КРИТИЧЕСКIЯ ВАРIАЦIИ НА РАЗНЫЯ ТЕМЫ.

____

Что это за варiацiи на разныя темы? вѣрно что–нибудь полемическое? съ неудовольствiемъ скажетъ иной чрезвычайно солидный читатель: — и безъ того полемика у насъ ужь очень развилась, такъ что хоть затыкай отъ нея уши. Дайте намъ чего–нибудь серьознаго, капитальнаго, въ нѣкоторомъ родѣ величественнаго, напримѣръ хотя бы вродѣ статьи: «Къ какой мы принадлежимъ партiи». Мы съ удовольствiемъ исполнили бы особенно послѣднее желанiе, читателя, еслибы намъ не мѣшали здѣсь кое–какiя обстоятельства, совершенно зависящiя отъ редакцiи. Вопервыхъ намъ никогда не возвыситься до такого безмятежнаго, спокойнаго созерцанiя, какимъ проникнута указанная въ примѣръ намъ статья: слѣдовательно мы и не можемъ обѣщать такихъ величественныхъ, но спокойныхъ литературныхъ нотъ. Натура у «Времени» нѣсколько иная, чѣмъ напримѣръ у «Русскаго Вѣстника». Этотъ всегда старается выбрать себѣ такой уголокъ, такую точку, съ которой онъ могъ бы въ качествѣ безпристрастнаго, спокойнаго зрителя читать нравоученiя всѣмъ этимъ misérables, которые о чемъ–то хлопочутъ, чего–то ищутъ, нерѣдко попадаются какъ куры во щи, горячатся, пожалуй скандалёзничаютъ и т. д. «Время» сознаетъ, что хорошо бы побольше запастись олимпiйскимъ величiемъ, придать себѣ характеръ грандiозности и удивлять весь литературный мiръ важностью своихъ внушительныхъ рѣчей. Но вѣдь чтожъ станете дѣлать, коли его натура принадлежитъ къ числу неудавшихся натуръ? Завязалось дѣло гдѣ–нибудь, откинулъ кто–нибудь эдакую штуку, ему ужь нетерпится, чтобы не ввязаться со стороны. Еще когда «Время» объявляло о своемъ рожденiи въ свѣтъ, оно ужь предчувствовало, что не утерпѣть ему будетъ отъ полемики, — натура непремѣнно ввяжетъ его въ разные споры, и потому тогда же сказало, что оно «не будетъ уклоняться отъ полемики». За полтора года своей литературной жизни оно успѣло уже уяснить въ собственномъ сознанiи нѣкоторымъ образомъ «прирожденныя свойства своей природы» и съ ужасомъ должно было признаться самому себѣ, что «полемизмъ» въ нѣкоторомъ родѣ есть неисправимое, прирожденное ему зло. Что тутъ станете дѣлать, особенно въ виду нѣкоторыхъ раздражающихъ возгласовъ? «Время» и порѣшило: «коли натура у него склонна къ полемикѣ, такъ ужь нечего дѣлать препятствiй своему ндраву». Такъ теперь оно и будетъ постоянно уклоняться въ полемику.

А доказательство безпокойности нашего нрава и нашей задорности (по стилю «Русскаго Вѣстника» — забiячливости) мы сами же и представимъ читателямъ. Вѣдь вотъ теперь напримѣръ мы хотимъ говорить о разныхъ замѣткахъ, преимущественно г. Лонгинова, разсѣянныхъ по «Современной Лѣтописи» и по «Нашему Времени». Мы сами представляли себѣ всѣ резоны, долженствовавшiе удержать насъ отъ полемики съ воззрѣнiями г. Лонгинова. Вопервыхъ, стоитъ ли дѣлать мелкiя произведенiя «литературнаго досужества» (выраженiе самого же г. Лонгинова) предметомъ особой статьи, имѣющей тенденцiю, къ вящему огорченiю всѣхъ серьозныхъ россiйскихъ критиковъ, попасть (вообразите!) въ критическое обозрѣнiе. Вовторыхъ, обратитъ ли на нее вниманiе г. Лонгиновъ, который, какъ увидятъ ниже читатели, сдѣлалъ уже давноожидаемое и какбы предчувствуемое уже многими, открытiе, что вообще люди его закала стремятся «освободиться отъ опеки журналовъ, присвоенной ими себѣ благодаря разнымъ благопрiятнымъ для нихъ обстоятельствамъ»; мы не смѣемъ уже говорить о вниманiи къ намъ «Русскаго Вѣстника». Втретьихъ, мы напоминали себѣ, что вѣдь читатели и вообще серьозные люди могутъ въ самомъ же дѣлѣ возымѣть мнѣнiя о мелочности и придирчивости «Времени». Но всѣ резоны наши пропали совершенно даромъ; натура сказалась въ томъ, что началà возбуждать въ головѣ мысли, нѣсколько ослабляющiя силу вышеприведенныхъ резоновъ. Намъ пришло въ голову, что полемизмъ вовсе не считается такимъ страшнымъ, какъ его иные малюютъ. Ну вотъ напримѣръ, утѣшали мы себя, «Отечественныя Записки», журналъ куда какой ученый и серьозный: и какъ сильно ратовалъ очень недавно о вредѣ для прогреса полемизма и его выраженiя — «Свистка». А вѣдь завелъ же онъ теперь у себя «Свистокъ», да еще удѣлилъ ему чуть не цѣлыхъ два отдѣла въ своемъ ученомъ и серьозномъ журналѣ. Мало того, выпустилъ цѣликомъ все критическое обозрѣнiе и перенесъ его въ свистковыя отдѣленiя, такъ что судьба критическаго обозрѣнiя въ будущемъ остается подъ мракомъ неизвѣстности. Правда, нѣкоторые находятъ, что свистокъ въ «Отечественныхъ Запискахъ» слишкомъ тяжолъ на ногу, худо поворачивается, вмѣсто смѣха корчитъ какiя–то гримасы... Но вѣдь это говорятъ злые языки, непонимающiе сути дѣла. Что тутъ толковать о худомъ исполненiи? Вы, милостивые государи, обращайте вниманiе на цѣли, на намѣренiя, на святыя, нѣкоторымъ образомъ pia desideria, — вотъ что должно прежде всего имѣться въ виду. Но главное здѣсь въ томъ, что подобный фактъ, случившiйся въ одномъ изъ самыхъ степенныхъ журналовъ, совершенно разбилъ наши соображенiя, противодѣйствовавшiя природнымъ склонностямъ нашей натуры. Чтожъ, думали мы, если ученый журналъ завелъ у себя Свистокъ, то отчего же и намъ иногда не заняться разными курьозными мелочами русской литературы: вѣдь подобными своими дѣйствiями мы будемъ претендовать не на заведенiе у себя «Свистка», а просто на критическiй анализъ, приложенный къ мелкимъ (количественно, но невсегда мелкимъ въ тоже время качественно) произведенiямъ «литературнаго досужества». Вѣдь какiе бываютъ иные изъ нихъ перлы! Объ насъ говорятъ же «Отечественныя Записки», что «Время» журналъ молодой, юный. А юному вообще нетрудно увлечься примѣромъ старшихъ.

