Исторiя англiйскихъ университетовъ. В. Игнатовича. Спб. 1861 г.

____

Не безъ нѣкотораго страха взялись мы за книжку г. Игнатовича объ англiйскихъ университетахъ. Ужь если говорить откровенно (а не быть такими предъ нашими читателями мы вовсе не имѣемъ особенныхъ причинъ), такъ этотъ страхъ возбужденъ былъ въ насъ «Русскимъ Вѣстникомъ». Извѣстна англоманiя этого почтеннаго журнала. Извѣстенъ намъ тотъ идеалъ порядковъ, о какихъ мечтаетъ «Русскiй Вѣстникъ», идеалъ, который при ближайшемъ его разсмотрѣнiи оказывается просто англiйскiй. Намъ помнится, съ какимъ благороднымъ жаромъ почтенный вышеупомянутый журналъ защищалъ нѣкоторые англiйскiе порядки противъ германскихъ публицистовъ. Согласитесь, что голосъ такого журнала, каковъ «Русскiй Вѣстникъ», не долженъ же оставаться среди нашей публики гласомъ вопiющаго въ пустынѣ. Ктому жъ мы положительно знаемъ, что англiйскiе взгляды раздѣляются не одной только редакцiей «Русскаго Вѣстника.» Есть много англомановъ и въ публикѣ. У насъ напримѣръ есть знакомый, который при разговорѣ объ англiйскихъ порядкахъ всегда неизмѣнно становился только въ одно, сознательное или безсознательное къ нимъ отношенiе: онъ бѣдный вздыхалъ, почему Русь не Англiя. Какъ же послѣ всего этого приступить безъ нѣкотораго страха къ анализу такихъ вещей, каковы англiйскiе университеты? Ну чтó — серьозно подумали мы — если разберешь порядки англiйскихъ университетовъ, да придешь къ взгляду вовсе не раздѣляемому «Русскимъ Вѣстникомъ», а съ нимъ вмѣстѣ и нашими англоманами? Представьте себѣ человѣка, который въ первый разъ попалъ въ оперу: предъ нимъ виднѣются въ почтительномъ отдаленiи картины, одна другой изящнѣе, живописнѣе; воды, деревья, замки, гроты — все это такъ хорошо, такъ обаятельно. Ну а что, еслибъ вы подвели его поближе къ этимъ изящнымъ декорацiямъ и осязательно убѣдили бы его, что эти прозрачные ручейки, эти тѣнистыя рощи, гроты — грубыя масляныя краски, безобразныя вблизи; что эти тѣнистыя рощи и ручейки скоро рукой безпощаднаго сторожа отнесутся въ кладовую, дожидаться новыхъ очарованныхъ зрителей? Мы потому привели этотъ примѣръ, что сами теперь находимся въ положенiи такого зрителя. Англiя далеко отъ насъ, но относительно не дальше, чѣмъ въ оперѣ — отъ зрителя декорацiи. При искуственномъ освѣщенiи, которое устроивается нашими отечественными любителями блеска, англiйское воспитанiе кажется чѣмъ–то ужь очень хорошимъ, образцомъ человѣческаго воспитанiя; ну что, если теперь ближе подойти къ этимъ пресловутымъ декорацiямъ да пощупать самимъ, чтó это за вещь англiйское воспитанiе, пораздумать, годится ли эти декорацiи переносить въ нашу угрюмую, скромную, вовсе не отдѣланную еще, неприготовленную квартиру, а главное не дряхлы ли, не устарѣли ли эти декорацiи настолько, что пожалуй донесешь до дому однѣ тряпки и ветошь?

А между тѣмъ какъ ни тягостно, а видно придется угостить себя такимъ неудобнымъ положенiемъ. Пора наконецъ убѣдиться, что не все то золото, чтó блеститъ. Говорятъ, что французы народъ самый модный въ мiрѣ. Мало ли чтó говорятъ; а мы думаемъ, что мы, русскiе, по части модъ перещеголяемъ самихъ французовъ. У насъ моды не на одни узоры, кринолины: мы держимся моды и въ дѣлѣ мысли. Модныя мысли господствуютъ у насъ словно какъ какое–то повѣтрiе (мы говоримъ здѣсь о большинствѣ). Найдетъ на насъ часъ, полюбятся французскiе порядки, литературные и общественные, — давай всѣ мыслить пофранцузски; и тó хорошо во Францiи, и другое, а у насъ ни того ни другого нѣтъ: вотъ хорошобъ завести эти славныя вещи на Руси! И такъ мы восхищаемся нѣсколько лѣтъ. Но такъ какъ все въ мiрѣ тлѣнно и скоропреходяще, какъ французскiя бальныя моды, то и потокъ нашихъ мыслей, текущiй въ одномъ направленiи, скоро весь истощается. Истощившись въ этомъ пунктѣ, наведши на себя и почтенныхъ собесѣдниковъ, имѣвшихъ несчастiе держать съ нами рѣчи, порядочную скуку, мы съ дружбы поворачиваемъ во вражду; потокъ нашихъ мыслей получаетъ новое направленiе: являются новыя моды, которыя становятся къ прежней модѣ въ отрицательное положенiе и создаютъ для себя новый идолъ. Францiя дурна, а рядомъ съ ней вѣдь Англiя, она должна быть хороша: и вотъ доходитъ очередь чести и до Англiи. Одинъ журналистъ хотѣлъ даже выдумать Америку. И вотъ начинаются вздохи по англiйскимъ учрежденiямъ, даже такимъ, которые самими же англичанами признаются несовременными. Но намъ до этого дѣла нѣтъ, и мы, гдѣ не нужно, оказываемся до того снисходительными и вѣжливыми, что готовы быть гостепрiимными и для старой, лишь бы иностранной рухляди. Гостепрiимство — вещь чудесная, слова нѣтъ; оно издавна отличало славянскую натуру; но всему наконецъ есть мѣра. У насъ авторитетъ мода: пойдетъ повѣтрiе въ одну сторону — и всѣ мы заворачиваемъ въ эту сторону. Это вовсе не то, чтó мы обыкновенно разумѣемъ подъ направленiемъ вѣка; это мелкое направленiе, слѣдствiе не духа, не понятiй времени, а слѣдствiе нашего невѣжества, непривычки мало–мальски недурно мыслить. Еслибы мы взялись за перо съ цѣлью наговорить чадамъ Руси комплиментовъ, мы бы конечно въ легкости распространенiя у насъ модъ нашли бы восхитительныя стороны; кромѣ факта гостепрiимства, тутъ можно было бы видѣть фактъ добродушiя, довѣрчивости, съ какою мы вѣримъ всему, чтó ни скажутъ намъ люди пишущiе и печатающiе, особенно если они предпосылаютъ всѣмъ своимъ поученiямъ ту общую мысль: дескать такой–то народъ развитѣе насъ, у него такiя и такiя–то отличнѣйшiя учрежденiя и т. д., а мы народъ неразвитый и т. д., слѣдовательно намъ нужно учиться у него… Въ концѣ концовъ выходитъ у нихъ: такъ какъ мы люди неразвитые, такъ нечего конфузиться и ролью обезьянъ.

Всѣ эти и подобные джентльмены забываютъ кажется одну небольшую штучку, которую они должны узнать, заглянувъ въ исторiю… какую угодно, только не Кайданова. Исторiя скажетъ прежде всего, что каждый народъ развивается подъ влiянiемъ особыхъ своихъ прирожденныхъ условiй, имѣетъ неодинаковую историческую судьбу, имѣетъ свои исключительныя особенности (каждый народъ отличается отъ другого своей нравственной физiономiей), подъ влiянiемъ особенныхъ условiй развиваетъ у себя свои особенные порядки и учрежденiя. Это такая общеизвѣстная истина, для узнанiя которой не нужно очень большого знакомства съ исторiей; она такъ и бросается въ глаза: стоитъ только раскрыть глаза на божiй свѣтъ да запастись способомъ умозаключенiй, который въ логикѣ Карпова называется аналогiей.

Англiя развилась самобытно, развила свои учрежденiя, непохожiя на наши. Англичанинъ повидимому такой же человѣкъ, какъ и славянинъ; да вовсе не такой, если повнимательнѣй его разсмотрѣть: и направленiе–то мыслей у него совсѣмъ особое, и судитъ–то онъ о многихъ вещахъ какъ–то по–своему, да и ходъ жизни у него особый, иной чѣмъ у славянина. Раса англосаксонская въ началѣ своего существованiя может–быть была сходна со славянскою; но вслѣдствiе географическихъ особенностей мѣстности, которую населила, историческихъ обстоятельствъ, жизнь развилась тамъ иначе, чѣмъ у насъ. Ходъ исторической жизни Англiи былъ ровнѣй, чѣмъ всѣхъ другихъ народовъ. Англiйскiй народъ имѣлъ уже нѣкотораго рода конституцiю, свое законодательство, свой народный судъ. Его домашнiя учрежденiя мало подвергались различнымъ иностраннымъ влiянiямъ, ихъ развитiе шло безостановочно; народъ измѣнялъ ихъ и развивалъ когда того требовало время. Если чтó онъ и заимствовалъ отъ другихъ народовъ въ своемъ общественномъ быту, такъ съ теченiемъ времени онъ претворялъ иностранныя учрежденiя въ свои, клалъ на все нацiональную печать и изъ иностраннаго дѣлалъ своимъ собственнымъ, домашнимъ, нацiональнымъ. Развитыя вслѣдствiе историческихъ обстоятельствъ учрежденiя, по силѣ обратнаго влiянiя, опять взаимодѣйствовали на развитiе общественной нацiональной жизни. Отсюда возникали новыя условiя развитiя и т. д. въ безконечность. Особенное, завидное отличiе англiйской жизни отъ всякой другой заключается въ томъ, что почти весь теперешнiй общественный и домашнiй бытъ Англiи возникъ естественно, самобытно. Если хотите, такъ Англiю со всѣмъ, чтó есть въ ней, можно сравнить съ флорой новооткрытой страны, куда постороннiй человѣкъ еще не вторгался съ своими затѣями, искуственными улучшенiями, и гдѣ все составляетъ естественный плодъ производительныхъ силъ самой страны. На этомъ влiянiи географическихъ особенностей страны на образованiе быта народа — ея жильца, намъ слѣдовало бы остановиться нѣсколько подробнѣе и особенно на влiянiи ихъ на развитiе быта Англiи. Но раскрытiе этого предмета мы отлагаемъ до будущаго времени, когда будемъ разбирать историческiе труды Бёкля, историка англiйской цивилизацiи.

Но флора извѣстной страны — на ея почвѣ только и живуча; развѣ ужь особенныя благопрiятныя обстоятельства помогутъ ей аклиматизоваться въ другой странѣ, и то если въ ней будутъ находиться такiя же совершенно–равныя условiя, какъ и въ той странѣ. Наши англоманы, какъ кажется, именно это и забываютъ. Чтó хорошо въ Англiи — не будетъ такимъ у насъ на Руси. Ужь сколько разъ кажется твердили мiру, что учрежденiя одного народа какъ–то слишкомъ туго прививаются къ другому, потому именно, что у всякаго народа своя почва развитiя, и чтó растетъ на одной, то завянетъ послѣ пересадки на другую. Но вѣдь тутъ пожалуй насъ обвинятъ въ отрицанiи общечеловѣчнаго значенiя развитiя извѣстныхъ народовъ, въ отрицанiи передачи однимъ народомъ результатовъ своего развитiя другому; затѣмъ въ отрицанiи дружественнаго шествiя всего человѣчества, какъ суммы всѣхъ народовъ, по пути прогреса, въ отрицанiи взаимнаго влiянiя народовъ другъ на друга, въ отрицанiи пожалуй самаго прогреса. Пожалуй еще заключатъ изъ нашихъ словъ, что мы хлопочемъ о развитiи нацiональной исключительности, однимъ словомъ въ стремленiи укрѣпить въ публикѣ тѣ взгляды, которые господствовали на Руси въ ХVI и ХVII столѣтiяхъ. Да успокоятся ревностные защитники прогреса. Мы не противъ усвоенiя славянской средой общечеловѣческихъ началъ, которыя развились на европейскомъ западѣ. Побольше намъ давайте ихъ. Да только дайте же намъ время претворить ихъ въ свою плоть и кровь; пусть это претворенiе совершится естественно, а не насильно; мы сами возьмемъ ихъ и водворимъ у себя, коли они нужны для нашего развитiя. Общечеловѣческое тогда только принесетъ намъ пользу, когда оно станетъ нацiональнымъ, и оно прежде всего должно стать нацiональнымъ, чтобы усвоилъ его извѣстный народъ; иначе оно будетъ только хорошей вещью, которую и видитъ глазъ, да зубъ нейметъ. Не отъ такого ли невежествѣннаго прививанья хорошихъ западно–европейскихъ вещей къ намъ и потеряло авторитетъ многое хорошее, чтó принесло бы намъ пользу при другихъ болѣе благопрiятныхъ условiяхъ? Главное, неслѣдуетъ горячиться. Вы говорите, что у васъ есть хорошая вещь, славная вещь, которую вы подсмотрѣли гдѣ–то. Прежде нежели навязывать мнѣ эту вещь, давайте посмотримъ ее, разберемъ, чтò она за штука; но прежде всего спросимъ — вѣрно ли вы знаете, что она славной штукой оказывается тамъ, дома, у себя? Не обманулись ли вы? Нѣтъ ли ужь гдѣ–нибудь еще лучшей вещи, чѣмъ та, за которую вы такъ стоите? То только и крѣпко, чтò долго дѣлается; а чтó рубиться, какъ говорятъ, съ плеча — то непрочно, хрупко, хотя дѣлается и съ благонамѣренными цѣлями.

Университеты въ Англiи, какъ и многое другое, развились самобытно. Во многомъ они непохожи на континентальные университеты; у нихъ свое устройство, свои методы воспитанiя и образованiя. При всемъ томъ первый по времени англiйскiй университетъ устроился по образцу парижскаго. Идея университетовъ впервые зародилась на континентѣ, а въ Англiи она принята какъ нѣчто данное, готовое, уже развитое. Очень интересно прослѣдить, какъ и когда въ Англiи возникли университеты, и какъ они постепенно выработали порядокъ, во всемъ отличный отъ нынѣшнихъ порядковъ древней своей alma mater и вообще континентальныхъ университетовъ. Г. Игнатовичъ очень хорошо изложилъ исторiю возникновенiя и образованiя англiйскихъ университетскихъ порядковъ, хотя и имѣлъ въ виду только ихъ исторiю. Напрасно не занялся онъ болѣе подробнымъ изложенiемъ современнаго быта англiйскихъ университетовъ. Намъ нуженъ этотъ краткiй очеркъ ихъ исторiи для того, чтобъ читатель легко понялъ ихъ современный бытъ, которымъ мы ниже займемся съ особенною подробностью.

Прежде всего считаемъ необходимымъ сказать, что въ Англiи не всѣ университеты имѣютъ одно и тоже устройство. Ихъ можно подраздѣлить на два рода: одни собственно университеты, въ томъ общественномъ значенiи, какое мы обыкновенно соединяемъ съ понятiемъ объ университетѣ вообще; таковы университеты оксфордскiй и кембриджскiй въ особенности. Другiе университеты совсѣмъ не то, что оксфордскiй и кембриджскiй. Составъ ихъ слагается не изъ студентовъ, получающихъ въ заведенiи образованiе, а изъ однихъ професоровъ, которые только экзаминуютъ всѣхъ желающихъ получить ученыя степени. Они образовались недавно и какъ бы въ опозицiю старымъ англiйскимъ университетамъ, которые, проникнутые духомъ религiозной нетерпимости, не допускали въ свою среду людей, непринадлежащихъ къ епископальной церкви. А между тѣмъ ученые дипломы и въ Англiи, какъ и у насъ, никогда не составляли излишней для молодого человѣка принадлежности, и въ желающихъ экзаменоваться на ученыя степени никогда не было недостатка. Но въ Оксфордѣ напримѣръ желавшiй получить степень баккалавра (bachelor of arts) долженъ былъ предварительно принесть присягу или публично заявить, что онъ раздѣляетъ мнѣнiя господствующей церкви. Конечно подобная присяга была очень большимъ неудобствомъ не для однихъ только диссидентовъ, для которыхъ такимъ образомъ безнадежно запирались университетскiе ворота. Нужда требуетъ удовлетворенiя и изобрѣтаетъ для того средства. Составились колегiи или корпорацiи професоровъ, спецiальнымъ занятiемъ которыхъ было именно удостоиванiе молодыхъ людей степени, послѣ предварительнаго экзамена. Таковы напримѣръ университеты лондонскiй и новодублинскiй. При лондонскомъ университетѣ есть школа, которая называется университетской школой, но собственно сама не составляетъ университета, а спецiально назначается для подготовки студентовъ къ экзаменамъ. Университетомъ же въ строгомъ смыслѣ называется корпорацiя професоровъ–экзаминаторовъ. Потому, говоря объ англiйскихъ университетахъ, мы будемъ разумѣть подъ ними старые университеты, нѣкоторые шотландскiе и вообще тѣ, которые устроены по образцу старыхъ англiйскихъ университетовъ. При этомъ мы еще должны сдѣлать необходимое замѣчанiе: большая часть англiйскихъ университетовъ образовалась по образцу оксфордскаго. Оксфордъ слыветъ у англичанъ за святыню науки. Его порядки были положены въ основы устройства и кембриджскаго университета, образовавшагося нѣсколько позже оксфордскаго, не позже впрочемъ 1229 года. На Оксфордъ мы можемъ смотрѣть какъ на типъ англiйской университетской жизни; всѣ другiе университеты только копiи, иногда несовсѣмъ удачныя, съ главнаго прототипа. Поэтому мы и будемъ, говоря объ англiйскихъ университетахъ, имѣть въ виду Оксфордъ по преимуществу.

