ПО ПОВОДУ ЭЛЕГИЧЕСКОЙ 3АМѢТКИ

«РУССКАГО ВѢСТНИКА»

«Стонетъ сизый голубочикъ....»

_______

Прежде всего выпишемъ то, чтó мы между прочимъ говорили Русскому же Вѣстнику въ майской книжкѣ нашего журнала. Это нужно къ дѣлу:

«Во всякомъ обществѣ съ начала мiра всегда есть огромное большинство людей, стоящихъ за то, чтò по ихъ понятiямъ незыблемо и неподвижно. Эту незыблемость и неподвижность они любятъ преимущественно зато, что она совпадаетъ съ ихъ матерьяльными текущими интересами, часто въ ущербъ остальнымъ и многочисленнѣйшимъ ихъ собратьямъ, и для нихъ хоть весь свѣтъ гори, было бы имъ хорошо. Въ интересахъ своихъ они составляютъ себѣ и нравственность, и другiя правила, обыкновенно взявъ первоначальную, праведную идею и для собственныхъ выгодъ извративъ ее до того, что отъ первоначальной сущности ея не остается даже и тѣни. Разумѣется, это большинство съ ненавистью смотритъ на всякiй намекъ о прогрессѣ, на всякое нововведенiе, откуда бы оно ни шло; — явленiе впрочемъ нормальное и происходящее отъ потребности самосохраненiя. Рядомъ съ этой наибольшей частью общества всегда есть и меньшинство, которое съ огорченiемъ смотритъ на неподвижность большинства, на его озлобленную тупость, на нерасчетъ въ пониманiи своихъ собственныхъ выгодъ, на извращенiе всѣхъ естественныхъ и праведнѣйшихъ идей въ угоду грубымъ интересамъ; а главное, на извратителей, угодниковъ и обольстителей толпы, дѣйствующихъ почти всегда изъ собственной, личной выгоды. Въ этомъ меньшинствѣ таятся прогрессивныя, жизненныя силы въ противоположность застою всего общества. И та и другая сторона сами по себѣ законны и даже необходимы одна другой. Но ненависть и борьба между ними непрерывны. А между тѣмъ въ обоихъ лагеряхъ бываютъ почти всегда люди честные и высокихъ нравственныхъ качествъ. Между меньшинствомъ являются иногда люди генiальные; кромѣ того, всегда есть люди честные, прямые, готовые всѣмъ пожертвовать для блага общества и стоически переносить всевозможныя гоненiя. Но рядомъ съ ними существуютъ мальчишки и крикуны. Они суетятся, забѣгаютъ впередъ, исповѣдуютъ новую идею до крайностей, бездарно и грубо схватываютъ однѣ только ея верхушки, и они–то наиболѣе вредятъ всякой новой идеѣ, опошливая ее въ глазахъ и безъ того уже враждебнаго къ ней большинства. Эти крикуны неизбѣжны; они существовали вездѣ и всегда, во всѣ времена и во всѣхъ народахъ, и существуютъ тоже по какому–то неизбѣжному закону природы. А между тѣмъ, какъ ни смѣшны эти крикуны, изъ числа ихъ бываетъ много людей честно и благородно преданныхъ дѣлу. Да и вообше между людьми гораздо болѣе честныхъ и благородныхъ, чѣмъ подлецовъ. Прозорливый человѣкъ никогда не будетъ судить по этимъ крикунамъ о стойкости и истинности какой–нибудь новой прогрессивной идеи, проповѣдуемой въ избранномъ меньшинствѣ общества лучшими его представителями. Но тѣ, которые льстятъ большинству изъ выгоды, немедленно подхватываютъ смѣшную сторону крикуновъ, указываютъ и растолковываютъ ее всѣмъ желающимъ слушать ихъ: ума тутъ много не нужно; надо только глумиться, а иногда и поклеветать — и дѣло въ шляпѣ. Поклеветать же необходимо.»

Теперь выпишемъ для читателей нашихъ всю главную часть тирады «Русскаго Вѣстника», которую онъ тиснулъ въ своей послѣдней (августовской) книжкѣ, подъ названiемъ «Элегическая замѣтка». Въ томъ же номерѣ есть и другая «замѣтка»... Но мы только скажемъ объ элегической.

«Обо многомъ были мы намѣрены поговорить въ этой книжкѣ; но человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ. Обстоятельства заставляютъ насъ отложить наблюденiя наши надъ русскою литературой до другой, болѣе благопрiятной минуты.

