ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

КНИГА ДЕСЯТАЯ.

МАЛЬЧИКИ.

I.

Коля Красоткинъ.

Ноябрь въ началѣ. У насъ сталъ морозъ градусовъ въ одиннадцать, а съ нимъ гололедица. На мерзлую землю упало въ ночь немного сухаго снѣгу, и вѣтеръ «сухой и острый» подымаетъ его и мететъ по скучнымъ улицамъ нашего городка и особенно по базарной площади. Утро мутное, но снѣжокъ пересталъ. Недалеко отъ площади, по близости отъ лавки Плотниковыхъ, стоитъ небольшой, очень чистенькiй и снаружи и снутри домикъ вдовы чиновника Красоткиной. Самъ губернскiй секретарь Красоткинъ померъ уже очень давно, тому назадъ почти четырнадцать лѣтъ, но вдова его, тридцатилѣтняя и до сихъ поръ еще весьма смазливая собою дамочка, жива и живетъ въ своемъ чистенькомъ домикѣ «своимъ капиталомъ». Живетъ она честно и робко, характера нѣжнаго, но довольно веселаго. Осталась она послѣ мужа лѣтъ восемнадцати, проживъ съ нимъ всего лишь около году и только что родивъ ему сына. Съ тѣхъ поръ, съ самой его смерти, она посвятила всю себя воспитанiю этого своего нещечка мальчика Коли, и хоть любила его всѣ четырнадцать лѣтъ безъ памяти, но ужь конечно перенесла съ нимъ несравненно больше страданiй чѣмъ выжила радостей, трепеща

‑ 292 ‑

и умирая отъ страха чуть не каждый день что онъ заболѣетъ, простудится, нашалитъ, полѣзетъ на стулъ и свалится и проч., и проч. Когда же Коля сталъ ходить въ школу и потомъ въ нашу прогимназiю, то мать бросилась изучать вмѣстѣ съ нимъ всѣ науки чтобы помогать ему и репетировать съ нимъ уроки, бросилась знакомиться съ учителями и съ ихъ женами, ласкала даже товарищей Коли школьниковъ и лисила предъ ними чтобы не трогали Колю, не насмѣхались надъ нимъ, не прибили его. Довела до того, что мальчишки и въ самомъ дѣлѣ стали было чрезъ нее надъ нимъ насмѣхаться и начали дразнить его тѣмъ что онъ маменькинъ сынокъ. Но мальчикъ съумѣлъ отстоять себя. Былъ онъ смѣлый мальчишка, «ужасно сильный», какъ пронеслась и скоро утвердилась молва о немъ въ классѣ, былъ ловокъ, характера упорнаго, духа дерзкаго и предпрiимчиваго. Учился онъ хорошо, и шла даже молва чтò онъ и изъ ариѳметики и изъ всемiрной исторiи собьетъ самого учителя Дарданелова. Но мальчикъ хоть и смотрѣлъ на всѣхъ свысока, вздернувъ носикъ, но товарищемъ былъ хорошимъ и не превозносился. Уваженiе школьниковъ принималъ какъ должное, но держалъ себя дружелюбно. Главное, зналъ мѣру, умѣлъ при случаѣ сдержать себя самого, а въ отношенiяхъ къ начальству никогда не переступалъ нѣкоторой послѣдней и завѣтной черты за которою уже проступокъ не можетъ быть терпимъ, обращаясь въ безпорядокъ, бунтъ и въ беззаконiе. И однако онъ очень, очень не прочь былъ пошалить при всякомъ удобномъ случаѣ, пошалить какъ самый послѣднiй мальчишка, и не столько пошалить сколько что-нибудь намудрить, начудесить, задать «экстрафеферу,» шику, порисоваться. Главное, былъ очень самолюбивъ. Даже свою маму съумѣлъ поставить къ себѣ въ отношенiя подчиненныя, дѣйствуя на

‑ 293 ‑

нее почти деспотически. Она и подчинилась, о, давно уже подчинилась, и лишь не могла ни за что перенести одной только мысли что мальчикъ ее «мало любитъ». Ей безпрерывно казалось, что Коля къ ней «безчувственъ», и бывали случаи что она, обливаясь истерическими слезами, начинала упрекать его въ холодности. Мальчикъ этого не любилъ, и чѣмъ болѣе требовали отъ него сердечныхъ излiянiй, тѣмъ какъ бы нарочно становился неподатливѣе. Но происходило это у него не нарочно, а невольно, — таковъ ужь былъ характеръ. Мать ошибалась: маму свою онъ очень любилъ, а не любилъ только «телячьихъ нѣжностей», какъ выражался онъ на своемъ школьническомъ языкѣ. Послѣ отца остался шкапъ въ которомъ хранилось нѣсколько книгъ; Коля любилъ читать и про себя прочелъ уже нѣкоторыя изъ нихъ. Мать этимъ не смущалась и только дивилась иногда какъ это мальчикъ вмѣсто того чтобъ идти играть, простаиваетъ у шкапа по цѣлымъ часамъ надъ какою-нибудь книжкой. И такимъ образомъ Коля прочелъ кое-что чего бы ему нельзя еще было давать читать въ его возрастѣ. Впрочемъ въ послѣднее время, хоть мальчикъ и не любилъ переходить въ своихъ шалостяхъ извѣстной черты, но начались шалости испугавшiя мать не на шутку, — правда не безнравственныя какiя нибудь, зато отчаянныя, головорѣзныя. Какъ разъ въ это лѣто, въ iюлѣ мѣсяцѣ, во время вакацiй, случилось такъ что маменька съ сынкомъ отправились погостить на недѣльку въ другой уѣздъ, за семьдесятъ верстъ, къ одной дальней родственницѣ, мужъ которой служилъ на станцiи желѣзной дороги (той самой ближайшей отъ нашего города станцiи, съ которой Иванъ Ѳедоровичъ Карамазовъ мѣсяцъ спустя отправился въ Москву). Тамъ Коля началъ съ того что оглядѣлъ желѣзную дорогу въ подробности, изучилъ распорядки, понимая что новыми знанiями

‑ 294 ‑

своими можетъ блеснуть возвратясь домой между школьниками своей прогимназiи. Но нашлись тамъ какъ разъ въ то время и еще нѣсколько мальчиковъ, съ которыми онъ и сошелся; одни изъ нихъ проживали на станцiи, другiе по сосѣдству, — всего молодаго народа отъ двѣнадцати до пятнадцати лѣтъ сошлось человѣкъ шесть или семь, а изъ нихъ двое случились и изъ нашего городка. Мальчики вмѣстѣ играли, шалили, и вотъ на четвертый или на пятый день гощенiя на станцiи состоялось между глупою молодежью одно преневозможное пари въ два рубля, именно: Коля, почти изо всѣхъ младшiй, а потому нѣсколько презираемый старшими, изъ самолюбiя или изъ безпардонной отваги, предложилъ что онъ, ночью, когда придетъ одиннадцатичасовой поѣздъ, ляжетъ между рельсами ничкомъ и пролежитъ недвижимо пока поѣздъ пронесется надъ нимъ на всѣхъ парахъ. Правда, сдѣлано было предварительное изученiе, изъ котораго оказалось что дѣйствительно можно такъ протянуться и сплющиться вдоль между рельсами, что поѣздъ конечно пронесется и не задѣнетъ лежащаго, но однакоже каково пролежать! Коля стоялъ твердо что пролежитъ. Надъ нимъ сначала смѣялись, звали лгунишкой, фанфарономъ, но тѣмъ пуще его подзадорили. Главное, эти пятнадцатилѣтнiе слишкомъ ужь задирали предъ нимъ носъ и сперва даже не хотѣли считать его товарищемъ, какъ «маленькаго», чтò было уже нестерпимо обидно. И вотъ рѣшено было отправиться съ вечера за версту отъ станцiи, чтобы поѣздъ снявшись со станцiи, успѣлъ уже совсѣмъ разбѣжаться. Мальчишки собрались. Ночь настала безлунная, не то что темная, а почти черная. Въ надлежащiй часъ Коля легъ между рельсами. Пятеро остальныхъ державшихъ пари, съ замиранiемъ сердца, а наконецъ въ страхѣ и съ раскаянiемъ ждали внизу насыпи подлѣ дороги въ кустахъ. Наконецъ загремѣлъ

‑ 295 ‑

вдали поѣздъ снявшiйся со станцiи. Засверкали изъ тьмы два красные фонаря, загрохотало приближающееся чудовище. «Бѣги, бѣги долой съ рельсовъ!» закричали Колѣ изъ кустовъ умиравшiе отъ страха мальчишки, но было уже поздно: поѣздъ наскакалъ и промчался мимо. Мальчишки бросились къ Колѣ: онъ лежалъ недвижимо. Они стали его теребить, начали подымать. Онъ вдругъ поднялся и молча сошелъ съ насыпи. Сойдя внизъ, онъ объявилъ что нарочно лежалъ какъ безъ чувствъ чтобъ ихъ испугать, но правда была въ томъ что онъ и въ самомъ дѣлѣ лишился чувствъ, какъ и признался потомъ самъ, уже долго спустя, своей мамѣ. Такимъ образомъ слава «отчаяннаго» за нимъ укрѣпилась на вѣки. Воротился онъ домой на станцiю блѣдный какъ полотно. На другой день заболѣлъ слегка нервною лихорадкой, но духомъ былъ ужасно веселъ, радъ и доволенъ. Происшествiе огласилось не сейчасъ, а уже въ нашемъ городѣ, проникло въ прогимназiю и достигло до ея начальства. Но тутъ маменька Коли бросилась молить начальство за своего мальчика и кончила тѣмъ что его отстоялъ и упросилъ за него уважаемый и влiятельный учитель Дарданеловъ, и дѣло оставили втунѣ, какъ не бывшее вовсе. Этотъ Дарданеловъ, человѣкъ холостой и не старый, былъ страстно и уже многолѣтне влюбленъ въ госпожу Красоткину, и уже разъ, назадъ тому съ годъ, почтительнѣйше и замирая отъ страха и деликатности, рискнулъ было предложить ей свою руку; но она наотрѣзъ отказала, считая согласiе измѣной своему мальчику, хотя Дарданеловъ, по нѣкоторымъ таинственнымъ признакамъ, даже можетъ быть имѣлъ бы нѣкоторое право мечтать что онъ не совсѣмъ противенъ прелестной, но уже слишкомъ цѣломудренной и нѣжной вдовицѣ. Сумасшедшая шалость Коли кажется пробила ледъ, и Дарданелову за его заступничество сдѣланъ былъ намекъ о

‑ 296 ‑

надеждѣ, правда отдаленный, но и самъ Дарданеловъ былъ феноменомъ чистоты и деликатности, а потому съ него и того было покамѣстъ довольно для полноты его счастiя. Мальчика онъ любилъ, хотя считалъ бы унизительнымъ предъ нимъ заискивать, и относился къ нему въ классахъ строго и требовательно. Но Коля и самъ держалъ его на почтительномъ разстоянiи, уроки готовилъ отлично, былъ въ классѣ вторымъ ученикомъ, обращался къ Дарданелову сухо, и весь классъ твердо вѣрилъ что во всемiрной исторiи Коля такъ силенъ что «собьетъ» самого Дарданелова. И дѣйствительно Коля задалъ ему разъ вопросъ: Кто основалъ Трою? на чтò Дарданеловъ отвѣчалъ лишь вообще про народы, ихъ движенiя и переселенiя, про глубину временъ, про баснословiе, но на то кто именно основалъ Трою, то есть какiя именно лица, отвѣтить не могъ, и даже вопросъ нашелъ почему-то празднымъ и несостоятельнымъ. Но мальчики такъ и остались въ увѣренности что Дарданеловъ не знаетъ кто основалъ Трою. Коля же вычиталъ объ основателяхъ Трои у Смарагдова, хранившагося въ шкапѣ съ книгами, который остался послѣ родителя. Кончилось тѣмъ что всѣхъ даже мальчиковъ стало наконецъ интересовать: кто жь именно основалъ Трою, но Красоткинъ своего секрета не открывалъ, и слава знанiя оставалась за нимъ незыблемо.

Послѣ случая на желѣзной дорогѣ, у Коли въ отношенiяхъ къ матери произошла нѣкоторая перемѣна. Когда Анна Ѳедоровна (вдова Красоткина) узнала о подвигѣ сынка, то чуть не сошла съ ума отъ ужаса. Съ ней сдѣлались такiе страшные истерическiе припадки, продолжавшiеся съ перемежками нѣсколько дней, что испуганный уже серiозно Коля далъ ей честное и благородное слово что подобныхъ шалостей уже никогда не повторится. Онъ поклялся на колѣняхъ предъ образомъ и поклялся памятью отца, какъ потребовала

‑ 297 ‑

сама госпожа Красоткина, причемъ «мужественный» Коля самъ расплакался какъ шестилѣтнiй мальчикъ отъ «чувствъ», и мать и сынъ во весь тотъ день бросались другъ другу въ объятiя и плакали сотрясаясь. На другой день Коля проснулся по прежнему «безчувственнымъ», однако сталъ молчаливѣе, скромнѣе, строже, задумчивѣе. Правда, мѣсяца чрезъ полтора онъ опять было попался въ одной шалости, и имя его сдѣлалось даже извѣстнымъ нашему мировому судьѣ, но шалость была уже совсѣмъ въ другомъ родѣ, даже смѣшная и глупенькая, да и не самъ онъ, какъ оказалось, совершилъ ее, а только очутился въ нее замѣшаннымъ. Но объ этомъ какъ нибудь послѣ. Мать продолжала трепетать и мучиться, а Дарданеловъ по мѣрѣ тревогъ ея всe болѣе и болѣе воспринималъ надежду. Надо замѣтить, что Коля понималъ и разгадывалъ съ этой стороны Дарданелова и ужь разумѣется глубоко презиралъ его за его «чувства»; прежде даже имѣлъ неделикатность выказывать это презрѣнiе свое предъ матерью, отдаленно намекая ей что понимаетъ чего добивается Дарданеловъ. Но послѣ случая на желѣзной дорогѣ онъ и на этотъ счетъ измѣнилъ свое поведенiе: намековъ себѣ уже болѣе не позволялъ, даже самыхъ отдаленныхъ, а о Дарданеловѣ при матери сталъ отзываться почтительнѣе, чтò тотчасъ же съ безпредѣльною благодарностью въ сердцѣ своемъ поняла чуткая Анна Ѳедоровна, но зато при малѣйшемъ самомъ нечаянномъ словѣ даже отъ посторонняго какого-нибудь гостя о Дарданеловѣ, если при этомъ находился Коля, вдругъ вся вспыхивала отъ стыда какъ роза. Коля же въ эти мгновенiя или смотрѣлъ нахмуренно въ окно, или разглядывалъ не просятъ ли у него сапоги каши, или свирѣпо звалъ «Перезвона,» лохматую, довольно большую и паршивую собаку, которую съ мѣсяцъ вдругъ откуда-то прiобрѣлъ,

‑ 298 ‑

втащилъ въ домъ и держалъ почему-то въ секретѣ въ комнатахъ, никому ее не показывая изъ товарищей. Тиранилъ же ужасно, обучая ее всякимъ штукамъ и наукамъ, и довелъ бѣдную собаку до того что та выла безъ него, когда онъ отлучался въ классы, а когда приходилъ, визжала отъ восторга, скакала какъ полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою и проч., словомъ, показывала всѣ штуки которымъ ее обучили уже не по требованiю, а единственно отъ пылкости своихъ восторженныхъ чувствъ и благодарнаго сердца.

Кстати: я и забылъ упомянуть что Коля Красоткинъ былъ тотъ самый мальчикъ котораго знакомый уже читателю мальчикъ Илюша, сынъ отставнаго штабсъ-капитана Снегирева, пырнулъ перочиннымъ ножичкомъ въ бедро, заступаясь за отца, котораго школьники задразнили «мочалкой».

II.

Дѣтворá.

Итакъ, въ то морозное и сиверкое ноябрьское утро, мальчикъ Коля Красоткинъ сидѣлъ дома. Было воскресенье, и классовъ не было. Но пробило уже одиннадцать часовъ, а ему непремѣнно надо было идти со двора «по одному весьма важному дѣлу», а между тѣмъ онъ во всемъ домѣ оставался одинъ и рѣшительно какъ хранитель его, потому что такъ случилось что всѣ его старшiе обитатели, по нѣкоторому экстренному и оригинальному обстоятельству, отлучились со двора. Въ домѣ вдовы Красоткиной, чрезъ сѣни отъ квартиры, которую занимала она сама, отдавалась еще одна и единственная въ домѣ квартирка изъ двухъ маленькихъ комнатъ внаймы, и занимала ее докторша съ двумя малолѣтними

‑ 299 ‑

дѣтьми. Эта докторша была однихъ лѣтъ съ Анной Ѳедоровной и большая ея прiятельница, самъ же докторъ вотъ уже съ годъ заѣхалъ куда то сперва въ Оренбургъ, а потомъ въ Ташкентъ, и уже съ полгода какъ отъ него не было ни слуху, ни духу, такъ что еслибы не дружба съ г-жою Красоткиной, нѣсколько смягчавшая горе оставленной докторши, то она рѣшительно бы истекла отъ этого горя слезами. И вотъ надобно же было такъ случиться къ довершенiю всѣхъ угнетенiй судьбы, что въ эту же самую ночь, съ субботы на воскресенье, Катерина, единственная служанка докторши, вдругъ и совсѣмъ неожиданно для своей барыни объявила ей что намѣрена родить къ утру ребеночка. Какъ случилось что никто этого не замѣтилъ заранѣе, было для всѣхъ почти чудомъ. Пораженная докторша разсудила, пока есть еще время, свезти Катерину въ одно приспособленное къ подобнымъ случаямъ въ нашемъ городкѣ заведенiе у повивальной бабушки. Такъ какъ служанкою этой она очень дорожила, то немедленно и исполнила свой проектъ, отвезла ее, и сверхъ того осталась тамъ при ней. Затѣмъ уже утромъ понадобилось почему-то все дружеское участiе и помощь самой г-жи Красоткиной, которая при этомъ случаѣ могла кого-то о чемъ-то попросить и оказать какое-то покровительство. Такимъ образомъ обѣ дамы были въ отлучкѣ, служанка же самой г-жи Красоткиной, баба Агаѳья, ушла на базаръ, и Коля очутился такимъ образомъ на время хранителемъ и караульщикомъ «пузырей», то есть мальчика и дѣвочки докторши, оставшихся одинешенькими. Караулить домъ Коля не боялся, съ нимъ къ тому же былъ Перезвонъ, которому повелѣно было лежать ничкомъ въ передней подъ лавкой «безъ движенiй», и который именно, поэтому каждый разъ какъ входилъ въ переднюю расхаживавшiй по комнатамъ Коля

