МАДАМЪ ЛАФАРЖЪ (*)

 

(ИЗЪ УГОЛОВНЫХЪ ДѢЛЪ ФРАНЦIИ)

 

_______

 

Въ январѣ 1840 года, въ селѣ Бойсакъ, въ департаментѣ Коррезы, умеръ въ нѣсколько дней заводчикъ Лафаржъ, болѣзни котораго не могла опредѣлить медицина. Друзья и родственники покойнаго обвинили жену его въ томъ, что она отравила своего мужа мышьякомъ.

Кто былъ этотъ Лафаржъ и что за личность Марiя Каппель, которой приписываютъ это убiйство?

Марiя–Фортуната Каппель родилась въ Villers Hellon, въ Пикардiи, въ 1816 году. Отецъ ея былъ артиллерiйскiй подполковникъ старой императорской гвардiи. Семейство Каппель было извѣстно и уважаемо. Бабушка Марiи пользовалась уроками, которые г–жа Жанлисъ давала принцессѣ Орлеанской; дѣдъ ея, съ матерней стороны, былъ поставщикомъ въ республиканской армiи и пользовался покровительствомъ Талейрана. Тетки Марiи были замужемъ: одна за барономъ Мартенъ (Martens), прусскимъ дипломатомъ, извѣстнымъ по нѣкоторымъ замѣчательнымъ сочиненiямъ, другая за г–номъ Гара (Garat), оберъ секретаремъ французскаго банка.

Г–нъ Каппель, бывшiй сперва провiантмейстеромъ въ Мезьерѣ, потомъ подполковникомъ въ Дуэ (Douai), полковникомъ въ Валансѣ и Стразбургѣ, долженъ былъ часто покидать свое семейство, по дѣламъ службы; но первые года дѣтства Марiи протекли въ мирномъ Villers Hellon.

Villers Hellon было прекрасное мѣсто: замокъ окружонный богатыми лугами, которые пересѣкались цѣлыми аллеями орѣшника и яблонь. Неподалеку былъ прудъ, изъ котораго вытекалъ маленькiй игривый ручей.

Въ этой прекрасной рамкѣ росла и развивалась Марiя. По слабости здоровья, она была баловнемъ всего дома. Запрещено было противорѣчить ей въ чемъ бы то ни было, исполнялись малѣйшiе капризы ея, но, не смотря на это, сердце ея осталось добрымъ; шалила одна голова, что не мѣшало окружающимъ искренно привязываться къ ней.

Марiя Каппель отличалась искусствомъ нѣсколькими штрихами нарисовать удачный портретъ, и до сихъ поръ сохранились многiе изъ этихъ портретовъ, напр. старой Мами (Mamie), ключницы, коротенькой, толстой, съ связкой ключей за поясомъ и изломанными очками на носу; или Лало, которая выняньчила цѣлое поколѣнiе, худой, длинной, искусной разскащицы, философа въ юбкѣ, страстно преданной своимъ господамъ и обожающей ихъ молодое потомство. Марiя съ рукъ няньки переходила въ руки солдатъ, которые учили ее класть фитиль на пушку, радовались ея храбрости и выражали преданность своему начальнику, по своему, балуя его дочку, маленькую артиллеристку, какъ они ее называли.

Скромная и боязливая дома, она дѣлалась храброю въ полѣ и паркѣ и смѣло садилась верхомъ на любую лошадь.

Приходя въ возрастъ, она заимствовалъ отъ окружающаго ее общества прекрасныя манеры, а живой умъ ея отличался чѣмъ–то своебытнымъ, оригинальнымъ. Еще ребенкомъ, она составляла удачныя остроты. Однажды къ нимъ заѣхалъ Талейранъ. Il boite avec esprit, сказала маленькая Марiя.

Семейство ея было въ связяхъ съ лучшими и богатѣйшими домами въ окрестностяхъ. У нихъ часто бывали: г–жа д'Ельморъ (Elmore), дочь знаменитаго Сегена (Séguin), поставщика въ испанской армiи, миллiонера прославившагося своими эксцентричными выходками; генералъ Домениль (Daumesnil) венсенскiй герой, маршальша Жераръ, г–жа де Комонъ (Caumont) и многiе другiе.

Не подалеку отъ замка, было помѣстье Long–Pont, принадлежащее Виконту Монтескью, съ великолѣпными развалинами и паркомъ. Виконтеса была прiятельницей г–жи Каппель, а братъ ея, маркизъ Жюль де Морнè, женившiйся на дочери маршала Сульта, посѣщая Long–Pont, встрѣчался иногда съ Марiей и былъ плѣненъ ея грацiей.

Годы полной деревенской свободы смѣнились для Марiи годами серьёзныхъ занятiй. Когда отецъ ея уѣхалъ въ Валансъ, ее отправили въ Парижъ, гдѣ маршалъ Макдональдъ помѣстилъ ее въ Сен–Дени. Тамъ она встрѣтила нѣсколькихъ подругъ дѣтства, напр. дочь генерала Домениля и была не изъ числа самыхъ послушныхъ. Выдержавъ двѣ очень серьёзныхъ болѣзни, она воротилась домой, къ дорогой свободѣ.

Отецъ ея рано умеръ, а мать вторично вышла за г–на Кёгорна (Coёhorn), изъ извѣстной нѣмецкой фамилiи. Онъ скоро прiобрѣлъ расположенiе своей падчерицы и его–то уроки и чтенiя оставили въ умѣ Марiи отпечатокъ высокаго мистическаго чувства, которое смягчало живость и пылкость ея характера.

Вскорѣ лишилась она и матери, которая оставила ей 90,000 фр. наслѣдства. Дяди и тетки обращались съ нею какъ съ дочерью, но она продолжала вести прежнее знакомство и тѣсно сошлась съ Марiей Николаи, воспитанной слишкомъ свободно и сдѣлавшей ее повѣренной своихъ романтическихъ приключенiй.

Если вѣрить разсказамъ самой Марiи, сердце ея долго оставалось спокойно, но наконецъ побѣдилъ его молодой, мечтательный юноша, оказавшiйся не болѣе какъ сыномъ провинцiяльнаго аптекаря.

Какого рода былъ этотъ романъ? По всему видно, что это была шалость пансiонерки, любовь, существующая въ воображенiи. Вотъ письма Марiи къ этому г–ну Гюйо (Guyot).

 

Понедѣльникъ.

 

«Едва ли найдется на свѣтѣ мученье сильнѣе мученья быть оставленной... но если оно есть, укажите мнѣ его... или научите, какъ заглушить его... но нѣтъ... вся жизнь состоитъ изъ иллюзiй... и у меня была одна, но вы заставили меня протрезвиться!

«Увлеченiе на нѣсколько дней! вотъ что это было и я вамъ вѣрила!.. О какъ должно быть все ложно на свѣтѣ, если и ваши слова были ложны!»

 


Вторникъ.

 

«....Я остаюсь дома... Она передастъ вамъ это письмо... Увидя васъ, пожалуй снова повѣришь. Нѣтъ, прощайте! прощаю вамъ все... будьте счастливы и дай Богъ вамъ не испытать обмана...

«....Исторiю Каролины открыли! Ее заставятъ написать къ вамъ, чтобы, по вашему отвѣту, увидѣть, въ какихъ она отношенiяхъ съ вашимъ другомъ. Ради Бога, не пишите къ мнѣ, не упоминайте моего имени!

«Я сирота; Богъ взялъ у меня все, отца и мать. Дядя и тетка рѣшились замѣнить мнѣ родителей, но сегодня по утру тетка поклялась мнѣ, что если я какъ нибудь замѣшана въ этой исторiи, она не пуститъ меня на глаза. Господи! Я не перенесу этого!

«Я съ ума схожу... голова идетъ кругомъ. Вы честный человѣкъ, я вѣрю вамъ, спасите меня вашимъ молчанiемъ!

«Поручаю себя Богу и вамъ! По непростительной вѣтренности я отдала свою честь въ ваши руки. Кто заступится за меня? — Будьте моимъ хранителемъ, ради вашихъ родныхъ, ради Марiи... Каждый часъ, каждую минуту въ жизни, буду думать о васъ съ благодарностью!»

 

Романъ этотъ окончился разлукой на вѣки. Нѣсколько времени спустя, Марiя снова встрѣтилась съ Марiей Николаи, сдѣлавшейся виконтессой де–Леото (Léautaud). Виконтесса поселилась въ Бюзаньи (Busagny) близь Понтуаза. Еще, въ раннюю молодость, Марiя Каппель была посредницей въ одной интригѣ дѣвицы Николаи съ молодымъ испанцемъ, Феликсомъ Клаве (Clavé), отецъ котораго былъ директоромъ какого–то учебнаго заведенiя въ Парижѣ. Теперь, г–жа Леото, боясь нескромности со стороны Клаве, у котораго остались ея письма, просила Марiю еще разъ принять участiе въ этомъ дѣлѣ, увѣряя, что узнала молодого человѣка въ одномъ изъ оперныхъ фигурантовъ. Марiя увѣряла, что не задолго передъ тѣмъ, получила отъ этого Клаве письмо, изъ котораго видно, что онъ въ Алжирѣ.

Какiя средства были употреблены для возвращенiя писемъ и что произошло впослѣдствiи между подругами, покажетъ дальнѣйшiй ходъ происшествiя.

Къ концу 1838 года, умеръ дѣдъ Марiи Каппель. Здоровье ея, и безъ того уже слабое, разстраивалось послѣ каждой потери близкихъ. Родственники и знакомые рѣшили выдать ее за мужъ. Какъ поступлено было для отысканiя жениха, неизвѣстно. Говорили, что родственники обратились для этого въ контору извѣстнаго г. Фуа (*), но сама г–жа Лафаржъ опровергнула этотъ слухъ при допросѣ. Что же касается до жениха, то не подлежитъ никакому сомнѣнiю, что онъ обращался за сватовствомъ въ контору. У Марiи Каппель было 100,000 франковъ приданаго; она принадлежала къ довольно извѣстной фамилiи и своей личностью вполнѣ заслуживала вниманiя. Не смотря на нѣкоторую легкость характера, въ ней было много прекрасныхъ качествъ, много способности любить и потребности быть любимой. Она всегда говорила, что она не хороша собою, но это было скорѣе кокетство умной женщины. Красавицей назвать ее было нельзя, но физiономiя ея была замѣчательна. Черты лица были (не пропечатано), глаза чорные, выразительные, лицо блѣдное, густые чорные волосы, походка и манеры чрезвычайно изящныя и величественныя, улыбка удивительная, порой рѣзвая и лукавая, порой полная задумчивости, голосъ въ высшей степени симпатичный: все въ ея особѣ невольно привлекало. Живое, нѣсколько романическое воображенiе, природная грацiя и изящные прiемы выдвигали ее изъ толпы и, поговоривъ съ нею, нельзя было не найдти ее прекрасной. Этой–то женщинѣ, воспитанной въ отборномъ обществѣ, представленъ былъ Шарль–Жозефъ Лафаржъ, какъ нарѣченный женихъ.

Лафаржу было въ то время двадцать восемь лѣтъ; происходилъ онъ изъ хорошаго семейства. Говорили, что онъ имѣетъ заводъ и земли на двѣсти тысячъ франковъ, кромѣ капитала, пущеннаго въ торговые обороты и что кузница приноситъ ему отъ тридцати, до тридцати пяти тысячъ франковъ дохода. Онъ былъ дуренъ собой: ростъ и фигура работящаго человѣка, но считался выгодной партiей; былъ вдовъ и чрезвычайно внимателенъ къ нарѣченной невѣстѣ.

Свадьбу сыграли черезъ пять дней, потомучто Лафаржъ торопился въ свой замокъ Гландье, кокетливый планъ котораго былъ поднесенъ молодой супругѣ. По разсказамъ, Гландье былъ золотое дно: тамъ и великолѣпный паркъ, и рѣка, и всѣ возможныя сельскiя удовольствiя, отборное общество, котораго Марiя будетъ царицей и семейство, ожидающее ее съ восторгомъ. Все это вскружило молодую головку и, не думая долго, Марiя отдала свою руку.

Молодые уѣхали тотчасъ же послѣ свадьбы. Еще на первой станцiи произошла между ними непрiятная сцена, ясно показавшая огромную разность натуры и воспитанiя. Лафаржъ непремѣнно хотѣлъ войдти въ комнату жены въ то время, какъ она брала ванну и когда его не пустили, разразился крупной бранью и угрозами. «Въ Гландье, я передѣлаю это по своему и положу конецъ этимъ ломаньямъ!» Въ продолженiе всей дороги, ее поражали и даже пугали внезапныя грубыя ласки и поцѣлуи; супругъ не стѣснялся посторонними свидѣтелями.

Прiѣхали наконецъ къ мѣсту назначенiя. Дороги были ужасныя, время сырое и ненастное; все это должно было подѣйствовать на нервы женщины. Нервы! вотъ новость въ этомъ патрiархальномъ жилищѣ!

Наконецъ увидала она этотъ кокетливый феодальный замокъ, разумно приспособленный къ промышленному труду и.... о ужасъ! Въ концѣ избитой дороги, представились глазамъ ея нѣсколько закопченныхъ крышъ, маленькая тополевая аллея, простая каменная лѣстница и большая, неуютная, почти пустая прiемная комната.

Когда Марiю помѣстили въ не совсѣмъ чистой, холодной комнатѣ, меблированной пятью стульями и кроватью и оклеенной обоями сомнительно желтаго цвѣта, она сочла сѣбя самой несчастной женщиной въ свѣтѣ. Ей не пришло еще въ голову, что тутъ разсчитывали на ея приданое, но въ ней возмутилась только тонкая деликатность парижанки. И мужъ и домъ сдѣлались ей противны; жизнь въ такой обстановкѣ казалась рѣшительно невозможной; въ припадкѣ отчаянiя, она заперлась въ своей комнатѣ и написала безумное письмо, которое, по ея мнѣнiю, должно было избавить ее отъ этой жизни.

 

Вотъ оно, отъ 15 августа 1839 года:

 

 

«Шарль, умоляю васъ на колѣняхъ, простите меня! Я обманула васъ; я люблю другого! Господи, я невыносимо страдаю! Васъ, я уважаю отъ всей души, но дайте мнѣ умереть, ради Бога! скажите: «умри, я тебѣ прощаю», и завтра же меня не будетъ на свѣтѣ. Голова у меня трещитъ, помогите мнѣ! Выслушайте изъ жалости! Его зовутъ также Шарлемъ; онъ молодъ, благороденъ, мы вмѣстѣ воспитывались и любили другъ друга съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ стали понимать любовь. Прошлаго года онъ увлекся другою женщиной; я думала, что не переживу и изъ мести рѣшилась выйдти замужъ. Тутъ мы встрѣтились съ вами. Увы! тогда я не знала обязанностей, которыя налагаетъ супружество! Я думала, что отъ меня не потребуютъ ничего больше братскаго поцѣлуя, что вы заступите мнѣ отца, родныхъ! Поймите, чтò я выстрадала въ эти три дня! Поймите, что я должна умереть, если вы не спасете меня! Позвольте мнѣ говорить откровенно: я уважаю и цѣню васъ отъ всего сердца, но воспитанiе и привычка положили между нами непреодолимую преграду. Вмѣсто отрадныхъ словъ любви, у васъ однѣ тривiальныя ласки, ничего духовнаго, одна чувственность, которая возмущаетъ меня. Притомъ же онъ раскаялся; я видѣлась съ нимъ въ Орлеанѣ, пока вы обѣдали; онъ былъ на балконѣ, противъ окна моей комнаты. Теперь онъ даже скрывается здѣсь, въ окрестностяхъ; если вы не спасете меня, я погибну, я не устою противъ любви. Шарль, спасите меня отъ него, отъ себя самаго. Скажите мнѣ сегодня вечеромъ, что вы согласны, дайте двухъ лошадей и укажите дорогу въ Бривъ; я возьму почтовыхъ лошадей въ Бордо, потомъ отправлюсь на кораблѣ въ Смирну. Состоянiе мое пусть останется въ вашихъ рукахъ; Богъ поможетъ вамъ успѣть въ вашихъ дѣлахъ, вы этого достойны; сама я буду жить работой, уроками. Не говорите никому о моемъ существованiи. Если хотите я брошу свой манто въ одинъ изъ вашихъ рвовъ, и всѣ подумаютъ, что я погибла; хотите, я приму мышьяку: онъ у меня есть, тогда всему конецъ! Вы были такъ добры ко мнѣ, что я готова отдать вамъ жизнь, но любить и принимать ваши ласки — выше всякой возможности! Ради чести вашей матери, не откажите мнѣ, ради Бога, простите меня! Я жду отвѣта, какъ преступникъ ждетъ смертнаго приговора. Увы! если бы не любила я другого больше жизни, можетъ быть я привыкла бы къ вамъ когда нибудь; но теперь, мнѣ невыносимы ваши ласки! Убейте меня; я сознаю, что стою этого, но все–таки надѣюсь на васъ: просуньте въ мою дверь записочку сегодня вечеромъ, завтра меня уже не будетъ на свѣтѣ. Не заботьтесь обо мнѣ; я пойду даже пѣшкомъ до Брива. Останьтесь здѣсь навсегда. Вниманiе вашей матери и сестры терзаетъ мою душу; я ненавижу самое себя! Будьте великодушны, не допустите меня до самоубiйства! Кому мнѣ довѣриться кромѣ васъ? Обратиться къ нему? никогда! Я никому не буду принадлежать, для меня не будетъ привязанностей. Будьте мущиной, вы не успѣли еще полюбить меня, простите! Не давайте мнѣ лошадей, это надѣлаетъ шуму, дайте только какое нибудь изношенное крестьянское платье. Простите, еще разъ. Богъ наградитъ васъ за все зло, которое я вамъ дѣлаю!

