ДВОРЯНСТВО И ЗЕМСТВО

(по поводу журнальныхъ толковъ)

____

Никогда такъ не дѣлается очевидною крѣпкая, неразрывная связь сторонъ жизни, какъ во времена быстрыхъ порывовъ общества къ лучшимъ порядкамъ, во времена ломки стараго наряда и закладки новаго. Одно явленiе въ жизни условливаетъ собою множество другихъ, одинъ затронутый вопросъ поднимаетъ множество другихъ ворпросовъ. И если общество хочетъ быть въ настоящемъ смыслѣ прогресивнымъ, если оно имѣетъ въ виду дѣйствительное, а не номинальное только улучшенiе своего быта, то оно непремѣнно должно на фактѣ признавать эту логическую и жизненную связъ вопросовъ.

Но тутъ иногда повторяются прелюбопытныя исторiи. Признавъ одинъ вопросъ жизни; съ полнымъ усердiемъ занявшись его рѣшенiемъ, общество какъ–будто закрываетъ глаза на другiе, тѣсно связанные съ нимъ. Можетъ–быть такое явленiе бываетъ слѣдствiемъ утомленiя общества: потраченныя иногда несовсѣмъ успѣшно силы на рѣшенiе одной задачи отказываются отъ рѣшенiя другихъ. Дѣло конечно оттого нисколько не поправляется: отодвинутый, но нерѣшонный вопросъ все–таки продолжаетъ требовать отъ насъ своего рѣшенiя. Разница тутъ выходитъ только въ томъ, что онъ рѣшается поздно, но что онъ долженъ рѣшиться, коль скоро того требуетъ жизнь — это въ высшей степени несомнѣнно.

Исторiя крестьянскаго вопроса доказала намъ самымъ дѣломъ связь одной жизненной задачи съ другою. Поднялся повидимому самый простой, несложный вопросъ — дать крестьянамъ гражданскiя права въ государствѣ. Но на фактѣ крестьянскiй вопросъ оказался вмѣстѣ и дворянскимъ.

До освобожденiя крестьянъ существеннѣйшимъ признакомъ дворянскаго сословiя было право владѣнiя населенными землями. Это право законъ предоставлялъ только лицамъ, принадлежащимъ къ потомственнымъ дворянамъ. Конечно не всякiй потомственный дворянинъ былъ въ тоже время и помѣщикомъ... Но если вслѣдствiе какихъ–либо обстоятельствъ онъ не былъ помѣщикомъ, то онъ былъ имъ de jure, имѣлъ на то права. Всѣ другiя права дворянства не были исключительными его правами. Свободой отъ тѣлеснаго наказанiя, отъ личныхъ податей и рекрутской повинности, особыми правами по суду тоже пользовались — духовенство и въ нѣкоторой мѣрѣ купечество. Дворянство не дѣлилось ни съ какимъ другимъ сословiемъ, только однимъ своимъ правомъ: владѣть населенными имѣнiями. Но отъ этого исключительнаго права дворянство какъ извѣстно отказалось навсегда. Вопросъ естественный — въ чемъ теперь заключается особое призванiе и назначенiе дворянства, если оно должно оставаться отдѣльнымъ сословiемъ?

Такимъ образомъ теперь на очереди вопросъ дворянскiй. Нельзя сказать, чтобъ для рѣшенiя его ничего не было уже подготовлено. Жизнь кажется намѣтила, чѣмъ должно быть у насъ дворянство, или точнѣй говоря, должно ли оно быть какъ отдѣльное сословiе. Въ рѣшенiи крестьянскаго вопроса положены, хотя и несовсѣмъ ясныя, начала для рѣшенiя дворянскаго вопроса. Но работа надъ нимъ далеко еще не кончилась, если только можно сказать, что она уже началась.

_____

Дворянство въ своемъ чистом безпримѣсномъ видѣ выработалось собственно на западѣ. Оно основалось и развилось на правѣ завоеванiя. Германская община покоряла извѣстную мѣстность... При тѣхъ исключительныхъ нацiональныхъ понятiяхъ, какiя нерѣдкость встрѣтить въ дикомъ народѣ, стоящемъ на низшей ступени развитiя, побѣдители слишкомъ свысока смотрѣли на побѣжденныхъ; уважая главнымъ образомъ физическую силу и выше всего цѣня геройство и отвагу, они не могли уважать людей, которые были настолько безсильны, что потеряли свободу и примирились съ своей тяжкой долей, и потому смотрѣли на нихъ, какъ на что–то гораздо низшее себя. Предоставивъ имъ заниматься земледѣлiемъ, торговлею и ремеслами, какъ вещами недостойными благороднаго человѣка, они оставили за собой право только пользоваться готовымъ трудомъ. Добывъ мечемъ страну, каждый изъ побѣдителей смотрѣлъ на нее какъ на свою собственность и смѣло предъявлялъ свои права на часть въ общей добычѣ. Земли дѣлились между членами завоевавшей общины и такимъ образомъ каждый храбрый и счастливый воинъ становился помѣщикомъ въ извѣстной усадьбѣ. Изъ этого класса побѣдителей образовалось феодальное дворянство, которое долго мѣшало миру Европы и долго задерживало въ ней успѣхи цивилизацiи. Духъ исключительности въ феодальномъ дворянствѣ, гордый его взглядъ на себя, въ смутныя времена кулачнаго права, поддерживаемый отсутствiемъ всякой общественной силы, которая могла бы сдѣлать опозицiю гордому рыцарству, сохранился во все продолженiе средней исторiи, долго сохранялся въ новой и въ нѣкоторыхъ мѣстахъ держится до сихъ поръ. Однородность убѣжденiй, сходство во взглядахъ на вещи, единство происхожденiя, одинаковость интересовъ создали изъ западнаго дворянства плотную корпорацiю, готовую стоять за себя до послѣднихъ силъ. Оно имѣло за себя исторiю и сохранило много преданiй, которыя могли сплачивать его въ одно цѣлое.

Основанное на правѣ завоеванiя, дворянство въ самомъ принципѣ своемъ носило начало вражды, начало исключительности, обособленности. И дѣйствительно, во всѣ времена исторической жизни запада, оно всегда было представителемъ интересовъ, чуждыхъ остальному народонаселенiю страны, гдѣ оно было въ силѣ. Въ началѣ своего существованiя оно нашло выгоднымъ для себя поработить людей, имѣвшихъ несчастiе быть подавленными матерьяльной силой. Затѣмъ во времена феодализма оно въ грабежахъ и разбояхъ, неоставляя впрочемъ пути мирнаго отбиранiя отъ подвластнаго крестьянства добытаго хлѣба, — въ грабежахъ, говоримъ, и разбояхъ искало своихъ выгодъ и своего удовольствiя... До какой степени можетъ простираться въ западномъ дворянствѣ отчужденность отъ страны, исключительность и враждебность интересовъ — это доказываетъ настоящая верхняя палата риттеровъ и вообще юнкертумъ въ Пруссiи.

Но опять повторимъ, на западѣ дворянство образовалось на исторической почвѣ. Состоятельно ли оно и разумно — это другой вопросъ, но что оно тамъ имѣетъ для себя оправданiе, — это несомнѣнно.

Какимъ же образомъ на Руси образовалось дворянство? Добросовѣстный отвѣтъ на этотъ вопросъ скажетъ намъ: есть ли, собственно говоря, у насъ дворянство какъ сословiе?

Русское государство основалось вовсе не на правѣ завоеванiя: какъ извѣстно первый князь съ дружиной былъ призванъ славянами, а не насильно утвердился на Руси. Мы не касаемся тутъ вопроса, какое значенiе имѣли наши первые князья — это дѣло не очень важное. Главное, чтó тутъ особенно замѣчательно для насъ, — что княжеская дружина основалась на Руси на договорномъ правѣ. Народъ, призвавшiй князей, слѣдовательно поступившiй совершенно свободно въ этомъ дѣлѣ и значитъ сознавшiй свою силу, никогда не могъ дойти до взгляда на себя какъ на подчиненнаго, на раба призванныхъ изъ–за моря гостей. А дружина, знавшая, что ее призвали, а не то–чтобъ она заставила славянъ дать у себя ей мѣсто, никогда не могла презрительно относиться къ такому народу. Потому у насъ начало земское и начало дружинное, или служилое никакъ не могли быть въ такомъ враждебномъ отношенiи другъ къ другу, какое было на западѣ между феодальнымъ рыцарствомъ и народомъ. Призванная въ Русь дружина не имѣла никакой традицiи, никакого сознанiя своей заслуги, которое могло бы давать ей какое–нибудь право на личное распоряженiе имуществомъ и свободою земства. Она была только домашнимъ совѣтомъ князя, участницей въ его походахъ, охотѣ и т. п. Тѣ лица, которымъ давались волости, отъ имени князя посылались на кормленье, владѣли и распоряжались ими на правѣ государственномъ какъ представители князя и съ удаленiемъ его, сами удалялись. Еще замѣчательнѣй то обстоятельство, что дружина пополнялась не одними только чужеземными пришлецами, а весьма часто туземцами, почему–либо достойными быть участниками въ пирахъ и великокняжескихъ затѣяхъ. Такимъ образомъ она вбирала въ себя народные соки, была близка къ земству. Не даромъ такъ часто упоминаются въ нашихъ народныхъ преданiяхъ богатыри князя Владимiра, между которыми попадаются Алеша поповичъ и Илья муромецъ, сынъ крестьянина Ивана Тимофеича.

