченъ, а и не знаетъ безумный что чѣмъ болѣе копитъ тѣмъ болѣе погружается въ самоубiйственное безсилiе. Ибо привыкъ надѣяться на себя одного и отъ цѣлаго отдѣлился единицей, прiучилъ свою душу не вѣрить въ людскую помощь, въ людей и въ человѣчество, и только и трепещетъ того что пропадутъ его деньги и прiобрѣтенныя имъ права его. Повсемѣстно нынѣ умъ человѣческiй начинаетъ насмѣшливо


 477 ‑

не понимать что истинное обезпеченiе лица состоитъ не въ личномъ уединенномъ его усилiи, а въ людской общей цѣлостности. Но непремѣнно будетъ такъ что придетъ срокъ и сему страшному уединенiю, и поймутъ всѣ разомъ какъ неестественно отдѣлились одинъ отъ другаго. Таково уже будетъ вѣянiе времени и удивятся тому что такъ долго сидѣли во тьмѣ, а свѣта не видѣли. Тогда и явится знаменiе Сына Человѣческаго на небеси…. Но до тѣхъ поръ надо всетаки знамя беречь и нѣтъ-нѣтъ, а хоть единично долженъ человѣкъ вдругъ примѣръ показать и вывести душу изъ уединенiя на подвигъ братолюбиваго общенiя, хотя бы даже и въ чинѣ юродиваго. Это чтобы не умирала великая мысль»….

Вотъ въ такихъ то пламенныхъ и восторгающихъ бесѣдахъ проходили вечера наши одинъ за другимъ. Я даже и общество бросилъ и гораздо рѣже сталъ появляться въ гостяхъ, кромѣ того что и мода на меня начала проходить. Говорю сiе не въ осужденiе, ибо продолжали меня любить и весело ко мнѣ относиться; но въ томъ что мода дѣйствительно въ свѣтѣ царица не малая, въ этомъ все же надо сознаться. На таинственнаго же посѣтителя моего сталъ я наконецъ смотрѣть въ восхищенiи, ибо кромѣ наслажденiя умомъ его, началъ предчувствовать что питаетъ онъ въ себѣ нѣкiй замыселъ и готовится къ великому можетъ быть подвигу. Можетъ и то ему нравилось что я наружно не любопытствовалъ о секретѣ его, ни прямо, ни намекомъ не разспрашивалъ. Но замѣтилъ я наконецъ что и самъ онъ какъ бы началъ уже томиться желанiемъ открыть мнѣ нѣчто. По крайней мѣрѣ это уже очень стало видно примѣрно мѣсяцъ спустя какъ онъ сталъ посѣщать меня. «Знаете ли вы, спросилъ онъ меня однажды, что въ городѣ очень о насъ обоихъ любопытствуютъ и дивятся тому


 478 ‑

что я къ вамъ столь часто хожу; но пусть ихъ, ибо скоро все объяснится.» Иногда вдругъ нападало на него чрезвычайное волненiе, и почти всегда въ такихъ случаяхъ онъ вставалъ и уходилъ. Иногда же долго и какъ бы пронзительно смотритъ на меня, — думаю: «Что-нибудь сейчасъ да и скажетъ», а онъ вдругъ перебьетъ и заговоритъ о чемъ-нибудь извѣстномъ и обыкновенномъ. Сталъ тоже часто жаловаться на головную боль. И вотъ однажды, совсѣмъ даже неожиданно, послѣ того какъ онъ долго и пламенно говорилъ, вижу что онъ вдругъ поблѣднѣлъ, лицо совсѣмъ перекосилось, самъ же на меня глядитъ какъ въ упоръ.

— Чтò съ вами, говорю, ужь не дурно ли вамъ? А онъ именно на головную боль жаловался.

— Я…. знаете ли вы…. я…. человѣка убилъ.

Проговорилъ да улыбается, а самъ бѣлый какъ мѣлъ. Зачѣмъ это онъ улыбается, — пронзила мнѣ мысль эта вдругъ сердце, прежде чѣмъ я еще что-либо сообразилъ. Самъ я поблѣднѣлъ.

— Чтò вы это? кричу ему.

— Видите ли, отвѣчаетъ мнѣ все съ блѣдною усмѣшкой, — какъ дорого мнѣ стоило сказать первое слово. Теперь сказалъ и кажется сталъ на дорогу. Поѣду.

Долго я ему не вѣрилъ, да и не въ одинъ разъ повѣрилъ, а лишь послѣ того какъ онъ три дня ходилъ ко мнѣ и все мнѣ въ подробности разсказалъ. Считалъ его за помѣшаннаго, но кончилъ тѣмъ что убѣдился наконецъ явно съ превеликою горестью и удивленiемъ. Было имъ совершено великое и страшное преступленiе, четырнадцать лѣтъ предъ тѣмъ, надъ одною богатою госпожой, молодою и прекрасною собой, вдовой-помѣщицей, имѣвшею въ городѣ нашемъ для прiѣзда собственный домъ. Почувствовавъ къ ней любовь великую, сдѣлалъ онъ ей изъясненiе въ любви и началъ


 479 ‑

склонять ее выйти за него замужъ. Но она отдала уже свое сердце другому, одному знатному не малаго чина военному, бывшему въ то время въ походѣ и котораго ожидала она однако скоро къ себѣ. Предложенiе его она отвергла, а его попросила къ себѣ не ходить. Переставъ ходить, онъ, зная расположенiе ея дома, пробрался къ ней ночью изъ сада чрезъ крышу, съ превеликою дерзостью, рискуя быть обнаруженнымъ. Но какъ весьма часто бываетъ, всѣ съ необыкновенною дерзостью совершаемыя преступленiя чаще другихъ и удаются. Чрезъ слуховое окно войдя на чердакъ дома онъ спустился къ ней внизъ въ жилыя комнаты по лѣсенкѣ съ чердака, зная что дверь бывшая въ концѣ лѣсенки не всегда по небрежности слугъ запиралась на замокъ. Понадѣялся на оплошность сiю и въ сей разъ, и какъ разъ засталъ. Пробравшись въ жилые покои, онъ, въ темнотѣ, прошелъ въ ея спальню, въ которой горѣла лампада. И какъ нарочно обѣ горничныя ея дѣвушки ушли по тихоньку безъ спросу, по сосѣдству, на именинную пирушку случившуюся въ той же улицѣ. Остальные же слуги и служанки спали въ людскихъ и въ кухнѣ, въ нижнемъ этажѣ. При видѣ спящей разгорѣлась въ немъ страсть, а затѣмъ схватила его сердце мстительная ревнивая злоба, и не помня себя, какъ пьяный, подошелъ и вонзилъ ей ножъ прямо въ сердце такъ что она и не вскрикнула. Затѣмъ съ адскимъ и съ преступнѣйшимъ разсчетомъ устроилъ такъ чтобы подумали на слугъ: не побрезгалъ взять ея кошелекъ, отворилъ ключами, которые вынулъ изъ подъ подушки, ея комодъ и захватилъ изъ него нѣкоторыя вещи, именно такъ какъ бы сдѣлалъ невѣжа-слуга, то есть цѣнныя бумаги оставилъ, а взялъ однѣ деньги, взялъ нѣсколько золотыхъ вещей покрупнѣе, а драгоцѣннѣйшими въ десять разъ, но малыми вещами пренебрегъ. Захватилъ и еще кое-что себѣ на память,


 480 ‑

но о семъ послѣ. Совершивъ сiе ужасное дѣло, вышелъ прежнимъ путемъ. Ни на другой день когда поднялась тревога, и никогда потомъ во всю жизнь, никому и въ голову не пришло заподозрить настоящаго злодѣя! Да и о любви его къ ней никто не зналъ, ибо былъ и всегда характера молчаливаго и несообщительнаго, и друга, которому повѣрялъ бы душу свою, не имѣлъ. Считали же его просто знакомымъ убитой и даже не столь близкимъ, ибо въ послѣднiя двѣ недѣли онъ и не посѣщалъ ее. Заподозрили же тотчасъ крѣпостнаго слугу ея Петра и какъ разъ сошлись всѣ обстоятельства чтобъ утвердить сiе подозрѣнiе, ибо слуга этотъ зналъ и покойница сама не скрывала что намѣрена его въ солдаты отдать, въ зачетъ слѣдуемаго съ ея крестьянъ рекрута, такъ какъ былъ одинокъ и дурнаго сверхъ того поведенiя. Слышали какъ онъ въ злобѣ, пьяный, грозился въ питейномъ домѣ убить ее. За два же дня до ея кончины сбѣжалъ и проживалъ гдѣ-то въ городѣ въ неизвѣстныхъ мѣстахъ. На другой же день послѣ убiйства нашли его на дорогѣ, при выѣздѣ изъ города, мертво пьянаго, имѣвшаго въ карманѣ своемъ ножъ, да еще съ запачканною почему-то въ крови правою ладонью. Утверждалъ что кровь шла изъ носу, но ему не повѣрили. Служанки же повинились что были на пирушкѣ и что входныя двери съ крыльца оставались незапертыми до ихъ возвращенiя. Да и множество сверхъ того являлось подобныхъ сему признаковъ, по которымъ неповиннаго слугу и захватили. Арестовали его и начали судъ, но какъ разъ черезъ недѣлю арестованный заболѣлъ въ горячкѣ и умеръ въ больницѣ безъ памяти. Тѣмъ дѣло и кончилось, предали волѣ Божьей, и всѣ, и судьи, и начальство, и все общество, остались убѣждены что совершилъ преступленiе никто какъ умершiй слуга. А за симъ началось наказанiе.


