Физiологiя обыденной жизни. Соч. Г. Г. ЛЬЮИСА. Переводъ съ англiйскаго профессоровъ московскаго университета С. А. РАЧИНСКАГО и Я. А. БОРЗЕНКОВА. Москва. Изд. книгопродавца А. И. Глазунова. 1861. Т. I.

_____

Въ послѣднее время у насъ выходитъ множество книгъ по части естественныхъ наукъ, книгъ большею частью переводныхъ и почти исключительно популярныхъ. Москва въ этомъ дѣлѣ соперничаетъ съ Петербургомъ и едвали даже не имѣетъ преимущества на своей сторонѣ. Въ самомъ дѣлѣ, замѣтимъ мимоходомъ, что характеръ двухъ столицъ выразился и въ изданiи сочиненiй, о которыхъ мы говоримъ. Выборъ московскихъ изданiй почти всегда очень строгъ, переводъ сдѣланъ добросовѣстно и людьми знающими дѣло, изданiе акуратно и имѣетъ невысокую, а часто и дешовую цѣну. Совсѣмъ не то въ Петербургѣ. Здѣсь вмѣстѣ съ прекрасными изданiями въ огромномъ количествѣ являются издѣлiя книжной промышлености всѣхъ степеней достоинства. Нерѣдко выбираются плохiя книги, переводятся иногда невообразимо дурно, продаются дорого, и вмѣсто существенныхъ достоинствъ изданiя, блистаютъ одною фальшивою роскошью. Подобныя явленiя конечно нехороши, но если хотите, мы, жители Петербурга, можемъ радоваться, что на нашемъ ингерманландскомъ болотѣ книжная промышленость принялась вполнѣ, сдѣлалась туземною и развивается теперь во всѣхъ возможныхъ формахъ.

Какъ бы то ни было, все это указываетъ на то, что въ нашей читающей публикѣ существуетъ сильная потребность въ свѣдѣнiяхъ по части естествознанiя. Можетъ–быть это потребность заносная; можетъ–быть въ нашей страсти къ естественнымъ наукамъ мы подчиняемся Германiи, влiянiю которой, какъ замѣчено было, мы уже давно постоянно слѣдуемъ въ нашемъ умственномъ движенiи; но во всякомъ случаѣ прiятно, что потребность существуетъ.

Какого рода эта потребность? Едвали можно сомнѣваться въ томъ, что она — чисто–теоретическая, умственная потребность. Практикамъ, людямъ, занимающимся приложенiемъ естественныхъ наукъ на дѣлѣ, нужны не популярныя книги, а спецiяльныя сочиненiя. Масса же обыкновенныхъ читателей ищетъ въ популярныхъ сочиненiяхъ только одного удовлетворенiя любознательности, только рѣшенiя извѣстныхъ вопросовъ, занимающихъ ихъ умъ. Отсюда слѣдуетъ, что книги такого рода такъ и должны быть составляемы, чтобы чисто–научный, если хотите философскiй или метафизическiй интересъ въ нихъ преобладалъ.

Книга Льюиса, о которой мы намѣрены говорить, какъ нельзя лучше доказываетъ это. Она прекрасно составлена въ указаномъ отношенiи, и именно потому, что она такъ составлена, она уже успѣла возбудить у насъ большое вниманiе. Въ самомъ дѣлѣ, эта книга уже имѣетъ у насъ свою исторiю. Едва она вышла, «Отечественныя Записки» схватились за нее, чтобы на основанiи физiологiи опровергать разныя отвлеченныя ученiя г. Чернышевскаго; можно было подумать, что до появленiя Льюиса, физiологiя была вовсе невѣдома въ российскомъ государствѣ: такъ неожиданно она возстала въ первый разъ противъ г. Чернышевского. Г. Чернышевскiй, который подобно всѣмъ другимъ смертнымъ, очень непрочь отъ авторитетовъ, отвѣчалъ, что «Отечественныя Записки» совсѣмъ не понимаютъ Льюиса, а что онъ, Чернышевскiй, вполнѣ его понимаетъ и совершенно съ нимъ согласенъ. Тогда «Русскiй Вѣстникъ» сталъ предостерегать г. Чернышевскаго, чтобы онъ не слишкомъ довѣрялся Льюису, что есть вещи, въ которыхъ онъ съ Льюисомъ никакъ не сойдется. Замѣчанiе весьма справедливое. Намъ кажется вообще, что г. Чернышевскiй только по излишней скромности признаетъ для себя авторитетами нѣкоторыхъ писателей. Онъ дотого оригиналенъ, самобытенъ, что безъ сомнѣнiя встрѣтитъ себѣ противорѣчiе въ каждомъ изъ собственныхъ же авторитетовъ. Въ особенности мы бы совѣтовали ему остерегаться англичанъ. Надежнаго между ними почти ни одного нѣтъ. Всѣ эти Льюисы, Бокли, Милли, Дарвины — преопасный народъ; они такъ хладнокровны, осторожны, недовѣрчивы, такiе скептики и малоувлекающiеся люди, что съ ними далеко уйти нельзя. Сначала г. Чернышевскому можетъ показаться, что они съ нимъ согласны, но пусть онъ не довѣряется; они продадутъ его самымъ измѣнническимъ образомъ гдѣ–нибудь на самой серединѣ дороги и оставятъ его ѣхать впередъ одного. Тамъ гдѣ дорога раздѣляется и идетъ направо, налѣво и прямо, г. Чернышевскiй, какъ истый русскiй богатырь, конечно поѣдетъ прямо, а они остановятся и будутъ ждать болѣе точныхъ свѣдѣнiй.