«Бѣдное русское слово, бѣдное русское образованiе! Какая–то участь ожидаетъ васъ? Позади немного, впереди смутно и темно. Во всемъ чувствуется пустота и безсилiе, отсутствiе жизненной почвы, недостатокъ мысли, вытекающей изъ дѣла и идущей къ дѣлу. Никогда еще въ такомъ обилiи не распложалось у насъ словъ и фразъ какъ въ теперешнее время, когда всѣ толкуютъ о самостоятельной мысли, никогда еще не доходила до такого всевластнаго господства самая пошлая рутина, самое безсмысленное и раболѣпное повторенiе мнѣнiй изъ чужой жизни, остывшихъ и забытыхъ, или случайныхъ и отрывочныхъ, лишенныхъ связи и смысла, какъ именно теперь, когда всѣ повидимому изъ того лишь и бьются, чтобы жить своимъ умомъ и не поклоняться авторитетамъ. Еслибы не разныя обстоятельства, какъ легко было бы прослѣдить генеалогiю каждой фразы, выдаваемой за мысль, какъ легко было бы изобличить ея ничтожество и пошлость! Будущiй историкъ нашего образованiя конечно сдѣлаетъ это, и тогда сами собой обнаружатся причины тѣхъ эфемерныхъ явленiй, которыя представляетъ наша жизнь. Явленiя эти смѣняются съ поразительною быстротою; мы переживаемъ фазу за фазой; повидимому неистощимыя творческiя начала таятся въ основѣ нашей жизни и безъ отдыху работаютъ, ежеминутно покидая старое, ежеминутно слагая новое.

«Въ дѣйствительвости же, какъ извѣстно, ничего нѣтъ, и весь этотъ прогрессъ, всѣ эти движенiя, всѣ эти смѣны доктринъ, всѣ эти фазы развитiя, не болѣе какъ мыльные пузыри. Нѣтъ ничего забавнѣе той серiозной мины или того задора, съ которыми наши мыслители толкуютъ о жизни и прогрессѣ. Они думаютъ, что занимаются очень горячими вопросами, и издѣваются надъ тѣми, кто посвящаетъ свои труды наукѣ, по предметамъ отвлеченнымъ или далекимъ. Но въ наукѣ нѣтъ ничего такого, чтó не шло бы къ дѣлу; для серьознаго знанiя нѣтъ вопроса, нѣтъ факта, которые не заслужили бы изученiя или были бы безплодны. Зато, наоборотъ, въ этихъ доктринахъ, которыя пекутся для жизни и величаютъ себя жизненными, часто нѣтъ ни одного слова годнаго для дѣла, ничего годнаго для жизни. Эти доктрины, гдѣ рѣчь идетъ о жизни, бываютъ несравненно болѣе удалены отъ нея чѣмъ самыя абструзныя выкладки математики, чѣмъ самыя дробныя изслѣдованiя эрудицiи. Математическая формула таится подъ явленiями жизни, и она необходима для ихъ уразумѣнiя. Всякая эрудицiя, какъ бы ни была она спецiяльна, имѣетъ своимъ предметомъ фактъ дѣйствительной жизни, и также необходима для ея уразумѣнiя. Но всѣ эти пустяки, всѣ эти пряности словъ, весь этотъ перецъ фразъ, выдаваемый за живое дѣло жизни, по большей части выражаетъ только отсутствiе жизни въ умахъ своихъ виновниковъ, безсилiе и косность мысли. Въ этихъ ученiяхъ не высказывается ничего заслуживающаго вниманiя, ничего сколько–нибудь годнаго. Интересъ ихъ заключается не въ томъ, чтò ими высказывается, а въ самомъ ихъ существованiи, въ возможности ихъ появленiя, въ тѣхъ причинахъ, которыя пораждаютъ ихъ. У насъ причины этихъ явленiй очевидны. Въ обществѣ нашемъ нѣтъ жизни: мудрено ли, что отсутствiе жизни ознаменовывается этой гнилью, этою фосфорическою блескотней, этимъ потокомъ словъ безъ мысли? У насъ до сихъ поръ нѣтъ ничего похожаго на науку; до сихъ поръ наука не пустила въ нашей почвѣ никакихъ побѣговъ. Науку считали у насъ роскошью, дѣломъ излишнимъ, даже опаснымъ. Науку прилаживали къ разнымъ постороннимъ ей условiямъ; ее презирали, ею пренебрегали; она была жалкимъ педантомъ въ нашемъ обществѣ, запуганнымъ, прибитымъ Тредьяковскимъ. И вотъ затоптанные начатки умственной дѣятельности даютъ себя знать. Духъ знанiя, свободный и не имѣющiй другихъ цѣлей кромѣ истины, мысль, неимѣющая другихъ цѣлей кромѣ знанiя, блистательно заявляютъ свое отсутствiе нашею литературой, этими мыльными пузырями нашихъ доктринъ, всѣми этими отвратительными карикатурами на мысль, знанiе, прогрессъ. Чему учатъ пустозвоны нашихъ дней? Не говорятъ ли они точно также, что наука сама по себѣ есть дѣло излишнее и негодное? Не готовы ли они лаять на всякаго, кто въ области знанiя не признаётъ другихъ цѣлей кромѣ чистой истины? Не возводятъ ли они въ теорiю то, чтó у насъ такъ долго было на практикѣ? Не являются ли они достойными толкователями и выразителями того духа презрѣнiя и недовѣрiя къ высшимъ дарамъ человѣческой природы, который господствовалъ у насъ въ жизни?

