XIX.
‑ Только-бы Jackelard не заставилъ меня сегодня
защищать! – говорила Алексъ, когда мы послѣ ранняго обѣда
ѣхали въ Palais
de Justice. – У меня въ головѣ ни
одной мысли не осталось. Я вся разбита… Мнѣ, разумѣется,
безразлично, если я провалюсь на этомъ экзаменѣ. Послѣ письма Тима
вся моя жизнь, всѣ эти адвокатскія занятія кажутся мнѣ игрушками…
Жаль только обидѣть старика: онъ такъ къ сердцу принимаетъ наши наивныя
упражненія въ краснорѣчіи.
153
‑ А вы
вспомните стихи Пушкина! – шутила я, стараясь ободрить Алексъ:
«Пока не требуетъ поэта
Къ священной жертвѣ Аполлонъ,
Въ заботахъ суетнаго свѣта
Онъ малодушно погруженъ;
Молчитъ его святая лира,
Душа вкушаетъ хладный сонъ,
И межъ дѣтей ничтожныхъ міра,
Быть можетъ, всѣхъ
ничтожнѣй онъ.
Но лишь божественный глаголъ
До слуха чуткаго коснется,
Душа поэта встрепенется,
Какъ пробудившійся орелъ.
‑ Вы можете
быть вялы, больны, ни къ чему неспособны, милая Алексъ, но если только вы не
ремесленникъ, а талантъ, то въ нужное время вдохновеніе осѣнитъ васъ, и
вы вспомните все то, что слѣдуетъ сказать. Часто придется вамъ говорить
противъ вашихъ-же убеждѣній. Кончивъ рѣчь, вы съ удивленіемъ
станете себя спрашивать, какъ могли придти вамъ на умъ столь непохожія на васъ
мысли, пока, наконецъ, не догадаетесь, что въ минуту вдохновенія въ васъ
говоритъ вашъ геній, который несравненно васъ умнѣе и дальновиднѣе…
Въ огромной Salle des Pas Perdus, столь оживленной и шумной по утрамъ,
царила гробовая тишина. Тусклый фонарь у входной двери слабо освѣщалъ
входившихъ людей. Шаги ихъ на мигъ гулко раздавались по залѣ и замирали у
входа въ parlotte.
Въ ней было жарко и шумно. Яркія электрическія лампы рѣзали глазъ,
освѣщая деревянныя скамьи и пыльныя столы. Группа собравшейся молодежи
оживленно болтала
154
и смѣялась. Народу, къ моему удивленію,
пришло болѣе обыкновеннаго. Въ Парижѣ лѣтомъ такъ скучно, что
люди рады всякому развлеченію… Извѣстіе о пари, которое держалъ maître Jackelard со своими коллегами, взволновало
латинскій кварталъ. Будущія адвокатки явились въ полномъ составѣ и привели
подругъ, учащихся на другихъ курсахъ. Всѣ онѣ бросали негодующіе
взоры на учениковъ, осмѣлившихся сомнѣваться въ женскомъ геніи.
Тѣ отвѣчали насмѣшливыми взглядами и шутками.
Мы прошли въ первый рядъ.
Алексъ опустилась на скамью, ничего не слыша, никого не замѣчая,
устремивъ взоръ въ пространство, вся погрузившись въ свои горькія думы… Jackelard къ намъ не подходилъ. Онъ сидѣлъ
возлѣ кафедры и оживленно говорилъ съ окружившими его профессорами и
адвокатами.
Раздался звонокъ. Публика
поспѣшно заняла мѣста. Предсѣдатель parlotte взошелъ на кафедру. То былъ молодой,
красивый французъ, насмѣшливый и веселый.
‑ Mesdames! Messieurs! – началъ онъ, обводя залу своими блестящими
черными глазами. –
Je n'ai pas besoin, je pense, de vous expliquer le but de cette séance extraordinaire. Le bruit s'en
ast répandu en quelques heures sur les deux rives de ce fleuve
majestueux et jusqu'au dela des quartiers les plus excentriques.