Съ г. Лонгиновымъ мы хотимъ немножко объясниться по слѣдующему случаю.

Недавно въ 17 № «Современной Лѣтописи» онъ напечаталъ статью подъ заглавiемъ: «Новый прогресистъ въ русской литературѣ». Читатели наши ошибутся, если предположатъ въ насъ намѣренiе защищать «новаго прогресиста». Конечно, есть примѣры, которые могли бы насъ увлечь и къ подобнаго рода защитѣ. Въ Русскомъ же Вѣстникѣ г. Гротъ въ началѣ прошлаго года глубоко сожалѣлъ, что слово «ученый» начало принимать пошлый смыслъ и такого рода фактъ отнесъ къ числу печальныхъ явленiй русской литературы. Примѣръ правда увлекаетъ, но не всякiй, замѣтимъ. Поэтому и теперь взялись мы за перо вовсе не для того, чтобъ по примѣру ученаго академика защищать отъ г. Лонгинова «новаго прогресиста». Намъ показался весьма интереснымъ способъ защиты г. Лонгинова отъ нападенiя на дворянство «новаго прогресиста». На него–то и еще на кое–что соприкосновенное этому дѣлу мы хотимъ обратить теперь свое вниманiе.

Во 2 № «Современника» были напечатаны сцены г. Зиновьева подъ заглавiемъ «Дворянскiе выборы». Намъ самимъ не очень нравится произведенiе г. Зиновьева, но полагаемъ, что если можно отказывать ему въ талантѣ, то ужь вовсе не на тѣхъ основанiяхъ, какiя приводитъ г. Лонгиновъ. Мы бы согласились съ вами, еслибы вы стали говорить, что г. Зиновьевъ взялъ въ своемъ предметѣ однѣ только извѣстныя стороны и ихъ сдѣлалъ сюжетомъ своихъ сценъ, что во всемъ его произведенiи господствуетъ однообразный мотивъ, нѣтъ богатства и разнообразiя въ его прiемахъ, что оно чрезвычайно длинно и скучно. Доказывайте, что у него не вышло ни одного лица, что сцены написаны на заданную тему, фальшивы и т. д., представьте при этомъ дѣльныя основанiя и мы совершенно охотно согласимся съ вами. Но вѣдь посмотрите чѣмъ хочетъ доказать нехудожественность «Дворянскихъ выборовъ» г. Лонгиновъ. Онъ говоритъ: «У автора нѣтъ никакихъ оправданiй. Онъ вывелъ до сотни дворянъ одной губернiи въ эпоху 1858 года и всѣ они, за исключенiемъ трехъ, играющихъ самую незначительную роль, такiе негодяи, какихъ только можетъ нарисовать или слѣпое озлобленiе, или жалкая зависть, или ребяческое увлеченiе модой, существующею въ извѣстнаго рода общественной и quasi–литературной сферѣ. Когда упрекали Гоголя въ клеветѣ, упреки эти были смешны и нелѣпы. Ревизоръ его — произведенiе художественное, гдѣ всякая черта должна способствовать гармонiи и общему впечатлѣнiю цѣлаго. Поэтому собранiе его негодяевъ нетолько не удивляетъ своимъ существованiемъ, но является необходимостью. Притомъ всѣ знаютъ, что на свѣтѣ есть и такой городничiй, и такой судья, и такой почтмейстеръ и т. под. Генiальный писатель имѣлъ полное право свести ихъ въ одинъ городъ и завязать между ними и проѣзжимъ Хлестаковымъ драму, столь мастерски имъ развитую. Г. Зиновьевъ кажется неимѣетъ нетолько притязанiй на талантъ, равный гоголевскому, но и на то, чтобъ сцены его были названы даже попыткой на художественное произведенiе.» Г. Лонгинова шокируетъ то обстоятельство, что авторъ вывелъ на сцену мерзавцевъ, какихъ только можетъ нарисовать или слѣпое озлобленiе, или жалкая зависть, или ребяческое увлеченiе людей, существующее въ извѣстнаго рода общественной и quasi–литературной сферѣ. А почему же нельзя было автору упомянутыхъ сценъ выводить на арену мерзавцевъ? Потому дескать, что у него не такой талантъ, какой былъ напримѣръ у Гоголя. «Вотъ напримѣръ Гоголь, — разсуждаетъ г. Лонгиновъ — такъ тотъ ужь былъ талантъ, г. Зиновьевъ, — не чета вамъ. Ему можно было написать «Ревизора», потомучто онъ опять–таки былъ талантъ. Притомъ же всѣ знаютъ, что есть такiе почтмейстеры и судьи, и городничiе...» Чтожъ это въ самомъ дѣлѣ? Неужели это непониманiе азовъ въ эстетической критикѣ? Но если такъ, то зачѣмъ же браться уличать авторовъ на художественномъ поприщѣ? Гоголь могъ выводить мерзавцевъ, потомучто онъ былъ талантъ, генiй, а никто другой не можетъ этого дѣлать, если только онъ не генiй, не талантъ! По этому принципу всякiй неталантъ вѣроятно не долженъ имѣть права выводить на сцену и положительные типы. Но тогда какъ же, спрашивается, талантъ можетъ заявить себя талантомъ? По вашему принципу выходитъ, что прежде нежели писать, нужно доказать, что дескать есть въ желающемъ писать талантъ и талантъ вродѣ Гоголя. На какомъ же основанiи г. Щедринъ выступилъ съ своими губернскими очерками въ «Русскомъ Вѣстникѣ»?.. Вѣдь у него нѣтъ кажется положительныхъ типовъ, а все заѣденные средой типы, все мерзавцы. Никто до выхода его и незналъ о немъ, какъ о талантѣ. Почему же это не отказали ему въ художественности его произведенiя и въ законности его прiемовъ и созданныхъ имъ лицъ? Намъ кажется всякое художественное произведенiе должно прежде всего отвѣчать само за себя... Прежде нежели справляться, извѣстенъ ли авторъ какъ талантъ, есть ли у него талантъ и т. под., нужно посмотрѣть, что за лица, выводимыя авторомъ, насколько въ нихъ жизненности, художественной правды, не составляютъ ли они просто идеекъ автора, плохо скрытыхъ и замалеванныхъ. Если въ нихъ не оказывается художественности, нѣтъ жизненности, такъ съ такимъ произведенiемъ и возиться долго нечего. Попытка на художественность и останется только попыткой, попытка вывести на сцену лицъ и останется только одной попыткой. «Ревизоръ» не потому законное художественное произведенiе, что его написалъ Гоголь, а потому, что всѣ эти Хлестаковы, Добчинскiе, городничiй — лица мастерски очерченыя, взятыя изъ нашей жизни. Поэтому при разсужденiи о «Дворянскихъ выборахъ» дѣло не въ томъ, есть ли талантъ у г. Зиновьева и потому имѣетъ ли онъ право создавать сцены вродѣ «Ревизора», а въ томъ, — лица ли онъ вывелъ на сцену. Мы всѣ конечно знаемъ, что есть на свѣтѣ такой городничiй, Хлестаковъ и т. д., какiе выведены въ «Ревизорѣ». Но зачѣмъ же г. Лонгиновъ не сказалъ: мы не знаемъ тѣхъ лицъ, какiя выведены на сцену г. Зиновьевымъ? Тогда онъ сразу бы уничтожилъ его, потомучто жизнь циклоповъ не можетъ быть предметомъ художественнаго произведенiя.