 481 ‑

Таинственный гость, а теперь уже другъ мой, повѣдалъ мнѣ что въ началѣ даже и совсѣмъ не мучился угрызенiями совѣсти. Мучился долго, но не тѣмъ, а лишь сожалѣнiемъ что убилъ любимую женщину, что ея нѣтъ уже болѣе, что убивъ ее убилъ любовь свою, тогда какъ огонь страсти оставался въ крови его. Но о пролитой неповинной крови, объ убiйствѣ человѣка онъ почти тогда и не мыслилъ. Мысль же о томъ что жертва его могла стать супругой другому казалась ему невозможною, а потому долгое время убѣжденъ былъ въ совѣсти своей что и не могъ поступить иначе. Томилъ его нѣсколько въ началѣ арестъ слуги, но скорая болѣзнь, а потомъ и смерть арестанта успокоили его, ибо умеръ тотъ, по всей очевидности (разсуждалъ онъ тогда), не отъ ареста или испуга, а отъ простудной болѣзни, прiобрѣтенной именно во дни его бѣговъ, когда онъ, мертво пьяный, валялся цѣлую ночь на сырой землѣ. Краденыя же вещи и деньги мало смущали его, ибо (все также разсуждалъ онъ) сдѣлана кража не для корысти, а для отвода подозрѣнiй въ другую сторону. Сумма же краденаго была незначительная и онъ въ скорости всю эту сумму, и даже гораздо бòльшую, пожертвовалъ на учредившуюся у насъ въ городѣ богадѣльню. Нарочно сдѣлалъ сiе для успокоенiя совѣсти на счетъ кражи и, замѣчательно, на время и даже долгое, дѣйствительно успокоился, — самъ передавалъ мнѣ это. Пустился онъ тогда въ большую служебную дѣятельность, самъ напросился на хлопотливое и трудное порученiе, занимавшее его года два и, будучи характера сильнаго, почти забывалъ происшедшее; когда же вспоминалъ, то старался не думать о немъ вовсе. Пустился и въ благотворительность, много устроилъ и пожертвовалъ въ нашемъ городѣ, заявилъ себя и въ столицахъ, былъ избранъ въ Москвѣ и въ Петербургѣ членомъ тамошнихъ благотворительныхъ обществъ.


 482 ‑

Но все же сталъ наконецъ задумываться съ мученiемъ, не въ подъемъ своимъ силамъ. Тутъ понравилась ему одна прекрасная и благоразумная дѣвица и онъ въ скорости женился на ней, мечтая что женитьбой прогонитъ уединенную тоску свою, а вступивъ на новую дорогу и исполняя ревностно долгъ свой относительно жены и дѣтей, удалится отъ старыхъ воспоминанiй вовсе. Но какъ разъ случилось противное сему ожиданiю. Еще въ первый мѣсяцъ брака стала его смущать безпрерывная мысль: «Вотъ жена любитъ меня, ну чтò еслибъ она узнала?» Когда стала беременна первымъ ребенкомъ и повѣдала ему это, онъ вдругъ смутился: «Даю жизнь, а самъ отнялъ жизнь.» Пошли дѣти: «Какъ я смѣю любить, учить и воспитать ихъ, какъ буду про добродѣтель имъ говорить: я кровь пролилъ». Дѣти ростутъ прекрасныя, хочется ихъ ласкать: «А я не могу смотрѣть на ихъ невинные, ясные лики; недостоинъ того.» Наконецъ начала ему грозно и горько мерещиться кровь убитой жертвы, погубленная молодая жизнь ея, кровь вопiющая объ отмщенiи. Сталъ онъ видѣть ужасные сны. Но будучи твердъ сердцемъ сносилъ муку долго: «Искуплю все сею тайною мукой моею». Но напрасная была и сiя надежда: чѣмъ дальше тѣмъ сильнѣе становилось страданiе. Въ обществѣ за благотворительную дѣятельность стали его уважать, хотя и боялись всѣ строгаго и мрачнаго характера его, но чѣмъ болѣе стали уважать его, тѣмъ становилось ему невыносимѣе. Признавался мнѣ что думалъ было убить себя. Но вмѣсто того начала мерещиться ему иная мечта, — мечта, которую считалъ онъ въ началѣ невозможною и безумною, но которая такъ присосалась, наконецъ, къ его сердцу что и оторвать нельзя было. Мечталъ онъ такъ: возстать, выйти предъ народомъ и объявить всѣмъ что убилъ человѣка. Года три онъ проходилъ съ этою мечтой, мерещилась


 483 ‑

она ему все въ разныхъ видахъ. Наконецъ увѣровалъ всѣмъ сердцемъ своимъ что объявивъ свое преступленiе излѣчитъ душу свою несомнѣнно и успокоится разъ навсегда. Но увѣровавъ почувствовалъ въ сердцѣ ужасъ, ибо какъ исполнить? И вдругъ произошелъ этотъ случай на моемъ поединкѣ. «Глядя на васъ я теперь рѣшился». Я смотрю на него.

— И неужели, воскликнулъ я ему, всплеснувъ руками, такой малый случай могъ рѣшимость такую въ васъ породить?

— Рѣшимость моя три года рождалась, отвѣчаетъ мнѣ, — а случай вашъ далъ ей только толчокъ. Глядя на васъ упрекнулъ себя и вамъ позавидовалъ, проговорилъ онъ мнѣ это даже съ суровостью.

— Да вамъ и не повѣрятъ, замѣтилъ я ему, — четырнадцать лѣтъ прошло.

— Доказательства имѣю, великiя. Представлю.

И заплакалъ я тогда, облобызалъ его.

— Одно рѣшите мнѣ, одно! сказалъ онъ мнѣ (точно отъ меня теперь все и зависѣло): — жена, дѣти! Жена умретъ можетъ быть съ горя, а дѣти хоть и не лишатся дворянства и имѣнiя, — но дѣти варнака, и на вѣкъ. А память-то, память какую въ сердцахъ ихъ по себѣ оставлю!

Молчу я.

— А разстаться-то съ ними, оставить на вѣки? Вѣдь на вѣкъ, на вѣкъ!

Сижу я, молча про себя молитву шепчу. Всталъ я наконецъ, страшно мнѣ стало.

— Что же? смотритъ на меня.

— Идите, говорю, объявите людямъ. Все минется, одна правда останется. Дѣти поймутъ когда выростутъ сколько въ великой рѣшимости вашей было великодушiя.

Ушелъ онъ тогда отъ меня какъ бы и впрямь рѣшившись.


 484 ‑

Но все же болѣе двухъ недѣль потомъ ко мнѣ ходилъ, каждый вечеръ сряду, все приготовлялся, все не могъ рѣшиться. Измучилъ онъ мое сердце. То приходитъ твердъ и говоритъ съ умиленiемъ:

— Знаю что наступитъ рай для меня, тотчасъ же и наступитъ какъ объявлю. Четырнадцать лѣтъ былъ во адѣ. Пострадать хочу. Приму страданiе и жить начну. Неправдой свѣтъ пройдешь да назадъ не воротишься. Теперь не только ближняго моего, но и дѣтей моихъ любить не смѣю. Господи, да вѣдь поймутъ же дѣти можетъ быть чего стоило мнѣ страданiе мое и не осудятъ меня! Господь не въ силѣ, а въ правдѣ.

— Поймутъ всѣ подвигъ вашъ, говорю ему, — не сейчасъ такъ потомъ поймутъ, ибо правдѣ послужили, высшей правдѣ, неземной….

И уйдетъ онъ отъ меня какъ бы утѣшенный, а на завтра вдругъ опять приходитъ злобный, блѣдный, говоритъ насмѣшливо.

— Каждый разъ какъ вхожу къ вамъ вы смотрите съ такимъ любопытствомъ: «Опять дескать не объявилъ»? Подождите, не презирайте очень. Не такъ вѣдь оно легко сдѣлать, какъ вамъ кажется. Я можетъ быть еще и не сдѣлаю вовсе. Не пойдете же вы на меня доносить тогда, а?

А я бывало не только что смотрѣть съ любопытствомъ неразумнымъ, я и взглянуть-то на него боялся. Измученъ былъ я до болѣзни, и душа моя была полна слезъ. Ночной даже сонъ потерялъ.