«Я возьму съ собой только подарки моихъ подругъ; остальное въ вашихъ рукахъ и вы перешлете мнѣ въ Смирну, если захотите удѣлить что нибудь отъ себя.

«Не обвиняйте меня въ притворствѣ: еще въ понедѣльникъ, съ того самаго часа, какъ тетки объяснили мнѣ, что значитъ отдаться мущинѣ, я поклялась умереть; я приняла яду, но слишкомъ мало; вчера меня стошнило отъ него въ Орлеанѣ; дорогой, я прикладываю ко лбу заряженный пистолетъ, но недоставало духа. Сегодня все зависитъ отъ васъ; я твердо рѣшилась.

«Спасите меня, будьте ангеломъ–хранителемъ бѣдной сироты, или убейте меня, или дайте мнѣ умереть. Напишите мнѣ, потомучто безъ честнаго слова, написаннаго вашей рукой, которому я безгранично довѣряюсь, я ни для кого не отопру двери.           Марiя.»

 

Это безумное письмо повергло въ отчаянiе мать, сестру и зятя Лафаржа, г–на Бюфьеръ. Между супругами произошла сцена, въ которой Лафаржъ выказалъ неподдѣльную горесть и привязанность. Побѣжденная лаской и нѣжностью, Марiя покорилась судьбѣ и рѣшилась освоиться съ семейной жизнью. Она призналась, что любовь къ другому выдумка и обѣщала побѣдить свое отвращенiе. Это удалось ей скорѣе, нежели жители Гландье успѣли забыть ея романическую выходку. Была еще одна супружеская сцена, послѣ того, какъ Лафаржъ напился на одномъ обѣдѣ, но этимъ дѣло и кончилось. Не смотря на маленькiя непрiятности, выходившiя изъ того, что парижская горничная Клементина Серва, вѣтреная гризетка, не нравилась въ домѣ и не смотря на то, что ногти у г–на Лафаржъ были постоянно въ траурѣ, Марiя привыкала къ жизни въ Гландье.

22 августа она писала г–ну Гара:

 

«Я сжилась съ своимъ положенiемъ, хотя внѣшняя сторона его далеко не привлекательна. Привязанность мужа даетъ мнѣ силу выносить его... Шарль обожаетъ меня и меня глубоко трогаетъ его почтительная привязанность.»

 

Спустя три дня, она писала г–жѣ Монбретонъ:

 

«...Всѣ наши несчастiя происходятъ отъ того, что мы живемъ болѣе мечтами нежели дѣйствительностью; нѣтъ ничего хуже разочарованiя. Первое впечатлѣнiе новой жизни было ужасное, но теперь, я уже спокойно устроиваюсь, какъ Робинзонъ, въ новомъ жилищѣ. Лишь только начнутъ пробиваться слезы, когда я раздумаюсь одна,  въ пустой комнатѣ, о дорогихъ моему сердцу, я надѣваю шляпу и бѣгу въ поле любоваться великолѣпной мѣстностью, утѣшаясь мыслью, что вся эта зелень, холмы и пригорки мои. Да, у меня есть горы, рѣки, долины и ни одного порядочнаго стула; ни одного творенiя рукъ человѣческихъ, все богатство прямо отъ Бога.

«Характеръ Шарля совершенно соотвѣтствуетъ обстановкѣ. Подъ грубой, невоздѣланной оболочкой скрывается благородное сердце; любитъ онъ меня больше всего; всѣ его мысли клонятся къ тому, чтобы сдѣлать меня счастливой;  я составляю предметъ почтительнаго обожанiя. Мать его превосходная женщина, готовая хоть въ огонь для своего сына; она ласкаетъ меня и я замѣчаю иногда проблески образованiя, заглушоннаго будничными заботами о хозяйствѣ. Все это вмѣстѣ утѣшаетъ и огорчаетъ меня; вы понимаете, не правда ли?...»

 

Марiя принялась, по возможности, устраивать маленькое жилище, возбуждая по временамъ, безъ всякаго намѣренiя, неудовольствiе родныхъ, привыкшихъ къ старымъ порядкамъ. Не смотря на все это, ее любили и любовались ею. Даже кузница обратила на себя вниманiе молодой женщины. Она присутствовала при работахъ, къ немалому удовольствiю кузнецовъ.

Лафаржъ, съ своей стороны, знакомилъ жену съ ходомъ своихъ дѣлъ, исключая денежныхъ счетовъ. Онъ говорилъ, что сдѣлалъ новое открытiе для приготовленiя желѣза, которое принесетъ ему огромныя выгоды. Марiя увлеклась этой мыслью, наблюдала за опытами; ея пылкое воображенiе нашло наконецъ себѣ пищу.

Женясь во второй разъ, Лафаржъ разсчитывалъ на женнино приданое, чтобы разширить свои обороты, а главнымъ образомъ, выйдти изъ нѣкоторыхъ затруднительныхъ обстоятельствъ, которыя держались въ строгой тайнѣ. Нужно было для этого имѣть право распоряжаться женниными деньгами, т. е. чтобъ у обоихъ были одинаковые интересы. Супруги сдѣлали каждый духовное завѣщанiе и помѣнялись ими. Неизвѣстно кому изъ нихъ первому пришла мысль сдѣлать завѣщанiе; во время обвиненiя, нельзя было доказать, что это придумала сдѣлать Марiя; она же съ своей стороны не могла припомнить, была ли это идея ея мужа и уже послѣ, въ своихъ мемуарахъ, разсказываетъ, что Лафаржъ первый написалъ завѣщанiе. Какъ бы то ни было, получивъ завѣщанiе отъ жены, Лафаржъ секретно измѣнилъ свое, сдѣлавъ въ немъ новыя распоряженiя въ пользу  сестры и матери. Завѣщанiе же Марiи, которое она поручила свекрови, вскрыли, чтобы удостовѣриться, что оно заключаетъ.

Рѣшено было сдѣлать заемъ у родственниковъ г–жи Лафаржъ, для чего и поручили ей предварительно, расхвалить въ письмѣ будущее предпрiятiе. Она сама чистосердечно вѣрила въ успѣхъ, и Лафаржъ уѣхалъ въ Парижъ для полученiя привилегiи и совершенiя займа.

Во время этого путешествiя, между нимъ и Марiей велась самая дружеская переписка; она давала ему совѣты, какъ обратиться къ ея богатымъ родственникамъ. Привилегiя была получена 14 декабря, но дѣло о займѣ затянулось и г–жа Лафаржъ выслала мужу довѣренность на продажу ея имѣнiй. Между тѣмъ, тайно отъ жены и своего семейства, Лафаржъ выписалъ изъ Гландье прикащика Дени, человѣка сомнительной честности и употреблялъ его для добыванiя фальшивыхъ подписей на векселя, которые потомъ тайно перепродавалъ.

Въ Гландье между тѣмъ хлопотали и готовили ему сюрпризы. Г–жа Лафаржъ пригласила къ себѣ дѣвицу Брёнъ, которой поручила снять свой портретъ и отправила его въ Парижъ въ ящикѣ съ пирогами, которые посылала мать своему Шарлю. Марiя наказывала въ письмѣ, чтобы мужъ съѣлъ одинъ пирогъ 18 декабря вечеромъ, потомучто въ этотъ же день и часъ будутъ ѣсть ихъ въ Гландье. 18 декабря, получивши посылку, Лафаржъ отломилъ небольшой кусокъ корки и съѣлъ ее. Ночью и весь слѣдующiй день онъ чувствовалъ тошноту и боль въ желудкѣ.

Лафаржъ возвратился домой 5 января 1840 года, больной и измученный.

Наканунѣ отъѣзда, онъ получилъ отъ одного нотарiуса изъ Суассона двадцать пять тысячъ франковъ, занятыхъ съ поручительствомъ г–жи Лафаржъ. Чемоданъ лежалъ нѣсколько времени въ одномъ надежномъ домѣ; когда его переносили, одинъ человѣкъ съ трудомъ могъ приподнять его, и Лафаржъ говорилъ, что въ немъ тридцать тысячъ франковъ. Эти деньги впослѣдствiи исчезли, и родные говорили, что Лафаржъ привезъ только три или четыре тысячи франковъ.

Лафаржъ слегъ въ постель и у него началась рвота. Зять его успокоивалъ Марiю, говоря, что это разстройство желудка и что мужъ ея любитъ преувеличивать всякую болѣзнь. Мать же, тотчасъ изъявила опасенiе, что сына ея отравили въ Парижѣ его враги; она разсказывала Марiи смерть своего мужа, котораго отравилъ за десертомъ соперникъ и увѣряла, что такiе же симптомы замѣчаетъ теперь въ сынѣ. Марiя немедленно сообщила всѣ эти опасенiя г–ну Барду, домашнему доктору, который смѣялся и увѣрялъ, что не видитъ малѣйшаго признака и что Лафаржъ страдаетъ жабой и воспаленiемъ желудка; что же касается смерти отца, то и она была самая естественная, а только разстроенное воображенiе старой г–жи Лафаржъ создало всѣ эти ужасные признаки.

Барду, чтобы изслѣдовать свойство болѣзни и унять рвоту, смѣшалъ квасцы съ сахаромъ и пропустилъ ихъ въ горло Лафаржу. Больной жаловался, что очень жжетъ.

Въ болѣзни, Лафаржъ сдѣлался раздражителенъ; онъ жаловался, что крысы не даютъ ему покоя и дѣйствительно незадолго передъ тѣмъ, онѣ изъѣли все бѣлье его жены. 12 декабря она посылала за мышьякомъ въ аптеку Ейсартье (Eyssartier), съ слѣдующей запиской:

 

«Меня чуть не съѣли крысы. Я посыпала извѣстки и рвотнаго камня, но ничего не помогаетъ. Не можете ли вы довѣрить мнѣ немного мышьяку? Можете смѣло надѣяться на мою осторожность; я посыплю его въ комнату, гдѣ держатъ одно только бѣлье.

«Нужно мнѣ также немного липоваго и померанцоваго цвѣта.

                        Марiя Лафаржъ дю Гландье.

«Пришлите четверть фунта сладкаго миндалю»

 

5 января она снова просила мышьяку.

 

«Человѣкъ мой сдѣлалъ такое глупое тѣсто изъ вашего мышьяка, что г. Барду далъ мнѣ рецептъ, который я вамъ посылаю, чтобы вы были спокойны насчетъ вторичнаго требованiя и не подумали бы, что я собираюсь отравить имъ всѣхъ здѣшнихъ жителей.

«Пришлите мнѣ нѣсколько унцiй гумми–арабика въ порошкѣ; потрудитесь также прислать счетъ моего долга, который теперь порядочно выросъ. Еще мнѣ нужно грудного чаю и бѣлаго бульону. У мужа моего начинается жаба; но г. Барду увѣряетъ, что онъ больше страдаетъ отъ усталости послѣ дороги и что скоро ему будетъ легче.

Марiя Лафаржъ.»

Однакоже Лафаржъ не поправлялся; болѣзнь его напротивъ усиливалась; сильная и частая рвота изнуряли его. Всѣ родные и слуги были около него; мать провела нѣсколько ночей сряду у его постели. Жена тоже заботливо ухаживала за нимъ, хотя все это время чувствовала себя также не совсѣмъ здоровой и тоже страдала рвотой и болью въ желудкѣ.

Свекровь и невѣстка жили не совсѣмъ ладно; между ними были частые споры. Когда Марiя требовала, чтобъ г–жа Лафаржъ шла спать, послѣ нѣсколькихъ безсонныхъ ночей, онѣ обѣ погорячились и свекровь осталась.

Болѣзнь между тѣмъ принимала серьёзный характеръ; призвали другого доктора, г–на Массена (Massenat), который подалъ мнѣнiе, что рвота происходитъ отъ спазмодическаго сжиманiя желудка. Нужно было возстановить пищеваренiе. Больному дали немного распущеннаго яичнаго желтка, который онъ тотчасъ отдалъ назадъ и немного хлѣба, смоченнаго виномъ, что онъ и проглотилъ благополучно.

Подозрѣнiя въ отравѣ совершенно утвердились въ умѣ старой Лафаржъ и обратились на невѣстку. Стали слѣдить за каждымъ ея шагомъ, перетолковывать малѣйшее слово. Къ свекрови присоединились многiе родственники и слуги, пользовавшiеся ея особеннымъ довѣрiемъ.

Дѣвица Брёнъ припомнила, что подойдя къ коммоду, замѣтила на немъ слѣды бѣлаго порошка и видѣла баночку, заключающую въ себѣ этотъ же порошокъ. Видѣла также, что Марiя брала часто бѣлый порошокъ или изъ ящичка или, какъ говорила Брёнъ, изъ этой баночки и примѣшивала его къ своимъ и мужнинымъ лекарствамъ. Начинали сомнѣваться, точно ли это гумми–арабикъ, какъ утверждала г–жа Лафаржъ.

10 января Дени принесъ Марiи пакетикъ, заключавшiй шестьдесятъ четыре грана мышьяку: это было изрядное количество. Вскорѣ она пошла къ больному мужу съ пакетикомъ въ карманѣ. Лафаржъ жаловался, что крысы возятся надъ головою и скоро придутъ нюхать его лекарство.

— Не безпокойся, отвѣчала она, — у меня въ карманѣ есть чѣмъ уморить цѣлую армiю крысъ.

Лафаржъ дружески побранилъ жену за то, что она кладетъ такiя опасныя вещи около носового платка. Она дала ему пакетикъ, завернутый въ двойную бумагу. Онъ развернулъ его, велѣлъ позвать Клементину, горничную Марiи, и поручилъ ей сдѣлать тѣсто для крысъ.

На другой день, 11 января, г–нъ Барду, жаловавшiйся на нездоровье, собирался идти домой, какъ г–жа Лаваржъ мать и г–жа Бюфьеръ показали ему, съ таинственнымъ видомъ, яичный желтокъ, въ которомъ было немного бѣлаго порошка. Но посмотрѣвши пристально на едва замѣтную бѣлую частицу, Барду сказалъ, что это можетъ быть известка, осыпавшаяся съ какой–нибудь стѣны. Оставшись однѣ, обѣ женщины пробовали примѣшивать точно такимъ образомъ известку и золу, но результаты выходили другiе.

12, это было воскресенье, дѣвица Брёнъ, желая узнать мышьякъ ли заключается въ маленькой баночкѣ, въ коммодѣ, взяла щепотку порошка и принесла его въ комнату старухи. Тотчасъ посыпали его на горячiе уголья и всѣмъ показалось, что онъ издаетъ запахъ чеснока. Тотъ же запахъ былъ по ихъ мнѣнiю отъ стакана, въ которомъ была хлѣбная вода. — «О, я несчастная! я давала ему этой воды!» вскричала сестра Лафаржа.

Дѣвица Брёнъ утверждала, что работая у камина, она видѣла какъ Марiя взяла стаканъ, гдѣ была хлѣбная вода съ виномъ, подошла съ нимъ къ коммоду и она ясно слышала стукъ ложки обо что–то, стоявшее во внутренности ящика. Ей показалось также, что Марiя что–то примѣшивала и въ питье Лафаржа. Когда потомъ Марiя поднесла ложку питья своему мужу, онъ сказалъ: Что мнѣ такое даютъ, меня сожгло всего внутри.

— Не мудрено, отвѣчала Марiя, обращаясь къ дѣвицѣ Брёнъ: — у него воспаленiе, а ему даютъ пить вино.

