VII.
Тимъ уѣхалъ на три
дня въ Сан-Ремо навѣстить больнаго товарища. Алексъ собралась было
ѣхать съ нимъ, потомъ отдумала. Волновалась, провожая мужа, точно на
вѣки съ нимъ разставалась, и затѣмъ цѣлый день не могла найти
себѣ мѣста. Она не отходила отъ меня, безпрерывно вспоминая о
Тимѣ, о томъ, что онъ теперь дѣлаетъ, кого въ Сан-Ремо видитъ, съ
кѣмъ говоритъ…
Алексъ такъ меня утомила,
что я рѣшила развлечь ее, и на другой день предложила съѣздить въ
Ментону, гдѣ мнѣ давно слѣдовало навѣстить одну знакомую
старушку. Она жила гдѣ-то въ горахъ, въ какомъ-то маленькомъ
пансіонѣ Анонсіата и усердно звала меня къ себѣ. «Навѣстите
мой райскій уголокъ», писала она, «вы не раскаетесь: L'Annonciade mérite bien une visite».
Алексъ согласилась. Она,
видимо, боялась остаться одна со своими мыслями. Мы выѣхали утромъ до
завтрака и по пріѣздѣ въ Ментону должны были совершить цѣлое
путешествіе сначала въ небольшомъ омнибусѣ, потомъ по крошечному,
совсѣмъ игрушечному, финикюлеру. Маленькій отель стоялъ на вершинѣ
скалы и передъ нимъ разстилался садъ, разведенный чуть не на камнѣ. Боже,
какъ онъ былъ хорошъ! Огромныя пальмы, клумбы маргаритокъ и анютиныхъ глазокъ,
пышные кусты бѣлой ромашки, апельсинныя деревья, въ темной зелени
которыхъ
39
золотились фрукты – все это южное великолѣпіе
нѣжилось и росло на солнцѣ, на краю обрыва. Стѣны отеля
завивала южная ползучая сирень. Миндальныя деревья въ розовомъ цвѣту
украшали дворъ и небольшую мраморную лѣстницу. То былъ по истинѣ
«райскій уголокъ», какіе еще сохранились кое-гдѣ на Ривьерѣ и въ
Италіи. Въ нихъ отдыхаешь отъ унылаго однообразія современнныхъ роскошныхъ
караванъ-сараевъ.
Я не успѣла
предупредить знакомую о своемъ пріѣздѣ, и ее не оказалось дома.
Хорошенькая черноглазая итальянка-горничная объяснила намъ, что синьора
уѣхала въ Ментону за покупками, но вернется до захода солнца.
Позавтракать, мы
поднялись съ Алексъ по разрушеннымъ ступенямъ въ старый упраздненный монастырь
Анонсьяды, возвышавшійся рядомъ съ отелемъ. Маленькая церковь была заколочена;
съ желѣзнаго креста сорвано Распятіе, и только внизу на каменномъ
пьедесталѣ можно было разобрать: «Crux… Ave… Spes… Unica. Три англичанки-художницы сидѣли
на складныхъ табуретахъ середи двора съ печальными кипарисами и усердно
рисовали акварелью забытый монастырь. Кругомъ, по склону горы, спускались
каменныя террасы, гдѣ когда-то въ монастырскихъ плантаціяхъ зрѣли и
наливались лимоны. Теперь на мѣстѣ ихъ грустно торчали
почернѣвшіе корни.
Изъ монастыря пошли мы
бродить по горѣ. Экипажныхъ дорогъ по ней не было, а, лишь, такъ называемые
chemins muletiers. Что это были за дивныя дорожки!
Онѣ змѣились среди яркой сочной сосны,
40
напоенныя ея ароматомъ, межъ
цвѣтущихъ кустовъ вереска и бѣлыхъ камней, при каждомъ
поворотѣ открывая очаровательные виды на горы, плавающія въ голубомъ туманѣ
и на живописную долину Careï.
