ПЛОДЫ УЧЕНАГО ПЕДАНТИЗМА

КАКЪ БЫВАЕТЪ И КАКЪ БЫТЬ МОГЛО–БЪ. Педагогическiя мысли Ѳедора Кестнера. Спб. 1862.

_________

 

Въ послѣднее время толки о литературномъ и общественномъ невѣжествѣ приняли громадные размѣры. Общество наше, говорятъ, полуучено, полуобразовано, не цѣнитъ науки. Наша литературная критика тоже не умѣетъ цѣнить серьознаго ученаго труда... Самое слово «ученый» приняло теперь двусмысленный, нето хорошiй, нето дурной смыслъ. Подобные толки особенно поднимаются изъ лагеря тѣхъ ученыхъ, которые привыкли спокойно, подъ тихiй хвалебный говоръ общества приводить главнымъ образомъ цитаты изъ чужихъ сочиненiй... А намъ кажется, такъ незачто, собственно–то говоря, обижаться гг. ученымъ на литературу и общество. Давно–ль, года два тому назадъ, подымался споръ о чисто ужь ученомъ вопросѣ, — о происхожденiи варяго–руссовъ? Чтó кажется ученѣй этого вопроса? — какая безконечно малая польза отъ того или другого рѣшенiя его; а между тѣмъ посмотрите какимъ вниманiемъ окружило общество г. Костомарова и г. Погодина, состязавшихся объ этомъ вопросѣ. Мы не вѣрили злымъ говорамъ, распускавшимся подъ рукой разными скептиками, что дескать никогда общество такъ не доказывало своего легкомыслiя въ дѣлѣ науки, какъ именно въ тотъ пресловутый вечеръ. Мы знаемъ только, что оба гг. ученые — и Костомаровъ, и Погодинъ — въ заключенiе того знаменитаго состязанiя были вынесены на рукахъ.

Впрочемъ это въ сторону. Подозрительное за послѣднее время отношенiе общества къ учености и ученымъ въ основанiи своемъ имѣло очень законное оправданiе и бѣда только въ томъ, что въ нѣкоторой части публики справедливыя требованiя съ теченiемъ времени перешли въ крайность и стали опять вызывать своего рода реакцiю. На это стоило бы обратить вниманiе, потомучто все это чрезвычайно характеризуетъ жизнь нашего общества за послѣднiя пять лѣтъ. Въ то время, когда литературѣ нельзя было разработывать общественные вопросы, заниматься интересами дня, она понеобходимости обратила вниманiе на предметы сопредѣльные «сухимъ туманамъ». Библiографическiя статьи принимались тогда быть–можетъ съ бóльшимъ восторгомъ, чѣмъ теперь иная хорошая публицистическая статья. Джентльменъ, откопавшiй въ пыли какое–нибудь рѣдкое изданiе или отыскавшiй годъ изданiя какого–нибудь любопытнаго сочиненiя, глядѣлъ ученымъ. Неудивительно, что умственныя силы общества обратились на разработку вопросовъ вродѣ вопроса о призванiи князей. Интересы жизни и интересы литературы совсѣмъ расходились; неимѣя возможности заниматься жизненными вопросами, литература очевидно должна была создать себѣ сферу искуственныхъ вопросовъ и интересовъ. Оттого быть–можетъ она и выглядывала тогда такой ученой. Въ журнальной тогдашней книжкѣ нечего было искать отвѣта на что–нибудь живое, современное: въ ней были все такiя отвлеченныя, сухiя разсужденiя со множествомъ цитатъ и разныхъ подкрѣпленiй. Недаромъ поэтому и слово «литераторъ» тогда значило одно и тоже, что слово «ученый»; очевидно, писать литературную статью значило писать ученую статью. А такъ какъ и наука тогда неслишкомъ много разговаривала, то она опять–таки, какъ и литература, ушла такъ–сказать въ самоё себя; неимѣя возможности учить жизнь, стать съ нею въ живыя и непосредственныя отношенiя, наука тоже, еще болѣе чѣмъ литература, занялась безопасными вопросами и отвлеклась отъ жизни; въ глазахъ общества она приняла характеръ чего–то отвлеченнаго, существующаго въ себѣ и для себя. Говоря такимъ образомъ, мы особенно имѣемъ въ виду годы, протекшiе со времени Бѣлинскаго до окончанiя восточной войны.

Но, какъ извѣстно, обстоятельства перемѣнились. Общество, апатично смотрѣвшее на все чтó ни дѣлалось кругомъ его, проснулось и заговорило. Литература, благодаря новому духу времени, получила возможность расширить свои интересы. Статьи о «сухихъ туманахъ» сдѣлались уже невозможными для журналовъ. Послѣ долгаго, отвлеченнаго отъ жизни направленiя литературы, въ ней явилась реакцiя; читающая публика стала интересоваться только тѣмъ, чтó имѣетъ непосредственное отношенiе къ вопросамъ дня, а на все остальное стала смотрѣть какъ на что–то схоластическое, мертвое. Тѣ науки, которыя не имѣютъ прямого отношенiя къ дѣйствительности, отодвинулись на заднiй планъ и предоставлены были обществомъ въ безграничное пользованiе спецiалистовъ. А къ наукамъ, которыя могутъ имѣть живой современный интересъ, общество приступило съ требованiемъ поддержки своихъ стремленiй. Незадавая себѣ труда пройти предварительный трудный путь розысканiй, оно требовало отъ науки готовыхъ результатовъ, и по степени доброкачественности ихъ, понимаемой имъ по–своему, оцѣнивало дѣятельность тѣхъ ученыхъ, которые популяризировали эти результаты. Въ этомъ отношенiи совершенно справедливо замѣчанiе г. Юркевича, что въ настоящее время не спрашивается, на какихъ основанiяхъ построиваете вы свою мысль, какимъ путемъ идете вы къ извѣстнымъ результатамъ, а что у васъ выходитъ въ крайнемъ выводѣ и къ какой современной партiи примыкаете вы съ такимъ выводомъ. Разумѣется отъ подобнаго способа оцѣнки наука нисколько не выигрываетъ, а напротивъ теряетъ много, потомучто въ этомъ случаѣ дѣйствительность деспотически обязываетъ ее къ извѣстнымъ выводамъ, на которые можетъ быть, по количеству данныхъ, находящихся подъ ея рукой, она и не имѣетъ права. Но опять–таки понятна и здѣсь вся естественность подобныхъ требованiй общества. Противъ матерьяльной силы оно выставило нравственную силу, и очень естественно желало бы имѣть на своей сторонѣ науку, какъ самую сильную нравственную силу въ обществѣ. Оно совершенно естественно подступало къ наукѣ съ требованiемъ принять участiе въ перестройкѣ общественнаго быта и своимъ нравственнымъ авторитетомъ поддержать состоятельность общественныхъ требованiй. Въ нѣкоторой части общества реакцiя зашла очень далеко, такъ что всему неподходящему къ современнымъ потребностямъ общества, всему, что не имѣетъ прямого къ нимъ отношенiя, отказывалось даже въ правѣ существованiя. Бѣда была еще и въ томъ, что въ иныхъ случаяхъ самыя потребности общества обсуживались слишкомъ односторонне и узко, и критерiемъ оцѣнки пользы той или другой науки становилась тогда небольшая сумма обыденныхъ нуждъ.