Старуха припомнила, что сама прежде видѣла, какъ Марiя подмѣшиваетъ бѣлый порошокъ въ питье своего мужа, и на вопросъ ея отвѣчала, что это гумми–арабикъ, и въ тоже время поспѣшно обтерла ложку, прежде чѣмъ положила ее на каминъ. На ложкѣ этой былъ тотъ же бѣлый составъ, который онѣ примѣтили въ яичномъ желткѣ.

13, ночью, отправили Дени къ доктору Жюлю Леспинасу въ Люберсакъ, чтобъ извѣстить его о подозрѣнiи. Леспинасъ тотчасъ прiѣхалъ. Дорогой, прикащикъ разсказалъ ему о частыхъ покупкахъ мышьяка, за которымъ его посылали, будто бы тайно. Леспинасъ послалъ за противоядiемъ и какъ только удалили Марiю, приближонные разсказали ему всѣ свои подозрѣнiя, показали бѣлый порошокъ, который и онъ по запаху принялъ за мышьякъ.

Нѣтъ болѣе сомнѣнiя! Мать, сестра, докторъ рѣшили предупредить больного, которому аптекарь Ейсартье прислалъ уже сказать, чтобы онъ принималъ лекарство только изъ рукъ вѣрныхъ людей.

— Вы думаете, отвѣчалъ Лафаржъ: — о, найдите доказательства, я поведу дѣло судебнымъ порядкомъ! Старуха Лафаржъ бросилась къ сыну, обливаясь слезами и замѣтивъ блѣдную Марiю, прислонившуюся къ кровати: кого я вижу! вскричала она съ ужасомъ.

Дѣвица Брёнъ разсказывала послѣ, что когда она подошла къ Лафаржу, онъ дохнулъ въ ее руку и сказалъ, что пахнетъ чеснокомъ; когда его потомъ вырвало, ему тоже послышался запахъ чеснока.

Съ этой минуты онъ съ ужасомъ и отвращенiемъ сталъ смотрѣть на жену. 14 января, въ 6 часовъ утра, онъ умеръ.

По смерти его громко объявили, что онъ отравленъ г–жею Лафаржъ. Мать и сестра, удаливъ Марiю, сломали всѣ замки и захватили ея бумаги.

Слухи достигли вскорѣ до правительства.

15 января, на другой день смерти Лафаржа, королевскiй прокуроръ прiѣхалъ въ Гландье для освидѣтельствованiя трупа. На дорогѣ встрѣтился съ нимъ Барду, который не видалъ больного четыре дня передъ смертью. «Отравленъ! вскричалъ онъ, васъ обманули. Будетъ большое несчастiе, если какой–нибудь энтузiастъ изъ этого семейства заведетъ, совершенно напрасно, это страшное дѣло».

Другiе доктора не сомнѣвались въ отравѣ.

16 было вскрытiе трупа, при чемъ не нашли ничего положительнаго. Разстройство найденное въ трупѣ могло равнымъ образомъ произойдти отъ естественной болѣзни и отъ принятiя отравы. Желудокъ, внутренности, содержащееся въ желудкѣ и подозрительныя вещества положены были въ бутыли, которыя не позаботились запечатать и все отправлено въ корзинѣ въ Бривъ.

Четыре доктора, между которыми были лечившiе Лафаржа, обязаны были заняться изслѣдованiемъ этихъ веществъ въ химической лабораторiи аптекаря Лафоса (Lafosse).

Сосуды, заключающiе эти вещества, вручены были четыремъ экспертамъ Турнадону (Tournadon), Барду, Массена и Леспинасу не только не запечатанные, но едва прикрытые худой холстиной.

Впослѣдствiи, когда хотѣли приступить къ вторичному переосвидѣтельствованiю, надписи были перемѣшаны и многихъ сосудовъ вовсе не оказалось; всѣ они хранились въ незапертой комнатѣ и ни къ одному не было приложено печати. Генеральный адвокатъ сказалъ, что это излишнiя формальности; но г–нъ Палье (Paillait), адвокатъ г–жи Лафаржъ, протестовалъ, говоря, что въ уголовномъ дѣлѣ, которое можетъ кончиться эшафотомъ, никакая формальность не должна считаться лишнею.

Яичный желтокъ, разложенный посредствомъ сѣроводорода и нѣсколькихъ капель солекислой соли, далъ блѣдножолтый, клочковатый осадокъ, удобо–растворимый въ чистомъ аммоньякѣ. Порошокъ, оставшiйся на днѣ сосуда, былъ высушенъ и положенъ съ равнымъ количествомъ углекислой соли, поташа и угля въ стеклянную трубку, которую накалили дó красна; изъ одной части его образовались блестящiя крупинки, а другая сгорѣла, издавая запахъ чеснока. Этотъ бѣлый паръ съ подозрительнымъ запахомъ, собранный на очищенную мѣдную поверхность, принялъ зеленый цвѣтъ, когда на него капнули растворомъ сѣрной кислоты и аммоньяка.

Хлѣбная вода, разложенная такимъ же образомъ, дала жолтый, клочковатый осадокъ и тѣ же признаки найдены при разложенiи сахарной воды. Изслѣдованiе жидкости, найденной въ желудкѣ и воды, въ которой кипятили самый желудокъ привело къ тѣмъ же результатамъ. Обѣ эти жидкости, нагрѣтыя въ колбѣ съ прибавленiемъ селитренной кислоты, напитанныя потомъ углекислой солью съ поташомъ, сѣрной кислотою и нѣсколькими каплями хлористой кислоты, образовали жолтый, клочковатый осадокъ.

Въ пивѣ, водѣ съ гумми–арабикомъ, мелкомъ сахарѣ и въ жидкости отъ рвоты не найдено никакихъ слѣдовъ мышьяка, но въ желтоватомъ отстоѣ и блестящихъ крупинкахъ ясно было, по мнѣнiю слѣдователей, что мышьякъ былъ.

Донесенiе медиковъ 19 января кончалось слѣдующими выводами:

1) Что въ яичномъ желткѣ оказалось большое количество мышьяковой кислоты; 2) въ сахарной водѣ былъ тоже мышьякъ; 3) пиво, вода съ гумми–арабикомъ и мелкiй сахаръ не содержатъ въ себѣ никакого ядовитаго вещества; 4) что въ рвотѣ не нашлось мышьяковой кислоты, по крайней мѣрѣ не оказалось таковой при разложенiи; 5) что желудокъ и содержащаяся въ немъ жидкость обличаютъ присутствiе мышьяка; 6) что смерть вышепоименованнаго Карла–Жозефа Лафаржа произошла отъ принятiя мышьяковой кислоты.

Что жъ было съ Марiей, въ то время, какъ правосудiе отыскивало доказательства ея преступленiя? Больная и измученная, она тщетно старалась доказать свою невинность. На сторонѣ ея были только немногiе служители и одна изъ всѣхъ родственниковъ Лафаржа, дѣвица Эмма Потье. Первымъ дѣломъ Марiи было розыскать, куда дѣвался пакетикъ съ мышьякомъ, который она поручила своей горничной; послѣдняя объявила, что побоялась мѣсить изъ него тѣсто и положила его въ одну изъ старыхъ шляпъ, въ комнатѣ покойнаго. Пакетикъ этотъ отыскался уже послѣ, зарытый въ саду, но въ немъ былъ не мышьякъ, а сода.

Въ продолженiи цѣлой недѣли послѣ смерти мужа, г–жа Лафаржъ имѣла случай укрыться отъ преслѣдованiя законовъ. Адвокатъ Лаландъ предлагалъ ей свою помощь, но она отказалась и даже сдѣлала еще болѣе.

Лафаржъ заплатилъ одному г–ну Ролу 30000 франковъ фальшивыми векселями; Марiя отдала въ залогъ всѣ свои вещи, не желая оставлять пятна на памяти покойнаго.

25 января ее заключили въ тюрьму въ Бривѣ и началось слѣдствiе.

Въ это же самое время появилось противъ нея совершенно неожиданное обвиненiе. Ее подозрѣвали въ покражѣ бриллiантовъ у виконтессы Леото, урожденной дѣвицы Николаи и покражу эту относили къ iюню мѣсяцу 1839 года.

Семейство г–жи Леото утверждало, что многiя незначительныя вещи были еще до того времени украдены Марiей, чтó бросало на нее еще большую тѣнь. Г–жа де Монбретонъ, сестра г–жи Леото, сообщила множество мелкихъ подробностей, способныхъ уничтожить доброе имя г–жи Лафаржъ.

Начались допросы, на которые вотъ что отвѣчала г–жа Лафаржъ:

— Эти бриллiанты были мнѣ присланы однимъ родственникомъ, имени котораго я не знаю, мѣста жительства тоже; не могу также сказать какимъ путемъ они мнѣ были доставлены.

На дальнѣйшiе разпросы судьи, она прибавила, что особа, отъ которой получены бриллiанты, вѣроятно не замедлить оправдать ее.

Друзья и защитники подсудимой были поражены этимъ отвѣтомъ, но Марiя объявила, что не должна и не можетъ открыть всей правды.

Только по настоянiю своихъ защитниковъ Теодора Бака и Лашо, которые представили ей какое вредное влiянiе эта неизвѣстность можетъ имѣть на ходъ ея процесса, она рѣшилась открыть имъ, что съ часу на часъ ждетъ признанiя г–жи Леото въ одной семейной тайнѣ.

Когда г–жа Лафаржъ встрѣтилась въ Бюзаньи съ Марiей Леото, послѣдняя опасаясь, чтобы Феликсъ Клаве, о которомъ мы говорили выше, не выдалъ тайны ихъ прежнихъ отношенiй, рѣшилась купить его скромность, для чего нужно было продать нѣсколько старыхъ фамильныхъ бриллiантовъ и просила содѣйствiя г–жи Лафаржъ. Чтобъ объяснить потомъ пропажу вещей, ихъ нарочно оставили нѣсколько времени на видномъ мѣстѣ и когда потомъ г–жа Лафаржъ унесла ихъ, рѣшено было, что онѣ украдены. Не имѣя случая продать ихъ до своего замужества, она увезла ихъ съ собою въ Гландье, взявъ для себя нѣсколько жемчужинъ въ счетъ долга 180 франковъ.

Впослѣдствiи Марiя Лафаржъ писала г–жѣ Леото, что сильно нуждается въ деньгахъ и просила позволенiя продать вещи, чтобъ употребить капиталъ въ дѣло, предлагая десять процентовъ и долю въ предпрiятiи.

Все это могло сильно повредить дѣлу; г. Бакъ немедленно отправился въ Парижъ, чтобъ убѣдить г–жу Леото открыть истину и передать ей письмо г–жи Лафаржъ. Вотъ оно:

 

«Марiя, не дай Богъ вамъ испытать половины несчастiй, которымъ я подвергаюсь теперь изъ за васъ! Я знаю, что вы добры, но у васъ не достанетъ мужества спасти меня. Вы вѣроятно подумали, что обвиненiе въ кражѣ ничто въ сравненiи съ ужаснымъ обвиненiемъ, которое уже тяготѣетъ на мнѣ и молчали; я тоже молчала, надѣясь на вашу справедливость, но напрасно. Марiя! Ради Бога, ради совѣсти, спасите меня! Конечно, дурно съ моей стороны напоминать вамъ о благодарности, но теперь такiя обстоятельства! Вспомните прошедшее и не берите на душу моей смерти, потомучто я не переживу позора. Я умру, но передъ Богомъ, передъ священникомъ и друзьями, я громко скажу, что невинна и умирая вашей жертвой, буду требовать защиты своему имени, своей могилѣ! Когда я умру, меня пожалѣютъ, за меня заступятся и тогда ваша слабость будетъ преступленiемъ, позоромъ... Вамъ остается одно: написать своей рукой записку, въ которой вы поручаете мнѣ свои брилльянты съ правомъ продать ихъ, если мнѣ вздумается: это остановитъ дѣло. Вы объяснитесь съ вашимъ мужемъ какъ знаете и получите назадъ всѣ ваши письма. Божусь вамъ, что все останется въ непроницаемой тайнѣ.

«Прощайте! Повѣрьте, что для вашего спасенiя, я уже вытерпѣла двѣ ужаснѣйшихъ пытки. Жизнью я могла бы еще пожертвовать для васъ, но добрымъ именемъ, уваженiемъ друзей, честью сестеръ моихъ... никогда!»

 

Изъ этого письма и вторичной поѣздки въ Парижъ Лашо ничего не вышло; началось слѣдствiе 9 iюля, въ Бривѣ. Дѣло это подало поводъ къ различнымъ толкамъ. Лица неприкосновенныя позволяли себѣ сомнѣваться въ справедливости судебныхъ дѣйствiй. Казалось, что съ намѣренiемъ стараются очернить репутацiю подсудимой, чтобъ оставить ей менѣе шансовъ къ оправданiю въ главномъ обвиненiи. Говорили также о нѣкоторыхъ сильныхъ влiянiяхъ, не позволявшихъ судьямъ измѣнить порядокъ процесса. Въ пользу подсудимой можно было сдѣлать только одно: оттянуть на нѣсколько времени разбирательство. Г–жа Лафаржъ, напротивъ, желала немедленнаго разъясненiя, но уступила совѣтамъ своихъ защитниковъ. Стали требовать, чтобъ отложили судъ до рѣшенiя главнаго процесса, но просьба не была уважена, хотя подобная отсрочка не была бы вовсе противозаконна. Г–жа Лафаржъ аппелировала два раза, но безъ успѣха.

Залы суда постоянно наполнялись разряженными женщинами, съ жадностью спѣшившими насладиться скандаломъ. Той публики, которая дѣйствительно могла бы подать дѣльное мнѣнiе, не было въ залѣ, но она была бы навѣрное на сторонѣ подсудимой. Въ личности Марiи Лафаржъ было что–то инстинктивно притягивающее. Тюремные ея сотоварищи обращались къ ней съ уваженiемъ и предупредительностью, доходящею до такой степени, что на тюремномъ дворѣ, до того всегда шумномъ, каждое утро до десятаго часа, была совершенная тишина; «барыня спитъ», говорили арестанты.

Случилось происшествiе, еще усилившее интересъ къ этой романической личности. Одинъ молодой человѣкъ, сынъ аптекаря въ Монмеди, узнавъ о заключенiи Марiи, застрѣлился. Встрѣчались они еще въ ранней молодости и даже вели переписку.

6 августа подсудимую перевели въ Тюлль (Tulle), а 13 судъ исправительной полицiи началъ дѣйствiя въ пользу подсудимой, стараясь:

1) Измѣнить рѣшенiе, постановленное въ Бривѣ, которое отвергало прошенiе объ отсрочкѣ дѣла до окончанiя главнаго процесса, ссылаясь на то, что не скоро соберутся свидѣтели и пройдетъ много времени.

2) Уничтожить приговоръ, произнесенный не смотря на аппеляцiю подсудимой.

Свидѣтели состояли почти только изъ родственниковъ семейства Леото, чѣмъ легко объясняется единодушiе въ обвиненiи; однакожъ въ одно изъ засѣданiй произошолъ слѣдующiй неожиданный случай:

Г–нъ Клаве, офицеръ при военномъ госпиталѣ въ Алжирѣ, показалъ слѣдующее: Въ ноябрѣ или декабрѣ мѣсяцѣ 1836 года, былъ присланъ ящикъ на его имя: сомнѣваясь, что посылка дѣйствительно принадлежитъ ему, онъ сталъ разыскивать нѣтъ ли въ Алжирѣ его однофамильца и нашолъ въ отелѣ регенства нѣкоего Феликса Клаве, объявившаго, что ящикъ содержитъ краски и присланъ ему графинею Леото.

Если происшествiе это вѣрно, то г–жа Леото говорила неправду, увѣряя, что съ 1836 года, прекратила всякiя сношенiя съ г. Клаве. Обстоятельство это показалось такъ важно защитникамъ г–жи Лафаржъ, что они приняли его къ свѣденiю и объявили въ судѣ присяжныхъ.

Позднѣе, въ октябрѣ мѣсяцѣ, во время судебныхъ пренiй, Клаве снова писалъ изъ Африки. Онъ выражалъ въ письмѣ негодованiе, что былъ удаленъ изъ Алжира во время процесса, требовалъ, чтобъ ему позволено было прiѣхать подтвердить свое показанiе и утверждалъ, что всѣ объясненiя, данныя г–жею Леото по поводу ящика, ложны и что онъ имѣетъ на то вѣрныя доказательства.

Г. Корало, адвокатъ противной партiи, представилъ въ опроверженiе словъ Клаве омонима свидѣтельство, что Феликсъ Клаве воротился во Францiю, въ концѣ апрѣля 1839 года; предъявилъ также показанiе г. Перрекъ, прежняго сотоварища Феликса Клаве, который утверждалъ, что Декрузиль, другой товарищъ Клаве, сказалъ ему: я утвердительно могу сказать, что ящикъ присланъ былъ г–жею Ларошфуко, для передачи сыну, служившему въ Алжирской армiи.