— Я сейчасъ, продолжаетъ, — отъ жены. Понимаете ли вы что такое жена? Дѣтки когда я уходилъ прокричали мнѣ: «Прощайте папа, приходите скорѣе съ нами Дѣтское Чтенiе читать». Нѣтъ, вы этого не понимаете! Чужая бѣда не даетъ ума.

Самъ засверкалъ глазами, губы запрыгали. Вдругъ стукнулъ


 485 ‑

о столъ кулакомъ, такъ что вещи на столѣ вспрыгнули, — такой мягкiй человѣкъ, въ первый разъ съ нимъ случилось.

— Да нужно ли? воскликнулъ, — да надо ли? Вѣдь никто осужденъ не былъ, никого въ каторгу изъ за меня не сослали, слуга отъ болѣзни померъ. А за кровь пролiянную я мученiями былъ наказанъ. Да и не повѣрятъ мнѣ вовсе, никакимъ доказательствамъ моимъ не повѣрятъ. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готовъ еще мучиться, только чтобы жену и дѣтей не поразить. Будетъ ли справедливо ихъ погубить съ собою? Не ошибаемся ли мы? Гдѣ тутъ правда? Да и познаютъ ли правду эту люди, оцѣнятъ ли, почтутъ ли ее?

«Господи! мыслю про себя, о почтенiи людей думаетъ въ такую минуту»! И до того жалко мнѣ стало его тогда что кажись самъ бы раздѣлилъ его участь, лишь бы облегчить его. Вижу онъ какъ изступленный. Ужаснулся я, понявъ уже не умомъ однимъ, а живою душой чего стòитъ такая рѣшимость.

— Рѣшайте же судьбу! воскликнулъ опять.

— Идите и объявите, прошепталъ я ему. Голосу во мнѣ не хватило, но прошепталъ я твердо. Взялъ я тутъ со стола Евангелiе, русскiй переводъ, и показалъ ему отъ Iоанна, глава ХII, стихъ 24:

«Истинно, истинно говорю вамъ, если пшеничное зерно падши въ землю не умретъ, то останется одно, а если умретъ, то принесетъ много плода». Я этотъ стихъ только что прочелъ предъ его приходомъ.

Прочелъ онъ: «Правда», говоритъ, но усмѣхнулся горько: «Да, въ этихъ книгахъ, говоритъ помолчавъ, — ужасъ что такое встрѣтишь. Подъ носъ-то ихъ легко совать. И кто это ихъ писалъ, неужели люди»?


 486 ‑

— Духъ Святый писалъ, говорю.

— Болтать-то вамъ легко, усмѣхнулся онъ еще, но уже почти ненавистно. Взялъ я книгу опять, развернулъ въ другомъ мѣстѣ и показалъ ему къ Евреямъ, глава Х, стихъ 31. Прочелъ онъ:

«Страшно впасть въ руки Бога живаго».

Прочелъ онъ, да такъ и отбросилъ книгу. Задрожалъ весь даже.

— Страшный стихъ, говоритъ, — нечего сказать подобрали. Всталъ со стула: — Ну, говоритъ, — прощайте, можетъ больше и не приду… въ раю увидимся. Значитъ четырнадцать лѣтъ, какъ уже «впалъ я въ руки Бога живаго», — вотъ какъ эти четырнадцать лѣтъ стало быть называются. Завтра попрошу эти руки чтобы меня отпустили….

Хотѣлъ было я обнять и облобызать его, да не посмѣлъ, — искривленно такъ лицо у него было и смотрѣлъ тяжело. Вышелъ онъ. «Господи», подумалъ я, «куда пошелъ человѣкъ»! Бросился я тутъ на колѣни предъ иконой и заплакалъ о немъ Пресвятой Богородицѣ, скорой заступницѣ и помощницѣ. Съ полчаса прошло какъ я въ слезахъ на молитвѣ стоялъ, а была уже поздняя ночь, часовъ около двѣнадцати. Вдругъ смотрю отворяется дверь и онъ входитъ снова. Я изумился.

— Гдѣ же вы были? спрашиваю его.

— Я, говоритъ, — я кажется что-то забылъ…. платокъ кажется…. Ну хоть ничего не забылъ, дайте присѣсть-то….

Сѣлъ на стулъ. Я стою надъ нимъ. «Сядьте, говоритъ, и вы». Я сѣлъ. Просидѣли минуты съ двѣ, смотритъ на меня пристально и вдругъ усмѣхнулся, запомнилъ я это, затѣмъ всталъ, крѣпко обнялъ меня и поцаловалъ….

— Попомни, говоритъ, — какъ я къ тебѣ въ другой разъ приходилъ. Слышишь, попомни это!


 487 ‑

— Въ первый разъ мнѣ ты сказалъ. И ушелъ. «Завтра», подумалъ я.

Такъ оно и сбылось. И не зналъ я въ сей вечеръ что на завтра какъ разъ приходится день рожденiя его. Самъ я въ послѣднiе дни никуда не выходилъ, а потому и узнать не могъ ни отъ кого. Въ этотъ же день у него каждогодно бывало большое собранiе, съѣзжался весь городъ. Съѣхались и теперь. И вотъ, послѣ обѣденной трапезы, выходитъ онъ на средину, а въ рукахъ бумага — форменное донесенiе по начальству. А такъ какъ начальство его было тутъ же, то тутъ же и прочелъ бумагу вслухъ всѣмъ собравшимся, а въ ней полное описанiе всего преступленiя во всей подробности: «Какъ изверга себя извергаю изъ среды людей, Богъ посѣтилъ меня», — заключилъ бумагу, — «пострадать хочу»! Тутъ же вынесъ и выложилъ на столъ все чѣмъ мнилъ доказать свое преступленiе и что четырнадцать лѣтъ сохранялъ: золотыя вещи убитой, которыя похитилъ, думая отвлечь отъ себя подозрѣнiе, медальонъ, и крестъ ея, снятые съ шеи, — въ медальонѣ портретъ ея жениха, записную книжку и наконецъ два письма: письмо жениха ея къ ней съ извѣщенiемъ о скоромъ прибытiи, и отвѣтъ ея на сiе письмо, который начала и не дописала, оставила на столѣ, чтобы завтра отослать на почту. Оба письма захватилъ онъ съ собою, — для чего? Для чего потомъ сохранялъ четырнадцать лѣтъ вмѣсто того чтобъ истребить какъ улики? И вотъ чтò же случилось: всѣ пришли въ удивленiе и въ ужасъ и никто не захотѣлъ повѣрить, хотя всѣ выслушали съ чрезвычайнымъ любопытствомъ, но какъ отъ больнаго, а нѣсколько дней спустя уже совсѣмъ рѣшено было во всѣхъ домахъ и приговорено что несчастный человѣкъ помѣшался. Начальство и судъ не могли не дать хода дѣлу, но прiостановились


 488 ‑

и они: хотя представленныя вещи и письма и заставили размышлять, но рѣшено было и тутъ что если сiи документы и оказались бы вѣрными, то все же окончательное обвиненiе не могло бы быть произнесено на основанiи только сихъ документовъ. Да и вещи всѣ онъ могъ имѣть отъ нея самой, какъ знакомый ея и по довѣренности. Слышалъ я, впрочемъ, что подлинность вещей была потомъ провѣрена чрезъ многихъ знакомыхъ и родныхъ убитой, и что сомнѣнiй въ томъ не было. Но дѣлу сему опять не суждено было завершиться. Дней черезъ пять всѣ узнали что страдалецъ заболѣлъ и что опасаются за жизнь его. Какою болѣзнiю онъ заболѣлъ, — не могу объяснить, говорили что разстройствомъ сердцебiенiя, но извѣстно стало что совѣтъ докторовъ, по настоянiю супруги его, свидѣтельствовалъ и душевное его состоянiе, и что вынесли заключенiе что помѣшательство уже есть. Я ничего не выдалъ, хотя и бросились разспрашивать меня, но когда пожелалъ его навѣстить, то долго мнѣ возбраняли, главное супруга его: «Это вы, говоритъ мнѣ, его разстроили, онъ и прежде былъ мраченъ, а въ послѣднiй годъ всѣ замѣчали въ немъ необыкновенное волненiе и странные поступки, а тутъ какъ разъ вы его погубили; это вы его зачитали, не выходилъ онъ отъ васъ цѣлый мѣсяцъ». И чтò же, не только супруга, но и всѣ въ городѣ накинулись на меня и меня обвинили: «Это все вы», говорятъ. Я молчу, да и радъ въ душѣ, ибо узрѣлъ несомнѣнную милость Божiю къ возставшему на себя и казнившему себя. А помѣшательству его я вѣрить не могъ. Допустили наконецъ и меня къ нему, самъ потребовалъ того настоятельно чтобы проститься со мной. Вошелъ я и какъ разъ увидѣлъ что не только дни, но и часы его сочтены. Былъ онъ слабъ, желтъ, руки трепещутъ, самъ задыхается, но смотритъ умиленно и радостно.


