VI

VI.

Съ этого дня я стала конфиденткою семьи Борисовыхъ. Подъ разными предлогами Алексъ являлась въ мою комнату и жаловалась на мужа. Когда же мнѣ удавалось отъ нея ускользнуть и выйти на прогулку, то въ саду отеля или на набережной поджидалъ меня Тимъ, чтобы, въ свою очередь, излить горечь своей души. Матеріалу для книги они оба давали въ изобиліи, и писательница во мнѣ была очень довольна. Все же, подчасъ, я не выдерживала и по-тихоньку убѣгала на цѣлый день въ горы. Подобное дезертирство приводило Алексъ въ глубокое негодованіе.

‑ Отчего-же вы не сказали мнѣ, что идете на прогулку? – упрекала она меня – я бы тоже съ вами пошла.

‑ Но, вѣдь, вамъ запрещено много ходить, я же иной разъ верстъ семь‑восемь дѣлаю, ‑ оправдывалась я.

‑ Мы могли бы взять коляску или автомобиль. Это было бы мнѣ полезнѣе, чѣмъ сидѣть одной въ комнатѣ и раздражаться.

Я покорялась своей участи, и мы ѣхали кататься по Grande Corniche. Высоко, въ горахъ, на страшной крутизнѣ, змѣилось шоссе, проведенное по приказанію Наполеона. На лѣво подымались дикія скалы, покрытыя мхомъ и кривой сосной. Внизу, въ глубинѣ, синѣло море, мелькали бѣлыя виллы, окруженныя рощами зрѣющихъ апельсиновъ. Небольшія селенія гнѣздились, какъ орлы, на вершинахъ скалъ. Порой горы раздвигались и вдали голубѣли Альпы съ ихъ вѣчными снѣгами. О, какъ все это было красиво при свѣтѣ нѣжнаго зимняго солнца! Хотѣлось смотрѣть, не отрываясь и на вѣки унести съ собою эту дивную картину!

Увы! Алексъ не раздѣляла моего восторга, и я напрасно указывала ей на горы, море и цвѣты. Она бросала на нихъ разсѣянный взглядъ, и равнодушно сказавъ: «да, это очень поэтично», спѣшила перейти къ единственной темѣ, которая интересовала ее въ жизни – къ разсужденіямъ о томъ, какъ она, Алексъ, добра и справедлива, и какъ жестокъ и неблагодаренъ Тимъ. Несчастная женщина сдѣлалась, очевидно, совершеннымъ маньякомъ.

…Онъ всѣмъ, всѣмъ мнѣ обязанъ! – горячо говорила она. – Посмотрѣли бы вы на Тима двѣнадцать лѣтъ тому назадъ! Жалкій студентишка, репетиторъ въ засаленномъ мундирѣ, въ рыжихъ сапогахъ, съ красными руками! Глупъ, вульгаренъ, на все отвѣчалъ хихиканьемъ, ѣлъ рыбу съ ножа, не умѣлъ ни встать, ни сѣсть, ни поклониться. Я его всему выучила, даже говорить по-французски. Я двѣнадцать лѣтъ дрессировала Тима, какъ обезьяну, пока, наконецъ, не превратила его въ джентльмена… И мѣсто

ему моя крестная мать достала; по моимъ же просьбамъ онъ карьеру сдѣлалъ. Онъ всѣмъ, всѣмъ мнѣ одной обязанъ!

‑ Я, видимо, ошибалась, думая, что вы любите вашего мужа, вы его ненавидите.

‑ Какъ ненавижу! – изумилась Алексъ.

‑ Развѣ о любимомъ человѣкѣ можно такъ отзываться? Развѣ можно выставлять его въ смѣшномъ видѣ передъ чужими людьми?

‑ Неправда, я его люблю! Я лишь возмущена его неблагодарностью, его несправедливостью ко мнѣ!

‑ Но, вѣдь, этими жалобами вы вредите ему въ глазахъ общества.

‑ Какое мнѣ дѣло до общества! Я ненавижу, я презираю ваше общество и знать не хочу его сужденій! Все это негодяи! Вмѣсто того, чтобы помогать намъ удерживать мужей у семейнаго очага, они, напротивъ, ихъ-же учатъ обманывать своихъ женъ.

‑ Но какъ же общество можетъ вмѣшиваться въ семейныя дѣла?

‑ Они всѣ должны стыдить Тима, не принимать его у себя, съ негодованіемъ отворачиваться отъ его флëрта съ другими женщинами. Но имъ все равно до моихъ страданій – они надо мною же смѣются… Я ни къ кому пойти не могу, ибо каждая знакомая старается сказать мнѣ колкость, сообщить, какъ бы нечаянно, съ кѣмъ говорилъ Тимъ или за кѣмъ онъ ухаживалъ. Жены начальниковъ моего мужа пользуются своимъ положеніемъ, чтобы меня дразнить. Вообразите, онѣ часто приглашаютъ Тима обѣдать… безъ меня!! Онѣ нарочно это дѣлаютъ, зная, какъ я

страдаю, какъ я мучаюсь, представляя себѣ мужа въ обществѣ хорошенькихъ, кокетливыхъ женщинъ.