Княжеская дружина современемъ перешла въ боярство. Но опять–таки и боярство не было, особенно на первыхъ порахъ своего историческаго существованiя, чѣмъ–либо похожимъ на феодальное дворянство. Мы должны сказать въ древней Руси, особенно до–московской, вообще не было крѣпостнаго права въ томъ смыслѣ, въ какомъ оно принималосъ въ позднѣйшее время. Извѣстный князь, положимъ, давалъ своему любимцу въ награду извѣстное количество земли, на которой были населены крестьяне. Но при этомъ онъ вовсе не получалъ помѣщичьихъ феодальныхъ правъ на крестьянъ, у которыхъ было право свободнаго перехода съ одной земли на другую; къ числу его доходовъ принадлежало и право суда, такъ какъ и за судъ тогда платили... Судилъ же помѣщикъ вовсе не на основанiи своего помѣщичьяго произвола, а на основанiи народныхъ законовъ и недовольный крестьянинъ могъ апелировать въ другiя судебныя древнерусскiя инстанцiи на помѣщичiй судъ. Чтобъ еще яснѣй представить читателямъ бытъ стараго служилаго сословiя, мы укажемъ на ту характеристичную особенность его отъ западнаго дворянства, что право своего владѣнiя древнiй бояринъ не считалъ своимъ собственнымъ родовымъ правомъ, а основывалъ на волѣ князя, который удѣлялъ ему часть своей власти и посылалъ своего дружинника государемъ (такъ дѣйствительно и называются они по нѣкоторымъ древнимъ актамъ). На западѣ дворянинъ считалъ себя въ правѣ владѣть землею и крестьянами, такъ какъ онъ помнилъ, что его предокъ — членъ завоевавшей дружины — участвовалъ въ покоренiи страны, слѣдовательно лично приобрѣлъ право на свой удѣлъ, — право, которое перешло къ его потомкамъ. На Руси боярство не имѣло такихъ преданiй, да и не могло имѣть, потомучто Русь сложилась вовсе не на правѣ завоеванiя. Русскiй древнiй бояринъ долженъ былъ не на службѣ предковъ, а на своей личной службѣ — основывать право владѣть, и то вовсе не въ томъ смыслѣ, въ какомъ это принималось на западѣ. То обстоятельство, что бояре пользовались правомъ свободнаго перехода отъ одного князя къ другому — притомъ во времена удѣльно–вѣчеваго перiода князья часто смѣнялись и передвигались изъ одного города въ другой — помѣшало имъ образоваться въ какую–нибудь тѣсно–сплоченную корпорацiю. Древнiй бояринъ не имѣлъ прочной осѣдлости; сегодня онъ служилъ одному князю, завтра шолъ къ другому; сегодня онъ былъ съ своимъ княземъ въ одномъ городѣ, завтра съ нимъ онъ долженъ былъ идти въ другой... При такихъ обстоятельствахъ боярству было очень далеко отъ дворянскаго въ полномъ смыслѣ сословiя.

Только въ московской Руси мы видимъ боярство нѣсколько похожимъ на сословiе, т. е. видимъ уже извѣстные роды, которые предъявляли особыя права на службу — въ силу своего происхожденiя, видимъ людей, которые гордятся заслугами, службою своихъ предковъ, видимъ нѣчто похожее на дворянскiе роды. Когда палъ удѣльно–вѣчевой строй и Москва начала централизацiю всей Руси подъ одно знамя самодержавiя, потомки древнихъ удѣльныхъ князей уступаютъ напору новыхъ событiй, отказываются отъ своихъ правъ на удѣлы и идутъ служить московскому царю. Они имѣли уже въ своихъ родахъ преданiя, они помнили, что когда–то ихъ предки владѣли землями какъ и цари московскiе. И что они хранили эти преданiя долгое время, — нà это указываетъ фактъ воцаренiя Шуйскаго, который принялъ корону, какъ потомокъ Рюрика. Народъ конечно не сочувствовалъ ихъ генеалогической гордости, тѣмъ неменѣе бояре не переставали считаться своимъ славнымъ происхожденiемъ. Мѣстничество показало, до какой уже степени тогда развилось въ служилыхъ людяхъ дворянское сознанiе. Но опять, въ московскомъ боярствѣ есть особенность, рѣзко отличающая его отъ западныхъ риттеровъ. На Руси боярство давалось и за личныя заслуги московскому царю; выслужившiйся бояринъ не считался parvenu, тогда какъ въ западномъ рыцарствѣ сословiе рѣдко мирилось съ «новымъ человѣкомъ», несмотря на его заслуги и богатство. Никогда несоставляя замкнутаго сословiя или корпорацiи, московское боярство почти никогда не дѣйствовало какъ сословiе. Iоаннъ грозный душилъ боярство, потомучто видѣлъ въ немъ возможность оппозицiи своимъ царскимъ тенденцiямъ. Но боярство и не думало соединяться противъ него; съ Грознымъ боролись только личности, и въ этой борьбѣ нѣтъ никакихъ слѣдовъ корпоративной сословной борьбы.

Мы не можемъ сказать, образовалось ли бы на Руси дворянство какъ сословiе, если бы Петръ не уничтожилъ и тѣ зачатки его, какiя зародились въ до петровской Руси. Ко времени Петра боярство московское настолько успѣло выдвинуться на сцену исторической жизни, что отчасти задвинуло собою русское земство. Оно успѣло, если не de jure, то de facto прикрѣпить крестьянъ къ землѣ, и можетъ–быть современемъ оно развилось бы въ корпоративное цѣлое. Жизнь судила иначе. Петръ I уничтожилъ всякую возможность образоваться на Руси дворянству какъ сословiю. Какъ бы то нибыло, только табель о рангахъ и обязательность для дворянина государственной службы были чтó–называется coups–d'état для дворянства. Указомъ объ обязательной для дворянина службѣ Петръ чрезвычайно ослабилъ дворянское право владѣть населенными имѣнiями въ силу права рожденiя. Дворянинъ, уклонившiйся отъ службы, лишался своихъ помѣстьевъ. Чтобъ оставить ихъ за собой, онъ къ правамъ по рожденiю долженъ былъ присоединить и право, добытое личной службой. Такимъ узаконенiемъ измѣнялся самый принципъ помѣщичьяго владѣнiя землей. Каждый дворянинъ переставалъ родиться помѣщикомъ, а дѣлался имъ. Главнымъ же образомъ, указъ о службѣ препятствовалъ помѣщикамъ–дворянамъ образовать изъ себя корпорацiю–сословiе, потомучто санкцiю всѣмъ правамъ своимъ они должны были такимъ образомъ получать отвнѣ, а не могли основывать ихъ на своей исторiи, преданiяхъ и слѣдовательно не могли внутри себя найти крѣпкихъ, сплачивающихъ узъ. Съ другой стороны, табель о рангахъ совершенно разомкнула дворянство и открыла въ него доступъ людямъ разныхъ классовъ. Она сдѣлала то, что даже право государственной службы не стало съ сихъ поръ исключительной привилегiей дворянства. Поэтому, признанное государствомъ въ идеѣ, дворянство, какъ отдѣльное сословiе, на фактѣ не существовало, потомучто составъ его почти постоянно измѣнялся; непрерывный приливъ въ него вовсе не дворянскаго элемента, скорая ассимиляцiя котораго не могла состояться уже потому, что само оно было только зародившимся гражданскимъ элементомъ и значитъ не было еще особенно сильно, — такъ, говоримъ, постоянный приливъ въ дворянство выслужившихся людей препятствовалъ развитiю въ немъ корпоративнаго, сословнаго духа.

Дѣйствительными попытками къ сознанiю дворянства какъ сословiя были: манифестъ 18 февраля 1762 года о вольности въ службѣ россiйскому дворянству и жалованная грамота ему 18 апрѣля 1785 года. Первымъ манифестомъ создавалось свободное сословiе, которое свое право владѣнiя крестьянами, основывало уже не на личной службѣ, а на правѣ рожденiя; грамотою создавалась корпорацiя съ исключительными привилегiями, которыя могли служить нѣкоторою связью между членами сословiя. Но вотъ тутъ и оказалось, что административнымъ путемъ трудно создать что–нибудь жизненное. Дворянство какъ сословiе, все–таки не создалось. Если чтò за это время и придавало дворянству сословный характеръ, такъ это именно право владѣнiя крестьянами.

Но отъ пользованiя личностью и имуществомъ крестьянъ дворянство вовсе не извлекло тѣхъ благодѣтельныхъ результатовъ, какiе подозрѣваетъ г. Чичеринъ. Онъ говоритъ, что дворянство привыкло къ власти впродолженiи вѣкового своего владычества надъ крестьянами. Привычка привычкѣ рознь, а иная привычка бываетъ вовсе непохвальна. Привычкой дворянства къ власти г. Чичеринъ думаетъ доказать его премущественную способность къ политической жизни. Но бѣда въ томъ, что привычка къ власти еще не есть достоинство въ человѣкѣ и вотъ почему. Власть хороша, когда она бываетъ законною и дѣйствуетъ путями законными. Въ противномъ случаѣ власть и произволъ будутъ одно и тоже. Если власть руководится закономъ, то она, строго говоря, не власть, а сила, исполняющая законъ, основывающаяся тоже на законѣ. Привыкать въ этомъ смыслѣ къ власти, значитъ привыкать быть разумнымъ исполнителемъ закона; а чтобъ быть разумнымъ исполнителемъ закона для этого привычка вовсе не нужна: надобно только быть добрымъ человѣкомъ съ совѣстью и имѣть въ головѣ немножко мозгу, чтобъ не затрудняться приложенiемъ закона къ жизни. Мы не думаемъ, чтобъ указываемая г. Чичеринымъ, характеристичная черта дворянства — привычка къ власти, была–бъ ужь весьма характеристична, потомучто въ привычкѣ исполнять законъ или быть исполнителемъ его онъ неможетъ отказать и лицамъ изъ другихъ сословiй. Ему вѣроятно извѣстно, что иной волостной голова въ деревнѣ бываетъ чрезвычайно распорядителенъ и законенъ въ своихъ дѣйствiяхъ. Ужь не понимать ли эту привычку какъ наклонность, или лучше, способность къ самоличной управѣ? и кажется это пониманiе будетъ именно въ духѣ г. Чичерина, потомучто имъ приводится отличительная черта этой привычки — что она развилась въ дворянствѣ вслѣдствiе вѣкового владычества надъ крестьянами. Исторiя помѣщичьяго права извѣстна: извѣстно какъ повсюдны и часты были его злоупотребленiя. Поэтому едвали возможно, чтобъ на владѣнiи такимъ правомъ могла развиться правильная, гуманная привычка къ власти.

Если въ нашемъ разговорномъ языкѣ и употребляется выраженiе «дворянское сословiе», то его нельзя принимать въ строгомъ, точномъ смыслѣ. Дворянство, какъ сословiе, почти не существовало на Руси. О нашемъ дворянствѣ можно сказать только слѣдующее: былъ классъ, или лучше была часть людей, которые во время оно владѣли крестьянами, а потому имѣли нѣкоторый сословный характеръ. Но дворянства, въ смыслѣ нѣмецкаго Ritterthum никогда и нигдѣ на Руси несуществовало.

Въ послѣднее время дворянство отказалось отъ своего права — владѣть людьми. Такимъ образомъ главное свое характеристичное право дворянство само же и уничтожило. Какiя же, спрашивается, остались теперь связи въ дворянствѣ, способные поддержать и организовать изъ него отдѣльное сословiе?