 489 ‑

— Совершилось! проговорилъ мнѣ, — давно жажду видѣть тебя, чтò не приходилъ?

Я ему не объявилъ что меня не допускали къ нему.

— Богъ сжалился надо мной и зоветъ къ себѣ. Знаю что умираю, но радость чувствую и миръ послѣ столькихъ лѣтъ впервые. Разомъ ощутилъ въ душѣ моей рай только лишь исполнилъ чтò надо было. Теперь уже смѣю любить дѣтей моихъ и лобызать ихъ. Мнѣ не вѣрятъ и никто не повѣрилъ, ни жена, ни судьи мои; не повѣрятъ никогда и дѣти. Милость Божiю вижу въ семъ къ дѣтямъ моимъ. Умру и имя мое будетъ для нихъ незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце какъ въ раю веселится… долгъ исполнилъ…

Говорить не можетъ, задыхается, горячо мнѣ руку жметъ, пламенно глядитъ на меня. Но недолго мы бесѣдовали, супруга его безпрерывно къ намъ заглядывала. Но успѣлъ-таки шепнуть мнѣ:

— А помнишь ли какъ я къ тебѣ тогда въ другой разъ пришелъ, въ полночь? Еще запомнить тебѣ велѣлъ? Знаешь ли для чего я входилъ? Я вѣдь убить тебя приходилъ!

Я такъ и вздрогнулъ.

— Вышелъ я тогда отъ тебя во мракъ, бродилъ по улицамъ и боролся съ собою. И вдругъ возненавидѣлъ тебя до того что едва сердце вынесло. «Теперь, думаю, онъ единый связалъ меня, и судiя мой, не могу уже отказаться отъ завтрашней казни моей, ибо онъ все знаетъ». И не то чтобъ я боялся что ты донесешь (не было и мысли о семъ), но думаю: «Какъ я стану глядѣть на него если не донесу на себя?» И хотя бы ты былъ за тридевять земель, но живъ, все равно, невыносима эта мысль что ты живъ и все знаешь, и меня судишь. Возненавидѣлъ я тебя, будто ты


 490 ‑

всему причиной и всему виноватъ. Воротился я къ тебѣ тогда, помню что у тебя на столѣ лежитъ кинжалъ. Я сѣлъ и тебя сѣсть попросилъ, и цѣлую минуту думалъ. Еслибъ я убилъ тебя, то все равно бы погибъ за это убiйство, хотя бы и не объявилъ о прежнемъ преступленiи. Но о семъ я не думалъ вовсе и думать не хотѣлъ въ ту минуту. Я только тебя ненавидѣлъ и отомстить тебѣ желалъ изо всѣхъ силъ за все. Но Господь мой поборолъ дiавола въ моемъ сердцѣ. Знай однако что никогда ты не былъ ближе отъ смерти.

Черезъ недѣлю онъ померъ. Гробъ его до могилы провожалъ весь городъ. Протоiерей сказалъ прочувствованное слово. Оплакивали страшную болѣзнь прекратившую дни его. Но весь городъ возсталъ на меня когда похоронили его и даже принимать меня перестали. Правда, нѣкоторые, въ началѣ немногiе, а потомъ все больше и больше стали вѣровать въ истину его показанiй и очень начали посѣщать меня и разспрашивать съ большимъ любопытствомъ и радостью: ибо любитъ человѣкъ паденiе праведнаго и позоръ его. Но я замолчалъ и въ скорости изъ города совсѣмъ выбылъ, а черезъ пять мѣсяцевъ удостоился Господомъ Богомъ стать на путь твердый и благолѣпный, благословляя перстъ невидимый мнѣ столь явно сей путь указавшiй. А многострадальнаго раба Божiя Михаила памятую въ молитвахъ моихъ и до сего дня на каждый день.


 491 ‑

III.

Изъ бесѣдъ и поученiй старца Зосимы.

д) Нѣчто объ инокѣ русскомъ и о возможномъ значенiи его.

Отцы и учители, чтò есть инокъ? Въ просвѣщенномъ мiрѣ слово сiе произносится въ наши дни у иныхъ уже съ насмѣшкой, а у нѣкоторыхъ и какъ бранное. И чѣмъ дальше тѣмъ больше. Правда, охъ правда, много и въ монашествѣ тунеядцевъ, плотоугодниковъ, сластолюбцевъ и наглыхъ бродягъ. На сiе указываютъ образованные свѣтскiе люди: «Вы дескать лѣнтяи и безполезные члены общества, живете чужимъ трудомъ, безстыдные нищiе.» А между тѣмъ, сколь много въ монашествѣ смиренныхъ и кроткихъ, жаждущихъ уединенiя и пламенной въ тишинѣ молитвы. На сихъ меньше указываютъ и даже обходятъ молчанiемъ вовсе, и сколь подивились бы, если скажу что отъ сихъ кроткихъ и жаждущихъ уединенной молитвы выйдетъ можетъ быть еще разъ спасенiе земли Русской! Ибо во истину приготовлены въ тишинѣ «на день и часъ, и мѣсяцъ, и годъ.» Образъ Христовъ хранятъ пока въ уединенiи своемъ благолѣпно и неискаженно, въ чистотѣ правды Божiей, отъ древнѣйшихъ отцовъ, апостоловъ и мучениковъ, и когда надо будетъ, явятъ его поколебавшейся правдѣ мiра. Сiя мысль великая. Отъ востока звѣзда сiя возсiяетъ.

Такъ мыслю объ инокѣ и неужели ложно, неужели надменно? Посмотрите у мiрскихъ и во всемъ превозносящемся надъ народомъ Божiимъ мiрѣ, не исказился ли въ немъ ликъ Божiй и правда Его? У нихъ наука, а въ наукѣ лишь то чтò подвержено чувствамъ. Мiръ же духовный, высшая половина существа человѣческаго отвергнута вовсе, изгнана съ нѣкiимъ торжествомъ, даже съ ненавистью. Провозгласилъ


 492 ‑

мiръ свободу, въ послѣднее время особенно, и чтò же видимъ въ этой свободѣ ихней: одно лишь рабство и самоубiйство? Ибо мiръ говоритъ: «Имѣешь потребности, а потому насыщай ихъ, ибо имѣешь права такiя же какъ и у знатнѣйшихъ и богатѣйшихъ людей. Не бойся насыщать ихъ, но даже прiумножай, — вотъ нынѣшнее ученiе мiра. Въ этомъ и видятъ свободу. И чтò же выходитъ изъ сего права на прiумноженiе потребностей? У богатыхъ уединенiе и духовное самоубiйство, а у бѣдныхъ — зависть и убiйство, ибо права-то дали, а средствъ насытить потребности еще не указали. Увѣряютъ что мiръ чѣмъ далѣе тѣмъ болѣе единится, слагается въ братское общенiе, тѣмъ что сокращаетъ разстоянiя, передаетъ по воздуху мысли. Увы, не вѣрьте таковому единенiю людей. Понимая свободу какъ прiумноженiе и скорое утоленiе потребностей, искажаютъ природу свою, ибо зарождаютъ въ себѣ много безсмысленныхъ и глупыхъ желанiй, привычекъ и нелѣпѣйшихъ выдумокъ. Живутъ лишь для зависти другъ къ другу, для плотоугодiя и чванства. Имѣть обѣды, выѣзды, экипажи, чины и рабовъ-прислужниковъ считается уже такою необходимостью для которой жертвуютъ даже жизнью, честью и человѣколюбiемъ чтобъ утолить эту необходимость и даже убиваютъ себя если не могутъ утолить ее. У тѣхъ которые не богаты тоже самое видимъ, а у бѣдныхъ неутоленiе потребностей и зависть пока заглушаются пьянствомъ. Но вскорѣ вмѣсто вина упьются и кровью, къ тому ихъ ведутъ. Спрашиваю я васъ: Свободенъ ли такой человѣкъ? Я зналъ одного «борца за идею», который самъ разсказывалъ мнѣ, что когда лишили его въ тюрьмѣ табаку, то онъ до того былъ измученъ лишенiемъ симъ, что чуть не пошелъ и не предалъ свою «идею» чтобы только дали ему табаку. А вѣдь этакой говоритъ: «за человѣчество бороться иду». Ну


 493 ‑

куда такой пойдетъ и на чтò онъ способенъ? На скорый поступокъ развѣ, а долго не вытерпитъ. И не дивно что вмѣсто свободы впали въ рабство, а вмѣсто служенiя братолюбiю и человѣческому единенiю впали напротивъ въ отъединенiе и уединенiе, какъ говорилъ мнѣ въ юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому въ мiрѣ все болѣе и болѣе угасаетъ мысль о служенiи человѣчеству, о братствѣ и цѣлостности людей и во истину встрѣчается мысль сiя даже уже съ насмѣшкой, ибо какъ отстать отъ привычекъ своихъ, куда пойдетъ сей невольникъ если столь привыкъ утолять безчисленныя потребности свои, которыя самъ же навыдумалъ? Въ уединенiи онъ и какое ему дѣло до цѣлаго. И достигли того что вещей накопили больше, а радости стало меньше.