«У насъ нѣтъ общества, нѣтъ общественнаго дѣла, въ которомъ каждый принималъ бы живое участiе и которое давало бы предметы, направленiе и внутреннюю норму для дѣятельности. У насъ нѣтъ общества, но есть кружки, фальшивыя подобiя общества. Въ этихъ–то кружкахъ съ ихъ спертымъ воздухомъ, въ этихъ маленькихъ, ничтожныхъ подобiяхъ общества, въ этихъ кружкахъ съ ихъ ребяческимъ самодовольствомъ, разобщенныхъ съ жизнью, лишонныхъ всякой почвы, осужденныхъ на умственную и практическую праздность, развиваются всѣ тѣ чудеса прогресса, о которыхъ мы упомянули выше; здѣсь–то совершаются эти быстрыя развитiя, — быстрыя, потомучто пустыя, — здѣсь–то, на словахъ, передвигаются горы, и на фразахъ перевертывается мiръ; здѣсь–то мѣсяцами и недѣлями переживаются цѣлые вѣка, смѣняются философскiя системы, общественныя доктрины, великiе генiи, передающiе другъ другу свѣточъ прогресса.

«Вотъ причины жалкаго состоянiя нашего образованiя; вотъ причины пустоцвѣтовъ, которыми наша литература безпрерывно наполняется съ отчаяннымъ изобилiемъ; вотъ причины этого ребяческаго нахальства, этого невѣжества, прикрытаго фразами украденными у науки, этого непониманiя жизни, соединеннаго съ нелѣпыми притязанiями на перестройку ея основанiй, на разрѣшенiе ея задачъ. Вотъ также причины, почему всякая нелѣпость можетъ имѣть у насъ ходъ и расчитывать на успѣхъ. Въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ такой нелѣпости, которая могла бы у насъ отчаяваться въ успѣхѣ. Нѣтъ у насъ такихъ совѣстливыхъ людей, на которыхъ можно было бы поручиться, что они вдругъ, къ изумленiю окружающихъ, не пустятся въ трепака. Кого же винить и чтó дѣлать? Должно ли съ сугубою силой налечь на тѣ незамѣтные, на тѣ ничтожные зачатки знанiя и мысли, чтобъ окончательно подавить ихъ? Должно ли усиливать тѣ причины, которыми порождаются праздные кружки, праздныя доктрины, тѣ причины, которыми поддерживаются ребячество мысли и безсовѣстность слова? Будемъ ли мы придавать серiозное значенiе всѣмъ этимъ нелѣпостямъ, которыя зараждаются въ атмосферѣ кружковъ, какъ бы эти нелѣпости ни казались намъ чудовищны? Будемъ ли мы усиливать ихъ и давать имъ raison d'être, считая ихъ чѣмъ–нибудь существеннымъ, а не тѣмъ, что онѣ есть въ дѣйствительности — пустыми миражами?

«Наши esprits–forts, наши прогрессисты, герои нашихъ кружковъ, борзописцы нашихъ журналовъ не представляютъ никакихъ задатковъ будущаго; все это одна гниль разложенiя. Пусть начнется жизнь, и гниль исчезнетъ сама собой.»