Настоящiя права дворянства состоятъ въ слѣдующемъ: 1) изъятiе отъ тѣлеснаго наказанiя, 2) свобода отъ личныхъ податей, 3) свобода отъ рекрутской повинности; 4) права по службѣ и 5) права по суду.

Мы уже не говоримъ о томъ, что право владѣнiя землей послѣ окончательнаго выкупа ея крестьянами отъ помѣщиковъ, не можетъ быть сословною связью для дворянства и его характеристичнымъ признакомъ. Само собою понятно, что владѣть землями современемъ будетъ всякiй, у кого есть деньги, кто будетъ скупать землю. Значитъ землевладѣльцемъ можетъ быть и дворянинъ, и купецъ, и крестьянинъ. Это кажется понятно. Мы разберемъ возможность организоваться дворянамъ въ сословiе на основанiи другихъ правъ.

По дѣйствующимъ законамъ каждый дворянинъ изъятъ отъ тѣлеснаго наказанiя. Но отъ него также изъяты и лица духовнаго званiя, почетные граждане и купцы первой гильдiи. Въ послѣднее время мы слышали, нашимъ правительствомъ поднятъ вопросъ объ освобожденiи отъ тѣлеснаго наказанiя вообще всѣхъ лицъ женскаго пола. Да едвали далеко и то время, когда тѣлесное наказанiе навсегда изгонится просвѣщеннымъ правительствомъ изъ кодекса наказанiй. Значитъ, изъятiе отъ тѣлеснаго наказанiя, нельзя въ собственномъ смыслѣ назвать дворянской только привилегiей. Какъ право, собственно недворянское, а общечеловѣческое — оно неможетъ быть поддержкой и отличительнымъ признакомъ одного какого–либо сословiя.

Равнымъ образомъ, право свободы отъ личныхъ податей и рекрутской повинности, тоже ни въ какомъ случаѣ неможетъ быть чисто сословнымъ правомъ дворянства. Вопросъ объ уничтоженiи личной подати и перенесенiи ея на имущество, уже вопросъ рѣшонный въ положительномъ смыслѣ. Значитъ и подати платитъ всякiй человѣкъ, имѣющiй какой–либо доходъ, будетъ ли то крестьянинъ, купецъ, мѣщанинъ, или дворянинъ.

Мы думаемъ также, что и отбыванiе рекрутской повинности будетъ современемъ обязанностью всѣхъ сословiй. Насъ тутъ несмущаетъ и то глубокомысленное положенiе г. Чичерина, что «у насъ едвали удобно касаться такого права (т. е. права изъятiя дворянства отъ рекрутской повинности), котораго отмѣна не принесетъ существенной пользы государству, а между тѣмъ возбудитъ сильное негодованiе дворянства. Когда сословiе лишается значительнѣйшей части своихъ преимуществъ, неслѣдуетъ его трогать болѣе, нежели необходимо». Читатель можетъ быть спроситъ, почему мы несмущаемся такой филипикой г. Чичерина?

Мы отвѣтимъ на это коротко:

Потому не смущаемся краснорѣчiемъ г. Чичерина, что по нашему убѣжденiю...

Нельзя сказать, чтобъ отмѣна дворянскаго права изъятiя отъ рекрутской повинности, непринесло существенной пользы государству, такъ какъ оно можетъ въ значительной степени облегчить для другихъ класовъ отбыванiе рекрутской повинности. А это уже и польза государству, когда по расположенiи тягости на всѣхъ его членовъ, на долю каждаго приходится меньшая часть, чѣмъ въ противномъ случаѣ.

Нельзя сказать и того, что распространенiе рекрутской повинности возбудитъ сильное негодованiе въ дворянствѣ. Оно разсталось съ самымъ доходнѣйшимъ своимъ правомъ, владѣнiя крестьянами. Самъ же г. Чичеринъ признаетъ возможнымъ распространить и на дворянство имущественную подать... Слѣдовательно, едвали оно станетъ крѣпко защищать свое право свободы отъ рекрутской повинности. Еслибъ даже и не совсѣмъ прiятно было дворянству разставанье съ этимъ правомъ, то этимъ еще ничего недоказывается.

Права по службѣ и права по суду также не могутъ связывать дворянство въ одно крѣпкое, замкнутое цѣлое. Особыхъ исключительныхъ правъ на службѣ дворянинъ не имѣетъ. Онъ имѣетъ право только не начинать своей военной службы съ рядового. Но съ уравненiемъ для всѣхъ сословiй рекрутской повинности очевидно это право должно уничтожиться. Особыя права — на военную службу или лучше необходимость ихъ для дворянства г. Чичеринъ думаетъ доказать тѣмъ, что служба эта основывается главнымъ образомъ на военной чести, а къ военной чести всего ближе подходитъ честь дворянская. Ниже мы скажемъ, чтó собственно должно разумѣть подъ нею и какъ понимать ее. Здѣсь мы скажемъ, что военная честь понятiе слишкомъ эластичное и можетъ растягиваться въ какую угодно сторону смотря потому, на сколько развиты понятiя въ извѣстномъ человѣкѣ. Намъ думается, что вообще для человѣка и въ частности для военнослужащаго мало имѣть въ головѣ только мысль о чести; вѣдь нужно понимать ее, какъ должно — и умѣть охранять, гдѣ слѣдуетъ. Слѣдовательно тутъ требуется что–то болѣе широкое, чѣмъ военная честь, а чтó такое именно? это мы оставляемъ на благоразсужденiе г. Чичерина. О другихъ правахъ дворянства по службѣ и по суду мы не намѣрены говорить, потомучто самъ г. Чичеринъ затруднился прямо отвѣчать на вопросъ: дѣйствительны ли, или номинальны эти права?

Все это мы говоримъ къ тому, что едвали возможно подозрѣвать фактическое существованiе на Руси дворянства. Его не было въ старой Руси; оно не успѣло создаться и въ новой. Если теперь нужно оно, то приходится создавать его. Какъ же создать? по плану г. Чичерина? Но его голосъ остался голосомъ, вопiющимъ въ пустынѣ; публика встрѣтила его холодно, безъ всякаго участiя. Не потому ли, что «такова вообще судьба великихъ мыслей!» Какъ бы то нибыло, только онъ для насъ сталъ историческимъ фактомъ, хотя и приснопоминаемымъ. И если мы сдѣлаемъ здѣсь самое коротенькое resumé разсужденiй г. Чичерина, то это — неболѣе какъ въ видахъ познакомить читателей съ перлами его краснорѣчiя.

Дворянство по взгляду г. Чичерина развилось на крѣпостномъ правѣ. Вѣковое владычество надъ крестьянами привело его къ сознанiю своихъ правъ, развило въ немъ привычку пользоваться властiю. «Въ дворянствѣ владѣнiе землею соединяется съ политическимъ значенiемъ, съ первенствующимъ положенiемъ въ государствѣ, а для этого нужно не одно матерiальное достоянiе, но и нравственныя силы. Эту нравственную сторону сословiя не слѣдуетъ опускать изъ вида. Она состоитъ въ наслѣдственномъ, политическомъ положенiи, въ преданiяхъ, которыя отсюда вытекаютъ, въ постоянномъ участiи въ государственной и выборной службѣ, соединенномъ съ независимымъ положенiемъ, въ привычкѣ къ власти, приобрѣтенной вѣковымъ владычествомъ надъ крѣпостными, въ образованiи, которому причастно высшее сословiе, наконецъ въ сословной чести, которая соединяетъ въ себѣ чувство политическаго долга съ сознанiемъ своего достоинства». И тѣмъ болѣе г. Чичеринъ правъ съ своей точки зрѣнiя, говоря такiя вещи, что онъ полагаетъ: «образованный–де человѣкъ или родится дворяниномъ, или дѣлается имъ». Поэтому дворянство въ настоящее время есть единственный элементъ, который владѣетъ вмѣстѣ съ матерьяльной и нравственной силой и значитъ оно должно занимать высшее положенiе въ странѣ и заправлять гражданскими судьбами народа.

А чтобъ оно удержало свое политическое значенiе въ государствѣ, къ нему должны принадлежать, по самому званiю своему, высшiя государственныя лица (не трудно здѣсь замѣтить, что г. Чичеринъ ищетъ опоры сословiю не въ немъ самомъ, а внѣ — въ людяхъ, которые имѣютъ вѣсъ и значенiе); вовторыхъ, классъ крупныхъ землевладѣльцевъ, имѣющихъ университетское образованiе и 500 десятинъ земли тоже должны считаться дворянами (не трудно замѣтить, что г. Чичеринъ во всякомъ кончающемъ университетскiй курсъ предполагаетъ непремѣнное желанiе попасть въ дворяне). Такимъ образомъ, по планамъ г. Чичерина выходитъ, что дворянство будетъ опираться съ одной стороны на государственныхъ людей, а съ другой на финансовыхъ мужей, т. е. иначе говоря: его сила будетъ состоять въ администрацiи и капиталѣ. А что касается до людей, чѣмъ либо прославившихъ себя на другихъ поприщахъ, — силою ли ума, таланта въ наукѣ, искуствѣ, то (вѣроятно потому, что имъ никогда почти не удастся нажить 500 десятинъ земли), то не должно включать ихъ въ число дворянъ, потомучто (какой гуманизмъ!) нужно же оставить кого–нибудь и что–нибудь для украшенiя и славы другихъ сословiй.

Идеалы г. Чичерина какъ видятъ сами читатели весьма трогательны и увлекательны; поэтому мы не станемъ ихъ касаться. Пусть они процвѣтаютъ въ тиши нѣкоторыхъ московскихъ кабинетовъ! Мы повернемъ теперь въ другую сторону.