Но г. Лонгиновъ не любитъ самыхъ общепринятыхъ критическихъ прiемовъ. Онъ продолжаетъ самымъ оригинальнымъ образомъ доказывать несостоятельность такого взгляда на дворянство, какой видѣнъ въ «Дворянскихъ выборахъ». Пасквили, по его мнѣнiю, легко писать на все и на всѣхъ: ну вотъ напрмѣръ еслибы кто–нибудь вздумалъ изобразить бытъ простолюдиновъ въ еще болѣе отвратительномъ видѣ, чѣмъ дворяне въ «Дворянскихъ выборахъ». Онъ полагаетъ, что это было бы еще удобнѣе, потомучто главные пороки простолюдиновъ ничто иное, какъ пороки дворянъ, «только еще въ грубѣйшей формѣ и въ обширнѣйшихъ размѣрахъ». Или напримѣръ кто–нибудь «вздумаетъ воспользоваться также правомъ выбрать печальныя, но «тоже истинныя» событiя изъ такихъ сферъ общества, которыя почли себя призванными по праву «primi occupantis» перестроить Россiю по планамъ своей фантазiи: чтó если онъ обобщитъ эти черты и произнесетъ страшный приговоръ той или другой изъ этихъ сферъ, обвиняя ее огуломъ во всѣхъ порокахъ и преступленiяхъ.» Мысль у г. Лонгинова какъ–видно такая: вы дескать хотите представить въ пошломъ видѣ дворянское сословiе; прiятно ли будетъ вамъ самимъ, если кто–нибудь возьметъ да въ пошломъ видѣ представитъ народъ, любовью къ которому вы гордитесь, или еще хуже — прiятно ли будетъ, если одну гадость вывести на сцену изъ сферъ, которыя по праву primi occupantis хотятъ перестроить Россiю по планамъ своей фантазiи, т. е. просто изъ литературной сферы? Но чтожъ тутъ страшнаго? Пусть попробуетъ сдѣлать это хотя бы самъ г. Лонгиновъ, если только въ немъ художественнаго таланта больше, чѣмъ критическаго. Спрашивать, прiятно ли это будетъ, кажется намъ совершенно лишнимъ. Мало ли вѣдь что можетъ показаться непрiятнымъ. Никакой художникъ не обязанъ писать только прiятное разнымъ общественнымъ сферамъ. Если гадостей много и въ сферѣ, пользующейся правомъ «primi occupantis», сдѣлайте одолженiе преслѣдуйте ихъ. Если есть дурное въ народѣ, — пишите, изображайте его своей художественной кистью. Объ успѣхахъ предпрiятiя будутъ судить не потому, насколько это будетъ прiятно или непрiятно кому бы то нибыло, а обратятъ прежде всего вниманiе на то, есть ли правда въ вашей художественной картинѣ, совладали ли вы съ матерьяломъ, находившимся у васъ подъ рукой, поняли вы хорошо жизнь, которую взялись изображать, глубоки ли ваши наблюденiя и т. д. въ этомъ родѣ. Вѣдь вотъ напримѣръ г. Успенскiй постоянно рисуетъ простолюдиновъ въ самомъ непривлекательномъ видѣ. Но если находятъ его не слишкомъ далекимъ художникомъ и недовольны его непривлекательными эскизами изъ быта народа, то вѣдь вовсе не потому, что они какъ–то непрiятны для людей, любящихъ народъ. Подобнаго рода доказательствами никто не рѣшался уличать г. Успенскаго. А если говорили противъ него, то говорили, что въ его расказахъ много клеветы на народъ, что ему неудалось заглянуть въ него поглубже и подсмотрѣть дѣйствительную жизнь, что онъ ограничился фотографическими снимками, въ которыхъ много несовсѣмъ осмысленнаго. О прiятности или непрiятности результатовъ, выводовъ изъ его наблюденiй тутъ и рѣчи нѣтъ. Такимъ образомъ, еслибы кому и вздумалось заняться составленiемъ художественныхъ сценъ изъ литературной сферы, еслибы кто–нибудь вывелъ на чистую воду литературное зло, то опять стали бы судить автора вовсе не на тѣхъ основанiяхъ, что подобныя сцены унижаютъ литературную сферу и поэтому непрiятны литераторамъ. Если зло, выведенное такимъ авторомъ, повсемѣстно, то конечно авторскiй приговоръ былъ бы страшенъ; но вѣдь для кого собственно страшенъ? для тѣхъ литераторовъ, которые знаютъ за собой грѣшки, и еслибы они убрались со сцены, то литература отъ того нетолько не проиграла бы, а напротивъ безконечно выиграла бы. А если авторъ взялъ предметомъ зло случайное, существующее какъ исключенiе изъ общаго хода жизни, то его приговоръ вовсе не былъ бы страшенъ: ему сказали бы, что онъ ошибается, не знаетъ сферы, которую взялся изображать и вывелъ потому ложные результаты. Чтожъ тутъ страшнаго вышло бы въ приговорѣ недальновиднаго и нелогичнаго quasi–художника? Вотъ точно такъ слѣдовало бы г. Лонгинову поступить и съ г. Зиновьевымъ. Ему бы просто слѣдовало доказать, что предметомъ для своихъ цѣлей взялъ онъ зло случайное, сдѣлалъ поспѣшный выводъ. А онъ началъ толковать о непрiятности подобнаго литературнаго явленiя для дворянъ и объ удобствахъ подобнымъ же образомъ очернить простолюдиновъ и литераторовъ. На подобныхъ доказательствахъ конечно нельзя далеко уѣхать. Равно какъ нельзя считать людей озадаченными — вопросами вродѣ слѣдующаго: «почему дескать клевета на высшiй классъ народа не клевета на Россiю, а оскорбительны для нея только клеветы на нисшiй?» или такого рода: «чтожъ Россiя по вашему, вся въ простонародьи чтоли?» Впрочемъ о дѣйствительности клеветы–то на дворянство и слѣдовало бы заняться г. Лонгинову. А то онъ вовсе и не задалъ такого вопроса. Онъ употребляетъ способъ защиты, идущiй скорѣй къ человѣку, который сидитъ еще на школьной скамьѣ. Вѣдь эта система взаимныхъ попрековъ водится только между мальчуганами–школьниками.