Изъ всего этого слѣдовало, что если бы даже Клаве I–й ошибался во времени, когда присланъ былъ ящикъ, фактъ полученiя его не подлежалъ сомнѣнiю. Оставлось только привести въ извѣстность дѣйствительно ли онъ присланъ г–жею Ларошфуко, но этого не сдѣлали, хотя сама она жила тогда въ десяти льё отъ мѣста слѣдствiя.

Дѣло покончилось однако на томъ, что рѣшенiе его отложили до окончанiя главнаго процесса.

Родные г–жи Лафаржъ поручили защиту ея дѣла г. Палье (Paillet) изъ Парижа, а помощниками его избрала сама Марiя гг. Бака и Лашо. Приходилось вести дѣло съ властями  Лимузена, которыя были возстановлены противъ парижанки и считали долгомъ держать сторону своихъ жителей. Смѣнили королевскаго прокурора, опасаясь, что онъ будетъ дѣйствовать въ пользу подсудимой и на мѣсто его назначили генеральнаго адвоката Деку (Decous). Защитники хотѣли требовать перевода дѣла въ другой судъ, но г–жа Лафаржъ не согласилась, говоря, что невинность восторжествуетъ надъ всякимъ предубѣжденiемъ.

Прежде всего, нужно было опредѣлить состоянiе дѣлъ покойнаго передъ его смертью, и доказать, что онъ прибѣгалъ къ выдачѣ фальшивыхъ векселей, на что г–жа Лафаржъ не согласилась, не желая класть позорнаго пятна на свое имя. Изъ денегъ, принадлежавшихъ собственно Марiи, потрачено было на предпрiятiе сто тысячъ франковъ.

Еще за долго до открытiя засѣданiй, назначенныхъ 2 сентября, защитники объявили, что распоряженiя суда пристрастны. Обвинительный актъ подписанъ былъ 5–го августа; 10–го только сообщили его подсудимой, между тѣмъ какъ еще 4–го, т. е. прежде его законнаго существованiя, онъ былъ уже напечатанъ въ Gazette des Tribunaux, въ Парижѣ. Приводимъ здѣсь этотъ документъ, въ которомъ проглядываетъ какая–то страстность.

Г. Лафаржъ представленъ владѣтелемъ значительныхъ недвижимыхъ имѣнiй, добрымъ, великодушнымъ, любимымъ всѣми окружающими и способнымъ на всякое возвышенное чувство. Первыя несогласiя супруговъ, возникшiя еще во время поѣздки въ Гландье, пропущены, а представлено прямо письмо г–жи Лафаржъ, «письмо странное, гдѣ видны нравственная испорченность и цинизмъ, съ которымъ эта женщина открываетъ своему мужу всѣ пагубныя страсти, гнѣздящiяся въ ея сердцѣ».

По происшествiи нѣкотораго времени, Марiя Каппель уже не чувствовала такого отвращенiя къ мужу; отношенiя ихъ сдѣлались даже дружелюбны. Такая быстрая перемѣна должна была удивить окружающихъ и никто не повѣрилъ ея исренности.

Вотъ какъ разсказано, въ обвинительномъ актѣ, дѣло о завѣщанiи:

 

«Однажды подсудимая занемогла довольно серьёзно. Супругъ оказывалъ ей самыя нѣжнѣйшiя попеченiя. Она была этимъ такъ тронута, что изъявила желанiе сдѣлать завѣщанiе въ его пользу. Въ свою очередь, г. Лафаржъ не захотѣлъ оставаться въ долгу и вручилъ ей завѣщанiе, въ силу котораго, она дѣлалась его единственной наслѣдницей. Марiя Каппель тотчасъ же передала этотъ документъ г. Легро, нотарiусу въ Суассонѣ. Дѣло происходило 28–го октября 1839 года.

«Съ этой минуты, обвиненная только и думала о средствахъ избавиться отъ того, кто окружалъ ее такими нѣжными попеченiями.

«Новое открытiе, сообщенное ей мужемъ, могло быть приведено въ исполненiе только при двухъ условiяхъ: полученiи привиллегiи и добытiи капиталовъ.

«Съ этою цѣлью, Лафаржъ уѣхалъ въ Парижъ, въ половинѣ ноября мѣсяца и возвратился 3 января, чтобъ умереть жертвой ужасной отравы.

«Во время пребыванiя его въ Парижѣ, самая нѣжная переписка велась между супругами. Каждый день получались и отсылались письма, исполненныя увѣренiй въ страстной любви; жена описывала свою грусть и съ нетерпѣнiемъ ожидала минуты свиданiя; также указывала ему, какъ дѣйствовать для достиженiя цѣли; въ словахъ ея выражалось нетерпѣнiе получить какъ можно скорѣй ожидаемую привиллегiю.

«Корреспонденцiя продолжалась все въ этомъ духѣ, до половины декабря мѣсяца.

«Въ это время сдѣлалось несомнѣнно, что Лафаржъ получитъ такъ страстно ожидаемую привиллегiю и съ этой минуты, жена его рѣшилась привести въ исполненiе свой пагубный замыселъ. 15 декабря, подъ предлогомъ истребленiя крысъ, она купила въ аптекѣ Ейсартье мышьяку.»

 

Тутъ разсказывается отправка въ Парижъ пироговъ и «странная фантазiя» требовать, чтобы мужъ съѣлъ одинъ изъ нихъ въ извѣстный день. Марiя Каппель, сказано въ актѣ, требовала, чтобы свекровь вложила въ ящикъ собственноручную записку съ извѣстiемъ, что она сама дѣлала помянутые пироги. Потомъ, говорятъ, что маленькiе пирожки были замѣнены однимъ большимъ и первая болѣзнь Лафаржа приписывается тому, что онъ съѣлъ кусочекъ этого пирога.

 

«Въ это время, Марiя Каппель разсказывала домашнимъ о какихъ–то мрачныхъ предчувствiяхъ. Мужъ написалъ, что страдаетъ мигренью и это подало поводъ къ сильному безпокойству. Она скрывала болѣзнь его отъ свекрови и собиралась ѣхать въ Парижъ подъ вымышленнымъ предлогомъ. Она посылала нарочнаго узнавать, нѣтъ ли къ ней писемъ и все опасалась получить письмо съ чорною печатью.

«Однажды, противъ обыкновенiя, она встала изъ за обѣда и бросилась на встрѣчу принесенному письму, чтобы убѣдиться, не оправдались ли ея предчувствiя.

«Вотъ первые факты, которые судьямъ слѣдуетъ глубоко обдумать.»

 

Возвратясь изъ Парижа, Лафаржъ слегъ въ постель; жена принесла ему разъ трюфелей, послѣ которыхъ съ нимъ сдѣлалась рвота и разстройство желудка «и съ этого времени не прекращались симптомы отравы». Марiя Каппель не хотѣла, чтобъ кто нибудь, кромѣ ея, ухаживалъ за больнымъ и старалась удалять изъ его комнаты всѣхъ родственниковъ. Болѣзнь усилилась и въ Марiи стали замѣчать странную озабоченность. Она еще разъ посылала прикащика Дени за мышьякомъ, поручивъ ему хранить это въ тайнѣ. Все это возбудило подозрѣнiя семейства; послали къ аптекарю, который нашолъ, что въ соусѣ изъ яичнаго желтка есть мышьякъ и наказывалъ Лафаржу принимать пищу и питье только отъ вѣрныхъ людей. Отравленiе тѣмъ не менѣе продолжалось. Дѣвица Брёнъ видѣла, какъ Марiя Каппель примѣшивала въ питье больного бѣлый порошокъ, который слѣдователи признали за мышьякъ; равно оказалась примѣсь мышьяка и въ остаткѣ яичнаго соуса. Марiя Каппель, съ намѣренiемъ прибавляла въ питье для себя и мужа гумми–арабикъ, чтобъ не подать подозрѣнiя. Даже фланель, которой терли больного была посыпана мышьякомъ, что показало позднѣйшее изслѣдованiе. Такимъ образомъ, несчастный Лафаржъ умиралъ въ присутствiи преданныхъ ему людей и докторовъ, которые, удивляясь странному ходу болѣзни, не рѣшались еще обнаружить своихъ подозрѣнiй, такъ нечеловѣчна казалась имъ даже мысль объ убѣйствѣ мужа женою (не смотря на подозрѣнiя, у нихъ не доставало духа удалить преступницу).

Призвали доктора Леспинаса, который открылъ Лафаржу причину его болѣзни. Тогда–то наступила минута отчаянiя для семейства. На Марiю Каппель смотрѣли съ ужасомъ; больной гналъ ее отъ своей постели и съ горькой улыбкой оттолкнулъ питье, поднесенное ею. Съ этой минуты, она уже не входила въ комнату мужа.

Вотъ главные факты, на которыхъ основывается обвиненiе, но вотъ еще одинъ, по мнѣнiю судей, усиливающiй вѣроятность преступленiя:

 

«12 декабря 1839 и 5 и 10 января 1840 года, Марiя Каппель покупала мышьякъ, отъ чего и не отказывается, но утверждаетъ, что онъ былъ употребленъ или назначенъ для истребленiя крысъ.»

«Однакожъ, найдена часть мѣсива, въ которой мышьяка не оказалось. Мышьякъ, купленный 10 января, Марiя отдала служанкѣ Клементинѣ Серва, предупредивъ ее, что съ этимъ снадобьемъ надо какъ можно осторожнѣе обращаться. Служанка испугалась и зарыла пакетикъ въ саду, но когда потомъ откопали его, оказалось, что въ немъ не мышьякъ, а сода. Куда же дѣвался мышьякъ, купленный 10 января?»

«Смерть и страданiя Лафаржа во время болѣзни, слѣды яда, найденные въ его желудкѣ, ясно показываютъ, какое употребленiе сдѣлано изъ этого мышьяка.»

 

Сообразно съ этимъ, Марiя–Фортуната Каппель, вдова Лафаржъ, обвиняется въ отравленiи мужа своего Карла–Жозефа Лафаржа и подвергается наказанiю за преднамѣренное убiйство сообразно 301 и 302 статьѣ свода законовъ.

Наступило 2 сентября. Городокъ Тюлль наполнился прiѣзжими. Всѣ отели были заняты свидѣтелями или просто зрителями процесса. Самые незначительные трактиры удостоились принять посѣтителей хорошаго тона; многимъ и вовсе недоставало мѣстъ, даже въ частныхъ домахъ. Съ пяти часовъ утра народъ толпился у дверей суда, хотя засѣданiе должно было начаться только въ половинѣ осьмаго. Зала такъ быстро наполнилась, лишь только отворили двери, что почти не осталось мѣста свидѣтелямъ. Между зрителями, было множество дамъ.

Начался громкiй говоръ и споры между представителями обѣихъ партiй, но все замолкло, когда въ залу вошла блѣдная женщина въ черномъ платьѣ. Г–жа Лафаржъ вошла съ опущенными глазами, но когда раздался всеобщiй ропотъ, она подняла ихъ и окинула собранiе яснымъ взглядомъ, не утратившимъ своей силы во время заключенiя. Когда читался обвинительный актъ, она была совершенно спокойна, только два раза, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ говорилось слишкомъ утвердительно о ея преступленiи, подняла глаза къ небу. Сухой и постоянный кашель мучилъ ее все время, въ рукахъ у нея былъ флаконъ, который она по временамъ нюхала.

Защитники подсудимой были поражены тѣмъ, что въ обвинительный актъ о преступленiи, вставили дѣло о брилiантахъ, не смотря на рѣшенiе суда исправительной полицiи не поднимать этого дѣла раньше 20 сентября и дать время виновной представить свидѣтелей. По мнѣнiю адвокатовъ, это было нарушенiемъ священнаго права защиты.

Кромѣ того, прежде допроса, государственный прокуроръ обязанъ изложить дѣло, передъ судомъ, ясно, спокойно, безъ участiя личныхъ мнѣнiй, а г. Деку произнесъ грозную, рѣшительную рѣчь. Онъ не только ввелъ въ нее обвиненiе въ кражѣ, вовсе не относящееся къ настоящему случаю, но въ каждомъ словѣ его, проступала какая–то особенная страстность. Изъ его рѣчи можно было заключить, что обвиненiе по дѣлу бриллiантовъ гораздо важнѣе самаго преступленiя. Выписываемъ вторую половину рѣчи, которую г. Деку назвалъ простымъ изложенiемъ фактовъ.

 

«Хотѣлъ бы я, милостивые государи, остановиться на этомъ, и безъ того уже длинномъ изложенiи, но съ прискорбiемъ чувствую, что обязанъ выставить поведенiе этой женщины въ новомъ, гнуснѣйшемъ свѣтѣ. Впрочемъ, она сама того хотѣла. Если бы вмѣсто безполезной защиты, которая сама по себѣ есть уже преступленiе, она призналась въ покражѣ бриллiантовъ, я чувствовалъ бы сожалѣнiе къ ея проступку и не прибавилъ бы ничего болѣе; но, кромѣ чувства долга и справедливости, которыя руководятъ мною въ эту минуту, въ душѣ моей возстаетъ голосъ чести и нравственности. Я знаю, что воровство и убiйство собственно не имѣютъ связи между собою, но не замедлю объяснить, почему я долженъ упомянуть ихъ вмѣстѣ.»

«Посмотрите, до какой степени испорчена натура подсудимой. Она была дружна съ молодой дѣвушкой, которая постоянно оказывала ей нѣжнѣйшее вниманiе и ласку; это была дочь маркиза Николаи. Чтожъ бы вы думали? Она ее обокрала! Ее уличили въ воровствѣ, представили ясныя доказательства. Что оставалось дѣлать? признаться, сказать судьямъ: Не понимаю, какому пагубному влеченiю я могла поддаться. Это было бы хотя сознанiе въ проступкѣ, но что вы сдѣлали, Марiя Каппель! Нѣтъ примѣра подобнаго поведенiя въ судебныхъ лѣтописяхъ, ни одного, гдѣ бы выказывалась такая смѣлость и дерзость. Хотѣлось бы вѣрить, что не сами вы изобрѣли его, что васъ руководили пагубные совѣты!.. Но нѣтъ, всѣ эти факты записаны съ вашихъ словъ при допросѣ. Этотъ лживый разсказъ, будто вы получили бриллiанты изъ рукъ самой г–жи Леото, подписанъ вашей рукою!.. Существуетъ ужасное письмо, въ которомъ вы не только просите, но угрожаете этой молодой женщинѣ; вы напоминаете ей происшествiя, которыя она будто бы забыла и исчисляете, одно за другимъ, обстоятельства, посредствомъ которыхъ вы собираетесь запятнать ея честь публично, передъ лицомъ цѣлой Францiи. О! вы возбуждаете во мнѣ ужасъ, Марiя Каппель, и я бы съ бòльшею снисходительностью смотрѣлъ на васъ, какъ только на преступницу. Послѣднiй фактъ показываетъ всю чудовищность вашей натуры: это что–то необъяснимое, невѣроятное!»

 

Такъ ли слѣдовало обращаться къ личности только подозрѣваемой въ кражѣ и передъ началомъ страшнаго процесса? Такiя слова можно развѣ приложить къ осужденной?

Но все это кажется легкимъ, въ сравненiи съ заключенiемъ рѣчи, съ которымъ г. Деку обратился къ присяжнымъ:

 

«Еще послѣднее слово: этотъ процессъ очень важенъ, быть можетъ, важнѣе всѣхъ, которые впродолженiи многихъ лѣтъ, придется разсматривать правосудiю. Вы поклялись свято исполнить свой долгъ, а вы честные люди. Судьи Коррезы, вы, которыхъ я не знаю, но къ которымъ влечетъ меня чувство любви къ общей родинѣ, будьте вѣрны своей присягѣ! не сообщайтесь ни съ кѣмъ, не поддавайтесь никакому впечатлѣнiю, могущему измѣнить ваши убѣжденiя, помрачить чистоту вашего приговора. Прежде всего нужно быть справедливыми, а справедливость не будетъ соблюдена, если вы поддадитесь увѣщанiю лицъ, старающихся всѣми силами спасти женщину, для которой невозможно спасенiе.»