Тишина была необычайная, воздухъ чистый, бодрящій и, какъ всегда въ горахъ,
казалось, что силъ прибавилось вдвое. Мы увлеклись прогулкой и пришли въ отель
усталыя. Моя знакомая вернулась и ждала меня. Я немедленно поднялась къ ней въ
комнату. Алексъ приказала подать себѣ чаю въ бесѣдку, увитую розами
и осталась ждать меня въ волшебномъ саду.
Старушка очень мнѣ
обрадовалась и долго не отпускала. Солнце уже закатывалось, когда я сошла въ
садъ. Алексъ въ бесѣдкѣ не было. Она сидѣла въ плетеномъ
креслѣ у самаго обрыва, облокотясь на перила рѣшетки и неподвижно
глядя на море, что синѣло внизу, въ глубинѣ долины. Такое отчаянье,
такую безнадежную тоску выражало ея поблѣднѣвшее прекрасное лицо,
что у меня сжалось сердце.
‑ О чемъ задумались? –
спросила я, подойдя къ ней и садясь рядомъ.
‑ Да, вотъ,
сижу и думаю, къ чему я продолжаю свою нелѣпую жизнь? Отчего не брошусь
въ эту пропасть и не покончу съ собой? Вѣдь я-же знаю, что жизнь,
кромѣ горя, ничего дать мнѣ не можетъ…
‑ Послушайте,
милая Алексъ, вѣдь это-же прямо болѣзненная идея! Я не могу понять,
на чемъ вы основали вашу дикую ревность къ мужу? Посмотрите на себя въ зеркало:
вѣдь вы красавица! Съ какой стати Тимофею Ивановичу вамъ измѣнять?
Алексъ, молча,
смотрѣла на меня, какъ-бы желая что-то сказать и, въ то-же время, не
рѣшаясь.
41
‑ Тутъ есть
одно обстоятельство… прошептала она, краснѣя.
‑ Какое
обстоятельство? – удивилась я.
‑ Я – не
жена Тиму…
‑ Какъ не
жена?!
‑ То есть мы
обвѣнчаны, обвѣнчаны! – поспѣшила она меня успокоить. –
Первые два года нашего брака мы были очень счастливы, безумно, страшно
счастливы! Но затѣмъ у меня родилась мертвая дѣвочка и тутъ, не
знаю ужь, право, отчего: роды-ли были неправильные, или акушерка попалась
неопытная, только я заболѣла и никогда уже болѣе не могла быть
женою Тима…
‑ Отчего-же вы
не лечились?
‑ О,
Боже! – всплеснула руками Алексъ, ‑ есть-ли хоть одинъ
извѣстный докторъ въ Россіи, къ которому-бы я ни обращалась! Сколько
унизительныхъ осмотровъ пришлось мнѣ перенести, сколько мучительныхъ
операцій! И все напрасно! Вотъ уже четыре года, какъ я отчаялась и бросила
леченье…
Теперь вы понимаете мои
страданья? Жить съ любимымъ человѣкомъ, вспоминать о прошломъ счастьи,
каждый день любить мужа все сильнѣе и страстнѣе и знать, что все
кончено и прежняго не вернешь! А, впрочемъ, къ чему я вамъ это разсказываю? Вы,
вѣдь, все равно понять меня не можете.
‑ Вотъ оно
что! – сказала я, смотря съ сожалѣніемъ на бѣдную
женщину. – Только простите, я теперь еще менѣе понимаю вашу ревность
къ мужу. Вѣдь онъ-же вполнѣ свободенъ!
‑ Какъ
свободенъ? – засверкала глазами Алексъ – почему свободенъ?
Болѣзнь одного супруга не освобождаетъ
42
другого. Нашъ бракъ продолжается. Не
моя вина, что я заболѣла… я потеряла здоровье, рождая его-же ребенка. Онъ
долженъ такъ-же, какъ и я, смириться передъ судьбою и терпѣливо нести
свой крестъ.
‑ Ну, знаете,
это своеобразная логика. Этакъ, пожалуй, если вашъ мужъ ослѣпнетъ, то
вамъ придется выколоть себѣ глаза.
‑ Подобный примѣръ
сюда не идетъ. Тысячи дѣвушекъ, вдовъ, разведенныхъ женщинъ прекрасно
безъ любви обходятся.