Другое дѣло путь иноческiй. Надъ послушанiемъ, постомъ и молитвой даже смѣются, а между тѣмъ лишь въ нихъ заключается путь къ настоящей, истинной уже свободѣ: отсѣкаю отъ себя потребности лишнiя и ненужныя, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанiемъ, и достигаю тѣмъ, съ помощiю Божьей, свободы духа, а съ нею и веселья духовнаго! Кто же изъ нихъ способнѣе вознести великую мысль и пойти ей служить, — уединенный ли богачъ или сей освобожденный отъ тиранства вещей и привычекъ? Инока корятъ его уединенiемъ: «Уединился ты чтобы себя спасти въ монастырскихъ стѣнахъ, а братское служенiе человѣчеству забылъ». Но посмотримъ еще кто болѣе братолюбiю поусердствуетъ? Ибо уединенiе не у насъ, а у нихъ, но не видятъ сего. А отъ насъ и издревле дѣятели народные выходили, отчего же не можетъ ихъ быть и теперь? Тѣ же смиренные и кроткiе постники и молчальники возстанутъ и пойдутъ на великое дѣло. Отъ народа спасенiе Руси. Русскiй же монастырь


 494 ‑

искони былъ съ народомъ. Если же народъ въ уединенiи, то и мы въ уединенiи. Народъ вѣритъ по нашему, а не вѣрующiй дѣятель у насъ въ Россiи ничего не сдѣлаетъ, даже будь онъ искрененъ сердцемъ и умомъ генiаленъ. Это помните. Народъ встрѣтитъ атеиста и поборетъ его, и станетъ единая православная Русь. Берегите же народъ и оберегайте сердце его. Въ тишинѣ воспитайте его. Вотъ вашъ иноческiй подвигъ, ибо сей народъ богоносецъ.

е) Нѣчто о господахъ и слугахъ и о томъ возможно ли

господамъ и слугамъ стать взаимно по духу братьями.

Боже, кто говоритъ, и въ народѣ грѣхъ. А пламень растлѣнiя умножается даже видимо, ежечасно, сверху идетъ. Наступаетъ и въ народѣ уединенiе: начинаются кулаки и мiроѣды; уже купецъ все больше и больше желаетъ почестей, стремится показать себя образованнымъ, образованiя не имѣя ни мало, а для сего гнусно пренебрегаетъ древнимъ обычаемъ и стыдится даже вѣры отцовъ. Ѣздитъ ко князьямъ, а всего-то самъ мужикъ порченый. Народъ загноился отъ пьянства и не можетъ уже отстать отъ него. А сколько жестокости къ семьѣ, къ женѣ, къ дѣтямъ даже; отъ пьянства все. Видалъ я на фабрикахъ десятилѣтнихъ даже дѣтей: хилыхъ, чахлыхъ, согбенныхъ и уже развратныхъ. Душная палата, стучащая машина, весь Божiй день работы, развратныя слова и вино, вино, а то-ли надо душѣ такого малаго еще дитяти? Ему надо солнце, дѣтскiя игры и всюду свѣтлый примѣръ и хоть каплю любви къ нему. Да не будетъ же сего, иноки, да не будетъ истязанiя дѣтей, возстаньте и проповѣдуйте сiе скорѣе, скорѣе. Но спасетъ Богъ Россiю, ибо хоть и развратенъ простолюдинъ и не можетъ уже отказать себѣ во смрадномъ грѣхѣ, но все же


 495 ‑

знаетъ что проклятъ Богомъ его смрадный грѣхъ и что поступаетъ онъ худо грѣша. Такъ что неустанно еще вѣруетъ народъ нашъ въ правду, Бога признаетъ, умилительно плачетъ. Не то у высшихъ. Тѣ во слѣдъ наукѣ хотятъ устроиться справедливо однимъ умомъ своимъ, но уже безъ Христа, какъ прежде, и уже провозгласили что нѣтъ преступленiя, нѣтъ уже грѣха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нѣтъ у тебя Бога, то какое же тогда преступленiе? Въ Европѣ возстаетъ народъ на богатыхъ уже силой, и народные вожаки повсемѣстно ведутъ его къ крови и учатъ что правъ гнѣвъ его. Но «проклятъ гнѣвъ ихъ, ибо жестокъ». А Россiю спасетъ Господь какъ спасалъ уже много разъ. Изъ народа спасенiе выйдетъ, изъ вѣры и смиренiя его. Отцы и учители, берегите вѣру народа, и не мечта сiе: поражало меня всю жизнь въ великомъ народѣ нашемъ его достоинство благолѣпное и истинное, самъ видѣлъ, самъ свидѣтельствовать могу, видѣлъ и удивлялся, видѣлъ не смотря даже на смрадъ грѣховъ и нищiй видъ народа нашего. Не раболѣпенъ онъ и это послѣ рабства двухъ вѣковъ. Свободенъ видомъ и обращенiемъ, но безо всякой обиды. И не мстителенъ, и не завистливъ. «Ты знатенъ, ты богатъ, ты уменъ и талантливъ, — и пусть, благослови тебя Богъ. Чту тебя, но знаю что и я человѣкъ. Тѣмъ что безъ зависти чту тебя, тѣмъ-то и достоинство мое являю предъ тобой человѣческое». Во истину если не говорятъ сего (ибо не умѣютъ еще сказать сего), то такъ поступаютъ, самъ видѣлъ, самъ испытывалъ, и вѣрите ли: чѣмъ бѣднѣе и ниже человѣкъ нашъ русскiй, тѣмъ и болѣе въ немъ сей благолѣпной правды замѣтно, ибо богатые изъ нихъ кулаки и мiроѣды во множествѣ уже развращены, и много, много тутъ отъ нерадѣнiя и несмотрѣнiя нашего вышло! Но спасетъ Богъ людей своихъ, ибо велика Россiя смиренiемъ своимъ.


 496 ‑

Мечтаю видѣть и какъ бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будетъ такъ что даже самый развращенный богачъ нашъ кончитъ тѣмъ что устыдится богатства своего предъ бѣднымъ, а бѣдный, видя смиренiе сiе, пойметъ и уступитъ ему съ радостью и лаской отвѣтитъ на благолѣпный стыдъ его. Вѣрьте что кончится симъ: на то идетъ. Лишь въ человѣческомъ духовномъ достоинствѣ равенство и сiе поймутъ лишь у насъ. Были бы братья, будетъ и братство, а раньше братства никогда не раздѣлятся. Образъ Христовъ хранимъ, и возсiяетъ какъ драгоцѣнный алмазъ всему мiру… Бỳди, бỳди!

Отцы и учители, произошло разъ со мною умилительное дѣло. Странствуя встрѣтилъ я однажды, въ губернскомъ городѣ К., бывшаго моего деньщика Аѳанасiя, а съ тѣхъ поръ какъ я разстался съ нимъ прошло уже тогда восемь лѣтъ. Нечаянно увидѣлъ меня на базарѣ, узналъ, подбѣжалъ ко мнѣ, и Боже, сколь обрадовался, такъ и кинулся ко мнѣ: «Батюшка, баринъ, вы ли это? Да неужто васъ вижу?» Повелъ меня къ себѣ. Былъ уже онъ въ отставкѣ, женился, двухъ дѣтей младенцевъ уже прижилъ. Проживалъ съ супругой своею мелкимъ торгомъ на рынкѣ съ лотка. Комнатка у него бѣдная, но чистенькая, радостная. Усадилъ меня, самоваръ поставилъ, за женой послалъ, точно я праздникъ какой ему сдѣлалъ у него появившись. Подвелъ ко мнѣ дѣтокъ: «благословите батюшка». «Мнѣ ли благословлять, отвѣчаю ему, инокъ я простой и смиренный, Бога о нихъ помолю, а о тебѣ Аѳанасiй Павловичъ и всегда, на всякъ день, съ того самаго дня Бога молю, ибо съ тебя, говорю, все и вышло». И объяснилъ ему я это какъ умѣлъ. Такъ чтò же человѣкъ: смотритъ на меня и все не можетъ представить что я, прежнiй баринъ его, офицеръ, предъ нимъ теперь въ такомъ видѣ и въ такой одеждѣ: заплакалъ


 497 ‑

даже. «Чего же ты плачешь, говорю ему, незабвенный ты человѣкъ, лучше повеселись за меня душой, милый, ибо радостенъ и свѣтелъ путь мой». Многаго не говорилъ, а все охалъ и качалъ на меня головой умиленно. «Гдѣ же ваше, спрашиваетъ, богатство?» Отвѣчаю ему: «Въ монастырь отдалъ, а живемъ мы въ общежитiи». Послѣ чаю сталъ я прощаться съ ними и вдругъ вынесъ онъ мнѣ полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, суетъ мнѣ въ руку торопится: «это ужь вамъ, говоритъ, странному, путешествующему, пригодится вамъ можетъ батюшка». Принялъ я его полтину, поклонился ему и супругѣ его и ушелъ обрадованный и думаю дорогой: «вотъ мы теперь оба, и онъ у себя, и я идущiй, охаемъ должно быть да усмѣхаемся радостно, въ веселiи сердца нашего, покивая головой и вспоминая какъ Богъ привелъ встрѣтиться». И больше я ужь съ тѣхъ поръ никогда не видалъ его. Былъ я ему господинъ, а онъ мнѣ слуга, а теперь какъ облобызались мы съ нимъ любовно и въ духовномъ умиленiи, межь нами великое человѣческое единенiе произошло. Думалъ я о семъ много, а теперь мыслю такъ: неужели такъ недоступно уму что сiе великое и простодушное единенiе могло бы въ свой срокъ и повсемѣстно произойти межь нашихъ русскихъ людей? Вѣрую что произойдетъ и сроки близки.

