XIV.

По дорогѣ изъ Нима въ Авиньонъ мы вышли на маленькой станціи и поѣхали смотрѣть знаменитый Pont du Gard, античный, трехъярусный акведукъ, къ которому въ семнадцатомъ столѣтіи французы пристроили мостъ.

Былъ чудесный весенній день. Все блистало свѣжестью, яркостью красокъ и веселіемъ. Плодовыя деревья стояли осыпанныя бѣлымъ цвѣтомъ; сирень не южная, а наша, сѣверная, начинала распускаться. Яркіе желтые цвѣты осыпали молодую сочную траву; пирамидальныя тополи точно дымкой подернулись отъ чуть-чуть раскрывающихся листочковъ. Граціозныя овцы кочевали по лиловатымъ полямъ, покрытымъ какимъ-то страннымъ, не то лиловымъ, не то сѣрымъ кустарникомъ.

Долго сидѣли мы на камняхъ, на берегу рѣки, не сводя глазъ съ акведука. Какъ онъ былъ прекрасенъ! Вечернее солнце золотило гигантскія арки, стройно рисовавшіяся на голубомъ небѣ. Стремительная синяя рѣка и темная зелень холмистыхъ береговъ служила рамкой для дивнаго моста. Въ чемъ заключается секретъ этихъ геніальныхъ архитекторовъ‑римлянъ? Отчего отъ всѣхъ ихъ построекъ, храмовъ, аренъ, акведуковъ вѣетъ молодостью, счастіемъ, веселіемъ, вѣрою въ Бога? Отчего средневѣковыя постройки, значительно позднѣйшія, поражаютъ своей дряхлостью, уныніемъ, безотрадной старостью? Не заключается-ли тайна античныхъ построекъ въ томъ, что римляне обожали природу и, воздвигая свои

100

зданія, старались главнымъ образомъ о томъ, чтобы голубое небо просвѣчивало сквозь стройныя колонки ихъ храмовъ, виднѣлось въ арки ихъ акведуковъ, чтобы солнце заливало ихъ арены и театры. Они не могли жить безъ божественнаго солнца, свѣжаго воздуха, прекраснаго неба. Философы преподавали свою науку въ портикахъ, на открытомъ воздухѣ, заставляя учениковъ своихъ наблюдать природу и отъ нея учиться жизни. Сенатъ засѣдалъ въ амфитеатрахъ, государственныя дѣла рѣшались подъ синимъ небомъ, свѣжій вѣтерокъ освѣжалъ разгоряченныя головы и навѣвалъ мудрыя рѣшенья…

Средніе вѣка ненавидѣли природу. Тщательно гнали они ее изъ своихъ храмовъ, закрывая окна пестрыми стеклами, чтобы солнце не проникло какъ нибудь въ ихъ мрачныя святилища и не напомнило молящимся о радостномъ голубомъ небѣ. Угрюмо запирались горожане въ своихъ темныхъ сырыхъ домахъ, дыша отравленнымъ воздухомъ смрадныхъ переулковъ. Ученые работали на чердакахъ, уткнувшись въ съѣденные мышами фоліанты, озаряемые слабо мерцающей лампадой. Суды совершались въ мрачныхъ подземельяхъ, и дрожащее пламя факеловъ освѣщало пытки и истязанія, которымъ подвергались подсудимые.

Мало по-малу вся эта сырость, плѣсень и смрадъ проникали въ мозгъ человѣка и затягивали его паутиной. Вмѣсто широкихъ умовъ, свѣтло и пытливо наблюдающихъ міръ, рождались фанатики съ остановившимися идеями, маньяки, страдающіе величіемъ, страстно ненавидящіе все новое и наивно мечтающіе остановить ростъ человѣчества.

101

‑ Вамъ нечего думать о солнцѣ и искать въ небѣ Бога – угрюмо учили свою паству аскеты-проповѣдники. – Солнце пораждаетъ веселье, а веселье есть грѣхъ и дьявольское искушеніе. Богъ давно уже опочилъ отъ трудовъ своихъ и власть Свою передалъ намъ. Кого мы проклянемъ, того Онъ немедленно отправляетъ въ адъ и подвергаетъ вѣчнымъ мукамъ. Мы все знаемъ, и внѣ насъ нѣтъ спасенья. Вамъ нечего читать Священное писаніе. Мы сами прочтемъ его вамъ, и если языкъ, на которомъ оно написано, вамъ уже не понятенъ, то тѣмъ лучше, ‑ меньше для васъ соблазна. Прислушивайтесь къ тѣмъ интонаціямъ, съ которыми мы его читаемъ, и раскатовъ нашего голоса достаточно для вашего спасенія. Анафема тѣмъ ученымъ, что осмѣливаются изучать священныя книги, отыскиваютъ ошибки, сдѣланныя нечаянно или нарочно переписчиками, желаютъ очистить религію отъ той пыли, что накопилась на ней вѣками. Всѣмъ соборомъ проклинаемъ мы ихъ, какъ прокляли когда-то Галилея, осмѣливавшагося утверждать, что земля движется…