‑ 300 ‑

вздрагивалъ головой и давалъ два твердые и заискивающiе удара хвостомъ по полу, но увы, призывнаго свиста не раздавалось. Коля грозно взглядывалъ на несчастнаго пса, и тотъ опять замиралъ въ послушномъ оцѣпенѣнiи. Но если чтò смущало Колю, то единственно «пузыри». На нечаянное приключенiе съ Катериной онъ, разумѣется, смотрѣлъ съ самымъ глубокимъ презрѣнiемъ, но осиротѣвшихъ пузырей онъ очень любилъ, и уже снесъ имъ какую-то дѣтскую книжку. Настя, старшая дѣвочка, восьми уже лѣтъ, умѣла читать, а младшiй пузырь, семилѣтнiй мальчикъ, Костя, очень любилъ слушать когда Настя ему читаетъ. Разумѣется, Красоткинъ могъ бы ихъ занять интереснѣе, то есть поставить обоихъ рядомъ и начать съ ними играть въ солдаты, или прятаться по всему дому. Это онъ не разъ уже дѣлалъ прежде и не брезгалъ дѣлать, такъ что даже въ классѣ у нихъ разнеслось было разъ, что Красоткинъ у себя дома играетъ съ маленькими жильцами своими въ лошадки, прыгаетъ за пристяжную и гнетъ голову, но Красоткинъ гордо отпарировалъ это обвиненiе, выставивъ на видъ, что со сверстниками, съ тринадцатилѣтними, дѣйствительно было бы позорно играть «въ нашъ вѣкъ» въ лошадки, но что онъ дѣлаетъ это для «пузырей», потому что ихъ любитъ, а въ чувствахъ его никто не смѣетъ у него спрашивать отчета. Зато и обожали же его оба «пузыря». Но на сей разъ было не до игрушекъ. Ему предстояло одно очень важное собственное дѣло, и на видъ какое-то почти даже таинственное, между тѣмъ время уходило, а Агаѳья, на которую можно бы было оставить дѣтей, все еще не хотѣла возвратиться съ базара. Онъ нѣсколько разъ уже переходилъ чрезъ сѣни, отворялъ дверь къ докторшѣ и озабоченно оглядывалъ «пузырей», которые, по его приказанiю, сидѣли за книжкой, и каждый разъ, какъ

‑ 301 ‑

онъ отворялъ дверь, молча улыбались ему во весь ротъ, ожидая что вотъ онъ войдетъ и сдѣлаетъ что нибудь прекрасное и забавное. Но Коля былъ въ душевной тревогѣ и не входилъ. Наконецъ пробило одиннадцать, и онъ твердо и окончательно рѣшилъ, что если чрезъ десять минутъ «проклятая» Агаѳья не воротится, то онъ уйдетъ со двора ея не дождавшись, разумѣется, взявъ съ «пузырей» слово, что они безъ него не струсятъ, не нашалятъ и не будутъ отъ страха плакать. Въ этихъ мысляхъ онъ одѣлся въ свое ватное зимнее пальтишко съ мѣховымъ воротникомъ изъ какого-то котика, навѣсилъ черезъ плечо свою сумку и, не смотря на прежнiя неоднократныя мольбы матери, чтобъ онъ по «такому холоду», выходя со двора, всегда надѣвалъ калошки, только съ презрѣнiемъ посмотрѣлъ на нихъ проходя чрезъ переднюю и вышелъ въ однихъ сапогахъ. Перезвонъ, завидя его одѣтымъ, началъ было усиленно стучать хвостомъ по полу, нервно подергиваясь всѣмъ тѣломъ и даже испустилъ было жалобный вой, но Коля, при видѣ такой страстной стремительности своего пса, заключилъ, что это вредитъ дисциплинѣ, и хоть минуту а выдержалъ его еще подъ лавкой, и, уже, отворивъ только дверь въ сѣни вдругъ свистнулъ его. Песъ вскочилъ какъ сумасшедшiй и бросился скакать предъ нимъ отъ восторга. Перейдя сѣни, Коля отворилъ дверь къ «пузырямъ». Оба по прежнему сидѣли за столикомъ, но уже не читали, а жарко о чемъ-то спорили. Эти дѣтки часто другъ съ другомъ спорили о разныхъ вызывающихъ житейскихъ предметахъ, причемъ Настя, какъ старшая, всегда одерживала верхъ; Костя же, если не соглашался съ нею, то всегда почти шелъ аппеллировать къ Колѣ Красоткину, и ужь какъ тотъ рѣшалъ, такъ оно и оставалось въ видѣ абсолютнаго приговора для всѣхъ сторонъ. На этотъ разъ споръ «пузырей» нѣсколько заинтересовалъ

‑ 302 ‑

Красоткина, и онъ остановился въ дверяхъ послушать. Дѣтки видѣли что онъ слушаетъ и тѣмъ еще съ бòльшимъ азартомъ продолжали свое препиранiе.

— Никогда, никогда я не повѣрю, горячо лепетала Настя, — что маленькихъ дѣтокъ повивальныя бабушки находятъ въ огородѣ, между грядками съ капустой. Теперь ужь зима, и никакихъ грядокъ нѣтъ, и бабушка не могла принести Катеринѣ дочку.

— Фью! присвистнулъ про себя Коля.

— Или вотъ какъ: онѣ приносятъ откуда нибудь, но только тѣмъ, которыя замужъ выходятъ.

Костя пристально смотрѣлъ на Настю, глубокомысленно слушалъ и соображалъ.

— Настя, какая ты дура, произнесъ онъ наконецъ твердо и не горячась, — какой же можетъ быть у Катерины ребеночекъ, когда она не замужемъ?

Настя ужасно загорячилась.

— Ты ничего не понимаешь, раздражительно оборвала она, — можетъ у нея мужъ былъ, но только въ тюрьмѣ сидитъ, а она вотъ и родила.

— Да развѣ у нея мужъ въ тюрьмѣ сидитъ? важно освѣдомился положительный Костя.

— Или вотъ чтò, стремительно перебила Настя, совершенно бросивъ и забывъ свою первую гипотезу: у нея нѣтъ мужа, это ты правъ, но она хочетъ выйти замужъ, вотъ и стала думать, какъ выйдетъ замужъ, и все думала, все думала, и до тѣхъ поръ думала, что вотъ онъ у ней и сталъ не мужъ, а ребеночекъ.

— Ну развѣ такъ, согласился совершенно побѣжденный Костя, — а ты этого раньше не сказала, такъ какъ же я могъ знать.

‑ 303 ‑

— Ну, дѣтворá, произнесъ Коля шагнувъ къ нимъ въ комнату, — опасный вы я вижу народъ!

— И Перезвонъ съ вами? осклабился Костя и началъ прищелкивать пальцами и звать Перезвона.

— Пузыри, я въ затрудненiи, началъ важно Красоткинъ, — и вы должны мнѣ помочь: Агаѳья, конечно, ногу сломала, потому что до сихъ поръ не является, это рѣшено и подписано, мнѣ же необходимо со двора. Отпустите вы меня али нѣтъ?

Дѣти озабоченно переглянулись другъ съ другомъ, осклабившiяся лица ихъ стали выражать безпокойство. Они впрочемъ еще не понимали вполнѣ чего отъ нихъ добиваются.

— Шалить безъ меня не будете? Не полѣзете на шкапъ, не сломаете ногъ? Не заплачете отъ страха одни?

На лицахъ дѣтей выразилась страшная тоска.

— А я бы вамъ за то могъ вещицу одну показать, пушечку мѣдную, изъ которой можно стрѣлять настоящимъ порохомъ.

Лица дѣтокъ мгновенно прояснились.

— Покажите пушечку, весь просiявшiй проговорилъ Костя.

Красоткинъ запустилъ руку въ свою сумку и вынувъ изъ нея маленькую бронзовую пушечку, поставилъ ее на столъ.

— То-то покажите! Смотри, на колескахъ, — прокатилъ онъ игрушку по столу, — и стрѣлять можно. Дробью зарядить и стрѣлять.

— И убьетъ?

— Всѣхъ убьетъ, только стòитъ навести, — и Красоткинъ растолковалъ куда положить порохъ, куда вкатить дробинку, показалъ на дырочку въ видѣ затравки и разсказалъ, что бываетъ откатъ. Дѣти слушали со страшнымъ

‑ 304 ‑

любопытствомъ. Особенно поразило ихъ воображенiе, что бываетъ откатъ.

— А у васъ есть порохъ? освѣдомилась Настя.

— Есть.

— Покажите и порохъ, протянула она съ просящею улыбкой.

Красоткинъ опять слазилъ въ сумку и вынулъ изъ нея маленькiй пузырекъ, въ которомъ дѣйствительно было насыпано нѣсколько настоящаго пороха, а въ свернутой бумажкѣ оказалось нѣсколько крупинокъ дроби. Онъ даже откупорилъ пузырекъ и высыпалъ немножко пороху на ладонь.

— Вотъ, только не было бы гдѣ огня, а то такъ и взорветъ и насъ всѣхъ перебьетъ, предупредилъ для эффекта Красоткинъ.

Дѣти разсматривали порохъ съ благоговѣйнымъ страхомъ, еще усилившимъ наслажденiе. Но Костѣ больше понравилась дробь.

— А дробь не горитъ? освѣдомился онъ.

— Дробь не горитъ.

— Подарите мнѣ немножко дроби, проговорилъ онъ умоляющимъ голоскомъ.

— Дроби немножко подарю, вотъ, бери, только мамѣ своей до меня не показывай, пока я не приду обратно, а то подумаетъ что это порохъ и такъ и умретъ отъ страха, а васъ выпоретъ.

— Мама насъ никогда не сѣчетъ розгой, тотчасъ же замѣтила Настя.

— Знаю, я только для красоты слога сказалъ. И маму вы никогда не обманывайте, но на этотъ разъ — пока я приду. Итакъ, пузыри, можно мнѣ идти или нѣтъ? Не заплачете безъ меня отъ страха.

‑ 305 ‑

— За-пла-чемъ, протянулъ Костя, уже приготовляясь плакать.

— Заплачемъ, непремѣнно заплачемъ! подхватила пугливою скороговоркой и Настя.

— Охъ дѣти, дѣти, какъ опасны ваши лѣта. Нечего дѣлать, птенцы, придется съ вами просидѣть не знаю сколько. А время-то, время-то, ухъ!

— А прикажите Перезвону мертвымъ притвориться, попросилъ Костя.

— Да ужь нечего дѣлать, придется прибѣгнуть и къ Перезвону. Ici Перезвонъ! И Коля началъ повелѣвать собакѣ, а та представлять всe чтò знала. Это была лохматая собака, величиной съ обыкновенную дворняшку, какой-то сѣро-лиловой шерсти. Правый глазъ ея былъ кривъ, а лѣвое ухо почему-то съ разрѣзомъ. Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на заднихъ лапахъ, бросалась на спину всѣми четырьмя лапами вверхъ и лежала безъ движенiя какъ мертвая. Во время этой послѣдней штуки отворилась дверь и Агаѳья, толстая служанка г-жи Красоткиной, рябая баба лѣтъ сорока, показалась на порогѣ, возвратясь съ базара съ кулькомъ накупленной провизiи въ рукѣ. Она стала и, держа въ лѣвой рукѣ на отвѣсѣ кулекъ, принялась глядѣть на собаку. Коля, какъ ни ждалъ Агаѳьи, представленiя не прервалъ и выдержавъ Перезвона опредѣленное время мертвымъ, наконецъ-то свистнулъ ему: собака вскочила и пустилась прыгать отъ радости что исполнила свой долгъ.

— Вишь, песъ! проговорила назидательно Агаѳья.

— А ты чего, женскiй полъ, опоздала? спросилъ грозно Красоткинъ.

— Женскiй полъ, ишь пупырь!

— Пупырь?

‑ 306 ‑

— И пупырь. Чтò тебѣ что я опоздала, значитъ такъ надо коли опоздала, бормотала Агаѳья, принимаясь возиться около печки, но совсѣмъ не недовольнымъ и не сердитымъ голосомъ, а напротивъ очень довольнымъ, какъ будто радуясь случаю позубоскалить съ веселымъ барченкомъ.

— Слушай, легкомысленная старуха, началъ вставая съ дивана Красоткинъ, — можешь ты мнѣ поклясться всѣмъ что есть святаго въ этомъ мiрѣ и сверхъ того чѣмъ-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями въ мое отсутствiе неустанно? Я ухожу со двора.

— А зачѣмъ я тебѣ клястись стану? засмѣялась Агаѳья, — и такъ присмотрю.

— Нѣтъ, не иначе какъ поклявшись вѣчнымъ спасенiемъ души твоей. Иначе не уйду.

— И не уходи. Мнѣ како дѣло, на дворѣ морозъ, сиди дома.

— Пузыри, обратился Коля къ дѣткамъ, — эта женщина останется съ вами до моего прихода или до прихода вашей мамы, потому что и той давно бы воротиться надо. Сверхъ того дастъ вамъ позавтракать. Дашь чего нибудь имъ, Агаѳья?

— Это возможно.

— До свиданiя, птенцы, ухожу со спокойнымъ сердцемъ. А ты, бабуся, — вполголоса и важно проговорилъ онъ, проходя мимо Агаѳьи, — надѣюсь, не станешь имъ врать обычныя ваши бабьи глупости про Катерину, пощадишь дѣтскiй возрастъ. Ici Перезвонъ!

— И ну тебя къ Богу, огрызнулась уже съ сердцемъ Агаѳья. — Смѣшной! Выпороть самого-то, вотъ чтò, за такiя слова.

‑ 307 ‑

III.

Школьникъ.

Но Коля уже не слушалъ. Наконецъ-то онъ могъ уйти. Выйдя за ворота, онъ оглядѣлся, передернулъ плечиками и проговоривъ: «морозъ!» направился прямо по улицѣ и потомъ направо по переулку къ базарной площади. Не доходя одного дома до площади, онъ остановился у воротъ, вынулъ изъ кармашка свистульку и свистнулъ изо всей силы, какъ бы подавая условный знакъ. Ему пришлось ждать не болѣе минуты, изъ калитки вдругъ выскочилъ къ нему румяненькiй мальчикъ, лѣтъ одиннадцати, тоже одѣтый въ теплое, чистенькое и даже щегольское пальтецо. Это былъ мальчикъ Смуровъ, состоявшiй въ приготовительномъ классѣ (тогда какъ Коля Красоткинъ былъ уже двумя классами выше), сынъ зажиточнаго чиновника и которому, кажется, не позволяли родители водиться съ Красоткинымъ какъ съ извѣстнѣйшимъ отчаяннымъ шалуномъ, такъ что Смуровъ очевидно выскочилъ теперь украдкой. Этотъ Смуровъ, если не забылъ читатель, былъ одинъ изъ той группы мальчиковъ, которые два мѣсяца тому назадъ кидали камнями черезъ канаву въ Илюшу и который разсказывалъ тогда про Илюшу Алешѣ Карамазову.

— Я васъ уже цѣлый часъ жду, Красоткинъ, съ рѣшительнымъ видомъ проговорилъ Смуровъ, и мальчики зашагали къ площади.

— Запоздалъ, отвѣтилъ Красоткинъ. — Есть обстоятельства. Тебя не выпорютъ что ты со мной?

— Ну полноте, развѣ меня порютъ? И Перезвонъ съ вами?

— И Перезвонъ!

‑ 308 ‑

— Вы и его туда?

— И его туда.

— Ахъ кабы Жучка!

— Нельзя Жучку. Жучка не существуетъ. Жучка исчезла во мракѣ неизвѣстности.

— Ахъ, нельзя ли бы такъ, прiостановился вдругъ Смуровъ, — вѣдь Илюша говоритъ, что Жучка тоже была лохматая и тоже такая же сѣдая, дымчатая, какъ и Перезвонъ, — нельзя ли сказать, что это та самая Жучка и есть, онъ можетъ быть и повѣритъ?

— Школьникъ, гнушайся лжи, это разъ; даже для добраго дѣла, два. А главное, надѣюсь ты тамъ не объявлялъ ничего о моемъ приходѣ.

— Боже сохрани, я вѣдь понимаю же. Но Перезвономъ его не утѣшишь, вздохнулъ Смуровъ. Знаешь чтò: отецъ этотъ, капитанъ, мочалка-то, говорилъ намъ, что сегодня щеночка ему принесетъ, настоящаго меделянскаго, съ чернымъ носомъ; онъ думаетъ, что этимъ утѣшитъ Илюшу, только врядъ ли?

— А каковъ онъ самъ, Илюша-то?

— Ахъ, плохъ, плохъ! Я думаю у него чахотка. Онъ весь въ памяти, только такъ дышетъ-дышетъ, нехорошо онъ дышетъ. Намедни попросилъ чтобъ его поводили, обули его въ сапожки, пошелъ было, да и валится. «Ахъ, говоритъ, я говорилъ тебѣ, папа, что у меня дурные сапожки, прежнiе, въ нихъ и прежде было не ловко ходить». Это онъ думалъ, что онъ отъ сапожекъ съ ногъ валится, а онъ просто отъ слабости. Недѣли не проживетъ. Герценштубе ѣздитъ. Теперь они опять богаты, у нихъ много денегъ.

— Шельмы.

— Кто шельмы?

— Доктора, и вся медицинская сволочь говоря вообще,

‑ 309 ‑

и ужь разумѣется въ частности. Я отрицаю медицину. Безполезное учрежденiе. Я впрочемъ все это изслѣдую. Что это у васъ тамъ за сентиментальности однако завелись? Вы тамъ всѣмъ классомъ кажется пребываете?

— Не всѣмъ, а такъ человѣкъ десять нашихъ ходитъ туда, всегда, всякiй день. Это ничего.

— Удивляетъ меня во всемъ этомъ роль Алексѣя Карамазова: брата его завтра или послѣ завтра судятъ за такое преступленiе, а у него столько времени на сентиментальничанье съ мальчиками!

— Совсѣмъ тутъ никакого нѣтъ сентиментальничанья. Самъ же вотъ идешь теперь съ Илюшей мириться.

— Мириться? Смѣшное выраженiе. Я впрочемъ никому не позволяю анализовать мои поступки.

— А какъ Илюша будетъ тебѣ радъ! Онъ и не воображаетъ, что ты придешь. Почему, почему ты такъ долго не хотѣлъ идти? воскликнулъ вдругъ съ жаромъ Смуровъ.

— Милый мальчикъ, это мое дѣло, а не твое. Я иду самъ по себѣ, потому что такова моя воля, а васъ всѣхъ притащилъ туда Алексѣй Карамазовъ, значитъ разница. И почемъ ты знаешь, я можетъ вовсе не мириться иду? Глупое выраженiе.

— Вовсе не Карамазовъ, совсѣмъ не онъ. Просто наши сами туда стали ходить, конечно сперва съ Карамазовымъ. И ничего такого не было, никакихъ глупостей. Сначала одинъ, потомъ другой. Отецъ былъ ужасно намъ радъ. Ты знаешь, онъ просто съ ума сойдетъ коль умретъ Илюша. Онъ видитъ что Илюша умретъ. А намъ-то какъ радъ, что мы съ Илюшей помирились. Илюша о тебѣ спрашивалъ, ничего больше не прибавилъ. Спроситъ и замолчитъ. А отецъ съ ума сойдетъ или повѣсится. Онъ вѣдь и прежде держалъ себя какъ помѣшанный. Знаешь, онъ благородный

‑ 310 ‑

человѣкъ, и тогда вышла ошибка. Все этотъ отцеубiйца виноватъ, что избилъ его тогда.

— А всетаки Карамазовъ для меня загадка. Я могъ бы и давно съ нимъ познакомиться, но я въ иныхъ случаяхъ люблю быть гордымъ. Притомъ я составилъ о немъ нѣкоторое мнѣнiе, которое надо еще провѣрить и разъяснить.