______

Основой Руси изстари было земство. Земля была главнымъ собирательнымъ понятiемъ, въ которомъ по сознанiю русскаго человѣка объединялся весь народъ съ его обычаями, нравами, съ его общественнымъ устройствомъ. Уже въ договорѣ Игоря съ Цареградомъ упоминается объ этой русской землѣ, которая въ такую глубокую старину имѣла участiе во всѣхъ общественныхъ дѣлахъ, — «Посланiи отъ Игоря великаго, князя русского и отъ всякоя княжья и отъ всѣхъ людiй русскiя земля.» Древляне выбираютъ для посольства къ Ольгѣ мужей, «иже дерьжаху Деревьску Землю», а эти посланные мужи говорятъ Ольгѣ: «посланы Деревьска Земля». За тысячу лѣтъ до сихъ поръ земля главнымъ образомъ составляла предметъ заботъ русскихъ людей, за нее бились они съ погаными. Въ 1096 году, когда Святополкъ и Владимiръ посылали за Олегомъ въ Кiевъ, то они говорили ему: поиди къ Кыеву, да порядъ положимъ о Рустей Землѣ, предъ епископы, и предъ игумны, и предъ мужи отецъ нашихъ, да быхомъ оборонили Руськую Землю отъ поганыхъ». Оттого чрезвычайно много поэтическаго въ русскомъ взглядѣ на землю, какъ онъ выразился въ народныхъ сказанiяхъ: «первая мати — мати божiя, обща наша заступница о всѣхъ христiанахъ; другая мати — родившая всякого человѣка, родная наша мати; третья мати — питаная всѣхъ вѣрныхъ и невѣрныхъ; общая наша мати земля; отъ нея всѣ сотворены быхомъ, отъ нея питаемся, и одѣваемся и согрѣваемся.»

Земское строенье проявлялось въ общинномъ бытѣ, или лучше, земля и община считались въ русскомъ сознанiи почти за одно и тоже. Славянская община была совершенно свободной ассоцiацiей людей, жителей извѣстной мѣстности. Она не была корпорацiей въ духѣ средневѣковыхъ цѣховъ, гдѣ поглощалась свобода личности, гдѣ каждый членъ долженъ былъ усвоить себѣ исключительные взгляды, интересы извѣстного класса людей. Славянская община никогда не мѣшалась въ частную, или семейную жизнь своего члена, развѣ только по вызову на то и приглашенiю самой семьи и въ этихъ случаяхъ она играла роль третейскаго судьи. До какой степени община въ духѣ русскомъ, видно изъ того, что самая славянская семья устроена въ общинномъ духѣ т. е. каждый членъ ея имѣлъ равноправный голосъ съ другими членами и равныя права на владѣнiе общимъ семейнымъ достоянiемъ. Равноправность лицъ была кореннымъ началомъ русской общины. При всемъ томъ, что голосъ старцевъ лучшихъ мужей преимущественно уважался, въ общинѣ слышался и голосъ меньшихъ братьевъ изъ какой–нибудь третьей кости.

Въ основу общественнаго устройства общины вовсе небыло положено какихъ либо внѣшнихъ, писанныхъ уставовъ, правилъ, какiя мы видимъ въ устройствѣ германскихъ цѣховъ. Не стѣсняя дѣятельности своихъ членовъ разными внѣшними формальностями, община управлялась собственною совѣстью; она руководилась въ своихъ дѣйствiяхъ мѣстными обычаями, нравами. Общинъ было много и каждая устроивала свой бытъ по своей волѣ. Въ такой эластичности общинного быта, способнаго примѣняться къ разнымъ условiямъ мѣстной жизни, быть–можетъ и заключается причина его живучести при самыхъ неблагопрiятныхъ для народа обстоятельствахъ. Равно какъ въ нелюбви къ формѣ, къ формированiю себя, тоже нельзя не видѣть причинъ жизненности общины. Она можетъ–статься замерла бы, еслибъ формировалась въ какомъ либо внѣшнемъ законѣ, потомучто тогда она потерпѣла бы перемѣну въ самой коренной своей основѣ. Зато до сихъ поръ еще замѣтны слѣды воспитанiя народа подъ влiянiемъ общиннаго быта. Нашъ народъ всего менѣе имѣетъ чувство of loyalty, которое обыкновенно ставится въ такую огромную заслугу англичанамъ. Онъ мало знаетъ внѣшнiй законъ, потомучто прибѣгаетъ къ нему только въ крайнемъ случаѣ, обходясь большею частью и безъ него, при одномъ законѣ естественной человѣческой правды. Оттого для человѣка, который смотритъ на вещи съ англiйской точки зрѣнiя, чрезвычайно странно встрѣтить въ русскомъ человѣкѣ видимую беззаконность, отсутствiе loyalty.

Въ основѣ древнѣйшей русской общины былъ положенъ въ самыхъ широкихъ размѣрахъ принципъ самоуправленiя. Всѣ частныя, домашнiя дѣла рѣшались равноправными членами самой общины. Для суда по важнымъ дѣламъ назначались намѣстники и волостели отъ административной власти. Но они ни въ какомъ случаѣ не могли судить члена извѣстной общины безъ ея представителей, депутатовъ. «А бояромъ и дѣтемъ боярскимъ, за которыми кормленье съ судомъ боярскимъ; и имъ судити, а на судѣ у нихъ быти дворскому и старостѣ и лучшимъ людемъ». Для сношенiй съ администрацiей и для врученiя исполнительной власти у себя дома община выбирала старостъ и цѣловальниковъ, а въ послѣднее время она имѣла для записи своихъ рѣшенiй домашняго дьяка. «А случится кому изъ тѣхъ волостей передъ намѣстникомъ, или передъ волостелемъ, или предъ ихъ тiуны искати или отвѣчати, и въ судѣ быти у намѣстниковъ и волостелей и у ихъ тiуновъ, тѣхъ волостей старостамъ и цѣловальникамъ, изъ которыя волости кто ищетъ, или отвѣчаетъ; а судныя дѣла писати земскому дьяку тоежь волости».

Самосудъ общины, или выбранныхъ ею старостъ, приказчиковъ и цѣловальниковъ простирался весьма далеко. «И тѣмъ прикащикомъ и цѣловальникомъ въ своихъ монастырскихъ селѣхъ и въ деревняхъ лихихъ людей, татей и разбойниковъ выскивати и имати, и съ истцы судити, да истцамъ въ ихъ искѣхъ управу, а татемъ и разбойникомъ и оговорнымъ людемъ указъ чинити по наказу... лихихъ людей и разбойниковъ казнити смертiю». Равно какъ община имѣла право строго контролировать своихъ излюбленныхъ людей. «А учнутъ излюбленные судьи судити не прямо, по посуломъ, и доведутъ на нихъ то, и излюбленныхъ судей въ томъ казнити смертною казнiю, а животы ихъ велѣти имати, да отдавати тѣмъ людемъ, кто на нихъ доведетъ. А въ судѣ и у записки и у всякихъ дѣлъ у губныхъ и излюбленныхъ судей сидѣти волостнымъ лучшимъ крестьяномъ». Какъ видятъ наши читатели самосудъ русской общины былъ чрезвычайно широкъ. Но исторiя почти вовсе не указываетъ намъ, чтобъ такое широкое право русской общины справляться своимъ судомъ, повело къ безпрестаннымъ злоупотребленiямъ, къ угнетенiю правды въ русской землѣ.

Самымъ непосредственнымъ, свободнымъ выраженiемъ русскаго общиннаго быта изстари были: сходка, сборъ, вѣче. Мы уже сказали, что славянинъ самую семью⁽¹⁾ устроилъ на подобiе общины. Поэтому семейная сходка была первымъ непосредственнымъ выраженiемъ семейно–общиннаго быта. Общинный характеръ семьи до сихъ поръ еще отзывается въ крестьянскомъ быту. Важнѣйшiя дѣла семьи рѣшаются не однимъ главой ея, а всѣми членами: семья сходится и равноправные въ ней члены рѣшаютъ дѣло собща. Отъ семейной сходки русскiй человѣкъ шолъ на мiрскую сходку. За сельскимъ сходомъ выше слѣдовалъ волостной сборъ, гдѣ толковали уже о вопросахъ, касавшихся цѣлой волости; а еще выше волостного сбора стояло областное вѣче. Уже Несторъ указываетъ на вѣчевую особенность въ общественномъ быту словянъ: «Новгородци бы изначала и смольняне и кыяне и полочане и вся власти (т. е. волости) якоже на думу, на вѣче сходятся, на чтоже старѣйшiи сдумаютъ, на томъ же пригороди станутъ». Выраженiе «на чтоже старѣйшiе сдумаютъ, на томъ же пригороди станутъ» вовсе не указываетъ здѣсь на то, что пригороди были вовсе изключены изъ думъ старѣйшихъ, что они только одни рѣшали дѣла обязательно для пригородей. Въ городовыя вѣча посылались и выборные отъ пригородей и эти выборные названы здѣсь старѣйшими. Собравшiеся на вѣче думали вслухъ, оттого оно называется иногда думою; дѣла рѣшались тамъ на чистоту, велись предъ глазами всѣхъ, подробности ихъ зналъ каждый. Съ другой стороны замѣчательна еще одна сторона вѣча. Чтобъ извѣстный вопросъ считался поконченнымъ, для того нужно опчее рѣшенiе, согласiе всѣхъ участниковъ сходки, думы, вѣча. Рѣшало не большинство голосовъ, а рѣшали всѣ голоса. До такой степени уважалась свобода каждаго голоса. На славянскомъ вѣчѣ большинство не присвоивало себѣ господства надъ меньшинствомъ.