Такое неправильное отношенiе науки къ обществу продолжается и до настоящаго времени и продолжится до тѣхъ поръ, пока общество невыйдетъ изъ ненормальнаго, напряжоннаго положенiя, не закончитъ перiода своихъ стремленiй. До того времени оно поневолѣ будетъ строго слѣдить за наукой, строго контролировать ея выводы, будетъ зорко слѣдить, чтобъ наука вся была на сторонѣ общества. И пока не удовлетворятся его общественныя стремленiя, которыя по степени своей силы и напряжонности, поддерживаемой обстоятельствами, получили перевѣсъ предъ всякими другими стремленiями, наука все не будетъ самостоятельна, покрайней–мѣрѣ фактически ей нельзя будетъ быть самостоятельной. Поэтому главныя средства, которыя могли бы поднять науку въ нашемъ обществѣ, заключаются не въ томъ, чтобы распространяться вездѣ и всегда о неприкосновенности правъ науки, объ ея самостоятельности и т. под., а въ томъ, чтобы уничтожить условiя, которыя препятствуютъ нормальной, спокойной жизни общества. Наука по существу своему требуетъ для своего прогреса спокойствiя; а какъ тутъ пускаться въ ученыя изслѣдованiя, когда каждый шагъ ученаго цѣнится по степени пригодности и полезности его розысканiй для современныхъ потребностей, когда общество какбы напередъ указываетъ тѣ результаты, до которыхъ долженъ онъ дойти?

Но если откинуть все что есть крайняго, вызваннаго ненормальнымъ положенiемъ вещей, останется все–таки много справедливаго въ современномъ отношенiи общества къ наукѣ и ученымъ. Мысль, что наука должна помогать обществу въ устроенiи жизни и что общество вправѣ обращаться къ наукѣ за рѣшенiемъ многихъ вопросовъ, совершенно справедливая. Еслибъ наука не приносила никакой прямой, непосредственной пользы обществу, то нельзя предположить и правъ, по которымъ наука стала бы держаться и разработываться людьми. О наукѣ мало сказать и то, что она только развиваетъ и приготовляетъ для общества дѣятелей: нѣтъ, она путемъ изслѣдованiй даетъ положительные отвѣты на многiе вращающiеся въ обществѣ вопросы; она много помогаетъ ему выходить изъ трудныхъ обстоятельствъ, иногда случающихся при движенiи къ прогресу. Съ другой стороны трудно не замѣтить, что вѣдь наука для науки едвали мыслима, и общественная жизнь должна оказывать какое–либо влiянiе на направленiе и ходъ науки. Разумѣется мы не имѣемъ въ виду здѣсь тѣхъ наукъ, которыя имѣютъ для жизни значенiе только отдаленное, посредственное — болѣе потому, что онѣ важны для наукъ, которыя уже несомнѣнно имѣютъ близкое отношенiе къ современной жизни. Еслибы наука не прислушивалась къ голосу современныхъ требованiй, она сама потеряла бы всякое значенiе и интересъ для общества, слѣдовательно ослабила бы тѣмъ свои успѣхи, потомучто стала бы менѣе привлекать къ себѣ умственныхъ силъ страны; съ другой стороны, тогда стала бы она понапрасну иногда теряться въ мелочахъ и пустыхъ формальностяхъ, чѣмъ опять ослабилось бы ея значенiе и замедлился бы ея прогресъ, потомучто занятiе мелочами стало бы производиться въ ущербъ болѣе важнымъ дѣламъ. Успѣхъ естественныхъ наукъ въ настоящемъ столѣтiи между прочимъ обязанъ именно живому взамодѣйствiю жизни на науку. Многiя открытiя сдѣланы были случайно, а многiя именно потому, что ихъ требовала отъ науки жизнь, потому, что они были задачами, разрѣшенiе которыхъ наукой настойчиво требовали современныя потребности промышлености. Въ особенности живое пониманiе потребностей современныхъ, живое сочувствiе къ лучшимъ сторонамъ дѣйствительности, вниманiе къ нимъ требуется отъ такъ называемыхъ наукъ общественныхъ. Самая широта научнаго пониманiя весьма часто зависитъ отъ тѣхъ или другихъ условiй общественной жизни. Историческое пониманiе Маколея могло явиться только въ Англiи, а доктринерство Гизо во Францiи, фукидидовская красота изложенiя, спокойствiе и ясность пониманiя движенiя событiй въ пелопонезскую войну — въ Грецiи. Взаимодѣйствiе тутъ должно быть, и нѣтъ сомнѣнiя, что отъ него можетъ выиграть какъ наука, такъ и жизнь. Но тутъ непремѣнное условiе — самостоятельность той и другой; ни наука не должна посягать на жизнь и стѣснять ее своимъ доктринерствомъ, особенно если ей удастся отрѣшиться (что впрочемъ и невозможно въ абсолютной степени) отъ жизни, ни жизнь не должна посягать на науку и заранѣе требовать отъ нея извѣстныхъ выводовъ.