Сердце сжимается, холодъ проникаетъ въ душу человѣка при этомъ мрачномъ схоластическомъ ученіи. Но когда онъ входитъ въ свѣтлый, античный, храмъ, радость охватываетъ его. Онъ понимаетъ, что никогда, никому Богъ своей власти не отдавалъ; что дороги Ему всѣ Его дѣти, грѣшные и праведные одинаково; что нѣтъ въ Его владѣніяхъ мрачнаго ада, этой больной идеи иступленныхъ фанатиковъ, что всѣ Его міры такъ уже свѣтлы и прекрасны, какъ этотъ, и что судъ Его будетъ иной, чѣмъ тотъ, который обѣщаютъ намъ заплѣсневѣлые проповѣдники…

102

Авиньонъ – типичный средневѣковый городъ. Когда-то и онъ былъ римской колоніей, но античнаго въ немъ ничего не сохранилось, и римскій духъ ворвался лишь въ XIV-столѣтіи во время Авиньонскаго плѣненія папъ. Онъ окруженъ крѣпостными стѣнами съ башнями и воротами, а, мѣстами, даже крѣпостнымъ рвомъ. Внутри ихъ мрачный и сырой лабиринтъ узкихъ улицъ, старыхъ домовъ, церквей и часовенъ разныхъ Pénitents Blancs, Gris, Noirs. Легко можно себѣ представить, чѣмъ онъ былъ въ XIX столѣтіи, переполненный папской стражей, черными, сѣрыми и бѣлыми монахами и безчисленными пилигримами.

Папскій дворецъ возвышается на берегу Роны, на высокой скалѣ, и больше походитъ на грозную крѣпость средневѣковыхъ королей, чѣмъ на жилище первосвященника. Но, Боже, какая мерзость и запустѣніе царятъ теперь въ замкѣ! Съ 1822 по 1906 гг. онъ былъ отданъ подъ постой мѣстнаго полка, который замазалъ известкой дивныя фрезки, набилъ гвоздей въ скульптурныя украшенія и раздѣлилъ величественную капеллу на три этажа для солдатскихъ спаленъ. Только въ началѣ XX столѣтія французское правительство опомнилось и теперь тратитъ огромныя деньги, чтобы возстановить этотъ драгоцѣннѣйшій историческій памятникъ. Увы! Никакіе милліоны не исправятъ слѣдовъ солдатскаго хозяйничанья, и это второе «авиньонское плѣненіе» оказалось несравненно оскорбительнѣе для папскаго достоинства, чѣмъ первое.

Чудный видъ на долину Роны открывается съ вершины замковой горы, превращенной въ красивый

103

садъ. Ради одного этого вида стоитъ остановиться въ Авиньонѣ, прибавивъ: если позволитъ имъ любоваться мистраль. Тотъ, кто его не испыталъ, не знаетъ, что значитъ ледяной вѣтеръ. Онъ проникаетъ въ комнаты, свиститъ въ корридорѣ, крутитъ бѣлую пыль по улицамъ и засыпаетъ глаза тучей мелкаго гравія.

«Oh, mistral, grand tou de Provence

Ne souffle pas si fort»!

Поетъ провансальская поэтесса, но «grand fou» ее не слушаетъ и продолжаетъ леденить душу злочастнаго туриста. Никакіе мѣха, никакія шубы отъ него не спасаютъ.

Чтобы вознаградить себя за средневѣковую скуку Авиньона, я поѣхала въ сосѣдній Оранжъ, когда-то значительную римскую колонію. Теперь это жалкій заброшенный городъ, похожій на большую деревню. Посреди вульгарныхъ, пыльныхъ и грязныхъ домовъ возвышаются два гордыхъ римскихъ аристократа: стройная тріумфальная арка по ліонской дорогѣ и въ противуположной сторонѣ города прекрасно сохранившійся античный театръ.

Я думала увидѣть такіе-же граціозные остатки театра, какіе недавно видѣла въ Арлѣ, но отъ римлянъ надо всегда ждать сюрпризовъ. Насколько средневѣковыя постройки похожи другъ на друга, настолько разнообразны римскія сооруженія. Какъ истинные таланты, они не любили повторяться.