А самый Оксфордъ тоже не всецѣло–самородное произведенiе англiйской жизни. На его образованiе и развитiе имѣлъ огромное влiянiе парижскiй университетъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ тоже alma mater всѣхъ университетовъ въ мiрѣ. Основа собственно университетскаго быта положена въ парижскомъ и современно образовавшихся съ нимъ болонскомъ и салернскомъ университетахъ. При началѣ ХII столѣтiя мы находимъ парижскiй университетъ уже съ ясно образовавшимися формами, съ нѣсколько выработаннымъ уже бытомъ. Откуда возникли университеты, вообще кàкъ они мало–по–малу образовались въ благоустроенныя общины и въ частности кáкъ образовался парижскiй университетъ, — объ этомъ мы помолчимъ, потому что въ противномъ случаѣ стали бы распространяться безъ цѣли и тѣмъ безъ нужды увеличивать свою статью. Съ насъ довольно будетъ обрисовать тѣ общiя черты парижскаго университета, которыя, бывъ перенесены на англiйскую почву, легли потомъ въ основу англiйской университетской жизни. Такъ къ началу ХII столѣтiя парижскiй университетъ уже выработалъ нѣкоторый бытъ, сообразный съ жизнiю ученой общины. Всѣ лица, принадлежавшiя къ университету, раздѣлялись тогда на два вида: учащихъ и учащихся. Къ первому сословiю, въ собственномъ смыслѣ ученому, принадлежали професора, читавшiе съ кафедры свои лекцiи, производившiе экзамены и удостоивавшiе претендентовъ степеней магистровъ, докторовъ и проч. Въ это время сословiе професоровъ уже составило въ нѣкоторомъ смыслѣ ученую аристократiю. Это сословiе имѣло право законодательства относительно школьной дисциплины и прiобрѣло уже, соединенiемъ въ своихъ рукахъ этого права съ правомъ производить экзамены для удостоенiя степеней, перевѣсъ надъ схолярiями. Каждый професоръ былъ независимъ отъ другого, имѣлъ свою школу, въ которой занимался съ схолярiями. Другая часть учащихся называлась схолярiями. Наука — космополитъ: она не знаетъ ни мѣстности, ни нацiй; прiютъ ея вездѣ, гдѣ есть свобода, усердiе къ занятiямъ и дарованiе. Поэтому въ среднiе вѣка университеты, святилища науки, были космополитами въ самомъ обширномъ смыслѣ. Парижскiй университетъ по мѣсту былъ французскимъ, а учились въ немъ и англичанинъ и нѣмецъ, итальянецъ и испанецъ. Такъ какъ въ университеты, славившiеся отличными преподавателями, стекались всѣ молодые люди, искавшiе образованiя, со всѣхъ концовъ Европы, то въ нихъ очень много набиралось схолярiевъ изъ каждой нацiи и они естественно стали дѣлиться по нацiональностямъ. Каждая нацiя пользовалась самоуправленiемъ, выбирала изъ сословiя професоровъ своего прокуратора. Такъ въ парижскомъ университетѣ были нацiи: 1) французская, 2) англiйская, послѣ назвавшаяся нѣмецкой, 3) пикардiйская и наконецъ 4) нормандская, съ четырьмя же прокураторами. Во главѣ же всей университетской общины стояли совѣтъ прокураторовъ и ректоръ, избиравшiйся всѣми нацiями вмѣстѣ. Старые университеты, въ томъ числѣ и парижскiй, всѣ образовались изъ монастырскихъ школъ, вышли нѣкоторымъ образомъ изъ нѣдръ церкви; такимъ образомъ церковь не могла уже отказаться отъ своего влiянiя на вышедшую изъ нея ученую колонiю; да и для самихъ университетовъ невыгодно было становиться внѣ покровительства церкви, потомучто въ среднiе вѣка только могущество церкви могло защищать такихъ мирныхъ людей, каковы ученые, отъ насилiя и произвола бароновъ, городовъ и королей. А потому надъ университетомъ наблюдалъ еще канцлеръ или намѣстникъ мѣстнаго епископа. Онъ имѣлъ право давать лиценцiи или позволенiя учить, или de jure утверждалъ степени магистровъ, докторовъ, — степени, которыя въ старыя времена указывали только на компетентность извѣстнаго лица учить; онъ же былъ представителемъ университета и защитникомъ его правъ въ случаѣ какихъ–либо посягательствъ со стороны.

При ученiи, професора главнымъ образомъ старались возбудить въ школярахъ самодѣятельность, и вотъ отсюда–то ведутъ начало эти споры (disputationes) и опредѣленiя (definitiones). Между парижскими школярами какъ–то непривилась жизнь колегiальная. Правда, были и у нихъ такъ называемыя подворья (hospitia aulae), гдѣ они жили по нѣскольку человѣкъ; но такого развитiя корпоративной жизни, какое представляютъ англiйскiе университеты, парижскiй никогда не достигалъ.

Основы парижскаго университета въ главныхъ чертахъ перенесены были и на англiйскую почву, хотя и тутъ мы должны замѣтить, что онѣ почти тотчасъ же подверглись уже нѣкоторымъ видоизмѣненiямъ. Здѣсь намъ не мѣсто заниматься тѣмъ спорнымъ вопросомъ, ктò въ собственномъ смыслѣ долженъ считаться основателемъ оксфордскаго университета: Алфредъ ли Великiй, или кто другой. Какъ бы то ни было, только еще до половины ХII столѣтiя оксфордская школа имѣла общiй видъ средневѣкового университета, во многомъ сходный съ первообразомъ своимъ, парижскимъ университетомъ, но нѣсколько отъ него и отличный. Дѣленiе университетскаго сословiя на ученыхъ и школяровъ было также и въ Оксфордѣ, какъ и въ Парижѣ. Такъ же во главѣ цѣлой университетской общины стоялъ канцлеръ, бывшiй намѣстникомъ линкольнскаго епископа, въ епархiи котораго находился Оксфордъ. Но въ Оксфордѣ канцлеръ университета получилъ совсѣмъ другое значенiе, чѣмъ въ Парижѣ. Парижскiй университетъ образовался изъ соборной школы, слѣдовательно своимъ происхожденiемъ онъ обязанъ былъ чисто церкви и слѣдовательно не могъ сразу прiобрѣсть себѣ независимости отъ нея. Церковь, считавшая университетъ своимъ ученымъ сыномъ, чрезъ своего епархiальнаго епископа назначала канцлера, который собственно–говоря не принадлежалъ къ университетскому сословiю, и былъ только не болѣе какъ постороннiй посредникъ между церковью и университетомъ. Оксфордская школа, изъ которой образовался университетъ, была основана не церковью, а свѣтскимъ лицомъ, положимъ хоть Альфредомъ–великимъ; потому у него связь съ церковью была гораздо меньшая, чѣмъ у парижскаго. Уже тогда только, когда Оксфордъ подвергся тяжкимъ испытанiямъ во время вторженiя норманновъ, когда онъ самымъ дѣломъ испыталъ на себѣ, чтó значитъ не имѣть на всякiй случай сильнаго патрона, онъ обратился къ церкви за покровительствомъ и нашолъ себѣ патрона въ лицѣ линкольнскаго епископа. Оставивъ для себя титулъ канцлера линкольнскаго, этотъ епископъ для ближайшаго надзора за университетомъ сталъ опредѣлять особаго оксфордскаго канцлера. Такъ какъ въ университетѣ не было, какъ въ Парижѣ, ректора, который выбирался тамъ обыкновенно всѣми нацiями, то канцлеръ, назначаемый епископомъ, сдѣлался такъ–сказать частью университета, а потому всегда оказывался ревностнымъ защитникомъ его правъ и привилегiй.

Въ Парижѣ, какъ мы видѣли, школяры дѣлились по нацiямъ. Въ Оксфордѣ собственно не было нацiй въ томъ смыслѣ, въ какомъ онѣ существовали въ университетѣ парижскомъ. Дѣленiя школяровъ были и тамъ: на австральныхъ и бореальныхъ, или южныхъ и сѣверныхъ, смотря потому, съ юга или сѣвера Англiи былъ тотъ или другой школяръ. Если въ университетѣ хотѣли учиться иностранцы, то неимѣя права по разнымъ нацiональностямъ составлять отдѣльныя корпорацiи, они должны были приставать къ той или другой нацiи, австральной или бореальной: и надобно замѣтить, что такой раннiй обычай не допускать офицiально иностраннаго элемента въ университеты, обычай не давать иностранцамъ права составлять изъ себя корпорацiи, удержался въ Оксфордѣ и другихъ старыхъ англiйскихъ университетахъ до самыхъ позднѣйшихъ временъ. Затѣмъ самая жизнь школяровъ въ Оксфордѣ слишкомъ много отличалась отъ парижской университетской. Въ Парижѣ они жили въ разбивку, а не колегiями; жизнь колегiальная — справедливо замѣчаетъ г. Игнатовичъ — въ Парижѣ скорѣй была исключенiемъ, чѣмъ правиломъ, въ Оксфордѣ наоборотъ. Здѣсь съ самаго почти открытiя университета стали строить такъ называемыя подворья, гдѣ жили бѣдные и богатые люди и составляли посильными приношенiями общiй расходный фондъ. Можетъ–быть здѣсь уже можно видѣть зачатки того духа ассоцiацiи, безпримѣрное развитiе котораго мы видимъ теперь въ Англiи.

Главное отличiе оксфордскаго и другихъ старыхъ англiйскихъ университетовъ отъ парижскаго и вообще континентальныхъ составляло въ среднiе еще вѣка безпримѣрное развитiе корпоративныхъ правъ, корпоративнаго устройства. Уже одно то, что Оксфордъ и Кембриджъ были основаны вдали отъ столицы, помогло этимъ университетамъ развивать учрежденiя, которыя они находили болѣе сообразными съ требованiемъ времени. Въ среднiе вѣка университеты были далеко не то, что нынѣшнiе. Теперь можетъ–быть еще въ Германiи только жизнь университетовъ тѣсно связана съ жизнью окружающей среды. Въ среднiе же вѣка влiянiе университетское на жизнь общественную доходило до громадныхъ размѣровъ. Число школяровъ, учившихся въ извѣстномъ университетѣ, доходило при благопрiятныхъ условiяхъ до тридцати тысячъ, — цифра громаднѣйшая, особенно если принять во вниманiе, что всѣ эти 30,000 молодыхъ людей были цвѣтъ всей Европы, развитые, рѣшительные. И между тѣмъ это громадное населенiе находилось въ столицѣ. Могла ли какимъ–нибудь образомъ средневѣковая власть отказаться отъ попытокъ подчинить своему влiянiю эту огромную силу? Вотъ почему континентальные университеты не пошли далеко въ развитiи у себя корпоративнаго устройства, въ расширенiи своихъ корпоративныхъ правъ и привилегiй и въ прiобрѣтенiи большей самостоятельности; тогда какъ Оксфордъ и Кембриджъ въ уединенiи, въ дали имѣли полную возможность развиваться самобытно и самостоятельно. Да притомъ же города, гдѣ они помѣщались, были ни болѣе, ни менѣе какъ университетскими городами. Въ Англiи судьба университетовъ и городовъ, гдѣ они находились, были соединены самымъ тѣснымъ образомъ. Небольшой городъ жилъ университетомъ, школяры покупали у города весь провiянтъ. Но такъ какъ интересы ихъ были противоположны: одному нужно было дешевле купить, другому дороже продать и т. п., такъ какъ пылкость молодыхъ людей часто встрѣчала противниковъ себѣ въ гражданахъ, — то городъ и университетъ весьма часто поднимали между собой борьбу, и эта борьба всего болѣе принесла пользы старымъ англiйскимъ университетамъ. Въ борьбѣ постоянно поднимались вопросы объ университетскихъ правахъ и привилегiяхъ, и постоянно представлявшiеся случаи къ этой борьбѣ только увеличивали самостоятельное значенiе университета. Англiйскiе университеты за безпримѣрное развитiе своихъ правъ должны прежде всего быть благодарны городамъ, враждовавшимъ съ ними нѣсколько столѣтiй. Постоянные стычки канцлеровъ съ горожанами и горожанъ съ школярами обыкновенно кончались дарованiемъ отъ короны или отъ церкви какой–либо новой привилегiи. Къ концу ХIV столѣтiя оксфордскiй университетъ нетолько пользовался уже полнымъ правомъ юрисдикцiи во всемъ, чтó касается внутренней жизни, но даже въ лицѣ своего канцлера пользовался правомъ суда и расправы надъ самымъ городомъ, въ которомъ онъ находился.

Здѣсь мы остановимся нѣсколько, чтобъ указать главную характеристическую черту средневѣковыхъ университетовъ вообще и въ частности англiйскихъ ХIV столѣтiя. Въ основѣ ихъ тогдашняго устройства лежали чисто–демократическiя начала. Этотъ демократизмъ проявлялся въ принципѣ самоуправленiя. Главные начальники университетскiе были избираемы обществомъ школяровъ. Наклонность къ аристократизму стала проявляться въ университетскомъ быту уже тогда, когда професоры присвоили себѣ право производить экзамены и раздавать ученыя степени. Но эта ученая аристократiя вовсе еще не отнимала фактической силы у школяровъ, въ рукахъ которыхъ все–таки оставалось право избирать прокураторовъ и главнаго ректора. Оттого такъ много и было жизни въ средневѣковыхъ университетахъ, оттого такъ много поэтическаго въ разсказахъ средневѣковой университетской жизни. Жизнь каждаго средневѣковаго студента была полна самыхъ романическихъ приключенiй; онъ вѣрно выражалъ въ себѣ духъ средневѣковой эпохи, эпохи юности человѣчества, полной неудержимой отваги, пыла и страстности. Если шолъ учиться этотъ средневѣковый студентъ, такъ онъ хотѣлъ прежде всего, и болѣе всего, исключительно науки и не хотѣлъ знать той, часто пошлой морали, которая кладется иногда въ основу школьной дисциплины. Говорятъ, что въ среднiе вѣка эпоха феодализма была эпохой безграничнаго развитiя личной свободы: если такъ, то понятно, почему демократизмъ былъ въ основѣ университетскаго тогдашняго быта.

Но демократизмъ, какъ начало средневѣковой университетской жизни, съ теченiемъ времени понемногу исчезалъ и замѣнялся началами аристократическими. Развитiе колегiальной жизни въ Оксфордѣ и Кембриджѣ понеобходимости вводило въ университетскую жизнь аристократическiя начала. А образованiе между послѣдней половиной ХIV столѣтiя и эпохой реформацiи попечительства еще рѣшительнѣй опредѣлило аристократическое направленiе англiйскихъ университетовъ. Мы выше замѣтили, что университеты считались сыновьями церкви. Чтобъ не оставить безъ хлѣба людей, которымъ дано ученье, образованiе и воспитанiе, церковь издавна устроила раздачу кончившимъ курсъ университетскаго образованiя такъ–называемыхъ бенефицiй. Были онѣ и при оксфордскомъ университетѣ. Но такъ какъ и въ среднiе вѣка имѣла всю силу пословица, что «гдѣ до барышей коснется, тамъ нетолько–что гусямъ, но и людямъ достается», то бенефицiи невсегда назначались сообразно той цѣли, съ какою они заведены были, и вмѣсто магистровъ онѣ зачастую доставались людямъ постороннимъ. Нерасчитывая поэтому на бенефицiи, кончившiе курсъ понеобходимости оставались въ университетѣ, дожидая тутъ праздной вакансiи, и пробивались кое–какъ, питаясь вмѣстѣ съ школярами частiю подаянiемъ, а частiю своими преподавательскими трудами. Эти остававшiеся джентльмены естественно должны были, по своей большой развитости, прiобрѣсти вѣсъ и влiянiе въ университетѣ, особенно сравнительно съ школярами. Такимъ образомъ они составили новый аристократическiй элементъ, отличавшiйся отъ другихъ магистровъ и докторовъ тѣмъ, что противъ воли сидѣли въ университетѣ, ожидая какой–либо праздной бенефицiи или вакансiи, тогда какъ старые магистры и доктора оставались въ университетѣ по влеченiю своихъ педагогическихъ талантовъ. Такъ какъ колегiи и схолярiи были устроены съ благотворительной цѣлью, то естественно, они не могли, или лучше не хотѣли выгонять на улицу этихъ бѣдныхъ людей, неимѣвшихъ ни хлѣба, ни денегъ. Вотъ и образовалось de facto правило пользоваться такимъ кандидатамъ выгодами конвикторскихъ учрежденiй. Они составили сословiе людей, причисленныхъ къ университету, и стали называться fellows или товарищами. Имъ сталъ поручаться надзоръ за меньшими конвикторами, и вотъ отсюда ведетъ свое начало такъ крѣпко привившаяся къ англiйскому университетскому воспитанiю система попечительства.

Англiйскiе университеты подверглись важнымъ преобразованiямъ при Генрихѣ VIII, особенно когда былъ въ силѣ его любимецъ кардиналъ Вольсей, и при Елисаветѣ. Неостанавливаясь долго на этихъ преобразованiяхъ, мы скажемъ только о главномъ, чтó сдѣлано было въ это время. Въ это время въ Оксфордѣ и Кембриджѣ утвердились гуманитарныя науки, или то чтó мы называемъ классическимъ образованiемъ. XV вѣкъ считается вѣкомъ возрожденiя. Къ этому времени схоластика уже сильно ослабѣла въ Европѣ. Среднiе вѣка не имѣли подъ руками подлинныхъ сочиненiй греческихъ авторовъ. Аристотель и Платонъ, сочиненiя которыхъ полагались въ основы схоластическихъ школъ, были извѣстны только по переводамъ, и то крайне испорченымъ, такъ что въ этомъ отношенiи можно сказать, что схоластики подлиннаго–то Аристотеля и Платона вовсе и не знали. Послѣ разгрома Константинополя турками, многiе изъ образованныхъ грековъ бѣжали въ Италiю съ драгоцѣннѣйшими классическими сокровищами. Вотъ тогда–то западный мiръ познакомился съ подлиннымъ Аристотелемъ и Платономъ; въ немъ пробудилось стремленiе изучать древнiй классическiй мiръ. Это–то гуманитарное направленiе не могло конечно не перейти и въ англiйскiе университеты, такъ какъ они все–таки стояли въ связи съ континентальными. Возникла борьба между старыми схоластиками и новыми гуманистами, кончившаяся въ пользу послѣднихъ. Окончательному утвержденiю въ Оксфордѣ и Кембриджѣ гуманитарнаго направленiя способствовали кардиналъ Вольсей и Генрихъ VIII. Затѣмъ королева Елисавета окончательно, уже на вѣчныя времена утвердила прiобрѣтенныя университетами права и привилегiи.