Но даже и такихъ справедливыхъ сторонъ въ требованiяхъ общества отъ ученыхъ не хотятъ понимать тѣ доктринеры ученые, которые слишкомъ привыкли академическимъ взглядомъ смотрѣть на вселенную, которые слишкомъ привыкли къ своему ученому олимпу. Имъ скажутъ, что ваши схоластическiя пренiя вовсе не по вкусу современному обществу, что собственно научный интересъ не въ томъ, чтò вы выдадите за научное, что схоластическими прiемами нельзя распространять въ обществѣ вкусъ и любовь къ наукѣ, что есть другiя вещи въ наукѣ, на которыя стоило бы обратить вниманiе, за разработку которыхъ общество было бы въ высшей степени благодарно и т. п. А имъ даже и такiя требованiя кажутся неуваженiемъ къ наукѣ, неумѣньемъ цѣнить истинный серьозный трудъ.

Между тѣмъ отъ подобнаго направленiя и взглядовъ на науку ученыхъ въ академическомъ смыслѣ, пропадаетъ для общества даромъ и ихъ ученость, ихъ познанiя, и ихъ способность къ труду. На г. Кестнерѣ, педагогическiя мысли котораго мы сдѣлали предметомъ настоящей статьи, мы видимъ тому самый разительный примѣръ. Г. Кестнеръ — человѣкъ нельзя сказать чтобъ неученый. Онъ много читалъ разныхъ педагогическихъ и непедагогическихъ сочиненiй. Его голова, какъ видно, любитъ логическiй анализъ. Но вотъ посмотрите, какъ все это пошло даромъ. Отъ его книги вѣроятно будетъ малая, безконечно малая польза для общества. Начитанность и старанье разъяснять свои мысли не спасли его отъ крайней схоластики, отсталости взглядовъ. Пустившись въ отвлеченныя пренiя вслѣдъ за любимыми своими нѣмецкими педагогами, онъ дотого отвлекся отъ земли, что почти совсѣмъ забылъ дѣйствительность; въ иныхъ случаяхъ его образъ воззрѣнiя даже довольно смѣшонъ.

Логическiй анализъ хорошъ, но у мѣста: иначе онъ перейдетъ въ схоластику, ни къ чему неведущую. Чтобъ доказать логику мысли своей, для этого мало надѣлать разныхъ дѣленiй да подраздѣленiй съ разными русскими, латинскими и греческими буквами. Хорошо, если авторъ раздѣльно выражаетъ свои мысли, такъ что весь порядокъ ихъ дѣлается совершенно яснымъ читателю. Но дѣленiя для дѣленiй, безчисленныя подраздѣленiя только затемняютъ дѣло для читателя и сбиваютъ его съ толку. Достаточно взглянуть на оглавленiе книжки, приложенное авторомъ къ концу, чтобъ видѣть до какой схоластической тонкости дошолъ онъ. Для примѣра мы представимъ нашимъ читателямъ слѣдующее оглавленiе трактата г. Кестнера о любви родительской:

 

О любви родительской.

 

A. Любовь родительская нравственно–разумная.

a) Составные элементы любви родительской нравственно–разумной:

1) любовь инстинктивная;

2) любовь сознательная:

α) понятiе о любви сознательной:

I) о родительскомъ долгѣ;

g) предѣлы родительскаго долга:

αα) minimum родительскаго долга;

II) maximum родительскаго долга;

gg) заключенiе о любви родительской сознательной;

d) заключенiе о любви родительской сознательной;

3) любовь родительская симпатетическая:

α) понятiе о любви родительской симпатетической;

I) условiя развитiя любви симпатетической по отношенiю къ любви сознательной;

g) условiя развитiя любви симпатетической по отношенiю къ любви инстинктивной.

b) Заключенiе о любви родительской нравственно–разумной.

B. О другихъ родахъ любви родительской.

1) Виды своекорыстной любви родительской по побужденiямъ менѣе виновнымъ.

2) Виды своекорыстной любви родительской по побужденiямъ болѣе виновнымъ.

 

Вотъ такимъ–то образомъ г. Кестнеръ испестрилъ свою книжку. Мы не видимъ причины, почему бы ему еще не умножить дѣленiя да подраздѣленiя въ своемъ трудѣ. Если онъ находилъ возможнымъ логически дѣлить трактатъ «о другихъ родахъ любви родительской» на два вида своекорыстной любви родительской по побужденiямъ менѣе и болѣе виновнымъ, то подобнымъ манеромъ онъ могъ бы еще втрое болѣе наставить цифръ и буквъ разныхъ алфавитовъ, чѣмъ у него теперь поставлено. Онъ дѣлилъ эти виды на основанiи побужденiй болѣе виновныхъ и менѣе виновныхъ; но онъ могъ бы еще дѣлить виды родительской любви по побужденiямъ абсолютно виновнымъ, и виновнымъ относительно. Да вѣроятно г. Кестнеръ различаетъ побужденiя отъ цѣли, стало–быть могъ бы дѣлить ихъ и по цѣлямъ; тутъ онъ могъ бы найти неисчерпаемый источникъ для всякихъ a, b, α и I; затѣмъ могъ бы разсмотрѣть виды своекорыстной любви по ея слѣдствiямъ относительно самихъ родителей, дѣтей, общества — и опять новыя дѣленiя. Г. Кестнеръ можетъ–быть найдетъ въ насъ недостатокъ вкуса къ подобному ученому анализу. Согласны: такимъ вкусомъ, дѣйствительно, мы не похвастаемся, да правду сказать, мы и не жалѣемъ, что природа обидѣла насъ въ этомъ отношенiи. Г. Кестнеръ, какъ видно, увлекся примѣромъ германскихъ педагоговъ. Германскiе педагоги дѣйствительно любятъ дѣленiя да подраздѣленiя и плодятъ ихъ иногда дотого, что нѣтъ возможности незѣвая читать ихъ ученые труды. Но зато преодолѣванiе зѣвоты иногда вознаграждается и значительными результатами. Между многими подраздѣленiями да дѣленiями, между многими (напр. у Дистервега) словами найдешь и много дѣльнаго, за что пожалуй можно и простить нѣмецкаго педанта. У г. Кестнера — не скажемъ, чтобъ ужь все было нехорошо; но между многими словами, обозначенными и раздѣленными разными русскими, латинскими и греческими буквами, найдешь очень немного дѣльнаго, практическаго, чтó могло бы годиться въ педагогической практикѣ. Читая его книгу, иногда приходишь къ мысли, что занимаясь извѣстнымъ предметомъ, онъ хлопоталъ не столько о томъ, чтобъ какъ можно болѣе раскрыть  сущность дѣла, сколько о томъ, чтобъ правильнѣй раздѣлить свои мысли о немъ на нѣсколько групъ... Хорошо было писать съ такимъ прiемомъ назадъ тому годовъ четыреста или пятьсотъ, когда за отсутствiе строго обозначеннаго извѣстной буквой опредѣленiя (difinitio) и заключенiя (conclusio) чуть не требовали къ суду и не обвиняли за страсть къ новизнѣ, въ поползновенiи къ ереси. Наше время, болѣе спокойное, требуетъ не столько дѣленiй да подраздѣленiй, сколько дѣла.