А про слугъ прибавлю слѣдующее: сердился я прежде, юношею, на слугъ много: «кухарка горячо подала, деньщикъ платье не вычистилъ». Но озарила меня тогда вдругъ мысль моего милаго брата, которую слышалъ отъ него въ дѣтствѣ моемъ: «стòю ли я того и весь-то чтобы мнѣ другой служилъ, а чтобъ я, за нищету и темноту его, имъ помыкалъ?» И подивился я тогда же сколь самыя простыя мысли, воочiю ясныя, поздно появляются въ умѣ нашемъ. Безъ слугъ невозможно въ мiру, но такъ сдѣлай чтобы былъ у тебя твой


 498 ‑

слуга свободнѣе духомъ чѣмъ еслибы былъ не слугой. И почему я не могу быть слугою слугѣ моему и такъ чтобы онъ даже видѣлъ это, и ужь безо всякой гордости съ моей стороны, а съ его, невѣрiя? Почему не быть слугѣ моему какъ бы мнѣ роднымъ, такъ что приму его наконецъ въ семью свою и возрадуюсь сему! Даже и теперь еще это такъ исполнимо, но послужитъ основанiемъ къ будущему уже великолѣпному единенiю людей, когда не слугъ будетъ искать себѣ человѣкъ и не въ слугъ пожелаетъ обращать себѣ подобныхъ людей какъ нынѣ, а напротивъ изо всѣхъ силъ пожелаетъ стать самъ всѣмъ слугой по Евангелiю. И неужели сiе мечта чтобы подъ конецъ человѣкъ находилъ свои радости лишь въ подвигахъ просвѣщенiя и милосердiя, а не въ радостяхъ жестокихъ какъ нынѣ, — въ объяденiи, блудѣ, чванствѣ, хвастовствѣ и завистливомъ превышенiи одного надъ другимъ? Твердо вѣрую что нѣтъ и что время близко. Смѣются и спрашиваютъ: когда же сiе время наступитъ и похоже ли на то что наступитъ? Я же мыслю, что мы со Христомъ это великое дѣло рѣшимъ. И сколько же было идей на землѣ, въ исторiи человѣческой, которыя даже за десять лѣтъ немыслимы были и которыя вдругъ появлялись когда приходилъ для нихъ таинственный срокъ ихъ и проносились по всей землѣ? Такъ и у насъ будетъ и возсiяетъ мiру народъ нашъ и скажутъ всѣ люди: «камень который отвергли зиждущiе сталъ главою угла». А насмѣшниковъ вопросить бы самихъ: если у насъ мечта, то когда же вы-то воздвигните зданiе свое и устроитесь справедливо лишь умомъ своимъ, безъ Христа? Если же и утверждаютъ сами что они-то напротивъ и идутъ къ единенiю, то во истину вѣруютъ въ сiе лишь самые изъ нихъ простодушные, такъ что удивиться даже можно сему простодушiю. Во истину у нихъ мечтательной фантазiи болѣе чѣмъ у насъ. Мыслятъ


 499 ‑

устроиться справедливо, но отвергнувъ Христа кончатъ тѣмъ, что зальютъ мiръ кровью, ибо кровь зоветъ кровь, а извлекшiй мечъ погибнетъ мечомъ. И еслибы не обѣтованiе Христово, то такъ и истребили бы другъ друга даже до послѣднихъ двухъ человѣкъ на землѣ. Да и сiи два послѣднiе не съумѣли бы въ гордости своей удержать другъ друга, такъ что послѣднiй истребилъ бы предпослѣдняго, а потомъ и себя самого. И сбылось бы, еслибы не обѣтованiе Христово, что ради кроткихъ и смиренныхъ сократится дѣло сiе. Сталъ я тогда, еще въ офицерскомъ мундирѣ, послѣ поединка моего, говорить про слугъ въ обществѣ, и всѣ-то, помню, на меня дивились: «чтò же намъ, говорятъ, посадить слугу на диванъ да ему чай подносить»? А я тогда имъ въ отвѣтъ: «почему же и не такъ, хотя бы только иногда». Всѣ тогда засмѣялись. Вопросъ ихъ былъ легкомысленный, а отвѣтъ мой неясный, но мыслю что была въ немъ и нѣкая правда.

ж) О молитвѣ, о любви и о соприкосновенiи мiрамъ

инымъ.

Юноша, не забывай молитвы. Каждый разъ въ молитвѣ твоей, если искренна, мелькнетъ новое чувство, а въ немъ и новая мысль, которую ты прежде не зналъ и которая вновь ободритъ тебя; и поймешь что молитва есть воспитанiе. Запомни еще: на каждый день и когда лишь можешь тверди про себя: «Господи, помилуй всѣхъ днесь предъ Тобою представшихъ». Ибо въ каждый часъ и каждое мгновенiе тысячи людей покидаютъ жизнь свою на сей землѣ и души ихъ становятся предъ Господомъ, — и сколь многiе изъ нихъ разстались съ землею отъединенно, никому невѣдомо, въ грусти и тоскѣ что никто-то не пожалѣетъ о нихъ и


 500 ‑

даже не знаетъ о нихъ вовсе: жили-ль они или нѣтъ. И вотъ, можетъ быть съ другаго конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не зналъ его вовсе, а онъ тебя. Сколь умилительно душѣ его ставшей въ страхѣ предъ Господомъ почувствовать въ тотъ мигъ, что есть и за него молельщикъ, что осталось на землѣ человѣческое существо и его любящее. Да и Богъ милостивѣе воззритъ на обоихъ васъ, ибо если уже ты столь пожалѣлъ его, то кольми паче пожалѣетъ Онъ, безконечно болѣе милосердый и любовный чѣмъ ты. И проститъ его тебя ради.

Братья, не бойтесь грѣха людей, любите человѣка и во грѣхѣ его, ибо сiе ужь подобiе Божеской любви и есть верхъ любви на землѣ. Любите все созданiе Божiе, и цѣлое и каждую песчинку. Каждый листикъ, каждый лучъ Божiй любите. Любите животныхъ, любите растенiя, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божiю постигнешь въ вещахъ. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далѣе и болѣе, на всякъ день. И полюбишь наконецъ весь мiръ уже всецѣлою, всемiрною любовью. Животныхъ любите: имъ Богъ далъ начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте ихъ, не отнимайте у нихъ радости, не противьтесь мысли Божiей. Человѣкъ, не возносись надъ животными: они безгрѣшны, а ты со своимъ величiемъ гноишь землю своимъ появленiемъ на ней и слѣдъ свой гнойный оставляешь послѣ себя, — увы, почти всякъ изъ насъ! — Дѣтокъ любите особенно, ибо они тоже безгрѣшны, яко ангелы, и живутъ для умиленiя нашего, для очищенiя сердецъ нашихъ и какъ нѣкое указанiе намъ. Горе оскорбившему младенца. А меня отецъ Анѳимъ училъ дѣтокъ любить: онъ милый и молчащiй въ странствiяхъ нашихъ, на подаянные


 501 ‑

грошики имъ пряничковъ и леденцу бывало купитъ и раздастъ: проходить не могъ мимо дѣтокъ безъ сотрясенiя душевнаго: таковъ человѣкъ.