Въ настоящемъ своемъ видѣ англiйскiе университеты въ весьма многомъ отличаются отъ германскихъ. Цѣли германскихъ университетовъ вовсе не педагогическiя; они не берутъ на себя трудной обязаности воспитанiя; главная ихъ цѣль — образовать человѣка, разработывать, двигать науку, приготовляя для нея спецiялистовъ. Дѣло воспитанiя въ Германiи лежитъ на гимназiяхъ, реальныхъ школахъ; въ нихъ–то будущiй студентъ получаетъ общее образованiе. До сихъ поръ еще нѣмецкiе педагоги не могутъ окончательно рѣшить, какiя науки должны входить въ кругъ общаго образованiя. По крайней мѣрѣ всѣ они единодушно соглашаются, что въ настоящее время нельзя ограничивать образованiя человѣка какой–либо особой наукой или какой–либо одной отраслью наукъ: всѣ они тоже признаютъ необходимость для современнаго человѣка знанiя наукъ естественныхъ и неразлучной съ ними математики. По окончанiи общаго образованiя молодой человѣкъ поступаетъ въ университетъ, и здѣсь–то посвящаетъ себя тѣмъ спецiяльнымъ занятiямъ, какiя онъ находитъ всего болѣе сообразными съ мѣрою своихъ силъ и способностей. Но англiйскiе университеты совсѣмъ не то, что германскiе. Если хотите, такъ они — и гимназiя и университетъ вмѣстѣ. Въ нисшихъ отдѣлахъ дается молодымъ людямъ общее образованiе, подъ которымъ англичане разумѣютъ классическое; затѣмъ въ высшемъ классѣ устроено нѣчто вродѣ факультетовъ, конечно гораздо нисшихъ сравнительно съ германскими факультетами. Главнѣйшее отличiе англiйскихъ университетовъ отъ континентальныхъ заключается въ слѣдующемъ:

1) Вмѣсто германскаго общаго образованiя, англiйскiе университеты даютъ образованiе классическое. Воспитаникъ начинаетъ свое университетское образованiе изученiемъ Гомера, Демосфена, Виргилiя, Цицерона, Эвклида и кончаетъ Ѳукидидомъ, лѣтописью Тацита.

2) Но всего болѣе характеристиченъ въ англiйскихъ университетахъ самый способъ занятiй студентовъ. Наблюдается главнымъ образомъ то, чтобъ студентъ самъ одолѣвалъ напримѣръ Гомера или Цицерона; во все время изученiя классиковъ, для него главное пособiе — лексиконъ греческiй и латинскiй. Онъ долженъ при этомъ дѣлать письменныя упражненiя, которыя состоятъ или въ простыхъ переводахъ съ греческаго на англiйскiй языкъ и обратно, или же въ развитiи и уясненiи мыслей классиковъ. Но такъ какъ лексиконъ въ рукахъ неопытнаго, молодого изучателя оказывается ненадежнымъ средствомъ противъ трудностей, встрѣчаемыхъ при занятiяхъ древними авторами, то студенту тутъ помогаютъ туторы, попечители, о которыхъ мы выше уже упомянули. Туторство есть самая характеристическая черта англiйскаго университетскаго воспитанiя. Туторы наблюдаютъ за ходомъ занятiй студентовъ, за ихъ нравственностью, поведенiемъ въ стѣнахъ университета, а иногда и за стѣнами. По идеѣ они — довѣренные молодыхъ людей; къ нимъ они должны обращаться за совѣтами, разрѣшенiемъ своихъ недоумѣнiй и т. п. Ихъ бываютъ по нѣскольку человѣкъ на каждую колегiю, и бываютъ они офицiальные и приватные. Первые получаютъ извѣстное опредѣленное жалованье отъ университета за труды присмотра надъ студентами. Но такъ какъ въ Англiи есть люди, у которыхъ есть лишнiя деньги и особенное желанiе сдѣлать изъ своихъ, иногда тупыхъ, дѣтей даровитыхъ студентовъ, да притомъ же въ составѣ университета есть много лишнихъ людей, которые, недобившись даже до вакансiи туторской, рады заработать деньгу, то есть еще приватные туторы. Это нѣчто вродѣ нашихъ домашнихъ учителей, которыхъ нанимаютъ бѣдные родители для воспитанiя своихъ дѣтей. Большею частью они нанимаются родителями для дѣтей, когда они прiѣзжаютъ домой на вакацiи. Тутъ дополняется то, чего студентъ за лѣностью, болѣзнью, или другими какими–либо причинами не могъ себѣ усвоить впродолженiи учебнаго «терма»⁽¹⁾. Когда туторъ становится ненужнымъ, онъ снова возвращается въ университетъ, дожидать новой рекомендацiи на туторство въ другомъ мѣстѣ.

Для студентовъ обязательно посѣщенiе колегiальныхъ классовъ, на которые опредѣлено извѣстное время. Но эти учебные часы — именно классы, а не университетскiя лекцiи, какiя обыкновенно заведены при континентальныхъ университетахъ. Классы проходятъ не въ слушанiи студентами лекцiи, а въ спрашиванiи ихъ професорами. Поэтому тамъ господствующiй методъ преподаванiя не акрооматическiй, а эротематическiй⁽¹⁾, который иначе называется экзаминаторскимъ методомъ. Весь методъ преподаванiя направленъ къ тому, чтобъ студентъ съ одной стороны самъ доходилъ до извѣстныхъ понятiй, съ другой изучалъ книги со всею тщательностью, во всѣхъ подробностяхъ. Такое качество занятiя называется у англичанъ thorougheness и поставляется необходимымъ условiемъ для студента, желающаго мало–мальски порядочно кончитъ университетскiй курсъ.

3) Третья характеристическая черта англiйскихъ университетовъ — жизнь колегiальная, корпоративная. Первоначально колегiи были основаны съ благотворительной цѣлью. Лишь только положены были основанiя университета въ Оксфордѣ, какъ тогда же были построены особые дома, спецiально назначеные для схолярiевъ. Такъ какъ церковь всегда считала себя покровительницею университетовъ, то она для того, чтобы дать средства жить бѣднымъ схолярiямъ и заниматься своимъ образованiемъ, дарила на содержанiе колегiй фундуши, или доходы съ помѣстiй, угодьевъ и т. п. Или же бѣдные схолярiи, ненадѣясь и на поддержку церкви, соединялись между собою въ корпорацiи для того, чтобы облегчить для себя заботы содержанiя и какъ можно его удешевить для себя. Отъ цѣлой корпорацiи нанимались повара, прислуга, расходчики и т. п. Съ теченiемъ времени такiе дома, прежде называвшiеся подворьями (aula hospitia), приняли названiе колегiй. И жизнь колегiальная сдѣлалась уже обязательною для всякаго студента, приходившаго въ университетъ за образованiемъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ и богатые люди, особенно короли, понимавшiе всю важность образованiя, заводили на свой счетъ колегiи, какова напримѣръ, колегiя Christ–church college, устроенная Генрихомъ VII⁽²⁾. Каждая колегiя имѣетъ свои доходы, свои порядки, своихъ туторовъ и професоровъ; каждая есть какбы особый мiръ, существующiй отдѣльно и самостоятельно отъ всего его окружающаго. Такихъ колегiй въ Оксфордѣ и Кембриджѣ очень много.

Теперь мы изложимъ общiй ходъ ученья, въ Оксфордѣ⁽¹⁾ напримѣръ: весь университетскiй курсъ раздѣляется тамъ по экзаменамъ, которыхъ всего полагается четыре. Кяждый, кто хочетъ достигнуть степени бакалавра искуствъ (bachelor of arts), долженъ подвергнуться четыремъ публичнымъ испытанiямъ, кромѣ еще вступительнаго экзамена или такъ называемой имматрикуляцiи въ колегiю. Эти экзамены не называются первымъ, вторымъ, третьимъ и четвертымъ, какъ слѣдовало бы ожидать, а особыми, такъ сказать техническими названiями.

1) Responsions (отвѣты), или такъ называемый «малый ходъ».

2) Первый публичный экзаменъ, или moderations.

3) Второй публичный экзаменъ, первый классъ, или первый окончательный, обыкновенно называемый «большимъ ходом».

4) Второй публичный экзаменъ, второй классъ, или второй окончательный классъ, раздѣляется на три спецiальныхъ класса: математическiй классъ, юридическiй и новоисторическiй, и классъ естественныхъ наукъ.

Отвѣты — такой же публичный экзаменъ, какъ и три остальные; производится въ томъ же мѣстѣ, такими же, назначеными отъ университета экзаминаторами, и состоитъ какъ изъ письменныхъ задачъ, такъ и устныхъ отвѣтовъ. Его дозволяется держать молодымъ людямъ въ первый же термъ ихъ пребыванiя въ университетѣ. Онъ очень сходенъ съ экзаменомъ, который обязателенъ для каждаго новичка при имматрикуляцiи въ колегiю. Экзаминующiйся долженъ сдѣлать письменно четыре задачи: одна задача состоитъ въ переводѣ англiйскаго отрывка на латинскiй языкъ; остальныя три состоятъ въ рѣшенiи самыхъ простыхъ вопросовъ изъ граматики, ариѳметики и алгебры. Кромѣ того нужно сдѣлать письменный и устный переводъ изъ одного латинскаго и изъ одного греческаго авторовъ. Граматическiе вопросы здѣсь предлагаются тѣже, какiе заключаются въ обыкновенныхъ училищныхъ учебникахъ; ариѳметическiе не восходятъ выше обыкновенныхъ дробей и десятичныхъ чиселъ, алгебраическiя — не выше простыхъ уравненiй; при этомъ нужно знать двѣ первыя книги Эвклида. По части классиковъ студентъ, подвергающiйся этому экзамену, долженъ знать неболѣе двухъ какихъ–либо греческихъ трагедiй, обыкновенно софокловыхъ и эврипидовыхъ, и три книги одъ Горацiя.

Первый публичный экзаменъ или второй классъ заключаетъ въ себѣ два частныхъ класса: гуманныхъ наукъ (litterae humaniores) и математики. Первый классъ обязателенъ для всѣхъ.

Студентъ, готовящiйся къ этому экзамену, долженъ изучить четыре греческихъ и четыре латинскихъ авторовъ. Знанiе слѣдующихъ двухъ греческихъ и двухъ латинскихъ обязательно для студента, — т. е. Гомера, Демосфена, Виргилiя и Цицерона. Выборъ остальныхъ четырехъ предоставляется на волю студента, хотя обычай и тутъ почти обязательно рекомендуетъ для выбора Эсхила или Софокла изъ греческихъ авторовъ, и Горацiя изъ латинскихъ. Затѣмъ выбираются остальные: или Аристофанъ и Ювеналъ, или Теренцiй⁽¹⁾. Въ учебное время до экзамена студенты занимаются простыми переводами, сравнительнымъ изученiемъ вышеупомянутыхъ классиковъ и письменнымъ изложенiемъ ихъ мыслей. Тутъ же студенты занимаются и элементарной логикой. Экзамены moderations можно держать студенту между седьмымъ и десятымъ термами со времени его поступленiя въ университетъ, значитъ не раньше четырнадцати мѣсяцевъ и не позже двухъ лѣтъ. Такимъ образомъ на второмъ публичномъ экзаменѣ студенты испытываются въ знанiи осьми греческихъ и латинскихъ авторовъ; должны сдѣлать четыре письменныхъ упражненiя: трудный англiйскiй отрывокъ перевести латинской прозой, затѣмъ латинскими стихами, далѣе на греческую прозу, наконецъ греческими стихами. По граматикѣ — сдѣлать на бумагѣ нѣсколько критическихъ и филологическихъ опытовъ. По логикѣ — знать то, какъ она излагается въ учебникахъ, принятыхъ въ англiйскихъ университетахъ. По математическому отдѣленiю студенты экзаменуются по чистой математикѣ, т. е. по алгебрѣ, эвклидовымъ книгамъ, тригонометрiи, геометрическимъ коническимъ сѣченiямъ, диференцiальнымъ и интегральнымъ вычисленiямъ. Тотъ, кто не занимался логикой, обязанъ только знать изъ алгебры до квадратныхъ уравненiй и первыя четыре книги Эвклида. Кромѣ того для всѣхъ обязательно знанiе греческаго текста четырехъ евангелiй.

Затѣмъ отъ двѣнадцатаго до восемнадцатаго терма студентъ можетъ держать второй публичный экзаменъ. Этотъ классъ, какъ мы видѣли, называется первымъ окончательнымъ классомъ, и здѣсь–то вѣнецъ классическаго образованiя. Предметы, которые требуются для этого экзамена, можно раздѣлить на три рода: исторiя, науки (science) и классики. Впрочемъ студентъ долженъ приготовить къ этому экзамену не всю исторiю, а только одну древнюю, да и то главное здѣсь вниманiе обращается на то, чтобы студентъ болѣе зналъ факты, чѣмъ общiй смыслъ древней исторiи. Выборъ историческихъ книгъ для занятiй слѣдующiй: Геродотъ, Ѳукидидъ, Ливiя первая декада, лѣтопись I, VI, или повѣствованiя Тацита, Ксенофонта, Hellenics. Творенiя Геродота, Ѳукидида, первая декада Ливiя и лѣтопись или повѣствованiе Тацита, необходимо обязательны для студента. При изученiи Геродота рекомендуются въ помощь труды Раулинсона и другихъ изучателей древности. Здѣсь немѣшаетъ замѣтить, что всѣ свѣдѣнiя по древней географiи сообщаются вовсе не научнымъ образомъ, а только какъ средство къ пониманiю Геродота; даже исторiя Египта напримѣръ и Персiи для оксфордскаго студента имѣютъ интересъ не сами по себѣ, а настолько, насколько знанiе ихъ можетъ облегчить изученiе греческой исторiи. Съ этой цѣлью тутъ изучаются творенiя Грота или Терлуолля. Требуется знанiе и римской исторiи, особенно въ отношенiи къ Тациту и Ливiю, причемъ студентъ долженъ быть знакомъ съ изысканiями Нибура и Арнольда и друг. По части science или наукъ студентъ долженъ выбирать для своихъ занятiй какiя–либо изъ слѣдующихъ сочиненiй: Аристотеля — иѳика, политика, реторика, метафизика, органонъ; Платона — республика и другiе разговоры; Ботлера — рѣчи и аналогiя; Бэкона Novum organon.

Какъ видно, выборъ этихъ сочиненiй имѣетъ цѣлью познакомить студента съ логикой, въ особенности съ «Органономъ» Аристотеля и Бэкона, съ нравственной философiей, насколько ея есть въ иѳикѣ Аристотеля, республикѣ Платона и рѣчахъ Ботлера; съ политической философiей въ политикѣ Платона и республикѣ Аристотеля; съ общей философiей — между прочимъ «новаго органона» Бэкона, и съ исторiей древней и средней философiи. Между тѣмъ классическiя занятiя идутъ своимъ порядкомъ, такъ какъ изученiе источниковъ древней исторiи есть вмѣстѣ и изученiе классиковъ. По богословiю — по этому экзамену требуется знанiе текста Дѣянiй, вообще главныхъ библейскихъ фактовъ, доказательствъ христiянства и сорокъ девять членовъ. Испытанiе бываетъ по богословiю и устное, и письменное. Затѣмъ для студента остается пройти только еще одинъ классъ до прiобрѣтенiя степени, или подвергнуться второму публичному экзамену во второмъ окончательномъ классѣ. Этотъ классъ подраздѣляется на три частныхъ класса или нѣчто вродѣ факультета: на математическiй, факультетъ права и новой исторiи, и естественныхъ наукъ. Каждый можетъ избирать тотъ или другой факультетъ по собственному желанiю, причемъ желающiй можетъ заниматься по двумъ факультетамъ, и при этомъ рекомендуется студентамъ, желающимъ записаться на два факультета, заниматься естественными науками вмѣстѣ съ правомъ и новѣйшей исторiей, предпочитая послѣднимъ факультетъ математическiй. Этотъ обычай уже чисто въ англiйскомъ вкусѣ, такъ какъ на континентѣ всегда признавались неразлучными занятiя естественными науками съ математикой. На математическомъ факультетѣ преподается цѣлый курсъ чистой и смѣшанной математики. Факультетъ права и новой исторiи подраздѣляется на два отдѣленiя, изъ которыхъ студентъ можетъ выбирать одно, или заниматься по обоимъ вмѣстѣ, смотря по желанiю. Въ первомъ отдѣленiи по части права студентъ долженъ знать сочиненiя Блекстона «о собственности»; при этомъ разсужденiе о международномъ правѣ. По исторiи нужно знать всю англiйскую исторiю до вступленiя на престолъ Генриха VIII, Галлама среднiе вѣка, Гиббона съ XXXVIII главы до конца, Гизо исторiю цивилизацiи во Францiи, и спецiально исторiю св. Людовика — по исторiи Францiи Сисмонди, и мемуары Жуанвиля. По второму отдѣленiю: по части права — Блекстона о личной собственности и правахъ лицъ; международное право Гуэтона. По исторiи: англiйская исторiя съ восшествiя на престолъ Генриха VIII до царствованiя королевы Анны; Галлама исторiю; Робертсона Карлъ V; «Папы» Ранкэ; царствованiе Людовика XIV изъ Сисмонди; жизнь Карла I, какъ спецiальный перiодъ, по Кларендону и другимъ авторамъ. Кромѣ знанiя всей средней исторiи или новой, для студента какъ по первому отдѣленiю, такъ и по второму, обязательно спецiальное знанiе какого–либо перiода изъ той или другой исторiи, какъ напр. св. Людовика или Карла I. По факультету естественныхъ наукъ нужно знанiе механики, химiи и физiологiи.