И удивительное дѣло: въ томъ же самомъ 17 № «Современной Лѣтописи», гдѣ помѣщена филипика г. Лонгинова противъ непохвальныхъ отзывовъ о дворянствѣ, рядомъ же съ нею, выше нѣсколько, помѣщена статья г. В. Скарятина подъ громкимъ названiемъ: «О табунныхъ и нѣкоторыхъ другихъ свойствахъ русскаго человѣка». «Русскiй Вѣстникъ» въ лицѣ г. Лонгинова обидѣлся на общiе отзывы г. Зиновьева о дворянствѣ. Отчего же это ему не показалась обидною выходка г. Скарятина противъ русскаго вообще человѣка? Вѣдь тутъ дѣло–то кажись поважнѣе... Г. Скарятинъ беретъ два случая: одинъ изъ жизни низшаго сословiя — исторiю одного дворника, который до крови избилъ мастерового, при одобрительныхъ возгласахъ толпы. Доколѣ побѣда была на сторонѣ дворника, толпа одобряла его; а какъ скоро одинъ знакомый г. Скарятина прогналъ дворника, то толпа приняла сторону избитаго. Другой — исторiя изъ жизни высшаго сословiя, которая выводитъ на сцену отвратительнаго циника, обыгравшаго, обманывавшаго всѣхъ, и всѣми же по наружности уважаемаго, доколѣ публичная пощечина не сгубила этого циника во мнѣнiи большинства. Г. Скарятинъ вывелъ заключенiе, что русскiй человѣкъ вообще одаренъ табунными свойствами, нѣтъ въ немъ самостоятельности, самоопредѣляемости въ дѣйствiяхъ; онъ непостояненъ, его не поражаетъ цинизмъ, ложь, обманъ и онъ вездѣ и во всѣхъ цѣнитъ только одинъ успѣхъ, побѣду. Замѣтьте, что исторiя съ дворникомъ передана г. Скарятину однимъ знакомымъ, а при логической оцѣнкѣ степени достовѣрности свидѣтельства это обстоятельство важное. Такъ вотъ, говоримъ, не поцеремонился же г. Скарятинъ на основанiи одной исторiи, которой онъ не былъ очевидцемъ, однимъ размахомъ осудилъ цѣлую массу нашего народонаселенiя; не поцеремонился онъ на основанiи тоже одной исторiи, случившейся въ какомъ–то кружку, заразъ произнести свой судъ о другой части русскаго общества. Какiя оправданiя за себя имѣетъ этотъ странный приговоръ г. Скарятина? А чтобъ не показалось читателямъ, что мы приписываемъ г. Скарятину такое обобщенiе выводовъ, какого нѣтъ въ его статьѣ, мы приведемъ слѣдующую выдержку. Расказавъ двѣ исторiи, онъ разсуждаетъ такимъ образомъ: «Что за табунныя свойства! Почему общество ждетъ какого–то огорошенья, чтобъ отвернуться отъ Ивана Степановича (старика, успѣшно обманывавшаго до полученiя публичной пощечины), чтобъ перестать считать Базарова за провозвѣстника истины? Неужели всѣ понятiя нашего общества такъ шатки, что оно разѣваетъ ротъ передъ всякой выходкой? Неужели общество такъ несостоятельно, что у него не хватаетъ силы устоять на ногахъ, когда предъ нимъ являются люди, у которыхъ достаетъ дерзости сказать: я не ворую потому только, что боюсь Сибири? Откуда это совершенное отсутствiе самостоятельности? Почему крестьянинъ не подписываетъ уставную грамоту и не идетъ на оброкъ? Почему онъ вѣритъ прохожему богомольцу, который увѣряетъ, что у помѣщиковъ землю возьмутъ даромъ? Почему наконецъ, когда пройдетъ срокъ полюбовной сдѣлки, придутъ чиновники, напишутъ грамоты, введутъ ихъ и тотъ же крестьянинъ подчинится тому, чего прежде самъ же не хотѣлъ устроить? Не печально ли это?»