И такъ вступленiе книги Льюиса въ нашъ книжный мiръ свершилось блистательно. Какъ мы сказали, она вполнѣ этого стоитъ; мало найдется популярныхъ книгъ равнаго съ нею достоинства. Достоинство ея состоитъ въ строго–научномъ направленiи, которое достигается вовсе не такъ легко, какъ это обыкновенно думаютъ. Наука, какъ и все на свѣтѣ, имѣетъ свои искаженiя, свои уродливыя, фальшивыя формы; въ чистомъ своемъ видѣ она встрѣчается гораздо рѣже, чѣмъ въ своихъ неправильныхъ проявленiяхъ.

Настоящая наука всегда занимательна, потомучто въ ней присутствуетъ живая дѣятельность ума, живой интересъ познанiя. Между тѣмъ этотъ интересъ часто теряется, когда воображаютъ, что наука есть собранiе фактовъ и начинаютъ ставить фактъ возлѣ факта, подробность подлѣ подробности, заботясь только о полнотѣ подобнаго собранiя и упуская вовсе изъ виду его внутреннюю связь. Книга Льюиса написана какъ–говорится въ свободной формѣ, то–есть именно въ той формѣ, когда изложенiе не приспособляется къ внѣшней, напередъ заданной рамкѣ, а слѣдуетъ естественному теченiю мыслей и захватываетъ собою больше всего то, чтó всего тѣснѣе связано съ предметомъ.

Но еще важнѣе то отношенiе, въ которое писатель ставитъ науку къ читателямъ. Всего чаще здѣсь господствуютъ два прiема: или наука вовсе не обращаетъ вниманiя на читателей, или же она относится къ нимъ свысока. И въ томъ и въ другомъ случаѣ она обращается съ ними не какъ съ равными. Первое отношенiе, то–есть когда ученый вовсе не обращаетъ вниманiя на читателей, есть еще самое лучшее, несмотря на всю свою эгоистичность. Въ этомъ случаѣ ученый работаетъ чисто для науки, и въ этомъ его оправданiе. Но несравненно хуже и никакъ неизвинительно второе отношенiе, то–есть когда ученый смотритъ свысока на своихъ читателей. Между тѣмъ именно это отношенiе господствуетъ въ книгахъ популярнаго изложенiя. Оно принимаетъ разнообразнѣйшiя формы и однакоже одинаково дурно во всѣхъ этихъ формахъ. Ученый становится иногда чрезвычайно любезнымъ, даже нѣжнымъ, и всѣми силами старается забавлять своихъ читателей; онъ шутитъ, дѣлаетъ игривыя отступленiя, сравненiя, приводитъ стихи и т. д. И все это разумѣется отзывается натянутостью и фальшью. Главное же, коренное зло состоитъ въ томъ, что при подобныхъ прiемахъ читатель постоянно ставится въ роль ученика, ребенка, а ученый разыгрываетъ роль мудреца и наставника. Слѣдствiемъ такого учебнаго, догматическаго тона, при которомъ писатель обнаруживаетъ глубокую увѣренность въ своемъ многовѣдѣнiи и внушаетъ читателямъ глубокую скромность относительно ихъ силъ и свѣдѣнiй, бываетъ то, что читателями овладѣваетъ мистическое благоговѣнiе къ наукѣ, имѣющее для нихъ всѣ дурныя послѣдствiя мистицизма. Они почти теряютъ способность узнать что–нибудь; начинаютъ подозрѣвать въ наукѣ богъ–знаетъ какiя тайны и глубины; самымъ простымъ словамъ даютъ какое–то глубокое и важное значенiе; словомъ, теряются и сбиваются съ толку совершенно. Послѣ чтенiя такихъ популярныхъ книгъ или слушанiя такихъ популярныхъ лекцiй, они все–таки не имѣютъ возможности судить о чемъ–нибудь сами, а только съ благоговѣнiемъ повторяютъ какiя–нибудь отрывочныя фразы или таинственно звучащiе термины.

