НЕУДАВШIЙСЯ АНТАГОНИЗМЪ

ЛИТЕРАТУРНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. Современникъ, 1862,

№ 3

_________

Съ удовольствiемъ взялись мы за чтенiе статьи «Литературная собственность». Ну вотъ, подумали мы: наконецъ–то и «Современникъ» хочетъ преподать намъ наставленiе, какъ обращаться съ вещами, которыя называются литературною собственностью. Оно конечно, толки о литературѣ собственно, особенно русской, теперь вообще въ модѣ. Октябрь, ноябрь и декабрь прошлаго года были временемъ преимущественнаго процвѣтанiя ихъ. Тогда «Русскiй Вѣстникъ» громилъ весь литературный лагерь своими московскими громами, тогда же и «День» затѣвалъ крестовый походъ противъ современной литературной лжи. Подъ влiянiемъ такихъ авторитетовъ всѣ принялись разсуждать о литературномъ злѣ, о литературной пошлости и т. п. На рекогносцировку литературныхъ болѣзней потрачено было много силъ и энергiи. Неизвѣстно, чтò добраго выиграла литература въ ту достопамятную эпоху. Нѣкоторые изъ литературныхъ громобоевъ откровенно признавались послѣ, что разбивая въ пухъ и прахъ литературу, научая публику съ презрѣнiемъ относиться къ ней и нескрывая собственнаго къ ней презрѣнiя, они имѣли въ виду не разгромленiе литературы собственно, а тѣ условiя, при которыхъ возникаетъ ненормальность и пошлость нѣкоторыхъ ея явленiй. Разумѣется въ нѣкоторой части нашего общества сейчасъ–же родилось удивленiе къ такой тонкости и дальновидности ума человѣческаго, потомучто намеки эти дотого искусно проведены были и такъ глубоко скрывались подъ внѣшней оболочкой, что о нихъ непремѣнно нужно было напомнить тутъ–же читателямъ; иначе могло–бъ показаться, что походъ на литературу и ея дѣятелей имѣетъ въ виду именно разбитiе этой литературы и основывается просто на миломъ доктринёрствѣ.

Мы должны сказать, почему мы съ удовольствiемъ взялись за чтенiе въ Современникѣ «Литературной собственности». Признаемся, что намъ до крайности надоѣло безконечное пересыпанье фразъ о литературномъ козачествѣ, о литературномъ невѣжествѣ и вообще о всѣхъ тѣхъ милыхъ вещахъ, на которыя и устно и печатно указывалось съ легкой руки московскаго Зевеса — Русскаго Вѣстника. Намъ казалось иногда, что подъ этими фразами кроется беззубая старость, непонимающая ничего внѣ узкихъ своихъ кружковъ и теорiй, или же то нестерпимое доктринерство, которое во всѣхъ другихъ, несогласныхъ съ нимъ взглядахъ желаетъ видѣть только мальчишество, глупую заносчивость и невѣжество. Поэтому неразъ казалось намъ, что въ этихъ крикахъ противъ литературы, повидимому столь степенныхъ и серьозныхъ, больше мальчишества и непониманья, чѣмъ въ тѣхъ джентльменахъ, противъ которыхъ сооружались крестовые походы. Не такихъ вещей конечно мы всегда ожидаемъ отъ «Современника». Взгляды его всегда бываютъ шире и радикальнѣй, чѣмъ напримѣръ у «Русскаго Вѣстника». Правда, и «Русскiй Вѣстникъ» и «Современникъ» имѣютъ чрезвычайно много общаго въ своихъ взглядахъ на литературу. Оба они смотрятъ на нее чрезвычайно свысока. Высокость воззрѣнiя «Русскаго Вѣстника» ясно доказывается его осенними статьями. Онъ нетолько не признавалъ за литературой какой–либо силы и значенiя, а находилъ ее чрезвычайно пошлою, неглубокою и недалекою въ своихъ взглядахъ, обвинялъ ее въ тенденцiяхъ къ свистопляскѣ и т. д. «Современникъ» конечно о свистопляскѣ много не толкуетъ, но кстати непреминетъ ввернуть словечко о мизерности нашей литературы и ея крайней молодости. Но затѣмъ оба они уже совершенно расходятся во взглядахъ на нее. «Современникъ» толкуетъ о мизерности литературы болѣе потому, что онъ вообще литературѣ придаетъ неслишкомъ–то большое значенiе, — не одной только русской, а какой угодно, даже и англiйской. Если онъ говоритъ иногда о русской литературѣ, то это дѣлается больше изъ снисхожденiя къ ней, какъ слабому существу, чѣмъ изъ уваженiя. Совсѣмъ не то «Русскiй Вѣстникъ» напримѣръ... Охотно соглашаясь съ «Современникомъ» въ мизерности нашей литературы, хотя и понимая эту мизерность по–своему, онъ никакъ не можетъ согласиться, чтобъ пресса вообще и особенно англiйская напр. имѣла въ жизни мизерное значенiе... Далеко нѣтъ! По его мiросозерцанiю, пресса (замѣтьте — пресса, а не литература) есть сила въ странѣ, и стóитъ изобрѣсть нѣкоторыя искусныя политическiя комбинацiи, чтобъ она могла имѣть вѣсъ и значенiе въ быту страны. Онъ согласится поострить надъ нашей литературой — молодой, задавленной, постоянно находящейся подъ влiянiемъ реакцiй и потому немогшей быть нормальною въ своемъ ростѣ, и охотно похвалитъ васъ, если вы имѣете въ себѣ подобнаго рода похвальныя тенденцiи; но лишь заикнулись вы объ англiйской прессѣ, — дружба врозь. Ну, а «Современникъ» не стѣсняется и англiйской прессой и убѣждаетъ, что отъ сплава, называемаго гартомъ, даже англiйскаго, никакихъ особенно важныхъ вещей для жизни никогда не бываетъ.

Поэтому лишь только въ какомъ бы то нибыло отношенiи коснется «Современникъ» литературы, всегда ожидаешь отъ него чего–либо эдакого грандiознаго, въ нѣкоторомъ родѣ величественнаго. Широта его взглядовъ извѣстна. Слѣдовательно, ужь если онъ рѣшится заговорить о литературѣ, то подниметъ что–называется самую суть вопроса и найденное зло поразитъ въ самомъ корнѣ. Его громъ далеко не то, что громы «Русскаго Вѣстника» напримѣръ. Этотъ путается въ разнаго рода комбинацiяхъ, безъ которыхъ онъ никогда шагу не дѣлаетъ, а «Современникъ» о комбинацiяхъ никогда и рѣчи не заводитъ, какъ–будто ему до нихъ нѣтъ никакого дѣла. Поэтому, отправляясь къ рѣшенiю вопросовъ безъ лишняго грузу, налегкѣ, онъ всегда съ большею легкостью, скоростью и безпощадностью рѣшаетъ ихъ. Въ доказательство сказаннаго нами мы укажемъ факты. Осенью «Русскiй Вѣстникъ» говорилъ, что литераторы плохо, скверно пишутъ, говорятъ дичь, неимѣя никакихъ въ головѣ здоровыхъ самостоятельныхъ комбинацiй, что прессѣ такъ вести себя негодится, нехорошо, и выражалъ при этомъ надежду, что современемъ, при лучшихъ комбинацiяхъ, она исправитъ свое зловредное поведенiе. «Современникъ» на дѣло посмотрѣлъ иначе: онъ не сказалъ, что наши литераторы плохо пишутъ и что имъ лучше нужно писать, а прямо, устами Т. З., задалъ вопросъ: зачѣмъ теперь пишетъ вся эта масса литераторовъ? вѣдь ужь давно сказано и написано все, о чемъ ни распространяются устно и печатно всѣ наши литераторы. Вопросъ такимъ образомъ касался самой сущности дѣла и шире обнималъ его, чѣмъ всѣ подобнаго рода вопросы «Русскаго Вѣстника». Этотъ касался только современныхъ явленiй литературы и непрочь былъ дать ей мѣсто въ своихъ комбинацiяхъ. «Современникъ» откровенно и прямо спросилъ, зачѣмъ исписываются и печатаются тысячи тоннъ бумаги (не злобный–ли намекъ это на англiйскую литературу?) вѣдь при этомъ перепечатывается нѣсколько разъ только старое, давно ужь написанное? Лучше ужь взяли бы и перечитывали старыя книжки... Такимъ образомъ стремленiе Т. З. оказалось несравненно болѣе широкимъ, чѣмъ у «Русскаго Вѣстника». Онъ открывалъ крестовый походъ не противъ литературныхъ дѣятелей, а противъ литературы и не скрывалъ при этомъ чисто–омаровскихъ знаменитыхъ библiофильскихъ стремленiй.

Согласитесь, что въ широтѣ взгляда и полнѣйшей безцеремонности его рѣшенiя всегда есть что–то привлекательное, что–то грандiозное, плѣнительное для ума и сердца. Конечно въ этомъ случаѣ иногда приходится удивляться только широтѣ взгляда и ничему болѣе; но одно это обстоятельство еще несовсѣмъ обезкураживаетъ любознательный умъ. Въ широтѣ какъ–то живется лучше, оттого и ищетъ ея, хотя–бы поиски въ этомъ случаѣ оканчивались однимъ только результатомъ: благоговѣйнымъ изумленiемъ предъ широкостью человѣческихъ взглядовъ на вещи.

Взглядъ «Современника» на литературную собственность дѣйствительно очень широкъ. Статья эта такая же рѣшительная, какою была въ свое время «Литературный пролетарiатъ» Т. З. Самъ авторъ повидимому сомнѣвался въ ея реальномъ значенiи, потомучто назвалъ ее между прочимъ фантазiей. Правда конечно, что всякому барону вольно имѣть свою фантазiю и что на фантазiи разныхъ господъ не стоитъ слишкомъ много обращать вниманiя. Но вѣдь литературная фантазiя вродѣ упоминаемой нами — дѣло другое. Она слишкомъ фантазiя для того, чтобъ на нее не обратить никакого вниманiя. Авторъ съ жаромъ, достойнымъ лучшаго употребленiя, возстаетъ противъ того, что мы называемъ «литературной собственностью»; онъ краснорѣчиво расказываетъ намъ о томъ злѣ, какое производитъ въ литературѣ меркантильное направленiе, и дѣлаетъ попытку представить образецъ лучшаго, сравнительно съ теперешнимъ, устройства литературнаго мiра.

Подобнаго рода попытки внести порядокъ и благоустройство въ литературный мiръ — очень не новы. Въ этомъ отношенiи русская литература очень счастлива. Она никуда не выходила изъ положенiя безнадежнаго пацiента, за которымъ ухаживаютъ много разныхъ докторовъ. И литераторы, и особенно нелитераторы окружали ее чрезвычайною заботливостью и по силамъ, по мѣрѣ разумѣнья своего, предлагали разныя, иногда дѣйствительно сильныя средства противъ искорененiя литературнаго зла... Давно, назадъ тому годовъ ужь пожалуй сорокъ будетъ, почтенный ординарный професоръ и впослѣдствiи академикъ Шевыревъ выступалъ кажется въ «Московскомъ Наблюдателѣ» противъ литературнаго зла статьей «Словесность и торговля». Будущiй академикъ крѣпко вооружался тоже противъ меркантильнаго направленiя литературы и бранилъ литераторовъ за то, что они берутъ отъ редакторовъ деньги за свои статьи. Оно понятно, почему г. Шевыревъ обнаружилъ тогда подобнаго рода рыцарское недовольство. Вопервыхъ то время было эпохой сильнаго господства романтизма; тогда не говорили: «деньги», а ужь непремѣнно «презрѣнный металлъ»; не говорили просто «любовь», а «божественное чувство, невидимыми узами соединяющее одно существо съ другимъ»; не говорили «женщина», а непремѣнно, «неземная подруга жизни» или что–то въ этомъ родѣ. При такихъ тенденцiяхъ эпохи дѣйствительно какъ–то неловко казалось брать деньги отъ редакторовъ за тѣ статьи, въ которыхъ толковалось именно о «презрѣнномъ металлѣ», о неземныхъ чувствахъ и т. п. Ктому же и г. Шевыревъ былъ въ то время очень молодъ и слѣдовательно непрочь переломить копье съ борьбѣ съ тѣмъ, что ему представлялось крайнимъ зломъ. Незнаемъ, держался ли онъ впослѣдствiи, особенно когда былъ редакторомъ «Москвитянина», на практикѣ своихъ молодыхъ убѣжденiй; или и онъ, когда ему стали не новы «впечатлѣнья бытiя», пошолъ по дорогѣ всѣхъ другихъ своихъ литературныхъ собратiй? Но и при всей кажущейся естественности и исторической законности появленiя статьи г. Шевырева, она появилась нѣсколько некстати, невпопадъ, какъ говорятъ. Даже тогдашнiе романтики заговорили, что нехорошо отрицать у литературнаго труда право вознагражденiя въ то время, когда онъ началъ только–что занимать почетное мѣсто въ категорiи труда. Г. Шевыревъ смолкъ и затѣмъ занялся открытiемъ совершенно новымъ, литературы въ древнѣйшiя эпохи существованiя Руси. Съ тѣхъ поръ во все послѣдующее время кажется не было попытокъ къ изобрѣтенiю специфическихъ средствъ для исцѣленiя литературныхъ золъ. Но прогресъ какъ–видно шолъ тайными путями и выработывалъ новые результаты, сообщенные мiру прежде всего Т. З., а потомъ уже авторомъ «Литературной собственности». Вотъ тутъ мы нѣсколько и повѣримъ мнѣнiю г. Т. З. о неновости всякихъ литературныхъ явленiй. Вѣдь вотъ — подумали мы — авторъ «Литературной собственности» въ сущности говоритъ почти тоже самое, что во время оно говорилъ ординарный професоръ и академикъ. Разница тутъ невелика. Г. Шевыревъ отрицалъ у литературнаго труда право вознагражденiя потомучто трудъ–де ужь очень идеальный не долженъ входить въ какiя–либо матерьяльныя сдѣлки. Авторъ «Литературной собственности» отрицаетъ у литературнаго труда право собственности потому, что все производимое имъ собственно не принадлежитъ ему. Вопросъ здѣсь конечно ставится гораздо шире, чѣмъ у г. Шевырева. Но такой прогресъ и долженъ быть, потомучто оба эти литературныя явленiя, выражаясь риторически, подаютъ другъ другу руку на разстоянiи цѣлыхъ сорока лѣтъ.