Такъ, говоримъ, съ схоластикой г. Кестнера еще можно бы было помириться, какъ миримся иногда съ нѣмецкимъ педантомъ за содержательность его творенiя, за глубину мысли, жизненность предлагаемыхъ тамъ вопросовъ и за ясную ихъ постановку. Бѣда въ томъ, что стремленiе г. Кестнера къ самому основательному изслѣдованiю вопросовъ путемъ строгаго анализа не спасло его отъ неосновательности въ построенiи цѣлаго своего труда и сбивчивости въ его изложенiи.

Начинаетъ г. Кестнеръ откровеннымъ признанiемъ, что онъ педагогъ не въ урядъ другимъ: другiе дескать педагоги занимаются примѣненiемъ педагогическихъ идеаловъ ко всему народу, заботятся о воспитанiи его и такимъ образомъ съуживаютъ (выраженiе самого автора) свой педагогическiй идеалъ, а я забочусь только о воспитанiи высшихъ классовъ и богатыхъ людей изъ средняго класса.

«Чѣмъ полнѣе будетъ объята идея воспитанiя, — говоритъ г. Кестнеръ, — тѣмъ ограниченнѣе станетъ и кругъ примѣняемости ея.

Ограниченность возможнаго примѣненiя моего воспитательнаго идеала какбы противопоставляетъ его идеаламъ педагоговъ, дающихъ общую примѣняемость своимъ идеямъ.

Они имѣютъ въ виду массу народа и примѣняясь къ своему субъекту, въ необходимости измѣнить, упростить и ограничить свою идею такъ, что наконецъ искажаютъ ее до одного только пробужденiя въ своихъ воспитанникахъ (ученикахъ народныхъ школъ) хотя какого–нибудь сознанiя человѣческаго достоинства и довольны, если какъ–нибудь удастся сдѣлать ихъ на сколько–нибудь полезными членами общества. Я напротивъ того имѣю въ виду воспитанниковъ, которые по природѣ своей способны, а по своему положенiю поставлены въ возможность достигнуть конечныя цѣли жизни, и только къ нимъ примѣняю свой идеалъ воспитанiя — въ томъ значенiи его, въ какомъ онъ вытекаетъ изъ идеи о высокомъ человѣческомъ назначенiи — во всемъ пространствѣ, во всѣхъ частяхъ и въ полномъ объемѣ.»

 

Вотъ какiя мысли являются еще въ 1862 году, послѣ «Вопросовъ жизни» Пирогова, послѣ столькихъ нашихъ споровъ и разсужденiй о воспитанiи. Г. Кестнера, какъ видно, не захватило движенiе нашей общественной жизни послѣ 1856 года; пусть бы подобныя воззрѣнiя на дѣло воспитанiя явились назадъ тому лѣтъ десятокъ, когда пожалуй можно бы было доказывать, что одна часть общества по самой такъ–сказать природѣ своей назначена въ потѣ лица заработывать деньгу, а другая проживать чужой трудъ и деньги въ россiйскихъ столицахъ и заграничныхъ городахъ. Вотъ тутъ и толкуйте о принципѣ народности въ воспитанiи, о возвышенiи посредствомъ воспитанiя и образованiя нравственнаго и матерьяльнаго быта нашего простого народа! Г. Кестнеру, какъ истому нѣмцу, до всего этого нѣтъ дѣла.

Онъ преоткровенно хочетъ увѣрить всѣхъ, что если начать примѣнять воспитательные идеалы къ возможно–большему кругу людей, то придется измѣнить, упростить и ограничить свою идею такъ, что наконецъ исказится она до одного только пробужденiя въ своихъ воспитанникахъ хотя какого–нибудь человѣческаго достоинства, — и придется быть довольнымъ, если какъ–нибудь удастся сдѣлать ихъ насколько–нибудь полезными членами общества. «Идеалъ педагогическiй и народъ! (такъ разсуждаетъ нашъ ученый). Если позаботиться о воспитанiи народа и заговорить объ этомъ предметѣ, то придется поступиться своимъ идеаломъ; поступлю же я наоборотъ.» И жертвоприношенiе сдѣлано имъ: въ пользу идеала отказано народу въ примѣненiи къ нему педагогическихъ идеаловъ. Читатели вѣроятно позволятъ намъ еще сдѣлать выписку изъ сочиненiя г. Кестнера: иначе они пожалуй не повѣрятъ, чтобъ въ настоящее время, когда... и проч., встрѣчались въ литературѣ педагоги подобные г. Кестнеру.

 

«Еслибы я, по примѣру Руссо, избралъ себѣ идеальнаго воспитанника, надъ которымъ бы я хотѣлъ осуществить свой идеалъ воспитанiя, то я, по примѣру же Руссо, не избралъ бы своего Эмиля изъ сословiя, гдѣ высшiя потребности духа уничтожаются подъ гнетомъ настоятельныхъ потребностей тѣла, гдѣ жизненныя цѣли скрываются изъ виду и жаднымъ взорамъ представляется одна только цѣль — цѣль не терпѣть нужды, не страдать отъ холода и голода, — а избралъ бы его изъ того класса, гдѣ хотя бы и не представлялась воспитаннику на будущее время возможность, независимо отъ случайныхъ, внѣшнихъ обстоятельствъ, осуществить свой нравственно–разумный жизненный идеалъ, то представляется покрайней–мѣрѣ возможность довершить надъ нимъ идеалъ воспитанiя.