Подобныя отношенiя ученыхъ къ обыкновеннымъ читателямъ, къ такъ–называемымъ образованнымъ людямъ, вытекаютъ изъ человѣческихъ слабостей, изъ надменности, изъ тщеславiя; въ сущности же они прямо противоположны самому духу науки. Въ настоящее время науки чужды всякаго догматизма; въ нихъ господствуетъ полная свобода отъ авторитетовъ, полный доступъ критики и собственнаго изслѣдованiя. Если естественныя науки часто выставляются нынѣ за образецъ наукъ, то именно вслѣдствiе общедоступности метода, по которому онѣ дѣйствуютъ; всякiй можетъ повѣрить то, чтó наблюдалъ и чтó нашолъ натуралистъ. Нетребуется никакой вѣры въ чужое вдохновенiе, въ усилiя чужого ума, потомучто повѣрка должна стоять рядомъ съ каждымъ добытымъ результатомъ; пути и прiемы изслѣдованiя должны быть очевидны, осязательны. Естественныя науки потому привлекаютъ къ себѣ общую любовь, что въ нихъ нѣтъ никакого аристократизма, никакой исключительности; всѣ наблюдатели, всѣ изслѣдователи имѣютъ совершенно одинаковыя права въ наукѣ, и каждый натуралистъ признаетъ себя отвѣтственнымъ, обязаннымъ дать отчетъ всякому того желающему.

Духъ критики, господствующiй въ настоящее время въ наукахъ, безъ сомнѣнiя заключаетъ въ себѣ признанiе полноправности каждаго въ отношенiи къ истинѣ, признанiе свободы каждаго ума. Науки стремятся ныньче популяризоваться; но въ чемъ должна состоять истинная популяризацiя? Конечно не въ томъ, что непосвященннымъ людямъ вдругъ откроются и сообщатся глубокiя тайны и великiя сокровища, открытыя и накопленныя науками. Еслибы это было возможно, то ученые были бы похожи на благодѣтельныхъ богачей, которые по своей милости и прихоти раздаютъ золото кому хотятъ. Но золото науки нельзя такъ легко ни раздавать, ни прiобрѣтать. Истинная популяризацiя можетъ состоять только въ томъ, что ученый научитъ непосвященнаго разсуждать точно такъ, какъ разсуждаетъ самъ ученый, что онъ поставитъ непосвященнаго наряду съ собою, дастъ ему тѣже права судить и рѣшать, какiя самъ имѣетъ. Посвященъ въ науку не тотъ, кто знаетъ чтò думали другiе, а тотъ, кто самъ можетъ думатъ о тѣхъ же предметахъ; не тотъ кто знаетъ содержанiе науки, а тотъ кто владѣетъ ея методою, не покорный ученикъ, а свободный изслѣдователь.

Книга Льюиса въ этомъ отношенiи выполняетъ всѣ требованiя. Какъ онъ самъ пишетъ, «онъ отступилъ отъ обычая другихъ популярныхъ писателей, считающихъ себя обязанными ограничиваться ролью посредниковъ между научными авторитетами и публикою, и передавать факты и ученiя въ томъ видѣ, въ какомъ сами ихъ найдутъ. Я не могъ — продолжаетъ онъ — принять такого легкаго и удобнаго способа дѣйствовать. Поэтому критика играетъ значительную роль въ моей книгѣ и въ ней есть много оригинальнаго.»

И въ самомъ дѣлѣ во всей книгѣ виденъ не давнишнiй ученый, сообщающiй другимъ свою мудрость, а какбы свѣжiй человѣкъ, который самъ учится на глазахъ читателей и старается самостоятельно овладѣть истинами науки. Вмѣстѣ съ авторомъ и читатель становится понемножку физiологомъ.

Критика и скептицизмъ проникаютъ собою всю книгу. Читатель узнаетъ какъ много вопросовъ нерѣшоныхъ физiологiею, какъ шатки и слабы многiя ея рѣшенiя, какое множество изслѣдованiй предстоитъ еще совершить впереди. Отъ этого всякiй страхъ передъ глубиною премудрости исчезаетъ, и мы увѣрены, что послѣ книги Льюиса громкiя слова: физiологи доказали то–то и то–то, значительно потеряютъ свою силу зажимать ротъ малосвѣдущимъ. Оказывается, что физiологи твердо доказали очень мало.

Но это не все. Еслибы книга Льюиса была порожденiемъ одного скептицизма, еслибы она способствовала только недовѣрiю къ наукѣ и сомнѣнiю въ ней, то это была бы дурная книга. Голый скептицизмъ противенъ духу науки и въ немъ нельзя сдѣлать упрека Льюису. Въ самомъ дѣлѣ Льюисъ жертвуетъ разными убѣжденiями и шаткими выводами не духу сомнѣнiя, а высшей истинѣ, болѣе глубокой и вѣрной идеѣ. А въ такомъ случаѣ онъ совершенно вѣренъ строго научному направленiю.