На частныхъ сходкахъ сельскихъ и областныхъ рѣшались сельскiя и волостныя дѣла. Къ сельскому, или лучше деревенскому сходу, апелировалъ всякiй обиженный членъ семьи. Мiръ дѣлилъ между семьями наслѣдство, въ которомъ по старинному русскому праву всякiй членъ семьи имѣлъ одинаковую долю. Сельскiй же сходъ выбиралъ своихъ цѣловальниковъ, приказчиковъ, старостъ и лучшихъ выборныхъ мужей, когда они требовались депутатами отъ общины къ намѣстнику или волостелю. Такъ въ губной грамотѣ 1541 года крестьянамъ троицкаго сергiева монастыря говорится: «И вы–бъ межъ себя свѣстяся всѣ заодно, учинили себѣ приказчика въ головахъ, въ своихъ селѣхъ и деревняхъ и въ починкѣхъ, выбравъ и старостъ и сотскихъ и десятскихъ лучшихъ людей... да съ прикащики тѣхъ людей къ цѣлованью привели...» Сельская община выбирала отъ себя представителей въ волостные сходы, а отъ волостныхъ сходовъ посылались выборные на областное вѣче. Кругъ дѣйствiй областного вѣча былъ чрезвычайно обширенъ. Оно было высшимъ мѣстомъ, гдѣ рѣшались всѣ важнѣйшiя общественныя дѣла извѣстной области. Въ эпоху удѣльно–вѣчевую оно выбирало князей. Кiевское вѣче 1067 года требуетъ отъ Изяслава оружiя для битвы съ половцами, а когда Изяславъ не послушался вѣча, оно освобождаетъ Василька и заставляетъ Изяслава бѣжать. Мужи Ростислава совѣтуютъ ему прежде нежели идти противъ Юрiя утвердиться съ народомъ. Въ старой Руси нерѣдко слышался такой свободный голосъ, какъ напримѣръ голосъ владимiрцевъ въ 1158 году: «мы есма вольная князя прiяли себѣ». Областное вѣче гласно заявляло свои симпатiи, или антипатiи къ тому, или другому князю и его ничто не могло заставить посадить нелюбимаго князя на свой столъ; а мы его не хотимъ — было короткимъ и лаконическимъ отвѣтомъ на нелюбовныя притязанiя. Но и любимыя князья находились подъ строгимъ контролемъ вѣча; такъ встарь дѣлывались иногда кличи по людемъ, чтобъ заставить князя выдать извѣстныхъ наушниковъ. Княжескiй обычай: садиться на столъ непремѣнно съ согласiя народа въ нѣкоторой степени удержался еще въ московской Руси. Народъ и тогда все–таки помнилъ старину. Василiй Ивановичъ Шуйскiй былъ возведенъ на престолъ одними боярами... Оттого, какъ говорилъ князь Оболенскiй въ рѣчи князю Пожарскому: «а на московскомъ государствѣ учинился государемъ царь и великiй князь Василiй Ивановичъ всея Русiи, по избранiи немногихъ городовъ, а иные многiе украйные города его себѣ государемъ не похотѣли и въ послушанiи быть не почали». Народъ и отвергъ не имъ самимъ избраннаго царя, собрался на совѣтъ и непомѣстившись на красной площади, вышелъ въ поле къ серпуховскимъ воротамъ. Здѣсь онъ рѣшилъ свести Шуйскаго съ престола.

Старыя вѣча между прочимъ заправляли духовными дѣлами. Новгородское вѣче избирало новгородскихъ архiепископовъ и въ случаѣ недовольства сводило своего духовнаго отца со двора св. Софiи. Такъ въ ХIII вѣкѣ новгородцы низвели съ архiепископскаго престола Митрофана и выбравъ сами отъ себя хутынскаго инока Антонiя прислали его для посвященiя къ митрополиту Матвѣю. И въ свою очередь вѣче же низвело Антонiя, когда онъ не угодилъ народу. Въ 1159 году «выгнаша ростовцы и суздальцы Леона епископа, зане умножилъ бяше церковь, грабяй попы.»

Такимъ образомъ, въ рукахъ русскаго земства была самая широкая власть; его общественный бытъ устроенъ былъ на самыхъ широкихъ основанiяхъ. И въ московскiй перiодъ, когда сцентрализованная боярская дума стала заслонять собою земство, оно все–таки принимало участiе въ нарядѣ Русской земли. Во времена судебниковъ и уложенiй собирались земскiе соборы для окончательнаго утвержденiя и признанiя собранныхъ законовъ. Положимъ, въ иныхъ случаяхъ земскiе соборы были только формой, которою хотѣли замѣнить старое вѣковое жизненное вѣче... Тѣмъ неменѣе напримѣръ при Алексѣѣ Михайловичѣ земство рѣшало, или покрайней–мѣрѣ, сдѣлало видъ, что оно должно рѣшить вопросъ о соединенiи Бѣлой Россiи съ Малороссiей. Въ земскiй соборъ выбирались люди и отъ бояръ, и отъ черныхъ людей и отъ духовенства, отжить ихъ людей и т. д.

Положивъ въ основу своего быта прежде всего свободу, старое земство не знало узкихъ общественныхъ перегородокъ, не знало сословiй. О классѣ бояръ или пожалуй дворянъ мы уже сказали, что ихъ нельзя считать особымъ сословiемъ. По самой своей подвижности и открытости боярство немогло образовать какую–либо корпорацiю тѣмъ болѣе, что оно не имѣло преданiй, которыя могли бы служить основой какихъ–либо важныхъ, существенныхъ привилегiй. Даже въ ХѴI вѣкѣ, когда неправды въ московскомъ государствѣ уже успѣло накопиться, нѣтъ офицiальнаго признанiя какихъ–либо сословiй. Такъ въ губной грамотѣ 1539 года перечисляются почти всѣ классы людей и между ними не видно никакого различiя. Даже между городскимъ и сельскимъ народонаселенiемъ древняя Русь незнала никакого различiя. Въ томъ и другомъ были приказчики, цѣловальники, старосты; судилось каждое своимъ самосудомъ, или передъ волостелемъ, но при своихъ выборныхъ съ каждой стороны. И если въ древней Руси различались одни люди отъ другихъ, то по своимъ только занятiямъ; сословiй тамъ небыло, а классы были, безъ чего неможетъ обойтись никакое общество. Были житые люди, гости купцы — богатые люди, были черные люди, крестьяне жившiе на своихъ земляхъ — общинныхъ, были ролейники, жившiе на помѣщичьихъ земляхъ за извѣстную плату. И въ классѣ черныхъ людей мы видимъ новыя подраздѣленiя. Тутъ попадаются изорники (пахари), огородники, кочетники (рыболовы) и т. п. Былъ классъ духовныхъ людей — поповъ и монаховъ. И все это были классы, а не сословiя. Древнiй русскiй человѣкъ самъ опредѣлялъ свое призванiе, родъ своей жизни, занятiй, а не предоставлялъ опредѣленiе своей роли въ жизни факту рожденiя въ какомъ–либо классѣ. Онъ шолъ въ попы, если чуялъ въ себѣ призванiе къ тому. Родившись ролейникомъ онъ могъ, разбогатѣвъ вслѣдствiе счастливыхъ обстоятельствъ, попасть въ число житыхъ людей, купцовъ. Переходъ съ помѣщичьей земли на общинную и обратно былъ для него незатруднителенъ, особенно въ ХIII и ХIѴ вѣкахъ. Тогда какъ западный человѣкъ издыхалъ подъ тяжестью феодальнаго безправiя и грабительства, когда на западѣ низшiе классы не имѣли никакихъ правъ, на Руси существовала полная свобода для личности въ опредѣленiи себѣ мѣста въ общественномъ строю.

И какое это могучее, здоровое земство! Оно колонизовало Русь на такомъ огромномъ пространствѣ. Есть что–то поэтическое въ этомъ древнемъ хожденiи съ топоромъ, косою и сохою. Въ общинѣ народу много стало, такъ что недостаетъ на всѣхъ общинной земли... Вотъ и идетъ крестьянинъ въ лѣсъ, вырубаетъ деревья, строитъ себѣ хоромину, по силѣ по своей заводитъ пашню и устроиваетъ такимъ образомъ починокъ. Земли пустопорожней много, споровъ о ней неможетъ быть... И идетъ земской человѣкъ искать незанятой земли и занимаетъ ее, ни у кого неспрашивая на то позволенiя, потому дескать земля эта русская, общая. Ко двору пристраивается другой дворъ и т. д., и починокъ скоро дѣлается деревней, селомъ. Заводится община, выбираются выборныя власти, и вотъ пустопорожняя земля даетъ хлѣбъ и въ пустомъ мѣстѣ заводится благоустроенное общество. А сколько нужно было терпѣть этому народу–колонизатору, когда онъ селился въ лѣсу, рискуя помереть голодною смертью! Вотъ напримѣръ какъ Иванъ Филиповъ въ своей исторiи Выговской пустыни описываетъ горе людей, колонизовавшихъ Выговскую пустынь: «и бысть въ то время (на первыхъ порахъ утвержденiя раскольниковъ на Выгѣ) гладъ и хлѣбный недородъ и частыя зябели и годы зеленые, хлѣбъ не соспѣваше и бысть у нихъ велiя хлѣбная скудость и гладъ. И поставиша на Выгу мельницу, отъ монастыря шесть поприщъ вверхъ рѣки, мелею и толчею, и начаша солому ржаную сѣщи и толочь на муку, и начаша хлѣбы соломенныя ясти, точiю растворъ ржаной, а замѣсь весь соломенной муки, хлѣбы вкучи не держалися, помеломъ изъ печи пахали властяжныя бураки и коробки, и начаша такой хлѣбъ ясти. И такова скудость бысть тогда, что днемъ обѣдаютъ, а ужинать и не вѣдаютъ чтò, многажды и безъ ужина жили.» Дѣйствительно нужно имѣть въ себѣ много силы и присутствiя духа, чтобъ не потеряться при такихъ обстоятельствахъ. Особенно при неблагопрiятныхъ обстоятельствахъ для жизни усиливалось это колонизацiонное движенiе древняго земства. Народъ шолъ въ безвѣстную Сибирь, уходилъ въ степи, въ олонецкiя земли, въ черниговскiе лѣса, и съ топоромъ и сохой устроялъ общины, осиливалъ землю для будущихъ поколѣнiй.

И въ трудныя времена это же земство спасало Русь. Иногда все неземское рушилось, все уступало враждебному напору; но какъ скоро что–нибудь напирало на земство, начинало угрожать ему, оно поднималось и грозно заставляло своихъ враговъ чувствовать земскую силу. Объ этомъ намъ сильно говорятъ движенiя ХѴII и ХѴIII вѣковъ. Въ полномъ смыслѣ удалось только одно земское движенiе 1812 года самое трудное. Тѣмъ неменѣе и другiя движенiя противъ тягостной дѣйствительности были поразительны по своей страшной силѣ, иногда силѣ нравственной и если недоводились они до конца, то потому, что охватывали только извѣстную мѣстность и такимъ образомъ легко могли быть остановлены матерьяльною силой. Они займутъ не одну страницу въ исторiи жизни (именно жизни) ХѴII и ХѴIII столѣтiя. Да и вообще таковъ былъ обычай въ древней Руси, что при трудныхъ обстоятельствахъ за помощiю обращались къ земству. Половецъ ли начнетъ грабить страну, татаринъ, ляхъ или свой братъ славянинъ, особенно въ эпоху удѣльно–вѣчевую начнетъ рать съ своимъ же братомъ, князья сейчасъ же обращались къ земству. Въ трудныя времена борьбы Ивана–грознаго съ Баторiемъ, послѣ многихъ неудачъ Иванъ посылаетъ дьяка на площадь объявить народу о неудачахъ, чтобъ узнать о войнѣ народное мнѣнiе. Земскiе соборы, даже тѣ, какiе собирались при царяхъ московскихъ, оказываютъ существенную пользу земскому строенью. Они утверждаютъ законы, полагаютъ нарядъ въ русской землѣ.