Мы нарочно перепечатали все это мѣсто цѣликомъ; мы не хотѣли передавать его своими словами, чтобъ не упрекнулъ насъ «Русскiй Вѣстникъ» (какъ уже и сдѣлалъ это однажды), что мы нахватали изъ него фразъ и злоумышленно представили дѣло въ искажонномъ видѣ.

И такъ вотъ каково мнѣнiе «Русскаго Вѣстника» о современномъ положенiи вещей въ нашей литературѣ, въ нашей наукѣ, и даже въ нашей жизни. Нѣтъ у насъ «совѣстливыхъ» людей, говоритъ онъ обо всѣхъ безъ исключенiя. «У насъ ничто и ничего не представляетъ никакихъ задатковъ будущаго: все это одна гниль разложенiя.» Однимъ словомъ: все гниль, и всѣ гниль!..

Сильно сказано.

И пусть «Русскiй Вѣстникъ» не придирается къ намъ; пусть не говоритъ потомъ, что мы сами выдумали про все и про всѣхъ, а онъ никогда ничего не говорилъ подобнаго. Еслибъ онъ говорилъ не обо всѣхъ безъ исключенiя, то онъ отнесся бы къ этой «гнiющей» средѣ, также какъ мы опредѣлили ея мѣсто въ общемъ движенiи. (Ссылаемся на выписку изъ майской книжки нашего журнала.) Онъ не принялъ бы крикуновъ за дѣятелей, бездарныхъ фразеровъ и пустозвоновъ — за всѣхъ и за все. — Все, всѣ! Но вѣдь это неслыханная дерзость противъ здраваго смысла! кричитъ читатель.

Конечно такъ; но «Русскому Вѣстнику» какое дѣло до криковъ и даже въ иныхъ случаяхъ до здраваго смысла. Ему надо доказать, что все гниль, одна гниль, и даже вовсе не отъ обстоятельствъ какихъ–нибудь гниль, а просто отъ собственной нашей безсовѣстности... Впрочемъ онъ вѣдь и не доказываетъ. Онъ только кричитъ... Но разберемъ однакоже, такъ ли онъ кричитъ?

То мѣсто вашей замѣтки, гдѣ вы, «Русскiй Вѣстникъ», сравнивали нашу науку съ «Тредьяковскимъ», намъ показалось значительнымъ. Показалось намъ, что вы именно указываете на больное мѣсто и недалеки отъ настоящей причины плачевнаго состоянiя нашей образованности. Но надежды наши тотчасъ разсѣялись. Какъ обернули вы дѣло? Вы начали ругать нашихъ «прогрессистовъ», нашихъ «борзописцевъ», нашихъ «крикуновъ», не только за ихъ увлеченiя и малоумiе, — это пусть бы! — нѣтъ, вамъ надо было еще доказать, что они нечестные люди, что они безсовѣстные. Мы даже убѣждены, что вы собственно для этого–то и пустили вашъ элегическiй плачъ... Безъ этого чтожъ за выгода была бы вамъ повторять, что у насъ нѣтъ науки, нѣтъ литературы? Вѣдь это все такъ старо! Вы ужь такъ часто объ этомъ говорили и прежде... Вы даже увѣряли, что и русской народности–то нѣтъ... Нѣтъ, у васъ была другая цѣль, и именно та, на которую мы указали. Вы раздражены. Мы знаемъ отчего произошолъ вашъ задоръ... Но объ этомъ послѣ.

И такъ между борзописцами, между заблуждающимися (ужь уступимъ вамъ это, навремя, вполнѣ) нѣтъ ни одной чистой совѣсти, ни одного честнаго существа, ни одного непустого человѣка, ни одного дѣйствительно–трудящагося, заботящагося, страдающаго, мученика мысли и науки. Какже вы говорите: «начнется жизнь, и гниль исчезнетъ сама собой»? Да какъ же она начнется въ такой средѣ, съ такими людьми? По щучьему велѣнью?