Notre éminent confrère, maître Jackelard, s'est
ému de quelques propos malveillants tenus par des etudiants sur les
capacités des femmes-avocats et en vrai chevalier a voulu prendre leur
défense. Il a donc proposé ce tournoi moderne ou les femmes ne se
contenteront
155
plus,
comme autrefois leurs aïeules, d'exalter le courage et les exploits des nobles
chevaliers croissant le fer en l'honneur de leur gente Dame; elles entreront
elles-même en lice et reclameront leur place au combat.
Voulant autant que possible simplifier la tâche à
Я не смѣла поднять
глазъ на Алексъ. «Злодѣй Jackelard! –
думала я. ‑ Мнѣ лишь хотѣлось отвлечь бѣдную
Алексъ отъ ея печальныхъ думъ, а онъ, съ рѣшимостью европейца,
предпринялъ коренное леченіе»…
Jackelard спокойно
обводилъ глазами своихъ ученицъ, какъ-бы обдумывая, которой поручить защиту.
Наконецъ, посмотрѣлъ на Алексъ и повелительно сказалъ:
‑ Je confie la défense de cette malheureuse à mon élève, madame de Borissoff.
Алексъ вся зардѣлась
и чуть слышно проговорила:
‑ Я
отказываюсь защищать преступницу.
156
‑ На какихъ-же
основаніяхъ? – удивился коварный старикъ.
‑ По семейнымъ
обстоятельствамъ! – прошептала, потерявшись, Алексъ.
Оглушительный хохотъ
раздался въ залѣ. Мужчины яростно апплодировали; женщины съ негодованіемъ
смотрѣли на Алексъ. Jackelard
насмѣшливо развелъ руками и сказалъ:
‑ Это
напоминаетъ мнѣ анекдотъ, когда-то давно разсказанный
пріятелемъ-докторомъ. Одна изъ его ученицъ наивно увѣряла: «я всѣ
болѣзни стану лечить, кромѣ одной лишь проказы, ибо боюсь ею
заразиться». Не припомню теперь къ какой національности принадлежала эта
своеобразная докторесса…
‑ C'était une slave! – кричали, смѣясь,
ученики.
‑ Неправда! –
съ негодованіемъ отвѣчали присутствующія въ залѣ польки, чешки,
болгарки и сербки. – Вы не имѣете права судить всю расу по одному
печальному исключенію!
Алексъ озиралась на
шумѣвшую толпу, какъ затравленный заяцъ. Наконецъ, вся пылая, бросилась
она къ адвокатской кафедрѣ.
‑ Господа! –
воскликнула она и голосъ ея оборвался… Съ жадностью схватила Алексъ
приготовленный стаканъ воды и залпомъ его выпила. Помолчавъ нѣсколько
минутъ, она начала рѣчь, сначала обрывисто, часто останавливаясь,
затѣмъ все плавнѣе и плавнѣе. Рѣчь ея была плохая, да и
могла-ли бѣдная Алексъ хорошо говорить въ такую минуту? Многое въ ней
было неумѣстно, взято, очевидно, изъ другихъ, ранѣе написанныхъ
рѣчей. И все-же, какія-бы блестящія, остроумныя защиты ни пришлось Алексъ
157
произносить впослѣдствіи, эта
первая ея публичная рѣчь несомнѣнно останется лучшею…
‑ Господа
присяжные! Приступая къ защитѣ моей кліентки, я знаю, что берусь за
трудную задачу, ибо вы, еще не ознакомившись со всѣми подробностями
дѣла, уже относитесь къ ней съ предубѣжденіемъ. Мы всѣ
сызмали привыкаемъ думать по трафарету, и въ воображеніи нашемъ жена всегда
олицетворяетъ добродѣтель, а любовница ‑ порокъ. Мы живо
видимъ передъ собою кроткую покинутую жену въ бѣлыхъ цѣломудренныхъ
одеждахъ, простирающую въ отчаяньи руки, стараясь остановить невѣрнаго
мужа на стезѣ добродѣтели… Но мужъ не слушаетъ христіанскихъ
увѣщаній жены и бросаетъ семейный очагъ свой. Его тянетъ гнусный порокъ
въ лицѣ наглой, раскрашенной прелестницы, одѣтой въ пурпуровыя
одежды, въ парчу и драгоцѣнные камни. Распустивъ свои рыжія косы,
безстыдно обнаживъ грудь, она протягиваетъ своему любовнику кубокъ съ виномъ,
въ которомъ онъ топитъ остатокъ своей совѣсти и въ грязныхъ ласкахъ
соблазнительницы губитъ на вѣки свою душу…
Что говорить! Картина
ужасная, и я вполнѣ раздѣляю ваше негодованіе, господа присяжные!