Коля важно примолкъ; Смуровъ тоже. Смуровъ разумѣется благоговѣлъ предъ Колей Красоткинымъ и не смѣлъ и думать равняться съ нимъ. Теперь же былъ ужасно заинтересованъ, потому что Коля объяснилъ, что идетъ «самъ по себѣ», и была тутъ стало быть непремѣнно какая-то загадка въ томъ, что Коля вдругъ вздумалъ теперь и именно сегодня идти? Они шли по базарной площади, на которой на этотъ разъ стояло много прiѣзжихъ возовъ и было много пригнанной птицы. Городскiя бабы торговали подъ своими навѣсами бубликами, нитками и проч. Такiе воскресные съѣзды наивно называются у насъ въ городкѣ ярмарками, и такихъ ярмарокъ бываетъ много въ году. Перезвонъ бѣжалъ въ веселѣйшемъ настроенiи духа, уклоняясь безпрестанно направо и налѣво гдѣ нибудь что нибудь понюхать. Встрѣчаясь съ другими собачонками, съ необыкновенною охотой съ ними обнюхивался по всѣмъ собачьимъ правиламъ.

— Я люблю наблюдать реализмъ, Смуровъ, заговорилъ вдругъ Коля. — Замѣтилъ ты какъ собаки встрѣчаются и обнюхиваются? Тутъ какой-то общiй у нихъ законъ природы.

— Да, какой-то смѣшной.

— То есть не смѣшной, это ты неправильно. Въ природѣ ничего нѣтъ смѣшнаго, какъ-бы тамъ ни казалось человѣку съ его предразсудками. Если-бы собаки могли разсуждать и критиковать, то навѣрно-бы нашли столько-же

‑ 311 ‑

для себя смѣшнаго, если не гораздо больше, въ соцiальныхъ отношенiяхъ между собою людей, ихъ повелителей, — если не гораздо больше; это я повторяю потому что я твердо увѣренъ, что глупостей у насъ гораздо больше. Это мысль Ракитина, мысль замѣчательная. Я соцiалистъ, Смуровъ.

— А чтò такое соцiалистъ? спросилъ Смуровъ.

— Это коли всѣ равны, у всѣхъ одно общее имѣнiе, нѣтъ браковъ, а религiя и всѣ законы какъ кому угодно, ну и тамъ все остальное. Ты еще не доросъ до этого, тебѣ рано. Холодно однако.

— Да. Двѣнадцать градусовъ. Давеча отецъ смотрѣлъ на термометрѣ.

— И замѣтилъ ты, Смуровъ, что въ срединѣ зимы, если градусовъ пятнадцать или даже восемнадцать, то кажется не такъ холодно, какъ напримѣръ теперь, въ началѣ зимы, когда вдругъ нечаянно ударитъ морозъ какъ теперь въ двѣнадцать градусовъ, да еще когда снѣгу мало. Это значитъ люди еще не привыкли. У людей все привычка, во всемъ, даже въ государственныхъ и въ политическихъ отношенiяхъ. Привычка — главный двигатель. Какой смѣшной однако мужикъ.

Коля указалъ на рослаго мужика въ тулупѣ, съ добродушною физiономiей, который у своего воза похлопывалъ отъ холода ладонями въ рукавицахъ. Длинная русая борода его вся заиндевѣла отъ мороза.

— У мужика борода замерзла! громко и задирчиво крикнулъ Коля, проходя мимо него.

— У многихъ замерзла, спокойно и сентенцiозно промолвилъ въ отвѣтъ мужикъ.

— Не задирай его, замѣтилъ Смуровъ.

— Ничего, не осердится, онъ хорошiй. Прощай Матвѣй.

— Прощай.

‑ 312 ‑

— А ты развѣ Матвѣй?

— Матвѣй. А ты не зналъ?

— Не зналъ; я наугадъ сказалъ.

— Ишь вѣдь. Въ школьникахъ небось?

— Въ школьникахъ.

— Чтò-жь тебя порютъ?

— Не то чтобы, а такъ.

— Больно?

— Не безъ того!

— Эхъ жисть! вздохнулъ мужикъ отъ всего сердца.

— Прощай Матвѣй.

— Прощай. Парнишка ты милый, вотъ чтò.

Мальчики пошли дальше.

— Это хорошiй мужикъ, заговорилъ Коля Смурову. — Я люблю поговорить съ народомъ и всегда радъ отдать ему справедливость.

— Зачѣмъ ты ему совралъ, что у насъ сѣкутъ? спросилъ Смуровъ.

— Надо-же было его утѣшить?

— Чѣмъ это?

— Видишь, Смуровъ, не люблю я когда переспрашиваютъ если не понимаютъ съ перваго слова. Иного и растолковать нельзя. По идеѣ мужика школьника порютъ и должны пороть: чтò, дескать, за школьникъ, если его не порютъ? И вдругъ я скажу ему, что у насъ не порютъ, вѣдь онъ этимъ огорчится. А впрочемъ ты этого не понимаешь. Съ народомъ надо умѣючи говорить.

— Только не задирай пожалуста, а то опять выйдетъ исторiя какъ тогда съ этимъ гусемъ.

— А ты боишься?

— Не смѣйся, Коля, ей Богу боюсь. Отецъ ужасно разсердится. Мнѣ строго запрещено ходить съ тобой.

‑ 313 ‑

— Не безпокойся, нынѣшнiй разъ ничего не произойдетъ. Здравствуй Наташа, крикнулъ онъ одной изъ торговокъ подъ навѣсомъ.

— Какая я тебѣ Наташа, я Марья, крикливо отвѣтила торговка, далеко еще не старая женщина.

— Это хорошо что Марья, прощай.

— Ахъ ты пострѣленокъ, отъ земли не видать, а туда же?

— Некогда, некогда мнѣ съ тобой, въ будущее воскресенье разскажешь, замахалъ руками Коля, точно она къ нему приставала, а не онъ къ ней.

— А чтò мнѣ тебѣ разсказывать въ воскресенье? Самъ привязался, а не я къ тебѣ, озорникъ, раскричалась Марья, — выпороть тебя, вотъ чтò, обидчикъ ты извѣстный, вотъ чтò!

Между другими торговками, торговавшими на своихъ лоткахъ рядомъ съ Марьей, раздался смѣхъ, какъ вдругъ изъ подъ аркады городскихъ лавокъ выскочилъ ни съ того ни съ сего одинъ раздраженный человѣкъ въ родѣ купеческаго прикащика, и не нашъ торговецъ, а изъ прiѣзжихъ, въ длиннополомъ синемъ кафтанѣ, въ фуражкѣ съ козырькомъ, еще молодой, въ темнорусыхъ кудряхъ и съ длиннымъ, блѣднымъ, рябоватымъ лицомъ. Онъ былъ въ какомъ-то глупомъ волненiи и тотчасъ принялся грозить Колѣ кулакомъ.

— Я тебя знаю, восклицалъ онъ раздраженно, — я тебя знаю!

Коля пристально поглядѣлъ на него. Онъ что-то не могъ припомнить, когда онъ съ этимъ человѣкомъ могъ имѣть какую нибудь схватку. Но мало-ли у него быно схватокъ на улицахъ, всѣхъ и припомнить было нельзя.

— Знаешь? иронически спросилъ онъ его.

— Я тебя знаю! Я тебя знаю! наладилъ какъ дуракъ мѣщанинъ.

‑ 314 ‑

— Тебѣ-же лучше. Ну некогда мнѣ, прощай!

— Чего озорничаешь? закричалъ мѣщанинъ. — Ты опять озорничать? Я тебя знаю! Ты опять озорничать?

— Это, братъ, не твое теперь дѣло что я озорничаю, произнесъ Коля, остановясь и продолжая его разглядывать.

— Какъ не мое?

— Такъ, не твое.

— А чье-же? Чье-же? Ну, чье-же?

— Это, братъ, теперь Трифона Никитича дѣло, а не твое.

— Какого такого Трифона Никитича? съ дурацкимъ удивленiемъ, хотя все также горячась, уставился на Колю парень. Коля важно обмѣрилъ его взглядомъ.

— Къ Вознесенью ходилъ? строго и настойчиво вдругъ спросилъ онъ его.

— Къ какому Вознесенью? Зачѣмъ? Нѣтъ, не ходилъ, опѣшилъ немного парень.

— Сабанѣева знаешь? еще настойчивѣе и еще строже продолжалъ Коля.

— Какого тѣ Сабанѣева? Нѣтъ, не знаю.

— Ну и чортъ съ тобой послѣ этого! отрѣзалъ вдругъ Коля и, круто повернувъ направо, быстро зашагалъ своею дорогой, какъ будто и говорить презирая съ такимъ олухомъ, который Сабанѣева даже не знаетъ.

— Стой ты, эй! Какого тѣ Сабанѣева? опомнился парень, весь опять заволновавшись. — Это онъ чего такого говорилъ? повернулся онъ вдругъ къ торговкамъ, гпупо смотря на нихъ.

Бабы разсмѣялись.

— Мудреный мальчишка, проговорила одна.

— Какого, какого это онъ Сабанѣева? все неистово повторялъ парень, махая правою рукой.

— А это надоть быть Сабанѣева, который у Кузмичевыхъ

‑ 315 ‑

служилъ, вотъ какъ надоть быть, догадалась вдругъ одна баба.

Парень дико на нее уставился.

— Кузь-ми-чева? переговорила другая баба, да какой онъ Трифонъ? Тотъ Кузьма, а не Трифонъ, а парнишка Трифономъ Никитычемъ называлъ, стало не онъ.

— Это вишь не Трифонъ и не Сабанѣевъ, это Чижовъ, подхватила вдругъ третья баба, доселѣ молчавшая и серiозно слушавшая, — Алексѣй Иванычемъ звать его. Чижовъ, Алексѣй Ивановичъ.

— Это такъ и есть что Чижовъ, настойчиво подтвердила четвертая баба.

Ошеломленный парень глядѣлъ то на ту, то на другую.

— Да зачѣмъ онъ спрашивалъ, спрашивалъ-то онъ зачѣмъ, люди добрые! восклицалъ онъ уже почти въ отчаянiи: — «Сабанѣева знаешь?» А чортъ его знаетъ какой онъ есть таковъ Сабанѣевъ?

— Безтолковый ты человѣкъ, говорятъ тѣ не Сабанѣевъ, а Чижовъ, Алексѣй Ивановичъ Чижовъ, вотъ кто! внушительно крикнула ему одна торговка.

— Какой Чижовъ? Ну, какой? Говори коли знаешь.

— А длинный, возгривый, лѣтось на базарѣ сидѣлъ.

— А на кой лядъ мнѣ твово Чижова, люди добрые, а?

— А я почемъ знаю на кой тѣ лядъ Чижова.

— А кто тебя знаетъ на чтò онъ тебѣ, подхватила другая, — самъ долженъ знать на чтò его тебѣ надо, коли галдишь. Вѣдь онъ тебѣ говорилъ, а не намъ, глупый ты человѣкъ. Аль правду не знаешь?

— Кого?

— Чижова.

— А чортъ его дери Чижова съ тобой вмѣстѣ! Отколочу его, вотъ чтò! Смѣялся онъ надо мной!

‑ 316 ‑

— Чижова-то отколотишь? Либо онъ тебя! Дуракъ ты, вотъ чтò!

— Не Чижова, не Чижова, баба ты злая, вредная, мальчишку отколочу, вотъ чтò! Давайте его, давайте его сюда, смѣялся онъ надо мной!

Бабы хохотали. А Коля шагалъ уже далеко съ побѣдоноснымъ выраженiемъ въ лицѣ. Смуровъ шелъ подлѣ, оглядываясь на кричащую вдали группу. Ему тоже было очень весело, хотя онъ все еще опасался какъ бы не попасть съ Колей въ исторiю.

— Про какого ты его спросилъ Сабанѣева? спросилъ онъ Колю, предчувствуя отвѣтъ.

— А почемъ я знаю про какого? Теперь у нихъ до вечера крику будетъ. Я люблю расшевелить дураковъ во всѣхъ слояхъ общества. Вотъ и еще стоитъ олухъ, вотъ этотъ мужикъ. Замѣть себѣ, говорятъ: «Ничего нѣтъ глупѣе глупаго Француза», но и русская физiономiя выдаетъ себя. Ну не написано ль у этого на лицѣ что онъ дуракъ, вотъ у этого мужика, а?

— Оставь его, Коля, пройдемъ мимо.

— Ни за что не оставлю, я теперь поѣхалъ. Эй! здравствуй мужикъ!

Дюжiй мужикъ медленно проходившiй мимо и уже должно быть выпившiй, съ круглымъ простоватымъ лицомъ и съ бородой съ просѣдью, поднялъ голову и посмотрѣлъ на парнишку.

— Ну, здравствуй коли не шутишь, неторопливо проговорилъ онъ въ отвѣтъ.

— А коль шучу? засмѣялся Коля.

— А шутишь, такъ и шути, Богъ съ тобой. Ничего, это можно. Это всегда возможно чтобъ пошутить.

— Виноватъ, братъ, пошутилъ.

‑ 317 ‑

— Ну и Богъ тѣ прости.

— Ты-то прощаешь-ли?

— Оченно прощаю. Ступай.

— Вишь вѣдь ты, да ты, пожалуй, мужикъ умный.

— Умнѣй тебя, неожиданно и по прежнему важно отвѣтилъ мужикъ.

— Врядъ-ли, опѣшилъ нѣсколько Коля.

— Вѣрно говорю.

— А пожалуй что и такъ.

— То-то, братъ.

— Прощай, мужикъ.

— Прощай.

— Мужики бываютъ разные, замѣтилъ Коля Смурову послѣ нѣкотораго молчанiя. — Почемъ-же я зналъ что нарвусь на умника. Я всегда готовъ признать умъ въ народѣ.

Вдали на соборныхъ часахъ пробило половину двѣнадцатаго. Мальчики заспѣшили, и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабсъ-капитана Снегирева прошли быстро и почти уже не разговаривая. За двадцать шаговъ до дома Коля остановился и велѣлъ Смурову пойти впередъ и вызвать ему сюда Карамазова.

— Надо предварительно обнюхаться, замѣтилъ онъ Смурову.

— Да зачѣмъ вызывать, возразилъ было Смуровъ, — войди и такъ, тебѣ ужасно обрадуются. А то чтò-же на морозѣ знакомиться?

— Это ужь я знаю зачѣмъ мнѣ его надо сюда на морозъ, деспотически отрѣзалъ Коля (чтò ужасно любилъ дѣлать съ этими «маленькими»), и Смуровъ побѣжалъ исполнять приказанiе.

‑ 318 ‑

IV.

Жучка.

Коля съ важною миной въ лицѣ прислонился къ забору и сталъ ожидать появленiя Алеши. Да, съ нимъ ему давно уже хотѣлось встрѣтиться. Онъ много наслышался о немъ отъ мальчиковъ, но до сихъ поръ всегда наружно выказывалъ презрительно равнодушный видъ когда ему о немъ говорили, даже «критиковалъ» Алешу, выслушивая то чтò о немъ ему передавали. Но про себя очень, очень хотѣлъ познакомиться: что-то было во всѣхъ выслушанныхъ имъ разсказахъ объ Алешѣ симпатическое и влекущее. Такимъ образомъ теперешняя минута была важная; во первыхъ, надо было себя въ грязь лицомъ не ударить, показать независимость: «А то подумаетъ что мнѣ тринадцать лѣтъ и приметъ меня за такого же мальчишку какъ и эти. И чтò ему эти мальчишки? Спрошу его когда сойдусь? Скверно однакоже то что я такого маленькаго роста. Тузиковъ моложе меня, а на полголовы выше. Лицо у меня, впрочемъ, умное; я не хорошъ, я знаю что я мерзокъ лицомъ, но лицо умное. Тоже надо не очень высказываться, а то сразу-то съ объятiями, онъ и подумаетъ…. Тьфу какая будетъ мерзость если подумаетъ!…

Такъ волновался Коля, изо всѣхъ силъ стараясь принять самый независимый видъ. Главное, его мучилъ маленькiй его ростъ, не столько «мерзкое» лицо сколько ростъ. У него дома, въ углу на стѣнѣ, еще съ прошлаго года была сдѣлана карандашомъ черточка, которою онъ отмѣтилъ свой ростъ, и съ тѣхъ поръ каждые два мѣсяца онъ съ волненiемъ подходилъ опять мѣриться: на сколько успѣлъ вырости? Но увы! выросталъ онъ ужасно мало, и это приводило его порой

‑ 319 ‑

просто въ отчаянiе. Что же до лица, то было оно вовсе не «мерзкое», напротивъ, довольно миловидное, бѣленькое, блѣдненькое, съ веснушками. Сѣрые, небольшiе, но живые глазки смотрѣли смѣло и часто загорались чувствомъ. Скулы были нѣсколько широки, губы маленькiя, не очень толстыя, но очень красныя; носъ маленькiй и рѣшительно вздернутый: «совсѣмъ курносый, совсѣмъ курносый!» бормоталъ про себя Коля когда смотрѣлся въ зеркало, и всегда отходилъ отъ зеркала съ негодованiемъ. «Да врядъ ли и лицо умное?» подумывалъ онъ иногда, даже сомнѣваясь и въ этомъ. Впрочемъ не надо полагать что забота о лицѣ и о ростѣ поглощала всю его душу. Напротивъ, какъ ни язвительны были минуты предъ зеркаломъ, но онъ быстро забывалъ о нихъ и даже надолго, «весь отдаваясь идеямъ и дѣйствительной жизни», какъ опредѣлялъ онъ самъ свою дѣятельность.

Алеша появился скоро и спѣша подошелъ къ Колѣ; за нѣсколько шаговъ еще тотъ разглядѣлъ что у Алеши было какое-то совсѣмъ радостное лицо. «Неужели такъ радъ мнѣ?» съ удовольствiемъ подумалъ Коля. Здѣсь кстати замѣтимъ, что Алеша очень измѣнился съ тѣхъ поръ какъ мы его оставили: онъ сбросилъ подрясникъ и носилъ теперь прекрасно сшитый сюртукъ, мягкую круглую шляпу и коротко обстриженные волосы. Все это очень его скрасило и смотрѣлъ онъ совсѣмъ красавчикомъ. Миловидное лицо его имѣло всегда веселый видъ, но веселость эта была какая-то тихая и спокойная. Къ удивленiю Коли, Алеша вышелъ къ нему въ томъ въ чемъ сидѣлъ въ комнатѣ, безъ пальто, виднò что поспѣшилъ. Онъ прямо протянулъ Колѣ руку.

— Вотъ и вы наконецъ, какъ мы васъ всѣ ждали.

— Были причины о которыхъ сейчасъ узнаете. Во всякомъ случаѣ радъ познакомиться. Давно ждалъ случая и много слышалъ, пробормоталъ немного задыхаясь Коля.

‑ 320 ‑

— Да мы съ вами и безъ того бы познакомились, я самъ о васъ много слышалъ, но здѣсь-то, сюда-то вы запоздали.

— Скажите, какъ здѣсь?

— Илюша очень плохъ, онъ непремѣнно умретъ.

— Что вы! Согласитесь что медицина подлость, Карамазовъ, съ жаромъ воскликнулъ Коля.

— Илюша часто, очень часто поминалъ объ васъ, даже, знаете, во снѣ, въ бреду. Видно что вы ему очень, очень были дороги прежде… до того случая… съ ножикомъ. Тутъ есть и еще причина… Скажите, это ваша собака?