Но позвольте, мы начнемъ по порядку:

Вы говорите, что никогда еще не распложалось такъ много словъ и фразъ, какъ теперь, когда всѣ толкуютъ о самостоятельности мысли. Согласны; но это понятно: готовымъ ничего не дается; все нужно сдѣлать, выжить и даже выстрадать, и все начинается сначала, а начинается всегда такъ. Никто разомъ не доходитъ до послѣдняго слова, до окончательной гармонiи въ жизни. Вы говорите: «никогда еще не доходила до такого всевластнаго господства рутина, безсмысленное и рабское повторенiе мнѣнiй изъ чужой жизни, какъ теперь, когда всѣ повидимому изъ того лишь бьются, чтобъ жить своимъ умомъ и не поклоняться авторитетамъ». Но вѣдь и вы знаете, что если нѣтъ почвы и если невозможна дѣятельность, то стремящiйся духъ именно выразится въ явленiяхъ ненормальныхъ и безпорядочныхъ, именно — приметъ фразу за жизнь, накинется на готовую чужую формулу, обрадуется даже ей и ею замѣнитъ дѣйствительность? Въ фантастической жизни и всѣ отправленiя фантастическiя. Но по–нашему это страданiя, это безвыходныя муки. А по–вашему, всѣ фразеры. Да развѣ это возможно? Развѣ увлекающiйся фразой, готовой формулой непремѣнно долженъ быть безсовѣстный человѣкъ, пустой крикунъ, мыльный пузырь? Развѣ не можетъ увлекаться и ошибаться истинная, честная пытливость ума, честный и совѣстливый человѣкъ? Съ страданiемъ ища выхода, онъ спотыкается, падаетъ... Да такiе–то люди и спотыкаются. Зачѣмъ же пятнать ихъ названiемъ безсовѣстныхъ? Кому придетъ въ голову, особенно въ иную минуту, смѣяться надъ такими людьми, кромѣ васъ, изъ глубины кабинета, въ которомъ вы сидите съ вашимъ олимпiйскимъ спокойствiемъ? Вы даже какъ–будто рады этому. Блаженъ тотъ, который и въ уродливомъ явленiи способенъ увидѣть его историческую, серьозную сторону! Блаженъ тотъ, который не думаетъ, что къ нему въ ротъ будутъ готовыя галушки падать! Блаженъ тотъ, кто отъ залѣзшаго, чуть не въ трубу, трубочиста, не потребуетъ непремѣнно академическихъ позъ и красоты Аполлона бельведерскаго! Блаженъ наконецъ тотъ, который не оскорбляетъ своимъ свистомъ несчастнаго, въ минуту его несчастья!

«Эти доктрины, — говорите вы, — гдѣ рѣчь идетъ о жизни, бываютъ несравненно болѣе удалены отъ нея, чѣмъ самыя абструзныя (абструзныя! эко словечко–то! тридцать педантовъ, сойдясь вмѣстѣ, не выдумаютъ ничего лучше этого слова!) выкладки математики... Математическая формула таится подъ явленiями жизни, и она необходима для ихъ уразумѣнiя...»

А вы знаете ее, эту формулу? Чтожъ вы намъ ее не откроете, коли знаете? Вы такъ свысока говорите, что можно подумать, вы ужь ее и нашли, и бережоте про себя это сокровище. Вѣдь вамъ все такъ легко: у васъ вонъ жизнь придетъ когда–нибудь сама собою; вы сердитесь, что нѣтъ до сихъ поръ общества, а есть кружки, какъ–будто общество такъ само собой и устроится безъ первоначальныхъ кружковъ? Вамъ все такъ легко! Чтожъ если другiе–то именно и ищутъ эту формулу, о которой вы говорите; не довольствуются однимъ утѣшенiемъ, изъ прописей, что она есть и должна быть, а именно хотятъ сами найти ее, или споспѣшествовать ея открытiю, ищутъ, иногда пресмѣшно, ошибаются, падаютъ, а вы только стоите да посмѣиваетесь надъ ними, надъ ихъ судорогами и ошибками, пальцемъ не желая къ дѣлу притронуться, чтобъ не замарать ручекъ. Да ужь не вы ли и есть одинъ изъ тѣхъ фразеровъ, на которыхъ вы такъ сердитесь? И вотъ что еще: вы ужасно легкомысленны. Вы думаете, что такъ легко обмануть людей: «да я–то дескать и тоскую, я науку защищаю, которую унижаютъ и уничтожаютъ крикуны и мальчишки; я самъ тоскую и скорблю глядя на это, и вотъ, пустилъ свой элегическiй плачъ.» Но при всемъ вашемъ умѣньи фразерствовать, вы вѣдь такъ наивно высказываете свою настоящую цѣль! Вы не за науку стараетесь, вы ровно ни очемъ не тоскуете. Вамъ просто надо было назвать всѣхъ «прогресистовъ» безсовѣстными, пустозвонами и манкенами. Вѣдь такое презрѣнiе не можетъ быть у серьозно и свято сочувствующаго дѣлу человѣка, у умѣющаго хоть что–нибудь различать человѣка. Съ какимъ цинизмомъ вы обнажили себя! О Боже! еслибъ вы говорили только о крикунахъ и мальчишкахъ, бездарныхъ, бездарно и грубо схватывающихъ однѣ верхушки идеи, толкующихъ ее односторонне, съ предательскимъ легкомыслiемъ вредящихъ всякой новой идеѣ ужь тѣмъ однимъ, что они кричатъ и звенятъ о ней, опошливающихъ ее въ глазахъ и безъ того уже враждебнаго къ ней большинства, — о, тогда мы бы сами присоединились къ вамъ, рады бы вы или не рады были такой компанiи! Но вы вопервыхъ поголовно всѣхъ мыслящихъ и желающихъ свѣта, кромѣ себя, считаете крикунами, а вовторыхъ всѣхъ этихъ по–вашему, крикуновъ и прогресистовъ считаете безсовѣстными, и именно на это–то напираете, именно это хотите доказать. Вы говорите: нѣтъ у насъ такихъ совѣстливыхъ людей, за которыхъ можно было бы поручиться... Это ваши собственныя слова. Вы говорите далѣе, что мы (мы тутъ разумѣется для красы) оттого прогресисты, что боимся прослыть людьми отсталыми, что «мы готовы нести или выслушивать всевозможную чепуху, чтобъ только не подать подозрѣнiя, что мы не прогресисты» (слѣдовательно сознательно–безсовѣстны), что наконецъ «гаркни кто–нибудь, что прогресса нѣтъ, что все въ жизни безсмысленно и случайно... и мы готовы смиренно подчиниться и такому рѣшенiю, лишь бы только остаться на счету прогресистовъ».