Мы изобразили ходъ занятiй оксфордскаго студента; но можно съ утвердительностью сказать, что въ общихъ чертахъ этотъ оксфордскiй учебный порядокъ удерживается во всѣхъ старыхъ англiйскихъ университетахъ. Въ своемъ эскизѣ мы хотѣли быть повозможности краткими, и читатели вѣроятно не посѣтуютъ на насъ, что мы здѣсь опустили многiя, неважныя впрочемъ подробности. А сдѣлать этотъ эскизъ мы считали необходимымъ потому, что съ порядками англiйскихъ университетовъ мы слишкомъ мало знакомы, и если хвалимъ ихъ или осуждаемъ, такъ дѣлаемъ это не потому, чтобъ были слишкомъ коротко знакомы съ ними, а просто со словъ какого–либо борзописца. Теперь факты налицо, и трудъ анализа ихъ для насъ весьма облегчается.

Мы видѣли, что въ основу англiйскаго университетскаго образованiя положено изученiе классиковъ. Изученiе древнихъ авторовъ составляетъ главный предметъ занятiй для студента въ первыхъ трехъ классахъ. Оно составляетъ ядро, около котораго групируется все чтó студентъ узнаетъ изъ другихъ наукъ. Если онъ изучаетъ Грота, то потому особенно, что Гротъ можетъ пособить при изученiи Гомера и Ѳукидида; если онъ изучаетъ труды Раулинсона, исторiю Египта и Персiи, то опять потому, что это нужно для вѣрнаго пониманiя Геродота; Нибуръ, Гиббонъ настолько нужны для англiйскаго школяра, насколько они помогаютъ уразумѣнiю Тацита и Ливiя. Исторiя для него не потому важна, что знакомитъ съ ходомъ развитiя человѣчества во всѣ времена его исторической жизни, а потому, что съ ней легче понимать классиковъ. Классическое образованiе, по мнѣнiю англичанъ, есть единственная цѣль занятiй студента; къ этой цѣли долженъ быть направляемъ весь ходъ его развитiя. Изъ сентябрьской книжки нашего журнала читатели знаютъ мнѣнiе наше о классическомъ образованiи. Намъ поэтому казалось бы нечего и касаться этого предмета, но для большей связи мы опять возвратимся къ нему. Защитники классическаго образованiя въ заслугу его приводятъ то обстоятельство, что классики въ эпоху возрожденiя были единственными двигателями, выведшими Европу изъ умственнаго коснѣнiя. Конечно, ради доброй цѣли отчего не преувеличить дѣла! Мы вовсе не отрицаемъ того, что классики между прочимъ были одною изъ причинъ, выведшихъ Европу изъ умственнаго коснѣнiя. Но отчего бы не принять во вниманiе хоть бы слѣдующаго рода обстоятельство. Эпоха возрожденiя замѣчательна тѣмъ, что въ ея время духъ изслѣдованiя, анализа, сомнѣнiя овладѣваетъ человѣчествомъ. Западъ Европы обращается къ изученiю древняго мiра и старается перенести его изящное въ свою жизнь. Это совершеннѣйшая правда. Но невольно задаешь себѣ вопросъ: не было ли изученiе классиковъ только однимъ изъ симптомовъ того развитiя умственной жизни въ Европѣ, причины котораго надобно искать очень и очень глубоко, покрайней мѣрѣ глубже, чѣмъ въ изученiи классиковъ? Вѣдь согласитесь, что изобрѣтенiе книгопечатанiя, пороха, открытiе Америки — такiе факты, которые едвали можно сопоставить хоть въ какую–либо связь съ изученiемъ классиковъ. Вѣдь нужно же согласиться, что ни Геродотъ, ни Ѳукидидъ, ни кто–либо другой изъ древнихъ авторовъ, не могъ навести хоть бы того же Гутенберга на мысль изобрѣсти литыя буквы, или францисканскаго монаха на мысль о порохѣ, или Колумба объ Америкѣ. А между тѣмъ, если чему особенно обязано человѣчество своимъ выходомъ изъ умственнаго коснѣнiя, такъ это прежде всего этимъ безсмертнымъ изобрѣтенiямъ. Они сразу измѣнили условiя жизни человѣка, создали для него новыя жизненныя положенiя; слѣдовательно самымъ настоятельнымъ образомъ вызывали его на мысль, будили въ немъ спавшiя душевныя силы. Перестроивъ во многихъ частяхъ тогдашнюю жизнь, изобретѣнiя XV вѣка указали тѣмъ de facto новое направленiе дѣятельности человѣка, физической и умственной, доколѣ не явился генiальный мыслитель и не возвелъ новыя, уже de facto установившiяся въ жизни отношенiя человѣческой мысли къ природѣ, въ теорiю и тѣмъ заставилъ человечѣство сознательно употреблять новый, данный уже жизнью методъ изслѣдованiй. Не вслѣдствiе ли этого духа изслѣдованiй, пробудившагося отъ глубокихъ историческихъ причинъ, люди эпохи возрожденiя обратились къ изученiю классиковъ? А вѣдь если такъ, то при всемъ томъ, что классики и способствовали развитiю мысли, они все–таки становятся въ рядъ уже вторыхъ причинъ развитiя европейской мысли, сами составляя продуктъ пробужденiя мысли. Не слишкомъ ли уже много защитники классическаго образованiя преувеличиваютъ значенiе классиковъ въ дѣлѣ ново–европейскаго образованiя?

Но положимъ даже и то, что классики способствовали пробужденiю мысли въ Европѣ. Пусть такъ. Слѣдуетъ ли отсюда, что теперешнiй человѣкъ долженъ начинать свое образованiе исключительно съ классиковъ? Кажется вовсе не слѣдуетъ. Изучать древнiй классическiй мiръ нужно было для человѣка эпохи возрожденiя; скажемъ болѣе; физически необходимо было, если онъ хотѣлъ что–нибудь изучать. Умственное богатство въ эпоху возрожденiя, извѣстно, дѣлилось на два рода: одинъ остался въ наслѣдство отъ схоластиковъ, это ихъ ученые труды; другой, съ которымъ въ подлинникѣ познакомили западъ греки, бѣжавшiе изъ Константинополя, былъ наслѣдованъ отъ древняго мiра. Кромѣ этихъ источниковъ образованiя, классическаго и схоластическаго, больше ничего не было. Но схоластика уже настолько къ тому времени успѣла наскучить людямъ, что изъ нея черпать познанiя рѣшились только немногiе. Оставался классическiй мiръ, куда дѣйствительно и обращался за образованiемъ тогдашнiй человѣкъ. Классики потому сдѣлали великую историческую услугу человѣчеству, что для пробудившагося духа изслѣдованiй они представляли изъ себя лучшую въ то время умственную пищу. Но въ такiя ли условiя относительно образованiя поставленъ современный человѣкъ? Если онъ въ молодости не займется Демосфеномъ или Геродотомъ, неужели онъ долженъ за недостаткомъ лучшаго обратиться къ схоластикамъ, чтобы какъ–нибудь образовать себя? Намъ думается, что въ настоящее время при такой массѣ знанiй человѣческихъ, человѣкъ, невидавши Демосфена, Геродота, Ѳукидида въ греческихъ текстахъ, нисколько не будетъ уступать по развитiю, по знанiямъ и по нравственному пожалуй образованiю, человѣку, взросшему на классикахъ. Подобнаго рода выводы, какими укрываются защитники классицизма, походятъ на такого рода умозаключенiя: Представьте себѣ человѣка, который питался мякиной. Вслѣдствiе худой, недостаточной пищи онъ былъ худъ, вялъ, неэнергиченъ. А потомъ привезли ему издалека черный, положимъ нашъ русскiй хлѣбъ. Каковъ бы онъ ни былъ, нечего и говорить, что онъ не чета мякинѣ. Вотъ этотъ бѣднякъ бросился съ жадностью на такой хлѣбъ, и чтоже? Вслѣдствiе лучшей пищи онъ поздоровѣлъ, сдѣлался развязнѣе, энергичнѣе, оправился нѣсколько душевно и физически; такъ съ тѣхъ поръ онъ и сталъ питаться ржанымъ хлѣбомъ. Представьте теперь, что съ теченiемъ времени нашли пшеницу и стали изъ нея приготовлять бѣлый пшеничный хлѣбъ. Опять ужь этотъ хлѣбъ далеко не родня ржаному: и питательнѣе его, и легче для желудка. Но сколько бы вы ни навязывали ему этотъ хлѣбъ, этотъ человѣкъ упорно отказывается отъ него и хочетъ непремѣнно остаться при ржаномъ хлѣбѣ. А доказываетъ онъ справедливость своихъ отказовъ слѣдующими соображенiями: пшеничный хлѣбъ можетъ–быть и хорошъ, да вы забываете, что меня черный хлѣбъ спасъ отъ неминуемой смерти, онъ поправилъ мой тѣлесный организмъ и вывелъ меня, какъ говорится, въ люди. Нѣтъ, я ужь самъ не стану, да и дѣтямъ не велю ѣсть пшеничный хлѣбъ. Зачѣмъ ихъ кормить прямо пшеничнымъ хлѣбомъ? пусть начнутъ съ чернаго, потомучто нѣкогда онъ поправилъ мое здоровье. Ну скажите на милость, стали бы вы своихъ дѣтей ростить на черномъ хлѣбѣ не потому, что у васъ нѣтъ пшеничнаго, а потому только, что когда–то питанiе чернымъ хлѣбомъ, замѣнивъ питанiе мякиной, поправило человѣческiй организмъ? Вѣдь это значитъ — вмѣсто того чтобы прямо идти къ цѣли, ходить околесицей, чтобъ наконецъ чего–нибудь добиться.

Говорятъ, что классическiй мiръ дорогъ намъ по цѣлости, законченности своего развитiя, что онъ уже осуществилъ на себѣ идеалъ человѣческаго развитiя, что онъ оставилъ намъ огромное умственное богатство, которымъ мы не должны пренебрегать. Мы согласны, что древнiй мiръ достигъ такой высоты эстетическаго развитiя, до какого не достигалъ мiръ христiянскiй, и что образцы греческаго искуства останутся навсегда недосягаемыми образцами. Но вѣдь согласиться нужно, что ограничить воспитанiе и образованiе человѣка только развитiемъ его эстетической стороны, не значитъ еще сдѣлать его полнымъ человѣкомъ. Но можетъ–быть вы скажете, читатель, что древнiй мiръ оставилъ творенiя, изученiе которыхъ можетъ образовать не одну эстетическую сторону, что въ нихъ заключается огромное умственное богатство. Какое же это, смѣемъ спросить? Общественныя понятiя древняго мiра извѣстны: въ основѣ ихъ лежитъ самый глубокiй общественный эгоизмъ. Ни одно древнее государство не признавало правъ личности, какъ личности; оно хотѣло контролировать ее даже въ мелочахъ ея частной жизни, недовѣряло ей и требовало отъ нея всецѣлаго посвященiя себѣ. Можетъ–быть, да и дѣйствительно такъ, потому и палъ древнiй мiръ, что юридическое непризнанiе обществомъ правъ личности заставляло ее какъ–нибудь фактически, незаконно вымогать свои права, и при этомъ естественно избирать своею цѣлью анти–общественные интересы. На такихъ ли понятiяхъ древняго мiра нужно воспитывать современнаго человѣка? Или огромны были свѣдѣнiя древнихъ въ разныхъ наукахъ? Но вѣдь научное древнее развитiе извѣстно всякому, кто только мало–мальски изучалъ древнюю исторiю. Не говоримъ, въ жизненномъ комфортѣ древнiй человѣкъ далеко превзошолъ нынѣшняго. Но вѣдь вопросъ еще, — изученiе идеала жизненнаго комфорта составляетъ ли цѣль жизни человѣка и средство для его развитiя? Впрочемъ, пусть древнiе оставили намъ огромное умственное богатство, въ чемъ конечно крѣпко можно сомнѣваться. Въ такомъ случаѣ должно согласиться, что вѣдь едва ли человѣку въ пятнадцать, шестнадцать или восемнадцать лѣтъ подъ силу это богатство; доросъ ли молодой человѣкъ до того, чтобъ понимать древняго человѣка? и не ограничивается ли знакомство съ нимъ только знакомствомъ съ его языкомъ, да съ тѣми развѣ мыслями, которыя и безъ того онъ узналъ бы и прiобрѣтенiе которыхъ стоитъ не богъ–знаетъ какихъ трудовъ. Знаемъ мы, какъ цитуются классики въ англiйскомъ парламентѣ и что цитующiе конечно понимаютъ дѣло, — а они бывшiе студенты англiйскихъ университетовъ; что есть сочиненiя англiйскихъ авторовъ, которыхъ огромнѣйшее и основательнѣйшее знакомство съ классиками такъ и поражаетъ насъ на каждомъ шагу. Но вѣдь это уморительно было бы, еслибъ изъ англiйскихъ университетовъ выходили люди съ классическимъ образованiемъ и кромѣ языка не знали бы въ классикахъ толку. Вопросъ у насъ въ томъ: способны ли всѣ молодые люди, которые читаютъ классиковъ, понимать ихъ? дотого ли они, классики, просты, чтобы ихъ возможно было пережевать молодому еще только развивающемуся человѣку? А вѣдь въ противномъ случаѣ дѣло не пойдетъ дальше изученiя формъ языка, схоластики и т. п.

Никто не говоритъ противъ того, что древнiй мiръ представляетъ собой цѣлое, законченное въ самомъ себѣ развитiе, что съ нимъ нужно быть знакомымъ современному человѣку. Но не будутъ ли излишними вольтеровскiя кресла для того, у котораго нѣтъ еще обыкновеннаго стула? Ктó говоритъ, для человѣка полезны и бифстексъ и котлеты; да чтожъ вы сдѣлаете съ нимъ, когда у него нѣтъ обыкновеннаго хлѣба? Дайте ему прежде хлѣба, а потомъ будемъ разсуждать, въ какой мѣрѣ ему нуженъ и бифстексъ. Классическое образованiе — хорошее образованiе, но ужь извините, дорогое. Ѳукидидъ для меня можетъ–быть очень полезнымъ; но нельзя отрицать того, что смѣшно было бы изучать Ѳукидида, когда я, при теперешнемъ развитiи естественныхъ наукъ, не знаю заодно съ Ѳукидидомъ ни теорiи движенiя земли, ни давленiя паровъ, ни электричества и т. п. Это, видите ли, можно видѣть на слѣдующемъ примѣрѣ. Идемъ мы примѣромъ изъ Новгорода въ Русу, куда намъ нужно придти: чтожъ? съ толкомъ развѣ сталибъ мы поступать, когда вмѣсто того, чтобъ узнать прямую дорогу въ Старую–Русу, начали бы узнавать, какой дорогой можно доѣхать до Москвы, а оттуда до Русы? вѣдь согласитесь, что тогда бы мы стали нести околесицу. Коли путь держимъ до Русы, такъ мы и должны идти туда прямой дорогой; и когда туда придемъ, такъ можно узнать и дорогу на Москву.

Все это мы говоримъ къ тому, что классическое образованiе и хорошо, да несовременно. Современный мiръ едвали можетъ ожидать серьозныхъ для себя плодовъ отъ распространенiя классическаго образованiя. Сила современнаго человѣка заключается въ изученiи природы, въ знанiи ея силъ и законовъ ихъ дѣятельности. Поборолъ онъ природу не знанiемъ классиковъ, а знанiемъ физики да естественной исторiи. Задачи науки теперь поставлены ясно и доказательства возможности ихъ рѣшенiя уже есть у человѣка. Какъ бы ни было, главная его цѣль теперь — подмѣтить тайны природы и перевести ихъ на свой языкъ. Задача велика, слова нѣтъ; ее рѣшать будетъ человѣчество всю свою жизнь; а рѣшать все—таки должно, если хочетъ оно себѣ добра. Значитъ, должно полагать, чѣмъ раньше человѣкъ начнетъ изучать природу, — его настоящую задачу, тѣмъ лучше: тѣмъ больше онъ сдѣлаетъ для науки. Согласитесь, что немного дико посадить молодого человѣка за Ѳукидида или Гомера, когда предъ нимъ взадъ и впередъ снуютъ локомотивы, и онъ бѣдняга не знаетъ еще, кáкъ это движутся повозки безъ лошади; у него на глазахъ электрическiе телеграфы, а онъ не слыхалъ еще про электромагнетизмъ. Узнаетъ послѣ? Зачѣмъ же послѣ? зачѣмъ не тогда, когда человѣкъ только—что встрѣтился съ непонятнымъ для него явленiемъ, когда въ немъ — живѣйшiй интересъ познакомиться съ нимъ? Съ природой—то онъ приходитъ въ соприкосновенiе сразу, какъ родится на свѣтъ божiй, и лишь только придетъ въ сознанiе, онъ начинаетъ стремиться познать ее. А вы тутъ подвертываетесь съ Цицерономъ или Геродотомъ. Зачѣмъ же, спрашивается, искуственно воспитывать въ немъ глухоту къ голосу желающей познать души, и эту тупость къ окружающему мiру? Воспитанiе современнаго человѣка должно быть начато именно съ того, въ чемъ заключается главная его сила, чтó разработывать онъ главнымъ образомъ долженъ впослѣдствiи.

Дорого стоитъ классическое образованiе и потому еще, что оно совершенно негодится для воспитанiя и образованiя массъ. Заставите ли вы массу читать Гомера, Ливiя или Геродота, когда она не знаетъ самыхъ обыкновенныхъ вещей, не имѣетъ самого элементарнаго знакомства съ природой? Чтобы заботиться надъ своимъ развитiемъ, нужно имѣть нѣкоторую обезпеченность въ жизни, по крайней мѣрѣ обезпечить себя въ матерьяльномъ отношенiи. А масса слишкомъ страдаетъ подъ гнетомъ матерьяльныхъ нуждъ, предразсудковъ и суевѣрiя. Чтобъ вывести ее изъ этого состоянiя, нужно предлагать ей не Ѳукидида и Илiаду, а хоть элементарное знакомство съ природой, которой она не знаетъ, которая господствуетъ надъ ней. Цицеронъ не уничтожитъ въ массѣ предразсудковъ и суевѣрiя. Древнiй человѣкъ самъ былъ подъ гнетомъ предразсудковъ и крайняго суевѣрiя, и развѣ только научитъ чему—либо новому въ этомъ родѣ, а не то что освободитъ ее отъ дури. Скажутъ, что всякiй молодой человѣкъ изучивъ классиковъ, потомъ станетъ учиться и естественнымъ наукамъ. Хорошо такъ дѣлать англiйскому джентльмену, у котораго 600 ф. доходу, а не бѣдному простолюдину; молодость—то всю онъ убьетъ на Гомера да Ѳукидида, а потомъ, когда нужда заставитъ взяться его можетъ—быть за соху, то онъ будетъ знакомиться съ физикой, естественной исторiей и агрономiей? Нѣтъ, ужь это что—то слишкомъ мудрено.