 

Эти ужасныя слова раздались похороннымъ звономъ въ ушахъ присутствующихъ. Люди спокойные спрашивали себя, къ чему вести этотъ процессъ, если для подсудимой нѣтъ болѣе надежды, и приговоръ произнесенъ заранѣе. Вотъ отвѣтъ г. Палье:

 

«Королевскiй прокуроръ не удовольствовался тѣмъ, что включилъ въ обвинительный актъ дѣло, которое должно быть отложено и съ намѣренiемъ сгрупировать факты такъ рельефно, что тѣнь падала на подсудимую, не представляя возможности возраженiя. Вмѣсто простого изложенiя обвиненiя, онъ развернулъ передъ нами цѣлую драму, исполненную ужасовъ и ораторскихъ восклицанiй, а между тѣмъ, время оправдываться еще не настало... но наступитъ оно и придетъ наша очередь. Терпѣнiе пока, потомучто такъ нужно!»

 

Со стороны противной партiи противозаконно, во–первыхъ призванiе въ судъ семейства Леото и Николаи и преднамѣренная отсрочка уголовнаго процесса; во–вторыхъ эта пристрастная рѣчь, въ которой такъ выхваляется одна сторона и такъ жостко и унизительно говорится объ обвиненной. На это генеральный адвокатъ отвѣчалъ, что были употреблены хитрости для отсрочки уголовнаго процесса потому только, что видѣли какъ дѣло о брильянтахъ должно было отразиться въ этомъ процессѣ. Г. Деку утверждалъ, что министерство внутреннихъ дѣлъ имѣетъ право, по своему усмотрѣнiю, требовать свидѣтелей и привелъ въ примѣръ случай въ 1836 году, въ которомъ рѣшено было, что одни и тѣже свидѣтели могутъ быть выслушиваемы въ двухъ процессахъ противъ одной и той же личности, если она не была осуждена въ первый разъ.

Судъ присяжныхъ принялъ это мнѣнiе и свидѣтели были допущены.

Вотъ самые замѣчательные отвѣты подсудимой. Напр. вотъ какъ она объясняла свое первое письмо къ мужу:

«Я была въ такомъ отчаянiи, такъ мнѣ хотѣлось уѣхать, что я насказала тысячу нелѣпыхъ вещей... Войдите въ мое положенiе. Я уѣхала отъ родныхъ на другой день послѣ свадьбы, совершенно одна. Въ Орлеанѣ у меня была съ мужемъ непрiятная сцена... потомъ, впродолженiе всей дороги, я была очень несчастлива. Въ Гландье, вмѣсто прелестнаго жилища, о которомъ мнѣ столько толковали, я нашла голыя развалины. Я осталась одна, въ большой пустой комнатѣ, гдѣ предстояло провести цѣлую жизнь. У меня голова пошла кругомъ... Я задумала ѣхать на востокъ... Я передумала обо всемъ... Противоположность дѣйствительности съ ожиданiемъ подѣйствовала на мое воображенiе... Я была такъ несчастна,  что отдала бы все на свѣтѣ, чтобъ не быть въ этомъ положенiи.»

Президентъ спросилъ, что была за причина въ перемѣнѣ обращенiя ея съ мужемъ впослѣдствiи. Отвѣтъ: Г. Лафаржъ оказывалъ мнѣ столько вниманiя, былъ такъ добръ, что это меня тронуло. Я рѣшилась... исполнить въ отношенiи его свои обязанности, сдѣлать его счастливымъ. Потомъ, я стала заниматься домомъ и мало по малу почувствовала уваженiе и расположенiе къ г. Лафаржу.

Предосторожности, принятые г–жею Лафаржъ въ письмахъ къ аптекарю о присылкѣ мышьяку, показались странными президенту. Г–жа Лафаржъ отвѣчала, что все это можетъ быть очень глупо, но что она не умѣетъ дать никакого другого объясненiя.

Она увѣряла, что не вытирала платкомъ ложки, чтобъ уничтожить слѣды бѣлаго порошка; также, что не поручала Дени держать въ тайнѣ третью покупку мышьяка и что порошокъ, примѣшиваемый въ питье, былъ гумми–арабикъ. Ее стошнило послѣ того, какъ она попробовала питья, оттого что она въ то время страдала тошнотою. Говорила также, что у ней никогда не было бѣлой баночки, о которой говорилось въ доносѣ, ктому же она уже давно не жила въ той комнатѣ, гдѣ нашли баночку.

Относительно пакетика, зарытаго въ саду, она сказала, что приняла изъ рукъ Дени бумажку, въ которой долженъ былъ находиться мышьякъ и тотчасъ же отдала ее горничной. «Когда мнѣ сказали, что бумажка эта зарыта, я подумала, что это очень невыгодно для моего процесса. Чтоже касается до того, что мышьякъ не былъ положенъ въ тѣсто, а оказался въ питьѣ, то если бы я могла объяснить этотъ случай, меня признали бы невинной; къ несчастiю, я не знаю причины, и потому нахожусь здѣсь.» Въ аудiенцiи 4 сентября допросъ по дѣлу о брильянтахъ былъ отложенъ, по причинѣ видимой слабости подсудимой. Тутъ генеральный адвокатъ почему–то выразилъ опасенiе, что смерть Лафаржа могутъ приписать кому–нибудь изъ членовъ его семейства и указалъ на г–на Корало, готоваго опровергнуть эти чудовищные слухи.

Когда призвали къ допросу мать Лафаржа, видъ этой женщины, удрученной горемъ и разсказывающей, хотя пристрастно, но съ истинной горестью подробности женитьбы и смерти сына, произвелъ сильное впечатлѣнiе. Рядомъ съ нею сидела та, которую она нѣкогда называла дочерью, а напротивъ стоялъ ящикъ съ бренными остатками сына. Конечно, рѣчь ея была энергичнымъ повторенiемъ того, что говорилось въ обвинительномъ актѣ. Всѣ мысли, всѣ поступки невѣстки, съ перваго вступленiя ея въ домъ, объяснились такъ, что виновность ея становилась очевидна. Послѣднiя слова старухи были встрѣчены всеобщимъ сочувствiемъ.

— Въ послѣднiя минуты Карлъ не могъ видѣть жены. Когда она подошла къ его постели, онъ взглянулъ на нее съ ужасомъ и глубоко вздохнулъ. Я не хотѣла покинуть моего бѣднаго сына; онъ звалъ меня до послѣдней минуты и наконецъ вскричалъ: подите, позовите... окончить онъ уже не могъ.

Тутъ бѣдная мать закрыла руками лицо и не могла продолжать отъ рыданiй.

Вслѣдъ за нею выслушали Анну Брёнъ, и это было самое важное показанiе.

Анна Брёнъ высказала всѣ подозрѣнiя и наблюденiя за обвиненной. Во время рѣчи, она часто останавливалась, какъ будто припоминая, иногда не могла окончить фразы. Она утверждала, что г–жа Лафаржъ сама укладывала въ ящикъ пироги, что мышьякъ, который принесъ Дени, она положила сначала на каминъ, но на другое утро, Анна Брёнъ видѣла пакетикъ въ ея коммодѣ. Былъ ли это тотъ же самый, она навѣрное сказать не могла, только изъ этого пакетика Марiя всыпала ложечку въ яичный соусъ мужа и помѣшала пальцемъ. Когда отворили дверь, она поставила бокалъ на мѣсто. Я спросила, не клала или она въ соусъ какого–нибудь успокоительнаго средства, она отвѣчала, что положила померанцовой воды.

— Но вы клали что–то другое? Она ничего не отвѣтила. Правда, что я сдѣлала вопросъ нѣсколько тише. Я подумала, что хотятъ дать г. Лафаржъ въ питьѣ какое–нибудь лекарство.

Потомъ, г–жа Лафаржъ давала мужу воды съ виномъ, отъ которой у него зажгло въ горлѣ; дѣвица Брёнъ замѣчала слѣды бѣлаго порошка въ ящикѣ и на коммодѣ; она попробовала бѣлый порошокъ, который выдавали за гумми–арабикъ и нашла, что онъ щиплетъ языкъ и имѣетъ совсѣмъ другой запахъ. Я сообщила объ этомъ Марiи, въ отвѣтъ на что, она всыпала порошка въ стаканъ и, кажется, выпила.

На все это обвиненная отвѣчала, что она имѣетъ привычку писать по утрамъ въ постелѣ; что невѣроятно, чтобы она рѣшилась сдѣлать что либо могущее подать подозрѣнiе, при свидѣтеляхъ, или оставила подозрительный порошокъ въ отпертомъ ящикѣ.

Генеральный адвокатъ согласился, что все это очень необыкновенно, но и подсудимая необыкновенная женщина. Она не скрывалась, потомучто не думала, что ее подозрѣваютъ; все впрочемъ объясняется ея смѣлостью.

Г. Палье возразилъ, что судя по доносу, яичный желтокъ оставался въ комнатѣ цѣлыхъ четыре часа, и г–жа Лафаржъ не принимала никакихъ предосторожностей. Что баночка оставалась также два дня въ единственномъ незапертомъ ящикѣ коммода. Чтобъ показать, что за личность дѣвица Брёнъ, онъ представилъ ея письмо къ Марiи, въ которомъ она угрожаетъ, что станетъ всюду распродавать ея портреты, если ей не отдадутъ денегъ за работу.

Одно изъ важныхъ обвиненiй было со стороны Дени Барбье, прежняго прикащика на литейномъ заводѣ въ Гландье. Онъ разсказалъ о частыхъ покупкахъ мышьяка, прибавивъ, что барыня сказала ему: «мы вмѣсте будемъ мѣсить тѣсто для крысъ; не надо говорить маменькѣ: она такая подозрительная».

На допросы г. Палье, Дени признался, что скрывалъ въ Гландье свое настоящее имя Барбье, потомучто подъ этимъ именемъ онъ, по порученiю Лафаржа, обдѣлывалъ сомнительныя дѣла.

Въ показанiяхъ онъ сбивался. Сначала объявилъ, что добровольно разсказалъ старой Лафаржъ о покупкѣ мышьяка, а нѣсколько спустя, сказалъ, что она его допрашивала.

У него спросили, какимъ образомъ дошолъ онъ до подозрѣнiя; онъ отвѣчалъ, что по поводу еще перваго письма Марiи къ мужу, а между тѣмъ, не побоялся принести ей 64 грана мышьяку, когда она даже и не назначила количества. Спросили еще, не питалъ–ли онъ ненависти къ своей госпожѣ. Онъ поклялся честью, что нѣтъ.

На одной изъ слѣдующихъ аудiенцiй, явился добровольный свидѣтель. Онъ жилъ въ одной квартирѣ съ г. Катрюро, свидѣтелемъ, причастнымъ къ дѣлу и видалъ у него Дени. Разъ, Барбье съ ужасной ненавистью говорилъ о г–жѣ Лафаржъ; разсказалъ два нелѣпыхъ случая, будто изъ ея молодости и хвастался, что дастъ себя знать при допросѣ. «Я не могъ равнодушно слышать теперь его клятвъ въ безпристрастiи», прибавилъ свидѣтель.

Катрюро добровольно подтвердилъ истину словъ товарища. «Такъ вотъ каковъ свидѣтель! вскричалъ г. Палье. Онъ не только клевещетъ въ присутствiи судей, но разноситъ повсюду нелѣпые слухи!»

Послѣ этого восклицанiя Дени скрылся.

Впослѣдствiи Иванъ Барду, лакей, показалъ, что Дени говорилъ ему послѣ смерти Лафаржа: «Я бы желалъ изрѣзать въ куски эту женщину!»

Развѣ она ему что нибудь сдѣлала? спросилъ президентъ. — «Никогда! она была добрая барыня, я въ жизнь не видѣлъ лучшей. Тотъ–же Дени говорилъ мнѣ, что она двѣ недѣли морила барина.

Президентъ. Не знаете ли еще чего?

И. Б. Когда Дени возвратился изъ Парижа, то хвасталъ, что онъ теперь хозяинъ въ Гландье, и всѣхъ насъ можетъ выгнать вонъ.

Другiе слуги говорили почти тоже самое.

Самая интересная личность между свидѣтелями — Эмма Портье, молодая прелестная дѣвушка, одна изъ всего семейства не раздѣлявшая подозрѣнiй насчетъ Марiи.

Вотъ какъ разсказывала горничная ссору супруговъ въ Орлеанѣ: барыня была въ ваннѣ, когда баринъ началъ стучаться въ дверь. Я сказала, что нельзя войдти, а онъ отвѣчалъ мнѣ, что въ Гландье прекратятся всѣ эти глупости и что онъ дастъ себя знать.

Генеральный адвокатъ. Онъ имѣлъ полное право сказать это.

Г. Куаншонъ де Бофоръ, отецъ первой жены Лафаржа, ведущiй процессъ съ его семействомъ, показалъ, что дочь его была несчастна въ замужествѣ; что Лафаржъ женился на ней, чтобъ заплатить долги; что онъ былъ грубъ, нечестенъ въ дѣлахъ и подверженъ припадкамъ нервической болѣзни.

Г. Дюфуръ, священникъ въ Villiers–Hellon показалъ, что всегда зналъ Марiю какъ благочестивую, добрую и безкорыстную, и что все селенiе охотно протестовало–бы противъ ея обвиненiя.

Генеральный адвокатъ. Какъ же вы согласите всѣ эти добродѣтели съ страннымъ письмомъ, которое она писала мужу?

Аббатъ. Не знаю, позволено ли мнѣ будетъ выразить здѣсь, въ той же формѣ, мысль, которая мнѣ пришла въ то время въ голову. Я подумалъ... Собака, которая лаетъ, не опасна.

Но главный вопросъ, былъ ли отравленъ Лафаржъ, все еще не рѣшался. Первые медицинскiе опыты подтверждали это предположенiе, но между экспертами не было ни одного авторитета.

Въ iюнѣ мѣсяцѣ, г. Массена, докторъ въ Бривѣ, имѣлъ разговоръ объ этихъ опытахъ съ г. Орфила. Мѣсяцъ спустя, когда въ числѣ изслѣдователей помѣстили имя этого ученаго, онъ письменно объявилъ, что не принималъ въ дѣлѣ никакого участiя. Г. Палье также обращался къ нему съ вопросами, на которые получилъ слѣдующiй письменный отвѣтъ:

 

Парижъ, 20 августа 1840 года

 

Милостивый государь,

 

Вы спрашиваете, служитъ ли доказательствомъ, что есть мышьякъ въ жидкости, найденной въ пищепрiемномъ каналѣ трупа или полученной посредствомъ кипяченiя части этого канала въ водѣ, если она дастъ жолтый клочковатый осадокъ, растворимый въ аммоньякѣ. Нѣтъ, милостивый государь. Всѣ медики–юристы согласны, что изъ этого осадка получается металлическiй мышьякъ. Я настаивалъ въ своихъ сочиненiяхъ, что во всякомъ тѣлѣ есть извѣстная часть этого мышьяка.

Въ 1830 г. мы съ Баррюелемъ изложили въ третьемъ томѣ Annales d'hygiène судебное дѣло, въ которомъ вы найдете разрѣшенiе вашихъ вопросовъ. Слѣдователи, которыхъ безполезно называть здѣсь, основывали подозрѣнiя въ отравѣ на томъ только, что разлагая извѣстныя жидкости посредствомъ сѣрной кислоты, получили жолтый, клочковатый осадокъ, растворяемый въ аммоньякѣ. Мы доказали, что тамъ не было капли мышьяка и что это было вещество, заключающееся въ жолчи. Г. Шевалье объявилъ печатно, что съ 1830 г. два раза находилъ подобное вещество.

Примите увѣренiе и проч.                         Орфила.

 

Это важное объясненiе совершенно уничтожало результаты перваго опыта. Необходимо было приступить къ переслѣдованiю. Его поручили болѣе извѣстнымъ химикамъ. Половина органическихъ веществъ и подозрительныхъ жидкостей поручена была Дюбуа отцу съ сыномъ и Дюпюйтрену. 5–го сентября эти господа единодушно объявили, что вещества и жидкости, разложенныя по новѣйшему способу, въ особенности съ помощью аппарата Марча, не содержатъ ни одной капли мышьяка.

Это объявленiе произвѣло въ залѣ дѣйствiе электрическаго удара. Г–жа Лафаржъ съ благодарностью взглянула на небо, Лашо съ жаромъ схватилъ ея руку, а Палье, тронутый до слезъ, вскричалъ: Восемъ мѣсяцевъ напрасныхъ подозрѣнiй! Г–жу Лафаржъ вынесли безъ памяти.

Президентъ потребовалъ объясненiя, почему такая огромная разница между первымъ и вторымъ изслѣдованiемъ и не хотѣлъ согласиться съ послѣднимъ мнѣнiемъ. Рѣшили слѣдовать въ третiй разъ и вырыть тѣло Лафаржа. Судъ утвердилъ это рѣшенiе, не смотря на протестъ защитниковъ.

