IV

IV.

Борисовы (такъ звали моихъ новыхъ знакомыхъ) пришли ко мнѣ на другой день пить чай. Александра Александровна или Алексъ, какъ она съ перваго-же раза попросила себя называть, увѣряя, что ненавидитъ свое имя Александры, была весела, оживлена и, по обыкновенію, очень элегантна. Тимъ тоже казался менѣе мраченъ. Онъ былъ не столько красивъ, какъ очарователенъ и принадлежалъ къ типу тѣхъ лѣнивыхъ, бѣлокурыхъ, вялыхъ славянъ, которые всегда готовы упасть въ чьи угодно объятія. Такіе мужчины имѣютъ огромный успѣхъ среди женщинъ. Доступность ихъ любви играетъ несомнѣнно большую роль въ этомъ успѣхѣ.

‑ Что-же вы теперь пишете? – любезно щебетала Алексъ, ‑ можно узнать сюжетъ?

‑ Да пока еще ничего въ виду не имѣю – отвѣчала я – вотъ васъ могу описать, если позволите.

‑ Ну, что насъ описывать – мы такіе неинтересные! Въ нашей жизни романичнаго было только начало. Тимъ меня семнадцатилѣтней дѣвочкой увезъ отъ родныхъ, и мы тайкомъ вѣнчались въ сельскомъ храмѣ. Помнишь, Тимъ! – нѣжно улыбнулась она мужу.

‑ Мало-ли глупостей дѣлаютъ люди въ молодости! – сердито проворчалъ Тимъ.

Алексъ вспыхнула; глаза ея засверкали. Я поспѣшила перевести разговоръ.

‑ Довольны-ли вы вашимъ отелемъ? – спросила я.

‑ Да, ничего… Комнаты хорошія и кормятъ недурно. Зато общество ужасное! Страшно и вспомнить!

«Какъ, опять общество ей не угодило?» съ удивленіемъ подумала я и вслухъ прибавила:

‑ Ну, и я обществомъ похвалиться не могу. Въ здѣшнемъ отелѣ, кромѣ старыхъ англичанокъ въ очкахъ, да клерджменовъ въ отпуску никого нѣтъ.

‑ Но это великолѣпно! – воскликнула обрадованная Алексъ – знаете что? Не переѣхать-ли намъ въ вашъ отель? Мы съ мужемъ такъ скучаемъ среди иностранцевъ, а здѣсь мы всѣ втроемъ можемъ обѣдать за однимъ столомъ… Конечно, если вы ничего противъ не имѣете. Эти табльдоты такіе безконечные…

Я разумѣется, согласилась, и Алексъ принялась хлопотать. Вызвала управляющаго гостиницей и заставила показать нѣсколько комнатъ; выбрала затѣмъ самыя удобныя и свѣтлыя, поторговалась и объявила мнѣ, что завтра-же переѣзжаетъ.

‑ Вотъ только не знаю, пріятно-ли это будетъ мужу. Здѣсь, повидимому, крашеныхъ англичанокъ нѣтъ, а онъ безъ нихъ жить не можетъ! – язвительно прибавила она по адресу Тима.

‑ Вѣдь я-же не протестую противъ переѣзда – чего-же ты ко мнѣ пристаешь? – вспыхнувъ, отвѣчалъ онъ женѣ.

На другой день мы уже обѣдали за однимъ столомъ. Судьба, видимо, предназначила ихъ для моей книги, и я съ жаромъ принялась изучать обоихъ.

Алексъ была не только красива, но умна и прекрасно образована. Она отлично говорила по-французски

и по-англійски, много читала и, что рѣдко встрѣчается, могла очень красиво, сжато и отчетливо передать прочитанное. Все было въ ней элегантно: манеры, языкъ, туалеты и движенія.

Какъ-то, вскользь, Алексъ упомянула, что она рожденная княжна N. и я съ удивленіемъ услыхала одну изъ лучшихъ русскихъ фамилій. Что заставило эту аристократку выйти замужъ за человѣка, въ которомъ все было плебейское, начиная съ его имени Тимофей и кончая вульгарнымъ голосомъ? Красота-ли его или то душевное джентльменство, которое столь-же было въ немъ несомнѣнно, какъ и его мѣщанское происхожденіе.