Говорятъ дальше, что классическое образованiе воспитываетъ прекрасныхъ государственныхъ мужей, общественныхъ дѣятелей, что оно главнымъ образомъ воспитываетъ человѣка. Что касается до перваго, то едвали когда кто—либо изъ новѣйшихъ государственныхъ людей руководился правилами древней государственной политики. Тамъ совсѣмъ другiя были условiя дѣятельности, тамъ условiя жизни были совсѣмъ иного рода, чѣмъ теперешнiя. Чтó было возможнымъ для древняго государственнаго мужа, тò едва ли возможно для нынѣшняго. Древнiе вовсе не имѣли никакого понятiя о политическихъ наукахъ, или имѣли, но совсѣмъ слабое. А теперь поговариваютъ, что политическiя науки, по своей обширности, должны составлять особую область знанiя. Зачѣмъ же, спрашивается, ходить на тощiй ручей, часто грязный, за водой, когда подъ бокомъ широкая рѣка съ чистой водой? Вѣдь ужь это значитъ просто самодурствовать! Что касается до того, что классическое образованiе образуетъ людей въ особенности, то уже само собой понятно, послѣ всего нами сказаннаго, каковъ долженъ быть современный человѣкъ и насколько можетъ способствовать къ образованiю его классическое образованiе. Объ этомъ говорить больше мы ненамѣрены.

Опять таки повторяемъ, что мы не противъ классическаго образованiя, что оно — вещь хорошая, но говоримъ, что оно несовременно. Мы готовы заодно съ нашими англоманами благословлять Англiю за то, что она разработала классиковъ, подвинула впередъ изученiе классическаго мiра. Все это вещи очень хорошiя. Но мы также увѣрены, что не будь классическаго образованiя въ основѣ воспитанiя современнаго человѣка, все—таки найдутся люди, которые, воспитавшись на естественныхъ наукахъ, будутъ изучать классическiй мiръ, что найдутся спецiалисты, которые тоже будутъ разработывать творенiя Эсхила, Софокла, Эврипида, Ѳукидида, Ксенофонта и другихъ. Главное дѣло, тутъ ненужно слишкомъ воображать большихъ опасностей отъ неизученiя нынѣшнимъ человѣчествомъ древняго классическаго мiра... Если классическiя творенiя такъ изящны, дотого умны, что въ томъ и другомъ составляютъ идеалъ, — будьте покойны, найдутся и любители; они будутъ изучать ихъ, только изучать свободно, съ большей любовью, чѣмъ когда бы вы сдѣлали обязательнымъ для нихъ это изученiе.

______

Вторую отличительную черту англiйскаго университетскаго воспитанiя составляетъ туторство. Ктó эти туторы, кáкъ они появились въ университетахъ, мы это уже видѣли. Туторъ для англiйскаго студента въ нѣкоторомъ родѣ тоже что отецъ, учитель и другъ, какъ говорятъ нѣкоторые. Онъ присматриваетъ за поведенiемъ студента въ стѣнахъ университета, а иногда и внѣ стѣнъ. Онъ дѣлаетъ ему замѣчанiя, помогаетъ ему при занятiяхъ классиками, впрочемъ въ предѣлахъ, при которыхъ главное достигается самодѣятельностью студента. Хорошая сторона туторства заключается въ томъ, что у студента сберегается нѣсколько времени. Вмѣсто того чтобы корпѣть надъ труднымъ мѣстомъ какого–либо автора и часто безуспѣшно, студентъ обращается къ тутору и онъ помогаетъ ему. Все это хорошо... При теперешней системѣ англiйскаго воспитанiя, туторство для студента при учебныхъ занятiяхъ и необходимо. Студентъ долженъ знать избранное имъ классическое сочиненiе подробно: это thorougheness, которою такъ много гордятся англичане. А при такихъ требованiяхъ отъ студента, ясное дѣло, ему нужны помочи; при всякой же другой системѣ воспитанiя и образованiя туторы должны были бы остаться за штатомъ. Не знаемъ, въ какой мѣрѣ нравственно—полезны для студента эти помочи. Говорятъ, что туторство нисколько не задерживаетъ образованiя самостоятельности въ характерѣ англiйскаго студента. Да конечно лордъ, имѣющiй нѣсколько тысячъ фунтовъ ежегоднаго дохода, жившiй въ колегiи какъ богатый джентльменъ, занимавшiй огромную квартиру въ нѣсколько комнатъ, и по выходѣ изъ—подъ опеки туторовъ можетъ быть съ независимымъ характеромъ. Философы еще не рѣшили, въ какой мѣрѣ сознанiе обезпеченности въ матерьяльномъ отношенiи можетъ способствовать образованiю въ человѣкѣ независимаго и самостоятельнаго характера. Мы не философы, потому рѣшать не беремся этого вопроса, а выскажемъ только кой—какiя соображенiя. Нигдѣ не цѣнится такъ богатство, какъ въ Англiи: тамъ богатому человѣку и почетъ и уваженiе; въ богатомъ человѣкѣ предполагается умъ и всѣ качества, какiя должны быть у джентльмена. Сынъ богатаго человѣка, еще малютка, ужь сознаетъ, что онъ человѣкъ богатый, независимъ ни отъ кого. Ему эти вещи забиваются въ голову еще дома и родителями, и нянюшками и проч. и проч. Съ такими—то мыслями въ головѣ онъ поступаетъ въ университетъ; и тутъ тоже фактическое поклоненiе его богатству. Отношенiя здѣсь тутора къ нему таковы, что никогда уже не могутъ ослабить въ немъ сознанiя своей самостоятельности, потомучто самъ же туторъ уважаетъ богатство наравнѣ съ прочимъ англiйскимъ мiромъ. При такихъ условiяхъ туторская система не вредитъ образованiю самостоятельности характера въ англiйскомъ студентѣ. А любопытно было бы знать, какъ бы стала дѣйствовать туторская система при другихъ условiяхъ. Туторъ къ студенту въ Оксфордѣ относится какъ сила къ силѣ, и потому ни одна не уничтожаетъ другую. Но какъ бы эти туторы образовали независимость характера въ бѣдныхъ людяхъ, какихъ впрочемъ въ Оксфордѣ нѣтъ? Тѣхъ отношенiй къ бѣдному студенту туторы не могутъ сохранить, въ какихъ они къ богатому. Богатаго они уважаютъ, а бѣднаго невсегда; съ богатымъ они пожалуй друзья, а съ бѣднымъ опять невсегда. Для бѣдныхъ студентовъ они должны быть чѣмъ—то вродѣ начальства. Оттого и бываетъ въ Англiи, что джентльменъ дѣйствительно человѣкъ съ независимымъ характеромъ и проч. достоинствами, а прочая братiя такая же какъ и многiе изъ насъ грѣшныхъ, воспитанныхъ подъ гнетомъ матерьяльныхъ нуждъ. Впрочемъ быть—можетъ туторы не начальство, а дѣйствительно друзья для всякаго студента, кто бы онъ ни былъ. Вотъ это—то и странно, какъ ни увѣряютъ насъ въ томъ наши англоманы. Замѣтьте, что у тутора перебываетъ, во время его службы, такое количество друзей, о какомъ мы, по нашему невѣдѣнiю, еще не слыхали. Мы знаемъ много заведенiй, гдѣ заведены въ блѣдныхъ копiяхъ эти друзья, и знаемъ навѣрное, что они вовсе не друзья подчиненнымъ. Эти друзья часто воспитываютъ въ прiятеляхъ своихъ только наклонность къ лжи, лицемѣрiю, наклонность только казаться. И это естественно, даже необходимо, все равно какъ на реагентѣ ужь необходимо окажется присутствiе кислоты. Человѣкъ тогда только дѣйствуетъ со всею искренностью, свободно, когда за нимъ нѣтъ наблюдающаго глаза или онъ не предполагаетъ постороннихъ за собой наблюденiй; а если на него смотрятъ со стороны, то ужь у него возникаетъ самое естественное желанiе показаться лучшимъ, чѣмъ каковъ онъ на самомъ дѣлѣ. Это ужь такая истина, о которой и говорить много нечего; она всякому извѣстна по собственному опыту. Возможно ли предположить, чтобъ эта причина не дѣйствовала въ Англiи, гдѣ такiе же люди, какiе и у насъ? Мы увидимъ дальше, что она дѣйствительно даетъ себя чувствовать въ англiйской жизни.

Защитникамъ туторства немѣшало бы обратить вниманiе вотъ еще на какое обстоятельство. Не слишкомъ ли уже много личность воспитывающагося студента поставляется въ зависимость отъ другой личности? Вѣдь вѣроятно въ Англiи подъ мантiей магистра, доктора тоже бьется человѣческое сердце? И ему тоже вѣдь доступны чувства симпатiи и антипатiи? Тоже есть, надо полагать, и у тутора свои любимцы? При другой, напримѣръ германской системѣ образованiя, эти чувства професора не могутъ имѣть влiянiя на судьбу студента. Тамъ професоръ не имѣетъ такихъ близкихъ къ нему отношенiй, какъ туторы въ Англiи. Професору до студента дѣла нѣтъ: его обязанность прочитать дѣльную лекцiю. Развѣ ужь на экзаменахъ, гдѣ они водятся, онъ можетъ такъ или иначе обнаружить свои чувства по отношенiю къ студенту. Но и тутъ въ возможной степени ограниченъ его произволъ, потомучто экзамены всегда производятся колегiально. Другое дѣло въ англiйскомъ университетѣ. Тамъ туторъ постоянно въ столкновенiи со студентомъ. Онъ смотритъ за его занятiями и за его поведенiемъ; естественно, въ немъ могутъ возбудиться тѣ или другiя чувства по отношенiю къ студенту... вѣдь не камень же онъ! А если такъ, то у него бездна случаевъ на дѣлѣ обнаружить свою расположонность или нерасположонность къ личности студента. Любимцу онъ болѣе будетъ и растолковывать, и пожалуй сдѣлаетъ снисхожденiе къ его шалостямъ. Вообще смотря потому, слабый ли туторъ, или нѣтъ, хорошо ли понимаетъ дѣло воспитанiя и образованiя, онъ будетъ и дѣйствовать на студента съ пользою для него, или со вредомъ. Для нелюбимаго студента онъ уже не можетъ быть такимъ. Какъ бы туторъ ни былъ остороженъ и благоразуменъ, а для него невозможно скрыть своего нерасположенiя студенту. Тысячи случаевъ при постоянномъ обращенiи тутора со студентомъ могутъ дать знать этому, каковы чувства къ нему тутора: и не такъ—то онъ взглянетъ на студента, и съ рѣзкимъ тономъ отвѣтитъ на вопросъ, и т. п. А воспитаникъ всегда очень чутокъ къ своему воспитателю. По одному жесту онъ угадаетъ расположенiе духа своего воспитателя. Ясное дѣло, нелюбимый студентъ будетъ сколько возможно избѣгать частыхъ сношенiй съ туторомъ: лишнiй разъ онъ не пойдетъ къ нему за совѣтомъ, за повѣркой своего труда, будетъ бѣгать его присмотра. И въ Англiи, какъ и вездѣ, есть туторы любимые и нелюбимые. Хорошо, первые окажутъ много пользы своимъ питомцамъ; а вторые? сколько они принесутъ зла! Въ сколькихъ студентахъ они разовьютъ привычку къ лицемѣрiю, лжи и т. п. При туторской системѣ все зависитъ отъ случая. Хороша личность тутора — и дѣло будетъ идти порядкомъ; худа — и вмѣсто пользы будетъ зло. Скажутъ, въ Англiи невозможно держаться худымъ туторамъ? — также возможно держаться, какъ и вездѣ держатся худые люди; худой туторъ худъ только для студентовъ, а для начальства онъ можетъ–быть кажется чистымъ золотомъ. Вѣдь ужь кому другому, а намъ извѣстно то двуличiе, съ какимъ могутъ являтся люди предъ своими начальниками и подчиненными; или же случится и такъ, что слабый туторъ можетъ обратиться въ поблажателя разныхъ нехорошихъ стремленiй своихъ питомцевъ. Нѣтъ! дѣло воспитанiя нельзя до такой степени поставлять въ зависимость отъ одной личности. Шансовъ–то мало на успѣхъ. Хорошая дорога одна, а кривыхъ много; какiя есть гарантiи тутъ, что дѣло пойдетъ хорошо? Опять скажутъ, что при какомъ угодно воспитанiи, личность воспитателя ужь будетъ играть важную роль; вѣдь и для малютки тоже нуженъ учитель, или воспитатель, присмотрщикъ. Это такъ. На первой порѣ образованiя и воспитанiя человѣка нужны они. Но чѣмъ скорѣй можно поставить воспитаника на собственныя ноги, тѣмъ лучше; тѣмъ скорѣй образуется въ молодомъ человѣкѣ и самостоятельность характера, и любовь къ труду, чѣмъ раньше перестанутъ опекать его и постоянно присматривать за нимъ. А вѣдь въ Англiи–то ужь студентъ не малютка, а все еще живетъ и образуется подъ присмотромъ тутора. Кажется чтó нужно для малютки, то несовсѣмъ идетъ къ человѣку взрослому. Вѣдь такъ же невозможно разсуждать: англiйскiй студентъ долженъ опекаться туторами, потомучто малютки, начинающiе свое образованiе и воспитанiе, нуждаются въ воспитателяхъ и учителяхъ. По этому примѣру можно строить и такого рода мысли: взрослому человѣку нужно сосать материнскую грудь, потомучто малютка нуждается въ материнскомъ молокѣ.

Право нехудо бъ имѣть побольше довѣрiя къ молодой натурѣ и побольше знать ее, когда хотимъ образовывать ее. Мы такъ недовѣрчивы вообще къ человѣческой природѣ, что не считаемъ возможнымъ направить ее къ добру безъ сильной опеки надъ нею. Плодомъ же такого стремленiя опекать ее всегда бываетъ самая сильная регламентацiя. По общему соображенiю, не запрети молодому человѣку пить вино, не устрани его отъ развлеченiй, не ограничь преднамѣренно его чувственныхъ порывовъ, — какъ ужь онъ непремѣнно пустится на все дурное. Онъ будетъ пьяница и развратникъ, и все что вамъ угодно, если не предотвратить его отъ искушенiй разными искусно составленными и мудро регламентированными правилами. А вѣдь эти–то наши регламентацiи производятъ совсѣмъ другое дѣйствiе. Любой психологъ вамъ скажетъ и докажетъ реактивность человѣческой природы. Запрещеный плодъ потому–то и сладокъ, что онъ запрещенъ. Строго–настрого запретите молодымъ людямъ извѣстныя вещи, обезпечьте нарушенiе закона страшными наказанiями, — неужели вы думаете, что молодые люди вовсе не станутъ стремиться къ запрещенному? Повѣрьте, станутъ, да еще сильнѣй, какъ–будто ихъ что–то влечетъ къ нему. Всякiй изъ насъ знаетъ это по собственному опыту. Когда человѣку предоставлена свобода дѣйствiй, онъ дѣйствуетъ по собственнымъ соображенiямъ, а собственныя соображенiя направляютъ его къ совершенiю только того, чтò нужно для него. Когда мои дѣйствiя судятся по регламентацiи, — я дѣлаю не то, чтó мнѣ нужно дѣлать, а то, что можно, какъ говорится — урвать противъ регламентацiи. Мое поведенiе принимаетъ искуственное направленiе, а не естественное, какое было бы при отсутствiи опеки. Искуственность — мать формы, и вотъ концомъ концовъ такого воспитанiя можетъ быть то, что я сдѣлаюсь тупѣйшимъ формалистомъ, когда привыкну къ одному внѣшнему выполненiю предписанiй, или же просто негодяемъ, потомучто развился реактивно. Бѣда–то вся въ томъ, что никакая регламентацiя, плодъ опеки, ни отъ чего не предостережетъ, ничего не создастъ въ человѣкѣ. Создастъ развѣ только дурную привычку поступать формально, руководиться обычаемъ, а не какими–либо сознательными побужденiями, принципами. Тутъ мы приходимъ къ великому принципу свободы въ дѣлѣ образованiя, о которомъ мы поговоримъ ниже. Регламентацiя создастъ развѣ ненависть къ формѣ, которая отзовется въ жизни вовредъ самому человѣку, вовредъ обществу, среди котораго невозможно же уничтожить всякую форму. А все это происходитъ отъ недовѣрiя къ человѣческой природѣ. Неужели и вправду она такъ грязна и дурна въ самомъ дѣлѣ, что рѣшительно не можетъ идти къ какому–нибудь добру? Да ужь если не довѣрять ей, такъ зачѣмъ же регламентаторы вѣрятъ въ собственную природу? Зачѣмъ же они думаютъ, что ихъ правила — результатъ не испорченности человѣческой природы, а непремѣнно ея цѣльности? Вотъ «Русскiй Вѣстникъ» все толкуетъ объ единствѣ человѣческаго рода. А оказывается, такъ родъ человѣческiй вовсе не произошолъ отъ одного корня: видите ли, одна его часть испорчена, а другая цѣльна… Кáкъ это не знать, что человѣкъ только тогда строго исполняетъ правила, когда они плодъ его собственнаго ума, когда онъ самъ сдѣлалъ ихъ для себя обязательными, т. е. когда они — его собственная плоть и кровь. А вѣдь когда они только налипнутъ на него, прочно ли будутъ держаться? Не тó мы хотимъ сказать этимъ, что въ дѣлѣ воспитанiя ненужны никакiя правила, а то, что эти правила, сохраняя великiй принципъ свободы, должны давать всякой молодой натурѣ возможность самовоспитываться, чтобы такимъ образомъ оставалось для нея мѣсто сознанiю, что она живетъ и руководится въ жизни своими правилами.

