ОРТОГРАФИЧЕСКАЯ РАСПРЯ

 

«Въ буквахъ, государь мой, въ буквахъ токмо

вся состоiтъ человѣческая мудрость!»

Тредiаковскiй.

_____

I

Въ суботу 10 марта, въ 8 часовъ вечера, въ залѣ второй петербургской гимназiи начатъ былъ процесъ здѣшнихъ грамотѣевъ съ русской ортографiей. Русская ортографiя обвинялась въ кучѣ разныхъ преступленiй, слѣды которыхъ доселѣ сохраняются во всѣхъ нашихъ журналахъ, и судя по тому серьозному обороту, какой съ перваго же разу приняло дѣло, надобно полагать, что преступница будетъ подвергнута строжайшему наказанiю. Впрочемъ, какъ обстоятельства смягчающiя вину (causes atténuantes), въ ея пользу говорять молодыя лѣта(1) и нравственное влiянiе той обстановки, при которой она получила первоначальное свое воспитанiе. Нѣтъ сомнѣнiя, что производись надъ ней слѣдствiе лѣтъ семьдесятъ–восемьдесятъ тому назадъ, то ей просто–напросто вырвали бы ноздри, высѣкли бы ее кнутомъ нещадно, да и сослали на каторгу, подъ какимъ–нибудь другимъ, вымышленымъ именемъ. Теперь иное дѣло... Подсудимая содержится теперь въ исправительномъ заведенiи, но не въ домѣ умалишонныхъ, какъ бы по настоящему слѣдовало, и черезъ каждыя двѣ недѣли по суботамъ ее оттуда выводятъ во вторую гимназiю къ допросу.

Дѣло началось такимъ порядкомъ:

Въ 47 номерѣ «Петербургскихъ Вѣдомостей» нынѣшняго года (отъ 3 марта), въ отдѣлѣ «разныхъ извѣстiй» былъ помѣщенъ обвинительный актъ, по которому наша ортографiя уличается въ распутной жизни, въ разныхъ безчинствахъ и вообще въ зазорномъ поведенiи. Приводимъ этотъ актъ цѣликомъ:

 

«Запутанность русской орѳографiи уже обращала на себя вниманiе многихъ. Стремленiе сколь возможно упростить ее замѣтно въ нѣкоторыхъ современныхъ перiодическихъ изданiяхъ, но отъ неопредѣленности филологическихъ основанiй произошло то, что чуть не у каждаго журнала явилась своя орѳорграфiя, и многiе, даже изъ литературныхъ дѣятелей, рѣшительно недоумѣваютъ, какой системы правильнѣе держаться. Съ другой стороны, и самые учителя въ преподаванiи затрудняются при изложенiи многихъ, прежде принятыхъ орѳографическихъ правилъ, встрѣчая имъ противорѣчiе въ современной печати, на которую нерѣдко указываютъ ученики. Кромѣ того, многiя условныя правила, существующiя въ нашемъ письмѣ безъ всякихъ филологическихъ основанiй, составляютъ только излишнiя трудности при изученiи языка, а у иныхъ учителей служать даже поводомъ къ наказанiю оплошныхъ учениковъ. Въ виду общаго стрѣмленiя распространить грамотность, слѣдственно и письмо въ массѣ народа, слѣдуетъ подумать и о томъ, чтобы упростить нашу орѳографiю и привести ее къ одному основанiю, чтобы она никого не пугала своею запутанностью и неопредѣленностью, и чтобы было больше возможности каждому учащемуся скорѣе овладѣть орѳографическою стороною письма. Съ этою цѣлью В. Я. Стоюнинъ предложилъ въ педагогическомъ собранiи 20 января(1) пригласить всѣхъ учителей русскаго языка, занимающихся въ Петербургѣ, съ тѣмъ, чтобы они согласились въ общихъ орѳографическихъ основанiяхъ, и разъяснивъ нѣкоторые спорные пункты, упростили бы самую орѳографiю.

«Разумѣется, при этомъ предполагается, что потомъ они и въ своей учебной практикѣ будутъ держаться тѣхъ же основанiй. Собранiе одобрило мысль г. Стоюнина, которая и приведется въ исполненiе въ великомъ посту. Не думаемъ, чтобы петербургскiе учителя отказались отъ этихъ совѣщанiй, которыя для нихъ не могутъ быть безъинтересны. Редакторы нѣкоторыхъ перiодическихъ изданiй также изъявили желанiе участвовать въ нихъ; вѣроятно не откажутся и другiе, такъ что упрощенная орѳографiя можетъ быстро перейти и въ печать. Конечно, этого вопроса никто не будетъ считать весьма важнымъ въ нашей общественной жизни, но отчего же между прочими не разъяснить и его, если онъ такъ кстати соединяется съ вопросомъ о всеобщемъ распространенiи грамотности, вопросомъ дѣйствительно важнымъ, который занимаетъ очень многихъ. Дни совѣщанiя по вопросу объ упрощенiи орѳографiи еще не опредѣлены; о нихъ будетъ объявлено въ газетахъ въ свое время.»

 

Черезъ четыре дня послѣ этого напечатано было, тоже въ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» (№ 51, отъ 8 марта), слѣдующее извѣстiе объ открытiи засѣданiй по дѣлу о преступленiяхъ, учиненныхъ нашей ортографiей:

 

«Первое совѣщанiе по вопросу об упрощенiи (опечатка; слѣдуетъ читать: укрощенiи) русской орѳографiи, назначенное отъ педагогическаго собранiя, будетъ происходить во второй петербургской гимназiи, въ субботу, 10 марта, въ восемь часовъ вечера. О цѣли, съ какою педагогическое собранiе поручило В. Я. Стоюнину привести въ исполненiе его мысль, уже прежде было заявлено въ газетахъ. Теперь же приглашаются на совѣщанiе всѣ занимающiеся въ столицѣ преподаванiемъ русскаго языка и вообще лица, интересующiяся самымъ дѣломъ.»

 

Такимъ образомъ, въ силу этого приглашенiя, свидѣтелями противъ подсудимой могутъ выступить всякихъ чиновъ люди, лишь бы они занимались въ столицѣ преподаванiемъ языка и вообще интересовались «самымъ дѣломъ» на самомъ дѣлѣ.

Мы со своей стороны имѣли намѣренiе уличить подсудимую вопервыхъ въ незаконномъ пользованiи греческими буквами h (принявшею форму и), q (ѳ) и друг.; далѣе въ жестокомъ обращенiи съ разными частичками вродѣ не и т. под., и вообще въ злоупотребленiи помѣщичьей власти; но главное, главное — что отъ нея житья нѣтъ коректорамъ и наборщикамъ: всѣмъ гòловы вскружила.