— Моя. Перезвонъ.

— А не Жучка? жалостно поглядѣлъ Алеша въ глаза Колѣ. — Та уже такъ и пропала?

— Знаю что вамъ хотѣлось бы всѣмъ Жучку, слышалъ все-съ, загадочно усмѣхнулся Коля. — Слушайте, Карамазовъ, я вамъ объясню всe дѣло, я главное съ тѣмъ и пришелъ, для этого васъ и вызвалъ чтобы вамъ предварительно объяснить весь пасажъ, прежде чѣмъ мы войдемъ, оживленно началъ онъ. — Видите, Карамазовъ, весной Илюша поступаетъ въ приготовительный классъ. Ну, извѣстно нашъ приготовительный классъ: мальчишки, дѣтворà. Илюшу тотчасъ же начали задирать. Я двумя классами выше и разумѣется смотрю издали, со стороны. Вижу, мальчикъ маленькiй, слабенькiй, но не подчиняется, даже съ ними дерется, гордый, глазенки горятъ. Я люблю этакихъ. А они его пуще. Главное, у него тогда было платьишко скверное, штанишки на верхъ лѣзутъ, а сапоги каши просятъ. Они его и за это. Унижаютъ. Нѣтъ, это ужь я не люблю, тотчасъ заступился и экстрафеферу задалъ. Я вѣдь ихъ бью, а они меня обожаютъ, вы знаете ли это, Карамазовъ? — экспансивно похвастался Коля. — Да и вообще люблю дѣтворỳ. У меня и теперь на шеѣ дома два птенца сидятъ, даже сегодня

‑ 321 ‑

меня задержали. Такимъ образомъ Илюшу перестали бить, и я взялъ его подъ мою протекцiю. Вижу, мальчикъ гордый, это я вамъ говорю что гордый, но кончилъ тѣмъ что предался мнѣ рабски, исполняетъ малѣйшiя мои повелѣнiя, слушаетъ меня какъ Бога, лѣзетъ мнѣ подражать. Въ антрактахъ между классами сейчасъ ко мнѣ, и мы вмѣстѣ съ нимъ ходимъ. По воскресеньямъ тоже. У насъ въ гимназiи смѣются когда старшiй сходится на такую ногу съ маленькимъ, но это предразсудокъ. Такова моя фантазiя, и баста, не правда ли? Я его учу, развиваю, — почему, скажите, я не могу его развивать, если онъ мнѣ нравится? Вѣдь вотъ вы же, Карамазовъ, сошлись со всѣми этими птенцами, значитъ хотите дѣйствовать на молодое поколѣнiе, развивать, быть полезнымъ? И признаюсь, эта черта въ вашемъ характерѣ, которую я узналъ по наслышкѣ, всего болѣе заинтересовала меня. Впрочемъ къ дѣлу: примѣчаю что въ мальчикѣ развивается какая-то чувствительность, сентиментальность, а я, знаете, рѣшительный врагъ всякихъ телячьихъ нѣжностей, съ самаго моего рожденiя. И къ тому же противорѣчiя: гордъ, а мнѣ прeданъ рабски, — преданъ рабски, а вдругъ засверкаютъ глазенки и не хочетъ даже соглашаться со мной, споритъ, на стѣну лѣзетъ. Я проводилъ иногда разныя идеи: онъ не то что съ идеями не согласенъ, а просто вижу что онъ лично противъ меня бунтуетъ, потому что я на его нѣжности отвѣчаю хладнокровiемъ. И вотъ, чтобы его выдержать, я, чѣмъ онъ нѣжнѣе, тѣмъ становлюсь еще хладнокровнѣе, нарочно такъ поступаю, таково мое убѣжденiе. Я имѣлъ въ виду вышколить характеръ, выровнять, создать человѣка… ну и тамъ… вы разумѣется меня съ полслова понимаете. Вдругъ замѣчаю, онъ день, другой, третiй смущенъ, скорбитъ, но ужь не о нѣжностяхъ, а о чемъ-то другомъ, сильнѣйшемъ, высшемъ.

‑ 322 ‑

Думаю, что за трагедiя? Наступаю на него, и узнаю штуку: какимъ-то онъ образомъ сошелся съ лакеемъ покойнаго отца вашего (который тогда еще былъ въ живыхъ) Смердяковымъ, а тотъ и научи его, дурачка, глупой шуткѣ, т. е. звѣрской шуткѣ, подлой шуткѣ, — взять кусокъ хлѣба, мякишу, воткнуть въ него булавку и бросить какой-нибудь дворовой собакѣ, изъ такихъ, которыя съ голодухи кусокъ не жуя глотаютъ, и посмотрѣть чтò изъ этого выйдетъ. Вотъ и смастерили они такой кусокъ и бросили вотъ этой самой лохматой Жучкѣ, о которой теперь такая исторiя, одной дворовой собакѣ изъ такого двора гдѣ ее просто не кормили, а она-то весь день на вѣтеръ лаетъ. (Любите вы этотъ глупый лай, Карамазовъ? Я терпѣть не могу.) Такъ и бросилась, проглотила и завизжала, завертѣлась и пустилась бѣжать, бѣжитъ и все визжитъ, и исчезла, — такъ мнѣ описывалъ самъ Илюша. Признается мнѣ, а самъ плачетъ-плачетъ, обнимаетъ меня, сотрясается: «Бѣжитъ и визжитъ, бѣжитъ и визжитъ» — только это и повторяетъ, поразила его эта картина. Ну, вижу, угрызенiя совѣсти. Я принялъ серiозно. Мнѣ, главное, и за прежнее хотѣлось его прошколить, такъ что, признаюсь, я тутъ схитрилъ, притворился что въ такомъ негодованiи какого можетъ и не было у меня вовсе: «Ты, говорю, сдѣлалъ низкiй поступокъ, ты подлецъ, я конечно не разглашу, но пока прерываю съ тобою сношенiя. Дѣло это обдумаю, и дамъ тебѣ знать черезъ Смурова (вотъ этого самаго мальчика, который теперь со мной пришелъ и который всегда мнѣ былъ преданъ): буду ли продолжать съ тобою впредь отношенiя или брошу тебя на вѣки, какъ подлеца». Это страшно его поразило. Я, признаюсь, тогда же почувствовалъ, что можетъ быть слишкомъ строго отнесся, но чтò дѣлать, такова была моя тогдашняя мысль. День спустя посылаю къ нему Смурова и чрезъ него

‑ 323 ‑

передаю, что я съ нимъ больше «не говорю», то есть это такъ у насъ называется, когда два товарища прерываютъ между собой сношенiя. Тайна въ томъ, что я хотѣлъ его выдержать на фербантѣ всего только нѣсколько дней, а тамъ, видя раскаянiе, опять протянуть ему руку. Это было твердое мое намѣренiе. Но чтò же вы думаете: выслушалъ отъ Смурова, и вдругъ у него засверкали глаза: «Передай, закричалъ онъ, отъ меня Красоткину, что я всѣмъ собакамъ буду теперь куски съ булавками кидать, всѣмъ, всѣмъ!» «А, думаю, вольный душокъ завелся, его надо выкурить», и сталъ ему выказывать полное презрѣнiе, при всякой встрѣчѣ отвертываюсь или иронически улыбаюсь. И вдругъ тутъ происходитъ этотъ случай съ его отцомъ, помните, мочалка-то? Поймите, что онъ такимъ образомъ уже предварительно приготовленъ былъ къ страшному раздраженiю. Мальчики, видя что я его оставилъ, накинулись на него, дразнятъ: «мочалка, мочалка». Вотъ тутъ то у нихъ и начались баталiи, о которыхъ я страшно сожалѣю, потому что его кажется очень больно тогда разъ избили. Вотъ разъ онъ бросается на всѣхъ на дворѣ, когда выходили изъ классовъ, а я какъ разъ стою въ десяти шагахъ и смотрю на него. И клянусь, я не помню чтобъ я тогда смѣялся, напротивъ, мнѣ тогда очень, очень стало жалко его, и еще мигъ, и я бы бросился его защищать. Но онъ вдругъ встрѣтилъ мой взглядъ: чтò ему показалось — не знаю, но онъ выхватилъ перочинный ножикъ, бросился на меня и ткнулъ мнѣ его въ бедро, вотъ тутъ у правой ноги. Я не двинулся, я, признаюсь, иногда бываю храбръ, Карамазовъ, я только посмотрѣлъ съ презрѣнiемъ, какъ бы говоря взглядомъ: «Не хочешь-ли молъ еще, за всю мою дружбу, такъ я къ твоимъ услугамъ.» Но онъ другой разъ не пырнулъ, онъ не выдержалъ, онъ самъ испугался, бросилъ ножикъ, заплакалъ

‑ 324 ‑

въ голосъ и пустился бѣжать. Я разумѣется не фискалилъ и приказалъ всѣмъ молчать чтобы не дошло до начальства, даже матери сказалъ только когда все зажило, да и ранка была пустая, царапина. Потомъ слышу, въ тотъ же день, онъ бросался камнями и вамъ палецъ укусилъ, — но понимаете въ какомъ онъ былъ состоянiи! Ну чтò дѣлать, я сдѣлалъ глупо: когда онъ заболѣлъ, я не пошелъ его простить, то есть помириться, теперь раскаиваюсь. Но тутъ ужь у меня явились особыя цѣли. Ну вотъ и вся исторiя…. только кажется я сдѣлалъ глупо….

— Ахъ какъ это жаль, воскликнулъ съ волненiемъ Алеша, — что я не зналъ вашихъ этихъ съ нимъ отношенiй раньше, а то бы я самъ давно уже пришелъ къ вамъ васъ просить пойти къ нему со мной вмѣстѣ. Вѣрите ли, въ жару, въ болѣзни, онъ бредилъ вами. Я и не зналъ какъ вы ему дороги! И неужели, неужели вы такъ и не отыскали эту Жучку? Отецъ и всѣ мальчики по всему городу разыскивали. Вѣрите ли, онъ, больной, въ слезахъ, три раза при мнѣ ужь повторялъ отцу: «Это отъ того я боленъ, папа, что я Жучку тогда убилъ, это меня Богъ наказалъ»: не собьешь его съ этой мысли! И если-бы только достали теперь эту Жучку и показали что она не умерла, а живая, то кажется онъ бы воскресъ отъ радости. Всѣ мы на васъ надѣялись.

— Скажите, съ какой же стати надѣялись что я отыщу Жучку, то есть что именно я отыщу? — Съ чрезвычайнымъ любопытствомъ спросилъ Коля, — почему именно на меня разсчитывали, а не на другаго?

— Какой-то слухъ былъ что вы ее отыскиваете, и что когда отыщете ее, то приведете. Смуровъ что-то говорилъ въ этомъ родѣ. Мы, главное, всe стараемся увѣрить что Жучка жива, что ее гдѣ-то видѣли. Мальчики ему живаго

‑ 325 ‑

зайчика откуда-то достали, только онъ посмотрѣлъ, чуть-чуть улыбнулся и попросилъ чтобы выпустили его въ поле. Такъ мы и сдѣлали. Сiю минуту отецъ воротился и ему щенка меделянскаго принесъ, тоже досталъ откуда-то, думалъ этимъ утѣшить, только хуже еще кажется вышло…

— Еще скажите Карамазовъ: что такое этотъ отецъ? Я его знаю, но чтò онъ такое по вашему опредѣленiю: шутъ, паяцъ?

— Ахъ нѣтъ, есть люди глубоко чувствующiе, но какъ-то придавленные. Шутовство у нихъ въ родѣ злобной иронiи на тѣхъ которымъ въ глаза они не смѣютъ сказать правды отъ долговременной унизительной робости предъ ними. Повѣрьте, Красоткинъ, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У него все теперь, всe на землѣ совокупилось въ Илюшѣ, и умри Илюша, онъ или съ ума сойдетъ съ горя, или лишитъ себя жизни. Я почти убѣжденъ въ этомъ, когда теперь на него смотрю!

— Я васъ понимаю, Карамазовъ, я вижу вы знаете человѣка, прибавилъ проникновенно Коля.

— А я какъ увидалъ васъ съ собакой, такъ и подумалъ что вы это привели ту самую Жучку.

— Подождите, Карамазовъ, можетъ быть мы ее и отыщемъ, а эта — это Перезвонъ. Я впущу ее теперь въ комнату и можетъ быть развеселю Илюшу побольше чѣмъ меделянскимъ щенкомъ. Подождите, Карамазовъ, вы кой-что сейчасъ узнаете. Ахъ, Боже мой, чтò жь я васъ держу! — вскричалъ вдругъ стремительно Коля. — Вы въ одномъ сюртучкѣ на такомъ холодѣ, а я васъ задерживаю; видите, видите, какой я эгоистъ! О, всѣ мы эгоисты, Карамазовъ!

— Не безпокойтесь, правда холодно, но я не простудливъ. Пойдемте однакоже. Кстати: какъ ваше имя, я знаю что Коля, а дальше?

‑ 326 ‑

— Николай, Николай Ивановъ Красоткинъ, или какъ говорятъ по казенному: сынъ Красоткинъ, — чему-то засмѣялся Коля, но вдругъ прибавилъ:

— Я разумѣется ненавижу мое имя Николай.

— Почему же?

— Тривiально, казенно….

— Вамъ тринадцатый годъ? спросилъ Алеша.

— То есть четырнадцатый, черезъ двѣ недѣли четырнадцать, весьма скоро. Признаюсь предъ вами заранѣе въ одной слабости, Карамазовъ, это ужь такъ предъ вами, для перваго знакомства, чтобы вы сразу увидѣли всю мою натуру: я ненавижу когда меня спрашиваютъ про мои года, болѣе чѣмъ ненавижу… и наконецъ… про меня напримѣръ есть клевета, что я на прошлой недѣлѣ съ приготовительными въ разбойники игралъ. То что я игралъ — это дѣйствительность, но что я для себя игралъ, для доставленiя себѣ самому удовольствiя, то это рѣшительно клевета. Я имѣю основанiе думать, что до васъ это дошло, но я не для себя игралъ, а для дѣтворы игралъ, потому что они ничего безъ меня не умѣли выдумать. И вотъ у насъ всегда вздоръ распустятъ. Это городъ сплетень, увѣряю васъ.

— А хоть бы и для своего удовольствiя играли, что жь тутъ такого?

— Ну для себя…. Не станете же вы въ лошадки играть?

— А вы разсуждайте такъ, улыбнулся Алеша: — въ театръ напримѣръ ѣздятъ же взрослые, а въ театрѣ тоже представляютъ приключенiя всякихъ героевъ, иногда тоже съ разбойниками и съ войной, — такъ развѣ это не тоже самое, въ своемъ разумѣется родѣ? А игра въ войну у молодыхъ людей, въ рекреацiонное время, или тамъ въ разбойники, — это вѣдь тоже зарождающееся искуство, зарождающаяся

‑ 327 ‑

потребность искуства въ юной душѣ, и эти игры иногда даже сочиняются складнѣе чѣмъ представленiя на театрѣ, только въ томъ разница что въ театръ ѣздятъ смотрѣть актеровъ, а тутъ молодежь сами актеры. Но это только естественно.

— Вы такъ думаете? Таково ваше убѣжденiе? пристально смотрѣлъ на него Коля. — Знаете, вы довольно любопытную мысль сказали; я теперь приду домой и шевельну мозгами на этотъ счетъ. Признаюсь, я такъ и ждалъ, что отъ васъ можно кой-чему поучиться. Я пришелъ у васъ учиться, Карамазовъ, проникновеннымъ и экспансивнымъ голосомъ заключилъ Коля.

— А я у васъ, улыбнулся Алеша, пожавъ ему руку.

Коля былъ чрезвычайно доволенъ Алешей. Его поразило то, что съ нимъ онъ высшей степени на ровной ногѣ, и что тотъ говоритъ съ нимъ какъ съ «самымъ большимъ».

— Я вамъ сейчасъ одинъ фортель покажу, Карамазовъ, тоже одно театральное представленiе, нервно засмѣялся онъ, — я съ тѣмъ и пришелъ.

— Зайдемъ сначала налѣво къ хозяевамъ, тамъ всѣ ваши свои пальто оставляютъ, потому что въ комнатѣ тѣсно и жарко.

— О, вѣдь я на мгновенiе, я войду и просижу въ пальто. Перезвонъ останется здѣсь въ сѣняхъ и умретъ: «иси Перезвонъ, кушъ и умри!» — видите, онъ и умеръ. А я сначала войду, высмотрю обстановку, и потомъ, когда надо будетъ свистну: иси Перезвонъ! и вы увидите, онъ тотчасъ-же влетитъ какъ угорѣлый. Только надо, чтобы Смуровъ не забылъ отворить въ то мгновенiе дверь. Ужь я распоряжусь, и вы увидите фортель…

‑ 328 ‑

V.

У Илюшиной постельки.

Въ знакомой уже намъ комнатѣ, въ которой обитало семейство извѣстнаго намъ отставнаго штабсъ-капитана Снегирева, было въ эту минуту и душно и тѣсно отъ многочисленной набравшейся публики. Нѣсколько мальчиковъ сидѣли въ этотъ разъ у Илюши, и хоть всѣ они готовы были, какъ и Смуровъ, отрицать, что помирилъ и свелъ ихъ съ Илюшей Алеша, но это было такъ. Всe искуство его въ этомъ случаѣ состояло въ томъ, что свелъ онъ ихъ съ Илюшей, одного за другимъ, безъ «телячьихъ нѣжностей», а совсѣмъ какъ-бы не нарочно и нечаянно. Илюшѣ же это принесло огромное облегченiе въ его страданiяхъ. Увидѣвъ почти нѣжную дружбу и участiе къ себѣ всѣхъ этихъ мальчиковъ, прежнихъ враговъ своихъ, онъ былъ очень тронутъ. Одного только Красоткина не доставало, и это лежало на его сердцѣ страшнымъ гнетомъ. Если было въ горькихъ воспоминанiяхъ Илюшечки нѣчто самое горьчайшее, то это именно, весь этотъ эпизодъ съ Красоткинымъ, бывшимъ единственнымъ другомъ его и защитникомъ, на котораго онъ бросился тогда съ ножикомъ. Такъ думалъ и умненькiй мальчикъ Смуровъ (первый пришедшiй помириться съ Илюшей). Но самъ Красоткинъ, когда Смуровъ отдаленно сообщилъ ему, что Алеша хочетъ къ нему придти «по одному дѣлу», тотчасъ-же оборвалъ и отрѣзалъ подходъ, поручивъ Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что онъ самъ знаетъ какъ поступать, что совѣтовъ ни отъ кого не проситъ, и что, если пойдетъ къ больному, то самъ знаетъ когда пойти, потому что у него «свой разсчетъ». Это было еще недѣли за двѣ до этого воскресенья. Вотъ почему

‑ 329 ‑

Алеша и не пошелъ къ нему самъ, какъ намѣревался. Впрочемъ, онъ хоть и подождалъ, но однакоже послалъ Смурова къ Красоткину еще разъ и еще разъ. Но въ оба эти раза Красоткинъ отвѣтилъ уже самымъ нетерпѣливымъ и рѣзкимъ отказомъ, передавъ Алешѣ, что, если тотъ придетъ за нимъ самъ, то онъ за это никогда не пойдетъ къ Илюшѣ, и чтобъ ему больше не надоѣдали. Даже до самаго этого послѣдняго дня самъ Смуровъ не зналъ, что Коля рѣшилъ отправиться къ Илюшѣ въ это утро, и только наканунѣ вечеромъ, прощаясь со Смуровымъ, Коля вдругъ рѣзко объявилъ ему, чтобъ онъ ждалъ его завтра утромъ дома, потому что пойдетъ вмѣстѣ съ нимъ къ Снегиревымъ, но чтобы не смѣлъ однакоже никого увѣдомлять о его прибытiи, такъ какъ онъ хочетъ придти нечаянно. Смуровъ послушался. Мечта-же о томъ, что онъ приведетъ пропавшую Жучку, явилась у Смурова на основанiи разъ брошенныхъ мелькомъ словъ Красоткинымъ, что «ослы они всѣ, коли не могутъ отыскать собаку, если только она жива». Когда-же Смуровъ робко, выждавъ время, намекнулъ о своей догадкѣ на счетъ собаки Красоткину, тотъ вдругъ ужасно озлился: «чтò я за оселъ; чтобъ искать чужихъ собакъ по всему городу, когда у меня свой Перезвонъ? И можно-ли мечтать, чтобы собака проглотившая булавку осталась жива? Телячьи нѣжности, больше ничего!»