Замахъ у автора очень широкiй; для него какъ–будто несуществуетъ никакихъ затрудненiй и онъ вездѣ побѣдоносно торжествуетъ надъ всякаго рода препятствiями. Говорятъ напримѣръ, что «основная мысль законодательства о литературной собственности заключается въ томъ, что перепечатка есть посягательство на чужую собственность и должно быть преслѣдуемо». Но у автора оказывается, что напрасно люди считаютъ собственностью своею то, что ни въ какомъ случаѣ не принадлежитъ имъ. «Если всмотрѣться въ дѣло ближе, то легко придти къ убѣжденiю, что у мысли нѣтъ отдѣльнаго хозяина, какъ нѣтъ хозяина у воздуха, и что рѣшительно несправедливо говорить, что такая–то мысль принадлежитъ такому–то, а такая–то такому.» Процесъ мышленiя ужь такая органическая потребность ума человѣка, что онъ не можетъ не мыслить, какъ зрячiй не можетъ не видѣть. Да и впечатлѣнiя, изъ которыхъ выработывается его внутреннiй мiръ, онъ не самъ собою создаетъ для себя, а получаетъ отвнѣ. Ктому–жъ онъ получаетъ готовое умственное наслѣдство отъ предшествующихъ поколѣнiй. Какъ же, спрашивается, тутъ указать, кто хозяинъ той или другой мысли? Вѣдь вотъ говоритъ авторъ: «кому первому принадлежитъ мысль, хотя бы того правильнаго пониманiя общественныхъ вопросовъ и отношенiй, какое служитъ основой новой теорiи общественной науки? Перваго тутъ нѣтъ, потомучто всѣ, кто былъ заинтересованъ вопросомъ, разрѣшали его вмѣстѣ. Кому было неловко, тѣ и работали; все это были отдѣльныя желанiя и чувствованiя; они жили, высказывались, обобщались. Явился грамотный человѣкъ между этими людьми, послушалъ, собралъ, понялъ, слилъ въ одно, напечаталъ и говоритъ, что эта мысль его и проситъ за нее денегъ.»

Такимъ образомъ никакой литературной собственности нѣтъ и не можетъ быть. Какъ же это не догадались всѣ прежде насъ жившiя умныя головы, особенно толковавшiя о законахъ противъ литературной кражи?.. Но вотъ что затрудняетъ насъ въ этомъ случаѣ. Положимъ даже, что трудъ извѣстнаго автора состоитъ только въ томъ, что онъ собираетъ въ своемъ произведенiи труды предшествовавшихъ ему поколѣнiй и то, что невольно, безъ всякаго участiя его личной свободы возбуждается въ немъ окружающимъ его обществомъ и вообще внѣшнимъ мiромъ. Но вѣдь, спрашивается, отчего же другой не займется этимъ собиранiемъ умственнаго матерьяла, которымъ владѣетъ общество въ данное время? Представьте себѣ, что въ извѣстномъ мѣстѣ много кирпичной глины. Появляется какой–нибудь промышленикъ и начинаетъ дѣлать изъ этой глины кирпичи. Замѣтьте, что на эту глину никто не предъявлялъ прежде никакого права, да пожалуй никто и не догадывался прежде о существованiи ея. Имѣетъ ли право упомянутый джентльменъ нетолько дѣлать кирпичи, но и продавать ихъ? По взгляду нашего автора, онъ кажется не долженъ имѣть этого права. Вѣдь глина не кирпичъ, не сдѣлана самимъ промышленикомъ, а добыта изъ земли готовая, да и форма кирпича не придумана кирпичникомъ, она давно извѣстна всѣмъ. А между тѣмъ вѣроятно никто никогда не откажетъ ему въ правѣ получать деньги не за глину, а за трудъ, за потраченый капиталъ при добыванiи изъ глины кирпича. Вотъ еслибы нашъ авторъ обратилъ вниманiе хоть бы на то, что вѣдь и на литературное произведенiе употребленъ своего рода трудъ, положимъ даже чисто–механическiй, — онъ нашолъ бы, что если авторъ неможетъ имѣть никакого права на матерьялы въ своемъ произведенiи, то онъ можетъ предъявить свое право на вознагражденiе за трудъ, потраченный на самое собранiе ихъ, и въ этомъ случаѣ можетъ требовать у общества защиты отъ эксплуатацiи его труда другими, нетрудившимися джентльменами. Даже такой трудъ, какъ напримѣръ библiографическiе сборники, гдѣ ужь авторъ рѣшительно ничего отъ себя не привноситъ, а только указываетъ на извѣстныя книги и содержанiе ихъ, — и тотъ долженъ быть тоже защищенъ отъ спекуляцiи. И если подобнаго рода авторъ пойдетъ защищать въ этомъ случаѣ свой трудъ, какъ собственность, то вѣдь онъ будетъ доказывать не то, что такой–то журналъ, указанный имъ въ сборникѣ, составляетъ изобрѣтенiе его собственной фантазiи, а будетъ защищать свое право пользоваться платой за трудъ, въ настоящее время оплачиваемый въ извѣстной формѣ. Перепечатавшiй его произведенiе подвергается судебному штрафу не за то, что онъ перепечаталъ матерьялъ, несоставляющiй ничьей личной собственности, а за то, что воспользовался чужимъ трудомъ и вмѣсто платы за него человѣку дѣйствительно трудившемуся самъ присвоилъ себѣ эту плату, т. е. просто значитъ, что отнялъ у другого и употребилъ въ свою пользу чужой трудъ, чужой кусокъ хлѣба.

Но главное дѣло въ томъ, что нельзя всякое литературное произведенiе считать только собранiемъ мыслей, усвоенныхъ авторомъ извнѣ, какъ полагаетъ «Современникъ». Конечно, могутъ быть такiя компиляцiи, въ которыхъ не много принималъ участiя личный трудъ автора. Но и здѣсь мы должны замѣтить, что искусно составленная компиляцiя стóитъ, а иногда и требуетъ большаго труда, чѣмъ посредственное оригинальное произведенiе. Чтоже сказать напримѣръ объ ученыхъ произведенiяхъ, особенно о тѣхъ, въ которыхъ сообщаются публикѣ новые выводы изъ старыхъ открытiй и новыя открытiя? Въ обществѣ — не въ одномъ нашемъ русскомъ, а въ какомъ угодно западно–европейскомъ — наука распространена очень мало. Наука поэтому до сихъ поръ двигалась впередъ не цѣлымъ обществомъ, а ее развивалъ преимущественно личный трудъ частныхъ дѣятелей. Слѣдовательно объ ученомъ, написавшемъ извѣстное руководство или статью по какой–либо наукѣ, въ которыхъ сообщаются нѣкоторыя новыя данныя или новые выводы изъ старыхъ данныхъ, — ни въ какомъ случаѣ нельзя сказать, что онъ послушалъ–послушалъ чтó говорятъ въ обществѣ объ извѣстной наукѣ, собралъ все это въ одно, да и напечаталъ. Конечно и всѣ частныя открытiя подготовлены трудами предшествовавшихъ поколѣнiй, такъ что въ этомъ отношенiи есть преемство открытiй. Объ электрическомъ телеграфѣ никто и не думалъ, пока не знали гальванизма; о локомотивѣ — пока неизвѣстно было давленiе паровъ и т. под. Но вѣдь давнымъ–давно знали давленiе паровъ, знали и объ рычагахъ и умѣли дѣлать разныя комбинацiи изъ нихъ, — а до Уатта и Фультона никому не пришло въ голову воспользоваться этимъ знанiемъ для устройства разнаго рода паровыхъ машинъ. Нужно же было явиться замѣчательному, догадливому уму, чтобъ умѣть извлечь изъ нихъ практическую пользу. Мы далеко не приверженцы историческаго фатализма, исторической необходимости и не думаемъ, что не будь Уатта, открытiе непремѣнно было бы сдѣлано кѣмъ–нибудь другимъ. Конечно, нѣтъ причинъ полагать, что впослѣдствiи, когда–нибудь не было бы оно сдѣлано; но также нѣтъ большихъ основанiй думать, что оно сдѣлано было бы современниками Уатта. Значитъ личная заслуга въ открытiяхъ непремѣнно есть и ее отрицать ни въ какомъ случаѣ нельзя; а заключая отсюда далѣе, мы находимъ, что еслибы подобный ученый захотѣлъ написать свою статью о подобномъ открытiи, она принадлежала бы именно ему, и никому другому, и составляла бы его личную собственность. Тоже должно быть сказано и о тѣхъ ученыхъ статьяхъ, которыя сообщаютъ новые научные выводы изъ старыхъ данныхъ. До нихъ ученый доходилъ усиленнымъ трудомъ, на открытiе ихъ онъ потратилъ можетъ–быть много силъ и здоровья; они добыты его пóтомъ, его умомъ, тогда какъ о нихъ не приходило въ голову никакому другому ученому: значитъ опять–таки подобнаго рода статья составляла бы плодъ личнаго труда автора и слѣдовательно его литературную собственность. Правда, другiе ученые сообщили ему факты, уже добытые наукой, но заслуга свѣтлаго пониманья ихъ, трудъ комбинацiй ихъ сообразно съ извѣстнымъ взглядамъ, трудъ указанiя новой точки зрѣнiя на нихъ, трудъ развитiя выводовъ изъ нихъ, — это принадлежитъ уже самой личности автора. То, что авторъ говоритъ о наукѣ новыхъ общественныхъ отношенiй, вовсе нейдетъ къ другимъ наукамъ. Можетъ–быть, что цѣлое общество выработываетъ эту науку, потомучто сама наука–то непосредственнымъ образомъ занимается бытомъ общества, и оттого въ этомъ случаѣ можно какой–нибудь личности собрать кое–какiя данныя и нѣкоторые выводы изъ устъ именно общества. Но отъ этой одной науки ни въ какомъ случаѣ нельзя заключать ко всѣмъ другимъ, оттого что для другихъ наукъ существуютъ особыя условiя развитiя.