Наступило 10 марта, вечеръ. Было безъ четверти восемь, когда мы отправились во вторую гимназiю. Солнце уже закатилось. Весеннiй ветерокъ дышалъ прохладою. Мы пришли наверхъ, въ залу. Посрединѣ залы столъ въ формѣ покоя, покрытъ зеленымъ сукномъ; вокругъ него стулья. Вдоль стѣны два–три шкапа, играющiе роль минералогическаго кабинета.

Всего собралось человѣкъ сто, въ томъ числѣ нѣсколько дамъ. Посѣтители большею частью имѣли какой–то пасмурный, озабоченный видъ; должно–быть наша распутная ортографiя крѣпко имъ насолила. Нѣкоторые ходили по залѣ съ папиросой во рту, другiе таинственно шептались, вѣроятно о какой–нибудь новой продѣлкѣ преступницы, третьи чинно сидѣли за столомъ.

До восьми часовъ остается какихъ–нибудь двѣ минуты. Являются сторожа со свѣчами и ставятъ симетрично шесть свѣчъ на столъ. Тотчасъ же послѣ этого передъ всякимъ сидѣвшимъ за столомъ кладется поллиста бумаги, сложенный пополамъ, и карандашъ.

Наконецъ вожделѣнный часъ наступилъ. Одинъ изъ сидѣвшихъ за столомъ на самой срединѣ встаетъ. Это былъ г. Стоюнинъ. Водворяется тишина.

 Прежде чѣмъ мы приступимъ къ обсужденiю спорныхъ вопросовъ по части нашего правописанiя, началъ онъ, — я имѣю честь предложить вамъ, мм. гг., выбрать президента... Так неугодно ли вамъ будетъ написать каждому на бумагѣ фамилiю того, кого онъ желаетъ выбрать въ президенты.

Человѣкъ пять–шесть взялись за карандаши.

 Извините, осмѣлились мы замѣтить: — для насъ покрайней–мѣрѣ это совершенно невозможно — мы здѣсь не видимъ никого изъ знакомыхъ, мы никого здѣсь незнаемъ...

Послышались разные голоса: «да все равно, хоть кого–нибудь...», «да пишите хоть Стоюнина» и т. д.

Г. Стоюнинъ объявилъ, что онъ душевно былъ бы готовъ принять званiе президента на себя, но, говоритъ, «это я нахожу для себя неудобнымъ, такъ–какъ мнѣ въ одно и тоже время придется въ такомъ случаѣ и ставить вопросы, и управлять ходомъ обсужденiя.» Одинадцатью голосами былъ выбранъ президентомъ г. Перевлѣсскiй. Онъ сидѣлъ рядомъ съ г. Стоюнинымъ; передъ нимъ положили колокольчикъ, атрибутъ президентской власти. Выбрали президента — ну и слава–богу.

Засѣданiе открылось рѣчью г. Стоюнина. Въ этой рѣчи высказаны были общiя соображенiя касательно необходимости реформы въ нашемъ правописанiи, о томъ, что основывать его на одной этимологiи нельзя, а недолжно упускать изъ виду и обычай, освятившiй ту или другую форму писанья (usus tуrannus; «обычай — деспотъ межъ людей»; г. Стоюнинъ называетъ такую основу историческою) и т. д.(1). Въ заключенiе онъ предложилъ собранiю на обсужденiе слѣдующiе пять пунктовъ:

а) общiя основанiя ортографiи;

b) разсмотрѣнiе русскаго алфавита (т. е. употребленiе отдѣльныхъ буквъ);

c) разногласiе въ правописанiи отдѣльныхъ словъ, по порядку частей рѣчи;

d) употребленiе знаковъ препинанiя, и

е) разныя дополненiя, которыя необходимо сдѣлать въ нашихъ правилахъ правописанiя, и указанiе на существующую разницу въ правописанiи нѣкоторыхъ словъ и выраженiй.

Этими пятью пунктами опредѣлялся дальнѣйшiй ходъ совѣщанiй по вопросу о нашемъ правописанiи. Въ засѣданiи 10 марта обсуждался первый пунктъ и задѣтъ былъ второй.

Новаго изъ этого засѣданiя мы однакожъ ничего не вынесли, хотя и было высказано въ спорѣ много дѣльнаго. Такъ между прочимъ было сдѣлано одно весьма справедливое замѣчанiе: «положимъ, что правила правописанiя, одобренныя настоящимъ собранiемъ, будутъ приняты и установятся въ свѣтской литературѣ; но духовная–то литература чтó скажетъ? Будетъ ли она согласна принять ихъ? А ея согласiе очень важно: мы теперь хлопочемъ о распространенiи грамотности въ народѣ, а народъ, какъ всякому изъ присутствующихъ извѣстно, всего охотнѣе берется за книги духовнаго содержанiя.»

Слова господина, выразившаго эту мысль, — слова самой истины. Къ сожаленiю, въ засѣданiе не явилось ниодного духовнаго лица. Очень, очень жаль. Неможетъ быть, чтобъ наше духовенство нисколько не интересовалось вопросомъ о нашемъ правописанiи. Или можетъ–быть время для совѣщанiй назначено несовсѣмъ удобное — субота, вечеръ?

Несказавъ ничего положительнаго объ «общихъ основанiяхъ» и оставивъ ихъ «вопросомъ», собранiе приступило къ обсужденiю правилъ употребленiя отдѣльныхъ буквъ. Начали съ звука ё. «Слѣдуетъ ли ввести ё въ русскiй алфавитъ какъ отдѣльную букву?» — въ такой формѣ былъ поставленъ президентомъ вопросъ объ этомъ звукѣ.

Какъ и слѣдовало ожидать, мнѣнiя раздѣлились надвое. Мы со своей стороны полагаемъ, что введенiе ё какъ отдѣльной буквы совершенно излишне. И безъ нея нашъ алфавитъ богатъ сравнительно съ европейскими языками: тамъ въ одномъ языкѣ алфавитъ состоитъ изъ 24 буквъ, въ другомъ изъ 25–26, а у насъ всѣхъ буквъ 35–36. Мы и съ ятемъ незнаемъ какъ управиться, а тутъ приходится еще сочинять правила объ употребленiи ё. Пощадите!.. Ктому же теперь вообще хлопочутъ о сокращенiи штатовъ... Нѣтъ, ужь пускай ё остается сверхштатною, какъ до сихъ поръ была. Пускай она довольствуется той ролью, какую играютъ, напримѣръ въ нѣмецкомъ языкѣ Ъ, или во французскомъ eu, oeu.