8–го числа утромъ, вырыли совершенно испорченный трупъ Лафаржа. Опытъ производился въ залѣ суда, гдѣ пылало шесть печей, поставленныхъ полукругомъ и не смотря на это, запахъ былъ невыносимый.

9–го числа г. Дюпюйтренъ донесъ отъ лица своихъ сотоварищей, что и во второй разъ не найдено признаковъ мышьяка.

При этомъ извѣстiи, зала огласилась рукоплесканiями. Обвинители впрочемъ не убѣждались. «Съ которыхъ поръ залъ правосудiя сдѣлался ареной пагубныхъ страстей!» спрашивалъ генеральный адвокатъ. Развѣ думаютъ, что обвинители не найдутъ болѣе доказательствъ? Берегитесь! подсудимая будетъ обязана вамъ только проволочкой этого тягостнаго дѣла.»

Послѣ этого, судъ долго совѣщался, назначить ли еще слѣдствiе. Хотѣли отложить дѣло до другого засѣданiя, но г. Палье рѣшительно возсталъ, объявивъ, что г–жа Лафаржъ при смерти и, вмѣсто одного, можетъ оказаться два трупа для изслѣдованiй. Тогда рѣшили, что Орфила, Девержи и Шевалье будутъ вызваны въ Тюлль, для произведенiя опыта. 10–го генеральный адвокатъ держалъ рѣчь. Тонъ его значительно измѣнился. «Я до сихъ поръ былъ убѣжденъ въ виновности подсудимой, но послѣднiе опыты поколебали это убѣжденiе. Тѣмъ не менѣе, я рѣшился еще на одинъ шагъ, потомучто въ столь важномъ обвиненiи, нужно блистательное оправданiе. Обвинители первые порадуются невинности подсудимой.

Тщетно г. Палье протестовалъ противъ новаго слѣдствiя, котораго судъ вѣрно бы не допустилъ, еслибъ его требовала подсудимая, при худшихъ обстоятельствахъ.

При второмъ изслѣдованiи, разсматривались также вещества, казавшiяся подозрительными:

Яичный желтокъ, по мнѣнiю г. Дюбуа, содержалъ въ себѣ много мышьяковой кислоты. Тѣмъ, что осталось на днѣ бокала, можно отравить десять человѣкъ. Немного мышьяку найдено также и въ питьѣ.

Орфила пригласилъ съ собою гг. Оливiе и Бюсси, своего обыкновеннаго сотрудника, такъ что изслѣдованiе дѣлалъ собственно онъ одинъ. 13 числа, эти господа прибыли въ Тюлль и, въ тотъ же вечеръ приступили къ дѣлу, которое и окончили на слѣдующее утро.

Въ то время, какъ Орфила сбирался говорить, вся зала напряжонно молчала.

«Я раздѣлю на четыре пункта то, что имѣю сказать, началъ онъ.

1) Я докажу, что есть мышьякъ въ тѣлѣ Лафаржа.

При этомъ извѣстiи всѣ содрогнулись.

2) Что этотъ мышьякъ не происходитъ ни отъ реактивовъ, которые мы употребляли, ни отъ земли, въ которой лежало тѣло.

3) Что этотъ мышьякъ не есть тотъ, часть котораго должна находиться въ человѣческомъ тѣлѣ.

4) Наконецъ, что не трудно объяснить противорѣчiе результатовъ между моими и предшествующими изслѣдованiями.

Въ тѣлѣ Лафаржа есть мышьякъ, потомучто часть желудка, жидкости въ немъ найденныя и рвота, обугленныя вмѣстѣ, посредствомъ селитряной кислоты и пропущенныя сквозь аппаратъ Марча (Marsh) произвели небольшое количество мышьяка.

Другой опытъ надъ грудной полостью, желудкомъ, печенью, сердцемъ, кишечнымъ каналомъ и мозгомъ тоже далъ изрядное количество мышьяка. Часть тѣла, не обращенная въ пепелъ, произвела большее количество мышьяка.

Мускульныя части, остатки савана, земля, взятая снизу и сверху гроба не произвели мышьяка.

Мышьякъ этотъ не произошолъ отъ употребленныхъ, при опытахъ, реактивовъ, потомучто эти самые реактивы были уже употребляемы слѣдователями въ Тюллѣ, а тогда мышьяка не было найдено. Селитряная кислота была дисциллирована азотной кислотой на серебрѣ, значитъ въ ней не могло быть мышьяка. Въ могильной землѣ его тоже не было, да и гробъ вынутъ изъ нея совершенно цѣлымъ.

Остается узнать, произошолъ ли этотъ мышьякъ изъ извѣстнаго количества, который долженъ находиться во всякомъ человѣческомъ тѣлѣ?

Говорили, и теперь я самъ убѣдился посредствомъ опытовъ, что въ костяхъ человѣка и нѣкоторыхъ другихъ животныхъ, заключается небольшое количество мышьяка, но доказано также, что тѣми средствами, которыми мы можемъ располагать, никогда еще не было добыто мышьяка изъ желудка, печени, селезенки, спинного хребта, сердца и легкихъ человѣка. Наши опыты производились не надъ костями, а надъ внутренними органами, слѣдовательно, добытый нами мышьякъ не есть обыкновенно находящiйся въ тѣлѣ.

Чтоже касается до различныхъ результатовъ, полученныхъ при разныхъ изслѣдованiяхъ, то они могутъ быть объяснены случайностями, напримѣръ тѣмъ, что лопнуло стекло въ трубкѣ или слишкомъ малая часть вещества взята была для опыта. Второе изслѣдованiе гг. Дюбуа и Дюпюйтрена производилось надъ несравненно меньшимъ количествомъ вещества, нежели въ первый разъ и притомъ, аппаратъ Марча, какъ новѣйшее изобрѣтенiе, не вполнѣ еще изученъ всѣми; сегодня, напр. когда уже была получена часть мышьяка изъ одной жидкости, мы вдругъ перестали получать ее; это могло произойдти отъ слишкомъ усиленнаго жара, оттого, что тарелку держали слишкомъ далеко или близко, оттого, что открыли дверь и пламя приняло другое направленiе и проч...

Неудивительно, что производя опытъ надъ такимъ малымъ количествомъ вещества, не получили должнаго результата. Отдавая полную справедливость познанiямъ гг. слѣдователей, я, тѣмъ не менѣе, рѣшаюсь сказать, что вещества было слишкомъ недостаточно и аппаратъ Марча подвергнутъ слишкомъ сильному дѣйствiю жара, отчего улетучилось полученное количество мышьяка.

Во всемъ этомъ, я не вижу противорѣчiя съ нашимъ теперешнимъ опытомъ.

При второмъ изслѣдованiи, не были обращены въ пепелъ оставшiеся куски тѣла, а въ этихъ–то обугленныхъ остаткахъ и оказался теперь мышьякъ.

Способъ, которому слѣдовали мои предмѣстники, указанъ многими авторами, но онъ не есть лучшiй, въ чемъ, конечно, не ихъ вина. Теперь, по этой части, сдѣланы новыя открытiя; прежде, не обращали вниманiя на то, что животныя вещества такъ упорно удерживаютъ мышьякъ, что его трудно выкипятить, почему, во многихъ случаяхъ, присутствiе его ускользало отъ глазъ изслѣдователей».

Такимъ образомъ все измѣнилось. Наука оправдала было подсудимую и таже наука вновь осуждала ее! Въ одинъ этотъ день, волосы г–жи Лафаржъ побѣлѣли. На слѣдующiя аудiенцiи, ее уже приносили въ креслахъ.

Пренiя кончились: всѣ съ трепетомъ ждали рѣшенiя. Въ аудiенцiи 17 сентября, генеральный адвокатъ Деку сказалъ слѣдующее:

 

«Господа судьи, время дорого, мы всѣ должны желать окончанiя этого процесса. Дѣло правосудiя идетъ медленно, потомучто подсудимая пользуется выгоднымъ общественнымъ положенiемъ и находитъ симпатiю и защиту внѣ этихъ стѣнъ. Вы сами были свидѣтелями, какъ не смотря на ваше присутствiе, разражались здѣсь бурныя страсти и выражалось скандалезное участiе. Пора покончить. Послѣ подобныхъ пренiй, уничтожается энергiя духа и тѣла, но такъ какъ намъ предстоитъ святая обязанность уличить злодѣйство, отъ котораго содрагается цѣлое человѣчество, у насъ найдутся силы и мужество.

«Не смотря на все волненiе пагубныхъ страстей, происходящее предъ вашими глазами, на всѣ изъявленiя такого страннаго сочувствiя, вы не измѣните своему долгу, не правда ли? Помните, что вся Францiя смотритъ на васъ; не забудьте, что это вопросъ о чести, достоинствѣ, нравственности, который будетъ обсуживаться во всей Европѣ!

«Да, вы не захотите чтобы сказали, что вѣсы правосудiя ослабли въ вашихъ рукахъ.

«Сегодня говорила наука; она сказала свое послѣднее слово, и это слово есть приговоръ; это слово есть осужденiе. Вы видѣли, какое глубокое, страшное дѣйствiе произвело оно въ этомъ собранiи.

«Но скажутъ, что количество мышьяка въ тѣлѣ Лафаржа такъ мало? Какое до этого дѣло! Нужно ли возвращаться къ тѣмъ положительнымъ доказательствамъ, которыя мы имѣемъ? Отрицать новый фактъ, прiобрѣтенный сегодня, значитъ отрицать науку! Лафаржъ отравленъ. Кто же могъ отравить его, если не эта женщина, авторъ ужаснаго письма въ первые дни замужества? Еще тогда вырывались у ней слова объ отравѣ и преступленiи. Послѣ примиренiя, Лафаржъ былъ уже обреченъ на смерть. Корысть конечно руководила убiйцу, но главной цѣлью было избавиться отъ ласкъ ненавистнаго человѣка.

«Не скажете ли вы, Марiя Каппель, что мать подлила яду своему сыну? О, если когда нибудь придетъ вамъ эта мысль, бойтесь гнѣва суда; берегитесь, чтобъ это не принудило его къ большей строгости. Вы, Марiя Каппель, отравили своего мужа; цѣлыя двѣ недѣли вы покупали ядъ, много яду. Недостаточно говорить, что вы невиноваты, укажите того, кто подмѣнилъ пирогъ, назовите употребленiе огромнаго количества мышьяка, который вы покупали.

«Я смотрю на это обвиненiе не просто, какъ на уголовное дѣло, но какъ на вопросъ о равенствѣ передъ закономъ. Нужно, чтобъ правосудiе было для всѣхъ одинаково; вы не допустите, чтобы сказали, что судьи обнаружили слабость при осужденiи подобной женщины, тогда какъ не задумались бы произнести приговоръ надъ какимъ нибудь неизвѣстнымъ преступникомъ.

«Выбирайте. Я съ своей стороны не хочу брать на себя отвѣтственности. Я буду стоять за честь и правду и надѣюсь, что вы также послѣдуете моему примѣру.»

 

Послѣ этой рѣчи, засѣданiе прекратилось и началось только вечеромъ. Г–жу Лафаржъ внесли въ креслѣ, совершенно больную и слабую.

Рѣчь г. Палье:

 

«Милостивые государи,

 

«Во время восьмимѣсячнаго ужаснаго заточенiя, единственной отрадой подсудимой было слышать, передъ судомъ, голосъ одного защитника, а между тѣмъ ей приписываютъ какихъ–то сильныхъ покровителей, которыхъ однакожъ не назвали. Странная забота для государственнаго прокурора, притомъ такъ ясно опровергаемая дѣйствительными фактами! Пока г–жа Лафаржъ одиноко томилась въ темницѣ, сколько слуховъ распущено о ней, сколько романическихъ, ложныхъ, скандальныхъ разсказовъ облетѣло цѣлую Францiю! Сколько оскорбленiй, направленныхъ на больную, беззащитную женщину! Увы, само правосудiе, въ которомъ мы привыкли искать опоры, уклонилось на этотъ разъ отъ своего серьёзнаго, благороднаго пути, чтобъ дать новую пищу предубѣжденiямъ. Нужно ли говорить о преждевременныхъ совѣщанiяхъ, о самыхъ важныхъ бумагахъ, которыя каждый могъ читать, о двойномъ изданiи обвинительнаго акта, извѣстнаго не только цѣлой Францiи, но и Европѣ, прежде нежели прочитали его подсудимой.»

 

Общее движенiе въ присутствiи.

 

«Говорятъ о сильныхъ влiянiяхъ!.. Напротивъ, я имѣю право указать на нихъ противной партiи и всѣмъ справедливымъ и безпристрастнымъ лицамъ. Вотъ какъ успѣли поселить предубѣжденiе даже между вами, господа присяжные!

«Предубѣжденiе — опасный врагъ правосудiя и истины. Одинъ изъ важнѣйшихъ нашихъ чиновниковъ, также королевскiй прокуроръ д’Arecco, называлъ предубѣжденiе заблужденiемъ истины, осмѣлюсь даже сказать, преступленiемъ честныхъ людей. Потомъ, вотъ что онъ прибавляетъ: «Мы и сами не подозрѣваемъ, какая рѣдкая добродѣтель не имѣть лицепрiятiя; но одной ее все–таки не достаточно для судьи».

«Тѣ, кого онъ называлъ тогда судьями, теперь наши присяжные. Будемъ же продолжать съ Монтескье:

«Во всякомъ дѣлѣ уже кроется предубѣжденiе: все зависитъ отъ перваго взгляда на него; часто мы о дѣлахъ судимъ, какъ и о людяхъ, по первому впечатлѣнiю. А между тѣмъ, отъ этого перваго впечатлѣнiя зависитъ иногда вопросъ о жизни и смерти. Какъ же должны мы остерегаться его ужасныхъ послѣдствiй; иногда собирается цѣлая фаланга случайностей, какъ бы нарочно клонящихся къ погибели несчастнаго, цѣлая толпа нѣмыхъ, но опасныхъ свидѣтелей. Судья предубѣжденъ, онъ увлекается своимъ гневомъ, рѣвностью къ истинѣ; изъ судiи, онъ дѣлается обвинителемъ и перестаетъ видѣть законныя доказательства, отыскивая только средства къ обвиненiю. Непредвидѣнный случай открываетъ впослѣдствiи невинность и уничтожаетъ признаки, ослѣпившiе ложнымъ свѣтомъ глаза судьи. Истина выходитъ наконецъ наружу, но уже поздно; кровь жертвы уже вопiетъ о мщенiи: судьѣ предстоитъ цѣлая жизнь безполезнаго раскаянiя».

«Монтескье какъ будто предвидѣлъ процессъ Лафаржъ.

«Но перейдемъ къ дѣлу:

«Каково было положенiе Марiи Каппель до замужества?»

 

Тутъ г. Палье изложилъ все разсказанное нами выше и привелъ нѣсколько писемъ отъ лицъ, знавшихъ ее съ малолѣтства.

Вотъ напр. письмо маркиза де Морне отъ 26 августа 1840 года.

 

«.... Теперь, сильнѣе чѣмъ когда–нибудь, я рѣшаюсь подтвердить, что дѣвица Каппель прiобрѣла право на всеобщее уваженiе и любовь, какъ за постоянную преданность своимъ родственникамъ, такъ и за чувство человѣколюбiя ко всему окружающему. Ея прекрасныя качества не допускаютъ и мысли о приписываемомъ ей злодѣйствѣ въ умѣ всѣхъ безпристрастныхъ людей...

Вотъ письмо маршала Жерара:

«Я получилъ письмо, милостивый государь, въ которомъ вы обращаетесь къ моимъ воспоминанiямъ о личности женщины, защищаемой вами съ такимъ неутомимымъ постоянствомъ.

«Съ душевнымъ прискорбiемъ услышалъ я о всѣхъ ужасныхъ обвиненiяхъ, собирающихся, впродолженiи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, надъ головою несчастной; какъ старый другъ ея семейства, я искренно огорченъ этимъ бѣдствiемъ, но возлагаю сильную надежду на вашу защиту. Марiя Каппель, въ то время, какъ я зналъ ее въ домѣ моей свекрови, была одарена многими прекрасными качествами. Она была кроткаго, ровнаго характера, всегда готовая оказать услугу каждому. Когда впослѣдствiи она переселилась къ своему дѣду, то ухаживала за этимъ старикомъ съ истинно дочернею нѣжностью. У ней было много друзей и слуги были ей всегда преданы.

«Дай Богъ, чтобы старанiя ваши увѣнчались успѣхомъ; это искреннее желанiе преданнаго вамъ.»

«Вотъ руки какой дѣвушки искалъ г. Лафаржъ, выдавая себя за богача, тогда какъ состоянiе его такъ было разстроено, что онъ прибѣгалъ къ выдачѣ фальшивыхъ векселей.