Впрочемъ мы заговорились… Намъ хотѣлось сказать, что англiйское туторство есть явленiе только мѣстное, что идея его вовсе не основана на общечеловѣческомъ опытѣ; она плодъ устарѣвшихъ теперь взглядовъ на человѣческую природу; худо контролируемое, туторство можетъ производить самыя уродливыя явленiя въ педагогическомъ мiрѣ.

Теперь перейдемъ къ третьему недостатку англiйскихъ университетовъ и вмѣстѣ ихъ отличительной чертѣ — колегiальной жизни.

Университетское устройство въ Англiи, какъ мы уже видѣли — колегiальное. Каждая колегiя — свой особый мiрокъ съ своими средствами существованiя, съ своими порядками, обычаями и своимъ характеромъ. Колегiи не то что ассоцiацiи: ассоцiацiи устроиваются на свободныхъ началахъ; ихъ правила составляются самими членами, ихъ легко измѣнить, лишь стоитъ большей части членовъ ассоцiацiи дойти до убѣжденiя въ негодности правилъ. Да и правила эти въ ассоцiацiяхъ всегда бываютъ такого рода, что они вовсе не стѣсняютъ свободной дѣятельности ея члена; потому и возможны ассоцiацiи между людьми, что онѣ не стѣсняютъ ничьей свободы. Совсѣмъ другое въ корпоративномъ устройствѣ англiйскихъ университетовъ. Каждая колегiя представляетъ замкнутую общину, для члена которой обязательны правила, принятыя той общиной; дѣятельность каждаго ея члена заранѣе опредѣлена до самыхъ мелочей; о свободѣ тутъ много и говорить нечего. Въ защиту подобнаго устройства обыкновенно приводятъ разнаго рода соображенiя. Изъ нихъ часто приходиться слышать особенно слѣдующее: всякiй вступающiй въ подобнаго рода колегiи для образованiя, напередъ знаетъ объ условiяхъ, на какихъ обыкновенно принимается новый членъ: не хочетъ кто соблюдать колегiальныхъ правилъ, тотъ и не поступай; а если поступилъ въ колегiю и потомъ начнешь кричать противъ ея устройства, жаловаться на стѣсненiе свободы, то это уже безсовѣстно. А какъ же быть–то? Для студента въ Англiи пожалуй и тяжелы колегiальныя правила, да чтожъ онъ будетъ дѣлать, коли безъ исполненiя ихъ нельзя получить и образованiя? Извѣстно какъ въ Англiи цѣнится старо–университетское образованiе, какъ обязательно оно по общественному мнѣнiю для всякаго, желающаго быть порядочнымъ джентльменомъ; значитъ тамъ слишкомъ тяжело для молодого человѣка остаться безъ школьнаго образованiя. Ну и вступаетъ онъ въ колегiю, лишь бы его получить.

Да и самая–то мысль о подобныхъ колегiяхъ теперь уже несовременна. Теперь все стремится къ обобщенiю, вездѣ сглаживаются, исчезаютъ маленькiе мiрки съ устарѣлыми воззрѣнiями, замкнутые въ тѣсные кружки, которые любятъ себя не ради великихъ цѣлей своихъ (ихъ–то большею частiю и недостаетъ имъ), а просто ради того, что они особые кружки. Они стремятся вовсе не къ тому, чтобы каждый членъ ихъ развивался естественно и свободно, а къ тому, чтобъ наложить на него свой типъ, сдѣлать изъ него адепта, всѣмъ жертвующаго въ пользу замкнутаго кружка. Это наслѣдiе среднихъ вѣковъ, остатки старыхъ, средневѣковыхъ орденовъ и цеховъ. Ну, да въ среднiе вѣка эти мiрки еще имѣли кой–какой смыслъ, часто нелѣпый, да все–таки смыслъ. А въ ХIX вѣкѣ эти мiрки ужь никакого не имѣютъ смысла. Теперь ужь человѣчество стряхиваетъ съ себя эти узы, которыя наложило на себя, когда было глупо еще; теперь хлопочутъ не о расширенiи правъ и преимуществъ разныхъ мiрковъ, а объ уничтоженiи ихъ самихъ, такъ какъ они скоро испошливаются; въ нихъ скоро вымираетъ жизнь; они застываютъ въ неподвижныхъ формахъ, совершенно исключающихъ всякое свободное развитiе личности. Можетъ–быть въ англiйскихъ университетахъ дурныя слѣдствiя колегiальнаго устройства, колегiальной жизни сглаживаются противодѣйствующими причинами? Можетъ–быть мiрки–колегiи не такъ пошлы, какъ пошлы они бываютъ въ другихъ мѣстахъ, а можетъ–быть и несовсѣмъ пошлы? Но какiя же есть гарантiи, что эти колегiи не заразятся пошлостью? Вѣдь нѣчто подобное этому уже есть въ англiйскихъ колегiяхъ: чтò же поручится, что онѣ не преуспѣютъ болѣе на такомъ поприщѣ? А вѣдь тогда дѣло выйдетъ несовсѣмъ хорошее.

Какъ на слѣдствiе колегiальнаго характера англiйскихъ университетовъ должно смотрѣть, что въ составѣ ихъ много лишнихъ членовъ. Колегiи тамъ въ нѣкоторомъ родѣ богоугодныя заведенiя. Такiя заведенiя сами по себѣ хороши, потомучто доставляютъ помощь человѣчеству и облегчаютъ его страданiя. Но помощь тогда только достигаетъ своей цѣли, когда она подается такимъ людямъ, которые сами не въ силахъ добыть себѣ кусокъ хлѣба. Совсѣмъ другое дѣло въ англiйскихъ колегiяхъ: ихъ первоначальная благотворительная цѣль — доставить образованiе и воспитанiе бѣднымъ студентамъ. Но съ теченiемъ времени колегiи стали держать у себя бѣдныхъ людей, кончившихъ уже университетское образованiе. Такихъ джентльменовъ, питающихся отъ колегiй, бываетъ очень много. Сначала конечно это было сообразно съ цѣлью колегiй и даже необходимо, потомучто нужно же молодому человѣку, кончившему курсъ образованiя, но непрiобрѣвшему еще никакихъ средствъ къ жизни, дать возможность жить до прiисканiя себѣ уголка въ мiрѣ. Но вопервыхъ эти лиценцiи должны бы были даваться съ строжайшей разборчивостью, да и на кратковременный срокъ, потомучто въ противномъ случаѣ останется въ университетѣ и тотъ, кому неслѣдъ оставаться, и будетъ онъ какъ—говорится бить баклуши на готовомъ хлѣбѣ. Такъ дѣйствительно и случилось въ англiйскихъ университетахъ. Много изъ bachelors of arts, магистровъ, вовсе непопадаютъ въ туторы, непопадаютъ и къ доходному мѣсту, а остаются себѣ жить въ университетѣ при колегiяхъ. Это–то вотъ и есть праздные люди, съ надеждой или безнадежно высматривающiе себѣ доходное мѣстечко въ университетѣ или внѣ его; классическое образованiе сдѣлало ихъ способными только быть туторами въ колегiяхъ, засѣдать въ парламентѣ, занимать какую–либо духовную должность. А такъ какъ такихъ мѣстъ немного, по крайней мѣрѣ меньше, чѣмъ претендентовъ на нихъ, то многiе и остаются за штатомъ. Попасть въ какiя–либо другiя должности, на фабрику напримѣръ или въ компанiю, они или не могутъ, потомучто для того нужно быть спецiалистомъ кое въ чемъ другомъ, кромѣ Гомера или Ѳукидида, или же не хотятъ сами, потомучто тогда они не были бы джентльменами. Тамъ нужно работать, чтобъ достать себѣ кусокъ хлѣба, можно насидѣться голоднымъ, а въ колегiи при бездѣйствiи или маломъ трудѣ можно безбѣдно прожить. Вотъ и заѣдаютъ они чужой кусокъ хлѣба, потомучто не держи колегiи при себѣ лишнихъ членовъ, онѣ могли бы доставлять образованiе гораздо большему числу людей. Тогда не тратились бы совершенно непроизводительно огромныя суммы, не поблажались бы бездѣйствiе и лѣность. А что все это ученое сословiе въ Англiи, питающееся отъ крупицъ студентовъ, лѣниво и бездѣйственно, на это мы представимъ слѣдующее доказательство. По нѣкоторымъ предметамъ у студентовъ вовсе нѣтъ сносно–хорошихъ руководствъ; да большая часть учебниковъ, какими они пользуются, написаны лицами вовсе не принадлежащими къ университетскому ученому сословiю. Ну чтó бы кажется дѣлать этимъ остающимся за штатомъ, образованнымъ людямъ, какъ не трудиться въ пользу меньшей своей братiи? Можетъ–быть дисциплина потому и строга въ англiйскихъ университетахъ, что у нихъ на рукахъ много праздныхъ молодыхъ людей; оставить ихъ безъ присмотра нельзя, потомучто примѣры увлекаютъ, а на бездѣльи раждаются въ головѣ разныя эдакiя предпрiятiя, — надо же гарантировать порядки университетскiе, да обезпечить отсутствiе худыхъ примѣровъ. Вотъ и создается порядокъ, при которомъ сами же бакалавры искуствъ подлежатъ строгому надсмотру.

Слѣдствiемъ такихъ университетскихъ порядковъ бываетъ то, что расходуются чрезвычайно большiя суммы совершенно даромъ. Это видно изъ слѣдующей таблицы, показывающей чего стóятъ странѣ англiйскiе университеты и сколько денегъ расходуется производительно и сколько непроизводительно:

	Оксфордъ	Кембриджъ
жалованья професорамъ и лекторамъ университета......................	5,400 ф. ст.	5,630 ф. ст.
чиновникамъ университета..............	3,000 —	2,000 —
чиновникамъ колегiй..................	15,000 —	17,750 —
начальникамъ колегiй.................	18,350 —	12,650 —
содержанiе феллов. товар...............	116,500 —	90,330 —
академ. стипендiи.....................	1,188 —	1,330 —
колег. стипендiи......................	6,030 —	13,390 —
академ. награды......................	160 —	342 —
колег..............................	» —	1,038 —
академ. церков. бенефицiи..............	2,400 —	600 —
колег..............................	136,500 —	93,300 —
безъ означенiя предметовъ..............	6,642 —	4,238 —
Итого въ годъ	311,170 ф. ст.	242,568 ф. ст.

Вотъ мы жалуемся, что у насъ бюрократiя поглощаетъ чрезвычайно много денегъ. Посмотрите: въ англiйскихъ университетахъ, гдѣ всего меньше должно быть бюрократiи, поглощается ею въ одномъ 12%, а въ другомъ около 15%, да причтите къ этому содержанiе феллововъ (въ это число входятъ и туторы, и праздные бакалавры и магистры, и директора), такъ выйдетъ около 50%, такъ что только половина расходуется на студентовъ. А жалованья професорамъ и лекторамъ въ томъ и другомъ университетѣ полагается неболѣе 1¹/₂ процентовъ изъ всего бюджета. Отсюда уже можно судить въ какомъ положенiи професорское званiе въ Оксфордѣ и Кембриджѣ, и какое развитiе дано тамъ професорскимъ лекцiямъ.

Въ Оксфордѣ содержанiе студентовъ колегiи втеченiи трехъ съ половиною лѣтъ академическаго курса обходится въ 1000 ф. ст., или на наши деньги 6,300 р. сер., въ Кембриджѣ 750 или 4,725 р. сер. Но большею частью въ Оксфордѣ издержки студента, въ томъ числѣ и на шалости, доходятъ до 1,500 ф. ст. или 9,450 р. сер. Въ другихъ университетахъ издержки студента менѣе. Въ Дублинѣ и Лондонѣ содержанiе студента стоитъ 200 ф. или 1260 р.; самое малое содержанiе въ университетѣ St. Andreu только 50 ф. или 315 р. Такимъ образомъ какой угодно студентъ, а ужь самый бѣдный, и тотъ долженъ имѣть 100 р. въ годъ на свое содержанiе. Замѣтьте, что въ университетѣ лондонскомъ издержки на курсъ студенческаго образованiя сравнительно малы, потомучто онъ самъ основанъ на континентальныхъ началахъ, потомучто нѣтъ при немъ лишнихъ людей, объѣдающихъ студентовъ. А вѣдь дѣло–то образованiя идетъ вѣдь нехуже оксфордскаго. Въ Оксфордѣ же воспитываться нѣтъ рѣшительно никакихъ средствъ для бѣднаго человѣка. По 3,000 р. сер. не каждый можетъ тратить въ годъ. Можетъ–статься такiя траты для отцовъ возможны только въ Англiи, въ которой огромнѣйшее богатство сосредоточено въ рукахъ банкировъ, негоцiантовъ и помѣщиковъ. Зато въ Оксфордѣ и Кембриджѣ воспитывается только меньшинство англiйскаго юношества, потомучто и въ Англiи не все же богатые люди.

_________

Если теперь поставить вопросъ: должны ли всѣ въ мiрѣ университеты быть устроены на манеръ англiйскихъ? то этотъ вопросъ будетъ значить слѣдующее: должно ли образованiе быть удѣломъ всѣхъ людей, имѣютъ ли всѣ право на образованiе, или оно удѣлъ однихъ только богатыхъ, тѣхъ, кого случайности судьбы поставили въ особыя обстоятельства и надѣлили матерьяльными средствами? Вопросъ самый негуманный, теоретически давно уже рѣшоный, но фактически постоянно возникающiй. Мы уже сказали выше о томъ, какъ нужно теперешнимъ лучшимъ дѣятелямъ заботиться дать образованiе выдвигающимся на сцену исторiи массамъ. Больше говорить объ этомъ мы ненамѣрены. Теперь представимъ кое–какiя соображенiя по этому предмету. Каждый человѣкъ имѣетъ право быть человѣкомъ; образованiе не роскошь, которой можно и пользоваться, и нѣтъ. Въ природѣ каждая сила развивается цѣлесообразно и все въ ней тогда только пользуется полнымъ бытiемъ и можно—сказать дѣйствительно живетъ, когда развиваетъ и обнаруживаетъ наружу таящiяся внутри силы. Нужно ли и говорить, что человѣкъ долженъ тоже развить всѣ свои силы, сдѣлаться полнымъ человѣкомъ, и для этого достигнуть нѣкотораго образованiя.

Роль университетовъ въ дѣлѣ образованiя массъ ясна. На нихъ—то, т. е. на университетахъ, по преимуществу должна лежать задача прежде всего популяризировать науку. Она не должна быть собственностью только избраннаго меньшинства, потомучто тогда она будетъ чѣмъ–то вродѣ средневѣковой алхимiи и чародѣйства, тогда она падетъ; разработывать науку всегда конечно будетъ меньшинство, но это потому только, что не всѣ даровиты и не всѣ находятся въ положенiи, обезпеченномъ матерьяльно; кому–нибудь да нужно же будетъ заботиться и добывать хлѣбъ на прокормъ ученыхъ. Но что она должна быть извѣстной всѣмъ въ своихъ послѣднихъ выводахъ, должна быть популярна, это такъ же несомнѣнно, какъ несомнѣнно то, что для всякаго нуженъ свѣтъ солнечный, хотя и не всякiй долженъ работать надъ открытiемъ сущности свѣтового начала. Университеты и должны быть популяризаторами науки: тогда только они будутъ соотвѣтствовать своему имени и своей цѣли. Они такъ же могутъ быть часты, какъ наши гимназiи, лишь только всѣ мы придемъ къ сознанiю необходимости обширнаго знакомства съ наукой, полнаго развитiя самихъ себя. Но для этого нужно возможное удешевленiе университетскаго образованiя; вотъ тутъ–то и должно общество позаботиться, чтобъ сколько возможно болѣе народу могло образовываться въ университетахъ и открыть для бѣдныхъ людей средства къ тому; все чтó ни будетъ употреблено на дѣло образованiя, будетъ израсходовано совершенно производительно. Объ этомъ справьтесь въ любой политико–экономической системѣ и она скажетъ вамъ тоже самое, чтò и мы говоримъ. А въ англiйской университетской системѣ большой недостатокъ къ такому стремленiю къ общенародности. Они замкнулись для бѣдности и открываются только для богатства.