Правда ли и то, что художественныя произведенiя пластики, музыки, и такъ называемой бельлетристики не составляютъ плода именно личнаго авторскаго труда? Много было и есть на свѣтѣ разнаго рода ваятелей, но олимпiйскаго Зевса никто изъ нихъ не изваялъ такъ, какъ Фидiасъ, да что–то не повторяются изваянiя, подобныя изваянiямъ Кановы. Знатоки такъ умѣютъ различать личныя художническiя манеры разныхъ живописцевъ, что сейчасъ же при взглядѣ на извѣстную картину безошибочно могутъ рѣшить, кому принадлежитъ она или покрайней–мѣрѣ кому не можетъ она принадлежать. Тоже самое и въ музыкѣ, и въ бельлетристикѣ. Для того чтобъ создать бетховенское или моцартовское безсмертное произведенiе, нужно быть именно самому Бетховеномъ или Моцартомъ. Чтобы написать сонату вродѣ бетховенской, — мало послушать, какъ играютъ разные музыканты въ обществѣ, собрать разные мотивы и потомъ сѣсть за фортепьяно, да и сыграть сонату. При подобныхъ усилiяхъ создается не генiальная вещь, а что–то вродѣ музыкальной ерунды. Вѣдь никакое же общество не сообщитъ вамъ силы пониманья музыкальной мысли, не заставитъ васъ проникнуться ею и съ силою выразить ее въ гармоническихъ звукахъ, если въ васъ самихъ нѣтъ того чисто–личнаго достоянiя, которое обыкновенно называется музыкальнымъ талантомъ. Сила мысли, форма ея выраженiя — несомнѣнно принадлежатъ уже вамъ самимъ, чтò доказывается уже тѣмъ, что при отсутствiи истиннаго таланта можно сыграть любую сонату Бетховена совершенно вѣрно, но вяло, безжизненно, и превратить ее въ орудiе пытки для музыкальнаго уха. Конечно, явленiе въ музыкальномъ мiрѣ Бетховена обусловлено было развитiемъ до него существовавшей музыки. Но изъ этого не слѣдуетъ какого–либо убiйственнаго для нашей мысли результата. Васъ довели извѣстной дорогой до лѣсу и тутъ оставили. Вы принялись далѣе прокладывать дорогу, пользуясь до васъ еще изобрѣтеннымъ топоромъ... Слѣдуетъ ли отнимать у васъ личную заслугу прокладыванiя дороги впередъ на томъ одномъ основанiи, что вы пользовались готовымъ топоромъ и васъ подвели къ лѣсу, а не сами вы пришли? Или вотъ напр. въ бельлетристикѣ. Нѣтъ ни одного искуства, которое находилось бы въ болѣе близкихъ отношенiяхъ къ обществу, какъ изящная словесность. Художники выводятъ въ ней типы, данные обществомъ, и чѣмъ болѣе художественное произведенiе находится въ согласiи съ дѣйствительностью, которая разумѣется уже ни въ какомъ случаѣ не создается самимъ художникомъ, тѣмъ оно считается художественнѣй. Тутъ–то кажись и должно бы оправдаться мнѣнiе автора о способѣ составленiя литературныхъ произведенiй: дескать послушаетъ художникъ, чтó говорятъ въ обществѣ, да потомъ и напишетъ произведенiе. А вѣдь вотъ выходитъ и тутъ съ художникомъ довольно странная и несовсѣмъ согласная съ воззрѣнiями «Современника» исторiя. Общество–то у насъ одно для всѣхъ художниковъ, и берутся они часто за воспроизведенiе однихъ и тѣхъ же вещей, а у разныхъ джентльменовъ оказываются въ результатѣ совершенно разныя вещи. Объ одномъ художникѣ говорятъ, что онъ любитъ поэтически изображать такiя–то стороны «бытiя», другой другiя; у одного и типы выходятъ полнѣе, всестороннѣе, и образы ярче, чѣмъ у другого. Художническое чутье значитъ не у всѣхъ художниковъ бываетъ одинаково; оттого и произведенiя ихъ цѣнятся различнымъ образомъ. Толковать ли еще о томъ, что въ произведенiе свое истинный художникъ непремѣнно вноситъ свои чувства, свои художническiя манеры, чтò уже составляетъ чисто его личную собственность?

Но вѣдь говорить подобныя вещи значитъ толковать азы, — скажете вы, читатель. Пожалуй и мы съ вами согласимся. Но чтоже станете дѣлать, если есть джентльмены и журналы, которые не понимаютъ такихъ простыхъ вещей и рѣшаются публично основывать на подобнаго рода положенiяхъ особенно важные выводы? Нашему автору какъ–видно незнакомъ простой механизмъ литературнаго труда. Ему кажется, что всякiй литературный дѣятель только собираетъ готовые матерьялы, и какъ болѣе грамотный, предаетъ тисненiю чужiя мысли, и какъ болѣе хитрый, говоритъ, что это тисненье его собственность и проситъ за то денегъ. Авторъ не понимаетъ, что одинъ сборъ матерьяла, подслушиванье ни къ чему не ведетъ, что нужно всѣмъ этимъ матерьяламъ придать форму, а иначе выйдетъ одинъ только сумбуръ, безпорядочная смѣсь; нужно одушевить эти матерьялы какою–либо мыслью, указать справедливый уголъ зрѣнiя на нихъ, чтобъ эти матерьялы могли войти въ настоящее литературное произведенiе. Для Вольтера конечно была подготовлена почва всѣмъ предшествовавшимъ ему развитiемъ общества... Но то, что онъ высказалъ съ особенной силлой и энергiей, взгляды и убѣжденiя общества, и притомъ далъ своимъ мыслямъ изящную форму — составляетъ чисто личный трудъ и слѣдовательно его личную собственность. Многое въ обществѣ таится безсознательно, невидимо для него самого, доколѣ не появится среди его человѣкъ съ властью и не раскроетъ перед нимъ его же тайныхъ думъ. Въ томъ, что личность прочувствовала, сознала и затѣмъ съ силой выразила безсознательно хранимое обществомъ, нельзя не видѣть личной заслуги. Намъ возразятъ пожалуй, что вѣдь здѣсь нѣтъ еще особенной заслуги, если извѣстная личность болѣе чѣмъ другая способна усвоять себѣ матерьялъ, даваемый современнымъ обществомъ, потомучто не ставимъ же мы въ заслугу слону его способность везти бóльшую тяжесть, чѣмъ лошадь. Человѣкъ такъ устроенъ, — говоритъ нашъ авторъ — что не можетъ не мыслить, когда есть предметы и лица, вызывающiе на размышленiе, не можетъ и даровитая натура не высказываться, именно потому, что она даровита. Самое это удовлетворенiе потребности высказаться въ извѣстной формѣ уже и есть награда для нея, и больше ей нечего требовать отъ общества. Но положимъ, что человѣкъ дѣйствительно такъ устроенъ, что не можетъ не мыслить... Тѣмъ неменѣе люди какъ–то вообще цѣнятъ хорошее мышленiе. Не говорятъ же они: NN не стоитъ хвалить за то, что онъ хорошо мыслитъ; у него дескать хорошая голова, а хорошая голова не можетъ мыслить нелогично. Слонъ дѣйствительно везетъ гораздо больше лошади, потомучто силы у него больше; но вѣдь никто же и не смѣшиваетъ его съ лошадью и не говоритъ, что для перевозки нѣкоторыхъ громоздкихъ тяжестей лошадь пригоднѣе, чѣмъ слонъ. Если онъ работаетъ больше лошади, то за нимъ и уходу больше, и больше о немъ заботится всякiй расчетливый хозяинъ. Береза невиновата въ томъ, что она не пальма; но никто вѣдь не станетъ ставить выше пальмы простую березу. Намъ кажется, что какое–то тонкое безчеловѣчiе проглядываетъ въ подобныхъ разсужденiяхъ. Положимъ, трудится извѣстный человѣкъ: неужели его трудъ не стоитъ вознагражденiя, потомучто онъ, какъ человѣкъ трудолюбивый, не можетъ не трудиться?.. Вѣдь такъ говорить значитъ утверждать ни болѣе ни менѣе, что трудъ не заслуживаетъ никакого вознагражденiя. Но о нелѣпости такихъ аксiомъ можно справиться даже и въ новой наукѣ общественныхъ отношенiй...

Такъ вотъ и думается намъ, что во всякомъ истинно–литературномъ произведенiи непремѣнно есть что–то такое, что принадлежитъ собственно авторской личности и что слѣдовательно можетъ составлять литературную собственность ея. Говоря такимъ образомъ, мы вовсе не думаемъ, чтобъ все составляющее матерьялъ литературнаго произведенiя было предметомъ авторской собственности. Мы соглашаемся, что большая часть умственнаго достоянiя въ извѣстной личности передана ей отъ предшествовавшихъ поколѣнiй, что образованiемъ многихъ мыслей она обязана предметамъ и лицамъ, ее окружающимъ, что слѣдовательно во всякомъ литературномъ произведенiи участвуетъ трудъ многихъ другихъ лицъ, выразителемъ которыхъ дѣлается авторъ въ своемъ трудѣ. Понятно, что только безконечною глупостью и тупостью можно бы было объяснить притязанiе человѣка, пишущаго исторiю вавилонскаго государства, на исключительное право заниматься этимъ предметомъ. Вавилонская исторiя не составляетъ ничьей собственности. Матерьялы для нея всегда будутъ открыты для всѣхъ желающихъ заниматься ею. Вотъ еслибы кто сталъ обращать ихъ въ свою собственность и во имя этого права сталъ бы отнимать у всякаго другого изслѣдователя возможность разработывать ихъ, то стоило бы вооружаться противъ него и говорить, что дескать въ матерьялахъ этихъ нѣтъ ничего составляющаго его собственность. Такимъ образомъ рабочее поле для всѣхъ открыто и каждый можетъ идти на него работать; но каждый при этомъ выработываетъ результаты, соотвѣтственные степени своихъ силъ и трудолюбiя. Комбинацiя этихъ выводовъ составляетъ во всякомъ случаѣ уже плодъ личнаго труда автора.

Если авторъ не можетъ называть своей собственностью тѣ матерьялы, какими онъ воспользовался для своего литературнаго труда, зато безъ сомнѣнiя онъ имѣетъ неотъемлемыя права на форму, въ какой они излагаются и на комбинацiю ихъ, сдѣланную съ тѣмъ или другимъ достоинствомъ. Публицистъ положимъ изображаетъ то или другое состоянiе общества въ извѣстную эпоху. Он пожалуй выражаетъ въ своихъ статьяхъ убѣжденiя своего кружка и т. под. Но выразить ихъ въ той или другой формѣ, съ той или другой силой, — это зависитъ отъ самой личности публициста, и дѣльная публицистическая статья при всей легкости матерьяловъ требуетъ для себя значительнаго личнаго труда. Предъявлять права на матерьялы, вошедшiе въ статью, публицистъ въ этомъ случаѣ не можетъ, а на комбинацiю ихъ, на внѣшнюю форму можетъ.

Поэтому и могутъ быть въ литературномъ мiрѣ кража и поддѣлки, чего никакъ не признаетъ нашъ авторъ.

«Разсматривая вопросъ съ точки зрѣнiя права собственности на мысль, защитники должны были придти къ тому, что нарушенiе авторскаго права должно принадлежать къ одному изъ видовъ кражи. Хотѣли видѣть поэтому «поддѣлку», но поддѣлка предполагаетъ замѣну одного другимъ, скрытiе истины. Какое же скрытiе истины въ томъ, что является перепечатка? Тутъ никто не обманутъ: и имя, и мысли, и способъ ихъ изложенiя совершенно одинаковы въ обоихъ изданiяхъ. Другое дѣло, если будетъ сохранена фирма издателя, входившаго въ сношенiе съ авторомъ, т. е. на перепечатанномъ сочиненiи будетъ показанъ первый издатель и даже его типографiя. Но и тутъ нѣтъ еще никакой поддѣлки, потомучто сочиненiе перепечатано вполнѣ вѣрно, а указано невѣрно только имя издателя, до котораго въ сущности читателю нѣтъ никакого дѣла. Значитъ тутъ не поддѣлка, а только невѣрное показанiе имени лица, играющаго въ дѣлѣ наименѣе видимую роль.

«Другiе хотѣли видѣть въ этомъ дѣлѣ обманъ, потомучто перепечатчикъ занимается тихонько, скрываясь отъ автора и его издателя; а нѣкоторые говорили, что перепечатки — кража. Но и это невѣрно. Кражей называется пользованiе чужой вещью, а книга, съ которой дѣлалась перепечатка, не была украдена. Она могла быть добыта честнымъ путемъ и затѣмъ уже перепечатана. Чтожъ тутъ украдено? Еслижъ думать, что украдена мысль, то это еще менѣе вѣрно. Мысль не имѣетъ матерьяльной формы; украденъ же можетъ быть только предметъ матерьяльный, вещь, которая можетъ быть взята въ руки (замѣчательный афоризмъ). Видѣть въ этомъ посягательство на духовную собственность менѣе всего вѣрно. Чтò значитъ духовная собственность? Какъ можно вторгнуться въ предѣлы чужого мiросозерцанiя? Чѣмъ опредѣляются границы сферы умственной дѣятельности каждаго человѣка? Границъ этихъ нѣтъ и невозможно опредѣлить ихъ никакими инструкцiями..»