Предъ иною мыслью станешь въ недоумѣнiи, особенно видя грѣхъ людей, и спросишь себя: «взять ли силой, али смиренною любовью»? Всегда рѣшай: «возьму смиренною любовью». Рѣшишься такъ разъ навсегда и весь мiръ покорить возможешь. Смиренiе любовное — страшная сила, изо всѣхъ сильнѣйшая, подобной которой и нѣтъ ничего. На всякъ день и часъ, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой чтобъ образъ твой былъ благолѣпенъ. Вотъ ты прошелъ мимо малаго ребенка, прошелъ злобный со сквернымъ словомъ, съ гнѣвливою душой; ты и не примѣтилъ, можетъ, ребенка-то, а онъ видѣлъ тебя и образъ твой, неприглядный и нечестивый, можетъ, въ его беззащитномъ сердечкѣ остался. Ты и не зналъ сего, а можетъ быть ты уже тѣмъ въ него сѣмя бросилъ дурное, и возростетъ оно пожалуй, а все потому что ты не уберегся предъ дитятей, потому что любви осмотрительной, дѣятельной не воспиталъ въ себѣ. Братья, любовь учительница, но нужно умѣть ее прiобрѣсти, ибо она трудно прiобрѣтается, дорого покупается, долгою работой и черезъ долгiй срокъ, ибо не на мгновенiе лишь случайное надо любить, а на весь срокъ. А случайно-то и всякъ полюбить можетъ, и злодѣй полюбитъ. Юноша братъ мой у птичекъ прощенiя просилъ: оно какъ бы и безсмысленно, а вѣдь правда, ибо все какъ океанъ, все течетъ и соприкасается, въ одномъ мѣстѣ тронешь, въ другомъ концѣ мiра отдается. Пусть безумiе у птичекъ прощенiя просить, но вѣдь и птичкамъ было бы легче и ребенку и всякому животному около тебя, еслибы ты самъ былъ благолѣпнѣе чѣмъ ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. Все какъ океанъ, говорю вамъ. Тогда и птичкамъ


 502 ‑

сталъ бы молиться, всецѣлою любовiю мучимый, какъ бы въ восторгѣ какомъ, и молить чтобъ и онѣ грѣхъ твой отпустили тебѣ. Восторгомъ же симъ дорожи, какъ бы ни казался онъ людямъ безсмысленнымъ.

Други мои, просите у Бога веселья. Будьте веселы какъ дѣти, какъ птички небесныя. И да не смущаетъ васъ грѣхъ людей въ вашемъ дѣланiи, не бойтесь что затретъ онъ дѣло ваше и не дастъ ему совершиться, не говорите: «силенъ грѣхъ, сильно нечестiе, сильна среда скверная, а мы одиноки и безсильны, затретъ насъ скверная среда и не дастъ совершиться благому дѣланiю». Бѣгите дѣти сего унынiя! Одно тутъ спасенiе себѣ: возьми себя и сдѣлай себя же отвѣтчикомъ за весь грѣхъ людской. Другъ, да вѣдь это и въ правду такъ, ибо чуть только сдѣлаешь себя за все и за всѣхъ отвѣтчикомъ искренно, то тотчасъ же увидишь что оно такъ и есть въ самомъ дѣлѣ и что ты-то и есть за всѣхъ и за вся виноватъ. А скидывая свою же лѣнь и свое безсилiе на людей, кончишь тѣмъ что гордости сатанинской прiобщишься и на Бога возропщешь. О гордости же сатанинской мыслю такъ: трудно намъ на землѣ ее и постичь, а потому сколь легко впасть въ ошибку и прiобщиться ей, да еще полагая что нѣчто великое и прекрасное дѣлаемъ. Да и многое изъ самыхъ сильныхъ чувствъ и движенiй природы нашей мы пока на землѣ не можемъ постичь, не соблазняйся и симъ и не думай что сiе въ чемъ либо можетъ тебѣ служить оправданiемъ, ибо спроситъ съ тебя Судiя вѣчный то чтò ты могъ постичь, а не то чего не могъ, самъ убѣдишься въ томъ, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не станешь. На землѣ же во истину мы какъ бы блуждаемъ, и не было бы драгоцѣннаго Христова образа предъ нами, то погибли бы мы и заблудились совсѣмъ, какъ родъ человѣческiй предъ потопомъ. Многое


 503 ‑

на землѣ отъ насъ скрыто, но взамѣнъ того даровано намъ тайное сокровенное ощущенiе живой связи нашей съ мiромъ инымъ, съ мiромъ горнимъ и высшимъ, да и корни нашихъ мыслей и чувствъ не здѣсь, а въ мiрахъ иныхъ. Вотъ почему и говорятъ философы что сущности вещей нельзя постичь на землѣ. Богъ взялъ сѣмена изъ мiровъ иныхъ и посѣялъ на сей землѣ и взростилъ садъ Свой, и взошло все чтò могло взойти, но взрощенное живетъ и живо лишь чувствомъ соприкосновенiя своего таинственнымъ мiрамъ инымъ, если ослабѣваетъ или уничтожается въ тебѣ сiе чувство, то умираетъ и взрощенное въ тебѣ. Тогда станешь къ жизни равнодушенъ и даже возненавидишь ее. Мыслю такъ.

з) Можно ли быть судiею себѣ подобныхъ?

О вѣрѣ до конца.

Помни особенно что не можешь ничьимъ судiею быти. Ибо не можетъ быть на землѣ судья преступника, прежде чѣмъ самъ сей судья не познаетъ что и онъ такой же точно преступникъ какъ и стоящiй предъ нимъ, и что онъ-то за преступленiе стоящаго предъ нимъ можетъ прежде всѣхъ и виноватъ. Когда же постигнетъ сiе, то возможетъ стать и судiею. Какъ ни безумно на видъ, но правда сiе. Ибо былъ бы я самъ праведенъ, можетъ и преступника стоящаго предо мною не было бы. Если возможешь принять на себя преступленiе стоящаго предъ тобою и судимаго сердцемъ твоимъ преступника, то немедленно прiими и пострадай за него самъ, его же безъ укора отпусти. И даже еслибъ и самый законъ поставилъ тебя его судiею, то сколь лишь возможно будетъ тебѣ, сотвори и тогда въ духѣ семъ, ибо уйдетъ и осудитъ себя самъ еще горше суда твоего. Если же отойдетъ


 504 ‑

съ цалованiемъ твоимъ безчувственный и смѣясь надъ тобою же, то не соблазняйся и симъ: значитъ срокъ его еще не пришелъ, но придетъ въ свое время; а не придетъ все равно: не онъ такъ другой за него познаетъ и пострадаетъ, и осудитъ, и обвинитъ себя самъ и правда будетъ восполнена. Вѣрь сему, несомнѣнно вѣрь, ибо въ семъ самомъ и лежитъ все упованiе и вся вѣра святыхъ.

Дѣлай неустанно. Если вспомнишь въ нощи, отходя ко сну: «я не исполнилъ чтò надо было», то немедленно возстань и исполни. Если кругомъ тебя люди злобные и безчувственные и не захотятъ тебя слушать, то пади предъ ними и у нихъ прощенiя проси, ибо во истину и ты въ томъ виноватъ что не хотятъ тебя слушать. А если уже не можешь говорить съ озлобленными, то служи имъ молча и въ уничиженiи, никогда не теряя надежды. Если же всѣ оставятъ тебя и уже изгонятъ тебя силой, то оставшись одинъ, пади на землю и цалуй ее, омочи ее слезами твоими и дастъ плодъ отъ слезъ твоихъ земля, хотя бы и не видалъ и не слыхалъ тебя никто въ уединенiи твоемъ. Вѣрь до конца, хотя бы даже и случилось такъ что всѣ бы на землѣ совратились, а ты лишь единый вѣренъ остался: принеси и тогда жертву и восхвали Бога ты, единый оставшiйся. А если васъ такихъ двое сойдутся, — то вотъ ужь и весь мiръ, мiръ живой любви, обнимите другъ друга въ умиленiи и восхвалите Господа: ибо хотя и въ васъ двоихъ, но восполнилась правда Его.

Если самъ согрѣшишь и будешь скорбенъ даже до смерти о грѣхахъ твоихъ, или о грѣхѣ твоемъ внезапномъ, то возрадуйся за другаго, возрадуйся за праведнаго, возрадуйся тому что если ты согрѣшилъ, то онъ зато праведенъ и не согрѣшилъ.