Печально, печально, г. Скарятинъ, и даже очень печально, — скажемъ мы вамъ — только не то, о чемъ вы говорите. Очень грустно непониманiе самыхъ простыхъ фактовъ, совершающихся въ теперешней нашей жизни. Мы совершенно сомнѣваемся, чтобъ неподписыванiе крестьянами уставныхъ грамотъ, нежеланiе идти на оброкъ, довѣрчивость къ слухамъ, что у помѣщиковъ возьмутъ землю даромъ, отреченiе отъ полюбовныхъ сдѣлокъ и согласiе на нихъ когда придутъ чиновники, напишутъ грамоты, введутъ ихъ, — сомнѣваемся, говоримъ, чтобъ подобные факты происходили отъ табуннаго свойства русскаго человѣка, узкаго пониманья вещей, отъ жданья огорашиванья со стороны. Мы чрезвычайно сожалѣемъ, что неудобно для насъ объяснить здѣсь, почему все это бываетъ на свѣтѣ и почему иныя огорашиванья дѣйствительно заставляютъ вступать въ добровольныя сдѣлки... Такъ вотъ немѣшало бы г. Лонгинову въ своей газетѣ посмотрѣть какъ дѣлаются иныя обобщенiя, и еще какiя широкiя и радикальныя! Онъ бы тогда понялъ, сколько такта и добросовѣстности заключается въ томъ, что рядомъ помѣщаются двѣ статьи, изъ которыхъ въ одной, на основанiи двухъ неизвѣстно еще достовѣрныхъ ли исторiй, выводятся результаты вообще о табунныхъ и другихъ свойствахъ русскаго человѣка съ нѣкоторыми практическими приложенiями, а въ другой заявляется протестъ противъ обобщенiй касательно одного сословiя. На примѣрѣ же г. Скарятина можетъ быть видно, какъ страшны бываютъ вообще самые широкiе приговоры, основанные на сомнительныхъ фактахъ, на произвольномъ ихъ толкованiи. Вѣроятно ни одинъ читавшiй статейку г. Скарятина не согласился съ нимъ въ дѣйствительности табунныхъ свойствъ въ русскомъ человѣкѣ, да вѣроятно и не оскорбился его выводами, потомучто оно не стòитъ капли жолчи, потомучто не стóитъ тратить чувство на всякую безтолковую выходку. И если мы упомянули о ней здѣсь, такъ это потому, что на это вызвалъ насъ случай.