«Примѣняю слѣдовательно мысли свои къ воспитанникамъ высшаго и средняго класса общества.»

«Ограниченность круга примѣненiя моихъ идей не препятствуетъ имъ впрочемъ получить такое же значенiе, какое педагоги придаютъ своимъ идеямъ воспитанiя.

«Народное воспитанiе имѣетъ главнымъ образомъ въ виду народное благосостоянiе. Но если народное благосостоянiе зависитъ отъ народнаго воспитанiя, то оно неменѣе того зависитъ и отъ нравственной и умственной высоты, занимаемой высшимъ сословiемъ государства, а слѣдовательно отъ степени, въ какой въ этомъ классѣ общества осуществлена идея воспитанiя.

«Полная идея воспитанiя, нашедшая своихъ представителей въ немногихъ сотняхъ, приноситъ въ этомъ отношенiи болѣе пользы, нежели крохи образованiя, брошенныя многимъ сотнямъ тысячъ народа; а осуществленiе ея въ немногихъ тысячахъ можетъ пролить благоденствiе на цѣлое государство.

«Извѣстно влiянiе, какое имѣетъ на благосостоянiе Англiи нравственная и умственная высота англiйской аристократiи.»

 

Теперь читатели могутъ быть увѣрены, что вышеозначенные педагогическiе прiемы дѣйствительно принадлежатъ г. Кестнеру. Стоитъ ли что–нибудь сказать въ опроверженiе ихъ? Такихъ педагогическихъ воззрѣнiй на дѣло воспитанiя мы давно не встрѣчали въ нашей литературѣ. Впрочемъ удивительнаго нѣтъ ничего въ томъ, что г. Кестнеръ, при своемъ знакомствѣ съ извѣстными нѣмецкими педагогами, очутился защитникомъ исключительнаго права богатой буржуазiи на педагогическiе идеалы. Дѣло въ томъ, что, какъ самъ откровенно признается, онъ старался поставить сначала на видъ идею, и потомъ уже искать воспитанниковъ, къ которымъ возможно–бъ было примѣнить ее. Намъ понятенъ тотъ процесъ, которымъ онъ пришолъ къ буржуазному принципу въ дѣлѣ педагогiи. По всей вѣроятности ему съ трудомъ достался педагогическiй идеалъ, какой онъ составилъ себѣ, и поэтому онъ вообразилъ, что его идеалъ и богъ–вѣсть какъ высокъ; какъ плодъ его собственнаго ума и фантазiи, — покрайней–мѣрѣ такъ онъ считалъ его — онъ сталъ особенно дорогъ и милъ для его сердца. Мало зная народъ вопервыхъ потому, что самъ нѣмецъ, на что уже указываетъ и его фамилiя, а вовторыхъ, принадлежа быть–можетъ самъ къ высшему или среднему классу, къ огромной важности которыхъ въ жизни страны онъ поэтому самому уже не можетъ не питать симпатическихъ чувствъ, — онъ пришолъ къ мысли, что куда–жъ этому простому, бѣдному мужику претендовать на хорошее воспитанiе, куда ему до дорогого воспитанiя? Сила–то не въ немъ, какъ то доказываетъ (такъ покрайней–мѣрѣ показалось г. Кестнеру), политическая жизнь Англiи.

Однако чтожъ это собственно за педагогическiй идеалъ, по своей высотѣ совершенно недоступный для нашего простого народа? Ходъ разсужденiй г. Кестнера таковъ: прежде всего дескать нужно опредѣлить, чтò составляетъ цѣль жизни; когда опредѣлится она, тогда уже можно рѣшить, чтó нужно воспитывать въ дитяти; далѣе представляется вопросъ, гдѣ его воспитывать, и наконецъ — какъ воспитывать. Опредѣляя цѣль жизни, г. Кестнеръ находитъ, что она состоитъ въ добродѣтели, а добродѣтель состоитъ въ направленiи воли согласно съ требованiемъ законовъ духовной природы человѣка къ удовлетворенiю потребностямъ духа (добраго, истиннаго и прекраснаго), составляющимъ высочайшее благо жизни и съ тѣмъ вмѣстѣ высочайшую жизненную цѣль. — Ладно–съ. Такое опредѣленiе цѣли жизни выведено г. Кестнеромъ, какъ самъ онъ говоритъ, изъ разсмотрѣнiя природы человѣка. Такъ чтоже собственно мѣшаетъ ему признать подобныя цѣли жизни и у массы народа? Или ужь они по природѣ своей мало способны къ стремленiямъ къ истинному, доброму и прекрасному? Мужикъ интересуется знанiемъ средствъ къ добыванiю себѣ насущнаго хлѣба, а станетъ учиться, такъ пожалуй заинтересуется исторiей и естественными науками: ну вотъ вамъ и стремленiе къ истинному. Мужикъ не обманываетъ своего собрата, на сходкахъ рѣшаются у него дѣла по сущей правдѣ, по закону, какъ онъ говоритъ, а законъ этотъ — голосъ совѣсти, потомучто вѣдь разныхъ писаныхъ законовъ, г. Кестнеръ, онъ не знаетъ: ну вотъ вамъ стремленiе къ доброму. Мужикъ живетъ въ природѣ, эстетическое пониманье красотъ природы у него ничуть нехуже чѣмъ у другого джентльмена, весь свой вѣкъ сидѣвшаго надъ нѣмецкими эстетическими теорiями: ну вотъ вамъ стремленiе къ прекрасному. Вотъ еслибъ г. Кестнеръ былъ дѣйствительно строго основателенъ въ своихъ выводахъ и соображенiяхъ, онъ для того, чтобъ доказать примѣнимость своего идеала только къ высшимъ классамъ общества, постарался бы найти для нихъ и другiя цѣли въ жизни, которыя ужь вовсе нейдутъ къ простому нисшему народу, напримѣръ хотя бы онъ такую цѣль выдумалъ для своихъ любимыхъ классовъ: ничего не дѣлать, а только послѣ сытнаго обѣда съ виномъ, сидя на мягкомъ креслѣ, разсуждать объ истинномъ, добромъ и прекрасномъ. Ну разумѣется, у мужика совсѣмъ иныя цѣли и слѣдовательно для него понадобился бы другой педагогическiй идеалъ.