Такимъ образомъ назадъ тому двѣсти лѣтъ русское земство все еще заявляло свою могучую, общинную организацiю.

______

Если гдѣ теоретизмъ вреденъ, то это именно въ рѣшенiи общественныхъ вопросовъ первой важности. Мало зная жизнь, никогда не заглядывая въ ея глубь, а поэтому непонимая самыхъ насушныхъ ея требованiй, теоретизмъ иногда силится устроить ее по теорiи государственнаго механизма. Теорiя машины прилагается имъ и къ общественной жизни народа. Машинистъ знаетъ, что его локомотивъ движется впередъ множествомъ рычаговъ, которые простое давленiе пара, посредствомъ различныхъ комбинацiй переводятъ въ поступательное движенiе колеса впередъ. Политическимъ механикамъ такимъ же точно образомъ хочется устроить и общественную жизнь народа. Имъ хочется, чтобы и въ ней были своего рода рычаги, или ряды ихъ, изъ которыхъ каждый устроенъ по особенной системѣ, имѣетъ особую цѣль и назначенiе. Въ наивности своей они полагаютъ возможнымъ создать эти рычаги, необращая никакого вниманiя на то: хочетъ ли жизнь, чтобъ ее дѣлили такъ, какъ вздумается иному московскому публицисту. Повидимому у механиковъ какъ–будто и складно выходитъ: «вотъ это, говорятъ они, сословiе будетъ такимъ рычагомъ въ общественной жизни, а это другимъ и т. д. И въ результатѣ всего будетъ: движенiе впередъ извѣстнаго народа, когда въ немъ станутъ дѣйствовать эти рычаги.» Имъ никакъ не забредетъ въ голову той мысли, что жизнь народа и механизмъ машины — двѣ вещи совершенно несоизмѣримыя. Они не понимаютъ, что нельзя дѣлить жизнь какъ хотѣлось бы по своей теорiи. Весьма часто механизмъ фальшиво указываетъ, чтó именно должно служить главнымъ рычагомъ въ общественной жизни. Мало зная жизнь, онъ дѣлитъ ее на части и даетъ имъ значенiе не то, какое слѣдуетъ дать. И конечно важные общественные вопросы никогда не могутъ удовлетворительно рѣшиться съ механической точки зрѣнiя, потомучто во имя ея всегда оправдается все, что существуетъ; она найдетъ нужнымъ существованiе въ общественномъ зданiи всякаго гвоздика, случайно втиснутаго въ него временемъ. Валится одна стѣна въ зданiи — механикъ найдетъ нужнымъ пристроить къ ней подпорки; а скоро и къ этимъ нужны станутъ новыя подпоры. Но онъ никогда не задумается о томъ, почему–дескать плохо стоитъ зданiе; никогда онъ не задастъ вопроса, не сложены ли стѣны у него такъ, что между ними нѣтъ связи, прочный ли фундаментъ и изъ какого матерiалу построено зданiе? Такимъ образомъ открывающiяся щели замазываются, а самое дѣло въ сущности оттого нисколько не поправляется. Теорiя механизма въ политической жизни осуждаетъ ее на мертвую неподвижность; ею отвергаются всѣ новыя, идущiя въ разрѣзъ съ дѣйствительностью, требованiя, — и должны отвергаться, потомучто въ противномъ случаѣ значило бы убить механизмъ въ самомъ его принципѣ. Она отрицаетъ у живущихъ поколѣнiй право самоопредѣленiя, потомучто выше ихъ ставитъ механическiй строй. Если судьба фактомъ рожденiя опредѣлила человѣка занимать извѣстное мѣсто въ механическомъ строю, то ни онъ, ни всякiй другой, тутъ же находящiйся съ нимъ, не можетъ отказаться отъ этого строя. Читавшiе статьи г. Чичерина знаютъ, что мы все сказанное нами основываемъ на недавнихъ фактахъ.

Нѣтъ! не по теорiи механизма должны рѣшаться вопросы жизни. Самый удобный и выгодный способъ ихъ рѣшенiя состоитъ въ томъ, чтобъ рѣшать ихъ въ духѣ исторической жизни народа, сообразно съ тѣмъ общественнымъ строемъ, какой имъ выработанъ. Жизнь ужасно настойчива. Если она подняла извѣстный вопросъ, то его нужно рѣшить именно такъ, какъ она требуетъ. Можно конечно и не рѣшать его, — задвинуть, оставить какъ–говорится въ тѣни. На время вопросъ и заглохнетъ. Но онъ съ тѣмъ большей силой поднимется вновь, тѣмъ настойчивѣй станетъ требовать своего рѣшенiя, чѣмъ дольше имъ или не занимались, или занимались посвоему. Правда, иногда жизнь ставитъ такiе вопросы и такого требуетъ ихъ рѣшенiя, что приходится приносить нѣкоторыя вещи въ жертву. Но если бываютъ выгодны подобныя всесожженiя, такъ это именно въ подобныхъ случаяхъ. Изъ пепла тутъ раждается сфинксъ, готовый жить еще 500 лѣтъ. Зато жизнь пойдетъ развиваться нормальнѣе, и больше она станетъ вырабатывать, если вопросы въ ней будутъ рѣшаться согласно съ ея насущными историческими требованiями. Объ этомъ стоило бы подумать нѣкоторымъ московскимъ механикамъ–публицистамъ.

Намъ кажется, что фразу о сближенiи дворянства съ народомъ нельзя назвать только либеральной. Если поискать въ ней кой–какой смыслъ, то намъ кажется можно найти въ ней кое–что поглубже, чѣмъ простой либерализмъ. И нето–чтобъ эта фраза, какъ полагаетъ г. Чичеринъ, принесена къ намъ съ запада: зачѣмъ же на западѣ искать рожденiя той идеи, которая на фактѣ проложена у насъ на Руси съ незапамятныхъ временъ? Мы видѣли, что въ древней Руси не было сословiй, что тамъ народъ — люди русскiе не дѣлились никакими сословными перегородками, и если теперь говорятъ, что одна часть теперешняго народонаселенiя Россiи должна тѣснѣй сблизиться, соединиться съ другою, то вовсе тутъ не имѣютъ какихъ–то западныхъ идей, а берутъ только мысль даннаго факта, существовавшаго давнымъ–давно. Это все равно, какъ иногда въ литературѣ толкуютъ объ асоцiацiи, и подкрѣпляютъ свои толки соображенiями о выгодѣ соединенiя силъ и пр... Между тѣмъ тутъ и толковать–то нечего. Асоцiацiя въ русской жизни развита въ невиданныхъ на западѣ размѣрахъ: въ основѣ русской общины, артели лежитъ самая широкая идея асоцiацiи...

Такимъ образомъ во фразѣ: «сближенiе дворянъ съ народомъ» можно видѣть не одну только либеральную затѣю. Можетъ–быть она выражаетъ самое жизненное настоящее требованiе и прибавимъ — основательное. Мы видѣли, что строго говоря, у насъ еще нѣтъ дворянскаго сословiя, какъ отдѣльной, замкнутой въ самой себѣ корпорацiи. Намъ думается, что даже при всѣхъ попыткахъ, какiя могли бы быть предположены со стороны дворянъ, имъ никогда неудалось бы организовать изъ себя сословiе. Сами же дворяне прежде всего русскiе люди, совершенно уничтожить въ себѣ нацiональную закваску они ни въ какомъ случаѣ не могли и не могутъ. Значитъ никогда нельзя допустить, чтобъ всѣ дворяне безъ исключенiя стали единодушно стоять за свои quasi–сословныя интересы, за бытъ сословно–дворянскiй. И среди ихъ всегда будутъ люди, которые станутъ судить о сословiяхъ по русскому взгляду и значитъ изъ нихъ не можетъ крѣпко организоваться сословiе, особенно если оно не образовалось уже при самыхъ благопрiятныхъ, прошедшихъ обстоятельствахъ. Это фактъ, который намъ очевиднѣйшимъ образомъ доказывается бытомъ нашего одного сословiя. Вотъ пожалуй идею образованiя на Руси дворянства, какъ отдѣльнаго сословiя, можно назвать утопiей, взятой именно съ запада, а не съ Руси, потомучто тутъ ея не было, и теперь нѣтъ de facto — въ жизни.

Итакъ, если у насъ нужно дворянство въ качествѣ отдѣльнаго сословiя, то прежде всего нужно еще создать его. А если оно создастся, чтó тогда? На это мы отвѣтимъ слѣдующимъ:

Въ основѣ сословнаго быта всегда лежитъ рабство личности. Исторiя показываетъ намъ, что вездѣ, гдѣ ни существовали сословiя, личность была забыта, если не совсѣмъ уничтожена. Объ этомъ такъ ясно говорятъ намъ индѣйскiя и египетскiя сословiя, римскiе патрицiи, французское дворянство временъ Людовиковъ и т. д. Принципъ сословнаго порабощенiя личности проявляется уже въ томъ, что родъ ея дѣятельности, все призванiе ея въ жизни опредѣляется фактомъ рожденiя. Личность выбираетъ не то поприще для своей дѣятельности, куда назначаютъ ее способности силы. Такимъ образомъ тутъ нѣтъ никакого выбора. Личность, попавшая не на ту жизненную колею, по которой должна бы идти, понеобходимости должна жить уродливою, ненормальною жизнью, должна иногда съ горькимъ сознанiемъ выносить все бремя сословнаго рабства. Но это еще рабство, такъ–сказать честное — съ точки зрѣнiя личности, на которую вообще мало обращаютъ вниманiя приверженцы общественнаго механизма. Сословное устройство неизбѣжно предполагаетъ и общественное рабство. Никогда въ цѣлой странѣ невозможно такъ раздѣлить все ея народонаселенiе, что выйдутъ совершенно равныя единицы въ раздѣленныхъ частяхъ. Одна непремѣнно будетъ больше, другая меньше, слѣдовательно одна будетъ деспотомъ для другой. Особенно это обстоятельство неизбѣжно при отсутствiи между сословiями общихъ интересовъ...