Въ чемъ же состоитъ эта болѣе высокая идея? Зерно ея безъ сомнѣнiя заключается въ томъ положенiи, которое было употреблено какъ оружiе въ битвѣ журналовъ съ г. Чернышевскимъ и котораго вовсе не понялъ легковѣрный авторъ «полемическихъ красотъ» хотя и объявилъ печатно, что онъ съ нимъ совершенно согласенъ. Это положенiе Льюисъ высказываетъ на одной изъ первыхъ страницъ и затѣмъ оно проникаетъ собою всю его книгу. Оно выражено имъ такъ:

«Есть одно основное правило, нарушенiе котораго никогда не можетъ остаться безнаказаннымъ, и которое несмотря на это, постоянно нарушается при нашихъ попыткахъ добиться истины. Это правило состоитъ въ слѣдующемъ: не должно никогда пытаться рѣшать вопросы одной науки помощiю ряда понятiй, исключительно свойственныхъ другой.

«Есть рядъ понятiй, свойственный только физикѣ, другой — принадлежащiй химiи, третiй физiологiи, четвертый психологiи, пятый свойственъ соцiальнымъ наукамъ. Хотя всѣ эти науки тѣсно связаны между собою, однакоже каждая имѣетъ свою независимую сферу и эта независимость должна быть уважаема. Такъ химiя предполагаетъ физику, а физiологiя химiю; но одни только физическiе законы не могутъ объяснить химическихъ явленiй; одни химическiя законы не могутъ объяснить явленiй жизненныхъ; такъ же точно и наоборотъ, химiя не можетъ рѣшать физическихъ вопросовъ, а физiологiя — химическихъ. При совершенiи всякаго жизненнаго явленiя играютъ роль физическiе и химическiе законы, и знанiе ихъ необходимо; но кромѣ этихъ законовъ и выше ихъ стоятъ особенные законы жизни, которые не могутъ быть выведены ни изъ физики, ни изъ химiи.»

Предметъ такъ важенъ, что нельзя на немъ не остановиться. Очевидно въ словахъ Льюиса, несмотря на ихъ простоту, много недоказаннаго и неопредѣленнаго. Онъ не говоритъ, чтò онъ разумѣетъ подъ понятiями (conceptions), не показываетъ въ чемъ можетъ состоять ихъ особенность, ихъ коренное различiе; наконецъ онъ только утверждаетъ, а не доказываетъ, что каждая наука имѣетъ такiя особенныя понятiя. По его словамъ можно подумать, что разница между психологiею и химiею точно такая же, какъ между химiею и физикою; да такъ навѣрное и подумалъ г. Чернышевскiй; но Льюисъ этого не говоритъ: онъ остановился только на общемъ положенiи, что и тамъ и здѣсь есть разница. Какъ не объясняетъ Льюисъ степеней и сущности различiя между понятiями отдѣльныхъ наукъ, точно также не опредѣляетъ онъ сущности и степеней ихъ необходимой связи; онъ ограничивается только утвержденiемъ, что знанiе одной науки бываетъ необходимо для другой.

Итакъ слова Льюиса, хотя вполнѣ вѣрныя, необходимо ведутъ однакоже ко многимъ вопросамъ и требуютъ многихъ объясненiй и доказательствъ. Самъ Льюисъ впрочемъ былъ въ извѣстной степени правъ, невдаваясь въ общее рѣшенiе этихъ вопросовъ; въ самомъ дѣлѣ, слова свои онъ могъ всего лучше пояснить и доказать на частномъ примѣрѣ, именно на физiологiи, которую излагалъ. Дѣйствительно, во всей своей книгѣ онъ отстаиваетъ самостоятельность физiологiи отъ притязанiй физики и химiи, всюду старается указать особыя физiологическiя понятiя и разъяснить ихъ значенiе. Много ли онъ успѣлъ — другой вопросъ; но онъ остался вѣренъ своему направленiю.

Есть ли физiологiя самостоятельная, особая наука? Вотъ вопросъ, рѣшенiемъ котораго опредѣляется это направленiе. Нельзя сказать, что всякiй отдѣлъ знанiй, который носитъ имя особой науки, имѣетъ и особыя понятiя; но наука дѣйствительно особая, дѣйствительно самостоятельная, необходимо представляетъ и особыя понятiя. Потомучто сущность науки ни въ чемъ иномъ не заключается, какъ въ тѣхъ понятiяхъ, которыя она образуетъ и подъ которыя подводитъ явленiя. Если при изслѣдованiи предмета понятiя остаются тѣже, какiя были, то новой, особой науки не образуется, а только расширяется поприще старой. Возьмите напримѣръ глазъ животнаго. Физикъ можетъ изслѣдовать его со своей точки зрѣнiя, можетъ опредѣлить въ немъ ходъ лучей свѣта; но его изслѣдованiя будутъ относиться все къ той же оптикѣ. Мы дѣйствительно находимъ, что глазъ разсматривается въ курсахъ физики; но онъ стоитъ въ нихъ совершенно наряду съ микроскопами и телескопами, такъ какъ въ физическомъ отношенiи онъ отъ нихъ ни въ чемъ не отличается. Точно также химикъ не дойдетъ до новыхъ понятiй, если будетъ изслѣдовать химическiй составъ глаза. Но если мы станемъ разсматривать глазъ не какъ оптическiй инструментъ или химическiй составъ, а какъ органъ зрѣнiя, то мы тотчасъ же почувствуемъ нужду въ новыхъ понятiяхъ, которыя мы всегда легко отличимъ отъ физическихъ и химическихъ понятiй и которыя будутъ чисто–физiологическiя понятiя. Вообще физiологiя никакъ не могла бы считаться особою наукою, еслибы представляла только объясненiе явленiй тѣла помощiю физики или химiи. Грудь при дыханiи дѣйствуетъ какъ мѣхи, сердце при кровообращенiи какъ насосъ, кости при движенiи какъ рычаги и т. д. Совокупность подобныхъ явленiй не давала бы никакого права на образованiе для нихъ особой науки; все это были бы частные случаи, маленькiе примѣры законовъ и явленiй, разсматриваемыхъ другими науками.