Между тѣмъ Илюша уже недѣли двѣ какъ почти не сходилъ съ своей постельки, въ углу, у образовъ. Въ классы же не ходилъ съ самаго того случая, когда встрѣтился съ Алешей и укусилъ ему палецъ. Впрочемъ, онъ съ того-же дня и захворалъ, хотя еще съ мѣсяцъ могъ кое-какъ ходить изрѣдка по комнатѣ и въ сѣняхъ, изрѣдка вставая съ постельки. Наконецъ совсѣмъ обезсилѣлъ, такъ что безъ помощи отца не могъ двигаться. Отецъ трепеталъ надъ нимъ,

‑ 330 ‑

пересталъ даже совсѣмъ пить, почти обезумѣлъ отъ страха, что умретъ его мальчикъ, и часто, особенно послѣ того, какъ проведетъ бывало его по комнатѣ подъ руку и уложитъ опять въ постельку, — вдругъ выбѣгалъ въ сѣни, въ темный уголъ, и прислонившись лбомъ къ стѣнѣ, начиналъ рыдать какимъ-то заливчатымъ, сотрясающимся плачемъ, давя свой голосъ, чтобы рыданiй его не было слышно у Илюшечки.

Возвращаясь-же въ комнату, начиналъ обыкновенно чѣмъ нибудь развлекать и утѣшать своего дорогаго мальчика, разсказывалъ ему сказки, смѣшные анекдоты, или представлялъ изъ себя разныхъ смѣшныхъ людей, которыхъ ему удавалось встрѣчать, даже подражалъ животнымъ, какъ они смѣшно воютъ или кричатъ. Но Илюша очень не любилъ, когда отецъ коверкался и представлялъ изъ себя шута. Мальчикъ хоть и старался не показывать, что ему это непрiятно, но съ болью сердца сознавалъ, что отецъ въ обществѣ униженъ, и всегда, неотвязно, вспоминалъ о «мочалкѣ» и о томъ «страшномъ днѣ». Ниночка, безногая, тихая и кроткая сестра Илюшечки, тоже не любила, когда отецъ коверкался (чтò же до Варвары Николаевны, то она давно уже отправилась въ Петербургъ слушать курсы), зато полоумная маменька очень забавлялась и отъ всего сердца смѣялась, когда ея супругъ начнетъ бывало что-нибудь представлять или выдѣлывать какiе нибудь смѣшные жесты. Этимъ только ее и можно было утѣшить, во все же остальное время она безпрерывно брюзжала и плакалась, что теперь всѣ ее забыли, что ее никто не уважаетъ, что ее обижаютъ и пр. и пр. Но въ самые послѣднiе дни и она вдругъ какъ-бы вся перемѣнилась. Она часто начала смотрѣть въ уголокъ на Илюшу и стала задумываться. Стала гораздо молчаливѣе, притихла и, если принималась плакать, то тихо, чтобы не

‑ 331 ‑

слыхали. Штабсъ-капитанъ съ горькимъ недоумѣнiемъ замѣтилъ эту въ ней перемѣну. Посѣщенiя мальчиковъ ей сначала не понравились и только сердили ее, но потомъ веселые крики и разсказы дѣтей стали развлекать и ее и до того подъ конецъ ей понравились, что перестань ходить эти мальчики, она бы затосковала ужасно. Когда дѣти чтò разсказывали или начинали играть, она смѣялась и хлопала въ ладошки. Иныхъ подзывала къ себѣ и цаловала. Мальчика Смурова полюбила особенно. Что-же до штабсъ-капитана, то появленiе въ его квартирѣ дѣтей, приходившихъ веселить Илюшу, наполнило душу его съ самаго начала восторженною радостью и даже надеждой, что Илюша перестанетъ теперь тосковать и можетъ быть оттого скорѣе выздоровѣетъ. Онъ ни одной минуты, до самаго послѣдняго времени, не сомнѣвался, несмотря на весь свой страхъ за Илюшу, что его мальчикъ вдругъ выздоровѣетъ. Онъ встрѣчалъ маленькихъ гостей съ благоговѣнiемъ, ходилъ около нихъ, услуживалъ, готовъ былъ ихъ на себѣ возить, и даже впрямь началъ было возить, но Илюшѣ эти игры не понравились, и были оставлены. Сталъ для нихъ покупать гостинцевъ, пряничковъ, орѣшковъ, устраивалъ чай, намазывалъ бутерброды. Надо замѣтить что во все это время деньги у него не переводились. Тогдашнiе двѣсти рублей отъ Катерины Ивановны онъ принялъ точь въ точь по предсказанiю Алеши. А потомъ Катерина Ивановна, разузнавъ подробнѣе объ ихъ обстоятельствахъ и о болѣзни Илюши, сама посѣтила ихъ квартиру, познакомилась со всѣмъ семействомъ и даже съумѣла очаровать полоумную штабсъ-капитаншу. Съ тѣхъ поръ рука ея не оскудѣвала, а самъ штабсъ-капитанъ, подавленный ужасомъ при мысли что умретъ его мальчикъ, забылъ свой прежнiй гоноръ и смиренно принималъ подаянiе. Все это время докторъ Герценштубе, по приглашенiю

‑ 332 ‑

Катерины Ивановны, ѣздилъ постоянно и аккуратно черезъ день къ больному, но толку отъ его посѣщенiй выходило мало, а пачкалъ онъ его лѣкарствами ужасно. Но зато въ этотъ день, т. е. въ это воскресенье утромъ у штабсъ-капитана ждали одного новаго доктора, прiѣзжаго изъ Москвы и считавшагося въ Москвѣ знаменитостью. Его нарочно выписала и пригласила изъ Москвы Катерина Ивановна за болышiя деньги, — не для Илюшечки, а для другой одной цѣли, о которой будетъ сказано ниже и въ своемъ мѣстѣ, но ужь такъ какъ онъ прибылъ, то и попросила его навѣстить и Илюшечку, о чемъ штабсъ-капитанъ былъ заранѣе предувѣдомленъ. О прибытiи же Коли Красоткина онъ не имѣлъ никакого предчувствiя, хотя уже давно желалъ чтобы пришелъ наконецъ этотъ мальчикъ по которомъ такъ мучился его Илюшечка. Въ то самое мгновенiе когда Красоткинъ отворилъ дверь и появился въ комнатѣ, всѣ, штабсъ-капитанъ и мальчики, столпились около постельки больнаго и разсматривали только что принесеннаго крошечнаго меделянскаго щенка, вчера только родившагося, но еще за недѣлю заказаннаго штабсъ-капитаномъ чтобы развлечь и утѣшить Илюшечку, все тосковавшаго объ исчезнувшей и конечно уже погибшей Жучкѣ. Но Илюша, уже слышавшiй и знавшiй еще за три дня что ему подарятъ маленькую собачку и не простую, а настоящую меделянскую (что конечно было ужасно важно), хотя и показывалъ изъ тонкаго и деликатнаго чувства что радъ подарку, но всѣ, и отецъ и мальчики, ясно увидѣли что новая собачка можетъ быть только еще сильнѣе шевельнула въ его сердечкѣ воспоминанiе о несчастной имъ замученной Жучкѣ. Щеночекъ лежалъ и копошился подлѣ него, и онъ, болѣзненно улыбаясь, гладилъ его своею тоненькою, блѣдненькою, высохшею ручкой: даже видно было что собачка ему понравилась, но…

‑ 333 ‑

Жучки все же не было, все же это не Жучка, а вотъ еслибы Жучка и щеночекъ вмѣстѣ, тогда бы было полное счастiе!

— Красоткинъ! крикнулъ вдругъ одинъ изъ мальчиковъ, первый завидѣвшiй вошедшаго Колю. Произошло видимое волненiе, мальчики разступились и стали по обѣ стороны постельки, такъ что вдругъ открыли всего Илюшечку. Штабсъ-капитанъ стремительно бросился на встрѣчу Колѣ.

— Пожалуйте, пожалуйте… дорогой гость! залепеталъ онъ ему, Илюшечка, господинъ Красоткинъ къ тебѣ пожаловалъ…

Но Красоткинъ, наскоро подавъ ему руку, мигомъ выказалъ и чрезвычайное свое знанiе свѣтскихъ приличiй. Онъ тотчасъ же и прежде всего обратился къ сидѣвшей въ своемъ креслѣ супругѣ штабсъ-капитана (которая какъ разъ въ ту минуту была ужасно какъ недовольна и брюзжала на то что мальчики заслонили собою постельку Илюши и не даютъ ей поглядѣть на новую собачку), и чрезвычайно вѣжливо шаркнулъ предъ нею ножкой, а затѣмъ, повернувшись къ Ниночкѣ, отдалъ и ей, какъ дамѣ, такой же поклонъ. Этотъ вѣжливый поступокъ произвелъ на больную даму необыкновенно прiятное впечатлѣнiе.

— Вотъ и видно сейчасъ хорошо воспитаннаго молодаго человѣка, громко произнесла она разводя руками, а то чтò прочiе-то наши гости: одинъ на другомъ прiѣзжаютъ.

— Какъ же мамочка, одинъ-то на другомъ, какъ это такъ? хоть и ласково, но опасаясь немного за «мамочку» пролепеталъ штабсъ-капитанъ.

— А такъ и въѣзжаютъ. Сядетъ въ сѣняхъ одинъ другому верхомъ на плечи, да въ благородное семейство и въѣдетъ сидя верхомъ. Какой же это гость?

— Да кто же, кто же мамочка такъ въѣзжалъ, кто же?

‑ 334 ‑

— Да вотъ этотъ мальчикъ на этомъ мальчикѣ сегодня въѣхалъ, а вотъ тотъ на томъ….

Но Коля уже стоялъ у постельки Илюши. Больной видимо поблѣднѣлъ. Онъ приподнялся на кроваткѣ и пристально, пристально посмотрѣлъ на Колю. Тотъ не видалъ своего прежняго маленькаго друга уже мѣсяца два, и вдругъ остановился предъ нимъ совсѣмъ пораженный: онъ и вообразить не могъ что увидитъ такое похудѣвшее и пожелтѣвшее личико, такiе горящiе въ лихорадочномъ жару и какъ будто ужасно увеличившiеся глаза, такiя худенькiя ручки. Съ горестнымъ удивленiемъ всматривался онъ что Илюша такъ глубоко и часто дышетъ и что у него такъ ссохлись губы. Онъ шагнулъ къ нему, подалъ руку и почти совсѣмъ потерявшись проговорилъ:

— Ну чтò старикъ…. какъ поживаешь?

Но голосъ его пресѣкся, развязности не хватило, лицо какъ-то вдругъ передернулось и что то задрожало около его губъ. Илюша болѣзненно ему улыбался, все еще не въ силахъ сказать слова. Коля вдругъ поднялъ руку и провелъ для чего-то своею ладонью по волосамъ Илюши.

— Ни-че-го! пролепеталъ онъ ему тихо, — не то ободряя его, не то самъ не зная зачѣмъ это сказалъ. Съ минутку опять помолчали.

— Что это у тебя новый щенокъ? вдругъ самымъ безчувственнымъ голосомъ спросилъ Коля.

— Да-а-а! отвѣтилъ Илюша длиннымъ шепотомъ, задыхаясь.

— Черный носъ, значитъ изъ злыхъ, изъ цѣпныхъ, важно и твердо замѣтилъ Коля, какъ будто все дѣло было именно въ щенкѣ и въ его черномъ носѣ. Но главное было въ томъ, что онъ все еще изо всѣхъ силъ старался побороть въ себѣ чувство, чтобы не заплакать какъ «маленькiй»,

‑ 335 ‑

и все еще не могъ побороть. — Подростетъ, придется посадить на цѣпь, ужь я знаю.

— Онъ огромный будетъ! воскликнулъ одинъ мальчикъ изъ толпы.

— Извѣстно меделянскiй, огромный, вотъ этакiй, съ теленка, раздалось вдругъ нѣсколько голосковъ.

— Съ теленка, съ настоящаго теленка-съ, подскочилъ штабсъ-капитанъ, — я нарочно отыскалъ такого, самаго-самаго злющаго, и родители его тоже огромные и самые злющiе, вотъ этакiе отъ полу ростомъ.... Присядьте-съ, вотъ здѣсь на кроваткѣ у Илюши, а не то здѣсь на лавку. Милости просимъ, гость дорогой, гость долго жданный…. Съ Алексѣемъ Ѳедоровичемъ изволили прибыть-съ?

Красоткинъ присѣлъ на постелькѣ, въ ногахъ у Илюши. Онъ хоть можетъ быть и приготовилъ дорогой съ чего развязно начать разговоръ, но теперь рѣшительно потерялъ нитку.

— Нѣтъ…. я съ Перезвономъ…. У меня такая собака теперь, Перезвонъ. Славянское имя. Тамъ ждетъ…. свистну и влетитъ. Я тоже съ собакой, — оборотился онъ вдругъ къ Илюшѣ, — помнишь, старикъ, Жучку? вдругъ огрѣлъ онъ его вопросомъ.

Личико Илюшечки перекосилось. Онъ страдальчески посмотрѣлъ на Колю. Алеша, стоявшiй у дверей, нахмурился и кивнулъ было Колѣ украдкой, чтобы тотъ не заговаривалъ про Жучку, но тотъ не замѣтилъ или не захотѣлъ замѣтить.

— Гдѣ же…. Жучка? надорваннымъ голоскомъ спросилъ Илюша.

— Ну, братъ, твоя Жучка — фью! Пропала твоя Жучка!

Илюша смолчалъ, но пристально-пристально посмотрѣлъ еще разъ на Колю. Алеша, поймавъ взглядъ Коли, изо

‑ 336 ‑

всѣхъ силъ опять закивалъ ему, но тотъ снова отвелъ глаза, сдѣлавъ видъ что и теперь не замѣтилъ.

— Забѣжала куда-нибудь и пропала. Какъ не пропасть послѣ такой закуски, безжалостно рѣзалъ Коля, а между тѣмъ самъ какъ будто сталъ отъ чего-то задыхаться. — У меня зато Перезвонъ…. Славянское имя…. Я къ тебѣ привелъ….

— Не на-до! проговорилъ вдругъ Илюшечка.

— Нѣтъ, нѣтъ, надо, непремѣнно посмотри…. Ты развлечешься. Я нарочно привелъ…. такая же лохматая какъ и та… Вы позволите, сударыня, позвать сюда мою собаку? обратился онъ вдругъ къ госпожѣ Снегиревой въ какомъ-то совсѣмъ уже непостижимомъ волненiи.

— Не надо, не надо! съ горестнымъ надрывомъ въ голосѣ воскликнулъ Илюша. Укоръ загорѣлся въ глазахъ его.

— Вы бы-съ…. рванулся вдругъ штабсъ-капитанъ съ сундука у стѣнки, на которомъ было присѣлъ, — вы бы-съ…. въ другое время-съ…. пролепеталъ онъ, но Коля неудержимо настаивая и спѣша, вдругъ крикнулъ Смурову: «Смуровъ, отвори дверь!» и только что тотъ отворилъ, свистнулъ въ свою свистульку. Перезвонъ стремительно влетѣлъ въ комнату.

— Прыгай, Перезвонъ, служи! Служи! завопилъ Коля, вскочивъ съ мѣста, и собака, ставъ на заднiя лапы, вытянулась прямо предъ постелькой Илюши. Произошло нѣчто никѣмъ неожиданное: Илюша вздрогнулъ и вдругъ съ силой двинулся весь впередъ, нагнулся къ Перезвону и какъ бы замирая смотрѣлъ на него:

— Это… Жучка! прокричалъ онъ вдругъ надтреснутымъ отъ страданiя и счастiя голоскомъ.

— А ты думалъ кто? звонкимъ, счастливымъ голосомъ изо всей силы завопилъ Красоткинъ, и нагнувшись къ собакѣ, обхватилъ ее и приподнялъ къ Илюшѣ.

‑ 337 ‑

— Гляди, старикъ, видишь глазъ кривой и лѣвое ухо надрѣзано, точь въ точь тѣ примѣты какъ ты мнѣ разсказалъ. Я его по этимъ примѣтамъ и разыскалъ! Тогда-же разыскалъ, въ скорости. Она вѣдь ничья была, она вѣдь была ничья! — пояснялъ онъ, быстро оборачиваясь къ штабсъ-капитану, къ супругѣ его, къ Алешѣ и потомъ опять къ Илюшѣ, — она была у Ѳедотовыхъ на задворкахъ, прижилась было тамъ, но тѣ ее не кормили, а она бѣглая, она забѣглая изъ деревни… Я ее и разыскалъ… Видишь, старикъ, она тогда твой кусокъ значитъ не проглотила. Если-бы проглотила, такъ ужь конечно-бы померла, вѣдь ужь конечно! Значитъ успѣла выплюнуть коли теперь жива. А ты и не замѣтилъ, что она выплюнула. Выплюнула, а языкъ себѣ всетаки уколола, вотъ отчего тогда и завизжала. Бѣжала и визжала, а ты и думалъ, что она совсѣмъ проглотила. Она должна была очень визжать, потому что у собаки очень нѣжная кожа во рту… нѣжнѣе чѣмъ у человѣка, гораздо нѣжнѣе! — восклицалъ неистово Коля, съ разгорѣвшимся и съ сiяющимъ отъ восторга лицомъ.

Илюша-же и говорить не могъ. Онъ смотрѣлъ на Колю своими большими и какъ-то ужасно выкатившимися глазами, съ раскрытымъ ртомъ и поблѣднѣвъ какъ полотно. И еслибы только зналъ не подозрѣвавшiй ничего Красоткинъ какъ мучительно и убiйственно могла влiять такая минута на здоровье больнаго мальчика, то ни за что-бы не рѣшился выкинуть такую штуку, какую выкинулъ. Но въ комнатѣ понималъ это можетъ быть лишь одинъ Алеша. Что-же до штабсъ-капитана, то онъ весь какъ-бы обратился въ самаго маленькаго мальчика.

— Жучка! Такъ это-то Жучка? выкрикивалъ онъ блаженнымъ голосомъ. — Илюшечка, вѣдь это Жучка, твоя Жучка! Маменька, вѣдь это Жучка! — Онъ чуть не плакалъ.