Если же злодѣйство людей возмутитъ тебя негодованiемъ


 505 ‑

и скорбью уже необоримою, даже до желанiя отомщенiя злодѣямъ, то болѣе всего страшись сего чувства; тотчасъ же иди и ищи себѣ мукъ такъ какъ бы самъ былъ виновенъ въ семъ злодѣйствѣ людей. Прiими сiи муки и вытерпи и утолится сердце твое и поймешь что и самъ виновенъ, ибо могъ свѣтить злодѣямъ даже какъ единый безгрѣшный и не свѣтилъ. Еслибы свѣтилъ, то свѣтомъ своимъ озарилъ бы и другимъ путь, и тотъ который совершилъ злодѣйство можетъ быть не совершилъ бы его при свѣтѣ твоемъ. И даже если ты и свѣтилъ, но увидишь что не спасаются люди даже и при свѣтѣ твоемъ, то пребудь твердъ и не усомнись въ силѣ свѣта небеснаго; вѣрь тому что если теперь не спаслись, то потомъ спасутся. А не спасутся и потомъ, то сыны ихъ спасутся, ибо не умретъ свѣтъ твой, хотя бы и ты уже умеръ. Праведникъ отходитъ, а свѣтъ его остается. Спасаются же и всегда по смерти спасающаго. Не принимаетъ родъ людской пророковъ своихъ и избиваетъ ихъ, но любятъ люди мучениковъ своихъ и чтятъ тѣхъ коихъ замучили. Ты же для цѣлаго работаешь, для грядущаго дѣлаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и безъ того уже велика тебѣ награда на сей землѣ: духовная радость твоя, которую лишь праведный обрѣтаетъ. Не бойся ни знатныхъ, ни сильныхъ, но будь премудръ и всегда благолѣпенъ. Знай мѣру, знай сроки, научись сему. Въ уединенiи же оставаясь молись. Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю цалуй и неустанно, ненасытимо люби, всѣхъ люби, все люби, ищи восторга и изступленiя сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сiи слезы твои. Изступленiя же сего не стыдись, дорожи имъ, ибо есть даръ Божiй, великiй, да и не многимъ дается, а избраннымъ.


‑ 506 ‑

и) О адѣ и адскомъ огнѣ, разсужденiе мистическое.

Отцы и учители, мыслю: «чтò есть адъ»? Разсуждаю такъ: «Страданiе о томъ что нельзя уже болѣе любить». Разъ, въ безконечномъ бытiи, неизмѣримомъ ни временемъ ни пространствомъ, дана была нѣкоему духовному существу, появленiемъ его на землѣ, способность сказать себѣ: «я есмь и я люблю». Разъ, только разъ, дано было ему мгновенiе любви дѣятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а съ нею времена и сроки, и чтò же: отвергло сiе счастливое существо даръ безцѣнный, не оцѣнило его, не возлюбило, взглянуло насмѣшливо и осталось безчувственнымъ. Таковой уже отшедшiй съ земли видитъ, и лоно Авраамово, и бесѣдуетъ съ Авраамомъ какъ въ притчѣ о богатомъ и Лазарѣ намъ указано, и рай созерцаетъ, и ко Господу восходить можетъ, но именно тѣмъ-то и мучается что ко Господу взойдетъ онъ не любившiй, соприкоснется съ любившими любовью ихъ пренебрегшiй. Ибо зритъ ясно и говоритъ себѣ уже самъ: «нынѣ уже знанiе имѣю и хоть возжаждалъ любить, но уже подвига не будетъ въ любви моей, не будетъ и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придетъ Авраамъ хоть каплею воды живой (то есть вновь даромъ земной жизни, прежней и дѣятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенѣю теперь, на землѣ ее пренебрегши; нѣтъ уже жизни и времени болѣе не будетъ! Хотя бы и жизнь свою радъ былъ отдать за другихъ, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь которую возможно было въ жертву любви принесть, и теперь бездна между тою жизнью и симъ бытiемъ». Говорятъ о пламени адскомъ матерiальномъ: не изслѣдую тайну сiю и страшусь, но мыслю что еслибъ и былъ пламень матерiальный, то во истину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю такъ, въ мученiи


 507 ‑

матерiальномъ хоть на мигъ позабылась бы ими страшнѣйшая сего мука духовная. Да и отнять у нихъ эту муку духовную невозможно, ибо мученiе сiе не внѣшнее, а внутри ихъ. А еслибъ и возможно было отнять, то, мыслю, стали бы оттого еще горше несчастными. Ибо хоть и простили бы ихъ праведные изъ рая, созерцая муки ихъ, и призвали бы ихъ къ себѣ, любя безконечно, но тѣмъ самымъ имъ еще болѣе бы прiумножили мукъ, ибо возбудили бы въ нихъ еще сильнѣе пламень жажды отвѣтной, дѣятельной и благодарной любви, которая уже невозможна. Въ робости сердца моего мыслю однакоже что самое сознанiе сей невозможности послужило бы имъ, наконецъ, и къ облегченiю, ибо принявъ любовь праведныхъ съ невозможностью воздать за нее, въ покорности сей и въ дѣйствiи смиренiя сего, обрящутъ наконецъ какъ бы нѣкiй образъ той дѣятельной любви которою пренебрегли на землѣ и какъ бы нѣкое дѣйствiе съ нею сходное… Сожалѣю, братья и други мои, что не умѣю сказать сего ясно. Но горе самимъ истребившимъ себя на землѣ, горе самоубiйцамъ! Мыслю что уже несчастнѣе сихъ и не можетъ быть никого. Грѣхъ, рекутъ намъ, о сихъ Бога молить и церковь наружно ихъ какъ бы и отвергаетъ, но мыслю въ тайнѣ души моей что можно бы и за сихъ помолиться. За любовь не осердится вѣдь Христосъ. О таковыхъ я внутренно во всю жизнь молился, исповѣдуюсь вамъ въ томъ, отцы и учители, да и нынѣ на всякъ день молюсь.

О, есть и во адѣ пребывшiе гордыми и свирѣпыми, не смотря уже на знанiе безспорное и на созерцанiе правды неотразимой; есть страшные, прiобщившiеся сатанѣ и гордому духу его всецѣло. Для тѣхъ адъ уже добровольный и ненасытимый; тѣ уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя проклявъ Бога и жизнь. Злобною гордостью


 508 ‑

своею питаются, какъ еслибы голодный въ пустынѣ кровь собственную свою сосать изъ своего же тѣла началъ. Но ненасытимы во вѣки вѣковъ и прощенiе отвергаютъ, Бога зовущаго ихъ проклинаютъ. Бога живаго безъ ненависти созерцать не могутъ и требуютъ чтобы не было Бога жизни, чтобъ уничтожилъ Себя Богъ и все созданiе Свое. И будутъ горѣть въ огнѣ гнѣва своего вѣчно, жаждать смерти и небытiя. Но не получатъ смерти…

Здѣсь оканчивается рукопись Алексѣя Ѳедоровича Карамазова. Повторяю: она не полна и отрывочна. Бiографическiя свѣдѣнiя, напримѣръ, обнимаютъ лишь первую молодость старца. Изъ поученiй же его и мнѣнiй сведено вмѣстѣ, какъ бы въ единое цѣлое, сказанное очевидно въ разные сроки и вслѣдствiе побужденiй различныхъ. Все же то чтò изречено было старцемъ собственно въ сiи послѣднiе часы жизни его, не опредѣлено въ точности, а дано лишь понятiе о духѣ и характерѣ и сей бесѣды, если сопоставить съ тѣмъ чтò приведено въ рукописи Алексѣя Ѳедоровича изъ прежнихъ поученiй. Кончина же старца произошла во истину совсѣмъ неожиданно. Ибо хотя всѣ собравшiеся къ нему въ тотъ послѣднiй вечеръ и понимали вполнѣ что смерть его близка, но все же нельзя было представить что наступитъ она столь внезапно; напротивъ, друзья его, какъ уже и замѣтилъ я выше, видя его въ ту ночь столь, казалось бы, бодрымъ и словоохотливымъ, убѣждены были даже, что въ здоровьѣ его произошло замѣтное улучшенiе, хотя бы и на малое лишь время. Даже за пять минутъ до кончины, какъ съ удивленiемъ передавали потомъ, нельзя было еще ничего предвидѣть. Онъ вдругъ почувствовалъ какъ бы сильнѣйшую боль въ груди, поблѣднѣлъ, и крѣпко прижалъ руки къ сердцу. Всѣ тогда встали съ мѣстъ своихъ и устремились


 509 ‑

къ нему; но онъ, хоть и страдающiй, но все еще съ улыбкой взирая на нихъ, тихо опустился съ креселъ на полъ и сталъ на колѣни, затѣмъ склонился лицомъ ницъ къ землѣ, распростеръ свои руки и, какъ бы въ радостномъ восторгѣ, цалуя землю и молясь (какъ самъ училъ), тихо и радостно отдалъ душу Богу. Извѣстiе о кончинѣ его немедленно пронеслось въ скитѣ и достигло монастыря. Ближайшiе къ новопреставленному и кому слѣдовало по чину стали убирать по древлему обряду тѣло его, а вся братiя собралась въ соборную церковь. И еще до разсвѣта, какъ передавалось потомъ по слухамъ, вѣсть о новопреставленномъ достигла города. Къ утру чуть не весь городъ говорилъ о событiи, и множество гражданъ потекло въ монастырь. Но о семъ скажемъ въ слѣдующей книгѣ, а теперь лишь прибавимъ впередъ, что не прошелъ еще и день какъ совершилось нѣчто до того для всѣхъ неожиданное, а по впечатлѣнiю произведенному въ средѣ монастыря и въ городѣ, до того какъ бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сихъ поръ, послѣ столькихъ лѣтъ, сохраняется въ городѣ нашемъ самое живое воспоминанiе о томъ столь для многихъ тревожномъ днѣ…