Самый методъ занятiй англiйскихъ студентовъ не возбуждаетъ особеннаго къ себѣ сочувствiя. Беретъ студентъ напримѣръ Гомера Илiаду или Одиссею и переводитъ ее, заучивая значенiе словъ и самыя мысли; при этомъ же онъ изучаетъ лучшiе коментарiи къ тексту; за рѣшенiемъ встрѣтившихся недоумѣнiй обращается къ тутору. Или берется напримѣръ за Ѳукидида или Геродота; при изученiи ихъ онъ пользуется Гротомъ, Раулинсономъ и т. п. Не говоримъ о достоинствѣ такого чисто механическаго метода; предположимъ даже, что студенту при изученiи классиковъ приходится много передумать, многое перечитать, придется и узнать кое–что. Но какъ онъ при этомъ прiобрѣтаетъ свѣдѣнiя? Совершенно случайно: не потому, что онъ долженъ знать извѣстные факты ради внутренней ихъ важности, а потому, что они помогаютъ понять классиковъ, которые толкуютъ о томъ же самомъ предметѣ. У студента познанiя не прививаются къ душѣ, не соединяются внутренней необходимой связью, а просто наслояются, или лучше—сказать прицѣпляются. Онъ знаетъ общiя черты египетской цивилизацiи не потому, что въ поступательномъ движенiи человѣчества къ развитiю египетская цивилизацiя составляетъ степень, которую историкъ не можетъ и не долженъ обходить, не потому, что эта цивилизацiя для изучателя имѣетъ внутреннiй самостоятельный интересъ, а потому, что Геродотъ писалъ объ Египтѣ; и не познакомься студентъ съ нимъ изъ другихъ источниковъ, онъ не могъ бы понять всего Геродота. Съ другой стороны, изученiе книгъ, собственно изученiе авторовъ, какъ хотите, пахнетъ буквоѣдствомъ. Студентъ заботится не о томъ, чтобъ изучать цѣлую науку, а о томъ, чтобъ изучить книгу, и чѣмъ скорѣй покончитъ онъ дѣло съ ней, тѣмъ лучше. Эта пресловутая thorougheness, подробность, тоже отзывается буквоѣдствомъ. Въ защиту его англичане приводятъ то, что гораздо лучше меньше знать да лучше, чѣмъ больше да хуже. Принципъ хорошiй, но крайность въ чемъ бы то ни было, ужь какъ хотите, не достоинство. Англiйскiй студентъ дотого изучитъ книгу, что какъ—будто съѣдаетъ ее; но съѣсть книгу не богъ—знаетъ какое достоинство. Замѣтьте, что подробное знанiе книги на англiйскомъ университетскомъ языкѣ значитъ именно знанiе ея отъ корки до корки. Оттого англiйское воспитанiе дѣлаетъ изъ студента только энциклопедиста; фактовъ, и то впрочемъ одного только порядка, онъ знаетъ много, да факты эти не собраны въ одно цѣлое, не осмыслены, а просто сцѣплены одинъ съ другимъ. Въ статьѣ объ энциклопедическомъ словарѣ мы говорили, что фактъ самъ по себѣ не богъ—знаетъ какъ важенъ, что кучи фактовъ неосмысленныхъ, несоединенныхъ другъ съ другомъ органической связью, походятъ на кучу песку, глины, камней, которые дожидаются еще руки архитектора, чтобъ вышло изъ нихъ что—нибудь дѣльное. А то эта куча будетъ лежать до перваго вѣтра: подуетъ онъ, и все раскидается... Думаете ли вы, что изслѣдованiя Раулинсона такъ—таки цѣликомъ и останутся въ головѣ на всю жизнь въ оксфордскомъ студентѣ? Хорошо, если онъ самъ впослѣдствiи будетъ самостоятельно заниматься наукой: тогда конечно они останутся, потомучто неразъ ему придется встрѣтиться съ ними, неразъ придется подумать о нихъ и попытаться ихъ осмыслить. А то возьмите иного пожилого джентльмена, который только и дѣлалъ въ жизни, по окончанiи курса въ Оксфордѣ, что проживалъ тысячи фунтовъ дохода: онъ такой же грѣшный какъ и прочiе люди, такъ же много перезабылъ, какъ и всѣ мы. Скажутъ: исторiя, какъ наука, все—таки читается въ англiйскихъ университетахъ, что энциклопедическiя свѣдѣнiя студентъ успѣетъ осмыслить... Но о томъ, какъ тамъ читается исторiя, мы скажемъ нѣсколько ниже. Теперь скажемъ о томъ, что вотъ, говорятъ, студентъ успѣетъ еще осмыслить факты... Нѣтъ, пожалуй что и не успѣетъ. Извѣстна изъ опыта сила привычки, особенно въ молодомъ человѣкѣ. Послѣ того какъ два года съ половиной продержите его на буквоѣдствѣ, продержите студента, которому уже давно пора знакомиться съ наукой, то напрасно будете расчитывать въ годъ возбудить въ немъ любовь, интересъ и уваженiе къ наукѣ. Такъ и останется онъ энциклопедистомъ, пожалуй съ силой анализа, которому научился онъ при разбиранiи классиковъ, да не будетъ у него того, чтó особенно важно, — синтеза. И недостатки синтетическихъ взглядовъ сплошь да рядомъ встрѣчаются въ англичанахъ: ужь начто Джонъ—Стюартъ Миль, кажется голова не въ урядъ другимъ, а и то, поражая васъ глубиной своего анализа, онъ въ тоже время удивляетъ сравнительной бѣдностью своего синтеза. Онъ даже возвелъ въ теорiю простое сцѣпленiе фактовъ и назвалъ это причинной связью, даже отвергнувъ въ идеѣ существованiе причины, какъ образовательной силы. Очень естественно англичанину придти къ такой теорiи, послѣ своего образованiя, во время котораго не соединялись въ немъ познанiя логическою связью, а просто сцѣплялись.

А вѣдь отъ подобнаго рода занятiй страшно страдаютъ интересы науки. Англiйскiй студентъ кажется ужь долженъ очень бы успѣть по археологiи, исторiи и математикѣ. Но по математикѣ напримѣръ не выходятъ изъ англiйскихъ университетовъ такiе глубокiе спецiалисты, какъ изъ германскихъ. Студентъ тамъ изучаетъ болѣе Эвклида, чѣмъ математику; онъ долженъ знать чтó говоритъ Эвклидъ, какiя у него теоремы и какъ онъ рѣшаетъ ихъ. Отличнѣйшiе математики изъ англичанъ гораздо рѣже, чѣмъ изъ французовъ или нѣмцевъ. Кажется исторiю–то англiйскiй студентъ долженъ знать во всей обширности; но какъ наука, исторiя въ англiйскихъ университетахъ опять ниже исторiи германской: мы уже сказали, какъ прiобрѣтаются историческiя свѣдѣнiя англiйскимъ студентомъ. У него нѣтъ даже послѣдовательности въ прiобрѣтенiи этого рода познанiй. Возьмется онъ за Геродота прежде, а ужь потомъ по нуждѣ за Раулинсона и другихъ антикварiевъ; возьмется за Гомера и Ѳукидида, — обратится къ Гроту, и при этомъ къ тѣмъ главамъ, гдѣ толкуется о временахъ Гомера и Ѳукидида. Сама филологiя англiйская уступаетъ германской въ связи, послѣдовательности и полнотѣ даже, и опять оттого, что методъ филологическаго знакомства есть буквоѣдство. Филологiя, какъ наука, почти не читается студенту, а ему сообщаются разрозненныя филологическiя свѣдѣнiя, нужныя для него въ данное время; онъ филологъ въ прѣделахъ восьми или двѣнадцати книгъ, изученныхъ имъ впродолженiи своего академическаго курса, но къ филологiи, какъ наукѣ, онъ еще неблизокъ. До какой степени педантично его занятiе филологiей древнихъ языковъ, это можно видѣть изъ того, какъ дѣлаетъ онъ иногда переводы съ англiйскаго языка на греческiй или латинскiй. Для него обязательны напримѣръ переводы съ англiйскаго не на простую греческую прозу, а еще подъ ладъ извѣстнаго писанiя. Это просто поддѣлка, приноравливанье, которое не имѣетъ никакой серьозной цѣли. Студента заставляютъ даже переводить съ отечественнаго языка греческими или латинскими стихами: это вѣдь просто уже дѣланье стиховъ. Да утѣшатся наши русскiе риѳмоплеты, и въ Англiи стихи дѣлаются по–заказу. Можно ли подозрѣвать, что подобнаго рода факты указываютъ на солидный характеръ филологическихъ занятiй англiйскихъ студентовъ? Но скажутъ намъ, что тамъ есть и професорскiя лекцiи? Пожалуй поговоримъ и о нихъ.

Въ англiйскихъ университетахъ дѣйствительно ведутся професорскiя лекцiи. Но въ какомъ они тамъ почетѣ, и въ какомъ развитiи, это мы видѣли уже изъ бюджета двухъ университетовъ, гдѣ на професоровъ полагается только 1¹/₂ процента изъ всей суммы. Да и чтó тамъ можетъ сдѣлать професоръ, когда для прочтенiя цѣлыхъ наукъ, напримѣръ исторiи, полагается всего неболѣе сорока лекцiй, а для другихъ и того менѣе, такъ что minimum доходитъ до двадцати. Вѣдь въ такой короткiй срокъ можно сообщить только самыя общiя свѣдѣнiя. О наукѣ въ ея цѣломъ тутъ и рѣчи быть не можетъ. А главное здѣсь дѣло–то не въ томъ. Професора сильно неглижируютъ своими лекцiями, потомучто быть–можетъ сами не имѣютъ къ нимъ уваженiя. А еще рѣже посѣщаются професорскiя лекцiи студентами. Заведенные порядки заставляютъ студента всего болѣе дорожить экзаменами, а на экзаменахъ главнымъ образомъ потребуютъ знанiя книгъ, а не лекцiй. Въ такомъ отношенiи студента къ лекцiямъ можетъ—быть проглядываетъ положительный англiйскiй характеръ, ищущiй прежде всего непосредственной пользы, а можетъ—быть и то отсутствiе любви къ наукѣ, интереса ко всякому живому слову о ней, — отсутствiе на которое мы можемъ смотрѣть какъ на прямой результатъ метода студенческихъ занятiй.

Англичане говорятъ, что професорскiя лекцiи нужны были только тогда, когда не было книгъ, сносныхъ руководствъ, и когда нуженъ былъ живой голосъ, какъ напримѣръ это было въ среднiе вѣка до изобрѣтенiя книгопечатанiя. Такого рода возраженiя однозначительны съ вопросомъ: можно ли замѣнить устную, живую рѣчь письменной, печатной? Вѣдь можно надѣяться, что книгопечатанiе, стенографiя дотого разовьются, дотого войдутъ во всеобщее употребленiе, что при посредствѣ ихъ можно будетъ человѣку изгнать изъ употребленiя устную рѣчь. Мертвая буква никогда не можетъ высказать того, чтó скажетъ живая рѣчь; книга никогда не будетъ имѣть такого живого, непосредственнаго влiянiя на душу, какъ рѣчь живого человѣка. Впрочемъ это вещи общеизвѣстныя. Мы не хотимъ здѣсь сказать того, что нужно отнять у студента всякiя руководства и оставить его при однихъ професорскихъ лекцiяхъ. Пусть онъ пользуется и учебниками; професоръ долженъ указать ихъ ему, какъ вспомогательныя средства къ образованiю. Но всегда и вездѣ должна остаться професорская рѣчь, какъ главная руководящая нить для студента въ его занятiяхъ наукой. Тогда только занятiя студента будутъ вполнѣ благотворны. Професоръ, какъ живой человѣкъ, особенно если онъ даровитъ, всегда сумѣетъ возбудить интересъ къ наукѣ, увлечь къ ученымъ занятiямъ. А это очень можетъ принести пользу наукѣ. Нечего говорить, что если среднiе вѣка имѣли професоровъ, такъ ненужно ихъ теперь. Не все старое худо. Отношенiя средневѣкового професора къ своимъ слушателямъ можетъ—быть навсегда останутся идеаломъ такихъ отношенiй, и много нужно условiй для того, чтобы снова ввести ихъ въ практику. Тутъ дѣйствительно видишь живыхъ людей, жившихъ для науки и братавшихся во имя ея.

Вообще о методѣ образованiя англiйскихъ студентовъ должно сказать, что оно нисколько не приспособлено къ интересамъ науки. Интересъ развитiя науки требуетъ, чтобъ прежде ее понимали, а потомъ любили. А если такъ заниматься буквоѣдствомъ, какъ занимается англiйскiй студентъ, то не воспитаешь въ себѣ ни пониманiя науки, ни любви къ ней. И еслибы англiйская университетская система стала распространяться въ образованномъ мiрѣ, то любителямъ науки стоило бъ подумать о будущихъ ея судьбахъ. Наука составляетъ главный предметъ гордости современнаго человѣка. Положимъ, что она далека еще отъ истины во всей ея полнотѣ; еще много придется ей трудиться надъ изслѣдованiемъ силъ природы, доколѣ дойдетъ она до познанiя ея тайнъ; но уже положено тому начало. Шагъ сдѣланъ; направленiе, которому она должна слѣдовать въ своемъ развитiи, уже опредѣлилось; да найденъ и методъ, которымъ она должна руководиться при своихъ изслѣдованiяхъ? Теперь уже въ нѣкоторомъ смыслѣ наука — копiя природы, хотя и блѣдная. Но все—таки и въ копiи нужно понимать смыслъ, нужно понимать общiй строй ея частностей. Представьте себѣ картину, на которой, выражаясь реторическимъ слогомъ, рука художника еще несовсѣмъ выразила художественную мысль; на ней обрисованъ одинъ только контуръ предмета, есть одни только штрихи. Но подошедши къ ней, вы уже видите главную мысль художника; положимъ вы не удовлетворяетесь ею, но вы терпѣливо готовы ожидать, когда трудъ художника окончится; пусть на это требуется много времени (скоро вѣдь ничего не дѣлается), но вы твердо можете быть увѣрены, что это время будетъ таки, когда художническая мысль выразится на картинѣ несравненно яснѣй и полнѣй, чѣмъ какъ видите вы теперь. Для васъ ручательствомъ въ послѣднемъ случаѣ служитъ то, что художникъ понимаетъ собственную мысль, знаетъ способы изобразить ее кистью, есть въ немъ художническiй тактъ, эстетическое чутье, эстетическiй синтезъ. Но чтó бы вы сказали, еслибъ увидали картину, въ которой есть частности великолѣпно отдѣланныя, но рядомъ же съ ними есть вещи, которыя ни о чемъ не говорятъ, какъ—то насильно втиснуты въ картину? Есть ли у васъ надежда, что этотъ художникъ (если только можно его назвать художникомъ) когда—либо сумѣетъ выразить свою мысль, что онъ понимаетъ суть самаго дѣла и когда—нибудь доберется до цѣлаго? Можетъ—быть — говорите вы — да, а можетъ и нѣтъ; можетъ статься съ художникомъ, что онъ и будетъ упражняться въ частностяхъ, и никогда не дойдетъ до цѣлаго, испошлѣетъ и кончитъ просто вывѣсками для мелочныхъ лавокъ. Вотъ тоже самое и въ наукѣ. Главное въ ней — пониманье ея строя, цѣлей, смысла и направленiя. Нужно знать и подробности, и частности: противъ этого никто вѣдь не говоритъ; но ихъ нужно осмыслить, нужно, чтобъ изъ нихъ выходило какое—нибудь цѣлое; иначе выйдетъ ненадежный сумбуръ. Пусть нельзя еще создать изъ научныхъ наблюденiй ничего цѣлаго и законченаго, но по крайней мѣрѣ стремитесь къ тому, не удовлетворяйтесь простымъ анализомъ, который потому—то и важенъ, что онъ орудiе синтеза, хоть поймите нужду, необходимость цѣлаго. А вѣдь вотъ этого—то и нѣтъ въ англiйскихъ университетахъ. Тамъ студентъ лѣпитъ частности на частности, лишь бы не застояться на экзаменахъ, а до цѣлой науки во всей ея обширности и подробности ему дѣла нѣтъ, коли о томъ не спросятъ на экзаменахъ. Тогда какъ на континентѣ професоръ главнымъ образомъ старается возбудить въ студентѣ пониманiе науки, любовь къ ней, въ Англiи почти нѣтъ этихъ органовъ науки, популяризующихъ ее, прiобрѣтающихъ ей любителей. Непридавая значенiя синтезу науки, научному цѣлому, англiйскiе студенты хлопочутъ объ энциклопедизмѣ, который никогда не разовьетъ въ нихъ пониманья науки и любви къ ней. Такая система образованiя пожалуй уничтожитъ науку, когда не сумѣетъ и не успѣетъ привлечь на сторону ея молодыя натуры.

Но наука должна сказаться и въ жизни. Чтó хочетъ называть себя пристанищемъ науки, тó должно само запечатлѣться характеромъ науки. А наука любитъ свободу, требуетъ отъ своего адепта полной самостоятельности, не любитъ ничего формальнаго. Только при свободѣ возможно исканiе истины и прiобрѣтенiе убѣжденiй. Убѣжденiя вовсе не такая легкая вещь, какъ представляется съ перваго взгляда: иной всю жизнь хлопочетъ о томъ, чтобъ прiобрѣсть истинныя убѣжденiя, и только съ трудомъ, ужасными усилiями прiобрѣтаетъ ихъ. Иной всю жизнь думаетъ, что у него есть убѣжденья, а ихъ у него нѣтъ и вполовину. Вся задача образованiя и воспитанiя и состоитъ въ томъ, чтобъ родить въ человѣкѣ истинныя убѣжденiя, — именно родить, а не навязать ихъ. А для этого мало только воспитывать человѣка въ извѣстномъ направленiи, для этого мало сообщать ему только извѣстныя мысли и всячески стараться ограждать его отъ знакомства съ другими противоположными мыслями. Хорошо бъ человѣку не знать зла, а вѣдать одно только добро. Но жизнь—то ужь устроена такъ, что нужно каждому знать и истину и ложь, чтобъ возбудилась въ человѣкѣ любовь къ истинѣ; въ жизни такое смѣшенiе истины и лжи, что никакъ не обережоте отъ нея своего питомца; лучше напередъ познакомить его со всѣмъ, чтобъ и то и другое завѣдомо было ему: такое смѣшенiе, что не ручайтесь за себя, когда вы думаете указывать молодому человѣку истину, что ужь непремѣнно вы и знакомите его съ одной истиной. Не говоримъ, что въ молодомъ человѣкѣ вы не возбудите борьбы, не повергнете его въ унынiе и сомнѣнiе. Но то—то и хорошо, что вы въ немъ возбудите борьбу, возбудите мысль, повергнете его въ муки сомнѣнiя и исканiя истины. Рано вы возбудите въ немъ борьбу, — она и кончится скоро; по крайней мѣрѣ онъ успѣетъ найти хоть что—нибудь успокоительное для себя и прiобрѣсть убѣжденiя. Вѣдь тогда только и можно прiобрѣсти ихъ, когда ищешь истины, мучишься; только послѣ шатанья изъ стороны въ сторону можно крѣпко устояться: вотъ и нужно зашатать молодого человѣка, когда въ немъ есть силы устояться. Бѣда, если молодой человѣкъ во время своего образованiя не испытаетъ этихъ мукъ сомнѣнiя, этой борьбы, когда онъ съ quasi—прiобрѣтенными убѣжденiями вступитъ въ жизнь и здѣсь—то зашатается. Тутъ ужь помогать ему устояться будетъ болѣе всего жизнь, жизнь часто пошлая... Онъ подумаетъ, что принципы, руководящiе этой пошлой жизнью и вправду вѣрны и непреложны, что убѣжденiя пошлаго большинства и есть истинныя убѣжденiя. И вотъ онъ обманется ихъ популярностью, усвоитъ себѣ и устоится, да только не на прямой дорогѣ. Только борьба, повторяемъ, воспитываетъ истинныя убѣжденiя; она сглаживаетъ крайности во всякомъ направленiи. А борьба возможна только на свободѣ, все равно какъ и наука возможна только на свободѣ. Подъ сѣнью науки возможна самая широкая свобода убѣжденiй; она терпитъ всякiя направленiя, лишь бы цѣль ихъ была — постигнуть истину; у ней нѣтъ никакого пристрастiя. Только при свободѣ возможна самостоятельность, это вѣрное выраженiе личности человѣка. Никто не долженъ быть принуждаемъ непремѣнно къ раздѣленiю извѣстныхъ взглядовъ; не говоримъ, есть взгляды обязательные, потомучто за нихъ говоритъ общечеловечѣскiй опытъ. Но если личность создаетъ свой особый, отличный отъ общепринятого взглядъ, — laissez faire, laissez passer! Не уничтожайте его невыслушавши, не отрицайте отъ него правъ на существованiе потому только, что заранѣе въ силу своего взгляда осудили всѣ другiе. Уничтожьте его разумнымъ оружiемъ, снимите съ него личину истины, и это будетъ святое дѣло. Но прибѣгать къ другимъ какимъ—либо средствамъ нисколько не разумно, а главное — совершенно безуспѣшно. Матерьяльная сила никогда не задавитъ нравственной: подъ давленiемъ она только сожмется, но не уничтожится. А когда признаете за каждой личностью право выработывать себѣ убѣжденiя, тогда будетъ развиваться и будетъ крѣпнуть сама наука. Вотъ и долженъ молодой человѣкъ, при своемъ ознакомленiи съ наукой, прiучаться къ самостоятельности... Наука не любитъ формы опять—таки потому, что она любитъ свободу, а форма — врагъ свободы. Мы знаемъ, что нужна въ обществѣ и форма для того, чтобы обезпечить членовъ его отъ неумѣреннаго проявленiя свободы нѣкоторыхъ его членовъ. Но опять—таки въ мѣру нужно напускать на свободу врага ея, — настолько, насколько нужно это для выгодъ самой свободы. Иначе вмѣсто духа и жизни, наука, окружонная формой, испошлится, обратится въ слугу для какихъ—либо цѣлей. Тогда прощай наука, потомучто тамъ, гдѣ нѣтъ содержанiя, — ничего нѣтъ, тѣмъ болѣе нѣтъ науки. Вотъ англiйскимъ университетамъ и недостаетъ именно этихъ—то условiй развитiя и процвѣтанiя науки въ какомъ—либо мѣстѣ. Тамъ страшная регламентацiя: для студента обязательны извѣстные взгляды, для него невозможна свобода убѣжденiй; все противоположное общепринятому считается запрещеннымъ плодомъ, до котораго не смѣй онъ и коснуться. Оксфордскiй студентъ — мальчикъ, за которымъ ходитъ заботливая няня, чтобъ не ушибъ онъ ножекъ или ручекъ, не услыхалъ чего дурного и т. д. Таковъ ли въ самомъ дѣлѣ долженъ быть университетъ, пристанище науки?