Затѣмъ предложено было изъ двухъ буквъ и и i одну уволить по третьему пункту и довольствоваться другой, именно буквой и. Въ опроверженiе приведены были слова: мiръ, миръ и мѵро и еще что–то такое. Приговорили: оставить пока обѣ буквы въ покоѣ и употреблять ихъ тамъ, гдѣ онѣ до сихъ поръ употреблялись...

Третья буква, разсужденiемъ о которой и окончилось засѣданiе, была э. Предложено было ограничиться однимъ е. При этомъ кто–то назвалъ звукъ э отвѣснымъ... Отвѣсный звукъ! Это и ново, и мило. Эпитетъ мѣткiй. Значитъ ѣ — звукъ горизонтальный?

Результатомъ всѣхъ разсужденiй было то, что (выражаясь словами президента) «мы остаемся при тѣхъ же условiяхъ, при которыхъ состоимъ въ настоящее время». Засѣданiе кончилось часовъ въ десять съ половиной. Оно кончилось предложенiемъ со стороны президента: представить къ слѣдующему засѣданiю (черезъ суботу, значитъ къ 24 марта), кто пожелаетъ, письменное мнѣнiе касательно общихъ основанiй нашего правописанiя и касательно употребленiя буквъ ё, и, (i) и э. Объ этихъ трехъ буквахъ споръ тянулся часа полтора. До ѣ еще не доходили.

Предпринимаемая въ настоящее время реформа въ правописанiи — дѣло не новое: она предпринималась неразъ и прежде, — пятдесятъ, сто лѣтъ тому назадъ, и — не повела ни къ чему... Отчего, вопросъ кажись бы на сторонѣ реформаторовъ былъ и здравый смыслъ, и логика, а между тѣмъ ихъ реформы все–таки непринялись; ихъ сѣмя упало должно–быть на худую почву... А теперь на хорошей почвѣ хотятъ сѣять наши грамотники? Что–то сомнительно. Въ нашей граматической почвѣ много еще осталось старой дряни, которую вырвать вонъ изъ исторiи правописанiя нѣтъ возможности.

Знаете что: не обратиться ли намъ къ нѣмцамъ? Народъ хитрый, обезьяну выдумалъ, а привести въ порядокъ русскую ортографiю сумѣетъ и подавно. Нѣтъ, нешутя. Дѣло ктому же бывалое. Кого всѣхъ больше поражало безобразiе нашей граматики? Нѣмцевъ. Первой русской граматикой у насъ обыкновенно считается граматика Ломоносова; во второй половинѣ прошлаго столѣтiя она считалась авторитетомъ, а кто заподозрилъ этотъ авторитетъ въ разныхъ нелѣпостяхъ? Нѣмецъ, — Шлёцеръ, тотъ самый Августъ Людвигъ Шлёцеръ, который считается первымъ русскимъ историческимъ критикомъ. Въ Россiю прiѣхалъ онъ незная ни слова порусски, но это нисколько не помѣшало ему меньше чѣмъ черезъ два года приняться за передѣлку нашей граматики, которая съ толку его сбивала своей безалаберностью. Дѣло было вотъ какъ. Занятiя русскимъ языкомъ Шлёцеръ началъ разумѣется съ перевода; переводилъ указы и разныя статейки, которыя сообщалъ ему его начальникъ Таубертъ, членъ канцелярiи академiи наукъ. Вотъ какъ расказываетъ про свои граматическiя занятiя самъ Шлёцеръ:

«Безчисленное множество разъ — говоритъ онъ — мнѣ приходилось толковать съ моимъ начальникомъ Таубертомъ насчетъ русскаго языка, потомучто нетолько при переводѣ указовъ, но и при чтенiи разнаго рода рукописныхъ статей, чтò онъ давалъ мнѣ, мнѣ все–еще попадались мѣста, которыхъ объяснить не могли мнѣ ни граматика, ни словарь. Таубертъ хоть и хорошо зналъ порусски, однакожъ общихъ философскихъ свѣдѣнiй о граматикѣ не имѣлъ; оттого ему нерѣдко доводилось слышать отъ меня такiе вопросы и возраженiя, которые рѣшительно ставили его втупикъ. Разумѣется при этихъ случаяхъ дѣло немогло обойтись безъ того, чтобы не поговорить о тогдашнихъ русскихъ граматикахъ, въ особенности о граматикѣ Ломоносова, считавшейся въ то время образцовою (Meisterstück). При помощи всеобщей граматики я указалъ ему въ ломоносовской граматикѣ множество неестественныхъ правилъ и безполезныхъ подробностей, и мои указанiя дотого были ясны, что ему стало даже досадно — кáкъ это онъ самъ раньше незамѣтилъ такихъ промаховъ? Конецъ былъ тотъ, что въ началѣ 1763 года Таубертъ сказалъ мнѣ: «Послушайте, напишите–ка русскую граматику вы сами, а ужь академiя ее напечатаетъ» (schreiben Sie selbst eine russische Grammatik, die Akademie soll sit drucken lassen).

«Вотъ я и взялся за это порученiе; кажется оно было мнѣ по силамъ. Кромѣ того, что я зналъ кое–что изъ всеобщей граматики, у меня еще достаточно было свободнаго времени на то, чтобы сравнить русскiй языкъ, какъ по отношенiю къ отдѣльнымъ словамъ, такъ и по отношенiю къ граматикѣ, со многими сродными ему нарѣчiями: ни о томъ, ни о другомъ Ломоносовъ и не подумалъ, стало–быть и въ томъ и въ другомъ случаѣ я имѣлъ надъ нимъ значительный перевѣсъ. Примѣры я нарочно выбиралъ изъ него, а правила были мои собственныя. Въ сомнительныхъ случаяхъ я обращался къ сослуживцу моему Румовскому, который старался опредѣлить русскiя граматическiя правила съ математической точностью...(1)

Шлёцеръ однакожъ такъ и не кончилъ своего труда: дошолъ до склоненiй именъ прилагательныхъ, въ академической типографiи ему отпечатали одинадцать листовъ — и только. Теперь ихъ и не найдешь нигдѣ. Говорятъ, будто всего сохранилось три экземпляра гдѣ–то, да четвертый лежитъ въ гёттингенской библiотекѣ. Но для насъ это неважно; для насъ важно то, что коренная реформа нашей граматики задумана была нѣмцемъ. Достанетъ ли у насъ силъ совершить реформу въ правописанiи самимъ? Не лучше ли будетъ обратиться къ нѣмцамъ? Право! Почемъ знать, окончи только Шлёцеръ начатый трудъ — можетъ мы бы совсѣмъ не такъ безграмотны были, какъ теперь.

Попытки же русскихъ реформаторовъ правописанiя почему–то никогда неудавались. Укажемъ пока на два примѣра: на Тредьяковскаго и на Хабарова.