Читая эти строки, чувствуешь какъ лавируетъ авторъ, чтобъ доказать невозможность поддѣлки и кражи въ литературномъ мiрѣ. Для этого онъ намѣренно не понимаетъ самыхъ простыхъ вещей, какъ напримѣръ того, что украденъ можетъ быть не одинъ только предметъ матерьяльный, вещь, которая можетъ быть взята въ руки. Онъ хочетъ смотрѣть на предметъ съ одной только точки зрѣнiя, именно со стороны читателей, которымъ конечно нѣтъ никакого дѣла до автора книги, до ея издателя, и которымъ одно только нужно: дешовая и хорошая книга. Толкуя о невозможности поддѣлки и кражи въ литературномъ мiрѣ, онъ забываетъ совершенно объ экономическихъ условiяхъ изданiя въ свѣтъ всякой книги, хотя и говоритъ, что ему знакома новая наука общественныхъ отношенiй, а эти экономическiя условiя повели бы его къ нѣсколько инымъ результатамъ. Литературный трудъ въ экономическомъ отношенiи подлежитъ тѣмъ же почти условiямъ, какъ и всякiй другой производительный трудъ. Всякое литературное произведенiе требуетъ вопервыхъ нѣкоторое количество времени на собранiе для него матерьяловъ, умственную переработку ихъ и потомъ на изложенiе добытыхъ результатовъ. А «время — деньги», по англiйской пословицѣ. Вмѣсто писанья статьи литераторъ могъ бы это время употребить на какое–либо другое выгодное производство. Да при этомъ же онъ затрачиваетъ извѣстный капиталъ (помимо затраты его въ изданiи), потомучто онъ платитъ, пока пишетъ статью, за матерьяльный комфортъ. Кромѣ того литературный трудъ болѣе всякаго другого требуетъ траты здоровья и силъ. Если авторъ самъ издаетъ свое сочиненiе, то онъ еще затрачиваетъ съ рискомъ (потомучто въ случаѣ неудачи капиталъ и не воротится къ нему) извѣстный капиталъ, или эту затрату принимаетъ на себя издатель. Такимъ образомъ на литературное произведенiе тратится очень много труда и капитала. Успѣхъ книги въ публикѣ и служитъ автору вознагражденiемъ за трудъ и даетъ средства или капиталъ для новаго умственнаго производства; успѣхъ даетъ автору возможность окружать себя бóльшими матерьяльными удобствами, даетъ средства къ наслажденiю. Станетъ ли нашъ авторъ отрицать у литературнаго труда право на наслажденiе? Если фабричный рабочiй по двѣнадцати часовъ въ сутки работаетъ для того, чтобы доставить себѣ какой–нибудь комфортъ въ жизни, можетъ ли литературный трудъ предъявлять право на наслажденiе? Но этого онъ никакъ не можетъ сказать, потомучто и новая наука общественныхъ отношенiй признаетъ литературный трудъ трудомъ, и притомъ трудомъ въ высшей степени производительнымъ. Нельзя же ему сказать, что за литературный трудъ не стоитъ платить. Это было бы ужь слишкомъ.

И бѣда–то наша въ томъ, что экономическiя условiя литературнаго труда останутся всегда неизбѣжными въ литературѣ, при всѣхъ формахъ общественныхъ отношенiй. Положимъ, литераторъ или ученый будетъ поставленъ въ такое положенiе, что не будетъ зависѣть отъ успѣха или неуспѣха своихъ сочиненiй. Представимъ себѣ, что вся издательская дѣятельность перейдетъ современемъ въ руки общества, какъ и мечтаетъ о томъ нашъ авторъ, и литераторъ будетъ получать готовыя средства къ жизни не въ видѣ платы за его книгу, теперь доставляемой случайными покупателями ея, а непосредственно отъ общества, въ мѣрѣ, сообразной съ дѣйствительнымъ достоинствомъ его труда. Опять–таки дѣло тутъ нисколько не измѣнится въ самой сущности. Капиталъ все–таки будетъ растрачиваться: вопервыхъ на изданiе книгъ (разница здѣсь только въ томъ, что затрачивать будетъ не одно лицо, самъ авторъ, или другое постороннее лицо, издатель, а нѣсколько лицъ, общество); вовторыхъ на плату жалованья автору, потомучто и тогда трудъ долженъ будетъ все–таки оплачиваться и никто не рѣшится безъ надежды на матерьяльныя удобства тратить свои силы и время на литературный трудъ. Слѣдовательно какое угодно общество непремѣнно должно будетъ назначать цѣны за книги, опредѣляемыя количествомъ затраченнаго капитала, или по истощенiи безвозвратно зарачиваемаго капитала оно должно будетъ современемъ прекратить свою издательскую дѣятельность. Какъ–видно условiя и при всякомъ другомъ веденiи литературнаго дѣла остаются тѣже, какiя и теперь существуютъ при частномъ издаванiи книгъ. Вѣдь и теперь при всякихъ частныхъ издательскихъ предпрiятiяхъ стоимость въ продажѣ извѣстной книги опредѣляется количествомъ капитала, употребленнаго на самое изданiе ея, на плату автору, количествомъ риска и современною стоимостью самаго капитала. А авторъ всегда опредѣляетъ степень вознагражденiя за трудъ вопервыхъ количествомъ потраченного капитала на производство его, а вовторхъ количествомъ новой траты во время отдыха для возстановленiя потраченныхъ на трудъ здоровья и силъ и для приготовленiя потраченныхъ на трудъ здоровья и силъ и для приготовленiя себя къ новому произведенiю.

Поэтому «перепечатка» всегда будетъ имѣть характеръ кражи, похищенiя чужой собственности. Не о похищенiи мысли тутъ идетъ рѣчь, какъ полагаетъ нашъ авторъ. Мысль справедливо называется космополиткой; она не привязывается исключительно къ одной какой–либо странѣ и ни одна страна не рѣшится какую–либо мысль называть своею собственностью. Тѣмъ менѣе шансовъ полагать, чтобъ она могла привязаться исключительно къ одной какой–либо головѣ и стать ея исключительной собственностью. Но положимъ Пушкинъ издалъ напримѣръ Евгенiя Онѣгина. Какой–нибудь спекулянтъ вздумалъ бы съ одного купленнаго экземпляра перепечатать цѣликомъ Онѣгина, какъ онъ есть, и пустить въ продажу. Чтò собственно безнравственно въ этомъ поступкѣ? Вѣдь конечно не то, что спекулянтъ напечаталъ въ своемъ новомъ изданiи мысли о воспитанiи, объ обществѣ, о занятiяхъ его и т. п. Все это извѣстно было въ тогдашнее время конечно не одному Пушкину и слѣдовательно за это нельзя было бы преслѣдовать афериста. Но несомнѣнно, что онъ при перепечатыванiи похитилъ, обратилъ въ свою пользу пушкинскiя выраженiя извѣстныхъ мыслей, чтó уже во всякомъ случаѣ составляетъ собственность одного только Пушкина. Не говоримъ уже о томъ, что еслибы онъ вздумалъ утаить имя автора и приписать творенiе себѣ, то это было бы дѣломъ уже положительно безнравственнымъ. Въ такомъ случаѣ его слѣдовало бы преслѣдовать какъ публичнаго лжеца, который дѣйствiя одного лица намѣренно вмѣняетъ другому. Такая указанная нами перепечатка пушкинскаго Онѣгина цѣликомъ, слово въ слово спекулянтомъ была бы похищенiемъ чужого труда. Собранiе матерьяловъ, обдумыванье ихъ, сообщенiе имъ внѣшней формы потребовало отъ Пушкина много труда и времени. На сочиненiе и изданiе его Пушкинъ потратилъ извѣстный умственный и матерьяльный капиталъ. Расходъ изданiя долженъ былъ вопервыхъ воротить ему потраченный капиталъ, вовторыхъ дать за трудъ средства къ улучшенiю жизненнаго комфорта и къ новому умственному производству. Но спекулянтъ является тутъ съ нимъ конкурентомъ, и чтó особенно нужно замѣтить — совсѣмъ при другихъ условiяхъ. Пустить въ продажу книгу по той же цѣнѣ, какую назначилъ авторъ, онъ не можетъ, потомучто въ этомъ случаѣ онъ ужь положительно уличается въ кражѣ. Когда Пушкинъ назначалъ цѣну своему труду, то при этомъ онъ имѣлъ въ виду затраченный капиталъ на самое производство, тогда какъ перепечатчикъ почти ничего не тратилъ на трудъ сочиненiя Онѣгина, а только купилъ одинъ или два экземпляра его. Слѣдовательно, пустивъ его въ продажу по авторской же цѣнѣ, онъ просто опускалъ бы въ свой карманъ то, что слѣдуетъ собственно автору–производителю. Значитъ опредѣлителемъ цѣны книги у перепечатчика остается только количество капитала, употребленнаго на самое внѣшнее изданiе его. Но въ этомъ случаѣ конкуренцiя съ нимъ самаго автора становится неизбежной, потомучто перепечатчикъ можетъ вдвое понизить цѣну книги и авторъ–издатель уже не можетъ расчитывать на то, что его трудъ окупится. Слѣдовательно подобная конкуренцiя отнимаетъ, похищаетъ у автора право на возвратъ затраченнаго капитала и возможность пользоваться выгодами отъ своего труда. Допускать подобную конкуренцiю значитъ ни болѣе ни менѣе какъ отрицать у всякаго труда возможность поддерживать себя собственными средствами, быть самостоятельнымъ. Выгоды отъ него тогда стали бы обращаться въ пользу не того, кто былъ производителемъ, а кто сумѣлъ ловко вырвать его изъ рукъ самого виновника труда и употребить въ свою пользу. Такимъ образомъ перепечатчикъ получаетъ характеръ литературнаго вора, безнравственнаго человѣка, пользующагося даровымъ трудомъ, похищающаго у труженика выгоды его труда.

Вопросъ поэтому, нужны ли какiе–нибудь законы, которые обезпечивали бы автору его литературную собственность, — будетъ вопросомъ о гарантiи труду плодовъ, результатовъ его. Полагаемъ, что при всевозможномъ измѣненiи условiй общественной жизни, покуда общество на трудѣ будетъ основывать свое благосостоянiе, всегда будетъ необходимость обезпечить человѣку вознагражденiе за его трудъ. Съ точки зрѣнiя нашего автора, этого кажется не должно быть. По его принципу литературный трудъ оканчивается такимъ производствомъ, которое не можетъ ни въ какомъ случаѣ принадлежать самому автору; все въ немъ прямо или непрямо заимствовано авторомъ отъ общества, среди котораго онъ живетъ. На человѣка въ этомъ случаѣ онъ смотритъ какъ на какое–то слѣпое орудiе дѣйствующихъ на него силъ. Въ локомотивѣ дѣйствуетъ паръ на разныя комбинацiи рычаговъ и приводитъ въ движенiе его колеса, съ ними движется цѣлый поѣздъ. Но никто не думаетъ же хвалить и ставить въ личную заслугу локомотиву то обстоятельство, что онъ движется и тащитъ за собой вагоны; движется онъ потому, что не можетъ недвигаться, когда давленiе пара вертитъ его колеса. Подобный взглядъ нашъ авторъ перенесъ и на человѣка. Литераторъ пишетъ статью, но матерьялы для нея онъ беретъ извнѣ; то, о чемъ онъ говоритъ въ ней, возбуждено въ немъ окружающими его предметами, и пишетъ–то онъ потому, что не можетъ не писать, коль скоро родилась въ немъ потребность высказаться, подѣлиться даровыми впѣчатленiями. Отсюда выходитъ, что литераторъ своего–то ничего не производитъ, собственности значитъ у него нѣтъ, и платить ergo ему незачто. Мы жалѣемъ, что авторъ не справился въ новой, какъ–видно извѣстной ему наукѣ общественныхъ отношенiй и не посмотрѣлъ, къ какой категорiи труда относится литературный трудъ и за что собственно литераторъ имѣетъ право на вознагражденiе, какъ и всякiй другой труженикъ. Тогда онъ не сталъ бы отрицать у труда право на вознагражденiе и не сталъ бы сводить трудъ на одну доску съ искуствомъ для искуства.

Что современное законодательство о литературной собственности неудовлетворительно, объ этомъ и говорить нечего. Но неудовлетворительность его въ этомъ отношенiи, по нашему мнѣнiю, вовсе не даетъ повода къ тѣмъ радикальнымъ заключенiямъ, какiя выводитъ авторъ разбираемой статьи. Онъ не разграничиваетъ самыхъ простыхъ понятiй, не хочетъ понять, что неудовлетворительность законовъ de facto не даетъ права отвергать его de jure, въ самомъ его принципѣ. Приведемъ въ примѣръ законъ объ оскорбленiи личной чести. За оскорбленiе въ крупныхъ случаяхъ онъ назначаетъ штрафы въ пользу оскорбленнаго лица. Но вѣдь закону невозможно формулировать безчисленные случаи, когда личная честь подвергается оскорбленiю. И смѣшно было бы ожидать, чтобъ онъ взялъ на себя такой громадный трудъ. Съ него довольно, если онъ станетъ защищать самый принципъ чести и выразится относительно его совершенно ясно и опредѣлительно, стараясь повозможности дать постановленiя въ самыхъ крупныхъ и важныхъ случаяхъ оскорбленiя. При этомъ можетъ случиться, что законодательство будетъ крайне неудовлетворительно, будетъ не въ силахъ всегда и вездѣ защищать лицо отъ безнаказанныхъ оскорбленiй, будетъ сбивчиво и т. п. Но можно ли отсюда заключать, что невѣренъ самый принципъ защиты одного безсильнаго лица отъ оскорбленiя со стороны сильнаго? Вѣроятно нѣтъ. Законъ можетъ быть сбивчивъ отъ недостаточной разработки юридическихъ понятiй, отъ фальшиваго пониманья нѣкоторыхъ сторонъ ихъ, но неясность, неудовлетворительность его ни въ какомъ случаѣ не даетъ повода къ отрицанiю нужды и состоятельности самаго закона. Если законъ плохъ, неудовлетворителенъ, плохо защищаетъ то что хочетъ защищать, — нужно посмотрѣть, разсмотрѣть фальшь, какая въ немъ есть; но чѣмъ же виноватъ самый принципъ, если онъ плохо проводится въ законѣ?