Не смотря на двѣнадцать лѣтъ брака Алексъ по-прежнему страстно любила мужа. Я часто ловила ея нѣжные восторженные взгляды, устремленные на него. Къ большому моему удивленію Тимъ ихъ не замѣчалъ, а если и видѣлъ, то съ досадою отвертывался.

«Чего-же ему надо?» думала я, «его жена такая красавица, такая обворожительная женщина!»

Алексъ была ревнива и, по глупому обычаю русскихъ женщинъ, не умѣла скрывать своей ревности, чѣмъ чрезвычайно раздражала мужа. Особенно ненавидѣла она «этихъ дамъ», очевидно считая ихъ за злѣйшихъ своихъ враговъ. Когда Алексъ вспоминала о нихъ, все лицо ея пылало, глаза горѣли, и злыя выраженія сыпались съ языка. «Развратная дѣвка», «крашенная тварь», вся дрожа, говорила она и такъ странно было слышать грубыя циничныя слова отъ этой изящной, хорошо воспитанной, женщины. Она напоминала мнѣ подержанную шарманку, которая все играетъ хорошо, а какъ дойдетъ до испорченныхъ

струнъ, то засвиститъ, зашипитъ и оборвется. Какія-то струны въ душѣ бѣдной Алексъ были больны и надорваны…

Между тѣмъ наступилъ Mardi gras – послѣдній день масляницы, и мы втроемъ отправились смотрѣть сожженіе Карнавала. Оно происходило вечеромъ на небольшой площади Префектуры, и мы, не зная дороги, потерялись въ узкихъ, извилистыхъ переулкахъ стараго города. Какой-то добрый французъ указалъ намъ путь, и мы достигли трибунъ въ самый разгаръ фейерверка. Онъ не столько отличался красотой сколько шумомъ. Ракеты разрывались съ такимъ трескомъ, что приходилось зажимать уши.

Но, вотъ, и послѣдняя ракета прошипѣла, разсыпалась, и площадь погрузилась во тьму, слабо освѣщаемая красными и желтыми бумажными фонарями. Она имѣла совсѣмъ театральный видъ. Въ глубинѣ возвышался старинный Дворецъ Префектуры со множествомъ балконовъ, галлерей и переходовъ. Высокія пальмы и яркіе цвѣты придавали ему тропическій колоритъ. Передъ дворцомъ поднимались трибуны для публики и посреди, лицомъ къ трибунамъ и ко дворцу, сидѣлъ на красномъ тронѣ красный Карнавалъ. «Послѣдній актъ оперы», подумала я.

Карнавалъ загорѣлся. Толпа простаго народа, собравшаяся на бульварѣ, дико заревѣла. Мнѣ сдѣлалось жутко. Я пожалѣла, что не взяла съ собою бинокля: разсмотри я глупую улыбку Карнавала и мнѣ стало-бы смѣшно. Но теперь въ этой горѣвшей фигурѣ, въ ревущей толпѣ, во всей этой мрачной, оперной площади, было что-то страшное. Мнѣ вспомнился Людовикъ XVI, погибающій на эшафотѣ…

‑ Какой ужасъ! – прошептала поблѣднѣвшая Алексъ – точно вѣдьму жгутъ въ средніе вѣка!

‑ Что за дикая мысль давать въ видѣ веселья пародію на смертную казнь! – ворчалъ Тимъ.

‑ Пойдемте прочь! Я больше не могу! – и Алексъ поспѣшила внизъ съ трибунъ. Мы съ удовольствіемъ послѣдовали ея примѣру.