‑ Полноте, дорогая! Не можетъ же мужъ быть пришитъ къ своей женѣ. Отчего бы ему не пообѣдать или не провести вечеръ въ обществѣ другихъ женщинъ? Ничего опаснаго я въ этомъ не вижу и убѣждена, что вашимъ начальницамъ на мысль не приходило васъ обижать. Я понимаю еще, что неудобно раздѣлять мужа съ женой въ первые мѣсяца брака…

‑ Значитъ, вы допускаете, что мужъ можетъ со-временемъ охладѣетъ къ женѣ? Но почему же, почему? Вѣдь она все та же осталась, иногда даже красивѣе сдѣлалась!

‑ Богъ мой! Нельзя же вѣчно пылать! Брачная любовь скоро проходитъ и замѣняется дружбой.

‑ Но что же дѣлать, если жена любитъ мужа по прежнему; больше, сильнѣе прежняго. Что дѣлать, если мужъ становится кумиромъ, и при одной мысли его потерять въ глазахъ темнѣетъ, сердце сжимается… Знаете, я иной разъ мечтаю, съ какимъ наслажденіемъ я избила, изуродовала бы всѣхъ женщинъ, которыя смотрятъ на Тима и ему улыбаются… О, жадныя твари! Вѣдь я отъ нихъ ни мужей, ни любовниковъ не отнимаю!

‑ Право чѣмъ такъ мучиться, благоразумнѣе было бы разойтись со своимъ мужемъ.

‑ Но съ кѣмъ-же я стану жить? Родные не простили мнѣ моего брака, и теперь, за эти двѣнадцать лѣтъ, мы стали другъ другу чужими. Друзей, подругъ у меня тоже нѣтъ…

‑ Зачѣмъ непремѣнно жить съ кѣмъ-нибудь? Отчего

не жить одной? Вѣдь живу-же я одна и не жалуюсь.

‑ Ну, вы – другое дѣло…

‑ Почему-же я – «другое дѣло»?

‑ Потому что… вы ненормальны.

‑ Какъ ненормальна? – изумилась я.

‑ Конечно ненормальны. Неужели вы этого не знали? Я васъ съ перваго дня наблюдаю и удивляюсь, какъ это васъ одну пускаютъ бродить по свѣту.

‑ Въ чемъ-же вы видите мою ненормальность?

‑ Да во всемъ. Каждая мысль, каждая фраза ваша дика и странна. Вотъ, напримѣръ, вчера я разсказывала вамъ, какъ тяжело мнѣ жить въ Петербургѣ, гдѣ все полно пережитыми горькими минутами. Я ѣду по улицѣ и говорю себѣ: вотъ въ этомъ домѣ мы когда-то жили съ Тимомъ и такъ страшно ссорились. Вотъ, въ эту церковь я ходила молиться и въ слезахъ лежала передъ иконой, прося послать мнѣ утѣшеніе… Вотъ въ этомъ театрѣ Тимъ восторгался красивой актрисой… Вотъ въ этомъ магазинѣ я заказывала новое платье, надѣясь понравиться въ немъ мужу, а онъ его даже не замѣтилъ… Я вамъ все это разсказываю, ища сочувствія, а вы, вдругъ, отвѣчаете, что у васъ память очень слабая: вы, дескать, помните, что было съ вами мѣсяцъ тому назадъ, но дальше припомнить свою жизнь не въ состояніи!!!

‑ Ну, это еще небольшая бѣда! – смѣялась я – за подобную «ненормальность» Господа Бога благодарить слѣдуетъ.

‑ Я вамъ тысячу другихъ примѣровъ приведу! Помните, какъ мы на дняхъ радовались съ Тимомъ,

что въ Парижѣ гильотинировали убійцу маленькой дѣвочки? Вы-же вдругъ говорите: «какъ это жаль! Его слѣдовало отдать на изученіе врачамъ, такъ какъ у него, очевидно, какое-нибудь искривленіе въ черепѣ!!!» Помните, я васъ какъ-то спросила, боитесь-ли вы смерти? Вы отвѣчаете: «да, очень боюсь умереть, не увидавъ Египта и Нордкапа!!!...» Я васъ спрашиваю, не мучаетъ-ли васъ мысль о будущемъ мірѣ? Вы, на это говорите, что, напротивъ, съ большимъ интересомъ ждете смерти, ибо убѣждены, что умретъ только ваше тѣло, а душа переселится въ другой, такой-же интересный, міръ… Для каждаго изъ насъ смерть есть ужасъ, страшный судъ, быть можетъ вѣчныя мученья въ огнѣ… Для васъ-же смерть – какой-то train de plaisir, который перевезетъ васъ въ волшебную страну, гдѣ будутъ новыя пальмы, новыя звѣзды и море… Я не хочу васъ пугать, Любовь Өедоровна, но я почти увѣрена, что вы кончите сумасшедшимъ домомъ.

‑ Чтожь, я соберу тамъ интересные матерьялы и напишу книгу изъ жизни умалишенныхъ – они меня всегда очень интересовали.

‑ А эта черта въ васъ тоже нормальна? Во всемъ, что вы испытываете и переживаете, вы видите лишь матерьялъ для новой книги!! Мнѣ жаль васъ, бѣдная Любовь Өедоровна!

Я отъ души хохотала, слушая эти рѣчи, но, признаюсь, была нѣсколько сконфужена.

«Какъ!» думала я, вернувшись домой, «въ то время, какъ я производила опыты надъ ненормальностью Алексъ, тщательно записывая свои наблюденія, она, оказывается, занималась тѣмъ-же самымъ и пришла

къ весьма грустнымъ для меня заключеньямъ. Кто-же изъ насъ правъ?