ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

 

____

 

ПРЕСТУПЛЕНIЯ И НАКАЗАНIЯ

 

(ЭСКИЗЫ ИЗЪ ИСТОРIИ УГОЛОВНАГО ПРАВА)

 

Les crimes et les peines dans l'antiquité et dans les temps

modernes, étude historique par M. Jules Loiseleur.

Paris 1863.

English convicts. The Westminster Review 1863. January.

Causes célèbres.

Système Pénitentiaire par Gustave de Beaumont et A. de

Tocqueville.

Dei delitti et delle pene, per Beccaria.

 

статья вторая

 

____

 

VII

 

Въ прошедшей статьѣ мы показали какiя жестокости и несправедливости совершались въ то время, когда юридическiя теорiи дышали кротостью и человѣколюбiемъ. Полнѣйшимъ ихъ выраженiемъ является книга Бекарiа, упомянутая въ началѣ статьи. Въ минуту появленiя этого трактата двѣ доктрины раздѣляли юридическую науку: одна соединяла законъ человѣческiй съ закономъ божественнымъ, давала основанiемъ ему принципъ нравственности и полагала цѣлью возстановленiе права и порядка посредствомъ наказанiя и покаянiя; другая доктрина занималась только общественными интересами и думала наказанiями поддержать общество. Гроцiусъ говоритъ, что они имѣютъ тройную цѣль: исправить преступника, вознаградить причиненный имъ убытокъ и дать примѣръ другимъ. Право наказанiя и мѣра его лежитъ въ совершонномъ проступкѣ. Гобсъ производитъ это право изъ общественнаго договора (contrat social): онъ видитъ въ наказанiи не средство къ исправленiю сдѣланнаго зла, но отвращенiе подобныхъ случаевъ на будущее время... Локкъ утверждаетъ, что всякiй индивидуумъ, вступая въ общество, предоставляетъ преслѣдовать нарушенiе естественнаго права лицамъ, избраннымъ обществомъ... Монтескье право наказанiя выводитъ какъ слѣдствiе государственной власти; онъ старается провести идею объ умѣренности въ наказанiяхъ и показать тѣсную связь между уголовными законами и государственными учрежденiями... Руссо проповѣдуетъ законность смертной казни на основанiи общественнаго договора: всякiй преступникъ, по его мнѣнiю, непрiятель общества; онъ объявляетъ войну ему и потому, на основанiи права войны, можетъ быть убитъ.

Бекарiа первымъ долгомъ считаетъ, слѣдуя Монтескье, отдѣлить правосудiе божественное отъ политическаго, основанiемъ котораго ставитъ общественную пользу; поэтому въ наказанiи онъ видитъ средство воспрепятствовать преступнику на будущее время вредить обществу и отвратить отъ тѣхъ же проступковъ другихъ гражданъ. Но это раздѣленiе правосудiя не мѣшаетъ ему ставить главнымъ принципомъ уголовнаго законодательства законы нравственные. Онъ возстаетъ противъ пытки, казни и жестокостей въ наказанiяхъ; въ присягѣ преступника онъ видитъ новый родъ нравственной пытки.

 

«Для чего помѣщать человѣка въ ужасную необходимость оскорбить Бога или погубить себя? Обвиненному предстоитъ быть дурнымъ христiаниномъ или мученикомъ присяги. Такимъ образомъ разрушаютъ религiозное чувство, единственную опору честности въ сердцахъ массы. Опытъ показываетъ, что присяга безполезна; не найдется судьи, который не сказалъ бы, что она не способна сама по себѣ заставить преступника признаться, потомучто она противна закону самосохраненiя» (гл. XI).

«Жестокость въ наказанiяхъ нетолько не достигаетъ своей цѣли — предупредить преступленiя, но напротивъ того приводитъ къ слѣдующимъ печальнымъ заключенiямъ. Вопервыхъ становится трудно опредѣлить справедливую соразмѣрность между преступленiемъ и наказанiемъ, потомучто человѣческая природа только до извѣстной степени можетъ переносить мученiя. Если будутъ совершены преступленiя болѣе жестокiя, то гдѣ же найти соотвѣтствующiя имъ наказанiя за этими предѣлами.

«Вовторыхъ самыя страшныя казни могутъ привести иногда къ безнаказанности. Человѣческая натура ограничена какъ въ добрѣ такъ и въ злѣ. Слишкомъ варварскiя зрѣлища могутъ быть не болѣе какъ слѣдствiями неистовыхъ вспышекъ тирана, но никакъ не поддержкой правильной системы законодательства. Если законы слишкомъ жестоки, они должны скоро измѣниться или останутся безъ приложенiя (XV).

«Когда наказанiя сдѣлаются менѣе ужасными, милость и прощенiе будутъ менѣе необходимы... Эта истина покажется непрiятной только тѣмъ, которые подчинены безпорядочнымъ уголовнымъ законамъ, дѣлающимъ прощенiе необходимымъ по причинѣ ихъ жестокости и нелѣпости. Право помилованiя, безсомнѣнiя прекраснѣйшая прерогатива трона, драгоцѣннѣйшiй атрибутъ верховной власти, но въ тоже время оно выражаетъ молчаливое порицанiе существующаго законодательства(1)... Перспектива умѣреннаго, но неизбѣжнаго наказанiя производитъ сильнѣйшее впѣчатленiе чѣмъ страхъ ужасной казни, отъ которой предстоитъ возможность избавиться... (XX).

«Страшная, но мгновенная картина казни злодѣя менѣе способна отвратить преступленiя, чѣмъ продолжительное зрѣлище человѣка, лишившагося своей свободы, сдѣлавшагося можно–сказать вьючнымъ животнымъ, чтобъ усиленнымъ трудомъ вознаградить причиненный имъ вредъ... Впечатлѣнiе, которое производитъ казнь, не можетъ устоять противъ дѣйствiя времени и страстей: онѣ стираютъ изъ памяти даже самое существенное...

«Для большей части зрителей казнь представляется чѣмъ–то вродѣ театральнаго представленiя: меньшинство смотритъ на нее съ негодованiемъ и жалостью; эти чувства поглощаютъ душу зрителя, такъ что въ ней не остается мѣста для спасительнаго страха — главной цѣли смертной казни...

«Чтобъ наказанiе было справедливо, надо чтобъ оно имѣло только ту степень строгости, которая достаточна для того чтобъ отвратить подобныя преступленiя... На этомъ основанiи вѣчное рабство можетъ вполнѣ замѣнить смертную казнь; оно въ состоянiи остановить самаго рѣшительнаго человѣка. Скажу болѣе: одни смотрятъ на смерть спокойно и твердо изъ фанатизма, другiе изъ тщеславiя; иные же въ отчаянiи, утомленные жизнью, видятъ въ смерти конецъ страданiямъ. Но фанатизмъ и тщеславiе исчезаютъ въ цѣпяхъ, подъ ударами, за желѣзными рѣшотками... Отчаянiе не кончаетъ страданiй — оно начинаетъ ихъ».

 

Грустно читать такiя строки великаго мыслителя. Онѣ показываютъ, что онъ не освободился отъ общаго предубѣжденiя дѣйствовать посредствомъ системы устрашенiя. Одно зло онъ совѣтуетъ замѣнить другимъ не менѣе страшнымъ: онъ распространяетъ наказанiе даже на потомковъ преступника. Если же онъ обращаетъ невольниковъ въ государственную собственность, онъ очевидно этимъ возобновляетъ спартанскихъ илотовъ, тѣмъ болѣе, что предполагаетъ дурное обращенiе съ ними.

Несмотря на эти недостатки, книга Бекарiя имѣла огромное влiянiе. Наказъ Екатерины, проектъ общаго кодекса Фридриха содержатъ многiя изъ его идей; Леопольдъ тосканскiй пошолъ еще далѣе: онъ осуществилъ ихъ, уничтоживъ пытку, клейменiе, конфискацiю, присягу обвиняемыхъ, тайные доносы, смертную казнь. Бернскiй кантонъ назначилъ премiю за лучшее сочиненiе о реформѣ уголовныхъ законовъ; наконецъ пришла очередь и Францiи: Людовикъ XVI въ 1780 г. отмѣнилъ предварительную пытку, а чрезъ восемь лѣтъ и послѣдовательную (передъ казнью). Въ 1790 г. установлено равенство наказанiй, уничтожена конфискацiя, предписано тѣла казненныхъ выдавать роднымъ; тогда же было предложено докторомъ Гильотэномъ назначать только одинъ родъ смертной казни: отрубленiе головы... Въ слѣдующемъ году Лепельтье де сенъ–Фаржо предложилъ уничтожить совершенно смертную казнь за всѣ преступленiя, кромѣ политическихъ и замѣнить ее публичной выставкой преступника втеченiи трехъ дней, а потомъ заключенiемъ его въ темницу. Виновный долженъ былъ находиться въ совершенной темнотѣ, получать только хлѣбъ и воду и спать на соломѣ. Разъ въ мѣсяцъ народъ впускается въ темницы. Онъ видитъ преступниковъ въ глубинѣ ихъ мрачнаго жилища, читаетъ ихъ имена и преступленiя надъ дверьми ихъ келiй и устрашается ихъ примѣромъ. Срокъ заключенiя назначенъ отъ 12 до 24 лѣтъ. Въ первый перiодъ допускается два дня работы въ недѣлю, во второй три. Робеспьеръ, Петiонъ, Дюпортъ поддерживали это предложенiе; большинство было противъ. Смертная казнь была назначена за убiйство, отравленiя, поджоги, поддѣлку асигнацiй и государственную измѣну. Другiя наказанiя были: общественныя работы, заключенiе въ тюрьмѣ, желѣзный ошейникъ, ссылка...

25 апрѣля 1792 г. гильотина начала свою страшную роль(1).

Конвентъ обѣщалъ уничтожить смертную казнь, когда будетъ заключенъ общiй миръ; но ему не суждено было дождаться этого дня, а послѣдующiя правительства до–сихъ–поръ не осуществили его предложенiй.

 

VIII

 

Взглянемъ теперь на ходъ уголовнаго законодательства въ Англiи.

Разсматривая исторiю ея, мы видимъ, что влiянiе римскаго права не могло восторжествовать надъ народными учрежденiями варваровъ. Слѣдственные судьи (quidr) и присяжные засѣдатели (domar) существовали у саксовъ до вторженiя нормановъ, которые хотя и внесли въ Англiю феодальное судоустройство, но не осмѣлились нарушить народныхъ ея установленiй. Самый Вильгельмъ, стремясь къ усиленiю королевскаго могущества, ограничилъ власть баронскихъ судовъ, распространилъ право свободныхъ землевладѣльцевъ относительно участiя въ судопроизводствѣ (county court) и сохранилъ учрежденiе присяжныхъ... Древнее преданiе никогда не умирало въ Англiи; слѣды народной воли встрѣчаются постоянно. Во всѣ времена верховные совѣты или представительныя собранiя участвовали въ важнѣйшихъ государственныхъ постановленiяхъ иницiативой или согласiемъ. Всѣ короли отъ Вортигерна до Альфреда и отъ Альфреда до Канута допускали вмѣшательство нацiи въ управленiе. Преемники Вильгельма не могли не слѣдовать отчасти этому примѣру, — такъ глубоко укоренились въ народѣ прежнiе обычаи. Вообще Англiя, до такой степени страна преданiй, что не рѣшается отмѣнить самыхъ нелѣпыхъ и несовременныхъ законовъ; она оставляетъ ихъ только безъ примѣненiя. Сотни томовъ англiйскаго законодательства наполнены постановленiями, часто другъ другу противорѣчащими. Только съ начала нынѣшняго вѣка стали дѣлать попытки къ приведенiю въ порядокъ этого хаоса.