Мы соглашаемся, что законы о литературной собственности вездѣ неудовлетворительны; но отсюда еще не слѣдуетъ, что намъ не нужно никакихъ законовъ о предупрежденiи кражи литературнаго труда. Совершенную правду говоритъ авторъ, что «границъ сферы умственной дѣятельности каждаго человѣка невозможно опредѣлить никакими инструкцiями и законодательствами». Законы о литературной собственности оттого и вышли неудовлетворительны, что они хотѣли опредѣлить эти границы, что при извѣстныхъ понятiяхъ о собственности вообще, они старались сохранить право автору на самую мысль, тогда какъ этого ни въ коемъ случаѣ не должно быть. Правда, что на «мысли нельзя смотрѣть какъ на разнородныя хлѣбныя зерна, насыпанныя въ одинъ общiй мѣшокъ, такъ что безъ всякаго труда можно разсортировать или отдѣлить овесъ отъ ячменя и пшеницу отъ ржи». Но во имя подобныхъ, конечно справедливыхъ положенiй можно доказывать только то, что всякiй, который дѣлаетъ мысль собственностью какихъ–нибудь личностей и пытается въ этомъ смыслѣ опредѣлять границы умственной дѣятельности одного человѣка отъ умственной дѣятельности другого, совершенно несостоятеленъ. Если теперь современный законъ имѣетъ подобныя тенденцiи, то онъ долженъ быть измѣненъ, и только. Больше заключать на основанiи указаннаго положенiя было бы нелогично и несправедливо. А нашъ авторъ именно это дѣлаетъ. Изъ того, что нынѣшнiе законы о литературной собственности имѣютъ въ виду оградить право личности на самую мысль, онъ заключаетъ, что не нужно никакихъ законовъ для защиты литературнаго труда. Это ужь называется скачкомъ въ доказательствѣ.

Вмѣсто того чтобы защищать право собственности на мысль, чего дѣйствительно никогда не защитить, законъ долженъ былъ бы по нашему мнѣнiю защищать собственно литературный трудъ. Какъ въ самомъ дѣлѣ опредѣлить, чтó въ извѣстномъ планѣ составляетъ личную мысль архитектора и что заимствовано имъ отъ другихъ? Гдѣ провести границу между художественнымъ произведенiемъ скульптора и ремесленнымъ скульптурнымъ издѣлiемъ? Какъ сказать, чѣмъ извѣстный поэтъ–художникъ заимствовался отъ другихъ и что можетъ быть приписано собственно ему? Конечно, эстетическое чувство развитаго, знающаго человѣка пожалуй сумѣетъ отличить художество отъ ремесла. Но закону писать руководящiя опредѣленiя для такихъ случаевъ чрезвычайно трудно, почти невозможно. Отказавшись отъ невозможныхъ для себя задачъ, законъ удобнѣй могъ бы защитить литературный трудъ. Мы говорили уже о томъ, что во всякомъ литературномъ произведенiи его внѣшняя форма составляетъ плодъ чисто–личнаго труда. Мысль можетъ быть заимствована отвнѣ, можетъ быть возбуждена въ авторѣ внѣшними предметами, но то или другое ея выраженiе, та или другая комбинацiя мыслей, трудъ комбинированья и изложенiя ихъ долженъ быть приписанъ самой уже личности. Отвергать подобнаго рода авторскiя права значитъ прямо отрицать возможность личныхъ заслугъ, лишать правъ на славу и благодарность потомства всѣхъ литературныхъ знаменитостей. Или точнѣе говоря, подобное отрицанiе будетъ отрицанiемъ литературнаго труда, какъ труда; на это вѣроятно несогласится и самъ авторъ литературной собственности. Поэтому перепечатка цѣликомъ напримѣръ литературнаго произведенiя помимо воли автора или вообще того человѣка, кѣмъ оплачивается его литературный трудъ, будетъ ли то постороннiй издатель или цѣлое общество, должна быть отнесена просто къ одному изъ видовъ кражи, особенно при нынѣшнихъ условiяхъ литературнаго труда. Конкуренцiя тутъ перепечатчика съ авторомъ, котораго трудъ и капиталъ, убитый на литературное произведенiе, еще неоплаченъ, имѣетъ характеръ конкуренцiи для болѣе успѣшной кражи чужого труда. При перепечаткѣ главнымъ образомъ страдаютъ экономическiя условiя литературнаго труда. Вотъ и нужно похлопотать, чтобъ трудъ не похищался всецѣло спекуляцiей, чтобъ онъ не убивался ею.

Исполненiе подобной задачи очень возможно и удобно для законодательства. Оно всегда можетъ опредѣлить извѣстное число изданiй, которыя должны окупать ученый и литературный трудъ, или извѣстное число лѣтъ, впродолженiе которыхъ авторъ имѣетъ право пользоваться матерьяльными выгодами отъ своихъ литературныхъ трудовъ. Въ этомъ случаѣ нѣтъ нужды опредѣлять число экземпляровъ каждаго изданiя и цѣну ихъ. Все это можетъ быть предоставлено самому автору. Если онъ употребилъ много труда на свое произведенiе и если онъ считаетъ свой трудъ довольно цѣннымъ, то пусть и печатаетъ его въ большомъ количествѣ экземпляровъ и назначаетъ ему дорогую цѣну. Если первое изданiе разошлось скоро и оказался большой запросъ на его книгу, — ничто не мѣшаетъ ему произвольно увеличить количество экземпляровъ второго изданiя. Но при этомъ законъ долженъ отказаться отъ преслѣдованiя компиляцiй, потомучто это дѣйствительно отзывается признанiемъ за авторомъ права собственности въ области мысли. И въ компиляцiи, какъ мы уже сказали, нельзя не признать большую долю личнаго труда автора. Иная компиляцiя можетъ быть гораздо лучше самаго оригинала, и на компилятора въ этомъ случаѣ можно смотрѣть какъ на автора. Пусть конкурируютъ съ авторомъ компиляторы. Если они будутъ дѣлать компиляцiи лучше чѣмъ оригиналы, тогда они становятся самими авторами, пользовавшимися однимъ источникомъ, тогда какъ оригиналъ составленъ при пособiяхъ нѣсколькихъ. Если они станутъ вредить успѣху оригинала, то это потому только, что они лучше его, и защиты отъ подобной конкуренцiи авторъ не вправѣ требовать, все равно какъ недалекiй человѣкъ не вправѣ требовать, чтобы его недалекiя мысли объ извѣстномъ предметѣ предпочитались лучшимъ и основательнѣйшимъ, чтобъ его безсвязное лепетанье порядочныхъ мыслей предпочиталось болѣе связному изложенiю тѣхъ же мыслей. А если компиляцiи будутъ хуже оригинала, то онѣ не повредятъ ему, потомучто никто же не станетъ покупать худую вещь, когда есть возможность купить хорошую. Славы литературной никогда компиляцiи не отнимутъ, потомучто всякiй знающiй человѣкъ сейчасъ отличитъ, чтò составляетъ самостоятельный литературный трудъ. Подобнаго рода конкуренцiя имѣетъ вовсе уже не тотъ характеръ, какой имѣла бы конкуренцiя автора съ простымъ перепечатникомъ. При компиляцiи сохраняются почти тѣже условiя, какiя неизбѣжны и для самостоятельнаго литературнаго труда. Какъ ни легки повидимому компиляцiи, но онѣ, особенно хорошiя, все–таки требуютъ напряженiя силъ, времени, труда, хотя и меньше чѣмъ трудъ самостоятельный. Перепечатка же дѣло совсѣмъ другое. Тутъ дѣло дѣлается очень просто: берется готовая книга, отдается въ типографiю и затѣмъ продается. Автору перепечатчикъ вредитъ не тѣмъ, что дѣлаетъ дѣло въ какомъ бы то нибыло отношенiи лучше его, а тѣмъ, что захвативъ чужой трудъ, эксплуатируетъ его въ свою пользу, тѣмъ, что перепродаетъ чужой трудъ цѣликомъ. Сказанное нами могло бы быть приложено не къ однимъ литературнымъ произведенiямъ, а ко всѣмъ другимъ произведенiямъ искуства, еслибы воспроизведенiе ихъ было возможно совершенно при такихъ же условiяхъ, какъ воспроизведенiе книги простой перепечаткой. Но дѣло въ томъ, что копiи напримѣръ съ картинъ, даже при нынѣшнихъ фотографическихъ средствахъ, вовсе не имѣютъ характера перепечатки, потомучто копiи никогда неудается стать наряду съ оригиналомъ. Достоинство его и матерьяльная цѣнность нетолько не понижается, а напротивъ возвышается съ увеличенiемъ числа копiй; они играютъ въ этомъ случаѣ роль газетныхъ объявленiй о содержанiи и достоинствѣ оригинала. Такъ же трудно, почти невозможно воспроизвести какую–нибудь статую Кановы или Фидiаса; копiя съ нея никогда не будетъ равною оригиналу. Цѣнность оригинала, а слѣдовательно и матерьяльныя выгоды его автора поэтому нисколько не страдаютъ отъ копировки. Но скажутъ: можетъ–быть самъ авторъ вздумаетъ сдѣлать копiи съ своего произведенiя, а у него станутъ отбивать хлѣбъ другiе конкуренты — копiисты. Но дѣло въ томъ, что авторъ здѣсь въ самомъ выгодномъ положенiи сравнительно съ другими конкурентами, потомучто онъ самъ писалъ оригиналъ. Его копiи разумѣется будутъ гораздо лучше, ближе подходить къ оригиналу, чѣмъ копiи постороннихъ художниковъ. У автора копiя можетъ выдти еще лучше оригинала, потомучто въ ней онъ можетъ исправить недостатки, замѣченые уже по окончанiи труда надъ оригиналомъ. Вообще и въ пластическихъ искуствахъ для контрфакцiи и копированья требуется много самодѣятельнаго труда. По условiямъ своимъ они близки къ авторскому труду; кромѣ того они не вредятъ матерьяльному интересу автора, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ еще помогаютъ ему. На перепечатку же архитектурныхъ плановъ, музыкальныхъ нотъ можно смотрѣть такъ же, какъ и на перепечатку литературныхъ произведенiй, потомучто при этомъ матерьяльныя выгоды авторовъ нотъ и плановъ страдаютъ такъ же, какъ и авторовъ книгъ; чисто–механическими способами тутъ похищается самодѣятельный трудъ.