Вопросъ только въ томъ, вѣрна-ли она? Такъ-ли именно происходитъ
дѣло въ дѣйствительности? Не чаще-ли эта кроткая христіанка-жена
бываетъ злой мегерой, безплодной и безплодность свою вымѣщающей на
мужѣ? Вѣчной бранью, хроническимъ недовольствомъ, подозрительностью,
дикой ревностью выгоняетъ она измученнаго мужа изъ дома, и онъ идетъ искать
утѣшенія и забвенія у своей любовницы, чаще всего простой
158
сердечной дѣвушки, забывшей о
своихъ выгодахъ и отдавшейся своему любовнику не столько изъ любви, сколько изъ
жалости къ его страданіямъ. Много въ нашей странѣ такихъ кроткихъ
сердечныхъ дѣвушекъ, и ими-то, въ большинствѣ случаевъ, она и
держится…
Но разъ мы допустимъ
подобную картину, а не допустить ее мы не можемъ, ибо всякій изъ насъ знавалъ
такихъ мегеръ и такихъ кроткихъ дѣвушекъ, то подумайте, въ какое
нелѣпое, смѣшное положеніе становится законъ! Съ важностью, съ
усердіемъ, со страстью покровительствуетъ онъ этимъ потухшимъ безплоднымъ
очагамъ, никакой пользы государству неприносящимъ, и тупо, съ упорствомъ,
достойнымъ лучшаго примѣненія, отказываетъ въ защитѣ загорающимся
новымъ очагамъ, возлѣ которыхъ ростутъ и воспитываются будущія работники
государству, будущія матери и жены…
Не для кого не тайна,
господа, что въ нашей странѣ много недовольныхъ; что число такъ
называемыхъ, политическихъ преступниковъ увеличивается съ каждымъ годомъ. Но
политика-ли является главной причиной ихъ недовольства? Не лежитъ-ли оно
гораздо глубже? Я очень жалѣю, что наши статистики, столь усердно
считающіе число птицъ, ежегодно прилетающихъ и улетающихъ изъ нашей страны иль
количество мухъ, умирающихъ отъ дурного воздуха нашихъ больницъ, не
поинтересовались опредѣлить число незаконныхъ дѣтей среди
политическихъ преступниковъ. Процентъ, думаю, получился-бы внушительный… Да и
какъ, спрашивается, могутъ быть довольны эти несчастные законами своей страны?
159
Матери, что всю жизнь на нихъ работали,
любили и лелѣяли ихъ, пользуются всеобщимъ презрѣніемъ. Государство
игнорируетъ ихъ существованіе и отказываетъ имъ въ пенсіи, выслуженной ихъ
любовниками. Сами они, ни въ чемъ неповинныя дѣти этихъ неправильныхъ
союзовъ, должны всю жизнь стыдиться своего появленія на свѣтъ, съ краской
смущенія признаваться, что они – внѣбрачные… Зная жизнь своихъ
родителей, они отлично понимаютъ, что одинъ, лишь жестокій, неумолимый законъ
помѣшалъ ихъ отцу обвѣнчаться съ ихъ матерью, хотя Божье
благословеніе, Небесная защита была несомнѣнно дана этимъ чистымъ союзамъ
и безъ церковной церемоніи…
Я знаю, господа, вы
утѣшаете себя мыслью, что для недовольныхъ въ государствѣ
имѣются тюрьмы, столь комфортабельныя и благоустроенныя, что иностранцы
ѣздятъ къ намъ учиться нашему искусству содержать преступниковъ. Число
этихъ роскошныхъ тюрьмъ увеличивается съ каждымъ годомъ, и я очень боюсь, что
въ недалекомъ будущемъ одной половинѣ населенія придется сторожить
другую… Не лучше-ли, не дожидаясь столь неожиданнаго и конфузнаго для
государства результата, заняться пересмотромъ нашихъ устарѣвшихъ
законовъ, когда-то, въ древнія времена, созданныхъ идеалистами-законодателями?