Тредьяковскiй первый отстаивалъ у насъ самостоятельность русскаго правописанiя. «Россiйская ортографiя — говоритъ онъ — ни самыя малыя нужды неимѣетъ быть подобна всякой чужой, которыя способъ всеконечно неможетъ быть годенъ ея употребленiю; а напротивъ того, самую основательную и твердую причину имѣетъ быть, по своей природѣ и по имени «россiйскiя», свойственною россiйской: ибо, по разуму, недолжно слѣдовать чужому образцу, ежели оный совершенно негоденъ къ собственному въ какой–либо вещи способу и ей самой несроденъ.»(1) Византiйско–славянскiй духъ нашей ортофографiи возмутилъ его. Онъ задумалъ произвесть въ ней переворотъ, начиная съ алфавита. Исходя изъ того принципа, что «каждая буква должна выражать собою особый звукъ» и что поэтому «лишнiя буквы слѣдуетъ исключить изъ нашего алфавита», онъ такъ и дѣлаетъ: исключаетъ и и э, и не употребляетъ ё (говоримъ только о тѣхъ трехъ буквахъ, о которыхъ разсуждалось въ засѣданiи 10 марта). И онъ поступаетъ совершенно логично: э существуетъ у насъ въ очень немногихъ словахъ, для которыхъ нестоитъ имѣть особой буквы; изъ двухъ буквъ и и i Тредьяковскiй стоитъ за послѣднюю, и очень основательно. Въ пользу буквы i говоритъ многое: 1) она занимаетъ вдвое меньше мѣста въ печати, чѣмъ и; 2) при наборѣ и при чтенiи коректуры ее нельзя смѣшать ни съ какой другой буквой, тогда какъ и (говоримъ по собственному опыту) легко перемѣшивается то съ н, то съ п; 3) если имѣть въ виду сближенiе нашего шрифта съ европейскимъ, то i оказывается во всѣхъ европейскихъ алфавитахъ, между тѣмъ какъ и совершенно не пользуется извѣстностью.

Попытка Тредьяковскаго кончилась ничѣмъ. Да онъ впрочемъ и самъ какъ–будто предвидѣлъ свою неудачу, однакожъ не унывалъ: «пускай нынѣ не слѣдуютъ моей ортографiи, говорилъ онъ себѣ въ утѣшенiе: — но отчаяваюсь ли я, что не будетъ такого времени, когда увидятъ ея правость!»

Другой голосъ вопiющаго въ пустынѣ русской ортографiи раздался черезъ пятьдесятъ лѣтъ послѣ Тредьяковскаго. То былъ голосъ «отставнаго коректора» Хабарова. По окончанiи курса въ московской гимназiи (въ концѣ семидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтiя) онъ поступилъ въ типографiю наборщикомъ, пробылъ тамъ два года, потомъ перешолъ въ другую типографiю, изъ другой въ третью и т. д., и двадцать два года провелъ въ типографiяхъ въ качествѣ наборщика и коректора. Какъ наборщика, его особенно занялъ нашъ алфавитъ, и свою реформу русскаго правописанiя Хабаровъ ограничиваетъ только одной азбукой: дальше азбуки онъ не пошолъ.

«Всякiй разъ, набирая какую–нибудь книгу — говоритъ онъ въ своей автобiографiи — я думалъ о улучшенiи литеръ азбуки: вмѣсто отдыха, послѣ работы, чертилъ формы буквъ или задумывался надъ безтолковой азбукой нашей...» И потомъ дальше, въ предисловiи къ своей азбукѣ: «Машинальная работа типографская несовсѣмъ придавила мой разсудокъ. Правда, сначала я набиралъ литеры какъ и всѣ прочiе наборщики — работалъ одними глазами и ручною памятью, безъ малѣйшаго вниманiя къ тому, чтó набираю, недумая о возможности сдѣлать эту работу простѣе. Мысль о возможности улучшенiя русской азбуки представилась мнѣ, когда я сталъ набирать съ одной рукописи, въ которой авторъ исключилъ ъ и и. То была рукопись професора Барсова (см. Москов. журнал 1792 г.). Я сталъ изыскивать средства усовершенствовать нашу азбуку...»(1)

Во второй главѣ своего сочиненiя — «о безполезныхъ буквахъ въ русской азбукѣ» отставной коректоръ предлагаетъ выбросить изъ нашего алфавита восемь буквъ: i, щ, ъ, ь, ѣ, э, ѳ и ѵ, и при этомъ приводитъ доказательства, почему именно ихъ непременно надо выбросить. Вотъ какъ онъ разсуждаетъ объ ё, i и э.

ё онъ считаетъ въ числѣ «нужныхъ», т. е. недостающихъ буквъ въ нашемъ алфавитѣ (ихъ всего только двѣ: ё да й). До него звукъ ё передавался въ печати посредствомъ iо съ accent circonflèxe. Эту сложную форму передачи звука ё Хабаровъ предлагаетъ замѣнить буквой е съ двумя точками, какъ это теперь дѣлается. Но его передѣлка не вдругъ вошла въ нашу печать: еще въ тридцатыхъ годахъ выходили книги, въ которыхъ вмѣсто ё писалось iо съ accent circonflèxe.

i. Въ произношенiи вѣдь вы не различаете и отъ i: какъ ни напишите Iоаннъ или Иоаннъ, Iона или Иона, Iерусалимъ или Иерусалимъ, — звукъ будетъ одинъ и тотъ же. Въ прилагательныхъ iй вмѣсто ненужной i я (говоритъ Хабаровъ) напишу и, и надъ нимъ поставлю краткую. Но какъ отличить мiръ отъ мира? Очень просто: по смыслу! Развѣ мы не различаемъ множества словъ, которыя пишутся совершенно одинаково, а значенiе между тѣмъ имѣютъ неодинаковое, напримѣръ градъ, ключъ, ломъ, икра, змѣй, покой, бубны и т. под.?

Доводы совершенно справедливые, только съ какой же стати отдавать предпочтенiе буквѣ и передъ i? Или можетъ–быть Хабаровъ неимѣлъ въ виду выигрышъ мѣста въ печати? Этого опять допустить нельзя, потомучто самъ же онъ дальше, разсуждая о ненужности буквы ъ, взываетъ къ нашимъ грамотникамъ: «Хоть изъ экономическихъ видовъ согласитесь, милостивые государи! (выбросить ъ). Сочтите на досугѣ, сколько сбережотся времени, бумаги, свинцу, чернилъ безъ этого безполезнаго ъ!.. А что онъ въ окончанiи словъ совершенно безполезенъ, о томъ никто не споритъ. Зачѣмъ же держать тунеядца?»