Такъ ли? такъ ли? Ради здраваго смысла, возможно ли это для всѣхъ, для всѣхъ поголовно? Возможно ли, чтобъ въ цѣломъ обществѣ не было нималѣйшихъ признаковъ жизни? Чтò за безотрадный, чтó за ужасный, невозможный взглядъ? Очень можетъ быть, что усилiя этихъ прогресистовъ не отвѣчаютъ жизни; но неужели–жъ не жизнь, не стремленiе жить и формулировать эти стремленiя управляютъ ихъ дѣйствiями, а одно тупое безсовѣстное желанiе прослыть прогресистами, какъ увѣряете вы? Неужели–жъ всѣ они только манкены, а не живые люди? Неужели же всѣ тѣ, которые въ послѣднее время порывались хоть что–нибудь высказать, хоть что–нибудь формулировать, — однѣ бездушныя, выпускныя куклы, которыхъ двигали бездушныя, механическiя пружинки, а не дѣйствительная жажда познанiя и истины? И всѣ, всѣ такiе? Неужели–жъ вы только одинъ и есть на всей Руси, вы, професорствующiй «Русскiй Вѣстникъ», которому такъ легко на все плюнуть и все раздавить ногой? Да ужь не вы ли одинъ и остались для спасенiя нашего? Такъ скорѣе, скорѣе спасайте насъ! «Иванъ Александровичъ! ступайте управлять департаментомъ!»