Несмотря на участiе присяжныхъ и гарантiй великой хартiи, англiйское законодательство отличалось жестокостью наказанiй, а иногда и произволомъ въ назначенiи ихъ. Вообще всѣ преступленiя въ Англiи подходятъ подъ два разряда: измѣна и вѣроломство (treason and felony). Къ первому принадлежатъ нетолько бунты и заговоры, но и всѣ покушенiя низшаго противъ жизни, свободы, чести и имущества высшаго, котораго онъ долженъ оберегать. На этомъ основанiи сюда относятся: убiйства господина слугой, мужа женой и т. п. Ко второму разряду принадлежатъ всѣ другiя преступленiя. Убiйство также считается felony; оно раздѣляется на умышленное и неумышленное; то и другое подвергаетъ смертной казни, но преступникъ во второмъ случаѣ можетъ избавиться отъ ней, прибѣгнувъ къ клерикальной привилегiи.

Привилегiя эта получила утвержденiе при Генрихѣ VI. Она состояла въ томъ, что духовный, на основанiи каноническаго права, не подлежитъ свѣтскому суду; онъ предавался архiепископу, который судилъ, руководствуясь церковными постановленiями, запрещавшими проливать кровь. Сперва, когда образованiе считалось рѣдкостью, этой привилегiей пользовались всѣ грамотные; но потомъ, по мѣрѣ распространенiя книгопечатанiя, было позволено къ ней прибѣгать свѣтскимъ только одинъ разъ; для предупредженiя вторичной попытки ихъ клеймили въ мизинецъ лѣвой руки; только перы и ихъ жоны грамотные и неграмотные не подлежали клейменiю. Георгъ III позволилъ судьямъ замѣнить это наказанiе штрафами, плетьми и ссылкой, и вообще ограничилъ право пользованiя духовной привилегiей. Блакстонъ насчитываетъ до 160 преступленiй, не позволяющихъ прибѣгать къ ней. Въ числѣ ихъ было убiйство умышленное. Если искъ начать по апеляцiи (appeal), самъ король не можетъ помиловать убiйцу.

Что касается до наказанiй за государственную измѣну (high treason), онѣ всегда были чрезвычайно жестоки. Вотъ нѣсколько примѣровъ:

Когда королева Изабелла овладѣла Спенсеромъ, любимцемъ Эдуарда II, она приказала подвергнуть его слѣдующей казни (1326). Сперва его протащили въ ящикѣ по всѣмъ улицамъ Герфорда, потомъ привязали къ высокой лѣстницѣ и кастрировали; отрѣзанные члены бросили въ огонь. Въ заключенiе разрѣзали ему животъ, вытащили сердце, которое также сожгли, и отрубивъ голову, четвертовали(1).

Вотъ еще одинъ примѣръ подобнаго же безчеловѣчiя:

 

«Томасъ Блоунтъ былъ сперва повѣшенъ, потомъ, когда еще онъ не совсѣмъ лишился жизни, веревку отрѣзали и посадили его передъ костромъ. Палачъ съ бритвой въ рукѣ приблизился къ нему и преклонившись просилъ прощенья, что долженъ быть невинной причиной его смерти, исполняя долгъ свой. Сэръ Томасъ спросилъ его: «вы тотъ, кто долженъ освободить меня отъ цѣпей этого мiра?..» Палачъ отвѣчалъ: «да, сэръ, я прошу васъ простить меня.» И сэръ Томасъ поцѣловалъ и простилъ его. Палачъ сталъ на колѣни, и разрѣзавъ ему животъ, бросилъ внутренности въ огонь; остатки же ихъ въ животѣ перевязалъ веревками. Сэръ Томасъ сидѣлъ передъ огнемъ съ открытымъ брюхомъ, а внутренности его пылали передъ нимъ. Сэръ Томасъ Ерпингамъ, камергеръ короля, желая оскорбить его, съ насмѣшкой сказалъ: «пошлите за докторомъ, который бы васъ вылечилъ.» Блоунтъ отвѣчалъ только: «тебя Бога хвалимъ! Благословенъ день, когда я родился, и благословенъ тотъ, въ который умираю я ради моего государя, благороднаго Ричарда!» Исполнитель правосудiя сталъ на колѣни передъ нимъ, поцѣловалъ самымъ смиреннымъ образомъ и вскорѣ потомъ отрубилъ ему голову и раздѣлилъ тѣло на части(1)

 

Проходимъ молчанiемъ варварства Генриха VIII, Марiи кровавой, Якова I, Карла и другихъ; замѣтимъ только, что примѣры подобной казни встрѣчаются въ 1746 г., послѣ экспедицiи Карла–Эдуарда въ Шотландiю(2). Даже послѣ того, спустя пятьдесятъ лѣтъ О’Койлей, одинъ изъ виновниковъ ирландскаго возмущенiя, былъ осужденъ на такое же страданiе, но король смягчилъ его, ограничивъ казнь отрубленiемъ головы(3).

До Георга III женщины, обвиненныя въ государственной измѣнѣ, сжигались; онъ замѣнилъ костеръ висѣлицей.

Felony влекла за собой смертную казнь также во многихъ случаяхъ. Изувѣченiе человѣка, т.–е. уменьшенiе его силъ или способности сражаться, наказывалось повѣшенiемъ. Отрубленiе уха или носа не считалось изувѣченiемъ. Воровство въ большихъ размѣрахъ, поджоги, порча машинъ и т. п. вели на висѣлицу.

Изъ другихъ наказанiй за меньшiе проступки существовали еще во второй половинѣ XVIII вѣка отсѣченiе рукъ и ушей, разрѣзыванiе ноздрей, клейменiе раскаленнымъ желѣзомъ, не говоря уже о безчеловѣчныхъ тѣлесныхъ наказанiяхъ. Конфискацiя и объявленiе крови испорченной, т.–е. лишенiе дѣтей обвиненнаго въ государственной измѣнѣ права наслѣдовать послѣ дѣда, считались необходимой принадлежностью приговоровъ.

О пыткѣ англiйскiе юристы говрятъ, что она никогда не употреблялась при слѣдствiи: она была актомъ злоупотребленiя власти, но не средствомъ къ дознанiю истины, освящоннымъ законодательствомъ. Несмотря на то многiе указы Генриха VIII, Якова VI и Карла I доказываютъ частое употребленiе ея даже при слѣдствiяхъ. Различныя машины, сохранившiяся въ лондонской башнѣ (Tower), подтверждаютъ это. Пытка нетолько существовала при Вильгельмѣ оранскомъ(1), но и въ началѣ XVIII столѣтiя(2).

Кромѣ пытки общеупотребительной у другихъ народовъ, въ Англiи существовала такъ–называемая la peine forte et dure. Ей подвергался обвиняемый, если не хотѣлъ признать суда присяжныхъ. Пытка эта состояла въ слѣдующемъ: преступника отводили въ мрачную темницу, раздѣвали и нивзничь клали на землю; руки и ноги привязывались къ четыремъ кольямъ, которые были вбиты по угламъ комнаты; потомъ на грудь ему наваливали столько желѣза и камней, сколько онъ могъ выносить и даже болѣе(3). Одинъ день ему давали три кусочка хлѣба и ни капли воды, на другой три глотка стоячей воды изъ ближайшей лужи къ тюрьмѣ и ни крошки хлѣба и т. д. поперемѣнно, пока не послѣдуетъ смерть. Болѣе сорока дней никто не переживалъ. Эта пытка разнилась отъ обыкновенной только тѣмъ, что не влекла за собой ни потери феодальныхъ правъ, ни конфискацiи (corruption of the blood).

Въ XVI столѣтiи она съ нѣкоторыми измѣненiями употреблялась вмѣсто казни для католиковъ. Вотъ что говоритъ очевидецъ, приведенный Лингардомъ въ его исторiи. Дѣло идетъ о Маргаритѣ Мидльтонъ, женѣ богатаго йоркскаго гражданина, осужденной на смерть 25 марта 1586 года, за то, что приняла католическаго священника въ качествѣ наставника.

 

«Послѣ того какъ она окончила свою молитву, одинъ изъ шерифовъ приказалъ исполнителямъ правосудiя раздѣть ее. Она и четыре женщины, сопровождавшiя ее, стали на колѣни и просили его избавить отъ этого позора для чести пола; но онъ не согласился. Тогда Мидльтонъ умоляла покрайней мѣрѣ, чтобы они отвернулись покамѣстъ женщины раздѣнутъ ее. Онѣ сняли съ нея платье и надѣли длинную полотняную рубашку; потомъ она легла спокойно на землю и закрыла лицо платкомъ. На нее положили доску; тогда она сложила руки близь лица, но шерифъ сказалъ ей: «надо вамъ руки привязать.» Два сержанта привязали ихъ къ столбамъ, послѣ чего положили на доску гири и какъ только она ихъ почувствовала, то закричала: «Iисусъ, Iисусъ, сжалься надо мной!» Это были ея послѣднiя слова. Она мучилась около четверти часа. Остроугольный камень, величиной съ кулакъ, былъ положенъ подъ ея спину, а на доску навалили до восьми центнеровъ тяжести, что сокрушило ей ребра и заставило ихъ выйти сквозь кожу.»

 

Эта казнь была уничтожена при Георгѣ III.

Разумѣется подобныя жестокости не могли найти примѣненiя въ наше время. Но въ Англiи духъ преданiя силенъ не менѣе духа прогреса; она бережно хранитъ въ своемъ юридическомъ арсеналѣ весь этотъ негодный хламъ стараго законодательства; реформы совершаются въ ней медленно, но противодѣйствiе этому злу заключается въ судѣ присяжныхъ: это вѣчно живой законъ, сообразный съ развитiемъ общества. Духъ времени отразился въ самомъ судопроизводствѣ. Упорное молчанiе обвиняемаго признается за отрицанiе; никогда не употребляется ни обмановъ, ни ловушекъ при допросѣ; президентъ не оказываетъ никакого давленiя на умы присяжныхъ; нѣтъ ни фактовъ хитро–сгруппированныхъ, ни искусныхъ выводовъ, сдѣланныхъ изъ противорѣчащихъ показанiй преступника, однимъ словомъ нѣтъ ничего театральнаго, поражающаго. Луазлеръ жалѣетъ объ этомъ, жалѣетъ, что въ Англiи нѣтъ общей полицiи и централизацiи власти, что право преслѣдованiя во многихъ случаяхъ предоставлено частнымъ лицамъ на ихъ рискъ и издержки. Но вѣдь иначе и быть не могло: всякое законодательство тѣсно связано не только съ внутренней, но и съ политической жизнью нацiи, а вся исторiя Англiи представляетъ развитiе индивидуальности. Всѣ стремленiя королей къ абсолютизму и централизацiи оставались безуспѣшны. По этимъ же причинамъ и католицизмъ, какъ учрежденiе съ подобными же тенденцiями, не находилъ себѣ сочувствiя. Что касается до формы уголовнаго судопроизводства, мы приведемъ мнѣнiе одного соотечественника г. Луазлера: пусть читатели сами рѣшатъ кто изъ нихъ правъ...