Но не того хочетъ современная историческая жизнь человѣчества. Не къ установленiю рабства личнаго, необщественнаго стремится теперешняя исторiя. Направленiе современныхъ событiй очевидно. Было время общественной жизни для однихъ только привилегированныхъ людей, поставленныхъ судьбою въ исключительное положенiе. Это время отходитъ въ иныхъ мѣстахъ съ миромъ, въ другихъ — безъ мира. Жизнь, до сихъ поръ видная только на поверхности, хочетъ идти въ глубь: исторiя вызываетъ на сцену меньшихъ братiй къ лучшему или худшему; къ болѣе ли глубокой жизни или еще болѣе мелкой — это другой вопросъ. Надобно понимать знаменiя временъ, хотя можно закрыть глаза на нихъ... Но что они вѣрны, что исторiя дойдетъ до тѣхъ результатовъ, къ какимъ направляется теперь — это болѣе, чѣмъ несомнѣнно. Въ томъ–то и задача общественныхъ дѣятелей, чтобъ понимать смыслъ событiй, угадывать ихъ направленiе и приготовлять совершенiе извѣстныхъ фактовъ путями естественными, мирными и спокойными. При такихъ обстоятельствахъ толковать о сословныхъ перегородкахъ, о созданiи ихъ въ странѣ, гдѣ послѣ многихъ попытокъ они все–таки не удались, значитъ слишкомъ неглубоко понимать исторiю, слишкомъ мало уважать ея требованiя.

Но вѣдь скажутъ: «какими славными гарантiями общественнаго благосостоянiя страны могли быть наслѣдственность положенiя дворянства, корпоративное устройство и сословная часть!» объ этомъ пожалуй можно сказать нѣсколько словъ.

Такъ вотъ прежде всего объ этой наслѣдственности положенiя. Развѣ нѣтъ этой послѣдовательности положенiя въ земствѣ? Какъ въ дворянствѣ каждый родится дворяниномъ, такъ и въ земствѣ, каждый родится земскимъ человѣкомъ. Почему же у земскаго человѣка наслѣдственность положенiя ничего не доказываетъ? У купца рождается сынъ — значитъ ли, что онъ впослѣдствiи будетъ порядочнымъ купцомъ? Фактъ рожденiя ничего не доказываетъ, ни за что не ручается. Скажутъ, что въ каждомъ дворянскомъ семействѣ есть преданiя, которыя переходятъ изъ рода въ родъ; и наслѣдственное въ цѣломъ сословiи преемство такихъ преданiй можетъ быть ручательствомъ полезной его дѣятельности. Положимъ такъ. Но почему же должно думать, что преемство это будетъ безпрерывно въ цѣломъ сословiи, что не явится въ немъ поколѣнiе, которое отвергнетъ ихъ, создастъ свои идеалы и во имя ихъ станетъ дѣйствовать? Фактъ общеизвѣстный и постоянно бросающiйся въ глаза, что сынъ вовсе непохожъ на отца и не слишкомъ много уважаетъ семейныя преданья. И хорошо еще, если эти преданья будутъ настолько общечѣловечны, что за преемственную передачу можетъ ручаться по крайней мѣрѣ внутреннее ихъ достоинство. Тогда можно хоть тѣмъ утѣшаться, что покуда живъ на землѣ человѣкъ, покуда въ немъ есть какiе–нибудь задатки жизни, онъ не станетъ отвергать добро и непремѣнно признаетъ его. Все это такъ... Но можно ли поручиться, что сословныя преданiя всегда удержатъ общечеловѣчный характеръ и будутъ сильны силою въ нихъ присущаго добра? «О вкусахъ неспорятъ», потомучто «измѣняются времена, измѣняются и нравы». Будутъ ли тутъ какiя–нибудь гарантiи, если и сословныя преданiя станутъ наравнѣ со вкусами, — подлежать одинаковой участи?

Нельзя сказать, чтобъ и корпоративное устройство было тоже весьма сильной гарантiей. Какъ мы уже сказали, настоящiй вѣкъ не есть вѣкъ корпорацiй. Онѣ завѣщаны намъ средними вѣками, когда человѣкъ, по случаю разныхъ общественныхъ безпорядковъ, сталъ искать въ формулированiи, опредѣленiи въ замкнутыя и законченныя формы всякой человѣческой дѣятельности, средствъ избавиться отъ тягостной жизни. Тогда онъ настроилъ цеховъ и корпорацiй, чтобъ внести какой–либо порядокъ въ общественный строй. Это такъ: но тому времени и было нужно такое сильное средство. Но теперь?

Форма составляетъ одно только внѣшнее выраженiе жизни. Иногда она не успѣваетъ слѣдовать за ходомъ жизни; сдѣлавшись неспособной быть оболочкой жизни, она умираетъ и только задерживаетъ жизненный процесъ. Чтобъ форма не мѣшала жизни, ее нужно подновлять сообразно съ новыми требованiями. А для этого нуженъ нѣкоторый напоръ, но не со стороны жизни: она должна осиливать форму. Есть ли, спрашивается, настолько жизни въ корпорацiяхъ, чтобъ у нихъ форма не брала перевѣса надъ содержанiемъ?

Корпорацiя всегда основывается на исключительныхъ, одностороннихъ принципахъ. Они собственно придаютъ ей корпоративный характеръ и оправдываютъ ея существованiе. Еслибы эти принципы не были односторонни, то для чего же и устроивать корпорацiю? Широкiй общечеловѣчный принципъ ей ненуженъ, потомучто тогда ничѣмъ не отличалась бы она отъ остального человѣчества. А корпорацiи вовсе не это нужно: ей нужны особыя связи, которыя бы соединяли въ одно цѣлое извѣстную часть людей. На узкомъ основанiи и развитiе можетъ быть только одностороннее. Всякое новое требованiе, несогласное съ минутнымъ ея интересомъ, уже отвергается, потомучто оно кажется ей идущимъ противъ самого ея существа. Тутъ уже есть положительныя задатки смерти, потомучто какая же тамъ жизнь, гдѣ осуждаются ея требованiя, осуждается принципъ ея обновленiя. На узкихъ основанiяхъ возникаютъ мелкiе интересы, мельчаютъ цѣли... Оттого мы видимъ на фактѣ, что корпоративный бытъ всегда ведетъ къ омельчанiю и истощенiю жизни. Въ каждой корпорацiи есть какая–то особая сфера условныхъ понятiй, принятыхъ точекъ зрѣнiя на предметы. Личности трудно сохранить себя тутъ цѣльною: деспотически заставляютъ ее хлопотать о корпоративныхъ только интересахъ, потомучто судьба забросила ее въ корпорацiю.

И какъ труденъ приливъ въ нее свѣжихъ силъ! Корпорацiя въ самомъ своемъ принципѣ расчитываетъ только на небольшое число людей; да и тѣ вступаютъ въ нее потому только, что готовы усвоить себѣ корпоративные взгляды, интересы; значитъ въ корпорацiю не вносится ничего новаго, свѣжаго. Оттого сумма жизни въ ней бываетъ обыкновенно мала; жизненнаго напора на форму тутъ не можетъ быть никакого, или онъ бываетъ слишкомъ недостаточенъ. Вотъ и одолѣваетъ форма корпорацiю, и изощряется она въ развитiи малѣйшихъ формальныхъ подробностей. Оттого такъ невыносимо пошлы и узки бываютъ всѣ эти долговѣчные цехи, оттого такъ страшно царитъ въ нихъ форма, оттого болѣзни ихъ неизлечимы и безнадежны.

Правда пожалуй и то, что noblesse oblige, но какая noblesse и къ чему она обязываетъ? Честь такое эластичное понятiе, что его можно и суживать и растягивать, какъ вамъ угодно. Вы покупаете у гостинодворца какую–нибудь вещь; онъ запрашиваетъ съ васъ за нее страшную цѣну, а вы даете ему треть запрошеннаго. Онъ обижается, зачѣмъ–де не вѣрите ему на–слово и готовъ пожалуй вступиться за свою честь. Вотъ вамъ одно понятiе о чести. А то другой джентльменъ считаетъ безчестнымъ для себя своротить съ дороги, когда идетъ напр. мужикъ. Иной чиновникъ за самое иногда безобидное, но съ чувствомъ собственнаго достоинства сказанное мужикомъ слово готовъ надавать ему пощечинъ; а между тѣмъ этотъ же любочестивый джентльменъ самымъ приличнымъ образомъ обкрадываетъ казну и частныхъ людей. Такъ вотъ они, эти понятiя о чести. Хорошо, если въ сословной чести лежитъ человѣчное о ней понятiе: тогда она будетъ служить маленькой гарантiей отъ безчестности. Но бѣда въ томъ, что такiя вещи почти невозможны. Вращаясь въ кругу условныхъ понятiй, забивая себѣ голову извѣстными интересами, цѣлое сословiе легко можетъ составить свое понятiе о чести, которая будетъ obliger всѣхъ его членовъ только къ сохраненiю сословныхъ привилегiй, узкихъ интересцовъ. Надобно строго различать noblesse природы отъ noblesse породы. Искренность дѣйствiй, непосредственное соотношенiе въ жизни человѣка между словомъ и дѣломъ, отсутствiе въ воззрѣнiяхъ и дѣйствiяхъ своекорыстнаго, узкаго эгоизма, стремленiе къ правдѣ, однимъ словомъ все чтó называется честью, — вѣдь все это несословное, а общечеловѣческое? Noblesse природы не дается человѣку сословiемъ, не усвояется отвнѣ, а прирождена ему, есть плодъ развитiя въ немъ чисто человѣческой стороны. Только такая честь въ людяхъ и можетъ быть гарантiей пользы отъ нихъ. Кчему же тутъ толки о какой–то сословной чести? Если она тоже имѣетъ общечѣловечный характеръ, то зачѣмъ же называть ее сословною и зачѣмъ тогда ставить ее въ заслугу одному классу людей? Но главное, чтò мы хотимъ сказать — то, что всѣ эти сословныя чести всегда имѣютъ узкiй характеръ, всегда отзываются чѣмъ–то эгоистичнымъ, своекорыстнымъ. Оно можетъ–быть отъ нихъ и будетъ польза одному классу... Но цѣлой странѣ? — это еще вопросъ.

И чего хочетъ г. Чичеринъ, когда заботится объ организованiи дворянъ въ отдѣльное сословiе? Чтобъ оно служило опорою благосостоянiя страны и какъ вѣрное своимъ преданiямъ, или какъ имѣющее преданiя, представляло сдерживающую, охранительную силу?

