VIII

VIII.

«Бѣдная Алексъ!» думала я, сидя на другой день въ Jardin Public и слушая музыку. «Жалкая жертва нелѣпаго гаремнаго воспитанія! Когда, наконецъ, поймутъ русскіе родители, что вѣкъ гаремовъ кончился, и дочерямъ слѣдуетъ давать такое-же воспитаніе, какъ и сыновьямъ. Люди засмѣялись-бы, если-бы на вопросъ: «Куда вы готовите вашего сына?» родители отвѣчали: «готовимъ его въ супруги и отцы»… Мужчинъ готовятъ въ офицеры, чиновники, инженеры, помѣщики, и, однако, это не мѣшаетъ имъ быть въ свое время хорошими мужьями и отцами. Зачѣмъ-же обижать дочерей? Зачѣмъ съуживать и калѣчить ихъ жизнь, готовя ихъ для одного, лишь, брака? Что удивительнаго, если любовь принимаетъ въ ихъ глазахъ болѣзненные, уродливые размѣры и отравляетъ жизнь и мужу и женѣ?

Не безуміе-ли все счастье дочери ставить на одну карту? Хорошо, если бракъ удасться, а если нѣтъ? Куда дѣваться многочисленнымъ Алексъ, старымъ дѣвушкамъ, бездѣтнымъ женщинамъ? Жизнь такъ интересна, такъ разнообразна! Какой смыслъ запирать женщинъ въ одну, лишь, брачную клѣтку? Отчего не расширять ихъ умъ, не поручать имъ государственнаго дѣла, не готовить изъ нихъ энергичныхъ слугъ своей родины?

…А кто же станетъ тогда рождать дѣтей? – спрашиваютъ наши наивные государственные умы. Они видимо, и не подозрѣваютъ, какъ всемогуща природа! Всякая чиновница, адвокатка, женщина-врачъ забудетъ свою службу, когда встрѣтитъ любимаго человѣка и сдѣлается матерью. И все-же эта служба заставитъ ее наблюдать жизнь, изучать ея законы, сдѣлаетъ изъ нея разумнаго человѣка, а не наивную птицу, живущую въ клѣткѣ и разсуждающую по-птичьи.

Конечно, нынѣшняя родительская слѣпота продолжится недолго, и къ концу двадцатаго вѣка гаремныя женщины исчезнутъ изъ домашняго обихода. «Если не вамъ», говорила я, мысленно обращаясь къ хорошенькимъ дѣвочкамъ, игравшимъ вокругъ меня, «то вашимъ дочерямъ станетъ гораздо легче жить. Имъ не придется губить лучшія свои годы на погоню за химерами. У каждой явится любимое дѣло и то душевное спокойствіе, которое всегда его сопровождаетъ»…

‑ Что это вы тутъ дѣлаете? – весело воскликнула Алексъ, подходя ко мнѣ съ Тимомъ. Она была очень оживлена и счастлива тѣмъ, что мужъ вернулся изъ Санъ-Ремо днемъ раньше, чѣмъ обѣщалъ.

‑ Наблюдаю человѣчество – отвѣчала я.

‑ Какъ, здѣсь? – смѣялась Алексъ, глядя на играющихъ вокругъ меня дѣтей.

‑ Именно! Здѣсь-то и слѣдуетъ его наблюдать Взрослые почти всегда разыгрываютъ передъ вами роль, стараясь показать себя такими, какими имъ хотѣлось бы быть. Дѣти-же объ этомъ еще не догадались и откровенно высказываютъ свои истинные свойства. Они усердно репетируютъ будущія роли и, наблюдая ихъ игры, можно многому научиться.

‑ Разскажите-же намъ ваши сегодняшнія наблюденія – шутила Алексъ, садясь рядомъ со мной на скамейку.

‑ Видите вы этого мальчика, рыженькаго Julot? – указала я ей на толстенькаго, кругленькаго, восьмилѣтняго мальчугана, стоявшаго передъ нами. – Это типъ настоящаго французскаго буржуа. Онъ ни разу во все это время не посмотрѣлъ ни на небо, ни по сторонамъ: его вниманіе обращено, лишь, на землю. Ему-бы только на кучу камней взлѣсть, да ножкой ихъ оттуда сбросить въ лужу. Это будущій фермеръ, архитекторъ, инженеръ. Онъ – олицетворенная проза; поэзіи въ немъ нѣтъ ни на одинъ сантимъ. И все же онъ въ ней нуждается и ищетъ поэзію въ своей подругѣ Arlette.

Взгляните на нее, эту тоненькую, изящную француженку, продуктъ многихъ поколѣній элегантныхъ женщинъ. Какъ всѣ маленькія француженки, она слишкомъ шикарно одѣта; слишкомъ коротка юбочка и оголены ножки; слишкомъ завиты локоны и черезчуръ кокетливо завязанъ на головѣ бантъ. Уже теперь, въ семь лѣтъ, она чувствуетъ себя царицей и

знаетъ, что Julot долженъ ей покланяться… Послушаемъ, что они говорятъ:

‑ Видишь мою куклу, Julot? – дѣловито объясняла Arlette своему маленькому кавалеру. – Я ее подъ кустъ посажу, и пусть она сидитъ. Мы-же какъ будто-бы ее не видимъ и станемъ искать ее по всему саду…

‑ Вы посмотрите на уморительную рожицу Julot! – смѣялась я. – Его прозаическій буржуазный умъ никакъ не можетъ понять, какъ эту куклу, сидящую у нихъ передъ глазами, они должны искать въ другомъ концѣ сада. Но онъ чувствуетъ, что въ этомъ есть нѣчто таинственное и интересное и послушно бѣжитъ за Arlette, держа ее за руку… Ай, что случилось?