 

«Правосудiе, слѣдуя выраженiю г. Домà, есть истина и потому всѣ акты его должны быть запечатлѣны истиной; ему непозволительно употреблять даже въ самой слабой степени средства, которыя носили бы на себѣ отпечатокъ хитрости или обмана. Пустить въ ходъ извороты, умолчанiя, постороннiе вопросы значитъ обманывать осужденнаго, ставить ему западню, стараться захватить его въ расплохъ, или если онъ замѣтитъ это, подвергнуть его нравственной пыткѣ: всякiй вопросъ покажется ему ловушкой; онъ будетъ взвѣшивать и измѣрять каждое слово, онъ весь погрузится въ отыскиванiе средствъ отразить угрожающую ему аттаку. Ловкость судьи должна состоять въ ясномъ и честномъ предложенiи всѣхъ вопросовъ, истекающихъ изъ добросовѣстнаго изслѣдованiя фактовъ. Онъ можетъ конечно замѣтить обвиняемому осторожно и благоразумно неудовлетворительность и слабость его отвѣтовъ; но неужели его совѣсть не возмутится хитрить даже съ преступникомъ, тѣмъ болѣе съ человѣкомъ, который еще не обвиненъ и только защищается. Судья, вступившiй на такую дорогу не снизойдетъ ли до обязанности полицейскаго. Пусть онъ остерегается хитрости обвиненнаго, прекрасно! но это не даетъ ему права обращать противъ него тѣхъ же орудiй... Безпристрастiе его вопросовъ должно увѣрить подсудимыхъ, что имъ легко будетъ защищаться. Въ этой борьбѣ на его сторонѣ всѣ преимущества: власть, опытность, умъ, не ослѣпленный страстями, и потому онъ въ правѣ презирать всѣ несовершенно честныя средства: ни поимки въ расплохъ, ни угрозы, ничего хитростью, ничего страхомъ, вотъ девизъ судьи. Онъ долженъ не насиловать совѣсть виновнаго, а только стараться достигнуть раскаянiя убѣжденiемъ и доказательствами обезоружить ложь(1)

 

Обвиненный вправѣ не отвѣчать или отложить отвѣтъ на нѣкоторое время, если сочтетъ это сообразнымъ съ своими интересами; это не болѣе какъ пользованiе правомъ защиты(2).

Но какъ эти идеи, такъ и вообще начала гуманности съ трудомъ вошли въ англiйское законодательство: еще до сихъ поръ тѣлесныя наказанiя не вывелись въ армiи и флотѣ; еще до сихъ поръ существуетъ смертная казнь, хотя Англiя и приняла пенитанцiарную систему. Самая реформа въ тюрьмахъ предпринята весьма недавно. Кто не помнитъ ужаснаго описанiя ихъ у Диккенса; въ прошломъ же столѣтiи оно было несравненно хуже, особенно въ колонiяхъ, такъ что Говардъ говоритъ, что въ калькутской тюрьмѣ въ одинъ годъ умерло изъ 170 заключенныхъ 154, отъ недостатка воздуха(3).

 

IX

 

Въ то время когда старая Европа волновалась отъ войнъ, поднятыхъ революцiей, въ то время на дѣвственной почвѣ Америки, подъ ея яснымъ небомъ идеи мира и любви пустили глубокiя корни, филантропическiя теорiи философовъ нашли примѣненiе.

Религiозныя понятiя квакеровъ какъ нельзя болѣе гармонировали съ ними. Въ 1786 въ Пенсильванiи были почти совершенно уничтожены смертная казнь, увѣчье и наказанiе плетьми; тогда же выстроили уольнустритскую тюрьму (walnut–street), въ которой обвиненные въ важныхъ преступленiяхъ подвергались келейному заключенiю днемъ и ночью съ запрещенiемъ работать; менѣе важные преступники были раздѣлены по разрядамъ, смотря по роду вины.

Учрежденiе этой тюрьмы ясно показываетъ, что идея о возможности исправить преступника отдаленiемъ отъ общества, погруженiемъ его въ самого себя сдѣлала значительные успѣхи. Разумѣется квакеры, какъ религiозная секта, обращали главное вниманiе на исправленiе внутреннее. Они справедливо возмущались противъ системы устрашенiя, господствовавшей въ то время во всѣхъ законодательствахъ, но они неясно сознавали въ чемъ должно состоять исправленiе преступника, какiя мѣры должно принять къ его преобразованiю. Система ихъ не выполняла своего назначенiя, потомучто представляла смѣсь противоположныхъ принциповъ: признавая вредное влiянiе преступниковъ другъ на друга, она соединяла менѣе важныхъ вмѣстѣ, какъ будто для того, чтобы они могли болѣе развратиться. Однородность преступленiя здѣсь не значитъ ничего: всегда встрѣчаются обстоятельства, дѣлающiя огромную разницу между проступками одного и того же рода. Сверхъ того нельзя поручиться, чтобъ заключенный не сдѣлалъ другого преступленiя, которое пока еще неизвѣстно... Наконецъ, если допустить, что уединенiе исправляетъ, почему же только важнымъ преступникамъ позволено исправляться? Если же оно не имѣетъ влiянiя, то это таже система устрашенiя, нелѣпость которой доказали тысячелѣтнiе опыты, отъ которой отреклись во имя любви къ ближнему... Запрещенiе работать имѣетъ свои важныя неудобства. Законъ, уединяя преступника, хочетъ чтобъ онъ углубился въ самого себя, созналъ свое преступленiе, но онъ и прежде зналъ, что убивать и грабить не годится, что онъ подвергнется наказанiю, однако не смотря на все это онъ совершилъ преступленiе; значитъ была какая–нибудь причина, перевѣсившая всѣ эти данныя. Отысканiе и устраненiе этой причины должно, по нашему мнѣнiю, составить главную задачу пенитанцiарной, перевоспитательной системы. Преступленiе бываетъ или слѣдствiемъ болѣзни или недоразвитости, или вынуждается необходимостью сохранить свою жизнь и общественными условiями. Что касается до послѣднихъ, мы можемъ привести въ примѣръ дуэль, обычай, которому покоряются люди даже развитые. Бываютъ часто случаи, бросающiе человѣка невольно на путь, по которому онъ вовсе не думалъ идти и онъ приноситъ свои убѣжденiя въ жертву пагубнымъ предразсудкамъ. Вотъ одинъ изъ такихъ случаевъ.

 

X

 

На берегу свѣтлой Корсильезы, одного изъ прекраснѣйшихъ источниковъ Корсики, посреди каштановаго лѣса на вершинѣ отлогаго холма красовался городокъ Ампрiани. Фамилiя Антомарки, постоянно жившая въ этомъ городкѣ, пользовалась общимъ уваженiемъ и считалась одной изъ богатѣйшихъ въ окрестностяхъ. Въ числѣ дѣтей стараго Антомарки особенными способностями и кротостью отличался второй сынъ Iосифъ, извѣстный подъ именемъ Галокiо (Gallocchio). Первоначальное воспитанiе получилъ онъ подъ руководствомъ ампрiанскаго священника, а потомъ перешолъ въ семинарiю въ Аяччiо. Духовное званiе такъ согласовалось съ наклонностями молодого человѣка, что отецъ его нисколько тому не противился. Впрочемъ въ семинарiи онъ пробылъ не долго. Старшiй братъ его внезапно умеръ и онъ, по требованiю отца, долженъ былъ возвратиться домой, не кончивъ курса. Въ Корсикѣ считается величайшимъ несчастiемъ не только прекращенiе рода, но даже перемѣна фамилiи, поэтому и Галокiо былъ вызванъ съ тѣмъ, чтобъ не дать потухнуть древнему роду Антомарки. Приѣхавъ на родину, онъ въ ожиданiи невѣсты, занялся земледѣлiемъ: мало того, что онъ присматривалъ за работами, часто, взявъ заступъ въ руки, онъ подавалъ примѣръ другимъ. Напротивъ одного изъ полей Антомарки находился домъ богатаго землевладѣльца Анджело–Джузеппе, находившагося совершенно подъ властью жены своей Розолы и дочери Луизы. Красивый молодой человѣкъ, усердно трудившiйся почти цѣлый день, понравился имъ; партiя представлялась приличной въ всѣхъ отношенiяхъ. Главное затрудненiе предстояло въ знакомствѣ съ Галокiо. Сосредоточенный и серьозный, онъ боялся лишиться легкомысленно своей свободы и потому на всѣ намеки и похвалы Розолы отвѣчалъ холодной вежливостью, отказываясь постоянно отъ ея приглашенiй зайти къ нимъ. Кокетство Луизы также оставалось безъ успѣха. Это сопротивленiе только раздражило обѣихъ женщинъ, и Розола напрямки предложила ему жениться на ея дочери.

— Но извѣстно ли вамъ, что мнѣ нѣтъ осьмнадцати лѣтъ; не лучше ли подождать — кто поручится, что завтра не представится для вашей дочери лучшая партiя...

— Этого не можетъ быть...

— Я вижу вы не знаете меня; вы не знаете, что я подъ наружнымъ спокойствiемъ скрываю твердую волю и нѣжное сердце. Если вы сдѣлаете слишкомъ рано помолвку(1), изъ этого могутъ произойти страшныя послѣдствiя.

— Я не понимаю васъ.

— Вамъ извѣстно какому наказанiю подвергаются невѣрные обрученные; если гражданскiй законъ молчитъ, зато наши обычаи неумолимы.

— Съ этой стороны вамъ нечего бояться; мы сочтемъ за величайшее несчастiе, если планы наши разстроятся.

Черезъ нѣсколько дней Галокiо и Луиза были обручены. Они были счастливы и съ нетерпѣнiемъ ожидали когда будутъ вполнѣ принадлежать другъ другу... Но счастiе ихъ было непродолжительно. Явились новые претенденты на руку Луизы, и одинъ изъ нихъ, принадлежавшiй къ одной изъ богатѣйшихъ и знатнѣйшихъ корсиканскихъ фамилiй, умѣлъ до такой степени подѣйствоать на честолюбiе Розолы, что та рѣшилась расторгнуть бракъ дочери съ Галокiо. Для этого она прибѣгла къ его великодушiю, убѣждая для пользы Луизы отказаться отъ правъ своихъ. Галокiо потребовалъ предварительно переговорить съ невѣстой наединѣ.

— Ваша мать, сказалъ онъ, проситъ меня отказаться оъ вашей руки, потомучто вамъ представляется очень выгодная партiя; вы знаете, что я буду обезчещенъ, если вы выйдете замужъ за другого; но я васъ такъ люблю, что готовъ даже на эту жертву. Сожалѣете ли вы сколько–нибудь, что дали мнѣ слово?

— Напротивъ, я очень счастлива. Все это дѣло затѣяли дяди мои; я ни въ чемъ не виновата; всѣ мои желанiя — сдѣлаться поскорѣй вашей женой.