Образовать свои особыя понятiя, какъ–слѣдуетъ развить и связать ихъ въ систему, есть главная цѣль и внутренняя задача каждой самостоятельной науки. Понятно, что эта цѣль достигается нелегко и что ея достиженiе сопряжено съ цѣлымъ движенiемъ науки впередъ. Послѣ того какъ Льюисъ такъ ясно высказалъ, что физiологiя имѣетъ свои понятiя, отличныя отъ понятiй другихъ наукъ, казалось бы онъ долженъ былъ прямо перечислить и опредѣлить физiологическiя понятiя. Онъ долженъ былъ покрайней мѣрѣ указывать ихъ постепенно и слѣдить за ихъ связью и отношенiемъ, чтобы было видно, что они не противорѣчатъ другъ другу и дополняютъ другъ друга. Ничего подобнаго у Льюиса нѣтъ. Поэтому общая мысль его проявляется въ неопредѣленныхъ, неточно обозначенныхъ формахъ. Онъ безпрестанно напоминаетъ читателю, что дѣло идетъ о живомъ существѣ, объ организмѣ, о которомъ нельзя судить по химiи и физикѣ; онъ прекрасно поясняетъ эту мысль частными примѣрами; но общихъ формулъ, понятiй почти не составляетъ.

Главное, коренное понятiе физiологiи есть конечно понятiе организма. Организмы суть существа живыя, то–есть живущiя или развивающiяся. Развитiе представляетъ рядъ степеней нисшихъ и высшихъ и слѣдовательно заключаетъ въ себѣ элементъ совершенствованiя. Совершенный организмъ, то–есть организмъ вполнѣ развитой, есть человѣкъ. Развитiе можетъ быть ускорено, задержано или уничтожено, но оно всегда совершается по внутреннему типу и слѣдовательно идетъ самостоятельно. Развитiе необходимо образуетъ циклъ и потому оканчивается, т. е. организмы смертны. Вотъ нѣкоторыя изъ тѣхъ общихъ понятiй, которыя принадлежатъ физiологiи и не имѣютъ ничего общаго ни съ физикою, ни съ химiею. Опредѣлить и уяснить ихъ стремится физiологiя, а вмѣстѣ съ нею и Льюисъ. Физiологiя есть ничто иное какъ наука объ органической жизни, то–есть наука, изслѣдующая процесъ развитiя, процесъ совершенно особенный, непохожiй на химическiе и физическiе процесы.

Легко показать, что во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда Льюисъ отстаиваетъ самостоятельность физiологiи, дѣло идетъ именно объ этомъ процесѣ. Напримѣръ очень часто Льюисъ обращаетъ вниманiе на то, что организмъ неодинаково отвѣчаетъ на одни и тѣже внѣшнiя влiянiя, что его реакцiя бываетъ различна. Такъ Льюисъ старается доказать опытами и примѣрами справедливость старой англiйской пословицы: чтò одному пища, тò другому ядъ; по–нашему это будетъ: чтó русскому здорово, тó нѣмцу смерть. На этомъ основанiи онъ не признаетъ того общепринятаго положенiя, что главное въ пищѣ — ея химическiй составъ. Точно такъ въ статьѣ о дыханiи онъ приводитъ любопытные факты, которые показываютъ какъ легко организмъ приспособляется къ дурному воздуху. Если воздухъ портится около животнаго постепенно, то оно остается живымъ даже въ такомъ воздухѣ, въ которомъ такое же животное, взятое съ свѣжаго воздуха, тотчасъ задыхается. Кромѣ того воздухъ, въ которомъ не могутъ дышать одного рода животныя, можетъ удобно служить для дыханiя животныхъ другого рода. На этомъ основанiи Льюисъ отвергаетъ то понятiе о дыханiи, по которому оно состоитъ въ одномъ физическомъ процесѣ поглощенiя газовъ.