Всѣ улицы и переулки были запружены народомъ изъ сосѣдняго съ Префектурой стараго итальянскаго города съ его темными, сырыми корридорами вмѣсто улицъ. Все это были бѣдняки въ рваныхъ платьяхъ, въ жалкихъ грязныхъ домино. Они не появлялись на платномъ Корсо, происходившемъ на площади Массена и теперь пришли повеселиться и какъ слѣдуетъ проводить карнавалъ. Шумъ, свистъ, пѣніе раздавались со всѣхъ сторонъ. Маски хватались за руки и кружились среди улицы. Трудно было двигаться въ этой толпѣ, и мы часто останавливались. Вдругъ нѣсколько смѣющихся молодыхъ дѣвушекъ въ яркихъ коленкоровыхъ домино окружили Тима и, схватившись за руки, принялись прыгать вокругъ него. Онъ пытался выйти изъ заколдованнаго круга, но дѣвушки не пускали и съ хохотомъ бросились его цѣловать. Видъ сконфуженнаго Тима, тщетно отбивающагося отъ ихъ поцѣлуевъ, былъ столь комиченъ, что я расхохоталась.

‑ Ай! – вскрикнула Алексъ, хватая меня за руку. Она вся поблѣднѣла и упала бы, если бы я ее не поддержала. Тимъ оттолкнулъ, наконецъ, дѣвушекъ и поспѣшилъ къ намъ.

‑ Что съ тобой? – тревожно спрашивалъ онъ жену.

‑ Негодяй! Негодяй! – повторяла Алексъ, съ ненавистью смотря на мужа.

‑ Чѣмъ-же я виноватъ! – оправдывался бѣдный Тимъ.

‑ Эти гадины не стали бы тебя цѣловать, если-бы ты, по обыкновенію, ни смотрѣлъ на нихъ своими подлыми, развратными глазами!

‑ Не дѣлай при чужихъ сценъ! – умолялъ мужъ разъяренную Алексъ.

‑ Не замолчу! Пусть Любовь Өедоровна узнаетъ, какой ты негодяй! Можетъ быть, ты хоть ее постыдишься и исправишься!

Но я не чувствовала призванія исправлять чужихъ мужей и, воспользовавшись нахлынувшей толпой, скрылась въ одномъ изъ сосѣднихъ переулковъ.

«Какая скучная женщина!» съ негодованіемъ думала я, «она способна убить въ человѣкѣ всю радость жизни. Что если бы на мою долю достался подобный мужъ?»

И я ясно поняла, что никакія клятвы, никакія брачныя церемоніи не удержали бы меня. Я убѣжала бы куда глаза глядятъ: въ Америку, въ Африку, на Сандвичевы острова, только бы дышать свободно, смѣяться, плакать, когда хочу, не имѣя возлѣ себя судью, ежеминутно контролирующаго мои поступки!

Я вышла на набережную. Свѣжій морской вѣтеръ задулъ мнѣ въ лицо, и мало по малу я успокоилась…

Все дышало весельемъ въ этотъ теплый южный вечеръ. Отовсюду слышалась музыка и пѣніе. Толпа съ хохотомъ вертѣлась и танцовала на засыпанной, какъ снѣгомъ, известковыми шариками мостовой.

Возлѣ кафе стояли на тротуарѣ столики и сидѣвшіе за ними заботливо прикрывали свои consommations отъ сыпавшихся со всѣхъ сторонъ разноцвѣтныхъ бумажныхъ конфетти. Въ этотъ вечеръ былъ послѣдній veglione въ Оперѣ и по южному обычаю маски шли на балъ пѣшкомъ, веселя улицы своими яркими нарядами. Чей-то страстный голосъ пѣлъ въ кондитерской неаполитанскія пѣсни, и толпа столь же страстно вторила имъ.

Лишь въ 11 ч. вернулась я въ отель и нашла въ гостиной Борисовыхъ, одиноко и грустно пьющихъ чай въ пустой комнатѣ.

‑ Какъ поэтиченъ южный карнавалъ! – сказала я, подходя къ нимъ. Оба взглянули на меня съ негодованіемъ.

‑ Проклятый карнавалъ! – пылко воскликнула Алексъ.

‑ Проклятый карнавалъ! – мрачнымъ эхо повторилъ за нею Тимъ.