— Если такъ, я вступаю въ свои права; и объяснюсь рѣшительно съ вашими родителями, если они будутъ упорствовать; приходите завтра къ фонтану... мы бѣжимъ и такимъ образомъ бракъ вашъ съ другимъ сдѣлается невозможнымъ...

На другой день отецъ и мать Луизы подали просьбу объ ея похищенiи и присоединились къ жандармамъ, назначеннымъ отыскать, гдѣ она скрывается. Не прежде какъ черезъ двѣ недѣли они открыли убѣжище любовниковъ, но Анджело не рѣшился дѣйствовать открытой силой, опасаясь какихъ–нибудь рѣшительныхъ поступковъ со стороны Галокiо. Онъ предпочелъ прибѣгнуть къ хитрости.

— Такъ какъ моя дочь бѣжала съ вами, сказалъ онъ: — она не можетъ выйти ни за кого кромѣ васъ. Я пришолъ условиться съ вами о днѣ свадьбы... Чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше...

— Когда вы отказали мнѣ, противъ воли вашей дочери, вы заставили меня употребить единственное средство для сохраненiя моей чести, но дочь ваша чиста какъ прежде: я смотрѣлъ на нее какъ на сестру...

— Мы и не ожидали другого отъ вашего благородства... Если вамъ угодно, черезъ три недѣли мы отпразднуемъ свадьбу...

— Очень хорошо.

— Только напередъ я желалъ бы поговорить съ дочерью безъ свидѣтелей...

Довѣрчивый молодой человѣкъ безъ труда согласился на это желанiе. Неизвѣстно какiя убѣжденiя употребилъ Анджело, только Луиза въ слѣдующую ночь бѣжала отъ своего жениха въ селенiе Матру, гдѣ жили двое ея дядей. Галокiо замѣтилъ это бѣгство и настигъ ее на площади деревни. Испуганная дѣвушка бросилась передъ нимъ на колѣни.

— Кто васъ похитилъ?

— Никто, я бѣжала сама добровольно.

— Почему же? Какое зло я вамъ сдѣлалъ.

— Никакого, но...

— Довольно... я васъ понимаю...

Между тѣмъ пришли дяди Луизы; народъ все болѣе и болѣе толпился около этой групы.

— Вотъ ваша племянница, продолжалъ Галокiо: — она послѣдовала за мной добровольно. Я прошу ее объявить здѣсь передъ свидѣтелями оскорбилъ ли я ее когда–нибудь.

— Нѣтъ; я добровольно ушла съ вами и добровольно воротилась; вы всегда обращались со мною какъ съ сестрой...

— Вашъ шуринъ, сказалъ Галокiо, обращаясь къ братьямъ Антонино: — оклеветалъ меня передъ правосудiемъ, выдавъ за похитителя. Если онъ не возьметъ назадъ просьбы или будутъ поданы другiя, я ручьями крови омою свое оскорбленiе...

На другой день онъ пошолъ къ родителямъ Луизы, выразилъ имъ все негодованiе, накипѣвшее въ его сердце отъ ихъ гнусныхъ поступковъ съ нимъ, потребовалъ уничтоженiя поданной на него жалобы и въ заключенiе прибавилъ, что онъ не женится пока жива его невѣста, но что и она должна сохранить къ нему вѣрность до гроба...

Анджело и Розола клялись, что ему нечего опасаться.

Однажды, когда Галокiо спокойно спалъ, жандармы потихоньку приблизились къ его дому. Онъ былъ бы навѣрно захваченъ, еслибъ одинъ изъ его друзей не предувѣдомилъ его за нѣсколько минутъ объ угрожающей опасности. Полуодѣтый, но вооружонный, онъ успѣлъ бѣжать въ лѣсъ. Передъ нимъ открывалось поприще бандита. Хлопоты родственниковъ Луизы и ихъ золото вооружили противъ него всю полицiю округа. Онъ попытался черезъ одного знакомаго священника примириться съ своими врагами, но не успѣлъ въ этомъ: они приняли миролюбивое настроенiе за трусость и отвѣчали оскорбительными словами. Онъ увидѣлъ, что кромѣ войны не остается никакого исхода и объявилъ вендетту...

Наступилъ сентябрь; сборъ винограда былъ въ самомъ разгарѣ. Галокiо вздумалъ воспользоваться этимъ временемъ для исполненiя своего плана и приблизился къ Ампрiани. Объ этомъ узнали, жандармы выступили въ походъ, къ нимъ присоединились нѣкоторые изъ друзей Анджело, и Галокiо едва не былъ пойманъ... Раздражонный такимъ ожесточеннымъ преслѣдованiемъ, онъ въ туже ночь явился въ деревню Казевеккiе, гдѣ жилъ его главный врагъ. Вскарабкавшись на крышу сосѣдняго дома, онъ съ нетерпѣнiемъ ожидалъ когда тотъ подойдетъ къ окну. Соскучившись дожидаться, онъ началъ бросать въ стекла маленькiе камушки. Анджело захотѣлъ узнать что это за стукъ — и былъ убитъ наповалъ. Тотчасъ послѣ того Галокiо бросился въ деревню Матру и принесъ тамъ въ жертву своему мщенiю обоихъ дядей Луизы: одинъ изъ нихъ былъ прострѣленъ въ сердце и мгновенно умеръ; другой отдѣлался тяжолой раной.

Удовлетворивъ своей чести по корсиканскимъ понятiямъ, Галокiо снова обратился въ смирнаго бѣглеца; онъ избѣгалъ встрѣчи съ своими непрiятелями и защищался только въ случаѣ крайней необходимости. Въ отношенiяхъ съ земляками онъ отличался строгой честностью: бралъ только самое необходимое и то никогда насильно. При томъ уваженiи и сочувствiи, какимъ пользуется бандитъ въ Корсикѣ, въ грабежѣ нѣтъ почти надобности, родственники и друзья приносятъ пищу и извѣщаютъ о движенiяхъ полицiи. Выдать бандита считается самымъ безчестнымъ дѣломъ, поэтому неудивительно, что бѣглецы стараются приобрѣсти расположенiе сельскаго населенiя. Галокiо свято слѣдовалъ этому примѣру и строго наказывалъ нѣкоторыхъ промышленниковъ, которые подъ его именемъ обирали земледѣльцевъ и прохожихъ.

Между тѣмъ претендентъ на руку Луизы поспѣшилъ убраться домой. Розола въ отчаянiи, побуждаемая ненавистью и мщенiемъ, искала для дочери такого жениха, который не боялся бы Галокiо. Чезарiо, двоюродный братъ его, явился его соперникомъ. Галокiо потребовалъ свиданiя съ нимъ: напрасно онъ представлялъ ему все неприличiе такого поведенiя, напрасно говорилъ, что безчестiе падаетъ на него на перваго, какъ на ближайшаго родственника. Чезарiо оставался непреклоннымъ, надѣясь на помощь своихъ шести братьевъ. Разговоръ ихъ становился часъ отъ часу раздражительнѣе и наконецъ они помѣнялись патронами, что составляетъ по мѣстнымъ понятiямъ признакъ смертельной вражды...

Когда прошолъ первый пылъ ссоры, Галокiо раскаялся въ вспыльчивости и обратился къ дядѣ своему съ предложенiемъ помириться съ Чезарiо, если только онъ откажется отъ руки Луизы. Попытка эта осталась безъ успѣха.

Вечеромъ, въ самый день свадьбы Чезарiо палъ жертвой такой же хитрости какъ и Анджело. Преслѣдованiя начались. Галокiо избѣгалъ встрѣчи съ врагами, не желая проливать напрасно кровь; несмотря на то, инстинктъ самосохраненiя бралъ свое — и двое братьевъ Чезарiо заплатили жизнью за излишнiй жаръ въ преслѣдованiи.

Видя, что ему нѣтъ спасенiя, Галокiо присоединился къ шайкѣ Теодора Поли, придавшаго бандитамъ такую организацiю, что они могли довольно долго сопротивляться всѣмъ силамъ, какiя были въ распоряженiи корсиканской полицiи. Галокiо сдѣлался товарищемъ атамана, но кротость и умѣренность не оставили его, и онъ не омрачилъ своего имени ни одной жестокостью. Когда Теодоръ распустилъ свою шайку, онъ уѣхалъ въ Грецiю и принялъ участiе въ войнѣ за ея независимость; замечательныя военныя способности доставили ему чинъ капитана; новая будущность улыбалась ему, но неожиданное извѣстiе изъ Корсики бросило его на прежнюю дорогу. Девятилѣтнiй братъ его былъ убитъ родными Чезарiо...

Прибывъ внезапно въ Корсику, онъ въ тотъ же день встрѣтился съ однимъ изъ нихъ; но тотъ былъ раненъ и великодушiе Галокiо не позволило ему принести въ жертву врага, который не могъ защищаться.

— Не бойся, сказалъ онъ: — теперь ты раненъ и я не сдѣлаю тебѣ зла, но какъ только ты выздоровѣешь, мы расчитаемся...

Черезъ мѣсяцъ изъ братьевъ Чезарiо осталось только двое въ живыхъ и то потому, что сидѣли въ тюрьмѣ, обвиненные въ бандитствѣ. Но и Галокiо прожилъ послѣ этого недолго: одинъ изъ его товарищей, желая заслужить прощенiе, убилъ его спящаго.

Такимъ образомъ рядъ непредвидѣнныхъ обстоятельствъ сдѣлалъ преступникомъ человѣка, способнаго быть украшенiемъ общества. Причина этого заключалась въ ложномъ пониманiи нравственныхъ законовъ, въ несоотвѣтственности между правительственными постановленiями и развитiемъ и нравами страны. Законы излагаютъ истины, общiя для всѣхъ, незнанiемъ ихъ нельзя отговариваться, а между тѣмъ различiе въ образованiи заставляетъ понимать ихъ различно, тѣмъ болѣе, что рядомъ съ ними существуютъ обычаи; такъ что иной преступникъ совершаетъ самыя черныя дѣла съ спокойной совѣстью, нисколько не предполагая, что онъ поступаетъ дурно. Основательное же изученiе законовъ и пониманiе ихъ требуетъ многолѣтнихъ усилiй и разносторонняго развитiя, такъ что простой человѣкъ съ первыхъ шаговъ чувствуетъ отношенiя свои къ обществу не ясно установленными...

Другая причина преступленiй еще менѣе зависитъ отъ человѣка; она скрывается въ его организмѣ: въ ослабленiи умственной дѣятельности и воли.

 

XI

 

Ослабленiе умственной дѣятельности происходитъ большей частью отъ усиленнаго дѣйствiя системы спинного мозга (cerebrospinal): истощенiе ея производитъ въ мозгу неясныя и неполныя представленiя; разложенiе же и затвердѣнiе мозговой массы порождаютъ безумiе или идiотизмъ. Воспоминанiя и сознанiе времени стираются въ мозгу больного, идеи его связываются между собой какъ у соннаго, читанное или слышанное отъ другихъ смѣшивается съ личными впечатлѣнiями: человѣкъ приближается къ мономанiи, къ безсознательности; онъ дѣйствуетъ болѣе по привычкѣ; только понятiя, приобрѣтенныя путемъ опыта и воспитанiя, мѣшаютъ обнаружиться его натурѣ вполнѣ...