Julot нечаянно толкнулъ Arlette, и оба упали въ лужу, непросохшую еще отъ давишней поливки. Julot открылъ ротъ, сдѣлалъ смѣшную гримасу и заревѣлъ на весь садъ. Но Arlette не плакала. Граціознымъ жестомъ смахивала она пальчиками брызги грязи со своего наряднаго пальто и говорила:

‑ Ne pleure pas, Julot! Ce n'est rien, mon ami. Nous avons fait naufrage, vois-tu! Nous sommes à présent sur une île déserte, où il y a beaucoup de nègres et beaucoup de sucre.

‑ Развѣ это не жизнь? – воскликнула я. – Благодаря неловкости Julot семья его попала въ бѣду. Julot въ отчаяньи рветъ на себѣ волосы и проклинаетъ судьбу. Но Arlette не унываетъ. Инстинктивно понимаетъ она, что ея обязанность ободрять мужа въ тяжелую минуту. Со свойственнымъ женщинамъ воображеніемъ Arlette спѣшитъ доказать Julot, что

бѣда не такъ ужъ велика; что, пожалуй, все къ лучшему, и они не только ничего не потеряли, а напротивъ, выиграли. Грязная лужа въ ея пылкой головкѣ превращается въ île déserte, où il y a beaucoup de nègres et beaucoup de sucre. И слушая жену, Julot успокаивается. Съ новой энергіей принимается онъ за работу и, какъ знать, можетъ быть, и вывезетъ вновь семью на дорогу…

‑ Вы правы! – сказалъ Тимъ, и нѣжная улыбка озарила его лицо. – У дѣтишекъ есть чему поучиться. У нихъ какой-то особенный, свѣжій взглядъ на жизнь.

‑ Какихъ-же дѣтей ты знаешь? – подозрительно спросила Алексъ. – Ужъ не этого-ли идіота Вику, сына твоего пріятеля Валентинова?

‑ Я не про Вику говорю – мрачно отвѣчалъ Тимъ.

‑ Такъ про кого-же? Не можетъ-же тебѣ нравиться жалкая кривляка Лили, которая въ семь лѣтъ кокетничаетъ съ поклонниками своей матери?

Тимъ молчалъ и угрюмо курилъ.

‑ Да кто-же это, наконецъ! Какихъ дѣтей ты наблюдалъ, гдѣ съ ними встрѣчался? – приставала къ мужу Алексъ. – Что-же это ты – и говорить съ нами не хочешь? Не удостаиваешь насъ съ Любовью Өедоровной отвѣта?

‑ Чего ты ко мнѣ пристала? Что тебѣ отъ меня нужно? – возмущался Тимъ. – Слушая тебя, можно и въ самомъ дѣлѣ подумать, что дѣти – рѣдкость, и ихъ лишь въ музеяхъ возможно встрѣтить. Слава Богу! дѣтей на свѣтѣ достаточно!

Алексъ вспыхнула, съ негодованіемъ посмотрѣла на мужа и увлекла меня въ сторону.

‑ Вы видите, вы сами видите, ‑ пылко жаловалась она – какъ жестокъ ко мнѣ Тимъ. Онъ не упускаетъ случая упрекнуть меня въ бездѣтности!

Я молчала. Меня глубоко возмущала эта неутолимая жажда знать всѣ мысли, чувства и мнѣнія своего мужа, что-бы немедленно-же ихъ осмѣять и запачкать. Чѣмъ-то больнымъ вѣяло отъ этой наглой безцеремонности.

«Это карикатура на бракъ», думала я, «не можетъ быть, чтобы мужъ и жена не могли имѣть своихъ собственныхъ тайныхъ мыслей и симпатій».

Странно! Мнѣ почти хотѣлось, чтобы Тимъ обманулъ жену съ кѣмъ-нибудь изъ многочисленныхъ ниццкихъ «дамъ».

«Откуда могло появиться у меня подобное желаніе?» дивилась я «кажется, мое воспитаніе, всѣ традиціи, въ которыхъ я выросла, заставляютъ меня держать сторону Алексъ».

Возможно, что въ эту минуту я напоминала американскихъ квакеровъ временъ рабства, которые радовались бѣгству несчастнаго негра отъ жестокаго плантатора, охотно прятали его у себя и помогали ему. Алексъ, пожалуй, не ошибалась, обвиняя своихъ петербургскихъ знакомыхъ въ потворствѣ Тиму. Въ людяхъ сильно чувство справедливости, и всякое стремленіе поработить себѣ чужую жизнь и волю возбуждаетъ въ нихъ негодованіе и потребность мщенія.