Когда прошло извѣстное число лѣтъ или когда извѣстное число изданiй оплатило авторскiй трудъ, законодательству нѣтъ дѣла до автора. Авторъ послѣ этого становится издателемъ–конкурентомъ, и если можетъ потребовать помощи закона, то въ томъ только случаѣ, если умышленно какой–либо издатель станетъ отнимать у него авторство или искажать его трудъ. Право на подобную защиту онъ имѣетъ какъ человѣкъ, трудившiйся надъ изложенiемъ мыслей, надъ ихъ внѣшней формой. Перепечатка здѣсь ему не вредитъ, потомучто и трудъ и капиталъ уже оплаченъ. Законъ вступается только за отрицанiе работы надъ извѣстнымъ предметомъ, надъ собранiемъ и изложенiемъ извѣстныхъ мыслей, потомучто авторство въ этомъ смыслѣ никогда не прекращается. Но тутъ могутъ возразить: почему же не можетъ авторъ навсегда удержать за собою право изданiя въ свѣтъ своихъ сочиненiй? Почему мы только на нѣкоторое время признаемъ за нимъ это право изданiя и пользованiя отъ нихъ выгодами? Если мною сдѣлана статуя, то почему же по прошествiи нѣкотораго времени она будетъ считаться уже не моей собственностью? Почему дохода отъ нея я не могу передать дѣтямъ или родственникамъ и т. п.? Послѣднее возраженiе дѣйствительно сильно и неопровержимо при нынѣшнихъ понятiяхъ о собственности вообще, когда не одинъ только личный трудъ даетъ право на пользованiе извѣстными удобствами жизни. Конечно, будетъ и такое время, когда бездѣйствiю и лѣности придется учиться не безумнымъ тратамъ и безумной роскоши, а просто голоду. Никто не отнимаетъ отъ васъ правъ на выгоды отъ вашего литературнаго труда: мы напротивъ полагаемъ совершенно необходимымъ, чтобъ въ экономическомъ отношенiи литературный трудъ также имѣлъ экономическiя выгоды, или, какъ говорятъ политико–экономы, былъ для васъ производителенъ наравнѣ со всякимъ трудомъ. Но вотъ противъ чего мы идемъ: говоря, что нельзя отрицать въ авторѣ правъ на личную заслугу въ дѣлѣ мысли, мы тогда–же говорили, что нельзя и все въ авторскомъ дѣлѣ считать совершенной собственностью автора. Мы тогда же старались яснѣй опредѣлить чтó именно въ каждомъ литературномъ произведенiи принадлежитъ всегда авторамъ: это по нашему мнѣнiю трудъ комбинированья мыслей, ихъ выраженiя, — внѣшняя ихъ форма. На нее авторъ имѣетъ право, можетъ пользоваться выгодами отъ нея, какъ вообще человѣкъ имѣетъ право на наслажденiе за свой трудъ. Когда вопросъ идетъ только о личныхъ заслугахъ автора, никто никогда не можетъ отнимать ихъ у него, т. е. отрицать его авторство. Онѣгинъ Пушкина и черезъ тысячу лѣтъ останется Онѣгинымъ Пушкина же. Смѣшно и безконечно глупо было бы сказать, что въ первыя положимъ десять лѣтъ со дня появленiя на свѣтѣ Онѣгинъ могъ быть приписываемъ Пушкину, а послѣ этого срока на Онѣгина всѣ могутъ предъявить свое авторское право и какой–нибудь NN можетъ безъ обиняковъ выставить свое имя, какъ сочинителя, на заглавной виньеткѣ къ изданiю Онѣгина. Объ этомъ конечно и толковать много нечего. Но дѣло въ томъ, что когда вы говорите, почему дескать невозможно навсегда удержать за собою право литературной собственности и передавать его въ наслѣдство другимъ, — вы имѣете въ виду экономическiя выгоды. Вопросъ значитъ переносится на экономическую почву. А въ экономическомъ отношенiи литературный трудъ подлежитъ общимъ условiямъ всякаго другого труда. Коль скоро я получилъ плату — вознагражденiе за трудъ, дѣйствительное пропорцiональное количеству и качеству его, — я не имѣю никакого права предъявлять правъ своихъ на новыя вознагражденiя. Вѣдь я не имѣю права десять разъ продавать одну и туже вещь. Какъ скоро трудъ мой и затраченный на него капиталъ оплатился, не могу же я требовать новыхъ платъ, новыхъ вознагражденiй. Иначе я буду требовать несправедливаго, большаго, чѣмъ я затратилъ, — и въ этомъ случаѣ долженъ быть отнесенъ къ разряду ростовщиковъ, готовыхъ со ста брать не настоящiе, справедливые, опредѣляемые стоимостью капитала въ извѣстной странѣ, проценты, а въ три, четыре и болѣе разъ бóльшiе, — сколько удастся, сколько можно получить. Вотъ поэтому, какъ скоро окупился мой литературный трудъ при извѣстномъ числѣ его изданiй, когда онъ поступилъ въ число проданныхъ трудовъ, всякiя экономическiя притязанiя мои на него уже не должны быть дѣйствительны, всякiя претензiи вѣчно продавать его не должны быть законны. Если мы признаёмъ за авторомъ личную заслугу въ литературномъ произведенiи, т. е. приписываемъ ему нѣчто вродѣ духовной собственности, то ради послѣдовательности должны признать за нимъ и право такого же духовнаго свойства, т. е. право называть сочиненiе своимъ, справедливо пользоваться авторской славой въ потомствѣ. Здѣсь мы должны соблюсти тотъ логическiй, общепризнанный законъ составленiя заключенiй во всякомъ силогизмѣ, по которому въ заключенiи не должно быть больше, чѣмъ въ основанiи. Но этотъ–то законъ мы и нарушаемъ, когда изъ указаннаго выше основанiя выводимъ право — безконечное число разъ продавать плоды своего авторства. Не говоримъ уже о томъ, что и самая вѣрность основанiя — вещь несовсѣмъ доказанная и требуетъ значительныхъ ограниченiй. Если мы признаёмъ за авторомъ личный трудъ надъ собранiемъ, усвоенiемъ себѣ извѣстныхъ мыслей, трудъ выраженiя ихъ въ извѣстномъ произведенiи, то опять ради послѣдовательности должны признать право труда на наслажденiе, на извѣстныя выгоды, должны дать ему возможность окупиться. Изъ этого принципа только долженъ выходить законъ объ авторскихъ экономическихъ правахъ. Законъ и долженъ брать на себя эту именно задачу — охрану труда, гарантировку правъ его на заслужонныя, заработанныя выгоды, и опять ради послѣдовательности долженъ убраться со сцены, когда исполнитъ свою задачу долженъ потерять свою силу для автора, когда исполнилъ все что могъ и долженъ былъ обѣщать. Авторъ послѣ этого остается только авторомъ извѣстнаго литературнаго произведенiя, и если хочетъ, можетъ выступить на сцену въ качествѣ издателя–капиталиста, и въ этомъ только своемъ значенiи долженъ пользоваться покровительствомъ законовъ, какъ пользуется и всякiй другой конкурирующiй съ нимъ издатель–капиталистъ. Оттого и не должно быть ничего страннаго въ томъ мнѣнiи, что послѣ нѣсколькихъ изданiй авторъ теряетъ право защиты отъ конкуренцiи при изданiи своихъ сочиненiй.

Такимъ образомъ, по нашему принципу пониманiя литературной собственности, всякой литературный трудъ, разъ достойно оплаченный и вознагражденный, не долженъ требовать себѣ новыхъ платъ и вознагражденiй. Вотъ почему и не должно быть признаваемо подобнаго рода авторскаго права за правительственными постановленiями и законами. Всякое правительство дорого обходится странѣ; ему платится отъ нея жалованье и въ этомъ жалованьи оно получаетъ плату за свой трудъ. Такъ какъ странѣ нужно знать чтó дѣлаетъ правительство въ интересахъ общаго благосостоянiя, чѣмъ оно вознаграждаетъ ее за пожертвованiя, а наилучшимъ средствомъ для подобныхъ публикацiй служитъ печать, — то правительство и печатаетъ свои постановленiя и законы; такiя публикацiи входятъ въ кругъ его обязанностей, въ число условiй контракта между имъ и страною, за исполненiе котораго оно получаетъ вознагражденiе, жалованье. Если я плачу по 200 руб. въ мѣсяцъ извѣстному джентльмену, который обязался хлопотать о моемъ дѣлѣ въ извѣстномъ городѣ и о всякомъ важномъ своемъ дѣйствiи даетъ мнѣ отчетъ, то за 0чтожъ я стану ему платить, какъ автору отчетовъ? Я конечно скажу, что отчетъ этотъ писанъ имъ, написанъ хорошо, умно, основательно, отчетливо, что онъ дѣлаетъ честь его уму, все равно какъ умная, дѣльная редакцiя извѣстнаго правительственнаго постановленiя и закона дѣлаетъ честь ихъ редакторамъ, — этого никто никогда и не рѣшится отрицать, — но и только. Въ этомъ смыслѣ авторское право ни у кого никогда не отрицается. Но еслибы мой агентъ сталъ требовать платы за отчетъ собственно, какъ авторъ его, я сказалъ бы ему, что вѣдь за него заплачено въ данномъ ему жалованьи и что два раза платить за одинъ трудъ я ненамѣренъ, да такой платы онъ и не долженъ требовать. Еслибы какое–нибудь правительство запретило безплатную перепечатку своихъ законовъ и инструкцiй, оно поступило бы въ этомъ случаѣ какъ указанный кореспондентъ, т. е. потребовало бы платы уже за оплаченный трудъ. Точно также не можетъ требовать себѣ авторскихъ привилегiй на извѣстное число изданiй и ученый, который, получая совершенно достаточное жалованье отъ общества или правительства, публикуетъ отчеты о своихъ розысканiяхъ, открытiяхъ. Честь ихъ конечно никогда не отнимется, но онъ не долженъ обнаруживать притязанiй извлекать матерьяльныя выгоды отъ своего труда, потомучто онъ уже получилъ ихъ въ данномъ ему жалованьи. Этимъ правомъ можетъ воспользоваться только тотъ, кто покупалъ его трудъ.

Но вотъ то–то и худо, — говоритъ нашъ авторъ — что литература у насъ установилась на комерческомъ основанiи. «Существующая система защиты (литературной собственности) вноситъ развратъ въ литературные нравы. Установивъ все дѣло на комерческомъ основанiи, литературная промышленность преслѣдуетъ только однѣ денежныя выгоды, гонится за большими барышами. Торгаши–издатели покупаютъ и продаютъ только тотъ товаръ, на который существуетъ большой запросъ. А отъ этого за скандалёзное сочиненiе вродѣ «Улики пылкихъ мужчинъ и женщинъ» они платятъ дороже чѣмъ за сочиненiе дѣйствительно полезное, какого–нибудь ученаго содержанiя, если на него не можетъ быть большого запроса. При такомъ порядкѣ вещей, дѣйствительный ученый трудъ, по предмету положимъ химiи, физики, математики, даже исторiи, не найдетъ себѣ издателя, если нельзя расчитывать на немедленный, сильный сбытъ. И такiя вещи не издаются промышлениками–издателями, для которыхъ тотъ товаръ и выше, который выгоднѣе. По этой логикѣ всѣ мысли Ньютона, открытiя и розысканiя Лавуазье и вообще всѣ ученые труды современныхъ людей, разработывавшихъ науку, какъ недоступные и неинтересные для большинства, не значатъ ничего предъ романомъ какого–нибудь Поль–де–Кока, если романъ этотъ дастъ больше выгодъ.» Автора какъ–видно ужасно тревожитъ то обстоятельство, что литературное дѣло основано на комерческомъ основанiи... Но можетъ ли оно быть не основано на немъ? Конечно, комерцiя и литература — двѣ вещи совершенно разныя и для непривычнаго уха слово «комерцiя» выходитъ нѣсколько пикантнымъ, когда толкъ идетъ о литературѣ... Комерцiя отзывается чѣмъ–то матерьяльнымъ, а литература должна быть чѣмъ–то духовнымъ, безъ всякихъ заднихъ видовъ должна посвятить себя на служенiе обществу..... Между тѣмъ оказывается, что литераторы пишутъ не безъ расчетовъ и требуютъ денегъ за свои статьи... Неприлично какъ–то. Конечно, подобныя тенденцiи нашего автора заслуживаютъ полнаго нашего одобренiя и сочувствiя. Онѣ отзываются идеализмомъ самымъ возвышеннымъ и чистымъ. Но бѣда наша въ томъ, что оторвать литературу отъ всякой комерцiи, поднять ее надъ всѣмъ такъ–сказать матерьяльнымъ, мы не видимъ рѣшительно никакой возможности. Мы не знаемъ ни одного вида труда, который былъ бы поставленъ внѣ всякихъ экономическихъ условiй. Всякiй вообще производительный, дѣйствительный трудъ требуетъ непремѣнно извѣстнаго капитала веществен неразборчиво какихъ выгодъ производительно. Трудъ для труда — немыслимая вещь. Литературныя занятiя — самый тяжолый и серьозный трудъ, требующiй большихъ вещественныхъ и невещественныхъ затратъ. Какимъ же образомъ возможно требовать, чтобъ при сужденiи о немъ были опущены изъ виду всѣ экономическiя его условiя? Можно толковать о томъ, какъ лучше устроить ихъ, какъ оградить литературныя занятiя отъ ремесленнаго, спекуляторскаго характера. Но жаловаться на то, что они имѣютъ и комерческiя основанiя, значитъ жаловаться на то, что нуженъ воздухъ для дыханiя, вода для питья. Можетъ–быть и неудобно для насъ то обстоятельство, что дышать можно только воздухомъ, но вѣдь чтоже дѣлать? Чѣмъ требовать совершеннаго уничтоженiя воздуха, не лучше ли постараться о томъ, чтобы дышать чистымъ воздухомъ? Вы скажете, очень много зла отъ того, что литература получила комерческiй характеръ? Да, зла много въ современной литературной сферѣ. Мы ниже скажемъ свое мнѣнiе, отчего происходитъ оно: причина эта кажется вовсе не въ томъ, что литературный трудъ, какъ и всякiй другой, подчиненъ экономическимъ условiямъ. Теперь же положимъ даже, что литературное зло происходитъ единственно отъ этихъ комерческихъ основанiй. Чтоже слѣдуетъ изъ этого? Та очень печальная, хотя и очень знакомая всѣмъ и каждому истина, что злоупотребленiя вездѣ возможны, даже въ самыхъ святыхъ и чистыхъ дѣлахъ. Мы совершенно согласны съ авторомъ, что бóльшая часть издателей (но не всѣ же) имѣютъ въ виду единственно большiй сбытъ литературнаго товара въ видахъ бòльшихъ барышей, что они здѣсь руководятся принципомъ угожденiя грубымъ и сильнымъ страстямъ публики, предпочитаютъ скандалёзныя сочиненiя, отъ которыхъ всего скорѣй можно ожидать успѣха, ученымъ, но скучнымъ для большинства. Соглашаемся и съ тѣмъ, что подобныя вещи распложаютъ литературный пролетарiатъ. Надежда на деньгу привлекаетъ нѣкотрыхъ ея любителей въ литературный лагерь; есть изъ нихъ джентльмены, которые, выражаясь словами автора, готовы писать все, только бы имъ платили деньги. Все это пожалуй и такъ. Но вопервыхъ, есть честные издатели, которые понимаютъ все значенiе честной издательской дѣятельности и стараются согласить свои выгоды съ выгодами общества. Да есть и честные авторы, которые хотя и смотрятъ на литературу какъ на средство существованiя, но отнюдь не готовы писать все что угодно, лишь бы платили за то деньги. Мы понимаемъ, сколько безнравственнаго заключется въ томъ, что люди пишутъ иногда вопреки своимъ убѣжденiямъ, по заказу, чисто изъ–за денежныхъ интересовъ; въ этомъ отношенiи наши антипатiи совершенно совпадаютъ съ антипатiями автора. Но вотъ чего не можемъ взять себѣ въ толкъ: чтó безнравственнаго и жалкаго въ томъ, что иные литераторы живутъ единственно литературой? Развѣ литературный трудъ не можетъ составлять особую категорiю труда? Въ такомъ случаѣ отчего педагогическiй трудъ признается особымъ видомъ труда? Вы чувствуете въ себѣ способность быть воспитателемъ юношества, имѣете достаточныя для этого свѣдѣнiя, вы обрекаете себя на занятiя педагогическiя и живете именно этимъ педагогическимъ трудомъ. При всѣхъ условiяхъ общественной жизни, эти педагоги останутся, потому что всегда будетъ настоятельная потребность — дѣло воспитанiя представлять особымъ, хорошо къ тому подготовленнымъ лицамъ. По принципу автора «Литературной собственности» слѣдовало бы удивляться, какимъ образомъ люди такое важное и святое дѣло, каково дѣло образованiя и воспитанiя дѣятелей общества, обращаютъ въ средство существованiя, въ ремесло..... Между тѣмъ такому порядку вещей никто же вѣдь не удивляется; на него снисходительно смотритъ вѣроятно и самъ авторъ. Много–ль у насъ теперь педагоговъ по призванiю? Неправда ли, что большая часть ихъ смотритъ на свое дѣло какъ на ремесло, какъ на средство къ полученiю жалованья? Но ремесленный характеръ нынѣшнихъ педагоговъ даетъ ли намъ право посягать на самые принципы исключительнаго занятiя въ жизни педагогiей? Можно ли на томъ основанiи, что нѣкоторые джентльмены внесли въ воспитательную дѣятельность духъ спекуляцiи, отрицать, что педагогическимъ трудомъ, какъ и всякимъ другимъ честнымъ трудомъ, человѣкъ можетъ получать средства къ жизни? Такъ почему же не допустить, чтобъ ученый человѣкъ не жилъ изданiемъ своихъ ученыхъ трудовъ, художникъ не получалъ средствъ къ жизни отъ своихъ художественныхъ произведенiй, публицистъ — отъ своихъ публицистическихъ этюдовъ? Ничего тутъ безнравственнаго нѣтъ, если всѣ они честно пишутъ только о томъ, что знаютъ, о чемъ дѣйствительно «понаслушались», чтó выразить составляетъ для нихъ настоятельную потребность. Неужели авторъ полагаетъ, что такого рода честный трудъ не можетъ дать средствъ къ жизни и не долженъ давать? Онъ говоритъ, что люди, обратившiе литературу въ средство къ существованiю, пишутъ о всемъ что угодно, лишь бы получать за то деньги. Но отъ чего зависитъ такая готовность въ нѣкоторыхъ людяхъ? Если отъ того, что при спецiальномъ занятiи нѣкоторыми литературными предметами имъ нечѣмъ стало бы жить, слишкомъ мало бы написали, то значитъ они плохо подготовлены къ нимъ, тогда слишкомъ мало было бы предметовъ для ихъ литературныхъ занятiй. Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ же отнимать у всѣхъ литераторовъ, которые могутъ спецiально заниматься какими–нибудь одними литературными занятiями, которые потому не смогутъ писать о всемъ что угодно, а станутъ писать только о томъ, что составляетъ ихъ спецiальный предметъ? А тѣхъ джентльменовъ, которые неиначе могутъ жить литературными занятiями, какъ только при готовности писать обо всемъ, нужно просто послать поучиться прежде, узнать хорошо что–нибудь и потомъ выступать на литературную арену.