Такое неравномѣрное раздраженiе органовъ подчиняетъ волю всѣмъ постороннимъ влiянiямъ, хотя сама она часто не сознаетъ этого, какъ напримѣръ въ искуственномъ магнетизмѣ. Поглощенiе же воли однимъ какимъ–либо предметомъ, мѣшающее опредѣлить взаимныя отношенiя другихъ, производитъ мономанiю; потеря чувствительности и воли, соединенная съ созерцанiемъ, даетъ въ результатѣ экстазъ; слѣдовательно, кто лишонъ возможности развивать свои органы всесторонне, тотъ болѣнъ. Разница въ формѣ и продолжительности болѣзни(1).

Глупость, сумашествiе, преступленiе не болѣе какъ разнообразныя слѣдствiя одной и той же причины; или лучше сказать, послѣднее есть только одна изъ формъ, въ которыхъ выражаются первыя. Законодательство всѣхъ образованныхъ странъ признаетъ это, не наказывая сумашедшихъ и лунатиковъ: дѣйствiя ихъ непроизвольны. Трудно допустить, чтобы кто–нибудь въ здоровомъ состоянiи ума совершалъ преступленiя ради преступленiй. Лишая виновнаго жизни, общество подражаетъ ему. Какимъ образомъ дѣйствiе преступное само по себѣ можетъ получать разныя значенiя, смотря потому однимъ или нѣсколькими лицами совершается? Теорiя возстановленiя нарушоннаго права посредствомъ наказанiя — юридическая рутина. Никакого возстановленiя здѣсь нѣтъ, а есть только устрашенiе, и тысячелѣтнiе опыты показали, что оно не дѣлаетъ человѣка ни лучше, ни умнѣе; оно дѣйствуетъ только на людей неразвитыхъ, и то мгновенно, подобно грознымъ явленiямъ природы; ударитъ громъ, зареветъ ураганъ — бѣдный поселянинъ крестится, даетъ обѣты — но прошла бѣда, и онъ опять принимается за прежнее. Развѣ во время наказанiя вора не обкрадываютъ кого–нибудь изъ зрителей? Напротивъ того система перевоспитанiя имѣетъ влiянiе важнѣе и прочнѣе: она не лишаетъ общество его членовъ: она стремится сдѣлать ихъ лучшими сообщенiемъ имъ извѣстнаго количества умственныхъ и нравственныхъ истинъ; она дѣйствуетъ убѣжденiемъ и потому заключенный не находитъ нужнымъ скрывать свои мнѣнiя; если онъ перемѣнитъ ихъ, то по сознанiю и слѣдовательно обращенiе его будетъ прочно.

Принявъ эту теорiю, мы придемъ къ слѣдующему заключенiю: такъ какъ преступленiя происходятъ очень часто отъ разстройства организма, отъ недостатка средствъ къ существованiю и образованiю, то и пенитанцiарная тюрьма должна заключать въ себѣ больницу, мастерскую и школу.

Разумѣется такое идеальное устройство невозможно въ большихъ размѣрахъ въ наше время по недостатку людей. Можетъ–быть еще далеко время, когда оно осуществится вполнѣ; исторiя показываетъ какiя трудности встрѣчаетъ всякая новая идея при своемъ примѣненiи, какiя ошибки неразлучны даже съ лучшими намѣренiями, какъ скоро они приводятся въ дѣйствiе людьми несовершенно ихъ понимающими или не сочувствующими имъ.

Уольнутстритская тюрьма была однимъ изъ такихъ заблужденiй: несообразная съ системой перевоспитанiя, она въ тоже время оскорбляла начала филантропiи. Лишить преступника права работать значитъ идти противъ законовъ природы, потомучто любовь къ труду врождена человѣку, значитъ предать его на жертву сумашествiя или горькой мысли, что семейство его безъ хлѣба, что онъ не въ силахъ помочь ему. Къ чему же приведутъ такiя мысли? конечно къ лицемѣрiю и мстительности. Преступникъ, выпущенный или вырвавшiйся изъ тюрьмы, станетъ только хитрѣе и ожесточеннѣе; посадить же его на всю жизнь было бы безполезнымъ варварствомъ, возобновленiемъ прежней системы съ той разницей, что это заключенiе не произвело бы даже того кратковременнаго впечатлѣнiя на умы необразованной массы какое производила казнь.

Несмотря на всѣ недостатки, уольнутстритская тюрьма повела къ реформѣ въ прочихъ штатахъ: Мерилендъ, Виргинiя и другiе послѣдовали примѣру Пенсильванiи и слѣдствiя вышли тѣже самыя: — преступники не исправлялись и вскорѣ послѣ выпуска изъ тюрьмы опять попадались въ нее. Такое явленiе приписывали не характеру самой системы, а недостатку келiй. Увеличенiе ихъ не принесло новаго результата, потомучто заключенные посажены по двое, а другiе находились въ общемъ помещенiи. Тогда по обыкновенiю вдались въ другую крайность: прибѣгли къ системѣ полнаго уединенiя безъ работы; для этого въ сѣверномъ флигелѣ оборнской тюрьмы было устроено келейное помѣщенiе для осьмидесяти преступниковъ. Втеченiи года пятеро умерло отъ тоски, одинъ сошолъ съ ума; остальные же видимо разстроили здоровье. Губернаторъ ньюйоркскаго штата простилъ двадцать–шесть изъ нихъ; черезъ нѣсколько времени четырнадцать опять попали въ тюрьму. Такимъ образомъ опытъ снова доказалъ, что устрашенiе безъ перевоспитанiя не достигаетъ своей цѣли. Но эти неудачи не охладили рвенiя реформаторовъ; слѣдствiемъ были двѣ системы тюремнаго заключенiя: оборнская и филадельфiйская, обѣ основанныя на первоначальномъ уединенiи, но въ различныхъ формахъ, обѣ считающiя устрашенiе необходимымъ. «Тюрьма, назначенная для наказанiя, говоритъ Ливингстонъ, знаменитый сѣверо–американскiй криминалистъ, скоро перестанетъ быть предметомъ страха, если осужденные будутъ поддерживать между собой общественныя сношенiя. Но такъ какъ общество, заключая преступника, не хочетъ его смерти, то для сохраненiя его жизни должна быть введена въ тюрьмы работа; она служитъ ему утѣшенiемъ и вмѣстѣ съ тѣмъ приучаетъ его къ дѣятельной, трудолюбивой жизни, уменьшая въ тоже время общественныя издержки на его содержанiе. Но сходясь въ этомъ принципѣ, обѣ системы расходятся въ примѣненiи его: въ оборнской заключенные запираются только на ночь, днемъ же работаютъ вмѣстѣ, соблюдая строгое молчанiе. Токвиль находитъ въ этой системѣ множество преимуществъ предъ филадельфiйской, основанной на совершенномъ уединенiи днемъ и ночью.

 

«Преступники вмѣстѣ, — говоритъ онъ — но никакая нравственная связь не соединяетъ ихъ; они видятся, но не знакомятся; они въ обществѣ, но безъ общественныхъ отношенiй; между ними нѣтъ ни отвращенiя, ни симпатiи другъ къ другу. Арестантъ, замыслившiй бѣжать или убить сторожей, не знаетъ въ комъ изъ товарищей найдетъ помощь. Ихъ соединенiе чисто матерьяльное или лучше сказать тѣла ихъ вмѣстѣ, а души разъединены.»

 

Намъ кажется, что человѣкъ здѣсь низводится на степень машины, что работа нетолько не доставляетъ утѣшенiя заключенному, но напротивъ составляетъ для него наказанiе и потому весьма вѣроятно, что онъ сохранитъ къ ней отвращенiе и по выходѣ изъ тюрьмы. Партизаны оборнской системы утверждаютъ, что она способствуетъ развитiю воли въ преступникѣ, но кто же поручится, что онъ не совершитъ того же преступленiя отъ избытка энергiи, которое прежде совершилъ по слабости воли: если прежде онъ убилъ, когда его поймали въ воровствѣ, то тѣмъ болѣе убьетъ теперь, когда причины, побудившiя его къ первому преступленiю нетолько не изгладились, но напротивъ того къ нимъ присоединилась ненависть противъ полицiи и ожесточенiе, произведенное продолжительными страданiями въ тюрьмѣ. Что касается до невозможности заключенному условиться съ товарищами своего заключенiя, это затрудненiе вооображаемое: онъ не можетъ говорить съ ними, но можетъ легко передавать записки, когда они сойдутся вмѣстѣ работать.

Это неестественное, натянутое положенiе преступника оборнская система думала поддержать мѣрами строгости: вокругъ каждой мастерской была расположена галерея, чтобъ наблюдать за арестантами незамѣтно. Нарушившiй молчанiе подвергался строгому взысканiю: плетямъ или одиночному заключенiю съ лишенiемъ права работать. Тѣлесное наказанiе было употребительно во многихъ тюрьмахъ, особенно въ синъ–сингской, гдѣ оно предоставлялось даже произволу сторожей. Одна Пенсильванiя замѣняла его уменьшенiемъ пищи и одиночнымъ заключенiемъ безъ работы. Эти правила оборнской тюрьмы страннымъ образомъ противорѣчатъ духу пенитанцiарной системы. Неужели плеть самое дѣйствительное средство для внушенiя арестантамъ умственныхъ и нравственныхъ истинъ? Будетъ ли преступнику прiятнѣе работа, если его принудятъ къ ней, если онъ увидитъ въ усиленiи ея наказанiе? Вѣдь это значитъ ставить обязательный трудъ выше необязательнаго.

Защитники тѣлеснаго наказанiя утверждаютъ, что оно производитъ быстрое повиновенiе, не прерываетъ работы и не вредитъ здоровью.

Очевидно, эти люди не понимаютъ пенитанцiарной системы; назначенiе ея облагородить человѣка, уронившаго себя преступленiемъ, а какое облагороженiе возможно тамъ, гдѣ онъ постоянно подвергается возможности быть униженнымъ?

Нѣкоторые софисты, въ томъ числѣ и Токвиль, говорятъ, что тѣлесное наказанiе употребляется въ англiйскомъ и американскомъ флотѣ и нисколько не считается безчестнымъ. Чтоже это доказываетъ? Только то, что рутина и необразованность и до сихъ поръ господствуютъ въ Англiи во флотѣ и въ армiи. Дѣло людей развитыхъ, занимающихся соцiальными реформами, не поддерживать подобныхъ понятiй, а искоренять ихъ. Какое неизгладимое зло можетъ произвести даже одинъ ударъ на натуру нѣжную и страстную. Очень можетъ случиться, что заключенные будутъ умнѣе своихъ тюремщиковъ и послѣднiе будутъ бить ихъ за малѣйшее несогласiе въ мнѣнiяхъ, за несоблюденiе какой–нибудь мелочной формальности.

Тѣлесное наказанiе и безостановочный трудъ или постоянная праздность въ темной кельѣ — вотъ удѣлъ арестанта по оборнской системѣ. Чѣмъ же онъ будетъ отличаться отъ раба, когда его работа и личность отданы на произволъ тюремщика?

Похвалы Токвиля такому порядку вещей кажутся намъ тѣмъ болѣе странными, что онъ самъ говоритъ, что г. Тонкерманъ, котораго онъ называетъ филантропомъ–утопистомъ, сдѣлалъ въ Бостонѣ своимъ влiянiемъ больше для нравственности и общественнаго спокойствiя, чѣмъ всѣ мiровые суды вмѣстѣ.