«э. Въ русскомъ языкѣ (приводимъ собственныя слова Хабарова) нѣтъ словъ для э, а иностранныя слова выучиваются не по русскимъ азбукамъ. Ей! етотъ, ехъ, екой — вотъ всѣ русскiя слова, которыя угодно нашимъ грамотѣямъ писать посредствомъ э... Но зачѣмъ э? Говоря порусски, я знаю, какъ говорить ей, етотъ, ехъ безъ э! — А какъ отличить поэта отъ поетъ? Я хочу сказать: поэтъ поетъ, — это понятно; а если оба слова будутъ написаны съ е, кàкъ ихъ различить? — Вотъ какъ: поетъ поетъ

Изъ примѣра Тредьяковскаго и Хабарова мы видимъ, что пятдесятъ и сто лѣтъ тому назадъ наши грамотѣи разсуждали точно такъ же, какъ мы теперь разсуждаемъ. А возъ все–таки ни съ мѣста. Двинется ли онъ?..

 

II

 

Sumus ergо etiamnunс in tenebris...

Hobbes.

 

24 марта происходило второе совѣщанiе грамотныхъ людей. Минутъ за двадцать до открытiя засѣданiя всѣмъ собравшимся былъ розданъ отчетъ о первомъ совѣщанiи (отдѣльные оттиски изъ 6 № «Учителя»).

Восемь часовъ. Вообразите наше отчаянiе: выбранный въ прошлый разъ въ президенты г. Перевлѣсскiй почему–то не явился въ собранiе. Новые выборы.

 Господа! начинаетъ кто–то изъ сидѣвшихъ за столомъ: — такъ какъ г. Перевлѣсскаго нѣтъ, то намъ приходится выбрать новаго президента. Кстати теперь рѣшимте: слѣдуетъ ли намъ каждый разъ выбирать новаго президента, или пусть ужь будетъ одинъ во всѣ засѣданiя?

 Но председатель можетъ непридти... Вотъ хоть бы г. Перевлѣсскiй...

 Въ такомъ случаѣ кандидата бы еще выбирать надо.

 Нѣтъ, одного на всѣ засѣданiя лучше: единства больше.

 Президентомъ долженъ быть прежде всего не–филологъ, т. е. не спецiалистъ–филологъ. Онъ не долженъ вступать въ споры.

 Всего лучше какого–нибудь поэта выбрать въ предсѣдатели. Господа! кто изъ васъ поэтъ? Нѣтъ ли здѣсь въ собранiи кого поэтовъ?

Затихло собранiе; значитъ нѣтъ поэтовъ. На выборѣ президента можетъ–быть наше второе совѣщанiе такъ бы и остановилось, еслибъ не пришло кому–то (чуть не г. Стоюнину) въ голову, что въ прошлый разъ послѣ г. Перевлѣсскаго большинство голосовъ было на сторонѣ О. И. Паульсона. И порѣшили: да будетъ предсѣдательствовать г. Паульсонъ.

Президентъ. Мы уклонились бы отъ порядка, въ какомъ должны происходить наши совѣщанiя, еслибъ прямо начали съ алфавита. Въ прошлое засѣданiе вопросъ объ общихъ основанiяхъ нашего правописанiя остался нерѣшонымъ, и потому неугодно ли будетъ собранiю приступить теперь къ обсужденiю вопроса: слѣдуетъ ли произвесть коренное преобразованiе въ нашей ортографiи, или ограничиться только второстепенными вопросами?

Г. Кореневъ положительно объявляетъ, что коренное преобразованiе въ нашей ортографiи уже потому невозможно, что языкъ нашъ еще не установился. (Странно!)

Г. Сидонскiй. Прежде всего слѣдовало бы кажется обсудить: чтó надобно разумѣть подъ кореннымъ преобразованiемъ и чтó подъ второстепеннымъ?

Кто–то. Очень просто: коренная реформа будетъ та, которая заставитъ насъ учиться писать сызнова. Напримѣръ когда правописанiе будетъ сближено съ выговоромъ.

Другой кто–то. Мнѣ кажется напротивъ, граматика должна установлять выговоръ.

Г. Микѣшинъ, которому тоже ужасно нехочется коренной реформы, принимается доказывать, что во всемъ на свѣтѣ, то–есть рѣшительно во всемъ, даже въ установленiи правописанiя, должна быть постепенность. Онъ начинаетъ издалека, рѣчь его тянется, тянется... Присутствующiе переглядываются, являются улыбки, споръ, начатый шопотомъ, становится громче, громче. Звонокъ.

Г. Сухановъ. Ужь если дѣлать въ нашей ортографiи измѣненiя, такъ ужь лучше бы всего по–моему преобразовать ее вполнѣ: полумѣры ни къ чему не поведутъ.

Кто–то замѣтилъ, что выраженiе «полумѣры» употребляется говоря только о важныхъ реформахъ, а не о такихъ пустякахъ, какъ наше правописанiе.

Г. Кодинскiй. Мы живемъ въ эпоху коренныхъ преобразованiй; крестьянскiй вопросъ напримѣръ совершенно долженъ преобразовать наше общество. Поэтому мнѣ кажется и реформа въ правописанiи должна быть коренная.

 Но ежели эта реформа не дастъ никакихъ результатовъ, всѣми принята небудетъ?

 Поддержку мы всегда найдемъ, поддержка будетъ!

Кто–то. Кчему ломать все? Всего ломать ненужно. Кчему непремѣнно коренная реформа? Лучше начать со второстепенныхъ вопросовъ, а потомъ отъ мелочей мы доберемся и до главнаго, до полной реформы.

Г. Микѣшинъ. Да, да, совершенно справедливо, во всемъ нужна постепенность. Ныньче будутъ сдѣланы одни измѣненiя, черезъ десять лѣтъ другiя, а ужь тамъ и пойдетъ.

Кто–то (кажется г. Классовскiй). Ежели предпринято будетъ коренное преобразованiе нашей ортографiи, то оно необходимо коснется или историческаго хода нашего правописанiя, или же будетъ направлено къ полному сближенiю съ выговоромъ, то–есть будетъ имѣть дѣло съ мѣстными говорами. Стало–быть для того, чтобы рѣшить, какую именно реформу намъ слѣдуетъ предпринять, коренную или только второстепенную, мы предварительно должны отвѣтить на вопросъ: чтò для насъ важнѣе — исторiя ли языка, или сближенiе ортографiи съ произношенiемъ? Если мы примемъ второе, то для того чтобы выразить въ письмѣ всѣ звуки, существующiе въ русскомъ народномъ говорѣ, во всѣхъ нашихъ мѣстныхъ нарѣчiяхъ, намъ придется покрайней–мѣрѣ утроить нашъ алфавитъ. А ежели мы примемъ историческое начало, въ такомъ случаѣ путаница въ правилахъ правописанiя у насъ останется попрежнему, хоть бы напримѣръ относительно употребленiя буквы ѣ, про которую Миклошичъ совершенно справедливо говоритъ, что русскiе до тѣхъ поръ будутъ биться съ буквой ѣ, пока совсѣмъ не изгонятъ ее изъ своего алфавита.