Чтоже доказываютъ подобныя явленiя? Въ чемъ состоитъ ихъ опредѣленный смыслъ? Очевидно въ томъ, что различiю условiй нимало не соотвѣтствуетъ разница въ развитiи, то–есть что развитiе совершается самостоятельно. Два человѣка съѣдаютъ два одинаковыхъ куска; одинъ умираетъ, другой не чувствуетъ ни малѣйшаго разстройства. Въ чемъ заключается удивительное? Для химика или физика тутъ не должно быть ничего страннаго; онъ прямо и безошибочно объявитъ, что эти два субъекта были различны въ это мгновенiе, различны по состоянiю желудка, составу крови и пр. Слѣдовательно таже пища должна была произвести различныя дѣйствiя. Но для физiолога эта разница между двумя людьми никакъ не рѣшаетъ дѣла, потомучто въ его глазахъ эти два человѣка безконечно сходны между собою именно какъ люди, какъ одинаковые высшiе, сложнѣйшiе организмы. Его задача не въ томъ, чтобы найти между ними различiе, а прямо въ томъ, чтобы объяснить себѣ, почему же при всевозможномъ различiи получаются одинаковые результаты, почему типъ организма самостоятельно сохраняется, несмотря на разнообразiе обстоятельствъ. Не въ томъ дѣло, что отъ куска пищи, отъ дурного воздуха или чего–нибудь подобнаго умираетъ человѣкъ. Здѣсь не можетъ быть никакого дива. Мы знаемъ, что тысячи обстоятельствъ могутъ прекратить жизнь. Человѣкъ есть существо матерьяльное и потому подверженъ всѣмъ условiямъ матерьяльности. Какъ умираетъ человѣкъ, если его разорвать, раздавить или сжечь, такъ точно онъ умираетъ и отъ нарушенiя множества другихъ матерьяльныхъ условiй. Но удивительно то, что одинъ человѣкъ можетъ жить при тѣхъ самыхъ условiяхъ, при которыхъ другой умираетъ. Въ каждомъ фактѣ такого рода можно надѣяться легче доискаться, почему одинъ умеръ; но главная и труднѣйшая задача состоитъ въ томъ: почему другой живъ? То–есть такимъ образомъ организмъ спасъ себя отъ гибели, какъ онъ приспособился къ новымъ обстоятельствамъ, какимъ образомъ онъ остался существенно тѣмъ же организмомъ?

Здоровье и болѣзнь, потребность и удовлетворенiе, возбужденiе и ослабленiе силъ — все это понятiя, которыя также необходимо предполагаютъ главное понятiе жизненнаго процеса, процеса развитiя. Всѣ вопросы, которые къ нимъ относятся, не могутъ быть ни выражаемы, ни разрѣшаемы химическими или физическими понятiями. Разсматривая различныя влiянiя на организмъ, пищу, воздухъ, температуру и пр., Льюисъ постоянно имѣетъ въ виду вопросъ: чтó здорово и чтó нѣтъ? Отвѣтъ на этотъ вопросъ получается у него почти всегда неопредѣленный: все можетъ быть и полезно и вредно; одно и тоже влiянiе можетъ быть и здоровымъ и нездоровымъ. Льюисъ обыкновенно кончаетъ тѣмъ, что совѣтуетъ прибѣгать къ инстинкту или къ личному опыту. А что значитъ прибѣгать къ инстинкту или къ личному опыту? Значитъ употреблять для измѣренiя предметовъ, для опредѣленiя ихъ свойства, не вѣсы, не аршинъ или термометръ, а прямо свой собственный организмъ. Организмъ и есть та опредѣленная единица, та мѣрка, съ которою все сравниваетъ физiологъ. Всѣ другiя измѣренiя, какъ бы точны и акуратны ни были, не имѣютъ для физiолога никакой цѣны, какъ скоро онъ не знаетъ ихъ отношенiя къ своей мѣркѣ, къ организму. Въ одномъ мѣстѣ Льюисъ совѣтуетъ людямъ со слабымъ желудкомъ употреблять вкусную пищу. Вотъ физiологическое правило, которое привело бы въ большое затрудненiе химика или физика. Химикъ можетъ опредѣлить только составъ пищи; физикъ можетъ измѣрить ея теплоемкость, степень прозрачности, вѣсъ и т. д. Но вкуса пищи опредѣлить они не могутъ; для этого нужно совершенно особенный инструментъ — языкъ; вкусъ пищи опредѣляется только на вкусъ.

Подобныя соображенiя можно бы развить очень далеко. Предметъ такъ важенъ и труденъ, что здѣсь, само собою разумѣется, мы касаемся его только слегка.

Замѣтимъ вообще, что содержанiе физiологическихъ понятiй чрезвычайно обширно. Содержанiе жизненнаго процеса вполнѣ обнаруживается въ высшемъ его представителѣ, т. е. въ человѣкѣ. Человѣкъ есть совершеннѣйшiй организмъ, слѣдовательно только въ немъ вполнѣ раскрылись всѣ явленiя органической жизни. Поэтому полное пониманiе органической жизни возможно только при пониманiи жизни человѣка.