‑ Это еще
большой вопросъ, прекрасно-ли. Поговорите съ докторами, и они вамъ скажутъ, что
большинство нервныхъ заболѣваній происходятъ у женщинъ именно отъ этой
искусственной жизни вопреки законамъ природы. Что-же до мужчинъ, то я думаю,
вашъ мужъ сойдетъ съ ума, если станетъ жить согласно вашимъ требованіямъ.
‑ Пусть
сойдетъ! Мнѣ легче будетъ знать, что онъ въ домѣ умалишенныхъ,
чѣмъ въ объятьяхъ другой женщины!
То былъ «крикъ сердца», и
я отступила…
‑ Теперь вы
понимаете, ‑ пылко продолжала Алексъ – почему я такъ тревожусь?
Я обязана заботиться о поведеніи Тима. Если онъ попадетъ въ руки дурныхъ
женщинъ, то онѣ научатъ его пьянству и разврату. Если онъ при живой
женѣ станетъ жить съ другой женщиной, душа его навѣки погибнетъ.
‑ Не проще-ли,
въ такомъ случаѣ, дать ему разводъ и предоставить возможность жениться
вторично?
‑ Простите, но
я не могу смотрѣть на бракъ столь легкомысленно. Бракъ есть таинство. Мы
вѣнчались
43
не на счастье, лишь, а и на горе. «For
better for worse till the death do us part»[1]), какъ говорятъ англичане. Если-бы Тимъ заболѣлъ, я-бы его
не покинула… Къ чести мужа слѣдуетъ сказать, что онъ никогда мнѣ
развода не предлагалъ, и я увѣрена, что не смотря на все, онъ горячо меня
любитъ.
Я подивилась наивности
женскихъ иллюзій: десять лѣтъ оба ведутъ отчаянную войну, а Алексъ все
еще надѣется, что мужъ ее любитъ.
‑ И мы могли
бы быть счастливы – продолжала она – если-бы Тимъ захотѣлъ,
наконецъ, понять, что онъ не имѣетъ болѣе права смотрѣть на
другихъ женщинъ. Чѣмъ, чѣмъ мнѣ излечить его отъ душевнаго
разврата! Какъ мучительно, какъ безжалостно заставляетъ онъ меня, порою,
страдать! Помню, этой зимой, пріѣхали мы съ нимъ въ магазинъ покупать
мнѣ новую шляпу. Продавщица, молоденькая глупая дѣвчонка,
вертѣлась передъ нами, кокетливо посматривая на Тима. Я случайно
обернулась на него и… обмерла. Тимъ смотрѣлъ на нее съ
вожделѣніемъ; онъ раздѣвалъ ее своими глазами! Не помню, что я
сказала продавщицѣ: кажется, что зайду въ другой разъ, и поспѣшила
уйти. Сердце у меня стучало; я поблѣднѣла и, шатаясь, спускалась по
лѣстницѣ. Мужъ испугался: «что съ тобой, ты больна?» спрашивалъ онъ
меня. Я не выдержала и тутъ-же, на лѣстницѣ, сдѣлала ему
сцену. «Скажи мнѣ, съ какой поры началъ ты смотрѣть на женщинъ
такими скверными глазами?» спрашивала я Тима. «Раньше у тебя этого циничнаго
взгляда не было. Гдѣ-же, у кого ты ему
44
научился? Тимъ, дорогой, пойми,
вѣдь это-же развратъ, голый развратъ! Раскайся, пока не поздно!».
‑ Что-же
отвѣчалъ вамъ мужъ? – спросила я, съ трудомъ сдерживая улыбку.
Алексъ безнадежно махнула
рукой.
‑ Все то же
самое! Обычный мужской отвѣтъ! Тимъ разсердился и сказалъ, что я –
сумасшедшая, и что меня слѣдуетъ лечить холодными душами…
…А какую жизнь вела я
прошлое лѣто! – продолжала, помолчавъ, Алексъ. – Une vie de martyre! Тимъ не получилъ отпуска, и мы взяли
дачу въ Павловскѣ. Сосѣдка, одна изъ нынѣшнихъ негодныхъ
дѣвчонокъ, затѣяла флëртъ съ мужемъ. Все мое лѣто прошло
въ томъ, что я ихъ обоихъ вытаскивала изъ-подъ кустовъ, да изъ-подъ мостовъ!