«Посмотримъ, съ какими чувствами вступала въ бракъ невѣста. Въ обвиненiи сказано, что она торопилась замужествомъ, и вотъ опроверженiе въ одномъ изъ ея писемъ къ г. Эльморъ, другу ея семейства, за день до свадьбы.

«...Хочу сообщить вамъ важную новость, добрѣйшiй г. Эльморъ, новость, которая удивитъ васъ столько же, сколько удивляетъ меня самое. Я, такая осторожная, такъ обдумывающая заранѣе дурную сторону всякой вещи, я выхожу замужъ, что называется, на почтовыхъ. Въ среду я видѣла у Мюзара одного господина; я ему понравилась, онъ мнѣ не очень. Въ четвергъ его представили тетушкѣ; онъ былъ столько внимателенъ, что понравился мнѣ нѣсколько болѣе. Въ пятницу онъ сдѣлалъ формальное предложенiе; въ субботу я не сказала ни да, ни нѣтъ, а въ воскресенье, сегодня, печатается оглашенiе о нашей свадьбѣ!..

«Я задыхаюсь отъ множества разнородныхъ чувствъ.

«Все кончено... Вотъ что я могу вамъ сказать о моемъ женихѣ: г–ну Лафаржъ двадцать восемъ лѣтъ, онъ дуренъ собой, съ угловатыми манерами, но съ прекрасными зубами и добродушной физiономiей. Онъ пользуется прекрасной репутацiей, имѣетъ литейный заводъ въ 130 лье отъ Парижа и очень хорошенькое помѣстье, на сколько я могу судить по плану. Каждый годъ онъ будетъ прiѣзжать въ Парижъ по дѣламъ. Въ меня онъ влюбленъ, что мнѣ очень прiятно; онъ любитъ лошадей. Въ половинѣ лье отъ Гландье есть конскiй заводъ, на которомъ назначены скачки 17 августа, потому–то мы и торопимся свадьбой...»

«Вотъ письмо болѣе интимное къ Урсулѣ Дюранъ, старому другу семейства Каппель.

«Добрая моя Урсула, цѣлую тебя и сестру и надѣюсь, что обѣ вы радуетесь моему счастiю. Мой мужъ не красивъ, но очень добръ; онъ обожаетъ меня и старается окружать всемъ возможнымъ вниманiемъ. Такъ какъ вблизи его имѣнiя будутъ скачки, балы и разныя увеселенiя, то онъ упросилъ меня сыграть свадьбу раньше 12 числа и я обѣщала...  Не позабудь купить мнѣ шляпу. Будущiй мужъ мой страстный охотникъ до верховой ѣзды; у него двѣ верховыя лошади и пара каретныхъ. Онъ подарилъ мнѣ прекрасную зеленую амазонку. (Эта амозонка была съѣдена крысами въ Гландье и подала поводъ къ покупкѣ мышьяку).

«У меня есть рисунокъ моего прекраснаго маленькаго замка; тамъ есть садъ, рѣка протекаетъ подъ самыми окнами; величиной онъ будетъ съ Villers Hellon.

«Г. Лафаржъ любитъ общество; у него часто бываютъ гости; вы прiѣдете ко мнѣ, не правда ли? Это будетъ очень полезное путешествiе для здоровья, а я буду такъ счастлива возможностью принимать у себя людей, которые такъ хорошо принимали меня самое. Какимъ кофеемъ, я угощу Марiю: если она не скоро прiѣдетъ, мы ссоримся на вѣки.

«Мнѣ купили прекрасный ройяль, который поѣдетъ въ Гландье ожидать свою хозяйку. Не правда ли, какая милая внимательность? Когда я сказала, что охотно беру ванны, онъ тотчасъ послалъ въ Гландье, чтобъ къ моему прiѣзду приготовленъ былъ будуаръ съ ванною. Во всемъ–то онъ такъ добръ; стоитъ мнѣ пожелать чего–нибудь, чтобъ это немедленно исполнилось. Мое замужество не въ примѣръ другимъ; каждый день узнаешь что нибудь лучшее, или о характерѣ, или о состоянiи.»

«Все это конечно мелочи, но доказывающiя, что Марiя Каппель выходила замужъ безъ всякой задней мысли и что тутъ не было никакой другой любви.

«Обвинители указываютъ на письмо 15 августа, какъ на что–то чудовищное, находятъ въ немъ всевозможныя пагубныя страсти. Письмо, правда, странно, но всѣ романтическiя выдумки въ немъ опровергаются фактами. Это родъ временного помѣшательства, оправдываемаго обстоятельствами.

«Нѣсколько дней спустя, г–жа Лафаржъ писала своей теткѣ г–жѣ Гара и, повѣряя ей свое разочарованiе, прибавила: «Я находилась въ необъяснимомъ состоянiи цѣлыя сутки, но всѣми силами старалась вдуматься въ свое положенiе. По наружности оно невыносимо; впрочемъ съ терпѣнiемъ, силою воли и привязанностью мужа, можно еще изъ него выйдти. Я добровольно покорилась своей участи...» Прослѣдивъ жизнь супруговъ, зашитникъ всюду находитъ доказательства непритворнаго мира и дружбы.

«2 сентября Марiя пишетъ къ г–жѣ Гара.

«...Карлъ смотритъ моими глазами, чувствуетъ только то, что я чувствую, однимъ словомъ, совѣршенно измѣнился, въ чемъ признается самъ двадцать разъ въ день. Что можетъ быть отраднѣе, какъ чувствовать себя любимой человѣкомъ сильнымъ, сознавать, что есть на кого опереться въ случаѣ горя. Мы провели два дня въ Тюллѣ. Жена префекта была ко мнѣ чрезвычайно внимательна. Ты не знаешь, какъ меня здѣсь балуютъ; я тоже стараюсь не оставаться въ долгу и, кажется, успѣваю; мужъ мой отъ этого въ восторгѣ, семейство его довольно и гордится мною; они называютъ меня благословенiемъ Божiимъ и я не знаю, какъ отплатить имъ за всѣ ласки.»

 

Г. Эльморъ 2 октября:

 

«....Мое новое семейство удивительно хорошо со мною; ко мнѣ внимательны, даже предупредительны. Наконецъ я въ своемъ домѣ любима, счастлива, спокойна.»

«Всѣ отвѣты, найденные въ бумагахъ подсудимой въ Гландьѣ, писанные лицами, заслуживающими полнѣйшаго довѣрiя, доказываютъ, что г–жа Лафаржъ всѣмъ повѣряла свое семейное счастiе.

«Изъ писемъ Лафаржа видно, что онъ просилъ жену искать покровительства въ дѣлѣ о привиллегiи, такъ что она занималась дѣлами, по его же порученiю. Въ обвиненiи сказано, что пироги отправлены въ Парижъ, тотчасъ по полученiи Лафаржемъ привиллегiи; новое заблужденiе! Не только 15 декабря, но и 20–го Лафаржъ не имѣлъ еще этой привиллегiи. Пироги были подмѣнены, но чѣмъ вы докажете, что это сдѣлано въ Гландье, а не дорогой? Изъ Гландье ящикъ посланъ заколоченный гвоздями, а полученъ запертымъ небольшими крючечками.

«Ставятъ въ укоръ женѣ, что ее безпокоила болѣзнь мужа; что же сказали бы, еслибъ она осталась къ ней равнодушна? Правда, это женщина исключительная, экзальтированная, но не убiйца!..»

 

18 сентября, г. Палье говорилъ о показанiяхъ:

 

«Кто же свидѣтели? Мать, которая по закону не имѣла права быть свидѣтелемъ. Эта женщина, у неостывшаго еще трупа сына, забираетъ его бумаги, осмѣливается вскрыть завѣщанiе.

«Анна Брёнъ, дѣвушка истерическаго темперамента, показанiя которой основаны на собственныхъ соображенiяхъ, болѣе чѣмъ на фактахъ.

«Дени, поддѣлыватель векселей, питающiй глубокую ненависть къ подсудимой.

«Такъ вотъ этотъ процессъ, которому общественное положенiе подсудимой, собранiе странныхъ случайностей, письмо и злонамѣренные слухи, дали такую небывалую огласку!

«Я разсмотрѣлъ его, изучилъ хладнокровно, систематически, со всею добросовѣстностью. Чтожъ вышло? Всѣ важныя доказательства, разсматриваемыя въ массѣ и издали, уничтожались и блѣднѣли по мѣрѣ приближенiя къ нимъ. Вы сами видѣли это; что же мѣшаетъ вамъ сказать, по чистой совѣсти: нѣтъ, эта женщина не была и не могла быть виновна.

«Это одно вы еще можете для нея сдѣлать, потомучто вамъ не возвратить уже ей разбитой, уничтоженной жизни; никто на свѣтѣ не отдастъ ей потеряннаго счастiя. Да и было ли оно въ ея жизни?

Она осталась сиротою, но съ извѣстнымъ именемъ, небольшимъ, но достаточнымъ состоянiемъ; воспитанiе ей дано превосходное; личность ея вполнѣ заслуживала счастiя. Явился Лафаржъ... Я не хочу оскорблять его память: сама обвиненная не допустила бы этого, но, вы знаете, какимъ образомъ получилъ онъ ея руку, въ какомъ положенiи находились его дѣла. Итакъ, явился Лафаржъ и съ нимъ, честь, состоянiе, надежда, будущность, даже здоровье, все погибло!

«Господа, всего этого вамъ не возвратить ей, но сдѣлайте хотя то, что еще въ вашихъ рукахъ. Возвратите эту больную, слабую женщину нѣжнымъ попеченiямъ ея родни. Посмотрите, что сталось съ этимъ цвѣтущимъ, молодымъ созданiемъ? Сами враги ея должны почувствовать состраданiе!

«Мужайтесь, бѣдная страдалица! пусть Провидѣнiе, поддерживавшее ваши силы во время этихъ тяжкихъ дней, не оставитъ васъ и въ эту минуту. Нѣтъ, вы будете жить для любящаго васъ семейства, для вашихъ многочисленныхъ друзей; вы будете жить также для судей вашихъ, какъ живое доказательство справедливости людского суда, когда онъ въ рукахъ людей просвѣщенныхъ, честныхъ, человѣколюбивыхъ!»

 

По окончанiи аудiенцiи, подсудимую унесли безъ чувствъ въ тюрьму, откуда она написала своему защитнику слѣдующiя строки:

 

«Мой благородный избавитель, посылаю вамъ вещь, драгоцѣннѣе которой нѣтъ для меня на свѣтѣ; это орденъ моего отца.»(*)

 

Наконецъ пренiя кончились. Президентъ спрашиваетъ, не имѣютъ ли сказать еще чего– нибудь и обращается съ тѣмъ же вопросомъ къ самой подсудимой.

Г–жа Лафаржъ, съ трудомъ приподнимаясь съ кресла, произнесла слабымъ голосомъ: Г. президентъ, клянусь вамъ, что я невинна (всеобщее волненiе).

Президентъ. Я не разслышалъ...

Г. Бакъ. Подсудимая сказала: клянусь вамъ — я невинна (многiе изъ присутствующихъ плачутъ).

Президентъ провѣряетъ всѣ пренiя, обращается къ судьямъ и предоставляетъ имъ рѣшить вопросъ слѣдующаго содержанiя:

«Виновна ли Марiя Каппель, вдова Карла Лафаржа, въ умерщвленiи своего мужа минеральнымъ ядомъ въ концѣ декабря и началѣ января текущаго года?»

Подсудимую вынесли; судьи ушли; въ три четверти восьмого они возвратились въ залу совѣщанiй. Черезъ часъ вышли они въ залъ общаго присутствiя, гдѣ царствовало гробовое молчанiе. Главный жюри произнесъ слѣдующее:

«Да, по большинству голосовъ, подсудимая виновна (общее движенiе, восклицанiя).

«Да, по большинству голосовъ, есть смягчающiя обстоятельства въ пользу подсудимой».

Толпа стояла въ молчанiи. Президентъ приказалъ ввести подсудимую, но г. Палье, встревоженный, съ явнымъ усилiемъ могъ только произнесть, что состоянiе г–жи Лафаржъ не позволяетъ ей явиться. Судъ дѣлаетъ распоряженiе, чтобъ о рѣшенiи было объявлено ей чрезъ экзекутора и, послѣ часового совѣщанiя, произноситъ слѣдующiй приговоръ:

«Марiя Каппель, вдова Лафаржъ, осуждается на вѣчную каторжную работу и на выставленiе къ позорному столбу на площади города Тюлль». Надо было сообщить это рѣшенiе Марiи. Г. Лашо поручена была эта тягостная обязанность. Онъ вошолъ въ тюрьму, протянулъ къ осужденной руки, не говоря ни слова... Она поняла все, приподнялась судорожно, съ словами:

«Я хочу идти въ присутствiе, еще разъ объявить, что я невинна или выразить все презрѣнiе къ этимъ подкупленнымъ судьямъ!» но силы ее оставили и она упала безъ чувствъ. Говорятъ между прочимъ, что г. Брандель, главный жюри, объявилъ, отправляясь въ Тюлль, «что никакiя пренiя не убѣдятъ его въ невинности г–жи Лафаржъ и что онъ непремѣнно подастъ голосъ въ пользу ея осужденiя.»

Другой присяжный, г. Террiу, не побоялся сказать въ одномъ кафе: «Я бы очень желалъ, чтобъ химики открыли ядъ въ тѣлѣ Лафаржа».

Г. Плозане объявилъ, «что рѣшился осудить, во что бы ни стало».

Дунсонъ сказалъ: «Пусть Орфила ничего не откроетъ, она все–таки будетъ осуждена».

Наконецъ, когда Орфила нашолъ признаки мышьяка, г. Шанбонъ писалъ къ одному изъ своихъ родственниковъ, прося совѣта, какъ поступать. Нужно положиться на рѣшенiе г. Орфилы, окончательнаго судьи въ этомъ дѣлѣ, отвѣчалъ родственникъ.

Общественное мнѣнiе протестовало противъ заключенiй Орфилы; наука также не соглашалась съ его выводами. Защитники вздумали обратиться къ извѣстному ученому Распайлю.

Въ четвергъ, 17 сентября, Бадо Ларибьеръ, молодой адвокатъ въ Лиможѣ, былъ посланъ къ Распайлю съ просьбой отъ г. Бака и съ письмомъ отъ подсудимой.

 

«Я невинна и очень несчастна, милостивый государь, говорилось въ письмѣ. Я страдаю и жду спасенiя отъ вашихъ познанiй, отъ вашего сердца!

«Два химическихъ изслѣдованiя возвратили бы мнѣ надежду; явился г. Орфила, и я снова погрузилась въ пропасть.

«Надѣюсь на васъ, м. г.; поддержите своею ученостью бѣдную жертву клеветы; спасите ту, которую всѣ оставляютъ.

Марiя Лафаржъ.»

 

Распайль сначала отказывался, говоря, что имя его можетъ только повредить дѣлу, потомучто извѣстны его прежнiя несогласiя съ г. Орфила. Его можетъ быть даже не допустятъ высказать своего мнѣнiя, но Бадо Ларибьеръ настоялъ.

«13 сентября посланные прибыли въ Лиможъ; нужно было промѣшкать, потомучто Распайль заболѣлъ лихорадкой; въ одиннадцать часовъ вечера, они были наконецъ въ Тюллѣ.

Толпа обступила карету, съ криками: Вы ее погубили, она осуждена на вѣчную каторгу!.. Это будетъ на вашей совѣсти.

Мы знаемъ однакожъ, что это было не по винѣ ученаго: онъ проѣхалъ 120 льё въ сорокъ часовъ, по гористымъ дорогамъ и въ страшную погоду.

Вотъ что разсказываетъ о Марiи Каппель самъ г. Распайль.

— Я видѣлъ ее на слѣдующее утро. Всѣ, даже тюремщики, интересовались ея судьбою. Родные были при ней каждую минуту; постороннiе ежеминутно приходили справляться на дворъ тюрьмы. У меня не было недостатка въ вожатыхъ; я переходилъ съ рукъ на руки, до самыхъ ея дверей.

Марiя хотѣла говорить со мною наединѣ, и потому я выждалъ, когда уйдетъ ея семейство. Мнѣ бы хотѣлось сказать передъ лицомъ всѣхъ свое мнѣнiе, но воля осужденной священна: я покорился, безъ возраженiя.