Президентъ установляетъ поднятые вопросы въ такомъ порядкѣ: мы должны опредѣлить 1) чтò должно разумѣть подъ кореннымъ преобразованiемъ нашей ортографiи и чтò подъ второстепеннымъ; 2) какъ слѣдуетъ смотрѣть на историческую основу нашего правописанiя и 3) чтó принять за норму, когда дѣло коснется сближенiя нашей ортографiи съ произношенiемъ?

Г. Киневичъ. Всѣ прежнiя реформы нашего правописанiя касались однихъ только мелочей и потому не имѣли успеха; стало–быть и теперь намъ незачѣмъ гоняться за мелочами, и толковалъ о томъ, какое преобразованiе лучше — коренное или второстепенное, значитъ вступать въ совершенно безполезные споры. Кчему все давнымъ–давно уже пережованое пережовывать снова? По–моему ужь если дѣлать преобразованiе, такъ дѣлать радикальное. Будетъ ли всеми принято, нѣтъ ли — какая намъ нужда толковать объ этомъ? На нашей сторонѣ истина — чегожъ еще больше? Ручательство за успѣхъ самое вѣрное.

Г. Сидонскiй. Но чтоже такое мы должны разумѣть подъ именемъ мелочей? Писать напримѣрь лекарь черезъ е или черезъ ѣ, матерьялизмъ или матерьялисмъ?

Г. Киневичъ. Всего лучше будетъ начать съ крупнаго, а тамъ дойдемъ и до мелочей.

Г. Сидонскiй. Но всѣ главнымъ образомъ существующiя разногласiя въ нашемъ правописанiи заключаются именно въ мелочахъ: такъ нелучше ли поэтому начать съ мелочей?

Г. Киневичъ. Позвольте мнѣ отклониться отъ этого вопроса. Я хотѣлъ только заявить собранiю, что чтò бы ни называли кореннымъ преобразованiемъ, во всякомъ случаѣ я объявляю себя въ пользу такого преобразованiя.

Г. Мордвиновъ. Мы приглашены сюда затѣмъ, чтобы условиться въ установленiи правилъ нашего правописанiя и чрезъ то облегчить самое преподаванiе этой части граматики. Но кажется намъ нечего бояться, что всякiй будетъ писать по–своему...

Г. Стоюнинъ. Съ этимъ нельзя согласиться: установленiе однообразiя въ правописанiи намъ необходимо для установленiя самаго говора. Но опять если мы будемъ сближать письмо съ говоромъ, мы вдадимся въ крайность; чрезъ это мы просто уничтожимъ всякое правописанiе.

Г. Кодинскiй. Лѣтъ двадцать тому назадъ я издалъ «Упрощенiе русской грамматики». Въ этомъ сочиненiи... вѣроятно кто–нибудь изъ общества читалъ его?

Слышатся смѣшанные голоса: «какже, читали, читали!.. Чтó это, Кодинскаго? еще бы!.. всѣ читали!»

Г. Кодинскiй. Въ этомъ сочиненiи я предлагалъ сдѣлать коренное преобразованiе въ нашей граматикѣ, и принявъ предложенную мной реформу, всѣ бы легко и скоро научились писать порусски безъ ошибки; средство самое простое: принять вмѣсто нынѣшняго русскаго шрифта латинскiй. Я нахожу, что нашъ алфавитъ неудовлетворителенъ. Возьмемъ напримѣръ такую фразу: «онъ ее еще и гонитъ». Кàкъ прочтетъ ее тотъ, кто только–что еще учиться читать? А вотъ какъ: «онъ ээ эщэ и гонитъ». Все это греки. Самаго звука этого (то–есть э) нѣтъ въ русскомъ языкѣ, онъ изобретенъ у насъ греками. А у меня бы этого небыло.

Подымается крикъ со всѣхъ сторонъ:

 Въ такомъ случаѣ надо завести школы для всѣхъ насъ! мы должны будемъ учиться грамотѣ снова!

 Русскiй шрифтъ не умретъ! Онъ будетъ жить пока Россiя не умретъ!

 Вы обрекаете всю нашу литературу на сожженiе!

Г. Кодинскiй. Но какъ же вы различите въ письмѣ выговоръ буквы г напримѣръ въ словахъ «господину Головину»? Или напримѣръ вещь и плащъ — какая тутъ разница въ выговорѣ буквы щ? Да вотъ вамъ, чегожъ еще лучше: неудобство русскаго шрифта доказывается тѣмъ уже, что въ прошедшее совѣщанiе кто–то изъ господъ читавшихъ прочелъ умѣли вмѣсто успѣли.

Шумъ. Звонокъ.

Кто–то изъ сидящихъ за столомъ. Вотъ я сейчасъ написалъ по вашей граматикѣ слово еще: кажется чуть ли не десять буквъ выходитъ. Позвольте, сейчасъ сосчитаю. Разъ, двѣ, три...

Г. Кодинскiй (горько). Ну вотъ, сейчасъ и видно, что вы совсѣмъ и не читали моей граматики.

Смѣхъ и опять звонокъ.

Президентъ. Намъ кажется пора покончить съ вопросомъ о шрифтѣ, тѣмъ болѣе, что съ мнѣнiемъ г. Кодинскаго никто изъ общества не согласенъ. Г. Сидонскiй, кажется вамъ угодно было что–то возразить г. Кодинскому.

Г. Сидонскiй распространяется о богатствѣ русскаго языка, о прелести нашего алфавита, вполнѣ удовлетворяющаго всѣмъ русскимъ звукамъ, о недостаточности латинской азбуки для передачи нѣкоторыхъ русскихъ звуковъ и проч.

Г. Кодинскiй. А у меня всѣ граматическiя правила умѣщаются на одномъ листѣ.

Легкiй смѣхъ.

Г. Классовскiй. Преобразованiе, предлагаемое г. Кодинскимъ, есть больше чѣмъ коренное преобразованiе. Кромѣ того мы видимъ, что всѣ славянскiе народы, принявшiе латинскiй шрифтъ, должны были придумать множество новыхъ знаковъ для передачи тѣхъ звуковъ, которыхъ латинскiй алфавитъ не выражаетъ. Это...

Г. Кодинскiй. Да они писать неумѣютъ. (Смѣхъ.)

Г. Классовскiй. Это крайнее неудобство. А между тѣмъ Кирилъ придумалъ начертанiя, именно вызванныя нашими звуками. Для выраженiя напримѣръ звуковъ щ, ѣ и другихъ, вамъ придется употреблять или какiе–нибудь надстрочные знаки, или хвостикъ внизу, какъ напримѣръ въ польскомъ носовые звуки а и е.