‑ Напрасно
дѣлали. Порядочная женщина, никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, подъ
мостъ спускаться не должна.
‑ Но,
позвольте! Я обязана наблюдать за поведеніемъ мужа, слѣдить, чтобы онъ не
погубилъ своего добраго имени и себя не опозорилъ.
‑ Вотъ этакую
фразу можно услышать только въ Россіи. Въ Европѣ жена смотритъ на мужа съ
уваженіемъ, видитъ въ немъ руководителя семьи и твердо вѣритъ, что онъ
приведетъ ее къ счастью и благополучію. Однѣ, лишь, русскія женщины
наивно убѣждены, что онѣ несравненно умнѣе своихъ мужей и
обязаны всю жизнь смотрѣть за ними, какъ нянюшки за дѣтьми, чтобы,
не ровенъ часъ, мужъ, этотъ глупый младенецъ, не раскокалъ себѣ головку.
‑ Что-же, по
вашему, слѣдуетъ дѣлать?
‑ Побольше
уважать своего мужа и довѣрять ему.
45
‑ Такъ ужь не
прикажете-ли мнѣ положить Тима съ его любовницей на свою кровать, да еще
посвѣтить имъ?
‑ Какъ вамъ не
совѣстно! – съ негодованіемъ воскликнула я. – Вы, порядочная
женщина, позволяете себѣ такія циничныя выраженія!
‑ Это Тимъ
виноватъ! – вспыхнувъ, оправдывалась Алексъ. – Зачѣмъ онъ пачкаетъ свой
семейный очагъ? Зачѣмъ меня, честную, заставляетъ думать о
гадостяхъ? – И Алексъ съ краскою стыда закрыла лицо руками.
‑ Да вы вовсе
не отъ того думаете о гадостяхъ, что вашъ мужъ развратенъ. Вы – больная
женщина, а большинство женщинъ, страдающихъ женскими болѣзнями,
преслѣдуютъ эротическія галлюцинаціи. Мужъ вашъ тутъ не при чемъ. Еслибы
вамъ даже удалось запереть его на замокъ, то васъ, по прежнему, мучили-бы
скабрëзныя мысли. Вамъ слѣдуетъ лечиться. Вы сдѣлали большую
ошибку, забросивъ своихъ докторовъ.
Алексъ съ удивленіемъ
меня слушала.
‑ Неправда! –
съ негодованіемъ воскликнула она. – Пусть только Тимъ сдѣлается
добродѣтельнымъ человѣкомъ, и я выздоровлю безо всякихъ лекарствъ!
Стемнѣло. Я
поднялась уходить.
‑ Я понимаю,
милая Любовь Өедоровна – горячо говорила мнѣ Алексъ на
обратномъ пути – что вы желаете мнѣ добра и хотите меня успокоить.
Но еслибы вы знали, какъ ваши возраженья дѣлаютъ мнѣ больно! Вамъ
слѣдуетъ утѣшать меня совсѣмъ другими словами!
‑ Какими-же?
Научите, я ихъ не знаю – отвѣчала я.
46
Я лгала. Я хорошо знала,
какихъ словъ жаждала услышать отъ меня бѣдная Алексъ. Я должна была
увѣрять ее, что мужъ по прежнему безумно въ нее влюбленъ. Что никогда, ни
одного разу, онъ не измѣнилъ ей со времени свадьбы и никогда не
измѣнитъ. Только эта ложь и могла ее утѣшить, но ее-то мнѣ и
не слѣдовало говорить. Ложь успокоила-бы Алексъ лишь на минуту и, въ
то-же время, нанесла-бы огромный вредъ, удерживая ее въ тѣхъ иллюзіяхъ,
которыя губили ея жизнь. Правда-же, хоть и горькая, всегда спасительна: умъ
страдаетъ и протестуетъ, а инстинктъ понемногу ей подчиняется.