Возставая такимъ образомъ противъ нашего автора, мы хотимъ сказать, что въ томъ злѣ, причину котораго онъ сваливаетъ на существующее право литературной собственности, это право вовсе не виновато, что ее нужно искать совершенно въ другомъ. Но отсюда не слѣдуетъ, чтобъ это право, въ нѣкоторыхъ сторонахъ своихъ фальшивое по нашему убѣжденiю, не производило вреднаго влiянiя на литераторовъ. Какъ и всякая ложь, незаконная привилегiя, оно отзывается въ литературной сферѣ. Взглядъ на цѣлое литературное произведенiе, на всѣ мысли, заключающiяся въ немъ, какъ именно на личную собственность автора, заставляетъ законъ дать авторамъ право обратить свои произведенiя въ постоянныя, долговременныя статьи дохода. Возможность продать нѣсколько разъ свои произведенiя, особенно при успѣхѣ ихъ, развиваетъ въ нѣкоторыхъ литераторахъ лѣнь и склонность къ бездѣйствiю. Разъ написавши хорошее произведенiе, авторъ, при долговременномъ правѣ литературной собственности, можетъ спокойно почить отъ трудовъ своихъ. Если есть запросъ на его произведенiе, публикѣ нравится оно и хорошо раскупается, то автору всю литературную дѣятельность можно перемѣнить просто на коректурную. Вмѣсто того чтобъ писать и трудиться вновь, онъ можетъ ограничиваться чтенiемъ коректуръ своихъ произведенiй при каждомъ новомъ ихъ изданiи. Такъ дѣйствительно и дѣлаютъ нѣкоторые литераторы. Такой господинъ дѣлается своего рода богатымъ помѣщикомъ, у котораго есть богатое имѣнiе. Жить онъ можтъ безъ всякаго труда, потомучто трудись онъ и не трудись, во всякомъ случаѣ сытъ будетъ. Разница между тѣмъ и другимъ только та, что одинъ когда–то хорошо и успѣшно трудился, а другой сдѣлалъ только ту заслугу, что родился богатымъ наслѣдникомъ. Возможность жить безъ труда сильно парализуетъ всякiя, даже въ высшей степени энергичныя силы. Извѣстно какъ тупѣютъ и жирѣютъ умные и нѣкогда энергичные люди, засидѣвшись долго на тепломъ местечкѣ. Въ томъ самомъ, что къ литературнымъ занятiямъ подстрекаютъ иногда матерьяльныя нужды, нельзя не видѣть и свѣтлой стороны. Онѣ заставляютъ человѣка работать, и работать успѣшно, производительно, тогда какъ онъ быть–можетъ не работалъ бы при сознанiи обезпеченности своей и возможности для себя жить безъ всякаго труда. Въ этомъ случаѣ нужды служатъ очень полезнымъ стимуломъ къ дѣятельности. Тѣмъ и худо право безграничной литературной собственности, что оно не требуетъ отъ автора, чтобъ онъ свои средства къ жизни, свое наслажденiе поставлялъ въ зависимость отъ постояннаго труда, а единственно отъ успѣха, послѣ котораго онъ можетъ спокойно почивать отъ всякихъ занятiй, да наблюдать, чтобъ не похищены были кѣмъ–нибудь самыя мысли его произведенiй.

Если есть теперь какое зло въ литературѣ, то причинъ его скорѣй всего нужно искать въ самомъ обществѣ, котораго она служитъ выраженiемъ. Если литература дурна, то зачѣмъ же общество терпитъ такую литературу? Вы говорите, что издатели больше всего занимаются изданiемъ «Улики пылкихъ женщинъ и мужчинъ», а не ученыхъ, дѣйствительно полезныхъ сочиненiй. Но отчего издательская дѣятельность направлена преимущественно на такiя сочиненiя? Оттого что на ученыя сочиненiя нѣтъ запроса: общество мало образованно, вкусъ у него ложный... Издай ученую книгу, она не пойдетъ въ продажу. Ктожъ виноватъ, что издатели не хотятъ рисковать своими капиталами на безполезныя изданiя? У общества молочные зубы, а вы хотите, чтобъ ѣло оно однѣ только корки черстваго хлѣба. Положимъ, всѣ бы существующiе теперь издатели согласились издавать только ученыя и серьозныя книги. Стало ли бы ихъ читать общество, въ которомъ преимущественно расходятся «Улики пылкихъ женщинъ и мужчинъ»? Вѣдь насильно не всунешь физику г. Писаревскаго портному, котораго литературный вкусъ не пошолъ далѣе «Бовы–королевича» и «Гуака». И наоборотъ. Человѣкъ, привыкшiй къ серьознымъ занятiямъ, не кинется напримѣръ на «Улики», хотя бы всѣ издатели въ мiрѣ стали издавать единственно подобныя вещи. Если издаются дурныя книги, значитъ есть возможность издавать ихъ, и за эту возможность главнымъ образомъ отвѣчаютъ тѣ, кто покупаетъ ихъ, кто читаетъ; вѣдь не покупай они, ктожъ бы тогда рѣшился губить свой капиталъ на изданiе, которое принесетъ ту только пользу, что вѣчно будетъ лежать и занимать мѣсто въ кладовой? Авторъ нападаетъ на газеты и журналы, что въ нихъ пишется много вздору, что невозможно всю книжку или номеръ газеты наполнить исключительно умными вещами и талантливыми литературными произведенiями... Положимъ и такъ. Но на комъ главнымъ образомъ лежитъ отвѣтственность за подобный вздоръ? Очевидно на публикѣ: она не шокируется вздоромъ, читаетъ его, покупаетъ, поддерживаетъ однимъ–словомъ. Стань публика взыскательнѣй, требовательнѣе въ своемъ литературномъ вкусѣ, вздоръ сдѣлался бы невозможенъ въ журналахъ, потомучто онъ сталъ бы невыгоденъ для ихъ редакторовъ. Помѣстить вздоръ въ журналѣ значило бы тогда окончательно убить свою репутацiю въ глазахъ публики, потерять подписчиковъ. Если на литературную арену выступаютъ люди, которые составляютъ литературный пролетарiатъ, пишутъ обо всемъ что угодно, и разумѣется плохо, то значитъ есть же возможность для нихъ писать такъ и получать за то еще деньги; а въ подобнаго рода возможности виновато опять–таки главнымъ образомъ общество. За вздоръ потому и платятъ деньги теперь, что и вздоръ можетъ легко сойти съ рукъ и даже понравиться невзыскательной публикѣ. Надежда заработывать деньгу несерьознымъ литературнымъ трудомъ въ неразвитомъ обществѣ и плодитъ литературный пролетарiатъ. На хорошую фабрику, гдѣ нужно и знанiе и ловкость, не пойдетъ работать ничего незнающiй и неумѣющiй человѣкъ; онъ побоится и носъ показать туда, потомучто тамъ нетолько не дадутъ ему денегъ за плохую работу, а еще посмѣются надъ его безстыдствомъ. Еслибъ общество не терпѣло ничего вздорнаго, а для всякихъ предлагаемыхъ ему для чтенiя статей требовало бы ума и знанiй отъ автора, пролетарiатъ не плодился бы, потомучто ни одинъ издатель за написанный вздоръ не заплатилъ бы ни копѣйки. Литературная ерунда должна бы была искать себѣ изданiя вродѣ «Петербургскаго Вѣстника» г. Льва Камбека и платить еще деньги за то, что онъ позволяетъ ей напечататься. Да и вообще если комерческiй характеръ одолѣлъ всѣми литературами, то вѣдь онъ изъ общества же перешолъ въ литературу. Въ странѣ, гдѣ развита страсть къ спекуляцiямъ, жадность къ быстрымъ наживамъ, неизбѣжно подобные пороки отразятся на литературѣ. Вѣдь литераторы не циклопы, тѣже люди, воспитавшiеся въ обществѣ подъ его влiянiемъ; въ нихъ тѣже страсти, какъ и во всѣхъ другихъ его современникахъ–соотечественникахъ. Вотъ и слѣдовало бы автору «Литературной собственности» главнымъ образомъ обратить вниманiе на общество при изслѣдованiи литературныхъ золъ: дурной корень у дерева, дурны и плоды.

Какiя же, спрашивается, нужно вымыслить пружины, чтобъ поправить литературное дѣло? Авторъ указываетъ тотъ порядокъ, при которомъ литература уже не будетъ такою дурной, какова она теперь. Все зло — говоритъ онъ — происходитъ отъ того, что литераторы извлекаютъ матерьяльныя выгоды отъ своихъ литературныхъ трудовъ; слѣдовательно нужно похлопотать объ одномъ: чтобъ литература не служила кускомъ насущнаго хлѣба. «И въ теорiи и въ практикѣ вопросъ этотъ вовсе не такъ труденъ для разрѣшенiя.» Мы надѣялись, что вотъ наконецъ легкiй вопросъ совершенно удовлетворительно разрѣшится писателемъ, и жестоко ошиблись. Для публицистовъ и ученыхъ онъ нашолъ еще кое–какiя мѣста, но для художниковъ мѣста не оказалось; такъ и остались они предоставленные самимъ себѣ.