Всѣ эти несообразности происходятъ отъ смѣшенiя двухъ противоположныхъ принциповъ: устрашенiя и убѣжденiя. Пенитанцiарная система родилась подъ влiянiемъ идеи о необходимости перевоспитать преступника, а между тѣмъ въ оборнской тюрьмѣ неодолимое затрудненiе составляютъ тѣлесныя наказанiя и злоупотребленiе работы; въ филадельфiйской совершенное уединенiе и запрещенiе трудиться. При этихъ условiяхъ нравственное преобразованiе должно было идти чрезвычайно медленно. Оно начиналось обученiемъ грамотѣ, потомъ каждому преступнику давали библiю, которую позволялось ему читать въ свободное отъ работы время. Всякое воскресенье открыта была для желающихъ школа; когда же ихъ набиралось слишкомъ много, тюремное начальство допускало только опредѣленное число ихъ. Послѣ классовъ отправлялась божественная служба, по окончанiи которой пасторъ произносилъ проповѣдь, не касаясь въ ней догматовъ и ограничиваясь вопросами общей всѣмъ христiанскимъ вѣроисповѣданiямъ нравственности. Всякiй вечеръ онъ обходилъ заключенныхъ и бесѣдовалъ съ ними, сверхъ того ихъ ежедневно посѣщалъ главный смотритель.

Такимъ образомъ на самое важное посвящается одинъ день въ недѣлю. Мы не отвергаемъ благодѣтельнаго влiянiя библiи, но думаемъ, что этого недостаточно.

 

«Чтобъ религiозныя убѣжденiя — говоритъ Бокль — могли глубоко укорениться, необходимо должна предварительно произойти какая нибудь перемѣна въ умахъ людей, а такой перемѣны никогда не произойдетъ въ человѣкѣ, погружонномъ въ невѣжество... Расчитывать на усвоенiе кроткой философской религiи невѣжественными и кровожадными дикарями, все равно что ожидать урожая отъ сѣмени, брошеннаго на голую скалу... Люди съ самыми лучшими намѣренiями, самымъ пылкимъ, хотя ложно понятымъ, рвенiемъ пытались и теперь еще пытаются распространить свою религiю между жителями варварскихъ странъ... Они во многихъ случаяхъ успѣвали убѣдить дикiя общины открыто признать истины христiанства; эти племена приняли обряды новой религiи, но не самую религiю... за исключенiемъ тѣхъ случаевъ, гдѣ миссiонеры, будучи столько же людьми знанiя, сколько и людьми благочестiя, прiучили дикаря къ прiемамъ мышленiя, и возбудивъ въ немъ такимъ образомъ умственную дѣятельность, приготовили его къ воспрiятiю религiозныхъ началъ, которыхъ онъ безъ такого побужденiя никогда не могъ бы понять...

«При введенiи христiанства оказалось, что общество находилось еще въ томъ раннемъ перiодѣ развитiя, когда суевѣрiе неизбѣжно... Напрасно христiанство преподавало простое ученiе и предписывало простое богослуженiе: умы были слишкомъ незрѣлы, чтобъ совершить такой великiй шагъ; имъ нужны были болѣе сложныя формы и болѣе сложное вѣрованiе... Новая религiя была искажена старыми заблужденiями... На каждой страницѣ исторiи мы встрѣчаемъ новые примѣры того какъ мало могутъ дѣйствовать на людей религiозныя ученiя, ежели только имъ не предшествуетъ умственное развитiе.

«Духовный прогресъ состоитъ изъ движенiя умственнаго и нравственнаго, изъ которыхъ послѣднее подчинено первому, слѣдовательно и надо обратить главнѣйшее вниманiе на развитiе умственныхъ истинъ; нравственныя же остаются неизмѣнными втеченiи столѣтiй. Самые просвѣщенные европейцы не знаютъ въ этомъ отношенiи ничего такого, чего бы не знали древнiе. Чтоже касается до умственной дѣятельности, то въ позднѣйшее время совершены такiя открытiя по разнымъ отраслямъ наукъ, о которыхъ древнiе и не мечтали... Цивилизацiя есть слѣдствiе умственныхъ и нравственныхъ двигателей; она подвержена частымъ или лучше–сказать постояннымъ измѣненiямъ, и потому характеръ ея долженъ опредѣляться измѣняющимся двигателемъ.

«Итакъ, если отъ развитiя умственнаго начала зависитъ цивилизацiя, а слѣдовательно и нравственное начало, то необходимо озаботиться возможно большимъ и обширнымъ распространенiемъ знанiй, тѣмъ болѣе что всякая филантропiя имѣетъ только частный характеръ, зависящiй отъ личности филантропа; тогда какъ умственныя истины не зависятъ отъ такихъ маловажныхъ условiй: онѣ имѣютъ влiянiе нетолько на людей современныхъ ихъ открытiю, но и на послѣдующiя поколѣнiя».

 

Основываясь на этомъ, мы думаемъ, что прежде всего надо поднять умственный уровень преступника; тогда реформа распространится нетолько на него самого, но и на его потомство; тогда онъ сдѣлается способнѣе къ усвоенiю нравственныхъ истинъ, передаваемыхъ ему пасторами. Надо опасаться только одного, чтобъ эти люди въ избыткѣ ревности не злоупотребляли своей властью для обращенiя преступниковъ. Исторiя показываетъ, что большая часть гонителей религiозныхъ убѣжденiй были люди высокой нравственности съ самыми лучшими намѣренiями. И чѣмъ обширнѣе была власть ихъ, чѣмъ сильнѣе было ихъ увлеченiе, тѣмъ болѣе они производили зла. Желанiе дѣлать добро людямъ насильно, слабая черта большей части благонамѣренныхъ людей, очень легко можетъ увлечь почтенныхъ проповѣдниковъ за предѣлы умѣренности и тогда слѣдствiя будутъ совершенно противоположны ихъ ожиданiямъ. Какъ скоро преступникъ будетъ поставленъ въ необходимость подвергнуться одиночному заключенiю безъ работы или притвориться раскаявшимся, онъ необходимо изберетъ послѣднее; результатомъ будетъ увеличенiе лицемѣрiя и слѣдовательно самоуниженiя и тѣмъ легче, чѣмъ болѣе наставники будутъ увлечены своей идеей, чѣмъ болѣе будетъ въ нихъ страстности: они увидятъ осуществленiе своихъ надеждъ тамъ, гдѣ только одно искусное притворство, а не истинное преобразованiе. Думать, что довольно помѣстить преступника въ келью, чтобъ пробудить въ немъ раскаянiе, значитъ не понимать человѣческой природы: большей частью угрызенiя совѣсти начинаются тотчасъ послѣ преступленiя. Конечно, общество товарищей и развлеченiя могутъ изгладить это чувство или сдѣлать его непродолжительнымъ, но съ другой стороны кто поручится за прочность раскаянiя, вынужденнаго страхомъ и скукой; очень можетъ быть, что преступникъ мысли свои обратитъ не на самого себя, а на изобрѣтенiя плановъ бѣгства. Бываютъ даже случаи, что онъ не сознаетъ своего преступленiя; какимъ же образомъ явится въ немъ раскаянiе? Однообразiе тюремныхъ постановленiй представляетъ большое препятствiе къ преобразованiю заключенныхъ. Натура человѣческая весьма разнообразна; почти у каждаго свой особенный недостатокъ въ воспитанiи; самыя преступленiя отличаются безчисленнымъ множестовмъ оттѣнковъ, — а между тѣмъ для всѣхъ существуютъ одинаковыя правила, всѣхъ развиваютъ по одной мѣркѣ...

Уловить это разнообразiе характеровъ, умѣть дѣйствовать на каждый изъ нихъ, не выходя изъ предѣловъ кротости и уваженiя къ человѣческому достоинству — вотъ задача, представленная на разрѣшенiе пасторовъ и тюремныхъ смотрителей. Возможна ли она безъ глубокаго чувства, безъ обширныхъ познанiй, безъ твердой воли и теплой вѣры въ возможность нравственнаго возрожденiя преступника? Разумѣется, нѣтъ! одного чувства и чистой нравственности недостаточно: арестантъ можетъ подчиниться обаянiю какой–нибудь свѣтлой личности, но это обаянiе будетъ непрочно, потомучто проявится въ безсознательномъ поклоненiи авторитету, которое безполезно уже потому, что безсознательно, и слѣдовательно можетъ разрушиться при созданiи другого авторитета, враждебнаго первому. Непосредственыя натуры всегда преклоняются передъ силой въ всѣхъ ея проявленiяхъ: сила порока можетъ увлечь ихъ точно также какъ сила добродѣтели; только широкое умственное развитiе ручается, что преступникъ не возвратится на прежнюю дорогу.

Объемъ развитiя опредѣляется способностями и потребностью каждой личности. То что упущено было при первоначальномъ воспитанiи должно быть поправлено теперь. Всякое преступленiе есть протестъ противъ ненормальнаго состоянiя общества или недостаточности образованiя. Лучшая мѣра для предупрежденiя преступленiй — устройство многочисленныхъ школъ, удовлетворяющихъ разнороднымъ потребностямъ; какъ только преступникъ будетъ образованнѣе, узнаетъ нѣсколько новыхъ средствъ къ обезпеченiю своего существованiя, такъ перестанетъ лежать тяжолымъ бременемъ на общественной благотворительности.

Образцами такихъ школъ можно признать сѣвероамериканскiе прiюты, особенно бостонскiй. Учрежденiе ихъ принадлежитъ большей частью дѣятельности частныхъ лицъ; они составляютъ общества, выбираютъ изъ среды себя директоровъ и предоставляютъ имъ написать тюремный уставъ.

Въ прiюты принимаютъ молодыхъ людей обоего пола до двадцатилѣтняго возраста, какъ осужденныхъ за какой–нибудь проступокъ, такъ и присланныхъ судебными мѣстами для предохраненiя ихъ отъ нравственной заразы; срокъ  заключенiя неопредѣленъ и зависитъ отъ исправленiя виновныхъ. Во время своего воспитанiя они занимаются науками и ремеслами; всякiй день они проводятъ въ класахъ около четырехъ часовъ, за работой отъ пяти съ половиной до восьми часовъ, въ играхъ и отдыхѣ около трехъ. Въ бостонскомъ прiютѣ тѣлесныя наказанiя совершенно исключены; доносы дѣтей другъ на друга не допускаются; за проступки противъ религiи ихъ лишаютъ права присутствовать при богослуженiи; за другiя вины наказываютъ уменьшенiемъ пищи, заключенiемъ въ келью, завязыванiемъ на опредѣленное время глазъ и переводомъ въ низшiй разрядъ. Всякiй вечеръ каждый изъ заключенныхъ спрашивается о своемъ поведенiи втеченiи дня и показанiе его вносится въ журналъ нравственности. Почти не бываетъ случаевъ, чтобъ ребенокъ солгалъ; напротивъ того онъ судитъ себя даже съ излишней строгостью. Для разрѣшенiя сомнительныхъ обстоятельствъ и для суда за нарушенiе дисциплины избираютъ изъ дѣтей двѣнадцать присяжныхъ. Вообще всѣ заключонные раздѣляются на два разряда, имѣющiе каждый по три категорiи. Дѣти только перваго разряда могутъ участвовать въ выборахъ и быть избираемыми. Имъ вѣрятъ на слово и позволяютъ прогуливаться по городу и по саду безъ провожатаго; сверхъ того имъ представлены нѣкоторыя другiя преимущества.