Театръ Оранжа никакъ нельзя назвать граціознымъ. Это массивнѣйшее колоссальнѣйшее сооруженіе, вырубленное въ горѣ и разсчитанное на семь тысячъ мѣстъ. Какъ обширна была эта римская колонія, и

104

какъ велико ея образованіе, если понадобился театръ на 7.000 зрителей!

Сцена удивительно мала сравнительно съ амфитеатромъ, и никакъ нельзя себѣ представить, какія тутъ могли даваться представленія. Зато акустика изумительна. Высоко на горѣ, съ послѣднихъ мѣстъ, отчетливо слышно каждое слово сторожа, стоявшаго на сценѣ. Возможно, что римляне воспользовались эхо, существовавшимъ въ горѣ.

Признаться, я очень боялась сначала, что Алексъ испортитъ мнѣ путешествіе. Давно уже взяла я за правило путешествовать одна, ибо нахожу, что спутники разбиваютъ настроеніе. Всѣхъ ихъ можно раздѣлить на три возмутительныя категоріи. Первая, наиболѣе обширная, состоитъ изъ людей, ничего ровно въ искусствѣ не понимающихъ.

‑ Чтожъ тутъ особеннаго? – презрительно говоритъ дама, разглядывая въ лорнетку дивныя сокровища Ватиканскаго античнаго музея – статуи, какъ статуи! Точно такія-же стоятъ у насъ въ Лѣтнемъ саду. Разница, лишь, въ томъ, что у тѣхъ отбиты носы, а у этихъ они сохранились. Стоитъ-ли пріѣзжать для этого въ Римъ?

Глупая дама нисколько не жалѣетъ, что судьба обидѣла ее, лишивъ пониманія красоты, такъ много счастья дающаго людямъ. Напротивъ, необычайно гордится своимъ невѣжествомъ, видя въ немъ что-то особенное, аристократическое. Презрительно улыбаясь, слушаетъ она восторженныя восклицанія своихъ спутниковъ. Она выше всѣхъ картинъ, статуй и зданій. Ее ничѣмъ не удивишь.

Ко второй категоріи принадлежатъ восторженныя

105

туристки. Онѣ ходятъ повсюду съ сіяющимъ лицомъ, блаженнымъ видомъ и восклицаютъ: «ахъ! какъ это мило!» при видѣ картины Рафаеля, завитаго пуделя съ бантомъ на ошейникѣ, Венеры Милосской и хорошо декорированнаго кондитерскаго пирога. Я всегда постыдно сбѣгаю отъ подобныхъ спутницъ, ибо чувствую, что не выдержу и ихъ приколочу.

Третья категорія состоитъ изъ весельчаковъ, путешествующихъ съ единственной цѣлью во всемъ рѣшительно найти смѣшную сторону. Человѣчество жило, страдало, работало и создавало для того лишь, чтобы этотъ шутникъ могъ сказать глупый каламбуръ. Святые, герои, короли, рыцари подъ его магическимъ вліяніемъ превращаются въ шутовъ и клоуновъ. Повезите его въ Палестину, и онъ будетъ острить въ Вифлеемѣ и Назаретѣ.

Я съ интересомъ ждала, къ какой категоріи придется причислить Алексъ. Къ большому моему удивленію, она оказалась туристкой, путешествующей для того, чтобы отмѣчать крестикомъ въ бедекерѣ то, что она видѣла. Эта четвертая категорія часто встрѣчается среди иностранокъ, но среди русскихъ я ее еще не замѣчала. Бросивъ разсѣнный взглядъ на античный памятникъ, Алексъ погружалась въ путеводитель, прилежно читая вслухъ, сколько въ немъ метровъ ширины, высоты и глубины; въ какомъ столѣтіи онъ былъ сооруженъ и въ какомъ реставрированъ. Она была искренно огорчена, когда намъ пришлось уѣхать изъ Арля, не посмотрѣвъ какихъ-то развалинъ. Я предложила ей сплутовать и поставить крестикъ, не осматривая, но Алексъ съ негодованіемъ отказалась.

106

Подобная точность и добросовѣстность были, конечно, смѣшны, во время осмотра храмовъ и музеевъ; но какъ полезны могли онѣ быть для будущей ея работы!

«Если бы только съумѣть заинтересовать ее какимъ-нибудь дѣломъ», думала я, поглядывая на Алексъ, «то ужъ, разумѣется, она не бросила бы свою работу, пока не извлекла бы изъ нея все, что въ состояніи извлечь. За это ручалась ея культура, наслѣдованная отъ длиннаго ряда образованныхъ дѣдовъ».