‑ 338 ‑

— А я-то и не догадался! горестно воскликнулъ Смуровъ. — Ай да Красоткинъ, я говорилъ, что онъ найдетъ Жучку, вотъ и нашелъ!

— Вотъ и нашелъ! радостно отозвался еще кто-то.

— Молоцецъ Красоткинъ! прозвенѣлъ третiй голосокъ.

— Молодецъ, молодецъ! закричали всѣ мальчики и начали аплодировать.

— Да стойте, стойте, силился всѣхъ перекричать Красоткинъ: — я вамъ разскажу какъ это было, штука въ томъ какъ это было, а не въ чемъ другомъ! Вѣдь я его разыскалъ, затащилъ къ себѣ и тотчасъ-же спряталъ, и домъ на замокъ, и никому не показывалъ до самаго послѣдняго дня. Только одинъ Смуровъ узналъ двѣ недѣли назадъ, но я увѣрилъ его, что это Перезвонъ, и онъ не догадался, а я въ антрактѣ научилъ Жучку всѣмъ наукамъ, вы посмотрите, посмотрите только какiя онъ штуки знаетъ! Для того и училъ, чтобъ ужь привесть къ тебѣ, старикъ, обученнаго, гладкаго: Вотъ, дескать, старикъ, какая твоя Жучка теперь! Да нѣтъ-ли у васъ какого нибудь кусочка говядинки, онъ вамъ сейчасъ одну такую штуку покажетъ, что вы со смѣху упадете, — говядинки, кусочекъ, ну неужели-же у васъ нѣтъ?

Штабсъ-капитанъ стремительно кинулся, черезъ сѣни, въ избу къ хозяевамъ, гдѣ варилось и штабсъ-капитанское кушанье. Коля-же, чтобы не терять драгоцѣннаго времени, отчаянно спѣша крикнулъ Перезвону: Умри! И тотъ вдругъ завертѣлся, легъ на спину и замеръ неподвижно всѣми четырьмя своими лапками вверхъ. Мальчики смѣялись, Илюша смотрѣлъ съ прежнею страдальческою своею улыбкой, но всѣхъ больше понравилось что умеръ Перезвонъ «маменькѣ». Она расхохоталась на собаку и принялась щелкать пальцами и звать:

‑ 339 ‑

— Перезвонъ, Перезвонъ!

— Ни за чтò не подымется, ни за чтò, побѣдоносно и справедливо гордясь прокричалъ Коля, — хоть весь свѣтъ кричи, а вотъ я крикну, и въ одинъ мигъ вскочитъ! Ici Перезвонъ!

Собака вскочила и принялась прыгать визжа отъ радости. Штабсъ-капитанъ вбѣжалъ съ кускомъ вареной говядины.

— Не горяча? торопливо и дѣловито освѣдомился Коля, принимая кусокъ, — нѣтъ не горяча, а то собаки не любятъ горячаго. Смотрите-же всѣ, Илюшечка смотри, да смотри же, смотри, старикъ, чтò же ты не смотришь? Я привелъ, а онъ не смотритъ!

Новая штука состояла въ томъ, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свой носъ собакѣ положить на самый носъ лакомый кусочекъ говядины. Несчастный песъ, не шевелясь, долженъ былъ простоять съ кускомъ на носу сколько велитъ хозяинъ, не двинуться, не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали только самую маленькую минутку.

— Пиль! крикнулъ Коля, и кусокъ въ одинъ мигъ перелетѣлъ съ носу въ ротъ Перезвона. Публика, разумѣется, выразила восторженное удивленiе.

— И неужели, неужели вы изъ за того только чтобъ обучить собаку все время не приходили! воскликнулъ съ невольнымъ укоромъ Алеша.

— Именно для того, прокричалъ простодушнѣйшимъ образомъ Коля. — Я хотѣлъ показать его во всемъ блескѣ!

— Перезвонъ! Перезвонъ! защелкалъ вдругъ своими худенькими пальчиками Илюша, маня собаку.

— Да чего тебѣ! Пусть онъ къ тебѣ на постель самъ вскочитъ. Ici Перезвонъ! стукнулъ ладонью по постели Коля,

‑ 340 ‑

и Перезвонъ какъ стрѣла влетѣлъ къ Илюшѣ. Тотъ стремительно обнялъ его голову обѣими руками, а Перезвонъ мигомъ облизалъ ему за это щеку. Илюшечка прижался къ нему, протянулся на постелькѣ и спряталъ отъ всѣхъ въ его косматой шерсти свое лицо.

— Господи, Господи! восклицалъ штабсъ-капитанъ. Коля присѣлъ опять на постель къ Илюшѣ.

— Илюша, я тебѣ могу еще одну штуку показать. Я тебѣ пушечку принесъ. Помнишь, я тебѣ еще тогда говорилъ про эту пушечку, а ты сказалъ: «Ахъ, какъ бы и мнѣ ее посмотрѣть!» Ну, вотъ я теперь и принесъ.

И Коля, торопясь, вытащилъ изъ своей сумки свою бронзовую пушечку. Торопился онъ потому, что ужь самъ былъ очень счастливъ: въ другое время такъ выждалъ бы, когда пройдетъ эффектъ, произведенный Перезвономъ, но теперь поспѣшилъ, презирая всякую выдержку: «ужь и такъ счастливы, такъ вотъ вамъ и еще счастья!» Самъ ужь онъ былъ очень упоенъ.

— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядѣлъ, — для тебя, старикъ, для тебя. Она у него стояла даромъ, отъ брата ему досталась, я и вымѣнялъ ему на книжку, изъ папина шкафа: Родственникъ Магомета или цѣлительное дурачество. Сто лѣтъ книжкѣ, забубенная, въ Москвѣ вышла когда еще цензуры не было, а Морозовъ до этихъ штучекъ охотникъ. Еще поблагодарилъ…

Пушечку Коля держалъ въ рукѣ предъ всѣми, такъ что всѣ могли видѣть и наслаждаться. Илюша приподнялся и, продолжая правою рукой обнимать Перезвона, съ восхищенiемъ разглядывалъ игрушку. Эфектъ дошелъ до высокой степени, когда Коля объявилъ, что у него есть и порохъ, и что можно сейчасъ же и выстрѣлить «если это только не обезпокоитъ дамъ». «Маменька» немедленно попросила,

‑ 341 ‑

чтобъ ей дали поближе посмотрѣть на игрушку, чтò тотчасъ и было исполнено. Бронзовая пушечка на колескахъ ей ужасно понравилась и она принялась ее катать на своихъ колѣняхъ. На просьбу о позволенiи выстрѣлить отвѣчала самымъ полнымъ согласiемъ, не понимая впрочемъ о чемъ ее спрашиваютъ. Коля показалъ порохъ и дробь. Штабсъ-капитанъ, какъ бывшiй военный человѣкъ самъ распорядился зарядомъ, всыпавъ самую маленькую порцiю пороху, дробь же попросилъ отложить до другаго раза. Пушку поставили на полъ, дуломъ въ пустое мѣсто, втиснули въ затравку три порошинки и зажгли спичкой. Произошелъ самый блистательный выстрѣлъ. Маменька вздрогнула было, но тотчасъ же засмѣялась отъ радости. Мальчики смотрѣли съ молчаливымъ торжествомъ, но болѣе всего блаженствовалъ смотря на Илюшу штабсъ-капитанъ. Коля поднялъ пушечку и немедленно подарилъ ее Илюшѣ, вмѣстѣ съ дробью и съ порохомъ.

— Это я для тебя, для тебя! Давно приготовилъ, повторилъ онъ еще разъ въ полнотѣ счастья.

— Ахъ, подарите мнѣ! Нѣтъ, подарите пушечку лучше мнѣ! вдругъ точно маленькая начала просить маменька. Лицо ея изобразило горестное безпокойство отъ боязни, что ей не подарятъ. Коля смутился. Штабсъ-капитанъ безпокойно заволновался.

— Мамочка, мамочка! подскочилъ онъ къ ней, пушечка твоя, твоя, но пусть она будетъ у Илюши, потому что ему подарили, но она все равно, что твоя, Илюшечка всегда тебѣ дастъ поиграть, она у васъ пусть будетъ общая, общая…

— Нѣтъ, не хочу чтобъ общая, нѣтъ, чтобы совсѣмъ моя была, а не Илюшина, продолжала маменька, приготовляясь уже совсѣмъ заплакать.

‑ 342 ‑

— Мама, возьми себѣ, вотъ возьми себѣ! крикнулъ вдругъ Илюша. — Красоткинъ, можно мнѣ ее мамѣ подарить? обратился онъ вдругъ съ молящимъ видомъ къ Красоткину, какъ бы боясь, чтобы тотъ не обидѣлся, что онъ его подарокъ другому даритъ.

— Совершенно возможно! тотчасъ же согласился Красоткинъ, и взявъ пушечку изъ рукъ Илюши, самъ и передалъ ее съ самымъ вѣжливымъ поклономъ маменькѣ. Та даже расплакалась отъ умиленiя.

— Илюшечка, милый, вотъ кто мамочку свою любитъ! умиленно воскликнула она и немедленно опять принялась катать пушку на своихъ колѣняхъ.

— Маменька, дай я тебѣ ручку поцалую, подскочилъ къ ней супругъ и тотчасъ же исполнилъ намѣренiе.

— И кто еще самый милый молодой человѣкъ, такъ вотъ этотъ добрый мальчикъ! проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина.

— А пороху я тебѣ, Илюша, теперь сколько угодно буду носить. Мы теперь сами порохъ дѣлаемъ. Боровиковъ узналъ составъ: двадцать четыре части селитры, десять сѣры и шесть березоваго угля, все вмѣстѣ столочь, влить воды, смѣшать въ мякоть и протереть черезъ барабанную шкуру — вотъ и порохъ.

— Мнѣ Смуровъ про вашъ порохъ уже говорилъ, а только папа говоритъ, что это не настоящiй порохъ, отозвался Илюша.

— Какъ не настоящiй? покраснѣлъ Коля, у насъ горитъ. Я впрочемъ не знаю…

— Нѣтъ-съ, я ничего-съ, подскочилъ вдругъ съ виноватымъ видомъ штабсъ-капитанъ. — Я, правда, говорилъ, что настоящiй порохъ не такъ составляется, но это ничего-съ, можно и такъ-съ.

‑ 343 ‑

— Не знаю, вы лучше знаете. Мы въ помадной каменной банкѣ зажгли, славно горѣлъ, весь сгорѣлъ, самая маленькая сажа осталась. Но вѣдь это только мякоть, а если протереть черезъ шкуру… А впрочемъ вы лучше знаете, я не знаю… А Булкина отецъ выдралъ за нашъ порохъ, ты слышалъ? обратился онъ вдругъ къ Илюшѣ.

— Слышалъ, отвѣтилъ Илюша. Онъ съ безконечнымъ интересомъ и наслажденiемъ слушалъ Колю.

— Мы цѣлую бутылку пороху заготовили, онъ подъ кроватью и держалъ. Отецъ увидалъ. Взорвать, говоритъ, можетъ. Да и высѣкъ его тутъ же. Хотѣлъ въ гимназiю на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускаютъ, теперь со мной никого не пускаютъ. Смурова тоже не пускаютъ, у всѣхъ прославился, — говорятъ, что я «отчаянный», презрительно усмѣхнулся Коля. — Это все съ желѣзной дороги здѣсь началось.

— Ахъ, мы слышали и про этотъ вашъ пассажъ! воскликнулъ штабсъ-капитанъ, — какъ это вы тамъ пролежали? И неужели вы такъ ничего совсѣмъ и не испугались, когда лежали подъ поѣздомъ. Страшно вамъ было-съ?

Штабсъ-капитанъ ужасно лисилъ предъ Колей.

— Н-не особенно! небрежно отозвался Коля. — Репутацiю мою пуще всего здѣсь этотъ проклятый гусь подкузмилъ — повернулся онъ опять къ Илюшѣ. Но хоть онъ и корчилъ, разсказывая, небрежный видъ, а все еще не могъ совладать съ собою и продолжалъ какъ бы сбиваться съ тону.

— Ахъ, я и про гуся слышалъ! засмѣялся, весь сiяя, Илюша; — мнѣ разсказывали, да я не понялъ, неужто тебя у судьи судили?

— Самая безмозглая штука, самая ничтожная, изъ которой цѣлаго слона по обыкновенiю у насъ сочинили, началъ развязно Коля. — Это я разъ тутъ по площади шелъ, а какъ

‑ 344 ‑

разъ пригнали гусей. Я остановился и смотрю на гусей. Вдругъ одинъ здѣшнiй парень, Вишняковъ, онъ теперь у Плотниковыхъ разсыльнымъ служитъ, смотритъ на меня, да и говоритъ: «Ты чего на гусей глядишь?» Я смотрю на него: глупая, круглая харя, парню двадцать лѣтъ, я, знаете, никогда не отвергаю народа. Я люблю съ народомъ… Мы отстали отъ народа — это аксiома — вы кажется изволите смѣяться, Карамазовъ?

— Нѣтъ, Боже сохрани, я васъ очень слушаю, съ самымъ простодушнѣйшимъ видомъ отозвался Алеша, и мнительный Коля мигомъ ободрился.

— Моя теорiя, Карамазовъ, ясна и проста, опять радостно заспѣшилъ онъ тотчасъ же. — Я вѣрю въ народъ и всегда радъ отдать ему справедливость, но отнюдь не балуя его, это sine qua… Да, вѣдь я про гуся. Вотъ обращаюсь я къ этому дураку и отвѣчаю ему: «А вотъ думаю о чемъ гусь думаетъ». Глядитъ онъ на меня совершенно глупо: «А объ чемъ, говоритъ, гусь думаетъ?» — «А вотъ видишь, говорю, телѣга съ овсомъ стоитъ. Изъ мѣшка овесъ сыплется, а гусь шею протянулъ подъ самое колесо и зерно клюетъ — видишь?» — «Это я оченно вижу», говоритъ. «Ну такъ вотъ, говорю, если эту самую телѣгу чуточку теперь тронутъ впередъ — перерѣжетъ гусю шею колесомъ или нѣтъ?» «Безпремѣнно, говоритъ, перерѣжетъ», а самъ ужь ухмыляется во весь ротъ, такъ весь и растаялъ. «Ну такъ пойдемъ, говорю, парень, давай». — «Давай», говоритъ. И не долго намъ пришлось мастерить: Онъ этакъ непримѣтно около узды сталъ, а я сбоку чтобы гуся направить. А мужикъ на ту пору зазѣвался, говорилъ съ кѣмъ-то, такъ что совсѣмъ мнѣ и не пришлось направлять: прямо гусь самъ собой такъ и вытянулъ шею за овсомъ, подъ телѣгу, подъ самое колесо. Я мигнулъ парню, онъ дернулъ и —

‑ 345 ‑

к-кракъ, такъ и переѣхало гусю шею пополамъ! И вотъ надо-жь такъ, что въ ту-жь секунду всѣ мужики увидали насъ, ну и загалдѣли разомъ: «Это ты нарочно!» — «Нѣтъ, не нарочно». — «Нѣтъ, нарочно!» ну галдятъ: «Къ мировому!» захватили и меня: «И ты тутъ, дескать, былъ, ты подсоблялъ, тебя весь базаръ знаетъ!» А меня дѣйствительно почему-то весь базаръ знаетъ, — прибавилъ самолюбиво Коля. — Потянулись мы всѣ къ мировому, несутъ и гуся. Смотрю, а парень мой струсилъ и заревѣлъ, право, реветъ какъ баба. А гуртовщикъ кричитъ: «Этакимъ манеромъ ихъ, гусей, сколько угодно передавить можно!» Ну, разумѣется, свидѣтели. Мировой мигомъ кончилъ: за гуся отдать гуртовщику рубль, а гуся пусть парень беретъ себѣ. Да впредь чтобы такихъ шутокъ отнюдь не позволять себѣ. А парень все реветъ какъ баба: «Это не я, говоритъ, это онъ меня наустилъ»— да на меня и показываетъ. Я отвѣчаю съ полнымъ хладнокровiемъ, что я отнюдь не училъ, что я только выразилъ основную мысль, и говорилъ лишь въ проектѣ. Мировой Нефедовъ усмѣхнулся, да и разсердился сейчасъ на себя за то что усмѣхнулся: «Я васъ, говоритъ мнѣ, сейчасъ же вашему начальству аттестую, чтобы вы въ такiе проекты впредь не пускались, вмѣсто того чтобы за книгами сидѣть и уроки ваши учить». Начальству-то онъ меня не аттестовалъ, это шутки, но дѣло дѣйствительно разнеслось и достигло ушей начальства: уши-то вѣдь у насъ длинныя! Особенно поднялся классикъ Колбасниковъ, да Дарданеловъ опять отстоялъ. А Колбасниковъ золъ теперь у насъ на всѣхъ, какъ зеленый оселъ. Ты, Илюша, слышалъ, онъ вѣдь женился, взялъ у Михайловыхъ приданаго тысячу рублей, а невѣста рыловоротъ первой руки и послѣдней степени. Третьеклассники тотчасъ же эпиграму сочинили:

‑ 346 ‑

Поразила вѣсть третьеклассниковъ

Что женился неряха Колбасниковъ.

Ну и тамъ дальше, очень смѣшно, я тебѣ потомъ принесу. Я про Дарданелова ничего не говорю: человѣкъ съ познанiями, съ рѣшительными познанiями. Этакихъ я уважаю, и вовсе не изъ за того что меня отстоялъ…

— Однакожь ты сбилъ его на томъ кто основалъ Трою! ввернулъ вдругъ Смуровъ, рѣшительно гордясь въ эту минуту Красоткинымъ. Очень ужь ему понравился разсказъ про гуся.

— Неужто такъ и сбили-съ? льстиво подхватилъ штабсъ-капитанъ; — это про то кто основалъ Трою-съ? Это мы уже слышали что сбили-съ. Илюшечка мнѣ тогда же и разсказалъ-съ…

— Онъ, папа, все знаетъ, лучше всѣхъ у насъ знаетъ! подхватилъ и Илюшечка, — онъ вѣдь только прикидывается, что онъ такой, а онъ первый у насъ ученикъ по всѣмъ предметамъ…

Илюша съ безпредѣльнымъ счастiемъ смотрѣлъ на Колю.

— Ну это о Троѣ вздоръ, пустяки. Я самъ этотъ вопросъ считаю пустымъ, съ горделивою скромностью отозвался Коля. Онъ уже успѣлъ вполнѣ войти въ тонъ, хотя впрочемъ былъ и въ нѣкоторомъ безпокойствѣ: онъ чувствовалъ, что находится въ большомъ возбужденiи и, что о гусѣ, напримѣръ, разсказалъ слишкомъ ужь отъ всего сердца, а между тѣмъ Алеша молчалъ все время разсказа и былъ серiозенъ, и вотъ самолюбивому мальчику мало по малу начало уже скрести по сердцу: «не оттого-ли де онъ молчитъ, что меня презираетъ, думая что я его похвалы ищу? Въ такомъ случаѣ, если онъ осмѣливается это думать, то я»…

— Я считаю этотъ вопросъ рѣшительно пустымъ, отрѣзалъ онъ еще разъ горделиво.