Тутъ возникаетъ
любопытный вопросъ: кто, собственно, въ нашей странѣ издаетъ законы? Кому
поручено слѣдить за жизнью и согласно ея измѣненіямъ исправлять
пришедшія въ негодность постановленія?
Въ былыя времена, подражая
примѣру древнихъ римлянъ, страна поручила законодательство
убѣленнымъ
160
сѣдинами старцамъ. «У нихъ опытъ,
они жизнь наблюдали и знаютъ, чего намъ не достаетъ», думала страна, вспоминая
поразившіе ея воображеніе типы величавыхъ римскихъ сенаторовъ. Къ сожалѣнію,
страна забыла, что римляне проводили свои дни на чистомъ воздухѣ, въ
термахъ, въ физическихъ упражненіяхъ. Они могли поэтому одновременно съ
жизненнымъ опытомъ сохранить свѣтлый умъ юности.
Наши-же старцы, проводя
молодость въ душныхъ канцеляріяхъ, дыша отравленнымъ табачнымъ дымомъ
воздухомъ, къ пятидесяти годамъ превращаются обыкновенно въ руину и, добравшись
до мягкихъ, теплыхъ креселъ законодательнаго собранія, немедленно погружаются
въ сладкій сонъ, лишь изрѣдка просыпаясь, чтобы подкрѣпить себя
манной кашей. Ихъ невинный, старческій храпъ разбудилъ, наконецъ, страну. «Такъ
не можетъ дольше продолжаться», негодовала страна «необходимо поручить
составленіе законовъ молодымъ силамъ націи, выборнымъ всего народа. Они не
станутъ спать, а единодушно примутся работать на благо родинѣ».
Увы! Единодушія-то въ
нашемъ юномъ парламентѣ и не оказалось! Онъ еще не собрался, какъ вся
страна распалась на партіи…
Новый парламентскій
законъ былъ обнародованъ въ мартѣ, а потому прежде другихъ образовалась
большая партія Мартобристовъ, горячо привѣтствовавшихъ новый парламентъ.
Но не успѣли Мартобристы устроить нѣсколько предвыборныхъ
засѣданій, какъ отъ нихъ откололись Часовисты и Минутисты. Первые
придавали большое значеніе тому, что новый законъ былъ обнародованъ въ два часа пополудни: вторые-же горячо съ
ними спорили, увѣряя, что это
161
событіе произошло въ два часа три минуты. Порывалась организоваться
еще партія Секундистовъ, людей точныхъ, доказывавших, что въ моментъ появленія
закона минутная стрѣлка слегка подалась впередъ… Но такъ какъ въ нашей
странѣ ни у кого, никогда вѣрныхъ часовъ не бываетъ, то послѣ
нѣсколькихъ ужиновъ и горячихъ застольныхъ рѣчей, Секундисты умерли
своей естественной смертью.
Всѣ эти партіи
заняли центръ парламента. На нихъ, главнымъ образомъ, возлагала страна свои
надежды: «ужь если они такъ горячо привѣтствуютъ новый законъ, то
вѣрно съумѣютъ имъ воспользоваться и ввести порядокъ въ
государствѣ», мечтали измученные обыватели.
По обоимъ сторонамъ
центра размѣстились двѣ крайнія партіи, которыя хоть и попали въ
парламентъ согласно новому избирательному закону, но его самого не признавали.
Одна изъ этихъ партій, извѣстная подъ именемъ партіи Параднаго Крыльца
говорила, будто-бы великій повелитель страны не имѣлъ права издавать
новаго закона, не спросивъ предварительнаго согласія у ветерановъ золотой роты,
несшихъ во дворцѣ караулъ въ день коронованія. Партія эта, хотя и
осмѣливалась осуждать дѣйствія повелителя, но въ то-же время
усердно увѣряла, что во всей странѣ они единственные его
вѣрноподданные.
Другая крайняя партія,
Карфагенцевъ, такъ-же отрицала парламентъ, но уже по другимъ соображеніямъ.