Но всего страннѣе окончательный выводъ, какой сдѣлалъ г. Лонгиновъ по поводу найденнаго имъ «новаго прогресиста въ русской литературѣ». «Если такiе у насъ дворяне, какими они описываются въ «Дворянскихъ выборахъ», то зачѣмъ дескать толковать о соединенiи, слiянiи сословiй?.. кто захочетъ соединяться съ нимъ или сливаться, если оно дѣйствительно такъ гнусно?» Намъ очень жаль, что г. Лонгиновъ не понимаетъ смысла журнальныхъ толковъ о слiянiи сословiй и о сословныхъ недостаткахъ дворянства, какiе только возможны для публичнаго обсужденiя. Не г. Зиновьевъ имѣется тутъ въ виду: дѣло идетъ здѣсь вообще о смыслѣ журнальныхъ толковъ о недостаткахъ дворянства. Когда говорится о нуждѣ слiянiя сословiй, то простой смыслъ долженъ предположить, что вѣдь здѣсь толкъ идетъ о слiянiи лучшихъ ихъ элементовъ въ одно, что и тутъ имѣется въ виду взаимное оживотворенiе и усиленiе всѣхъ въ необходимомъ взаимномъ соединенiи. А неужели, когда я говорю, что сословiя должны слиться, подать другъ другу руку, можно предположить, что я здѣсь разумѣю о слiянiи въ одно рутины, образовавшейся въ каждомъ сословiи отъ разныхъ историческихъ обстоятельствъ? Богъ съ ней, съ этой рутиной; она и разрозненная, несцентрализованная, порядочно даетъ чувствовать себя. Поэтому, если говорятъ, что дворянство должно подать руку народу, то разумѣютъ здѣсь не тѣхъ дворянъ, о которыхъ толкуется въ «Дворянскихъ выборахъ», въ «Очеркахъ» Щедрина и всей отрицательной литературѣ: съ такими дворянами покончитъ дѣло сырая земля матушка. Они если и соединяться съ земствомъ, то останутся въ душѣ и въ дѣйствiяхъ такими же дворянами, какими и прежде были. Новаго въ общественную жизнь они не привнесутъ ничего. Конечно, есть и изъ застарѣлыхъ повидимому личностей люди способные къ перерожденiю, когда ихъ выведутъ изъ затхлой атмосферы, когда охватитъ ихъ чистый воздухъ и повѣетъ на нихъ народная жизнь; эти люди способны къ жизни. Если заговорили о слiянiи дворянства съ прочими сословiями, то здѣсь имѣются въ виду здоровые его элементы, существованiе которыхъ доказано уже фактами. Но факты же доказали и то, что эти личности не имѣютъ ничего общаго съ дворянами вродѣ щедринскихъ, что они не стоятъ за свои привилегiи, прерогативы. Не о нихъ потому идетъ рѣчь во всѣхъ тѣхъ журнальныхъ толкахъ, гдѣ говорится о разной сословной гнусности и гадости; на это мы особенно настаиваемъ. Еслибы даже огуломъ произносились иногда разные приговоры, благородныя личности изъ дворянскаго сословiя все–таки имѣютъ всѣ права — себя покрайней–мѣрѣ исключать изъ подобныхъ приговоровъ. Но такихъ окончательныхъ и рѣшительныхъ приговоровъ въ литературѣ мы пока еще не встрѣчали. Говорятъ напримѣръ о злоупотребленiяхъ разныхъ чиновниковъ, о чиновническомъ злѣ и т. под., но никто не рѣшался устранять всякiя при этомъ исключенiя, никто не сомнѣвался, что у насъ есть дѣльные, честные, просвѣщенные чиновники. Толкуютъ о семинарской схоластикѣ, о семинарской системѣ неуваженiя человѣческой личности и ея правъ, но никто не рѣшался отрицать того, что и изъ семинаристовъ выходятъ люди не съ однимъ только схоластическимъ закаломъ и люди несовсѣмъ–то гнилые. Говорятъ теперь, что въ дворянскомъ сословiи много пошлой рутины, много необразованныхъ, глупыхъ, помѣщичьихъ натуръ, но никто до сихъ поръ не отрицалъ того, что въ немъ есть и много прекраснѣйшихъ личностей. И когда говорятъ: посмотрите какiя уродливыя, пошлыя личности производитъ такое–то сословiе, то здѣсь имѣютъ въ виду тѣ условiя сословнаго быта, при которыхъ возможно развитiе подобныхъ натуръ. Подобными картинами сословной пошлости задается вопросъ не о томъ, на всѣхъ ли членовъ извѣстнаго сословiя можно распространять подобнаго рода приговоры, а о томъ, состоятеленъ ли этотъ бытъ, при которомъ большое число людей доходитъ до такой степени деморализацiи. Подобныя вещи нетолько не должны ослаблять человѣческихъ усилiй лучшихъ личностей въ извѣстномъ сословiи, а помогать имъ добивать старое зло, разоблачать его до послѣдней степени, выводить его на свѣжую воду, оправдывать шаги лучшихъ людей въ сторону. Подобныя сужденiя о сословномъ злѣ производятся вѣдь во имя человѣческихъ интересовъ, во имя правды и добра... Зачѣмъ же смущаться лучшимъ дѣятелямъ? Тѣмъ–то болѣе имъ хвалы и чести, что изъ членовъ сословiя они сдѣлались людьми, среди господства узкихъ интересовъ сохранили человѣческiе интересы. Намъ кажется, что осмысленные толки о сословной рутинѣ и пошлости должны имѣть именно такое значенiе и такъ именно приниматься публикой. А на безсмысленные возгласы, которые впрочемъ очень и рѣдки, никогда не стоитъ обращать вниманiя.

Ужь если дѣло пошло на объясненiя, такъ мы вотъ что доложимъ г. Лонгинову, а вмѣстѣ и «Русскому Вѣстнику». Они говорятъ, что иные толки бываютъ иногда не кстати, что когда толкуютъ о слiянiи сословiй, незачѣмъ распространяться о пошлости извѣстнаго сословiя. Хорошо–съ. Но вопервыхъ, какой смыслъ имѣютъ упомянутыя разсужденiя г. Скарятина о табунныхъ и другихъ свойствахъ русскаго человѣка? Когда дѣло идетъ о расширенiи правъ народа, о призванiи къ политической жизни лучшихъ элементовъ страны, — появляется статья, въ которой толкуется, что одна часть народонаселенiя позволяетъ въ глазахъ своихъ избить кого угодно до крови, если только не огорошитъ бьющаго кто–нибудь со стороны: тогда она закричитъ на того, кто билъ; другая же половина позволитъ вамъ мошенничать, съ совершеннѣйшимъ цинизмомъ говорить себѣ въ глаза: «я не ворую потому, что боюсь Сибири». Общiй выводъ на концѣ: что нѣтъ–де въ русскомъ человѣкѣ ни капли самостоятельности, нужно его со стороны огорошивать, — тогда развѣ выйдетъ изъ него толкъ. Вовторыхъ, мы желали бы знать, какое значенiе придать замѣткамъ г. Лонгинова «по помѣщичьему дѣлу», которымъ далъ мѣсто тотъ же «Русскiй Вѣстникъ». Но объ этомъ нужно поговорить поподробнѣе, потомучто это тоже одинъ изъ фактовъ, заслуживающихъ вниманiя.