‑ 347 ‑

— А я знаю кто основалъ Трою, вдругъ проговорилъ совсѣмъ неожиданно одинъ доселѣ ничего почти еще не сказавшiй мальчикъ, молчаливый и видимо застѣнчивый, очень собою хорошенькiй, лѣтъ одиннадцати, по фамилiи Карташовъ. Онъ сидѣлъ у самыхъ дверей. Коля съ удивленнiемъ и важностiю поглядѣлъ на него. Дѣло въ томъ что вопросъ: «Кто именно основалъ Трою?» рѣшительно обратился во всѣхъ классахъ въ секретъ, и чтобы проникнуть его надо было прочесть у Смарагдова. Но Смарагдова ни у кого кромѣ Коли не было. И вотъ разъ мальчикъ Карташовъ потихоньку, когда Коля отвернулся, поскорѣй развернулъ лежащаго между его книгами Смарагдова и прямо попалъ на то мѣcто, гдѣ говорилось объ основателяхъ Трои. Случилось это довольно уже давно, но онъ все какъ-то конфузился и не рѣшался открыть публично, что и онъ знаетъ кто основалъ Трою, опасаясь что-бы не вышло чего нибудь и чтобы не сконфузилъ его какъ нибудь за это Коля. А теперь вдругъ почему-то не утерпѣлъ и сказалъ. Да и давно ему хотѣлось.

— Ну кто-же основалъ? надменно и свысока повернулся къ нему Коля, уже по лицу угадавъ что тотъ дѣйствительно знаетъ и разумѣется тотчасъ-же приготовившись ко всѣмъ послѣдствiямъ. Въ общемъ настроенiи произошелъ чтò называется диссонансъ.

— Трою основали Тевкръ, Дарданъ, Иллюсъ и Тросъ, разомъ отчеканилъ мальчикъ и въ одинъ мигъ весь покраснѣлъ, такъ покраснѣлъ что на него жалко стало смотрѣть. Но мальчики всѣ на него глядѣли въ упоръ, глядѣли цѣлую минуту, и потомъ вдругъ всѣ эти глядящiе въ упоръ глаза разомъ повернулись къ Колѣ. Тотъ съ презрительнымъ хладнокровiемъ все еще продолжалъ обмѣривать взглядомъ дерзкаго мальчика:

‑ 348 ‑

— То еcть какъ-же это они основали? удостоилъ онъ наконецъ проговорить, — да и чтò значитъ вообще основать городъ или государство? Чтò-жь они: пришли и по кирпичу положили что-ли?

Раздался смѣхъ. Виноватый мальчикъ изъ розоваго сталъ пунцовымъ. Онъ молчалъ, онъ готовъ былъ заплакать. Коля выдержалъ его такъ еще съ минутку.

— Что-бы толковать о такихъ историческихъ событiяхъ какъ основанiе нацiональности надо прежде всего понимать чтò это значить, строго отчеканилъ онъ въ назиданiе. — Я впрочемъ не придаю всѣмъ этимъ бабьимъ сказкамъ важности, да и вообще всемiрную исторiю не весьма уважаю, прибавилъ онъ вдругъ небрежно, обращаясь уже ко всѣмъ вообще.

— Это всемiрную-то исторiю-съ? съ какимъ-то вдругъ испугомъ освѣдомился штабсъ-капитанъ.

— Да, всемiрную исторiю. Изученiе ряда глупостей человѣческихъ, и только. Я уважаю одну математику и естественныя, сфорсилъ Коля и мелькомъ глянулъ на Алешу: его только одного мнѣнiя онъ здѣсь и боялся. Но Алеша все молчалъ и былъ все по прежнему серiозенъ. Если-бы сказалъ что нибудь сейчасъ Алеша, на томъ-бы оно и покончилось, но Алеша смолчалъ, а «молчанiе его могло быть презрительнымъ», и Коля раздражился уже совсѣмъ.

— Опять эти классическiе теперь у насъ языки: одно сумасшествiе и ничего больше… Вы опять кажется не согласны со мной, Карамазовъ?

— Не согласенъ, сдержанно улыбнулся Алеша.

— Классическiе языки, если хотите все мое о нихъ мнѣнiе — это полицейская мѣра, вотъ для чего единственно они заведены, мало по малу началъ вдругъ опять задыхаться Коля, — они заведены потому что скучны и потому что отупляютъ

‑ 349 ‑

способности. Было скучно, такъ вотъ какъ сдѣлать чтобъ еще больше было скуки? Было безтолково, такъ какъ сдѣлать чтобы стало еще безтолковѣе? Вотъ и выдумали классическiе языки. Вотъ мое полное о нихъ мнѣнiе, и надѣюсь, что я никогда не измѣню его, рѣзко закончилъ Коля. На обѣихъ щекахъ его показалось по красной точкѣ румянца.

— Это правда, звонкимъ и убѣжденнымъ голоскомъ согласился вдругъ прилежно слушавшiй Смуровъ.

— А самъ первый по латинскому языку! вдругъ крикнулъ изъ толпы одинъ мальчикъ.

— Да, папа, онъ самъ говоритъ, а самъ у насъ первый по латинскому въ классѣ, отозвался и Илюша.

— Чтò-жь такое? счелъ нужнымъ оборониться Коля, хотя ему очень прiятна была и похвала. — Латынь я зубрю потому что надо, потому что я обѣщался матери кончить курсъ, а по моему за чтò взялся, то ужь дѣлать хорошо, но въ душѣ глубоко презираю классицизмъ и всю эту подлость… Не соглашаетесь, Карамазовъ?

— Ну зачѣмъ-же «подлость?» усмѣхнулся опять Алеша.

— Да помилуйте, вѣдь классики всѣ переведены на всѣ языки, стало быть вовсе не для изученiя классиковъ понадобилась имъ латынь, а единственно для полицейскихъ мѣръ и для отупленiя способностей. Какже послѣ того не подлость?

— Ну кто васъ этому всему научилъ? воскликнулъ удивленный наконецъ Алеша.

— Во первыхъ, я и самъ могу понимать, безъ наученiя, а во вторыхъ, знайте, вотъ это-же самое, чтò я вамъ сейчасъ толковалъ про переведенныхъ классиковъ, говорилъ вслухъ всему третьему классу самъ преподаватель Колбасниковъ…

‑ 350 ‑

— Докторъ прiѣхалъ! воскликнула вдругъ все время молчавшая Ниночка.

Дѣйствительно къ воротамъ дома подъѣхала принадлежавшая г-жѣ Хохлаковой карета. Штабсъ-капитанъ, ждавшiй все утро доктора, сломя голову бросился къ воротамъ встрѣчать его. Маменька подобралась и напустила на себя важности. Алеша подошелъ къ Илюшѣ и сталъ оправлять ему подушку. Ниночка, изъ своихъ креселъ, съ безпокойствомъ слѣдила за тѣмъ какъ онъ оправляетъ постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, нѣкоторые изъ нихъ пообѣщались зайти вечеромъ. Коля крикнулъ Перезвона, и тотъ соскочилъ съ постели.

— Я не уйду, не уйду! проговорилъ въ попыхахъ Коля Илюшѣ, — я пережду въ сѣняхъ и приду опять когда уѣдетъ докторъ, приду съ Перезвономъ.

Но уже докторъ входилъ — важная фигура въ медвѣжьей шубѣ, съ длинными темными бакенбардами и съ глянцовито выбритымъ подбородкомъ. Ступивъ черезъ порогъ, онъ вдругъ остановился какъ-бы опѣшивъ: ему вѣрно показалось что онъ не туда зашелъ: «ЧтῺо это? Гдѣ я?» пробормоталъ онъ не скидая съ плечъ шубы и не снимая котиковой фуражки съ котиковымъ-же козырькомъ съ своей головы. Толпа, бѣдность комнаты, развѣшанное въ углу на веревкѣ бѣлье сбили его съ толку. Штабсъ-капитанъ согнулся передъ нимъ въ три погибели.

— Вы здѣсь-съ, здѣсь-съ, бормоталъ онъ подобострастно, вы здѣсь-съ, у меня-съ, вамъ ко мнѣ-съ…

— Сне-ги-ревъ? произнесъ важно и громко докторъ. — Господинъ Снегиревъ — это вы?

— Это я-съ!

— А!

Докторъ еще разъ брезгливо оглядѣлъ комнату и сбросилъ

‑ 351 ‑

съ себя шубу. Всѣмъ въ глаза блеснулъ важный орденъ на шеѣ. Штабсъ-капитанъ подхватилъ на лету шубу, а докторъ снялъ фуражку.

— Гдѣ-же пацiентъ? спросилъ онъ громко и настоятельно.

VI.

Раннее развитiе.

— Какъ вы думаете, чтò ему скажетъ докторъ? скороговоркой проговорилъ Коля; — какая отвратительная однакоже харя, не правда-ли? Терпѣть не могу медицину!

— Илюша умретъ. Это мнѣ кажется ужь навѣрно, грустно отвѣтилъ Алеша.

— Шельмы! Медицина шельма! Я радъ однако что узналъ васъ, Карамазовъ. Я давно хотѣлъ васъ узнать. Жаль только что мы такъ грустно встрѣтились…

Колѣ очень-бы хотѣлось что-то сказать еще горячѣе, еще экспансивнѣе, но какъ будто что-то его коробило. Алеша это замѣтилъ, улыбнулся и пожалъ ему руку.

— Я давно научился уважать въ васъ рѣдкое существо, пробормоталъ опять Коля, сбиваясь и путаясь. — Я слышалъ, вы мистикъ и были въ монастырѣ. Я знаю что вы мистикъ, но… это меня не остановило. Прикосновенiе къ дѣйствительности васъ излѣчитъ… Съ натурами какъ вы не бываетъ иначе.

— Чтò вы называете мистикомъ? Отъ чего излѣчитъ? удивился немного Алеша.

— Ну тамъ Богъ и прочее.

— Какъ, да развѣ вы въ Бога не вѣруете?

— Напротивъ, я ничего не имѣю противъ Бога. Конечно

‑ 352 ‑

Богъ есть только гипотеза… но… я признаю что Онъ нуженъ, для порядка… для мiроваго порядка и такъ далѣе… и еслибъ Его не было, то надо-бы его выдумать, прибавилъ Коля начиная краснѣть. Ему вдругъ вообразилось, что Алеша сейчасъ подумаетъ что онъ хочетъ выставить свои познанiя и показать какой онъ «большой». «А я вовсе не хочу выставлять предъ нимъ мои познанiя», съ негодованiемъ подумалъ Коля. И ему вдругъ стало ужасно досадно.

— Я, признаюсь, терпѣть не могу вступать во всѣ эти препиранiя, отрѣзалъ онъ, — можно вѣдь и не вѣруя въ Бога любить человѣчество, какъ вы думаете? Вольтеръ-же не вѣровалъ въ Бога, а любилъ человѣчество? (Опять, опять! подумалъ онъ про себя).

— Вольтеръ въ Бога вѣрилъ, но кажется мало, и, кажется, мало любилъ и человѣчество, тихо, сдержанно и совершенно натурально произнесъ Алеша, какъ-бы разговаривая съ себѣ равнымъ по лѣтамъ, или даже со старшимъ лѣтами человѣкомъ. Колю именно поразила эта какъ бы неувѣренность Алеши въ свое мнѣнiе о Вольтерѣ и что онъ какъ будто именно ему, маленькому Колѣ, отдаетъ этотъ вопросъ на рѣшенiе.

— А вы развѣ читали Вольтера? зaключилъ Алеша.

— Нѣтъ, не то чтобы читалъ… Я впрочемъ Кандида читалъ, въ русскомъ переводѣ… въ старомъ, уродливомъ переводѣ, смѣшномъ… (Опять, опять!)

— И поняли?

— О да, все… то есть… почему-же вы думаете что я бы не понялъ? Тамъ конечно много сальностей… Я конечно въ состоянiи понять что это романъ философскiй и написанъ чтобы провести идею… запутался уже совсѣмъ Коля. — Я соцiалистъ, Карамазовъ, я неисправимый соцiалистъ, вдругъ оборвалъ онъ ни съ того ни съ сего.

‑ 353 ‑

— Соцiалистъ? засмѣялся Алеша, — да когда это вы успѣли? Вѣдь вамъ еще только тринадцать лѣтъ, кажется?

Колю скрючило.

— Во первыхъ, не тринадцать, а четырнадцать, черезъ двѣ недѣли четырнадцать, такъ и вспыхнулъ онъ, — а во вторыхъ, совершенно не понимаю, къ чему тутъ мои лѣта? Дѣло въ томъ каковы мои убѣжденiя, а не который мнѣ годъ, не правда-ли?

— Когда вамъ будетъ больше лѣтъ, то вы сами увидите какое значенiе имѣетъ на убѣжденiе возрастъ. Мнѣ показалось тоже что вы не свои слова говорите, скромно и спокойно отвѣтилъ Алеша, но Коля горячо его прервалъ.

— Помилуйте, вы хотите послушанiя и мистицизма. Согласитесь въ томъ что, напримѣръ, христiанская вѣра послужила лишь богатымъ и знатнымъ чтобы держать въ рабствѣ низшiй классъ, не правда-ли?

— Ахъ, я знаю гдѣ вы это прочли, и васъ непремѣнно кто нибудь научилъ! воскликнулъ Алеша.

— Помилуйте, зачѣмъ-же непремѣнно прочелъ? И никто ровно не научилъ. Я и самъ могу… И если хотите, я не противъ Христа. Это была вполнѣ гуманная личность, и живи онъ въ наше время, Онъ-бы прямо примкнулъ къ революцiонерамъ и можетъ быть игралъ-бы видную роль… Это даже непремѣнно.

— Ну гдѣ, ну гдѣ вы этого нахватались! Съ какимъ это дуракомъ вы связались? воскликнулъ Алеша.

— Помилуйте, правды не скроешь. Я конечно, по одному случаю, часто говорю съ господиномъ Ракитинымъ, но… Это еще старикъ Бѣлинскiй тоже, говорятъ, говорилъ.

— Бѣлинскiй? Не помню. Онъ этого нигдѣ не написалъ.

— Если не написалъ, то, говорятъ, говорилъ. Я это слышалъ отъ одного… впрочемъ чортъ…

‑ 354 ‑

— А Бѣлинскаго вы читали?

— Видите-ли… нѣтъ… я не совсѣмъ читалъ, но… мѣсто о Татьянѣ, зачѣмъ она не пошла съ Онѣгинымъ, я читалъ.

— Какъ не пошла съ Онѣгинымъ? Да развѣ вы это ужь… понимаете?

— Помилуйте, вы кажется принимаете меня за мальчика Смурова, раздражительно осклабился Коля. — Впрочемъ пожалуста не думайте что я ужь такой революцiонеръ. Я очень часто несогласенъ съ господиномъ Ракитинымъ. Если я о Татьянѣ, то я вовсе не за эманципацiю женщинъ. Я признаю что женщина есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent, какъ сказалъ Наполеонъ, — усмѣхнулся почему-то Коля, — и по крайней мѣрѣ въ этомъ я совершенно раздѣляю убѣжденiе этого псевдо-великаго человѣка. Я тоже напримѣръ считаю что бѣжать въ Америку изъ отечества — низость, хуже низости — глупость. Зачѣмъ въ Америку, когда и у насъ можно много принести пользы для человѣчества? Именно теперь. Цѣлая масса плодотворной дѣятельности. Такъ я и отвѣчалъ.

— Какъ отвѣчали? Кому? Развѣ васъ кто нибудь уже приглашалъ въ Америку?

— Признаюсь, меня подбивали, но я отвергъ. Это разумѣется между нами, Карамазовъ, слышите, никому ни слова. Это я вамъ только. Я совсѣмъ не желаю попасть въ лапки Третьяго Отдѣленiя и брать уроки у Цѣпнаго Моста,

Будешь помнить зданiе

У Цѣпнаго Моста!

Помните? Великолѣпно! Чему вы смѣетесь? Ужь не думаете-ли вы что я вамъ все навралъ? (А чтò если онъ узнаетъ что у меня въ отцовскомъ шкафу всего только и есть одинъ этотъ нумеръ Колокола, а больше я изъ этого

‑ 355 ‑

ничего не читалъ? мелькомъ, но съ содроганiемъ подумалъ Коля).

— Охъ, нѣтъ, я не смѣюсь и вовсе не думаю, что вы мнѣ налгали. Вотъ то-то и есть, что этого не думаю, потому что все это, увы, сущая правда! Ну скажите, а Пушкина-то вы читали, Онѣгина-то… Вотъ вы сейчасъ говорили о Татьянѣ?

— Нѣтъ, еще не читалъ, но хочу прочесть. Я безъ предразсудковъ, Карамазовъ. Я хочу выслушать и ту и другую сторону. Зачѣмъ вы спросили?

— Такъ.

— Скажите, Карамазовъ, вы ужасно меня презираете? отрѣзалъ вдругъ Коля и весь вытянулся предъ Алешей какъ-бы ставъ въ позицiю. Сдѣлайте одолженiе, безъ обиняковъ.

— Презираю васъ? съ удивленiемъ посмотрѣлъ на него Алеша. — Да за чтò же? Мнѣ только грустно, что прелестная натура какъ ваша, еще и не начавшая жить, уже извращена всѣмъ этимъ грубымъ вздоромъ.

— Объ моей натурѣ не заботьтесь, не безъ самодовольства перебилъ Коля, — а что я мнителенъ, то это такъ. Глупо мнителенъ, грубо мнителенъ. Вы сейчасъ усмѣхнулись, мнѣ и показалось, что вы какъ будто…

— Ахъ, я усмѣхнулся совсѣмъ другому. Видите чему я усмѣхнулся: я недавно прочелъ одинъ отзывъ одного заграничнаго Нѣмца, жившаго въ Россiи, объ нашей теперешней учащейся молодежи: «Покажите вы — онъ пишетъ — русскому школьнику карту звѣзднаго неба, о которой онъ до тѣхъ поръ не имѣлъ никакого понятiя, и онъ завтра-же возвратитъ вамъ эту карту исправленною». Никакихъ знанiй и беззавѣтное самомнѣнiе — вотъ чтò хотѣлъ сказать Нѣмецъ про русскаго школьника.

‑ 356 ‑

— Ахъ, да вѣдь это совершенно вѣрно! захохоталъ вдругъ Коля, — вѣрниссимо, точь въ точь! Браво Нѣмецъ! Однакожь Чухна не разсмотрѣлъ и хорошей стороны, а, какъ вы думаете? Самомнѣнiе — это пусть, это отъ молодости, это исправится, если только надо чтобъ это исправилось, но зато и независимый духъ, съ самаго чуть не дѣтства, зато смѣлость мысли и убѣжденiя, а не духъ ихняго колбасническаго раболѣпства предъ авторитетами… Но всетаки Нѣмецъ хорошо сказалъ! Браво Нѣмецъ! Хотя всетаки Нѣмцевъ надо душить. Пусть они тамъ сильны въ наукахъ, а ихъ всетаки надо душить…

— За чтò же душить-то? улыбнулся Алеша.