И чтó проповѣдуете вы? Ктожъ не знаетъ (и увѣряю васъ, даже самые бездарные крикуны и мальчишки это понимаютъ), что дѣйствительность и настоящая дѣятельность облагородили бы насъ, дали бы каждому изъ насъ свой удѣльный вѣсъ и значенiе, измѣрили бы силы наши и привели бы насъ къ самопознанiю. Ктоже не знаетъ, что съ прикосновенiемъ къ дѣйствительности, съ началомъ дѣятельности, исчезла бы эта вереница предзаданныхъ идеекъ, успокоительныхъ формулъ и проч. и проч., чѣмъ задается въ наше время чуть не всякой человѣкъ, жаждущiй дѣятельности. Но по–вашему такъ легко успокоиться и не тосковать; такъ легко избѣжать грезъ, мечтанiй, не упасть, не надѣлать ошибокъ. Это спокойствiе, эта легкость, подозрительны. Они показываютъ равнодушiе и обнаруживаютъ самолюбивый до сладострастiя (ужь позвольте такъ выразиться) эгоизмъ. Да вѣдь вы сами формулами задаетесь! Праздный, но безпокойный, пытливый умъ, безъ дѣйствительности, естественно долженъ отклониться отъ нормальнаго пути и увлекаться теоретическими бреднями. Чѣмъ бы осмыслить это явленiе, чѣмъ бы проникнуть въ него (какъ–было и начали вы), вы кончили тѣмъ, что этихъ же несчастныхъ, этихъ же алчущихъ и жаждущихъ назвали чуть не подлецами и даже отняли у нихъ всякое право жизни, признавъ ихъ одними пустыми фарсерами и даже отказавъ имъ въ человѣческихъ чувствахъ. Да развѣ ошибающiйся человѣкъ непремѣнно подлецъ? Да иногда именно чѣмъ уродливѣе проявляется жизнь, чѣмъ судорожнѣе, чѣмъ безобразнѣе, чѣмъ неустаннѣе это проявленiе, тѣмъ больше значитъ жизнь хочетъ заявить себя, во чтобы то ни стало, — а вы говорите, что и жизни–то нѣтъ. Тутъ тоска, страданiе, да вамъ–то что за дѣло? Все это не соотвѣтствуетъ вашей тайной идейкѣ, слѣдственно нечего и признавать въ этомъ ни тоски, ни жажды жизни. — Все мыльные пузыри!

Вотъ вы напримѣръ: говорите свысока и даете уроки, а вѣдь все это такая пропись — ваши уроки, такая тупая отвлеченность, такая абструзность (о милое словечко! гдѣ это вы его достали? по дѣлу видѣнъ художникъ). Тѣ, отверженцы–то, хоть что–нибудь дѣлаютъ, хоть копаются, чтобъ выйти на дорогу, хоть ошибаются, и такимъ образомъ избавляютъ другихъ, послѣдующихъ дѣятелей отъ подобныхъ же ошибокъ, слѣдственно хоть отрицательно, да полезны; а вы, мелодраматически скрестивъ руки, стоите да посмѣиваетесь. Нанялъ жидъ работника рубить дрова; мужикъ рубитъ и кряхтитъ съ каждымъ ударомъ. Жидъ смотритъ и спрашиваетъ: — Зачѣмъ ты кряхтишь? — «А такъ легче.» — Ну такъ ты руби, а я буду за тебя кряхтѣть, говоритъ жидъ. Мужикъ какъ ни взмахнетъ топоромъ, а жидъ подкряхтываетъ. Изрубивъ дрова, мужикъ проситъ денегъ; жидъ и даетъ меньше чѣмъ уговаривались. «Какъ же такъ? — говоритъ мужикъ: — вѣдь я все изрубилъ?..» — А я кряхтѣлъ, — говоритъ жидъ: — тебѣ легче было. — Жидки хитрый народъ! Ужь не кряхтите ли и вы понапрасну–то? Но нѣтъ, у васъ на умѣ выгода: вамъ именно хочется провозгласить: всѣ фальшиво поютъ, одинъ я соловей. Такъ мы и повѣримъ вамъ? Нѣтъ, вы намъ сами сдѣлайте свое собственное фью–фью–фью — какъ говоритъ г. Щедринъ, котораго вы такъ хорошо знаете. Нѣтъ, если ужь вы желаете добра, такъ покажите–ка сами какъ бы вы сдѣлали, безъ ошибокъ–то. Но вижу, вы высокомѣрно улыбаетесь. Вы вѣдь увѣрены, что жизнь придетъ сама собою и принесетъ что–нибудь, самое лучшее, аглицкаго товару–съ, а до тѣхъ поръ и нечего безпокоиться. Налагаете бремена тяжкiя и неудобь–носимыя... и т. д. Разумѣется, вся ваша выгода стоять теперь передъ всѣми въ загадочномъ спокойствiи. Чего добраго, пожалуй за такого непочатаго мудреца примутъ, что и въ Англiи не найдешь!

Да и кчему въ самомъ дѣлѣ вамъ со всякой этой «гнилью» якшаться? Вы увѣрены, что «придетъ жизнь — и гниль исчезнетъ сама собою». Когда же она придетъ? какъ же она придетъ? Какое удивительное знанiе дѣйствительности! Правда, Булгаринъ и Аскоченскiй разрѣшаютъ загадки жизни еще легче. У нихъ все такъ готово, такъ все разлиневано. «Когда придетъ жизнь»... видно, что вы объ этомъ не очень задумываетесь; да и зачѣмъ? Тѣ, кто объ этомъ заботятся, могутъ ошибаться, окомпрометировать себя, ну а вамъ неприлично ошибаться и себя компрометировать. На это есть чернорабочiе; надъ ними смѣются, они крикуны, свистуны, пустозвоны; и работа такая черная, скучная, хлопотливая даже. Надо лазить, трубы чистить, тяжести таскать, крючиться... Неприлично. Академической позы не выйдетъ. А вѣдь мы герои!