Она была больна, въ постелѣ, съ пестрыми занавѣсками, раздѣлявшими комнату на двѣ половины; въ первой помѣщалась ея горничная, не хотѣвшая покинуть госпожи своей въ горѣ. Кажется примѣръ этой женщины имѣлъ влiянiе на всѣхъ друзей Марiи Каппель: почти всѣ оставались ей вѣрны въ несчастiи. Сохрани Богъ ея здоровье! Въ ея умѣ и сердцѣ есть многое, что оправдываетъ ее въ общественномъ мнѣнiи, даже безъ посторонней помощи. А оправданiя она жаждетъ болѣе даже, чѣмъ свободы.

«Я былъ тронутъ (я старъ и уже имѣю внучатъ, это проявленiе чувства не можетъ быть приписано увлеченiю), я дѣлалъ всѣ усилiя, чтобъ остаться холоднымъ, какъ подобаетъ химику, а кончилъ свое свиданiе словами утѣшенiя. Марiя Каппель не притворно религiозна, это подтверждаютъ всѣ ея близкiе.

«Слезы душили больную, я долженъ былъ выйдти. Она прислала мнѣ сказать, что мое посѣщенiе возвратило ей часть надежды, которую она совсемъ было утратила и что у ней однимъ другомъ больше.

«Выходя изъ тюрьмы, я спрашивалъ себя, неужели я говорилъ съ г–жею Лафаржъ; даже и теперь мнѣ трудно произнесть это имя: передъ глазами моими рисуется образъ Марiи Каппель.

«Я видѣлъ г–жу Лафаржъ больною, удрученною горемъ, но прежде, она вѣроятно, была прелестная дѣвушка. Черты лица ея неправильны, но чрезвычайно оживлены и выразительны. Взглядъ ея, даже сквозь слезъ, не терялъ своей силы, и понятно какое впѣчатленiе производилъ онъ въ лучшее время. Говорятъ, одинъ только королевскiй прокуроръ остался неумолимъ къ г–жѣ Лафаржъ, но и онъ былъ тронутъ произнося приговоръ.

«Марiя блѣдна, у ней густые чорные волосы. Въ тюрьмѣ, она не показалась мнѣ знатной дамой, и я не смѣшался въ ея присутствiи. Говорятъ впрочемъ, что и прежде она отличалась изящной простотой въ обращенiи.

«У ней прiятная, ласковая рѣчь, что–то такое доброе и симпатичное, что влекло къ ней во времена ея лучшаго времени. Трудно встрѣтить другую женщину, умѣющую такъ хорошо стать въ уровень съ понятiями своего собѣседника и не унизить его своимъ превосходствомъ. Она всѣмъ нравится и никого не унижаетъ; обо всемъ говоритъ съ одинаковымъ интересомъ. Она отлично поетъ и играетъ на фортепьяно, отлично образована, переводитъ Гёте, знаетъ нѣсколько языковъ, пишетъ итальянскiе стихи также хорошо какъ и французскiе. Марiя была слишкомъ нѣжное растенiе для грубой почвы Лимузена.»

Вотъ какъ Распайль говоритъ о химическихъ изслѣдованiяхъ:

«Я видѣлъ въ регистратурѣ три тарелки, полученныя г. Орфила; я не только составилъ ихъ описанiе, но даже снялъ мѣрку и спрашивалъ нѣкоторыхъ экспертовъ о томъ, какъ совершались опыты.

«Двѣ первыя тарелки получены посредствомъ азотной кислоты; но пятна, видимыя на нихъ такъ неясны и малы, при употребленiи реактивовъ, показали такiе сомнительные признаки, что я не рѣшился бы утверждать, что это пятна отъ мышьяка; нельзя опредѣлить даже количества вещества въ нихъ содержимаго; объ этомъ впрочемъ я буду говорить подробнѣе.

«Осудить, основываясь только на этихъ признаковъ, невозможно и, рано или поздно, правосудiю прiйдется раскаяваться, что оно придало важность такой ошибочной системѣ.

«Что же касается до третьей тарелки, то по собственному наблюденiю и разсказамъ экспертовъ, я долженъ согласиться, что на ней точно мышьяковыя пятна. Но по этому поводу мнѣ остается сообщить много важныхъ вещей.

«Пятна на первыхъ тарелкахъ малы, сѣро–жолтаго цвѣта и оставили едва замѣтный слѣдъ.

«Пятна на третьей — широкiя, синеватыя, съ отливомъ къ срединѣ, лиловато–жолтые къ краямъ. Но... погодите... онѣ получены посредствомъ азотно–кислаго поташа, который г. Орфила привезъ съ собой изъ Парижа.

«На замѣчанiя экспертовъ, что это можетъ быть не одна чистая кислота и что ее нужно бы разложить, онъ отвѣтилъ: что если опытъ кажется имъ сомнителенъ, онъ готовъ оставить дальнѣйшiя изслѣдованiя.

«Такъ нужно уничтожить и двѣ первыя тарелки, сказалъ г. де Бюсси, потомучто на нихъ нельзя еще основать обвиненiя.

«Въ донесенiи г. Орфилы не было этихъ подробностей, но я увѣренъ, что онъ не осмѣлится опровергнуть моихъ словъ!

«Все это такъ важно, что я рѣшился заявить свое мнѣнiе печатно.

«Я сказалъ господамъ химикамъ, что необходимо довести до конца открытiе и просилъ указать мѣсто для разложенiя реактивовъ, которые употреблялъ г. Орфила, въ присутствiи одного изъ членовъ суда.

«Мнѣ отвѣчали, что г. Орфила оставилъ въ распоряженiи г. Бори, аптекаря, всѣ реактивы, за исключенiемъ:

Поташа

Цинка, и

Азотной кислоты,

посредствомъ которой получены были пятна на третьей тарелкѣ.

«Составы эти стоятъ не болѣе 50 сантимовъ, но онъ положительно отказался оставить ихъ аптекарю.

«Когда говорятъ обвинители, ихъ выслушиваютъ; почему же бы не выслушать защитниковъ, когда они указываютъ на несоблюденiе всѣхъ формъ при обвиненiи.

«Я хочу и требую, во имя закона, чтобъ меня выслушали; правительство заявитъ свое вниманiе къ моимъ словамъ отмѣненiемъ приговора, а общественное мнѣнiе будетъ навѣрное на моей сторонѣ.

«Я исполню свою обязанность, не смотря на всѣ трудности. По крайней мѣрѣ, сонъ мой не будетъ смущаться призракомъ закованнымъ въ цѣпи и не заподозрятъ меня въ составѣ кислоты сомнительнаго свойства.

«Представьте себѣ, что защищая подсудимую, я слѣдовалъ бы системѣ Орфила и привезъ изъ Парижа составъ, посредствомъ котораго можно открыть слѣды яда тамъ, гдѣ не откроютъ его другiе реактивы. Чтобы сказалъ тогда г. королевскiй прокуроръ?

«Онъ сказалъ бы, чтобъ г. экспертъ представилъ немедленно свой составъ для изслѣдованiя учеными, здѣсь присутствующими.

«А въ случаѣ моего отказа, что сдѣлала бы противная сторона?

«Составила бы актъ, по которому я, при случаѣ, подвергаюсь преслѣдованiю, какъ заподозрѣнный въ ложномъ свидѣтельствѣ.

«Вѣроятно всѣ согласятся съ справедливостью такого предположенiя.

«Ничего подобнаго не было однакожъ сдѣлано относительно г. Орфилы; и основываясь на одномъ этомъ опытѣ, который могъ бы быть заподозрѣнъ, если бы его дѣлалъ я, и который принятъ безусловно со стороны г. Орфилы, лишили чести Марiю Каппель.

«Судьи повѣрили, что едва–замѣтное количество мышьяку на тарелкахъ, означаетъ смерть отъ отравы: это количество г. Орфила опредѣлилъ половиной миллиграма, а я опредѣляю сотой долей миллиграма.

«Но, если бы судьи могли понять, вопервыхъ, что этого количества слишкомъ мало для того, чтобы отравить человѣка, а во вторыхъ, что оно могло произойдти отъ реактива, который нарочно привезенъ изъ Парижа экспертомъ, то они не осудили бы Марiю Каппель, потомучто всѣ нравственныя доказательства уничтожаются за недостаткомъ осязательной улики.»(*)

Въ письмѣ этомъ г. Распайль несправедливо негодуетъ на г. Палье и отвѣчая ему, Марiя Каппель всѣми силами оправдываетъ своего адвоката.

 

Тюлль, 1 октября.

 

«Я съ благодарностью прочла краснорѣчивыя страницы, которыя вы посвятили несчастной заключенной; и искренно порадовалась, что съ вашими глубокими познанiями соединяется такое горячее сердце.

«Непрiятно поразили меня только нѣсколько строкъ и я хочу откровенно поговорить съ вами, чтобъ уничтожить въ умѣ вашемъ всякое несправедливое предубѣжденiе.

«Вы не видались съ г. Палье и это крайне меня огорчаетъ, потомучто не смотря на разность въ нѣкоторыхъ мнѣнiяхъ, вы поняли бы другъ друга. Въ обоихъ васъ есть общая черта честности и великодушiя.

«Я не нашла въ немъ краснорѣчиваго оратора, но зато благороднаго защитника, которому обязана многими дѣльными совѣтами.

«О, умоляю васъ, милостивый государь, не отдаляйтесь отъ этой сильной опоры моей невинности; позвольте мнѣ положиться, разомъ, на два такихъ благородныхъ сердца: Богъ воздастъ вамъ за это и дочь ваша будетъ гордостью и утѣшенiемъ вашей жизни.

«Прощайте, милостивый государь, жду съ нетерпѣнiемъ выхода вашего мемуара и смѣю еще ожидать спасенiя, надѣясь на вашу защиту и мою собственную невинность.

«Примите увѣренiе въ глубочайшемъ уваженiи

Марiи Каппель.»

 

28 сентября, въ одиннадцать часовъ вечера, г–жа Лафаржъ была такъ слаба, что не могла даже понять читаемый ей приговоръ. По всѣмъ признакамъ, у нея было начало чахотки.

Между тѣмъ дѣло перевели въ кассацiонный судъ и подали на аппеляцiю. Ее не приняли. И такъ человѣческiй судъ сказалъ свое послѣднее слово. Защитники хотѣли оправдать Марiю, хоть бы только въ общественномъ мнѣнiи.

Личность Дени Барбье невольно внушала подозрѣнiя и на него подали просьбу за ложное свидѣтельство. Просьба эта также не была принята. Тогда рѣшились преслѣдовать его косвенно, судомъ гражданскимъ и Марiя Каппель подала на него просьбу, но ей отвѣтили, что осужденные не могутъ имѣть голоса.

Выставленiе къ позорному столбу было отмѣнено, и г–жу Лафаржъ отправили прямо въ тюремный замокъ, въ Монпелье.

Не смотря на всю физическую и нравственную тяжесть заключенiя, у Марiи бывали свои свѣтлыя минуты. Г. Колларъ, дѣдъ, котораго она прежде не знала, выхлопоталъ позволенiе навѣщать ее, тотчасъ по переводѣ въ Монпелье. Сначала позволенiе это давалось съ большими затрудненiями, но когда болѣзнь Марiи усилилась, къ ней допускали всѣхъ желающихъ ее видѣть. Дѣвица Колларъ, впродолженiе одиннадцати лѣтъ ухаживала за больной съ неутомимымъ усердiемъ. Горничная Клементина Серва просила позволенiя служить, по прежнему, своей госпожѣ, на что послѣдняя не согласилась. Г. Лашо, одинъ изъ защитниковъ ея въ Тюллѣ, достигнувъ громкой извѣстности какъ адвокатъ прiѣзжалъ въ Монпелье и хотѣлъ посвятить свое знанiе на пользу заключенной. Наконецъ всѣ доктора, лѣчившiе Марiю, дѣлались непремѣнно ея друзьями. Съ 1848 г. здоровье г–жи Лафаржъ совершенно разстроилось. Четыре извѣстныхъ медика созваны были на консультацiю и объявили, что одно только освобожденiе спасетъ больную. Это мнѣнiе не было принято.

21 февраля 1851 года, ей позволено было отправиться въ больницу въ Сен–Реми, гдѣ старанiя г. Шабранъ продолжили нѣсколько ее жизнь. Наконецъ по прошенiю г. Колларъ, Людовикъ Наполеонъ, бывшiй тогда президентомъ, подписалъ ея освобожденiе.

1 iюня 1852 года, Марiя Каппель была наконецъ на свободѣ, но уже осужденная другимъ, неотразимымъ приговоромъ. Она прожила еще нѣсколько мѣсяцевъ и 7 ноября 1852 года, скончалась на водахъ въ Усса.

Процессъ Лафаржъ произвелъ до того сильное впечатлѣнiе въ цѣлой Европѣ, что два извѣстнѣйшихъ прусскихъ законовѣда, занялись его обсужденiемъ въ Берлинѣ, на основанiи прусскихъ законовъ и рѣшили оправдать подсудимую, за неимѣнiемъ доказательствъ. Вотъ замѣчательнѣйшiя мѣста этого мемуара:

«Мы не можемъ оставаться хладнокровными при воспоминанiи о личности Дени Барбье. Защитники представляютъ его человѣкомъ безнравственнымъ, выставляющимъ на показъ свои пороки. Онъ помогалъ Лафаржу во всѣхъ незаконныхъ продѣлкахъ; можетъ быть даже внушалъ ему ихъ: если бы злоупотребленiя были открыты, чему подвергался Дени? Онъ прiѣхалъ въ Парижъ за нѣсколько дней до присылки пирога и прiѣхалъ туда тайно; даже въ Гландье ничего объ этомъ не знали. Что онъ дѣлалъ въ Парижѣ, осталось для всѣхъ неизвѣстнымъ.

«Подозрѣвать подобнаго человѣка въ убiйствѣ, весьма естественно. Онъ могъ желать отдѣлаться отъ свидѣтеля своихъ преступленiй. Увѣдомленiе о посылкѣ получено заранѣе, и Дени, узнавъ о его содержанiи, могъ уже въ Парижѣ положить яду въ пирогъ, тѣмъ болѣе, что Лафаржъ получилъ ящикъ открытымъ. Пусть также подумаютъ, что рѣшительно невозможно, чтобъ г–жа Лафаржъ отравила пирогъ и пусть припомнятъ восклицанiе этого Дени, по возвращенiи изъ Парижа: «теперь я здѣсь хозяинъ!»

«Дени возвратился тремя днями ранѣе своего хозяина, и во время его болѣзни, былъ постоянно дома. Въ его распоряженiи былъ ядъ и, при допросѣ о немъ, онъ сильно сбивался въ показанiяхъ.

«Онъ отдалъ подсудимой пакетикъ, въ которомъ не оказалось потомъ мышьяка. Его постоянно впускали къ больному, и онъ же своими рѣчами подалъ поводъ подозрѣвать г–жу Лафаржъ. При допросѣ безъ всякаго повода онъ повторялъ, что не онъ отравитель.

«У насъ передъ глазами дѣло совершенно неразрѣшонное. Нельзя доказать, что Лафаржъ умеръ отъ отравы. Подозрѣнiя иногда такъ неосновательны, что невозможно на нихъ положиться. Свидѣтели или пользовались дурной репутацiей, или же были близкими родственниками умершему.

«Предположенiй въ пользу подсудимой встрѣчается очень много. Наконецъ существуютъ важные поводы къ обвиненiю другихъ личностей. Въ подобныхъ обстоятельствахъ слѣдовало оправдать обвиненную, за неимѣнiемъ доказательствъ. Временнаго оправданiя было бы недостаточно, по прусскимъ законамъ, потомучто тогда существовало бы подозрѣнiе, ничѣмъ не подтверждаемое. Много должно лежать на совѣсти у судей Тюлля, чтó и выразилось въ допущенiи ими смягчающихъ обстоятельствъ. Судьи суть представители народа, но народъ, находящiйся въ судѣ, выражалъ постоянно сочувствiе къ осужденной, хотя видѣлъ и слышалъ тоже, что видѣли судьи. Откуда такое противорѣчiе? Кто могъ имѣть такое влiянiе только на двѣнадцать присяжныхъ? Авось время разрѣшитъ эту необъяснимую задачу.»

 

 

____________



(*) Имя госпожи Лафаржъ извѣстно во всемъ свѣтѣ. У насъ его тоже знаютъ, но вмѣстѣ съ этимъ знаютъ только одно: что она отравила своего мужа. Мы увѣрены, что весь этотъ возмущающiй душу процессъ извѣстенъ очень и очень немногимъ. Вотъ почему мы рѣшились напечатать его, не смотря на его кажущуюся извѣстность. Онъ стоитъ того по многимъ причинамъ.    Ред.

(*) Г. Фуа та же сваха, но только французская, и потому съ (не пропечатано)

(*) Въ этой запискѣ видна — вся француженка.

(*) Помѣщено въ gazette des «Hopitaux.»