Г. Кодинскiй (съ увлеченiемъ). Я буду безъ хвостиковъ писать.

Страшный хохотъ укрощается смирительнымъ колокольчикомъ. Когда шумъ стихъ, г. Кодинскiй беретъ лежащую передъ нимъ афишу и говоритъ:

 Въ русскомъ языкѣ чрезвычайно много иностранныхъ словъ. Вотъ напримѣръ я вамъ прочту начало этой афиши: «Концертъ въ пользу бѣдныхъ студентовъ императорской медико–хирургической академiи.» Много ли въ этой фразѣ русскихъ словъ? Прочесть ее, такъ всякiй иностранецъ пойметъ, о чемъ тутъ говорится...

Улыбки, легкiй смѣхъ, шумъ, звонокъ.

Кто–то. А неугодно ли вамъ выразить латинскимъ алфавитомъ звукъ ѣ, неприбѣгая къ комбинации буквъ?

Г. Кодинскiй. Да я совсѣмъ не о томъ говорю. Я говорю, что если мы перемѣнимъ нашъ шрифтъ на латинскiй, то хоть намъ не легче будетъ послѣ этого учиться граматикѣ, зато иностранцамъ будетъ легче. Вотъ объ чемъ я говорю. Ктому же наборщикамъ при вставкѣ иностранныхъ фразъ въ русскiй текстъ не придется лазить изъ одной кассы въ другую...

Шумъ и смѣхъ. «Это будетъ измѣненiе, а не преобразованiе!» слышится съ одной стороны. «Да мы о себѣ хлопочемъ, а не объ иностранцахъ! Чтó намъ до нихъ за дѣло!» раздается съ другой. Звонокъ разумѣется. Президентъ предлагаетъ обществу разсмотрѣть вопросъ: чтó должно разумѣть подъ кореннымъ преобразованiемъ нашего правописанiя?

Г. Ремизовъ. Въ числѣ нашихъ ортографическихъ правилъ есть такiя, которыя принимаются всѣми пишущими и печатающими безусловно, на которыя всѣ согласны; но съ другой стороны встрѣчаются и случаи разногласiя въ способѣ писанья — одни пишутъ такъ, другiе иначе, — случаи, которые легко устранить. Отсюда кажется можно прямо заключить, что подъ коренными преобразованiями надобно понимать такiя измѣненiя въ правописанiи, которыя касаются общепринятыхъ правилъ; соглашенiе же разностей въ правописанiи я считаю второстепенной реформой. Но теперь вопросъ: какихъ основанiй держаться при коренномъ преобразованiи? Мнѣ кажется всего справедливѣе — тѣхъ, на которыя прошлый разъ указалъ г. Сухомлиновъ, именно этимологическаго начала и фонетическаго.

Г. Никольскiй. Такъ какъ дѣло идетъ о томъ, какое преобразованiе совершить будетъ лучше, то позвольте мнѣ сдѣлать одно замѣчанiе въ пользу радикальнаго преобразованiя. Кругъ читающей Россiи въ настоящее время можно–сказать довольно еще ограниченъ; но нѣтъ никакого сомнѣнiя, что по мѣрѣ успѣховъ распространенiя грамотности будетъ возрастать и число читающихъ. Если теперь читающихъ у насъ найдется положимъ три мильона, то лѣтъ черезъ десять ихъ будетъ можетъ–быть десять мильоновъ. Имѣя это въ виду, мы кажется недолжны допускать иного преобразованiя въ нашей ортографiи, какъ только радикальное. Чѣмъ дальше мы будемъ откладывать реформу, тѣмъ больше она будетъ становиться невозможною. Если нами будетъ произведена коренная реформа (иной мы и не допускаемъ), то послѣдующее за нами поколѣнiе будетъ избавлено отъ всѣхъ тѣхъ безчисленныхъ затрудненiй въ правописанiи, которыя теперь поминутно сбиваютъ насъ съ толку. Настоящiй моментъ какъ нельзя больше удобенъ для радикальной реформы. Если наше предпрiятiе — произвесть въ нашемъ правописанiи коренную реформу — имѣетъ въ себѣ внутреннюю силу и за него говоритъ сама истина, то оно примется; непремѣнно примется. Итакъ вотъ въ чемъ заключается мое предложенiе: въ виду распространенiя грамотности необходимо произвесть радикальное преобразованiе въ нашемъ правописанiи.

 Но въ такомъ случаѣ вы затронете и общепринятыя правила...

 Чтожъ такое, если они и будутъ затронуты?

 Тогда намъ всѣмъ придется переучиваться.

 Переучиваться легче, чѣмъ учиться.

Сильный говоръ. Сквозь шумъ слышится вопросъ г. Кодинскаго: «а какъ вы напишете напримѣръ чтожъ?» и чей–то отвѣтъ: «вотъ это–то мы и рѣшимъ тогда, когда будетъ предпринято коренное преобразованiе.» Звонокъ.

Президентъ. Сдѣлаемъ же теперь résumé изо всего сказаннаго. Въ виду распространенiя грамотности, въ настоящiй благопрiятный моментъ всего лучше будетъ совершить въ нашемъ правописанiи радикальное преобразованiе, хотя бы оно касалось и общепринятыхъ правилъ, — принимая въ этомъ то опредѣленiе радикальнаго преобразованiя, какое сдѣлалъ г. Ремизовъ. Итакъ большинство стоитъ за коренное преобразованiе. Послѣ этого мнѣ кажется лучше будетъ перейти прямо къ разсмотрѣнiю нашей рѣчи, оставя алфавитъ всторонѣ.

Новый шумъ. Между прочимъ слышатся голоса:

 Да, да! А то мы никогда не кончимъ.

 Помилуйте, какже это можно! надо же вѣдь чѣмъ–нибудь кончить съ алфавитомъ.

 Непремѣнно. Покрайней–мѣрѣ при дальнѣйшихъ обсужденiяхъ у насъ небудетъ вопросовъ, отклоняющихъ отъ дѣла. (Звонокъ.)

Президентъ предлагаетъ обществу рѣшить большинствомъ голосовъ вопросъ: съ чего начать обсужденiе — съ алфавита ли, или съ частей рѣчи? Кто за части рѣчи, тотъ пусть встанетъ. Большинство оказалось на сторонѣ сидящихъ, и потому опять потянулся споръ о буквахъ...