— Ну я совралъ можетъ быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенокъ, и когда радъ чему, то не удерживаюсь и готовъ наврать вздору. Слушайте, мы съ вами однакоже здѣсь болтаемъ о пустякахъ, а этотъ докторъ тамъ что-то долго застрялъ. Впрочемъ, онъ можетъ тамъ и «мамашу» осмотритъ и эту Ниночку безногую. Знаете, эта Ниночка мнѣ понравилась. Она вдругъ мнѣ прошептала, когда я выходилъ: «Зачѣмъ вы не приходили раньше?» И такимъ голосомъ, съ укоромъ! Мнѣ кажется она ужасно добрая и жалкая.

— Да, да! Вотъ вы будете ходить, вы увидите чтò это за существо. Вамъ очень полезно узнавать вотъ такiя существа, чтобъ умѣть цѣнить и еще многое другое чтò узнаете именно изъ знакомства съ этими существами, съ жаромъ замѣтилъ Алеша. — Это лучше всего васъ передѣлаетъ.

— О, какъ я жалѣю и браню всего себя, что не приходилъ раньше! съ горькимъ чувствомъ воскликнулъ Коля.

— Да, очень жаль. Вы видѣли сами какое радостное

‑ 357 ‑

вы произвели впечатлѣнiе на бѣднаго малютку! И какъ онъ убивался васъ ожидая!

— Не говорите мнѣ! Вы меня растравляете. А впрочемъ мнѣ подѣломъ: я не приходилъ изъ самолюбiя, изъ эгоистическаго самолюбiя и подлаго самовластiя, отъ котораго всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я теперь это вижу, я во многомъ подлецъ, Карамазовъ!

— Нѣтъ, вы прелестная натура, хотя и извращенная, и я слишкомъ понимаю почему вы могли имѣть такое влiянiе на этого благороднаго и болѣзненно воспрiимчиваго мальчика! горячо отвѣтилъ Алеша.

— И это вы говорите мнѣ! вскричалъ Коля, — а я, представьте, я думалъ, — я уже нѣсколько разъ, вотъ теперь какъ я здѣсь, думалъ, что вы меня презираете! Еслибъ вы только знали какъ я дорожу вашимъ мнѣнiемъ!

— Но неужели вы вправду такъ мнительны? Въ такихъ лѣтахъ! Ну представьте же себѣ, я именно подумалъ тамъ въ комнатѣ, глядя на васъ, когда вы разсказывали, что вы должны быть очень мнительны.

— Ужь и подумали? Какой однакоже у васъ глазъ, видите, видите! Бьюсь объ закладъ, что это было на томъ мѣстѣ, когда я про гуся разсказывалъ. Мнѣ именно въ этомъ мѣстѣ вообразилось, что вы меня глубоко презираете за то, что я спѣшу выставиться молодцомъ, и я даже вдругъ возненавидѣлъ васъ за это и началъ нести ахинею. Потомъ мнѣ вообразилось (это уже сейчасъ здѣсь) на томъ мѣстѣ, когда я говорилъ: «Еслибы не было Бога, то Его надо выдумать», что я слишкомъ тороплюсь выставить мое образованiе, тѣмъ болѣе что эту фразу я въ книгѣ прочелъ. Но клянусь вамъ, я торопился выставить не отъ

‑ 358 ‑

тщеславiя, а такъ, не знаю отчего, отъ радости, ей Богу какъ будто отъ радости… хотя это глубоко-постыдная черта, когда человѣкъ всѣмъ лѣзетъ на шею отъ радости. Я это знаю. Но я зато убѣжденъ теперь, что вы меня не презираете, а все это я самъ выдумалъ. О, Карамазовъ, я глубоко несчастенъ. Я воображаю иногда Богъ знаетъ чтò, что надо мной всѣ смѣются, весь мiръ, и я тогда, я просто готовъ тогда уничтожить весь порядокъ вещей.

— И мучаете окружающихъ, улыбнулся Алеша.

— И мучаю окружающихъ, особенно мать. Карамазовъ, скажите, я очень теперь смѣшонъ?

— Да не думайте же про это, не думайте объ этомъ совсѣмъ! воскликнулъ Алеша. — Да и чтò такое смѣшонъ? Мало-ли сколько разъ бываетъ или кажется смѣшнымъ человѣкъ? Притомъ-же ныньче почти всѣ люди со способностями ужасно боятся быть смѣшными и тѣмъ несчастны. Меня только удивляетъ, что вы такъ рано стали ощущать это, хотя впрочемъ я давно уже замѣчаю это и не на васъ однихъ. Ныньче даже почти дѣти начали ужь этимъ страдать. Это почти сумасшествiе. Въ это самолюбiе воплотился чортъ и залѣзъ во все поколѣнiе, именно чортъ, — прибавилъ Алеша вовсе не усмѣхнувшись, какъ подумалъ было глядѣвшiй въ упоръ на него Коля. — Вы какъ и всѣ, — заключилъ Алеша, — то-есть какъ очень многiе, только не надо быть такимъ какъ всѣ, вотъ чтò.

— Даже не смотря на то что всѣ такiе?

— Да, не смотря на то что всѣ такiе. Одинъ вы и будьте не такой. Вы и въ самомъ дѣлѣ не такой какъ всѣ: вы вотъ теперь не постыдились-же признаться въ дурномъ и даже въ смѣшномъ. А ныньче кто въ этомъ сознается? Никто, да и потребность даже перестали находить въ самоосужденiи. Будьте-же не такой какъ всѣ; хотя-бы

‑ 359 ‑

только вы одинъ оставались не такой, а всетаки будьте не такой.

— Великолѣпно! Я въ васъ не ошибся. Вы способны утѣшить. О, какъ я стремился къ вамъ, Карамазовъ, какъ давно уже ищу встрѣчи съ вами! Неужели и вы обо мнѣ тоже думали? Давеча вы говорили, что вы обо мнѣ тоже думали?

— Да, я слышалъ объ васъ и объ васъ тоже думалъ… и если отчасти и самолюбiе заставило васъ теперь это спросить, то это ничего.

— Знаете, Карамазовъ, наше объясненiе похоже на объясненiе въ любви, какимъ-то разслабленнымъ и стыдливымъ голосомъ проговорилъ Коля. — Это не смѣшно, не смѣшно?

— Совсѣмъ не смѣшно, да хоть-бы и смѣшно, такъ это ничего, потому что хорошо, свѣтло улыбнулся Алеша.

— А знаете, Карамазовъ, согласитесь, что и вамъ самимъ теперь немного со мною стыдно… Я вижу по глазамъ, какъ-то хитро, но и съ какимъ-то почти счастьемъ усмѣхнулся Коля.

— Чего же это стыдно?

— А зачѣмъ вы покраснѣли?

— Да это вы такъ сдѣлали, что я покраснѣлъ! засмѣялся Алеша, и дѣйствительно весь покраснѣлъ. — Ну да, немного стыдно, Богъ знаетъ отчего, не знаю отчего… бормоталъ онъ почти даже сконфузившись.

— О, какъ я васъ люблю и цѣню въ эту минуту, именно за то, что и вамъ чего-то стыдно со мной! Потому что и вы точно я! въ рѣшительномъ восторгѣ воскликнулъ Коля. Щеки его пылали, глаза блестѣли.

— Послушайте, Коля, вы между прочимъ будете и очень несчастный человѣкъ въ жизни, сказалъ вдругъ отчего-то Алеша.

‑ 360 ‑

— Знаю, знаю. Какъ вы это все знаете напередъ! тотчасъ-же подтвердилъ Коля.

— Но въ цѣломъ всетаки благословите жизнь.

— Именно! Ура! Вы пророкъ! О, мы сойдемся, Карамазовъ. Знаете, меня всего болѣе восхищаетъ, что вы со мной совершенно какъ съ ровней. А мы не ровня, нѣтъ не ровня, вы выше! Но мы сойдемся. Знаете, я весь послѣднiй мѣсяцъ говорилъ себѣ: «Или мы разомъ съ нимъ сойдемся друзьями на вѣки, или съ перваго же разу разойдемся врагами до гроба»!

— И говоря такъ ужь конечно любили меня! весело смѣялся Алеша.

— Любилъ, ужасно любилъ, любилъ и мечталъ объ васъ! И какъ это вы знаете все напередъ? Ба, вотъ и докторъ. Господи, что-то скажетъ, посмотрите какое у него лицо!

VII.

Илюша.

Докторъ выходилъ изъ избы опять уже закутанный въ шубу и съ фуражкой на головѣ. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, какъ будто онъ все боялся обо что-то запачкаться. Мелькомъ окинулъ онъ глазами сѣни и при этомъ строго глянулъ на Алешу и Колю. Алеша махнулъ изъ дверей кучеру, и карета привезшая доктора подъѣхала къ выходнымъ дверямъ. Штабсъ-капитанъ стремительно выскочилъ вслѣдъ за докторомъ и согнувшись, почти извиваясь предъ нимъ, остановилъ его для послѣдняго слова. Лицо бѣдняка было убитое, взглядъ испуганный:

— Ваше превосходительство, ваше превосходительство…

‑ 361 ‑

неужели?.. началъ было онъ, и не договорилъ, а лишь всплеснулъ руками въ отчаянiи, хотя все еще съ послѣднею мольбой смотря на доктора, точно въ самомъ дѣлѣ отъ теперешняго слова доктора могъ измѣниться приговоръ надъ бѣднымъ мальчикомъ.

— Что дѣлать! Я не Богъ, небрежнымъ, хотя и привычно внушительнымъ голосомъ отвѣтилъ докторъ.

— Докторъ… Ваше превосходительство… и скоро это, скоро?

— При-го-товь-тесь ко всему, отчеканилъ ударяя по каждому слогу докторъ и, склонивъ взоръ, самъ приготовился было шагнуть за порогъ къ каретѣ.

— Ваше превосходительство, ради Христа! испуганно остановилъ его еще разъ штабсъ-капитанъ, — ваше превосходительство!.. такъ развѣ ничего, неужели ничего, совсѣмъ ничего теперь не спасетъ?…

— Не отъ меня теперь за-ви-ситъ, нетерпѣливо проговорилъ докторъ, — и однакоже, гм, — прiостановился онъ вдругъ, — еслибъ вы напримѣръ могли… на-пра-вить… вашего пацiента… сейчасъ и ни мало не медля (слова «сейчасъ и ни мало не медля» докторъ произнесъ не то что строго, а почти гнѣвно, такъ что штабсъ-капитанъ даже вздрогнулъ) въ Си-ра-ку-зы, то… вслѣдствiе новыхъ бла-го-прi-ятныхъ кли-ма-ти-ческихъ условiй… могло-бы можетъ быть, про-и-зойти…

— Въ Сиракузы! вскричалъ штабсъ-капитанъ какъ-бы ничего еще не понимая.

— Сиракузы — это въ Сицилiи, отрѣзалъ вдругъ громко Коля, для поясненiя. Докторъ поглядѣлъ на него.

— Въ Сицилiю. Батюшка, ваше превосходительство, потерялся штабсъ-капитанъ, — да вѣдь вы видѣли! обвелъ онъ обѣими руками кругомъ, указывая на свою обстановку, — а маменька-то, а семейство-то?

‑ 362 ‑

— Н-нѣтъ, семейство не въ Сицилiю, а семейство ваше на Кавказъ, раннею весной… дочь вашу на Кавказъ, а супругу… продержавъ курсъ водъ тоже на Кав-ка-зѣ въ виду ея ревматизмовъ… немедленно послѣ того на-пра-вить въ Парижъ, въ лѣчебницу доктора пси-хi-атра Ле-пель-летье, я бы могъ вамъ дать къ нему записку, и тогда… могло-бы можетъ быть произойти…

— Докторъ, докторъ! Да вѣдь вы видите! размахнулъ вдругъ опять руками штабсъ-капитанъ, указывая въ отчаянiи на голыя бревенчатыя стѣны сѣней.

— А, это ужь не мое дѣло, усмѣхнулся докторъ, я лишь сказалъ то чтò могла сказать на-у-ка на вашъ вопросъ о послѣднихъ средствахъ, а остальное… къ сожалѣнiю моему…

— Не безпокойтесь, лѣкарь, моя собака васъ не укуситъ, громко отрѣзалъ Коля, замѣтивъ нѣсколько безпокойный взглядъ доктора на Перезвона, ставшаго на порогѣ. Гнѣвная нотка прозвенѣла въ голосѣ Коли. Слово же «лѣкарь» вмѣсто докторъ, онъ сказалъ нарочно и какъ самъ объявилъ потомъ: «для оскорбленiя сказалъ».

— Чтò та-ко-е? вскинулъ головой докторъ, удивленно уставившись на Колю. — Ка-кой это? обратился онъ вдругъ къ Алешѣ, будто спрашивая у того отчета.

— Это хозяинъ Перезвона, лѣкарь, не безпокойтесь о моей личности, отчеканилъ опять Коля.

— Звонъ? переговорилъ докторъ, не понявъ чтò такое Перезвонъ.

— Да не знаетъ гдѣ онъ. Прощайте, лѣкарь, увидимся въ Сиракузахъ.

— Кто эт-то? Кто, кто? вдругъ закипятился ужасно докторъ.

— Это здѣшнiй школьникъ, докторъ, онъ шалунъ, не

‑ 363 ‑

обращайте вниманiя, нахмурившись и скороговоркой проговорилъ Алеша. — Коля, молчите! — крикнулъ онъ Красоткину. — Не надо обращать вниманiя, докторъ, повторилъ онъ уже нѣсколько нетерпѣливѣе.

— Выс-сѣчь, выс-сѣчь надо, выс-сѣчь! затопалъ было ногами слишкомъ уже почему-то взбѣсившiйся докторъ.

— А знаете, лѣкарь, вѣдь Перезвонъ-то у меня пожалуй что и кусается! проговорилъ Коля задрожавшимъ голосомъ, поблѣднѣвъ и cверкнувъ глазами. — Ici Перезвонъ!

— Коля, если вы скажете еще одно только слово, то я съ вами разорву на вѣки! властно крикнулъ Алеша.

— Лѣкарь, есть только одно существо въ цѣломъ мiрѣ, которое можетъ приказывать Николаю Красоткину, это вотъ этотъ человѣкъ (Коля указалъ на Алешу); ему повинуюсь, прощайте!

Онъ сорвался съ мѣста и отворивъ дверь, быстро прошелъ въ комнату. Перезвонъ бросился за нимъ. Докторъ постоялъ было еще секундъ пять, какъ бы въ столбнякѣ, смотря на Алешу, потомъ вдругъ плюнулъ и быстро пошелъ къ каретѣ, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, чтò этта!» Штабсъ-капитанъ бросился его подсаживать. Алеша прошелъ въ комнату вслѣдъ за Колей. Тотъ стоялъ уже у постельки Илюши. Илюша держалъ его за руку и звалъ папу. Чрезъ минуту воротился и штабсъ-капитанъ.

— Папа, папа, поди сюда… мы… пролепеталъ было Илюша въ чрезвычайномъ возбужденiи, но, видимо не въ силахъ продолжать, вдругъ бросилъ свои обѣ исхудалыя ручки впередъ и крѣпко, какъ только могъ, обнялъ ихъ обоихъ разомъ, и Колю и папу, соединивъ ихъ въ одно объятiе и самъ къ нимъ прижавшись. Штабсъ-капитанъ

‑ 364 ‑

вдругъ весь такъ и затрясся отъ безмолвныхъ рыданiй, а у Коли задрожали губы и подбородокъ.

— Папа, папа! Какъ мнѣ жалко тебя, папа! горько простоналъ Илюша.

— Илюшечка… голубчикъ… докторъ сказалъ… будешь здоровъ…. будемъ счастливы…. докторъ… заговорилъ было штабсъ-капитанъ.

— Ахъ, папа! Я вѣдь знаю чтò тебѣ новый докторъ про меня сказалъ… Я вѣдь видѣлъ! воскликнулъ Илюша и опять крѣпко, изо всей силы прижалъ ихъ обоихъ къ себѣ, спрятавъ на плечѣ у папы свое лицо.

— Папа, не плачь… а какъ я умру, то возьми ты хорошаго мальчика, другаго… cамъ выбери изъ нихъ всѣхъ, хорошаго, назови его Илюшей и люби его вмѣсто меня…

— Молчи, старикъ, выздоровѣешь! точно осердившись крикнулъ вдругъ Красоткинъ.

— А меня, папа, меня не забывай никогда, продолжалъ Илюша, — ходи ко мнѣ на могилку… да вотъ чтò, папа, похорони ты меня у нашего большаго камня, къ которому мы съ тобой гулять ходили, и ходи ко мнѣ туда съ Красоткинымъ, вечеромъ… И Перезвонъ… А я буду васъ ждать… Папа, папа!

Его голосъ пресѣкся, всѣ трое стояли обнявшись и уже молчали. Плакала тихо на своемъ креслѣ и Ниночка, и вдругъ увидавъ всѣхъ плачущими, залилась слезами и мамаша.

— Илюшечка! Илюшечка! восклицала она. Красоткинъ вдругъ высвободился изъ объятiй Илюши:

— Прощай, старикъ, меня ждетъ мать къ обѣду, проговорилъ онъ скороговоркой… Какъ жаль, что я ее не предувѣдомилъ! Очень будетъ безпокоиться… Но послѣ обѣда я

‑ 365 ‑

тотчасъ къ тебѣ, на весь день, на весь вечеръ, и столько тебѣ разскажу, столько разскажу! И Перезвона приведу, а теперь съ собой уведу, потому что онъ безъ меня выть начнетъ и тебѣ мѣшать будетъ; до свиданья!

И онъ выбѣжалъ въ сѣни. Ему не хотѣлось расплакаться, но въ сѣняхъ онъ-таки заплакалъ. Въ этомъ состоянiи нашелъ его Алеша.

— Коля, вы должны непремѣнно сдержать слово и придти, а то онъ будетъ въ страшномъ горѣ, настойчиво проговорилъ Алеша.

— Непремѣнно! О, какъ я кляну себя, что не приходилъ раньше, плача и уже не конфузясь что плачетъ пробормоталъ Коля. Въ эту минуту вдругъ словно выскочилъ изъ комнаты штабсъ-капитанъ и тотчасъ затворилъ за собою дверь. Лицо его было изступленное, губы дрожали. Онъ сталъ предъ обоими молодыми людьми и вскинулъ вверхъ обѣ руки:

— Не хочу хорошаго мальчика! Не хочу другаго мальчика! прошепталъ онъ дикимъ шепотомъ, скрежеща зубами, — аще забуду тебе Iерусалиме да прильпнетъ…

Онъ не договорилъ, какъ бы захлебнувшись, и опустился въ безсилiи предъ деревянною лавкой на колѣни. Стиснувъ обоими кулаками свою голову, онъ началъ рыдать какъ-то нелѣпо взвизгивая, изо всей силы крѣпясь однако, чтобы не услышали его взвизговъ въ избѣ. Коля выскочилъ на улицу.

— Прощайте, Карамазовъ! Сами-то придете? рѣзко и сердито крикнулъ онъ Алешѣ.

— Вечеромъ непремѣнно буду.

— Чтò онъ это такое про Iерусалимъ… Это чтò еще такое?

— Это изъ Библiи: «Аще забуду тебе Iерусалиме» —

‑ 366 ‑

то есть, если забуду все, что есть самаго у меня драгоцѣннаго, если промѣняю на чтò, то да поразитъ…

— Понимаю, довольно! Сами-то приходите! Iсi Перезвонъ! совсѣмъ уже свирѣпо прокричалъ онъ собакѣ, и большими, скорыми шагами зашагалъ домой.

‑‑‑