Но вѣдь какже? — скажутъ — англiйскiе университеты и хотятъ именно только воспитать людей; ихъ спецiальная цѣль педагогическая. Пожалуй, поговоримъ и о томъ, не слишкомъ ли въ большой мѣрѣ англiйскiе университеты берутъ на себя педагогическiя задачи. Въ университетъ тамъ вступаетъ уже не малютка, не такiе мальчики, за которыми нуженъ ближайшiй присмотръ, каждый шагъ которыхъ долженъ быть опредѣленъ и которые сильно нуждаются въ опекѣ. Если нужно блюсти строго за поведенiемъ воспитанника, стараться направлять его по прямой дорогѣ, постоянно внушать ему правила благоповеденiя, такъ пусть это дѣлается тогда, когда это дѣйствительно нужно. А нужна опека тогда, когда человѣкъ дѣлаетъ первые шаги въ своей жизни, когда для него легко попасть на ложную дорогу. Поступившiй же въ университетъ вовсе не требуетъ отеческихъ о себѣ заботъ. Скажутъ: человѣкъ долго долженъ самоусовершаться, долго воспитывать себя, чтобъ попасть на прямую дорогу, и что еще въ университетѣ нельзя оставить его безъ ближайшаго присмотра. Такъ. И мы говоримъ, что долго долженъ человѣкъ самоусовершаться; скажемъ болѣе: всю жизнь онъ долженъ воспитывать себя въ добрѣ. Но отчего же въ силу этого принципа нѣтъ педагоговъ, наблюдающихъ за поведенiемъ взрослыхъ людей, годовъ въ сорокъ? Отчего жъ ихъ не окружаютъ отеческими заботами и покровительствомъ, а предоставляютъ самихъ себѣ? Можетъ—быть въ англiйскихъ университетахъ потому нужна строгая школьная дисциплина, что молодость скора на увлеченiя... А чтожъ изъ этого? Вѣдь увлеченiя—то и дороги въ человѣкѣ; потому—то молодость и привлекательна и дорога каждому, что она кишитъ увлеченiями. Не такъ же испорчена человѣческая природа, чтобы уже рѣшительно молодость увлекалась только худымъ, только зломъ. Вѣдь какъ часто сплошь да рядомъ молодость увлекается добромъ? Да и когда, какъ не въ молодости всего живѣе бываетъ сочувствiе къ добру, всего живѣе рѣшимость принести всего себя въ жертву идеѣ, постоять за правду?.. Опять повторимъ, что за увлеченьями только настаетъ время спокойствiя, ясное сознанiе необходимости выработанныхъ на практикѣ правилъ дѣятельности. Бѣды большой не было бы, еслибъ англiйскiе университеты не осаживали безжалостно увлеченiй молодости, не стѣсняли ея порывовъ строгой формой. Да и напрасно они хлопочутъ о воспитанiи силой своей дисциплины. Вѣдь въ этомъ ихъ усилiи — силой формы заставить молодость быть законной въ своей дѣятельности, проглядываетъ одно только недовѣрiе къ наукѣ. Можно ли сомнѣваться, что есть лучшая сила, гуманизующая человѣка, воспитывающая его, чѣмъ сила науки? Бёкль говоритъ, что по мѣрѣ умственнаго развитiя человѣчества, шло впередъ и нравственное, что успѣхъ наукъ развиваетъ и улучшаетъ человѣка и въ нравственномъ отношенiи. Мысль, какъ намъ кажется, вовсе не лишонная правдоподобности. Наука развиваетъ силы человѣка, слѣдовательно расширяетъ его умственный кругозоръ; развитый человѣкъ дальше видитъ и больше соображаетъ, чѣмъ человѣкъ неразвитый, хотя и нравственный; онъ сумѣетъ отличить простую схоластику отъ истинныхъ правилъ нравственности, необходимое отъ случайнаго и т. д. Возбудите въ человѣкѣ любовь къ наукѣ — и этому влюбленному некогда будетъ дебоширничать, ему едва достанетъ времени въ волю повозиться съ предметомъ своей любви. Въ наукѣ болѣе, чѣмъ во всемъ другомъ есть сила гуманизирующая; она дѣлаетъ человѣка серьознымъ, выравниваетъ характеръ, развиваетъ силу воли, вызывая человѣка на борьбу съ ложью, невѣжествомъ, съ трудностями исканья истины. Ктоже лучше ея можетъ руководить молодость въ нравственномъ развитiи? Вотъ объ этомъ—то и забываютъ въ англiйскихъ университетахъ. Неужели англiйское юношество дѣйствительно бросилось бы въ омутъ разврата, еслибъ его больше знакомили съ наукой собственно, чѣмъ со школьной дисциплиной? Для формы англiйскiе университеты отодвинули теперь интересы науки. А поставь ихъ первою цѣлью образованiя студента: какъ—будто и невыработается въ немъ нравственный характеръ? Напротивъ, будь это сдѣлано — англiйскiй характеръ можетъ—быть имѣлъ бы въ себѣ больше общечеловѣческихъ высокихъ чертъ.

Впрочемъ уже въ самой англiйской средѣ поднимаются голоса противъ всей университетской системы. Сами англичане находятъ ее устарѣвшею, несоотвѣтственною съ современными понятiями. Чѣмъ кончатся эти возгласы, неизвѣстно. Извѣстенъ нацiональный англiйскiй эгоизмъ. Англичанинъ до такой степени привыкъ смотрѣть на себя какъ на человѣка не въ урядъ другимъ, до такой исключительной степени привязанъ ко всему нацiональному, что ему трудно придти къ сознанiю необходимости измѣнить его, хотя оно и дурно. И тѣмъ болѣе тяжело для нацiональнаго эгоизма англичанъ сдѣлать университетскую реформу, что въ основу новаго университетскаго устройства придется положить германскiе принципы. А вѣдь извѣстно, до какой степени свысока, чуть не съ презрѣнiемъ, смотритъ англичанинъ на всѣ другiя нацiи въ мiрѣ. Онъ привыкъ такъ хвастаться своими учрежденiями, находитъ ихъ лучшими въ мiрѣ, что ему трудно сознаться, чтобъ какой—нибудь другой народъ въ чемъ—либо опередилъ его. Вотъ почему трудно надѣяться, чтобъ скоро совершилась въ Англiи университетская реформа.

Трудность ея еще болѣе увеличивается тѣмъ, что защитники нынѣшняго университетскаго устройства ссылаются на пользу его для жизни. Они говорятъ, что университеты и при худыхъ порядкахъ воспитываютъ умныхъ людей, хорошихъ администраторовъ, что они—то главнымъ образомъ помогали образованiю теперешняго англiйскаго характера, англiйской жизни, что типъ джентльмена, которымъ хотятъ сдѣлать университеты всякаго студента, есть типъ человѣка въ самомъ благороднѣшемъ его значенiи. На это мы отвѣтимъ анализомъ англiйскаго характера, англiйской жизни, англiйскаго джентльменства. Мы привыкли смотрѣть на все англiйское какъ на самое лучшее въ свѣтѣ. А между тѣмъ, если съ безпристрастiемъ разобрать такъ богъ—знаетъ, найдется ли тамъ столько прекраснаго, сколько кажется его на страницахъ «Русскаго Вѣстника». Англiя болѣе чѣмъ всякая другая страна въ Европѣ, есть страна господства авторитета, преданiя, формы. Эти въ ней вещи можетъ—быть выработались подъ влiянiемъ самихъ университетовъ. Студентъ старается изучить авторовъ, книги, и вотъ онъ прiучивается цѣнить авторитеты. Для взрослаго человѣка авторитетъ не такъ нуженъ, какъ для малютки, а для человѣка совершенно развитого онъ пожалуй и совсѣмъ ненуженъ. Слишкомъ большое господство авторитета — тоже своего рода рабство. Человѣкъ, который постоянно обращается къ нему, прiучается цѣнить мысли не по внутреннему ихъ достоинству, а по тому, насколько они раздѣляются авторитетами. Уваженiе къ великимъ мыслителямъ — вовсе не рабство предъ авторитетомъ; чужiя мысли уважаешь не потому, что онѣ сказаны такимъ–то великимъ лицомъ, а потому, что видишь въ нихъ высокое внутреннее достоинство; тутъ въ дѣлѣ — критика, повѣрка. Задача воспитанiя въ томъ и состоитъ, чтобъ прiучить молодого человѣка пробавляться собственными, а не чужими мыслями, превращать чужое хорошее въ собственную плоть и кровь, принимать чужiя мнѣнiя не на–слово, а съ большой критикой. А въ англiйскихъ университетахъ прежде всего спрашиваютъ у студента, какъ думаетъ о такомъ—то предметѣ такой—то авторъ. Неудивительно поэтому, что университеты поддерживаютъ въ странѣ господство преданiя и авторитета. Все образованiе молодого человѣка тамъ основано на изученiи преданiя. А постепенное наблюденiе за исполненiемъ студентами формы, строгое преслѣдованiе нарушенiй школьной дисциплины порождаетъ формалистовъ. Оттого—то въ Англiи такъ сильно господствуютъ авторитетъ, преданiе и форма. Такъ называемое чувство законности, въ основѣ хорошая вещь, доходитъ тамъ до самаго пустого педантизма, хотя и вездѣ прикрывается сознанiемъ долга. Для англичанина вѣдь все равно, имѣетъ ли смыслъ извѣстная форма, нѣтъ ли; но доколѣ она держится, онъ безусловно подчиняется ей, часто въ ущербъ нравственнымъ интересамъ. Оттого—то такъ развито въ Англiи ханжество и лицемѣрiе. Англiйскiе джентльмены тоже не особый типъ людей. Весьма часто бываетъ, что общеуважаемый джентльменъ развратенъ у себя дома такъ же, какъ и многiе другiе люди, хотя и слыветъ за человѣка не въ урядъ другимъ. Для того, чтобъ быть джентльменомъ въ Англiи, нужно прежде всего имѣть хорошiй годичный доходъ, положенiе въ обществѣ, прiобрѣсть хорошее о себѣ мнѣнiе окружающихъ людей строгою законностью своихъ дѣйствiй. Вообще джентльменъ долженъ хорошо поставить себя. Объ этом—то главнымъ образомъ и хлопочеть всякiй англичанинъ; для того и воспитывается и образуется, для того и прiобѣтаетъ богатство. А намъ кажется, что человѣкъ прежде всего въ самомъ себѣ долженъ находить отраду и награду, заботиться о томъ, чтобъ успѣть хорошо поставить себя нравственно, а не матерьяльно. Хорошее мнѣнiе свѣта будетъ слѣдовать за нравственнымъ человѣкомъ, какъ въ лѣтнiй солнечный свѣтъ за нимъ слѣдуетъ тѣнь. У каждаго на первомъ планѣ цѣлью жизненной дѣятельности должно быть не мнѣнiе свѣта, а то внутреннее спокойствiе, которое бываетъ слѣдствiемъ нравственно–безукоризненной дѣятельности. Между тѣмъ англiйскiй джентльменъ прежде всего хлопочетъ о соблюденiи формы; онъ боится эксцентричности въ чемъ бы—то ни было; это человѣкъ безъ увлеченiй, это типъ спокойнаго, благоразумнаго — именно благоразумнаго въ житейскомъ смыслѣ человѣка. Оттого такъ трудны въ Англiи реформы, особенно если устарѣвшее имѣетъ за себя авторитетъ и преданiе. Особенно трудно тамъ живое слово, идущее противъ какого—либо преданiя, авторитета, и такъ трудно, что даже ученые люди дѣлаютъ имъ уступку, какъ это недавно случилось съ естествоиспытателемъ Дарвиномъ. Жизнь личности тамъ закована въ форму такъ, что ей трудно сквозь нее пробиться и она кончаетъ свои усилiя большею частью примиренiемъ съ нею.

И если университеты только удовлетворяютъ такой англiйской жизни, то погодимъ ставить имъ это въ заслугу. Даже положимъ, что хороша Англiя, хороша ея жизнь. Но для университетовъ мало только слѣдовать за жизнью. Наука должна руководить жизнью, давать ей направленiе, указывать новые пути, новыя средства выйти изъ тягостнаго, пошлаго устройства... А университетъ по идеѣ — жилище науки; тамъ долженъ быть центръ, гдѣ групируются лучшiя силы страны, какими она можетъ располагать въ пользу науки въ данное время. Слѣдовательно... слѣдовательно университетъ долженъ по устройству своему нетолько соотвѣтствовать жизни, но и опережать ее.

Такъ вотъ нехудо бы нашимъ англоманамъ обратить вниманiе на то, что не все въ Англiи хорошо и не все потому можетъ имѣть общечеловѣчное значенiе. Мы готовы заодно съ ними хвалить тó въ англiйской жизни, чтó дѣйствительно есть въ ней хорошаго, но недостаточное, хотя бы и англiйское, мы смѣло назовемъ недостаточнымъ и несовременнымъ. И если наши англоманы между хорошими въ Англiи вещами указываютъ намъ на тамошнiе университеты, то пусть не обижаются на насъ, если мы скажемъ, что классическое тамошнее воспитанiе несовременно, туторская система воспитанiя и корпоративное устройство далеко расходятся съ современными понятiями, методъ занятiй студенческихъ совсѣмъ не приспособленъ къ принципу систематическаго развитiя, какое нужно для современнаго человѣка, и къ интересамъ науки; что ихъ нельзя назвать пристанищами свободной науки, и что въ самой странѣ они поддерживаютъ господство только авторитета, преданiя и формы.

_____________

---

⁽¹⁾ Термъ на университетскомъ языкѣ называется учебный сезонъ, продолжающiйся около восьми недѣль.

⁽¹⁾ Акрооматическимъ — отъ греческаго слова ajkrovospai (слушать) — методомъ называется методъ непрерывнаго чтенiя, а эротематическимъ — отъ eJrotavw (спрашиваю) называется вопрошательный методъ.

⁽²⁾ О доходахъ и объ устройствѣ колегiй можно судить по слѣдующимъ даннымъ: Christ–church–college имѣетъ дохода до 24,000 ф.; изъ нихъ расходуется на жалованье начальнику 2,000 ф., восьми экономамъ по 1000 ф., семнадцати чиновникамъ — 3,000 ф. всѣмъ, на содержанiе товарищамъ и студентамъ свыше 10,000 ф.; сверхъ того къ патронату колегiи принадлежатъ 94 бенефицiи, составляющихъ доходъ съ 28,200 ф.

⁽¹⁾ Свѣдѣнiя о немъ мы заимствовали изъ «An Oxford guide book through the courser of literae humaniores, mathematics, natural science, and law modern history, by Montagu Burrows.» М. А., 1860.

⁽¹⁾ Вотъ списокъ книгъ, предлагаемыхъ на выборъ студенту: Гомеръ, Илiада или Одиссея, двѣнадцать книгъ; Эсхилъ, пять тетрадей; Эврипидъ, пять драмъ; Аристофанъ, пять комедiй; Пиндаръ, Демосфенъ — De corona, съ Эсхиломъ — in Ctesiphontem; или De corona съ олинѳиками и филиппиками, или in Leptinem, Meidiem, Aristocratem. Ѳукидидъ, четыре подрядъ книги. Геродотъ, пять; Виргилiй, Горацiй, Лукрецiй, Теренцiй, Ювеналъ (за исключенiемъ сатиръ II, VI, IХ); Цицеронъ — рѣчи противъ Вэра (или восемь другихъ рѣчей, такъ же длинныхъ). Тацитъ, первыя шесть книгъ лѣтописи или исторiй. Ливiй, шесть подрядъ книгъ.