На вопросъ что воспитывать? г. Кестнеръ отвѣчаетъ сообразно найденнымъ имъ цѣлямъ жизни, что нужно приготовить человѣка къ познанiю добраго путемъ физическаго и нравственнаго воспитанiя, къ познанiю прекраснаго, — путемъ образованiя эстетическаго безусловнаго и образованiя эстетическаго, зависящаго отъ обстоятельствъ и времени, и эстетическаго образованiя условнаго; наконецъ приготовить къ познанiю истиннаго — путемъ общаго развитiя умственныхъ силъ и спецiальнаго изученiя какой–нибудь отдѣльной вѣтви наукъ и искуствъ. Но опять чтожъ собственно мѣшаетъ ему примѣнять свой педагогическiй идеалъ къ воспитанiю народа? Физическое воспитанiе нужно для народа безусловно, да и дѣло–то въ томъ еще, что въ народѣ оно въ тысячу разъ лучше, чѣмъ въ любомъ аристократическомъ семействѣ; нравственное воспитанiе посредствомъ увѣщанiя и примѣра отцовъ и матерей тоже совершенно возможно въ народѣ, а иногда тоже достигается гораздо лучше, чѣмъ въ какомъ–нибудь богатомъ семействѣ, отупѣвшемъ отъ нѣги и бездѣйствiя. А что касается до умственнаго образованiя, то опять мы не видимъ причинъ, почему бы его считать непримѣнимымъ въ широкихъ размѣрахъ къ нисшимъ классамъ. Разумѣется спецiалистовъ образовать между ними очень трудно, но вѣдь извѣстно всѣмъ и каждому, что школа и не должна брать на себя задачу приготовлять спецiалистовъ: съ нея довольно, если она приготовитъ къ спецiальному труду путемъ общаго развитiя умственнаго. Притомъ истинные спецiалисты выходятъ изъ школъ, высшихъ даже, только единицами, — а главное–то дѣло въ томъ, чтобъ она развивала своихъ воспитанниковъ и приготовляла ихъ къ жизни; вѣдь не думаетъ же и самъ г. Кестнеръ всѣхъ питомцевъ своего проектируемаго имъ института сдѣлать спецiалистами? А если такъ, то чтоже за причина, помѣшавшая ему примѣнить свой педагогическiй идеалъ умственнаго развитiя къ воспитанiю народа?..

Впрочемъ мы понимаемъ, почему г. Кестнеру показался его педагогическiй идеалъ дотого высокимъ, что онъ отказалъ въ немъ народу. Всѣ свои разсужденiя о цѣляхъ жизни, о предметѣ воспитанiя, авторъ велъ къ тому, чтобъ состроить планъ воспитательныхъ институтовъ, а въ этихъ институтахъ должны быть соединены лучшiя стороны домашняго и общественнаго воспитанiя, за исключенiемъ только недостатковъ того и другого. Мѣсто для домашняго воспитательнаго института должно быть выбрано въ хорошемъ климатѣ (если такого не находится въ извѣстной мѣстности, тогда какъ же воспитываться? въ Германiю чтоли ѣхать?). Такъ какъ обстановка имѣетъ огромное влiянiе на расположенiе учащихся, а въ простой природѣ такой обстановки часто не имѣется, то нужно сдѣлать при домашнемъ воспитательномъ институтѣ садъ, въ которомъ размѣщенiе деревьевъ, кустарниковъ, клумбъ и цвѣтниковъ, сочетанiе съ ними другихъ предметовъ, имѣющихъ для воспитанниковъ уже какое–нибудь значенiе (?) , должно быть хотя не многосложнымъ и безъискуственнымъ, но такимъ, въ которомъ каждый предметъ до послѣдней мелочи отражалъ бы въ себѣ заботы объ немъ и любовь къ нему распорядителей его. Однимъ словомъ преобладающимъ характеромъ внутренней обстановки должна быть «веселая привѣтливость и опрятность». Число воспитанниковъ въ такомъ институтѣ не доджно быть болѣе двадцати–пяти и менѣе пяти, и эти двадцать–пять воспитанниковъ должны быть раздѣлены на пять групъ, и каждая изъ нихъ должна имѣть своего надзирателя. Директоръ–воспитатель долженъ имѣть всѣ качества хорошаго отца и всѣ хорошiя качества простого домашняго воспитателя, равнымъ образомъ и надзирателя и учителя; во всѣхъ взаимныхъ ихъ отношенiяхъ должна царствовать симпатическая любовь. Вотъ въ этомъ–то институтѣ и должно юношество развиваться въ людей, стремящихся къ истинному, доброму и прекрасному.

Разумѣется, въ такихъ институтахъ нельзя воспитывать нашъ простой народъ. Они слишкомъ дороги для него; чтобъ воспитать двадцать–пять человѣкъ, нужно содержать человѣкъ тридцать разныхъ надзирателей, да учителей, да человѣкъ пятьдесятъ прислуги, чтобъ сообщить институту веселую привѣтливость и опрятность. Если занять всѣ силы и средства страны только воспитанiемъ, какое предлагаетъ г. Кестнеръ, такъ пожалуй изъ 60 мильоновъ народа можно будетъ воспитывать такимъ образомъ неболѣе трехъ–сотъ тысячъ. Разумѣется это было бы возможно назадъ тому тысячи три лѣтъ, когда существовали касты и одна каста поглощала всѣ труды другихъ бѣдныхъ кастъ. Теперь слава–богу время ужь не то.