 

_____

 

 Второе совѣщанiе продолжалось еще дольше перваго: оно кончилось въ одинадцать часовъ, даже слишнимъ въ одинадцать. Мы бы могли изложить и дальнѣйшiй ходъ этого совѣщанiя съ такой же подробностью, съ какой представили пренiе объ общихъ основанiяхъ нашего правописанiя, но — опасаемся, чтобъ отчетъ нашъ о совѣщанiяхъ по вопросу объ упрощенiи русской ортографiи не принялъ ужасающихъ размѣровъ. Намъ бы просто хотѣлось сообщать читателямъ въ короткихъ словахъ тѣ результаты, къ которымъ пришли наши совѣщанiя. Но, какъ видите, спорные пункты у насъ пока еще только «выясняются», а къ какимъ рѣшенiямъ мы придемъ, и придемъ ли къ какимъ–нибудь рѣшенiямъ — это еще богъ–вѣсть. Поэтому, говоря о ходѣ нашей ортографической распри, мы будемъ довольствоваться общими отзывами о нашихъ совѣщанiяхъ, а изъ частностей указывать только на такiя, которыя составляютъ букетъ нашихъ споровъ.

Г. Киневичъ сталъ говорить первый. Допуская только радикальное преобразованiе нашей ортографiи, онъ предлагаетъ выкинуть нѣсколько буквъ изъ нашего алфавита. Доказательства, имъ приводимыя, дотого просты и убѣдительны, что противъ нихъ должно замолчать всякое возраженiе. Прежде всего онъ нападаетъ на ѣ. Слушатели убѣждены въ необходимости выкинуть эту глупую букву.

Г. Половцовъ (глубоко тронутъ предложенiемъ г. Киневича, говоритъ несовсѣмъ спокойнымъ голосомъ). Чту высокое настоящее собранiе. Большинство его состоитъ изъ молодыхъ людей, которые глубоко сознаютъ необходимость коренной реформы въ нашемъ правописанiи. Но мнѣ несовсѣмъ нравится, когда, обсуживая предлагаемые вопросы, они что–называется — извините за выраженiе — толкутъ воду... Я неимѣлъ чести быть на первомъ совѣщанiи, но считаю для себя святымъ долгомъ слѣдить за дѣйствiями настоящаго собранiя. Въ прошедшiй разъ э оборотное было единогласно исключено изъ нашего алфавита... («остается! осталось!» Звонокъ.) ...теперь дѣлается предложенiе исключить букву ѣ. Я согласенъ; я отъ души на это согласенъ; за тысячи учениковъ, которые по милости божiей прошли чрезъ мои руки, я благодарю г. Киневича. Мнѣ остается желать, чтобы и все собранiе единогласно приняло предложенiе выгнать букву ѣ вонъ изъ русской азбуки.

Г. Сидонскiй дѣлаетъ одно очень недѣльное возраженiе (что ѣ «въ большей чàсти случаевъ» необходима для этимологiи), но вскорѣ убѣждается въ его несостоятельности.

Г. Кодинскiй. Позвольте вамъ еще сказать: между ѣ и е въ произношенiи есть различiе.

 Никакого нѣтъ! Нѣтъ, нѣтъ! (Звонокъ.)

Г. Кодинскiй. А напримѣръ въ словахъ перà и пѣна?

Смѣхъ, шумъ и звонокъ.

Г. Кодинскiй. Надъ ѣ всегда стоитъ ударенiе, а надъ е нѣтъ.

Кто–то. А въ словѣ увѣряю напримѣръ?

Г. Кодинскiй (внушительно). Отъ слова вѣра.

Нечего и говорить, что отклоненiя въ сторону происходили безпрестанно. Разсуждая объ уничтоженiи буквы ѣ, собранiе принялось толковать о томъ, кáкъ провести предпринимаемыя ортографическiя реформы въ жизнь. Между прочимъ г. Никольскiй предложилъ составить «общество ортографической реформы». Мнѣнiе г. Киневича о буквѣ ѣ было принято почти единогласно.

Затѣмъ г. Киневичъ сталъ говорить о необходимости исключить ъ изъ нашего алфавита. Онъ на досугѣ перебралъ нѣсколько русскихъ изданiй и пришолъ къ тому убеждѣнiю, что одинъ ъ составляетъ на страницѣ двадцатую часть всѣхъ буквъ, такъ что, по его вычисленiю, изъ сорока печатныхъ листовъ два уходятъ на ъ. При этомъ онъ привелъ слѣдующiй фактъ, очень грустный для кармановъ издателей и читателей. «Энциклопедическiй Лексиконъ предполагается издать въ сорока томахъ; стало–быть два тома будутъ посвящены одному еру. Каждый томъ обходится издателямъ въ 15,000 руб.; слѣдовательно 30,000 рублей имъ придется заплатить за еръ!»

Смѣхъ и аплодисменты.

Общiй результатъ второго нашего совѣщанiя выходитъ такой (выражаемся словами президента):

принять ту или другую предлагаемую реформу можно (потому–что на ея сторонѣ здравый смыслъ), но въ практику вводить нельзя.

По этому результату читатели могутъ судить, въ чью пользу будетъ рѣшонъ процесъ нашихъ грамотѣевъ съ русской ортографiей. — Третье совѣщанiе будетъ происходить 31 марта.

К. СУ–ВЪ

 

 

 

 

________



(1) Русская граматика, урожденная россiйская, впервые увидѣла божiй свѣтъ въ 1755 г. Отцомъ ея считается Ломоносовъ.

(1) Педагогическiя собранiя, существующiя, съ дозволенiя г. попечителя петербургскаго учебнаго округа, уже болѣе двухъ лѣтъ, бываютъ постоянно два раза въ мѣсяцъ. во второй петербургской гимназiи.

(1) Реферат г. Стоюнина напечатанъ вполнѣ въ 6 № журнала «Учитель».

(1) August Ludwig Schlözer’s öffentliches und privat–Leben, von ihm selbst beschrieben. Göttingen, 1802 (стр. 167–169).

(1) Разговоръ между чужестраннымъ человѣкомъ i россiйскiмъ объ ортографii старiнной i новой, i о всемъ что прiнадлежiтъ къ сей матерiи. Спб., въ типографiи академiи наукъ, 1748.

(1) Самое сочиненiе Хабарова — «Усовершенствованная руская азбука, или средства облегчить изученiе оной и способъ сократить число рускихъ буквъ, поясненные примѣрами» — отдѣльно не вышло (оно очень невелико, всего 16 страничекъ in–8°), а вошло въ составъ тощей книжонки, имѣющей такое заглавiе: «Рукопись покойнаго Клементiя Акимовича Хабарова, содержащая разсужденiе о руской азбукѣ и бiографiю его, имъ самимъ писаную, съ присовокупленiемъ портрета и съемка съ почерка сего знаменитаго мужа.» Москва, 1828. — Автобiографiя особенно любопытна.