Такъ мы необходимо должны предположить, что такъ называемыя животныя отправленiя, ощущенiе, произвольное движенiе вытекаютъ изъ самой сущности организма, а не придаются къ этой сущности извнѣ. Только организмы могутъ имѣть животныя отправленiя, и съ другой стороны организмы необходимо должны были достигнуть до животныхъ отправленiй. Слѣдовательно физiологiя должна стараться открыть связь между животною жизнью и общею органическою. Ей предстоитъ разрѣшить напримѣръ такiе вопросы: почему существо чувствующее необходимо должно быть существо развивающееся? почему на извѣстной степени развитiя организмъ становится произвольно–движущимся?

Такимъ образомъ полная сфера физiологическихъ понятiй несравненно сложнѣе и обширнѣе сферы всякой другой науки о природѣ.

Чтобы показать, какъ важно признавать особыя понятiя въ каждой самостоятельной наукѣ, упомянемъ здѣсь о понятiи, которое долго было предметомъ горячихъ споровъ. Многiе физiологи признавали нѣкогда, что въ организмахъ существуетъ особая жизненная сила. Въ настоящее время эта сила изгнана изъ физiологiи и совершенно справедливо. Въ самомъ дѣлѣ она очевидно представляла только особое слово, а вовсе не особое понятiе. Понятiе было старое, именно понятiе силы, заимствованное изъ физики. Такъ точно еще въ болѣе давнiя времена ученые думали, что организмы отличаются отъ другихъ тѣлъ особеннымъ веществомъ, именно органическою матерiею. Это было также понятiе не особое, а прямо взятое изъ химiи. Физика, изслѣдуя различныя явленiя, приписываетъ ихъ различнымъ силамъ; химiя, изслѣдуя различныя вещества, находитъ въ нихъ различныя элементы. Но мы не имѣемъ никакого права переносить понятiя этихъ наукъ въ физiологiю; для жизненныхъ явленiй мы должны образовать другiя понятiя.

Такъ какъ образованiе новыхъ понятiй есть дѣло трудное, то понятно, что очень обыкновенно должна встрѣчаться ошибка, о которой мы сейчасъ говорили. То–есть очень обыкновенно понятiя одной науки составляются наподобiе понятiй другой, или даже просто факты одной науки подводятся подъ понятiя другой.

Для того, кто критически не разбираетъ своихъ понятiй, кто самъ не замѣчаетъ какъ онъ мыслитъ, нетолько не существуетъ разницы между понятiями, но не существуетъ и самихъ понятiй. И потому здѣсь насъ могутъ встрѣтить множество возраженiй такого рода: да чтó такое ваши понятiя? Да развѣ есть разница между понятiями? Развѣ не всѣ они одинаковы? Развѣ не долженъ каждый приступать къ изслѣдованiю всякаго предмета съ одними и тѣми же понятiями? Не это ли называется не измѣнять своимъ убѣжденiямъ, твердо слѣдовать своимъ принципамъ?

Трудно отвѣчать на все это; но замѣчу прямо, что подвижность понятiй и измѣнчивость принциповъ именно необходима для полнаго успѣха дѣла. Человѣкъ, воображающiй, что онъ вполнѣ умѣетъ думать, едва ли не коснѣетъ въ самомъ жестокомъ заблужденiи, какое только помрачаетъ человѣческiй умъ. Успѣхъ наукъ и всякаго рода умственной дѣятельности состоитъ не только въ расширенiи предметовъ познанiя, но и въ углубленiи самыхъ способовъ познанiя. Прогресъ въ познанiи состоитъ нетолько въ новыхъ предметахъ, но и въ новыхъ мысляхъ, въ новыхъ понятiяхъ.