Карфагенцы говорили, что страна наша уже много вѣковъ идетъ по
невѣрному пути, а потому никакія мелкія реформы пропащаго дѣла не
исправятъ. По мнѣнію Карфагенцевъ, слѣдовало всю страну
162
предать огню и мечу, какъ сдѣлали
римляне, разорившіе ненавистный имъ Карфагенъ до тла. Затѣмъ, когда въ
странѣ ни у кого не останется ни кола, ни двора, надлежало вновь
подѣлить всю землю между гражданами, безъ различія сословій, съ такимъ
разсчетомъ, чтобы на каждаго человѣка досталось три аршина земли… Тогда,
лишь, увѣряли Карфагенцы, въ странѣ наступитъ миръ и тишина…
Собравшись въ парламентъ,
всѣ партіи немедленно вступили въ жестокій бой. Онѣ рѣшили,
что собственно законодательство – дѣло скучное и второстепенное.
Главная-же, прямая цѣль каждой партіи была доказать странѣ, что въ
ней одной истина и спасеніе. Доказывали разными способами: площадной бранью,
бросаніемъ другъ въ друга портсигаровъ; когда-же эти доказательства истощались,
депутаты вступали въ рукопашную. Предсѣдателя этого высокаго собранія
приходилось мѣнять каждые полгода, ибо у него дѣлался параличъ руки
отъ злоупотребленія кококольчикомъ. Наиболѣе изъ нихъ опытные зорко
слѣдили за депутатами и, замѣтивъ, что всѣ партіи охрипли и
посматриваютъ на часы, мечтая о буфетѣ, внезапно предлагали имъ обсудить
какой-нибудь законъ. Тогда всѣ партіи, дружно, не разсматривая, его
вотировали, боясь какъ-бы не остыла кулебяка.
Да, господа, много партій
въ нашемъ юномъ парламентѣ, одна, лишь, отсутствуетъ – партія
Здраваго Смысла. При каждыхъ новыхъ выборахъ страна съ замираніемъ сердца ждетъ
ея появленія, а Здраваго Смысла все нѣтъ, да нѣтъ… Въ то время,
какъ нынѣшнія партіи мчатся въ парламентъ на курьерскихъ поѣздахъ,
партія Здраваго Смысла идетъ пѣшкомъ.
163
Бредетъ она, сердечная, по дремучимъ
лѣсамъ, по крутымъ берегамъ, по дикимъ болотамъ. Въ лаптяхъ, съ котомкой
за плечами, опираясь на посохъ, медленно идетъ она, питаясь Христовымъ
подаяніемъ, утоляя жажду у студеныхъ родниковъ, отдыхая въ чистомъ полѣ,
подъ звѣзднымъ небомъ… И когда-то, когда добредетъ она до парламента,
робко озираясь, войдетъ, сядетъ на скамьи вчерашнихъ, нелѣпыхъ горлановъ
и, осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, тихо, безъ ссоръ, примется за
святое дѣло законодательства…
Но жизнь ея не ждетъ,
господа! Жизнь требуетъ немедленнаго разрѣшенія. И вотъ моя несчастная
кліентка начинает задумываться надъ своимъ положеніемъ. Она ясно видитъ всю
ничтожность своего любовника. Какъ трусливый кроликъ, онъ можетъ, лишь,
плодиться, защитить-же свое потомство не въ силахъ… Слабый,
нерѣшительный, онъ не умѣетъ быть вѣренъ ни женѣ, ни
любовницѣ. Съ ужасомъ замѣчаетъ моя кліентка, что отецъ ея
дѣтей старѣетъ, хвораетъ, и что смерть его близка. Съ чѣмъ-же
останется она, чѣмъ прокормитъ, какъ подниметъ своихъ дѣтей?...
Наивная, романическая мысль приходитъ ей на умъ. «Пойду къ ней, къ моей
соперницѣ», думаетъ бѣдная женщина, «объясню ей наше горькое
положеніе, скажу: мы всѣ втроемъ, стоимъ предъ вами на колѣняхъ и
ждемъ вашей помощи… Неужели-же такая униженная просьба не тронетъ ея сердца?
Есть-же у нея крестъ на груди, а, слѣдовательно, помимо нашихъ
неудачныхъ, постоянно исправляемыхъ, законовъ, она признала надъ собою
единственно вѣрный, единственно неизмѣнный, великій Христовъ законъ
милосердія…
Парижъ