Въ журналахъ и газетахъ теперь, какъ извѣстно читателямъ ихъ, постоянно помѣщаются извѣстiя о ходѣ крестьянскаго дѣла. По особымъ обстоятельствамъ, общiй тонъ ихъ таковъ, что «въ такой–то губернiи крестьяне хотя и обнаружили нѣкоторое безпокойство по одному случаю, но...» Что такого рода свѣдѣнiя слишкомъ недостаточны, что ихъ слѣдовало бы расширить, это давно ужь признавалось людьми, интересующимися вообще ходомъ всякаго рода россiйскихъ дѣлъ. Г. Лонгиновъ и обратилъ вниманiе на эту недостаточность, только требовалъ подробностей себѣ въ другомъ родѣ: почему дескать пишутъ все по крестьянскому дѣлу, а не упоминаютъ ничего по помѣщичьему дѣлу? Мы совершенно согласны съ г. Лонгиновымъ, что нужно бы намъ побольше свѣдѣнiй, чѣмъ какiя теперь у насъ подъ руками, и по помѣщичьему дѣлу. Намъ бы немѣшало напримѣръ знать, сколько гуманности обнаружено помѣщиками при введенiи новаго устава, какiя истинныя причины частыхъ безпокойствъ крестьянъ и насколько въ нихъ невиноваты сами же помѣщики. Тогда уяснилось бы можетъ–быть, какими воззрѣнiями на вещи и убѣжденiями руководится народъ, затѣвая споры съ помѣщиками и обнаруживая неповиновенiе имъ даже въ тѣхъ случаяхъ, когда помѣщикъ совершенно честно исполнилъ все что требовалось отъ него по закону. Тогда можетъ–быть открылось бы и то, почему это даже у самыхъ хорошихъ помѣщиковъ крестьяне не исполняютъ работъ и оставляютъ въ полѣ гнить хлѣбъ. Такъ, говоримъ, желательно было бы болѣе обстоятельное объясненiе помѣщичьяго дѣла. Но г. Лонгинову хочется извѣстiй совсѣмъ съ другимъ направленiемъ. Онъ печатаетъ, какбы въ образецъ для другихъ, меморiалъ своихъ утерь въ помѣстьѣ, причиной которыхъ было, по собственнымъ его словамъ, нераднѣнiе крестьянъ, которые не слушали никакихъ объясненiй, работали чрезвычайно дурно и сгноили хлѣбъ въ полѣ, слѣдствiемъ чего было для помѣщика такое положенiе, въ которомъ онъ не бывалъ даже въ голодные годы. Мы вполнѣ сочувствуемъ экономическимъ потерямъ г. Лонгинова, можетъ–быть незаслужоннымъ, но не думаемъ, чтобъ человѣкъ, неѣздившiй въ свое имѣнiе (и это видно изъ его отвѣта г. А., помѣщеннаго въ 95 № «Нашего Времени») могъ категорически объяснять причину своихъ потерь нерадѣнiемъ ничего неслушавшихся крестьянъ. Даже предположимъ, что именно нерадѣнiе крестьянъ было причиною потерь г. Лонгинова, мы все–таки вправѣ требовать отъ людей подобныхъ ему, чтобъ они въ объясненiяхъ своихъ утерь не устанавливались на этой одной причинѣ. Вѣроятно самъ г. Лонгиновъ не удовлетворился бы, еслибы на его вопросъ о причинахъ безуспѣшности извѣстнаго воспитанника педагогъ отвѣчалъ, что дескать ученикъ этотъ нерадивъ къ занятiямъ. Ясно кажется, что человѣкъ не учится потому, что не хочетъ учиться; но здѣсь еще нѣтъ объясненiя истинныхъ причинъ его безуспѣшности. И нерадѣнье возникаетъ отъ особыхъ причинъ. За ними иногда нѣтъ нужды и ходить далеко. Или напримѣръ у васъ нанятъ работникъ на годъ и работаетъ онъ худо. Вы говорите, что онъ по нерадѣнiю не исполняетъ своихъ обязанностей? Хорошо–съ, по наружности конечно такъ. Но вѣдь могутъ здѣсь быть особыя причины его нерадѣнья. Напримѣръ хотя бы то, что обстоятельства, сверхъ его желанiя и ожиданiя, закабалили его въ работу къ вамъ: оттого онъ нерадиво и работаетъ на хозяина. Это говоримъ къ примѣру, вовсе непредполагая возможныхъ обстоятельствъ въ теперешнихъ отношенiяхъ помѣщиковъ къ крестьянамъ. Такъ вотъ и слѣдовало бы людямъ вродѣ г. Лонгинова, понимающимъ кое–что побольше чѣмъ обыкновенные помѣщики, не останавливаться на одномъ нерадѣнiи крестьянъ и неохотѣ ихъ слушаться, когда рѣшается вопросъ о причинахъ нынѣшнихъ утерь помѣщиковъ. Но тутъ можно возразить, что дальнѣйшее разсмотрѣнiе причинъ ихъ невозможно, неудобно при нынѣшнихъ обстоятельствахъ. Согласны. Зачѣмъ же послѣ этого и задавать вопросъ и главное — давать при этомъ наружное только, ни къ чему доброму неведущее, его рѣшенiе? Обратимся опять къ одному, упомянутому выше примѣру. Умный отецъ безуспѣшнаго ученика не удовлетворится объясненiемъ, что причины его безуспѣшности заключаются просто въ его нерадѣнiи къ дѣлу: онъ станетъ доискиваться болѣе глубокихъ причинъ и позаботится объ ихъ устраненiи. А для другого отца и это объясненiе будетъ удовлетворительно: онъ пожалуй придетъ къ мысли, что лѣнь, нерадивость можно прогнать розгой и станетъ безъ церемонiи сѣчь его. Хорошiй педагогъ долженъ предвидѣть это обстоятельство и долженъ прямо разъяснить истинныя причины худого положенiя дѣла и постоянно требовать отъ отца удаленiя ихъ; а если это невозможно, то самому постараться удалить ихъ; а если и это невозможно, такъ не говорить покрайней–мѣрѣ, что нерадѣнiе воспитанника — главная причина его безуспѣшности и не подводить его такимъ образомъ подъ отеческiя розги.