Публицистъ, по мнѣнiю автора, принадлежитъ къ числу людей, ищущихъ общественной дѣятельности. Они потому бросаются въ журнальную дѣятельность, что для нихъ нѣтъ въ общественной жизни такого рода занятiй, какiя нужны имъ сообразно съ ихъ способностями. Поэтому при общественной жизни, развитой изъ началъ самоуправленiя, всякiй публицистъ превратится въ общественнаго оратора, который говоритъ разные спичи, которому писать своихъ рѣчей незачѣмъ и продавать некому. «Положенiе политическое научитъ его быть и краснорѣчивымъ и убѣдительнымъ, научитъ развить свой талантъ и дастъ ему и послѣдовательность мыслей, которая при извѣстныхъ условiяхъ литературнаго развитiя замѣчается очень у немногихъ.» Вотъ первая пружина, вымышленная авторомъ для улучшенiя современной публицистики. Авторъ полагаетъ, что при общественной жизни, развитой изъ началъ самоуправленiя, всѣ эти публицисты какъ–разъ пойдутъ въ общественные ораторы. Такимъ образомъ публицистическимъ отдѣломъ въ журналахъ и вообще въ литературѣ онъ покончилъ дѣло. Мы охотно повѣрили бы въ дѣйствительность этой пружины, еслибы насъ не смущало здѣсь одно обстоятельство. Въ Англiи напримѣръ развито начало самоуправленiя; конечно не всѣ имѣющiе стремленiе къ общественной дѣятельности попадаютъ въ число ораторовъ нижней палаты, но можно сказать, что всѣмъ чувствующимъ потребность высказаться, предоставляется полная возможность говорить что угодно на разныхъ митингахъ. Тоже можно сказать, въ большей еще степени, объ общественной жизни Соединенныхъ–Штатовъ. Но какъ на зло, публицистика есть и въ этихъ обѣихъ странахъ и на грѣхъ развита тѣмъ въ большей степени, чѣмъ больше развито въ нихъ начало самоуправленiя. Чтó жъ это въ самомъ дѣлѣ? И стенографы есть, которые записываютъ разныи рѣчи общественныхъ ораторовъ, и можно говорить спичи кому угодно и сколько угодно. А публицистика все–таки составляетъ самый видный отдѣлъ въ журналистикѣ и литературѣ. Что–то есть значитъ фальшивое «въ теорiи» автора. Значитъ публицистика возникла не отъ одного только условiя — невозможности для публицистовъ общественной дѣятельности. Тутъ дѣйствительно есть другiя пружины и на нихъ–то авторъ не потрудился обратить вниманiя. Вопервыхъ по нашему мнѣнiю нельзя сказать, что всѣ теперешнiе публицисты при жизни, развитой изъ началъ самоуправленiя, какъ–разъ попадутъ въ общественные спикеры. Для того чтобы говорить предъ собранiемъ, нужно имѣть особый талантъ помимо публицистическаго. Возьмите любого прекраснѣйшаго публициста и заставьте его говорить въ обществѣ: онъ можетъ спутаться, наговорить то, что ни въ какомъ случаѣ ужь не написалъ бы; владѣть перомъ и владѣть даромъ слова не одно и тоже. Конечно отъ того, кто хорошо пишетъ, скорѣй можно ожидать дѣльнаго слова, чѣмъ отъ того, кто пишетъ худо. Но невсегда — и это положительно можно заявить, — пишущiй хорошо такъ же хорошо и говоритъ. Да вотъ напримѣръ хотя бы знаменитый историкъ–публицистъ Маколей. Рѣчи его въ парламентѣ далеко непохожи были на блестящiя страницы его исторiи и Essays. Тогда какъ въ публицистикѣ онъ былъ какъ у себя дома, на парламентскомъ поприщѣ онъ чувствовалъ себя неловко; роль оратора для него была не по плечу. Онъ потому и оставилъ парламентское поприще. Вотъ значитъ и не всякiй публицистъ можетъ попасть туда, куда хочетъ поставить ихъ нашъ авторъ. Напрасно также полагаетъ авторъ, что лордъ Пальмерстонъ или король прусскiй, еслибы не имѣли возможности произносить рѣчей, то ужь непремѣнно превратились бы въ литераторовъ–публицистовъ. Останутся слѣдовательно такiе джентльмены, которымъ, чтобъ высказаться, нужно публицистическое журнальное поприще. Куда же ихъ? Запретить имъ чтоли писать? Но вотъ еще другое обстоятельство, заставляющее насъ сомнѣваться въ осуществимости проекта «Современника». Есть такiе вопросы въ общественной жизни, всестороннее обсужденiе которыхъ невозможно въ рѣчи, произносимой предъ собранiемъ. Подобные вопросы требуютъ многихъ объясненiй, большихъ изслѣдованiй, чтó невозможно въ тѣхъ короткихъ рѣчахъ, на произношенiе которыхъ обрекаетъ авторъ всѣхъ публицистовъ. Даже положимъ, что и возможно превращенiе публицистовъ въ ораторы; поправится ли при этомъ самая сущность дѣла? Теперь пишутъ плохiя публицистическiя статьи, тогда станутъ говорить плохiя рѣчи, потомучто не прибудетъ же у публицистовъ ума оттого только, что они перестанутъ писать, а станутъ говорить. Теперь платятъ за плохiя статьи; тогда станутъ платить за плохiя рѣчи, — только въ видѣ жалованья оратору, какъ общественному дѣятелю. Теперь надежда сбыта плохихъ статей привлекаетъ въ журнальный публицистическiй лагерь разныхъ пролетарiевъ; тогда надежда сбыта плохихъ рѣчей привлечетъ на общественную арену пролетарiевъ–ораторовъ. Скажутъ: тогда не станутъ слушать плохихъ рѣчей; да кто же теперь заставляетъ читать плохiя статьи?

Съ изящной литературой авторъ какъ будтобы нѣсколько поснисходительнѣе, чѣмъ съ публицистикой. Онъ полагаетъ, что для устраненiя всего безталаннаго въ литературѣ стоитъ только перестать журналистикѣ просить повѣстей для пополненiя своихъ бельлетристическихъ отдѣловъ и предоставить имъ печататься отдѣльными книгами. Такимъ образомъ къ изящной литературѣ авторъ прилагаетъ принципъ полнѣйшей самостоятельности: оставьте дескать ее, пусть она живетъ сама собой и не прилѣпляется къ журналамъ; журналы испортили ее, заставляя авторовъ писать разную бельлетрическую дрянь; тогда она будетъ дѣйствительно хороша и безталаннаго ничего въ ней не будетъ. Но вотъ въ чемъ дѣло. Гарантируется ли этимъ однимъ невозможность изданiя безталанныхъ сочиненiй? Какъ теперь редакторы иногда помѣщаютъ слабыя произведенiя, такъ и тогда издатели станутъ издавать разную литературную дребедень; если читается она въ журналахъ, то почему же не станетъ расходиться она въ публикѣ и отдѣльными изданiями? И тогда откроется возможность жить разными безталанными произведенiями сѣрой литературы. Вѣдь вотъ примѣръ у насъ былъ очень недавно: Александръ Анфимовичъ Орловъ не помѣщалъ своихъ произведенiй ни въ какомъ журналѣ. Но вѣдь какая же громадная у него была литературная дѣятельность. Его произведенiя являлись почти безпромежуточно, а на что безталаннѣе его произведенiй! Тотъ фактъ, что ни одинъ журналъ не принималъ его творенiй, не помѣшалъ же дѣятельности его таланта. Вмѣсто того чтобъ печататься въ журналѣ, онъ открылъ свою фабрику сѣрой литературы.

«Чтоже касается до ученыхъ сочиненiй, то это дѣло школъ, ученыхъ обществъ, академiй, университетовъ. Кто оказался способнымъ къ дѣлу воспитанiя или къ разработкѣ науки, тотъ найдетъ себѣ мѣсто между учеными, посвятившими себя общественной службѣ. Академiи и ученыя общества, находясь подъ контролемъ общественнаго мнѣнiя, разумѣется станутъ заниматься своимъ дѣломъ и не получать даромъ общественныхъ денегъ. За всѣ же сочиненiя, напечатанныя на общественный счетъ, можетъ быть дана и общественная награда.»

Разумѣется при этомъ conditio sinc qua non — даровая раздача книгъ. Но въ такомъ случаѣ достаточно ли будетъ на печатанье ихъ всѣхъ общественныхъ суммъ? Или тогда будетъ раздача по достоинству и заслугамъ требующихъ? Въ такомъ случаѣ повторятся тѣ милыя исторiи, которыя ежегодно дѣлаются на разныхъ публичныхъ и непубличныхъ экзаменахъ. Будемъ дожидаться!..

Но зачѣмъ же авторъ говоритъ объ общественной наградѣ авторамъ? За чтоже ихъ награждать? Вѣдь онъ отвергалъ всякую личную заслугу въ дѣлѣ мысли? По его взгляду, авторы только подслушиваютъ, чтó говорятъ въ обществѣ, а чтó собственно въ нихъ возбуждается, все это не имъ собственно принадлежитъ. Зачѣмъ же даромъ тратить общественныя суммы? Коли авторы отъ себя ничего не привносятъ въ свое литературное произведенiе, такъ пусть и работаютъ безъ всякихъ наградъ. По всему видно, что авторъ не дотянулъ своей канители и пошолъ на уступки. Вѣдь сдѣлалъ же онъ уступку, когда романамъ и повѣстямъ предоставилъ право печататься отдѣльными изданiями, помимо журналовъ. Ктожъ ихъ будетъ печатать? Авторы не должны наживаться отъ своихъ сочиненiй, потомучто права собственности на нихъ ни въ какомъ случаѣ у нихъ нѣтъ. А къ издателямъ авторъ уже положительно нечувствуетъ никакого расположенiя. Ужь подъ этимъ снисхожденiемъ не кроется ли просто невнимательность автора къ изящной литературѣ? объ ней–де не стоитъ и говорить, пускай себѣ какъ хочетъ. Не хочетъ ли авторъ подобной хитростью своего проекта уморить совсѣмъ бельлетристику?

И во всей этой попыткѣ автора провести новый взглядъ на литературную собственность, искоренить существующее зло въ литературѣ, видно совершенное отсутствiе серьозной вдуманности въ предметъ, виденъ крайнiй теоретизмъ. Оттого его критика современныхъ понятiй о литературной собственности похожа на холостые выстрѣлы въ воздухъ. Онъ, какъ намъ кажется, не знаетъ мѣры въ своемъ отрицанiи. Есть джентльмены, готовые утверждать, что всякая мысль въ ихъ литературныхъ произведенiяхъ принадлежитъ собственно и исключительно имъ самимъ, и что требуя себѣ защиты закона отъ литературной кражи, они при этомъ представляютъ свои права на мысли именно какъ на собственность? Ограничься авторъ филипикой противъ нихъ, никто бы не поднялъ и голоса противъ него. Но ему показалось мало этого. Онъ сталъ доказывать, что во всякомъ литературномъ произведенiи нѣтъ ничего собственно авторскаго, что авторъ какое–то слѣпое орудiе дѣйствующихъ на него впѣчатленiй, tabula rasa, на которой отпечатлѣвается только то, что находится внѣ ея. Задача конечно оказалась невозможной. И посмотрите, въ какой теоретизмъ пускается авторъ! Ему нѣтъ дѣла до того, что литературу нельзя разсматритвать отвлеченно отъ общества, среди котораго она держится, что въ неразвитомъ, нравственно некрѣпкомъ обществѣ и литература можетъ быть богата разными злоупотребленiями, можетъ принимать ненормальный ростъ и т. д. До всего этого автору нѣтъ никакого дѣла, да оно не подходило бы близко къ его цѣли. Ему нужно было во–что–бы то нистало въ практикѣ показать все зло, какое производитъ право литературной собственности. Онъ и усиливается доказывать, что именно отъ него происходитъ литературная бѣда. Онъ не затрудняется дѣлать по этому случаю самые рискованные выводы, и фальшь его заключенiй выступаетъ еще рельефнѣе.

Подобнаго рода попытки чрезвычайно много вредятъ дѣлу. Ничего дурного нѣтъ въ радикализмѣ тамъ, гдѣ дѣйствительно оказывается все несостоятельнымъ и требуетъ замѣны чѣмъ–нибудь новымъ. Но тамъ, гдѣ радикализмъ дѣлается ради радикализма, онъ становится жалкимъ, какъ своего рода искуство ради искуства. Мало показывать одни только pia desideria: нужно, чтобъ они имѣли за себя логику и основательность; иначе заподозривается и самая состоятельность благочестивыхъ желанiй. Вѣдь нельзя безцеремонно обращаться съ дѣйствительностью, превратно толковать факты, не видѣть въ дѣйствительности ничего, чтó противорѣчитъ извѣстнымъ тенденцiямъ. Объ этомъ стоитъ подумать тѣмъ джентльменамъ, которые недовольны дѣйствительностью и хотятъ лучшаго наряда.

Въ нашей критикѣ мы большею частiю относились къ автору «Литературной собственности». Чувствуемъ, что было бы гораздо справедливѣе относиться къ «Современнику», напечатавшему эту статью, потомучто подобнаго рода статьи всегда выражаютъ направленiе журнала, его мысли, его мнѣнiя. Такъ–какъ такiя статьи годятся не для всѣхъ журналовъ, а для одного развѣ, который раздѣляетъ тѣже мысли и взгляды, то авторы такихъ статей отодвигаются на второй планъ и статья становится принадлежностью редакцiи журнала, напечатавшаго ее. Авторы большею частiю и не подписываются под подобными статьями.