И вѣдь мы вамъ уступили. Мы согласились, что крикуны ошибаются. Оно такъ, ошибаются. Вонъ они науки не признаютъ, они легкомысленны, они на все бросаются... правда! А знаете ли вы, что историческiй ходъ дѣла — странная вещь? И такъ непохожъ иногда на теоретическiй! Да почти всегда. Кажется смекнешь все теорiей, у себя въ кабинетѣ: вотъ тàкъ, вотъ именно тàкъ все должно случиться, и примѣръ есть, — тàкъ вотъ и въ Англiи было. Смотришь: вовсе не такъ выходитъ на дѣлѣ. Ничего предсказать и предугадать нельзя заранѣ. Странная вещь; даже предосадная вещь!

А знаете ли чтò мы вамъ скажемъ въ заключенiе. Вѣдь это васъ г. Чернышевскiй разобидѣлъ недавно, своими «полемическими красотами», вотъ вы и испустили свой элегическiй плачъ. Мы по крайней мѣрѣ увѣрены въ этомъ. Онъ даже не удостоилъ заговорить съ вами языкомъ приличнымъ. Такая обида! Намъ можно говорить о г. Чернышевскомъ не боясь, что насъ примутъ за его сеидовъ и отъявленныхъ партизановъ. Мы такъ часто задѣвали уже нашего капризнаго публициста, такъ часто не соглашались съ нимъ. И вѣдь престранная судьба г. Чернышевскаго въ русской литературѣ! Всѣ изъ кожи лѣзутъ убѣдить всѣхъ и каждаго, что онъ невѣжда, даже нахалъ; что въ немъ ничего, ровно ничего нѣтъ, пустозвонъ и пустоцвѣтъ, больше ничего. Вдругъ г. Чернышевскiй выходитъ напримѣръ съ чѣмъ–нибудь въ родѣ «полемическихъ красотъ»... Господи! Подымается скрежетъ зубовный, раздается элегическiй вой. «Отечественныя Записки», послѣ этихъ красотъ, помѣстили въ одной своей книжкѣ чуть не шесть статей разомъ (да иажется именно шесть и было), единственно о г. Чернышевскомъ, и именно съ тѣмъ, чтобъ доказать всему свѣту его ничтожество. Одинъ шутникъ даже сказалъ, что въ той книжкѣ «Отеч. Зап.» только въ «Десяти итальянкахъ» и не было упомянуто имя г. Чернышевскаго. Но если онъ такъ ничтоженъ и смѣшонъ, для чего же шесть статей въ такомъ серьозномъ и ученомъ журналѣ, да еще разомъ, въ одной книжкѣ? Тоже и въ Москвѣ: тамъ тоже было вродѣ маленькаго землетрясенiя. Писались даже отдѣльныя брошюры о г. Чернышевскомъ. Кчему бы кажется такъ безпокоиться? Угадать нельзя. Странная, дѣйствительно странная судьба этого страннаго писателя!..

Но такъ какъ ужь пошло на отгадки, — скажите, «Русскiй Вѣстникъ», кчему вы напечатали стихотворенiе князя Вяземскаго: «Замѣтка» въ той же августовской книжкѣ, въ которой и элегическая ваша замѣтка? Конечно это стихотворенiе для насъ замѣчательно не само по себѣ, а потомучто вы его у себя помѣстили. Не за такiе же стихи, какъ:

На всѣхъ сверкаетъ онъ молнiеноснымъ глазомъ,

или:

Враждѣ людей — ея твердыни не потрясть —

помѣстили вы это стихотворенiе. Конечно не такiе стихи соблазнили васъ. Но кчему распрашивать? кчему задавать такiе затруднительные вопросы?..

Да, «Русскiй Вѣстникъ», мы уже вамъ пророчили прежде, что вы рано ли, поздно ли, поворотите на одну дорожку. Дорожка эта торная, гладкая. Вѣроятно найдете и товарищей... Счастливый путь! И весело, и выгодно! Останавливать не будемъ!

_______________