Вотъ и выставляемъ на видъ самому же г. Лонгинову, какъ некстати онъ самъ заявляетъ факты съ извѣстнаго рода объясненiями въ той же самой газетѣ, въ которой недѣлю спустя говоритъ противъ такого же рода объясненiй, только въ приложенiи къ людямъ другой сферы. Напрасно онъ пытался въ своемъ отвѣтѣ г–ну А. ослабить значенiе своей замѣтки «по помѣщичьему дѣлу». — «За что такой гнѣвъ на мою коротенькую замѣтку? пишетъ онъ въ 95 № «Нашего Времени»: — вѣдь еслибы кто–нибудь напечаталъ нѣсколько строкъ о томъ, что напримѣръ ситцевая фабрика принесла ему четверть прежняго дохода вслѣдствiе безденежья, дороговизны рабочихъ, жизненныхъ припасовъ, матерьяловъ и проч., присовокупя къ тому, что такое явленiе болѣе или менѣе повторилось на многихъ другихъ фабрикахъ, вы не подняли бы шума.» Конечно не подняли бы, еслибы только подобными объясненiями ограничился авторъ, даже и не прочитали бы, потомучто намъ нѣтъ нужды знать, сколько каждому фабриканту принесла доходу фабрика, особенно если отсюда нельзя дѣлать никакихъ выводовъ, некасающихся лично самого фабриканта. Но еслибы этотъ фабрикантъ сталъ говорить, что дескать я потерпѣлъ уменьшенiе дохода на три четверти собственно изъ–за нерадѣнiя рабочихъ къ своимъ обязанностямъ, изъ–за того, что они не хотѣли ничего слушаться, тогда мы подняли бы шумъ, особенно когда мы знаемъ, что какъ–нибудь да отзовутся на ихъ участи подобнаго рода объявленiя. «Погодите, г. фабрикантъ, сказали бы мы, сваливать причины вашихъ утерь просто на нерадѣнiе рабочихъ. Подумайте, поищите, нѣтъ ли другихъ причинъ, которыя заставляютъ рабочихъ быть нерадивыми въ работѣ на васъ.» И мы низачто не успокоились бы, еслибы фабрикантъ не далъ такого рода объясненiя: «я написалъ о своихъ утеряхъ потому, что дескать любопытно было бы знать, сколько вообще потерь понесено у всѣхъ фабрикантовъ, что свѣдѣнiя вродѣ объявленныхъ мной обогатятъ статистику» и т. п. И вамъ, г. Лонгиновъ, нечего оправдываться любопытствомъ свѣдѣнiй тамъ, гдѣ дѣло ни въ какомъ случаѣ не можетъ покончиться однимъ только любопытствомъ. Нечего ввязывать объясненiя, которыя нисколько не объясняютъ дѣла, а могутъ незаслуженно впутать въ непрiятности вашу меньшую братiю.

Г. Лонгиновъ еще радъ, что ему «представился случай, позволившiй прервать молчанiе, бывшее слѣдствiемъ робости, произведенной журнальными возгласами и модой». Но если онъ увѣряетъ, что собственно статистическiе интересы заставили его напечатать замѣтку «по помѣщичьему дѣлу», то какое–же онъ «прервалъ этимъ молчанiе, бывшее слѣдствiемъ робости, произведенной журнальными возгласами и модой»? Кажется ни люди, ни журнальные возгласы никогда не возставали противъ статистики? Онъ совершенно можетъ быть увѣренъ, что его чисто–статистическiя занятiя въ кабинетѣ не прерветъ ни одинъ журнальный возгласъ; ужь развѣ окажется много невѣрности въ цифрахъ и на нихъ г. Лонгиновъ попытается построить какое–нибудь блестящее объясненiе, тогда противъ него пожалуй поднимутся журнальные возгласы. Въ томъ–то и дѣло, что г. Лонгиновъ представилъ опытъ «немоднаго» объясненiя, и этому именно радуется. Но въ такомъ случаѣ зачѣмъ же прятаться за статистическiе интересы? Ужь говорилъ бы г. Лонгиновъ прямо, чтó у него есть на душѣ...

Но пора кончить намъ съ г. Лонгиновымъ. Хотѣли мы было закончить свои варiацiи нѣкотораго рода разсужденiями, да вѣдь человѣкъ–то онъ особенный, не въ урядъ другимъ. Вопервыхъ онъ теперь чрезвычайно занятъ благодарными письмами за свою попытку «прервать молчанiе, бывшее слѣдствiемъ робости, произведенной журнальными возгласами и модой», о чемъ самъ же онъ заявилъ въ своемъ отвѣтѣ. Вовторыхъ онъ, какъ видно изъ этого же документа, освободился «отъ опеки журналовъ, присвоившихъ себѣ, благодаря разнымъ благопрiятнымъ для нихъ обстоятельствамъ, право выдавать свой голосъ за выраженiе общественнаго мнѣнiя». Съ такимъ господиномъ ничего нельзя подѣлать: что ни говори ему, для него все трынь–трава, потому дескать, что голосъ журналовъ вовсе еще не отголосокъ общаго мнѣнiя, и наши разсужденiя отзывались бы для него опекой, присвоенной себѣ журналами, благодаря и проч. и проч. Наконецъ, мало того, что самъ г. Лонгиновъ освободился отъ опеки, присвоенной и т. д. — онъ подмѣтилъ даже и въ обществѣ такое же благодѣтельное стремленiе освободиться отъ опеки. Вѣроятно онъ занятъ теперь разработкой этого открытiя и носится слухъ, что онъ приметъ дѣятельное участiе въ эманципацiи всей Москвы отъ подобнаго зловреднаго журнальнаго вниманiя. Одно только насъ затрудняетъ: какъ онъ обойдется съ «Русскимъ Вѣстникомъ»? Вѣдь и онъ журналъ тоже. Или нѣтъ?.. Впрочемъ — свои люди, сочтутся.

Читатель видитъ, что только особенныя обстоятельства г. Лонгинова помѣшали намъ должнымъ образомъ закончить свои варiацiи на разныя темы и потому вѣроятно онъ не обвинитъ насъ.

______________