Ирландская тюремная система (Irish convict system) была основана на этихъ началахъ и дала прекрасные результаты(1). Ласковое обращенiе и заботы о преступникахъ дѣйствуютъ на нихъ неотразимо; ихъ закаленное въ огнѣ страданiй сердце уступаетъ неодолимой силѣ добра и чистыя слезы умиленiя и раскаянiя можетъ–быть въ первый разъ катятся по щекамъ преступника, изрытымъ горемъ... Расположенiе къ добру есть нормальное состоянiе человѣка — и онъ возвращается къ нему. Еслибъ виновные знали, что единственное наказанiе, которое ожидаетъ ихъ, болѣе или менѣе продолжительное заключенiе, весьма вѣроятно, что многiе изъ нихъ добровольно предали бы себя въ руки правосудiя...

Но, возразятъ намъ, это значитъ поощрять преступленiе, представляя бѣдняку въ немъ исходъ изъ своего отчаяннаго положенiя; это значитъ покровительствовать лицемѣрiю, позволяя преступнику притворнымъ раскаянiемъ вырваться изъ тюрьмы.

Вопервыхъ считаемъ долгомъ оговориться, что по нашему мнѣнiю уничтоженiе всѣхъ наказанiй кромѣ тюремнаго заключенiя невозможно въ настоящее время. Намъ представляется эта теорiя какъ далекiй идеалъ, который суждено осуществить будущему; мы же можемъ только помаленьку подготовлять его, основываясь на свойствахъ человѣческой природы. Любовь къ свободѣ отличительная черта ея; увлеченiе и привязанность къ семейному очагу — характеристическая принадлежность народа: онѣ заставляютъ его совершать чудеса доблести; онѣ даютъ ему возможность бороться съ нуждой; только крайняя необходимость можетъ принудить простого человѣка бросить свое семейство; надежда свиданiя съ нимъ поддерживаетъ его въ самыхъ тяжолыхъ испытанiяхъ; онъ знаетъ, что преступленiе запятнаетъ его имя, покроетъ позоромъ близкихъ его сердцу и разлучитъ съ ними можетъ–быть на всю жизнь. Чтоже, кромѣ крайней нужды, можетъ бросить его на этотъ страшный путь. Притворнымъ раскаянiемъ не такъ легко обмануть тюремное начальство, если оно будетъ состоять изъ людей опытныхъ, хорошо знающихъ человѣческое сердце. Да и кчему послужитъ выпускъ преступника, если онъ достигнетъ его обманомъ — чрезъ нѣсколько времени онъ опять очутится въ тюрьмѣ, гдѣ уже конечно будутъ къ нему недовѣрчивѣе...

Разумѣется весьма трудно найти людей способныхъ быть тюремными воспитателями, но трудность не есть невозможность и не должна удерживать отъ опытовъ; начавши съ пенитанцiарной ирландской системы можно дойти до перевоспитательной; по мѣрѣ увеличенiя числа наставниковъ представится возможность увеличивать число тюремъ, устроенныхъ по этой системѣ. Многiе изъ освобожденныхъ преступниковъ вѣроятно обнаружатъ желанiе и способности занять мѣста сторожей и наставниковъ. Они лучше другихъ могутъ исполнить эту обязанность, потомучто испытали на себѣ благодѣтельное дѣйствiе перевоспитательной системы, и такимъ образомъ зло въ самомъ себѣ найдетъ исцѣленiе.

Другiя возраженiя противниковъ пенитанцiарныхъ тюрьмъ также легко опровергаются. Они говорятъ, что работы преступниковъ будутъ сдѣланы небрежно или составятъ вредную конкуренцiю работникамъ на свободѣ; что заключенные, по освобожденiи, промотаютъ доставшуюся имъ выручку и снова останутся въ бѣдственномъ положенiи.

Опасенiя совершенно неосновательныя. Противъ перваго гарантируетъ постоянный надзоръ тюремнаго начальства и увѣренность преступника, что часть заработанныхъ денегъ пойдетъ на содержанiе его семейства, а другая составитъ запасный его капиталъ; слѣдовательно его побуждаютъ къ работѣ чувства, выгоды, склонность, потомучто нѣтъ ни одного человѣка, который не любилъ бы извѣстнаго рода занятiй; какимъ же образомъ преступникъ будетъ лѣнивъ и небреженъ, когда все соединяется, чтобы сдѣлать его старательнымъ и прилежнымъ? Конечно это старанiе представляетъ опасную конкуренцiю для свободныхъ работниковъ, но только въ такомъ случаѣ, когда они будутъ менѣе искусны; для отвращенiя же подрыва имъ не должно продавать тюремныя издѣлiя  ниже цѣнъ, существующихъ на рынкѣ. Третье опасенiе, что преступникъ промотаетъ свой тюремный заработокъ, можетъ быть устранено выдачей его по частямъ, если выпускаемый на то согласится, потомучто возвращая ему свободу, признаютъ его полноправнымъ членомъ общества.

Конечно при такомъ тюремномъ устройствѣ система молчанiя невозможна. Передача извѣстнаго количества умственныхъ и нравственныхъ истинъ составляетъ главную задачу тюремнаго перевоспитанiя, а какъ же это сдѣлать безъ живого обмѣна мыслей? Языкъ составляетъ такую же естественную принадлежность человѣка, какъ руки и ноги: запрещая говорить, вы подвергаете преступника нравственной пыткѣ, дѣлаете его уродомъ, и для чего? Если мысли его справедливы, безумно запрещать выраженiе ихъ; если онѣ ложны, какъ вы узнаете и опровергнете ихъ, когда онъ будетъ молчать?

На этихъ основанiяхъ мы считаемъ обѣ системы: оборнскую и филадельфiйскую, несоотвѣтствующими своему принципу. Мы готовы признать уединенiе только въ началѣ, чтобъ дать время преступнику опамятоваться, вдуматься въ свой проступокъ, но какъ скоро въ немъ обнаружатся раскаянiе и жажда дѣятельности, такъ тотчасъ должно приступить къ его преобразованiю. По мѣрѣ того какъ онъ будетъ развиваться можно позволять ему сближаться съ товарищами. Разлучая ихъ на ночь, слѣдуетъ каждому давать бумагу и перья, чтобъ они могли записать свои мысли, желанiя, впечатлѣнiя дня и приобрѣтенныя свѣдѣнiя...

Вотъ въ главныхъ очеркахъ пенитанцiарная система по нашему мнѣнiю; о подробностяхъ мы поговоримъ когда–нибудь въ другой разъ; теперь же скажемъ нѣсколько словъ о колонизацiи преступниками (système de déportation).

И опять скажете утопiю, возразятъ намъ положительные люди! Да, господа, утопiю; но вѣдь и уничтоженiе смертной казни и тѣлеснаго наказанiя считалось тоже утопiей, а между–тѣмъ съ теченiемъ времени уменьшаются разряды преступленiй, за которыя положена смертная казнь, а число людей, думающихъ, что можно обойтись безъ тѣлеснаго наказанiя, увеличивается съ каждымъ годомъ... Будемъ надѣяться, что придетъ пора, когда поймутъ чтó такое преступленiе; когда разграничатъ мысль отъ дѣла, когда слова любви и милосердiя перестанутъ быть празднымъ звукомъ и найдутъ примѣненiе на дѣлѣ.

 

XII

 

Въ то время, когда Америка такъ блистательно и энергически приступила къ рѣшенiю одного изъ самыхъ важныхъ вопросовъ новѣйшей цивилизацiи, старая Европа медленно и неохотно принималась за новую систему: Францiя реставрацiи и буржуазiи далеко не была Францiей революцiи; широкiя идеи, волновавшiя защитниковъ республики, уступили мѣсто мелкимъ интересамъ и соображенiямъ средняго сословiя. Проповѣдники новыхъ началъ общественнаго устройства казались буржуазiи хуже воровъ и разбойниковъ, и часто подводились въ тюрьмахъ подъ одну категорiю. Въ Италiи было еще хуже: она сохранила средневѣковую тюремную систему въ непогрѣшимой чистотѣ; во владѣнiяхъ же папы и короля неаполитанскаго существовала пытка даже до послѣдняго времени(1)!.. Австрiя съ гордостью любовалась мрачнымъ Шпильбергомъ — Англiя, свободная Англiя, искала въ жестокости наказанiй лекарства отъ разъѣдавшей ее язвы пролетарiата: всякiй годъ она наполняла свои тюрьмы преступниками и потомъ бросала ихъ тысячами на негостепрiимные берега новой Голандiи и Ванъ–Дименовой земли.

Положенiе этихъ ссыльныхъ было ужасно; они раздѣлялись на три категорiи: въ первой изъ нихъ преступники должны были работать до изнеможенiя, не получая за то никакой платы; во второй они работали на большихъ дорогахъ въ цѣпяхъ; въ третьей они могли поступать въ услуженiе въ качествѣ рабовъ.

 

«Здѣсь они подвергались всѣмъ капризамъ семейства, которому служили, говоритъ сэръ Джорджъ Артуръ, одинъ изъ губернаторовъ новой Голандiи: — они подчинены самому опрометчивому и произвольному законодательству... Лѣность, грубое слово, дерзкiй взглядъ — предаетъ виновнаго плетямъ, цѣпямъ или каторжной работѣ второй категорiи... За малѣйшее неповиновенiе, пьянство, небрежность, отлучку безъ позволенiя, колонiальное правительство имѣетъ право наказать виновнаго пятидесятью ударами плети.»

 

Несмотря на эту строгость, хозяева преступниковъ жаловались на ослабленiе дисциплины: они утверждали, что плеть не производитъ той острой и жгучей боли, которую вправѣ отъ ней требовать. Губернаторъ австралiйскихъ провинцiй приказалъ мировымъ судьямъ лично присутствовать при наказанiи... Рапорты ихъ заставляютъ невольно содрогаться отъ негодованiя... У одного преступника послѣ двадцати–пяти ударовъ почернѣла вся спина; у другого послѣ пятнадцати ударовъ кожа висѣла клочками; у третьяго послѣ пяти потекла кровь... Двѣсти–сорокъ–семь такихъ случаевъ представила мѣстная полицiя одинъ другого возмутительнѣе и безчеловѣчнѣе, а сколько ихъ бываетъ въ теченiе года(1)!

Для чего же это? по какимъ причинамъ поддерживается такая нелѣпо–жестокая система?

Для того, чтобъ ссылка не казалась преступникамъ прiятной; для того, чтобъ не поощрять пролетарiевъ къ преступленiю! Какая непростительная рутина! Нацiя, гордящаяся тѣмъ, что стоитъ въ головѣ цивилизацiи, позволяетъ себѣ варварства, достойныя дикарей! Система, имѣющая цѣлью уменьшенiе наказанiй и возможность исправленiя, выражается въ дѣйствiяхъ прямо противорѣчащихъ своему принципу, узаконяетъ новый видъ рабства!