А главное мы боимся, чтобъ съ принятiемъ педагогическаго идеала г. Кестнера не остался безъ воспитанiя даже и высшiй классъ общества, особенно если воспитатели такъ же станутъ заниматься фразами, какъ и г. Кестнеръ. Воспитывать въ человѣкѣ стремленiе къ истинному, доброму и прекрасному — дѣло разумѣется доброе; говорить о нуждѣ подобнаго воспитанiя — тоже хорошо; но отъ слова до дѣла, къ сожаленiю, далеко. Можно написать цѣлые томы фразъ, какъ и писалось въ среднiе вѣка, но дѣло не подвинется впередъ. Дѣло въ томъ, что понятiя истиннаго, добраго и прекраснаго — понятiя слишкомъ отвлеченныя, какъ тоже отвлеченное понятiе — добродѣтель; все будетъ зависѣть отъ того, какое содержанiе будетъ въ этихъ понятiяхъ. Вѣдь согласитесь, что у иного подъ понятiемъ къ истинному укладывается иногда въ головѣ стремленiе къ сплетнямъ, къ познанiю разныхъ неотносящихся до него вещей; а подъ понятiемъ добра другой разумѣетъ хорошее жалованье, прибыль, да порядочное renommée въ обществѣ; а какъ видоизмѣняется въ разныхъ головахъ содержанiе понятiя прекраснаго, объ этомъ и говорить нечего. Ну что, если воспитатели, по–своему понимая истину, добро и красоту, станутъ свои–то понятiя прививать къ дѣтямъ, и тѣмъ съ бóльшимъ удобствомъ, что на дѣтей г. Кестнеръ расположонъ смотрѣть чисто какъ на сырой матерьялъ, способный принять какую угодно форму подъ опытной рукой? Или не этого именно хотѣлъ г. Кестнеръ? Въ такомъ случаѣ ему слѣдовало бы спуститься изъ сферы фразъ и постараться говорить о дѣлѣ, развивая только то, что дѣйствительно можетъ имѣть реальное значенiе въ педагогiи.

Да и толки о домашнихъ воспитательныхъ институтахъ тоже не новая пѣсня. На бумагѣ, въ теорiи можно создать идеалы воспитательныхъ институтовъ, — это легко. Можно вообразить, что и дѣти будутъ поступать туда какъ чистые куски воска, изъ которыхъ опытная рука директора и надзирателя сдѣлаетъ прекраснѣйшiя вещи, что директоръ будетъ соединять въ себѣ лучшiя стороны отца съ лучшими сторонами домашняго воспитателя, что надзиратели будутъ друзьями и отцами своихъ воспитанниковъ и строго будутъ наблюдать, чтобъ не западало въ душу воспитанниковъ все неистинное, недоброе, непрекрасное. Можно пожалуй представить, что подъ такой строгой и долгой опекой, какой хочетъ г. Кестнеръ подвергнуть молодыхъ воспитанниковъ, воспитаются Эмили Руссо, — предметъ педагогической мечты достоуважаемаго нашего педагога. Все это такъ; мы слыхали ужь, какъ Маниловъ мечталъ построить на рѣчкѣ возлѣ своего дома мосты, а по сторонамъ мостовъ лавки, а въ лавкахъ чтобъ купчики сидѣли да торговали. Только кажется у Манилова дѣло не состоялось, хотя проектъ былъ очень недуренъ, — такой гуманный и идеально хорошiй. Вѣдь вотъ посмотрите, какъ по бумагамъ должны быть хороши наши гимназiи: и директоры ихъ должны быть отцами и руководителями молодыхъ людей на пути къ истинному, доброму и прекрасному, и симпатическая любовь должна быть между директоромъ и молодыми питомцами, да и надзиратели и учителя должны быть такъ–сказать друзьями молодыхъ людей, питать ихъ млекомъ ученiя, чтобъ возростить будущихъ полезныхъ слугъ отечествву и сдѣлать изъ нихъ россiйскихъ благонамѣренныхъ патрiотовъ. Если вѣрить въ бумаги вообще, такъ гимназiи должны быть такъ хороши, что не уступятъ никакому другому домашнему воспитательному институту, и даже лучше института г. Кестнера, потомучто сотнями заразъ воспитываютъ слугъ отечеству. Однако не на бумагѣ, а въ дѣйствительности дѣло совсѣмъ другое. Благонамѣренные отцы иногда хуже вóроговъ, вмѣсто симпатической любви въ педагогическомъ раѣ обитаетъ казарменный страхъ и взаимное надуванiе начальниковъ и подчиненныхъ. Значитъ бумага–то бумагой и остается, а дѣло дѣломъ. Какiя гарантiи успѣховъ домашне–воспитательныхъ институтовъ г. Кестнера? Какiя гарантiи того, что оторванный отъ родной семьи мальчикъ девяти лѣтъ, подъ руководствомъ директоровъ и надзирателей воспитаетъ въ себѣ чувство, основу семейнаго быта, и не зачерствѣетъ, какъ это часто случается съ нашими питомцами закрытыхъ заведенiй? Въ томъ, что директоры будутъ замѣнять имъ отцовъ? Но объ этихъ замѣнахъ можетъ мечтать только Маниловъ. Гдѣ гарантiи того, что подобные институты не обратятся только въ средство пропитанiя разныхъ пройдохъ, ради жалованья употребляющихъ всѣ силы свои на воспитанiе россiйскаго юношества? Контроль родителей и общества? Но общество ужь не можетъ контролировать подобныя заведенiя, потомучто они, по смыслу словъ г. Кестнера, будутъ заведенiями закрытыми; не могутъ контролировать ихъ и родители, потомучто нашъ авторъ устраняетъ и родителей отъ вмѣшательства въ дѣло воспитанiя, если только они ужь поручили кому–либо дѣло воспитанiя. А безъ контроля знаемъ мы какъ процвѣтаютъ закрытыя заведенiя. Да и самая мысль–то о нихъ ныньче ужь не въ модѣ. Ныньче говорятъ все о томъ, какъ бы поднять семейную жизнь, чтобъ тѣмъ возвысить нравственный уровень общества, и находятъ, что нужно въ семействѣ воспитывать главнымъ образомъ молодое поколѣнiе, что именно посредствомъ отцовъ и матерей нужно дѣйствовать на нравственную натуру дѣтей и прививать къ нимъ здоровыя понятiя. Мы вовсе не противъ училищъ вообще. Мы противъ училищъ преимущественно съ воспитательнымъ характеромъ, а не образовательнымъ; они слишкомъ мало приносятъ пользы сравнительно съ тѣмъ вредомъ, какимъ сопровождается большею частью воспитанiе въ нихъ дѣтей. Ужь развѣ нужда какая должна побудить отца отдать своихъ малютокъ чужому глазу на попеченiе; въ такомъ случаѣ это извинительно, потомучто все же лучше какой–нибудь присмотръ за дѣтьми, чѣмъ предоставленiе ихъ на волю божiю. Но въ принципѣ домашнее воспитанiе безконечно выше всякаго другого домашняго воспитательно–институтскаго. Между тѣмъ г. Кестнеръ именно въ принципѣ допускаетъ противное, потомучто предлагаетъ свои институты для людей, имѣющихъ полную возможность воспитывать дѣтей дома. Пусть еще онъ предложилъ бы ихъ для простого народа, у котораго дѣйствительно домашнее воспитанiе не можетъ быть широкимъ, — еще туда–сюда. Такъ нѣтъ.