Если такъ, то еще вопросъ: гдѣ можно найти болѣе благоразумно–консервативнаго духа, какъ не въ сельскомъ народонаселенiи? Истинный консерватизмъ состоитъ вѣроятно не въ безотчетномъ упорствѣ, отверженiи всякаго требованiя, какое возникаетъ въ жизни, въ слѣпой привязанности къ формѣ. Такой консерватизмъ никогда нельзя назвать въ полномъ смыслѣ охранительной силой. Онъ будетъ только ускорять разрушенiе, омертвенiе общества. Не въ такой конечно охранительной силѣ и нуждается всякое государство. Ему нуженъ такой консерватизмъ, который основывался бы на народныхъ преданiяхъ, отстаивалъ бы въ старинѣ все, что есть разумнаго въ ней, — духомъ народа, его интересами, повѣрялъ и критиковалъ бы всякое новое требованiе въ общественной жизни. Вотъ этотъ консерватизмъ будетъ дѣйствительно охранительной силой. Въ другихъ формахъ онъ будетъ уже мертвой, тяжолой массой, которую нужно просто убрать съ дороги. Истиннаго консерватизма вовсе нѣтъ въ Пруссiи напр., въ этомъ мертвомъ, косномъ Ritterthum, нѣтъ во Францiи, а только нѣкоторое его подобiе есть въ Англiи. Никогда истинный консерватизмъ не можетъ взять на себя задачи — ради искуства отстаивать все что есть худого въ старинѣ, всякую несправедливость въ общественномъ быту, лишь бы она была старою. А если истинная охранительная сила состоитъ въ вѣрности духу народа, его интересамъ и лучшимъ преданiямъ, то гдѣ же его нужно искать? — Въ самомъ же народѣ. Фактъ извѣстный, что сельское народонаселенiе всегда бываетъ проникнуто охранительнымъ духомъ. Въ селахъ, гдѣ попреимуществу живетъ простой народъ, сильнѣй чѣмъ въ городахъ сохраняются обычаи и духъ народа; воззрѣнiя сельскаго народонаселенiя неподвержены такимъ быстрымъ перемѣнамъ, какъ это случается съ городскимъ. Въ англiйскомъ парламентѣ йомены всегда почти бываютъ консерваторами. Въ нашемъ народѣ охранительной силы чрезвычайно много. Въ селѣ до сихъ поръ удержалась община, мiръ, тогда какъ въ городахъ о ней и помину нѣтъ. Въ народѣ–то и нужно искать здоровой охранительной силы. Ядромъ жизни всегда будетъ народъ; онъ будетъ корнями и стволомъ, которые будутъ питать все русское дерево. Спрашивается, есть ли какая–либо порука вѣрнѣй народной? Чтó самое лучшее основанiе общественнаго порядка, какъ не самый же народъ?

Такимъ образомъ всякихъ гарантiй всего лучшаго, всѣхъ основъ своего развитiя, мы должны искать въ самомъ народѣ, въ нашемъ земствѣ. Есть ли въ немъ какiя–нибудь задатки будущаго? объ этомъ мы уже сказали. Если они дѣйствительно есть, тогда мы спокойно можемъ глядѣть въ неизвѣстную, туманную даль будущаго. Тогда наше развитiе обезпечено, прогресъ будетъ идти твердымъ шагомъ. А если нѣтъ въ народѣ такихъ задатковъ и для нашего строенья нужно выдумывать и создавать искуственныя гарантiи, тогда... Все искуственное недолговѣчно и всего менѣе способно создавать что–нибудь жизненное.

А главное, дворянство отъ сближенiя съ народомъ нисколько не лишится своихъ существенныхъ правъ. Человѣческiя права никогда не были, и само дворянство ихъ не признавало, исключительно дворянскими. Они присущи каждому человѣку, слѣдовательно останутся при дворянахъ, и только распространятся на людей, къ которымъ исторiя нетакъ была справедлива. А если оно разстанется съ привилегiями, которые, по выраженiю г. Чичерина, могли бы сдѣлать его ненавистнымъ въ глазахъ непривилегированныхъ людей, то вѣдь это спасетъ его отъ чрезвычайно многихъ непрiятностей. Привилегiи рано ли, поздно ли, но когда–нибудь уничтожатся, ужь къ тому идетъ исторiя, значитъ тѣмъ легче отъ нихъ освободиться, чѣмъ это будетъ ранѣе сдѣлано. И тутъ вовсе нѣтъ никакого азитизма въ отказѣ людей отъ привилегiй, какъ полагаетъ г. Чичеринъ. Отъ человѣческихъ правъ никто не можетъ отказаться, покуда люди считаютъ себя людьми, понимаютъ свое человѣческое достоинство и необходимость уваженiя въ себѣ идеи человѣчества. Но разстаться съ привилегiями въ пользу человѣчества — это высшiй подвигъ, самое благороднѣйшее дѣло. Потомство можетъ требовать отъ насъ передачи однихъ только человѣческихъ правъ, а на передачу привилегiй не имѣетъ никакого права. Европеизмъ не потому общечеловѣченъ, что онъ создалъ привилегiи и цехи, за это никто не хвалитъ его, а напротивъ самъ же онъ за это осуждаетъ себя, а потому онъ общечеловѣченъ, что первый провозгласилъ свободу личности, далъ ей общечеловѣческiя права и своими общественными учрежденiями старался оградить ее отъ всякаго произвола.

Напротивъ, отъ сказаннаго сближенiя дворянство безконечно выиграетъ. Вопервыхъ тогда оно выйдетъ изъ двусмысленнаго положенiя. Какъ мы уже сказали, русская жизнь не создала дворянства, какъ сословiя. Крѣпостное право, бывшее существеннымъ признакомъ дворянина, теперь уже не существуетъ. Другихъ крѣпкихъ сословныхъ узъ у него нѣтъ. Чѣмъ же, спрашиваемъ, оно стало теперь? — Горстью людей безъ крѣпкой взаимной связи. Только соединенiе съ народомъ и можетъ дать имъ связь, соединивъ въ одно болѣе широкими земскими началами и давъ имъ точку опоры въ самомъ земствѣ. Если, какъ говорятъ, наши дворяне самые образованные люди въ странѣ, тѣмъ лучше, тѣмъ болѣе для нихъ побужденiй выйти изъ своего изолированнаго положенiя. Простой народъ–масса всегда чрезвычайно цѣнитъ умъ и знанiе. Сила нравственная самая несомнѣнная, вѣрная сила и прочнѣйшая гарантiя влiянiя. Можно не признавать силы физической, но противопоставить нравственной силѣ можно только нравственную же силу; и если въ комъ нѣтъ ея, тотъ неизбѣжно подчинится ея влiянiю. Если дворянство дѣйствительно владѣетъ нравственной силой, тѣмъ несомнѣннѣе его обезпеченное положенiе и его влiянiе на жизнь. Какъ образованная часть земства, оно станетъ тогда во главѣ народа, только уже не въ качествѣ непризнаннаго сословнаго вождя, а какъ признанные лучшiе мужи, старцы народные. Такое влiянiе и есть истинное влiянiе, это и значитъ имѣть силу и значенiе въ жизни. Тогда у дворянъ будетъ самая твердая точка опоры: они будутъ получать жизненные соки; и конечно симптомы нашей жизни тогда будутъ имѣть не безцвѣтный, чахлый характеръ.

И это дѣло соединенiя съ народомъ вовсе не такое хитрое дѣло, чтобъ непремѣнно нужно было для этого среднее сословiе, какъ полагаетъ г. Чичеринъ. Вѣдь не все то нужно въ жизни, чтó кажется необходимымъ по механической теорiи. Въ механизмѣ пожалуй нужны посредствующiе рычаги, чтобы изъ центра сила передавалась къ конечностямъ. Жизнь вовсе не механизмъ. Въ ней другiе элементы, другiя условiя, слѣдовательно судить о нуждахъ ея нужно по ея же началамъ, а не по механической теорiи. Вѣдь чтó такое въ сущности это пресловутое среднее сословiе, при какихъ условiяхъ оно можетъ быть связывающимъ третьимъ? Интересы средняго сословiя никогда не были въ тоже время интересами цѣлаго народа. Возникши на экономической почвѣ, скопивъ въ рукахъ своихъ огромныя богатства, среднее сословiе, гдѣ оно ни возникало, всегда было представителемъ деспотизма капитала. Сплоченное въ одно, оно вездѣ стояло за капиталъ и старалось о подавленiи имъ труда. Такова напримѣръ французская буржуазiя. Погрузившись въ самый глубокiй матерьялизмъ, она не можетъ понять стоновъ народныхъ и отказаться отъ безнравственныхъ своихъ взглядовъ на вещи. И нигдѣ нѣтъ такой ощутительной и явной вражды, какъ именно въ тѣхъ странахъ, гдѣ буржуазiя приняла сословный характеръ. Буржуазiя — тоже дворянство — только финансовое. И конечно нужно еще благодарить исторiю, что она не создала у насъ такого средняго сословiя.

Нѣтъ! ужь если дворянство подастъ свою руку народу, то подать ее оно должно непосредственно, а не чрезъ буржуазную среду, потомучто всѣ рукопожатiя, посланныя чрезъ нее, никогда не дойдутъ по адресу.

Есть основанiе предполагать, что общенiе дворянства съ народомъ составляетъ уже сознанную потребность нашей жизни. Тѣмъ лучше. Оно же и совершитъ это великое дѣло; ненужно только ни удерживать элемента на томъ мѣстѣ, съ котораго онъ хочетъ сдвинуться, ни стараться насильно сдвигать его. Необходимо, чтобъ единенiе было основано на добровольномъ согласiи; тогда въ основѣ своей имѣя принципъ мира, оно будетъ прочно и твердо.

Въ жизни бываютъ поворотные пункты, когда рѣшаются важнѣйшiе ея вопросы. Это распутiе, съ котораго можно взять дорогу въ какомъ угодно направленiи. Такiе моменты особенно важны и всякая тутъ ошибка поведетъ къ весьма важнымъ результатамъ.

Мы именно теперь на такомъ поворотномъ пунктѣ. Куда пойдемъ? того еще ни кто не знаетъ. Но куда должны мы идти, это мелькаетъ въ глазахъ. Пойдемъ ли мы въ противную сторону отъ народа, или туда, гдѣ стоитъ онъ ожидая насъ?

И вѣроятно общенiе съ народомъ, идея нашего журнала, которую мы первые провозгласили, непремѣнно осуществится. Жизнь какъ–будто шевелится и хочетъ направиться на народную дорогу. Оно впрочемъ такъ и должно быть. Въ здоровыхъ идеяхъ есть страшная сила: она побѣждаетъ человѣческiй эгоизмъ и заставляетъ его отказываться отъ мелкихъ интересовъ.

___________

---

⁽¹⁾ Слово семья происходитъ отъ соймъ, снемъ, соиматься; филологическiй анализъ его уже указываетъ на общинный характеръ семьи.