Предполагая возможность совершенiя преступленiя для того, чтобъ попасть въ ссылку, криминалисты очевидно должны допустить, что преступнику нечѣмъ существовать въ отечествѣ; что участь его такъ горька, что онъ рѣшается опозорить себя, оставить друзей и семейство, чтобъ только избавиться отъ ежедневной нужды. Но отчего же онъ не прибѣгаетъ къ добровольной колонизацiи? Оттого что общество почти ничего не дѣлаетъ для предупрежденiя преступленiй и ничего не жалѣетъ для наказанiя ихъ. Препятствiя, полагаемыя эмиграцiи и колонизацiи, естественно должны привѣсти бѣдняка къ преступленiю въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ живетъ, — эмиграцiя и колонизацiя безъ общественной помощи приведутъ къ преступленiю въ новомъ отечествѣ. Если цѣль ссылки обработанiе почвы или учрежденiе морскихъ станцiй, она можетъ быть достигнута гораздо легче колонизацiей. Колонистъ будетъ видѣть въ работѣ свою выгоду, тогда какъ ссыльный видитъ въ ней наказанiе; всѣ желанiя его стремятся къ тому, чтобъ кончить поскорѣй срокъ своей ссылки и возвратиться на родину, потомучто, работая насильно и безъ платы, онъ не соберетъ ничего на новомъ мѣстѣ жительства; онъ можетъ не уѣхать и основаться въ колонiи только при помощи правительства, — но не лучше ли бы было оказать эту помощь раньше?

Если же въ ссылкѣ видятъ средство къ наказанiю преступника по системѣ устрашенiя, если цѣль ея отдалить его отъ товарищей, дать средства къ исправленiю, она не достигается, потомучто опять расходится съ теорiей перевоспитанiя. Посылая преступника въ какую–нибудь часть населенной территорiи, вы этимъ или унижаете ея жителей, считая ихъ достойными товарищами ссыльнаго, или возвышаете ихъ надъ жителями метрополiи, предполагая въ нихъ способность перевоспитать его; въ первомъ случаѣ они могутъ быть недовольны тѣмъ, что ихъ колонiи назначена играть роль помойной ямы цивилизацiи; во второмъ они попросятъ метрополiю не вмѣшиваться въ ихъ распоряженiя, такъ какъ она признала себя ниже ихъ по развитiю; еслиже вы заключите преступника въ колонiальную тюрьму, для этого не стоило посылать его далеко: онъ точно также могъ бы сидѣть и на родинѣ. Сверхъ того невольно возникаетъ вопросъ, что дѣлать съ тѣми урожденцами колонiй, которые совершили преступленiе въ ней самой или въ другихъ частяхъ государства? Посылать ли ихъ въ метрополiю въ обмѣнъ на ея преступниковъ или оставлять ихъ въ колонiи? Въ первомъ случаѣ значитъ признать всякую перемѣну жительства благопрiятной для исправленiя, не обращая вниманiя на условiя, способствующiя въ одномъ мѣстѣ увеличенiю преступленiй, въ другомъ, уменьшающiя ихъ; во второмъ случаѣ значитъ допустить благодѣтельное влiянiе только одной мѣстности.

Не менѣе противорѣчитъ принципу перевоспитанiя ссылка въ землю совершенно ненаселенную или въ сосѣдствѣ съ дикими племенами; здѣсь преступникъ подвергается всѣмъ лишенiямъ, неизбѣжнымъ при новомъ поселенiи; можетъ–быть онъ не въ состоянiи будетъ выдержать ихъ и предпочтетъ скитальческую жизнь въ лѣсахъ и степяхъ трудовому существованiю при неблагопрiятныхъ условiяхъ. Если даже онъ и не убѣжитъ, то все время его поглотится физической работой, такъ что внутреннее развитiе мало или лучше сказать совсѣмъ не подвинется. Однимъ словомъ это будетъ примѣненiе системы синг–сингской тюрьмы, только въ болѣе широкой формѣ.

Но отвергая ссылку какъ наказанiе, систематическое для цѣлаго разряда преступленiй, мы готовы признать ее какъ исключенiе, какъ средство предупрежденiя; она можетъ благодѣтельно дѣйствовать на натуры нѣжныя и воспрiимчивыя, совершившiя преступленiя въ порывѣ страсти; она можетъ служить къ отвращенiю проступковъ, происходящихъ отъ недостатка средствъ къ существованiю, давая ихъ преступникамъ, кончившимъ срокъ своего заключенiя: какъ бы велико ни было ихъ развитiе, но если имъ нечего будетъ ѣсть, они будутъ поставлены между двумя преступленiями, или умереть съ голоду и такимъ образомъ лишить общество полезнаго члена, или украсть для сохраненiя жизни, и снова попасться въ тюрьму. Большинство общества такъ неразвито, что не вѣритъ въ возможность исправленiя преступниковъ и готово преслѣдовать ихъ насмѣшкой и презрѣнiемъ, тогда какъ совершенно равнодушно смотритъ на ненаказанныя преступленiя, ежедневно совершающiяся передъ его глазами... Удаленiе преступниковъ отъ такого общества — благодѣянiе для нихъ; вдали отъ него они могутъ окрѣпнуть и вести честную жизнь, которую можетъ–быть не въ состоянiи были бы вести на родинѣ подъ гнетомъ общественнаго преслѣдованiя.

Съ этой точки зрѣнiя депортацiонная система является естественнымъ дополненiемъ пенитанцiарной. Назначенiе кого ссылать должно зависѣть не отъ суда, а отъ тюремнаго начальства, которое ознакомившись съ характеромъ и способностями осужденныхъ, имѣетъ болѣе вѣроятiй опредѣлить кому ссылка будетъ полезна, кому вредна. Только дѣйствуя такимъ образомъ, не ограничиваясь перевоспитанiемъ преступника, но давая ему средства избѣжать повторенiя преступленiй, общество можетъ быть увѣрено въ постепенномъ и прочномъ улучшенiи своихъ членовъ, и чѣмъ болѣе будетъ личностей правильно развитыхъ, тѣмъ сдѣлается менѣе возможно нарушенiе общественной гармонiи и тѣмъ рѣже будутъ проявляться преступленiе и нищета...

 

В. ПОПОВЪ

 

 

____________



(1) Этотъ софизмъ является необходимымъ слѣдствiемъ системы обобщенiя, принятой Беккарiа; но ни одинъ кодексъ не можетъ быть общимъ для всѣхъ, потомучто ни одинъ кодексъ не въ состоянiи изчислить всѣ мелочные оттѣнки, отличающiе часто преступленiя одного и того же рода. Разность характера, разность воспитанiя, различныя побудительныя обстоятельства — все должно входить въ расчетъ при обсужденiи какого–либо проступка. Отсюда естественнымъ образомъ вытекаютъ судъ присяжныхъ и право милости.

(1) Гильотина была предложена докторомъ Гильотэномъ для избавленiя преступника отъ страданiй. Она была извѣстна въ Италiи еще въ XIV вѣкѣ. Въ XVI вѣкѣ она была введена въ Британiю.

(1) Premièrement il fut traФné sur un bahut à trompes et à trompettes, par toute la ville de Herford, de rue en rue, et puis fut amené en une grand’place en la ville, là où tout le peuple étoit assemblé: là en droit il fut lié sur une esselle haut, si que chacun, petit et grand, le pouvoit voir; et avoit–on fait en la dite place un grand feu. Quand il fut ainsi lié, on lui coupe tout premier le...et les....pour ce qu’il étoit hérite et sodomite, ainsi que on disoit mèmement du roi, et pour ce avoit le roi dechassé la roine de lui et par son ennort. Quand le....et les....lui furent coupés, on les jeta au feu pour ardoir; et après lui fut le coeur tiré hors du ventre, et jeté au feu, par tant qu’il étoit faux de coeur et traФtre, et par son traФtre conseil et ennort le roi avoit honni son royaume et mis à meschef, et avoit fait décoler les plus grands barons d’Angleterre par lesquels le royaume devoit être soutenu et défendu; et après, il avoit si ennorté le roi qu’il ne pouvoit ni vouloit voir la roine sa femme ni son ainné fils qui devoit être leur sire, ains les avoit dechassés, pour doute de leurs corps, hors du royaume d’Angleterre. Après, quand le dit messire Hue fut ainsi atourné comme dit est, on lui coupa la tête, et fut envoyée en la cité de Londres; et puis fut découpé en quatre quartier, et furent tantôt envoyés ès quatre meilleures cités d’Angleterre après Londres. (Froissart. vol. I. ch. XXIV).

(1) Liugart. Hist. d’Angleterre.

(2) Walter Scott. Hist. d’Ecosse.

(3) Stanhop. William Pitt et son temps. vol. III.

(1) Macolay. Hist. of Engl. vol. VI. ed. Tauchnitz. Процесъ Невиля Пейна (Payne).

(2) Walter Scott. Hist. d’Ecosse.

(3) Et que sur son corps soit mise ferre et pierre taunt, come il peut porter et plus...

(1) Hélié. Traité de l’inst. crim.

(2) Hélié. Comment. sur Beccaria.

(3) Howard. The state of the Prisons.

(1) Abraccio. Вотъ въ чемъ состоитъ этотъ обрядъ. Въ назначенный день семейства жениха и невѣсты сходятся; старшiй или наиболѣе уважаемый въ семействахъ произноситъ рѣчь объ обязанностяхъ супруговъ, объ условiяхъ, которыя необходимы для домашняго счастiя. Затѣмъ рѣшаютъ вопросъ о приданомъ. Тогда каждый изъ обоихъ отцовъ спрашиваетъ жениха и невѣсту, согласны ли они вступить въ бракъ. Если они отвѣчаютъ утвердительно, ихъ тотчасъ подводятъ другъ къ другу и заставляютъ поцѣловаться. Этотъ обрядъ такъ важенъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Корсики, что даетъ право обрученнымъ жить вмѣстѣ. Измѣнить послѣ того своему слову считается самымъ величайшимъ оскорбленiемъ для корсиканца; невѣрность жены въ его глазахъ менѣе предосудительна чѣмъ измѣна невѣсты. Безчестiе падаетъ на все семейство; бракъ для его членовъ дѣлается почти невозможенъ, такъ всѣ чуждаются его; отъ насмѣшекъ нѣтъ прохода. Понятно, какую страшную вендетту должны возбуждать подобныя предубѣжденiя.

(1) Maury. Le sommeil et les rèves.

(1) Engl. Convicts. 16–19. О другихъ тюрьмахъ нельзя сказать того же.

(1) Charles de la Varenne. La torture en Sicile. La révolution Sicilienne. Vincenzo di Tergolino. Quattro anni nelle Prigioni del S. Padre.

(1) Въ 1833 году въ новомъ южномъ Валлисѣ было наказано въ теченiи мѣсяца 247 преступниковъ 9,784 ударами плети. Въ 1831 году въ Ванъ–Дименовой землѣ на 15,000 ссыльныхъ пришлось 15,000 приговоровъ къ тѣлесному наказанiю. Въ 1835 году въ новомъ южномъ Валлисѣ на 28,000 ссыльныхъ пришлось 22,000 приговоровъ къ тѣлесному наказанiю. Средняя данная, по вычисленiю Токвиля, выходитъ 50 смертныхъ казней и 120,000 ударовъ на 40,000 преступниковъ въ годъ.