Въ послѣднее время, намъ извѣстно, очень въ ходу то мнѣнiе, котораго между прочимъ держится и г. Чернышевскiй, именно что всѣ физiологическiя явленiя можно будетъ современемъ объяснить физическими и химическими законами. Такимъ образомъ физiологiи, какъ науки самостоятельной, современемъ существовать не будетъ. Если судить не a priori, не по теоретическимъ соображенiямъ, а по нынѣшнему собранiю естественныхъ наукъ, то никакъ нельзя придти къ подобному заключенiю. Конечно физiологiя еще не успѣла развить и укрѣпить своихъ понятiй, но она уже близка къ этому. Кромѣ того вообще науки объ организмахъ все больше и больше принимаютъ научную форму. Анатомiя, палеонтологiя, систематика все тверже и яснѣе обрисовываютъ черты органическаго мiра. Въ среднiе вѣка, когда природа являлась уму какъ смутное и таинственно–безпорядочное зрѣлище, весьма естественно, что органическое было смѣшиваемо съ неорганическимъ, что тотъ же философскiй камень, который превращалъ металлы въ золото, могъ считаться источникомъ жизни и здоровья для организмовъ. Подобное смѣшенiе двухъ областей природы возможно было еще въ прошломъ вѣкѣ, когда относительно органическаго мiра науки уже сдѣлали значительные успѣхи и потому легко впадали въ ошибку — подводить подъ знакомыя понятiя явленiя еще мало–изслѣдованной области. Но въ настоящее время чѣмъ дальше, тѣмъ менѣе становятся возможны подобныя ошибки. Въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшняго столѣтiя уже перестали дѣлить природу на три царства, а приняли дѣленiе на двѣ области, органическую и неорганическую. Съ тѣхъ поръ всѣ изслѣдованiя органическаго мiра тѣснѣе и тѣснѣе сближаются между собою и приходятъ въ крѣпкую внутреннюю связь. Этотъ разнообразный, сложный,. многосодержащiй мiръ начинаетъ обозначаться въ главныхъ своихъ чертахъ. Его единство и особенность, его связь и границы уже теперь для насъ яснѣе, чѣмъ единство и связь неорганическаго мiра. Наши понятiя объ организмахъ организуются все полнѣе и опредѣленнѣе и стремятся образовать такую правильную систему, которая конечно будетъ служить образцомъ для наукъ о неорганической природѣ. Вотъ въ чемъ состоитъ новѣйшiй духъ наукъ, самое передовое ихъ направленiе; старанiе же свести науки объ организмахъ на физику и химiю есть старовѣрство, направленiе ретроградное, руководимое идеями не нашего, а прошлаго вѣка.

Кто хочетъ быть причастнымъ новому духу, вѣющему въ жизни, тотъ долженъ, какъ это давно было сказано, вновь родиться духомъ. Условiе тяжкое и многими забываемое. Кто хочетъ проникнуться новымъ духомъ наукъ, тотъ долженъ — измѣнить свои понятiя. Нѣкогда были новыми такiя слова какъ сила, законъ, причина, дѣйствiе и пр. Но тѣ, которые въ настоящее время такъ гордятся пониманiемъ этихъ словъ и умѣньемъ ихъ употреблять, оказываются отсталыми въ множествѣ случаевъ. Нельзя говорить о силахъ организмовъ, потомучто сила есть физическое понятiе; нельзя говорить о законахъ организмовъ, потомучто подъ закономъ разумѣется математическая формула; нельзя говорить объ однихъ причинахъ и дѣйствiяхъ въ организмахъ, потомучто подъ причинами и дѣйствiями разумѣется только механическая необходимость.

Многимъ конечно такiя положенiя покажутся удивительными. А между тѣмъ нетолько справедливо, что такъ нельзя говорить, но во многихъ случаяхъ уже такъ и не говорятъ. Вмѣсто того чтобы сказать: «тутъ много силы», говорятъ «тутъ много жизни». Вмѣсто словъ: «это произошло отъ такой-то причины» часто говорятъ: «это органически развилось». Вмѣсто выраженiя «эти явленiя связаны такимъ-то закономъ» вы слышите: «между ними есть органическая связь». Прежде говорили части, ныньче говорятъ органы; прежде старались все устроить, ныньче стараются органмзовать, и прочее и прочее.

Конечно, не вѣдятъ–бо люди чтó творятъ, т. е. я хотѣлъ сказать не всѣ понимаютъ, чтò они сами говорятъ; но тѣмъ неменѣе эти измѣненiя, входящiя въ нашу рѣчь, указываютъ на распростаняющееся влiянiе новыхъ понятiй. И въ самомъ дѣлѣ, кто вникнулъ бы внимательно въ самые прiемы мысли, употребляемые въ настоящее время, тотъ безъ сомнѣнiя убѣдился бы, что они измѣнились, даже въ сравненiи съ очень недавнимъ временемъ, напримѣръ съ прошлымъ вѣкомъ. Успѣхъ умственнаго движенiя очевиденъ, разителенъ. Науки идутъ впередъ широкимъ и твердымъ путемъ. Жалокъ тотъ, кто при этомъ блистательномъ прогресѣ суживаетъ и измельчаетъ свои понятiя дотого, что начинаетъ глядѣть назадъ, а не впередъ,. и лишается всякой возможности выдти изъ однажды принятаго положенiя, лишается способности органическаго развитiя. Сообразно съ новымъ духомъ нашего времени, мы для науки, какъ и для всего другого, ищемъ принциповъ не неподвижныхъ, а живыхъ, способныхъ развиваться; мы не торопимся исчерпывать вопросы, а стараемся раскрывать ихъ; повсюду ищемъ не мертвенной опредѣленности и законченности, а живой глубины; вездѣ таинственную жизнь предпочитаемъ ясному, но мертвому механизму.

_____

Переводъ и изданiе книги Льюиса во всѣхъ отношенiяхъ безукоризненны. Обѣщаемъ читателямъ много удовольствiя отъ второго тома, который скоро долженъ выдти и который трактуетъ о предметахъ еще больше важныхъ и любопытныхъ, чѣмъ первый.

_____