Да, нужно признаться, что плохо удались г. Кестнеру мысли на тему: какъ бываетъ и какъ могло бы быть. Мы попробуемъ немножко сами кое–что поварьировать на эту тему. Можетъ–быть самъ нашъ нѣмецко–русскiй педагогъ узнаетъ отсюда кое–что. Наши объясненiя впрочемъ будутъ очень кратки.

Бываетъ, что человѣкъ порядочно знакомый съ нѣкоторыми заграничными авторами пишетъ книгу, въ которой никакихъ особенно содержательныхъ вещей нѣтъ. Бываетъ, что такой авторъ дотого пустится въ своемъ сочиненiи въ схоластику, что почти нѣтъ возможности безъ особеннаго напряженiя читать его книгу, — что онъ пускается толковать о разныхъ возвышенныхъ предметахъ, отвлеченныхъ понятiяхъ и не постарается придать имъ какое–нибудь реальное значенiе, имѣющее дѣйствительный смыслъ для жизни. Бываетъ также, что онъ начнетъ сочинять проекты, вродѣ проектовъ Манилова, въ которыхъ все построено на разныхъ фразахъ, пожалуй подкрѣпляетъ ихъ авторитетомъ разныхъ нѣмецкихъ ученыхъ. Только одни желанiя въ нихъ и видны; мечтанiе и остается мечтанiемъ, потомучто при сочиненiи ихъ не имѣлось въ виду дѣйствительной почвы, не обращалось вниманiя на дѣйствительность. Разумѣется, пользы для жизни, для практики отъ подобныхъ сочиненiй нѣтъ ровно никакой. Мало того, подобный ученый, начитанный авторъ пустится доказывать, что и невозможно примѣнять педагогическiе идеалы къ нисшимъ классамъ народа, потому дескать, что онъ обреченъ на трудъ въ потѣ лица, и воспитывать ихъ по–человѣчески въ полномъ смыслѣ — нѣтъ никакой возможности да и нужды. Примѣръ дескать Англiи доказываетъ, что нужно позаботиться о воспитанiи высшихъ классовъ и тогда народное благосостоянiе будетъ твердо и незыблемо. Такимъ образомъ бываетъ, что иной ученый даже въ педагогику пытается ввести буржуазныя начала. Это вотъ дѣйствительно къ сожалѣнiю бываетъ.

Но можетъ быть и иначе. Начитанный человѣкъ могъ и не искать себѣ Эмилей въ высшихъ классахъ, а могъ бы постараться поискать ихъ въ средѣ народа, для блага его потратить свои умственныя силы и позаботиться о образованiи его. Какъ человѣкъ, бывавшiй заграницей, онъ могъ бы заняться критической оцѣнкой существующихъ тамъ системъ народнаго образованiя, и могъ бы вывезти оттуда многiе очень дѣльные и полезные выводы, напримѣръ о томъ, чтó и въ какой мѣрѣ могло–бъ изъ заграничнаго въ этомъ отношенiи пригодиться для образованiя нашего народа. Изъ того, что заграницей народное образованiе существуетъ въ небольшихъ размѣрахъ и что оттого простой народъ бѣденъ развитiемъ, иной ученый могъ бы вывести заключенiе, что такъ бываетъ только иногда, а могло бы быть оно и широкимъ, еслибы существовали вотъ такiя–то и такiя условiя, да и постарался бы поломать немножко свою голову, какъ бы это могло бы быть у насъ. Дѣло–то вышло бы тогда лучше, чѣмъ безплодная трата времени на сочиненiе фразъ и проектовъ, которые не улучшатъ въ сущности педагогическаго дѣла, да еслибы и улучшили, такъ возвысили бы благосостоянiе только небольшой горсти людей. Еслибы иной авторъ искалъ идеаловъ для людей, а не людей подыскивалъ для своихъ идеаловъ, то онъ могъ бы натолкнуться на дѣйствительность и при тѣхъ силахъ, какiя имѣетъ, могъ бы создать что–нибудь имѣющее реальное значенiе въ дѣйствительности. Онъ могъ бы увидать, что съ освобожденiемъ отъ крѣпостной зависимости народъ нашъ выступаетъ на сцену, требуетъ для себя образованiя, хочетъ учиться, что первой заботой нацiональныхъ педагоговъ должно быть удовлетворенiе именно вотъ этой народной потребности, что вся наша будущность зависитъ отъ того, какъ скоро начнемъ понимать разныя на свѣтѣ существующiя вещи. Онъ могъ бы найти себѣ и друзей по этому дѣлу — въ лицѣ напримѣръ графа Толстого. Или, если ужь онъ хотѣлъ поднять вообще въ обществѣ уровень педагогическихъ занятiй, такъ поучился бы этому дѣлу отъ людей подобныхъ г. Пирогову, у котораго каждое слово имѣетъ смыслъ, потомучто идетъ отъ сердца, дѣйствительно негодующаго на существующее зло. У него же онъ могъ бы поучиться широтѣ пониманья задачъ, цѣлей воспитанiя и образованiя, и тому объему, въ какомъ они должны существовать въ нашей странѣ. Да, все это могло бы быть...

Но вѣдь мало ли что могло бы быть!..

 

___________