IX.

Мнѣ перевели изъ Россіи деньги, но почему-то не черезъ тотъ банкъ, въ которомъ я имѣла аккредитивъ,

52

а черезъ другой, мнѣ незнакомый; мало того – невѣрно написали мою фамилію. Директоръ банкирской конторы встрѣтилъ меня очень любезно, но рѣшительно отказался выдать мнѣ присланную сумму.

‑ Что-же мнѣ теперь дѣлать? Посовѣтуйте! – просила я его.

‑ Нѣтъ-ли у васъ знакомыхъ среди кліентовъ нашего банка, которые могли бы засвидѣтельствовать вашу личность?

Я назвала нѣсколько русскихъ именъ въ томъ числѣ Борисовыхъ.

‑ Mr. de Borissoff? – обрадовался директоръ. – Какъ-же, какъ же! Онъ старый нашъ кліентъ: и въ прежніе годы черезъ насъ деньги получалъ.

Я попросила соединить меня съ отелемъ, вызвала къ телефону Тима и объяснила въ чемъ дѣло, прося его немедленно пріѣхать въ банкъ.

‑ Comment donc, mon général! Avec le plus grand plaisir! – услышала я въ отвѣтъ.

‑ Что это значитъ, ‑ удивилась я – почему вы называете меня генераломъ?

 C'est convenu, mon général, à tout à l'heure! – также любезно повторилъ мой собесѣдникъ, прерывая сообщеніе.

Я въ недоумѣніи ждала. Черезъ четверть часа въ контору вошелъ запыхавшійся Тимъ.

‑ Скажите, что значитъ эта шутка? встрѣтила я его вопросомъ. – Почему вамъ вздумалось назвать меня генераломъ?

‑ Генераломъ? Ахъ, да! давеча у телефона… Алексъ рядомъ стояла, а въ ея присутствіи я никогда по телефону съ женщинами не разговариваю.

53

‑ Зачѣмъ-же вы ее обманываете?

‑ А затѣмъ, что иначе немедленно начнутся нелѣпыя приставанія: «почему Любови Өедоровнѣ вздумалось обратиться именно къ тебѣ? Откуда у васъ такія близкія отношенія? Это странно… съ какихъ это поръ вы такъ подружились?» И пошло, и пошло, и пошло на двѣ недѣли, если не на цѣлый мѣсяцъ!

‑ Но, вѣдь, Алексъ навѣрно поинтересовалась узнать, съ какимъ генераломъ вы говорили?

‑ А у меня здѣсь знакомый старичекъ есть, генералъ Голубушкинъ. Он второй годъ въ Ниццѣ безъ ногъ лежитъ. Я и объяснилъ Алексъ, что онъ почувствовалъ приближеніе смерти, рѣшилъ написать завѣщаніе, а меня приглашаетъ въ свидѣтели.

‑ Боже, какая дикая сказка! Вѣдь если онъ безъ ногъ лежитъ и чувствуетъ приближеніе смерти, то какъ-же-бы онъ могъ съ вами самъ по телефону разговаривать?

‑ Такъ это вамъ, писательницамъ, логика нужна, а прочія женщины прекрасно безъ нея обходятся. Ихъ главное надо поскорѣе успокоить.

‑ Неужели-же вамъ не тяжело все время лгать, да обманывать? Что это за жизнь! Вѣдь это-же ужасъ!

‑ Да, жизнь не завидная. Всѣ мы, русскіе мужчины, изолгались до послѣдней степени. Что-же прикажете дѣлать, если жены намъ не вѣрятъ, когда мы говоримъ правду? Сказкѣ, нелѣпой и безсмысленной, повѣрятъ, а правдѣ – никогда. Таково ужъ своеобразное устройство женскаго ума.

‑ Какой вздоръ! Сами же вы сейчасъ сказали, что намъ, писательницамъ, нужна логика. Значитъ,

54

признали, что подъ вліяніемъ серьезнаго занятія женскій умъ можетъ измѣниться. Конечно, если вы будете отстранять женщинъ отъ всякаго дѣла и насильно держать ихъ въ дѣтской, то онѣ навсегда останутся дѣтьми.

Мы скоро кончили денежныя дѣла и вмѣстѣ вышли изъ банка. Дорогой Тимъ упросилъ меня не говорить Алексъ про нашу встрѣчу и за обѣдомъ съ апломбомъ разсказывалъ ей грустныя подробности о душевномъ состояніи генерала Голубушкина. Мнѣ было смѣшно и вмѣстѣ съ тѣмъ досадно, что приходится обманывать Алексъ. «Ошибается Тимъ!» думала я, «ужъ ко мнѣ-то она не станетъ ревновать мужа: мнѣ она вѣритъ. Бѣдная Алексъ! Пусть хоть разъ въ жизни поживетъ спокойно. Какъ должно быть тяжело подозрѣвать всѣхъ своихъ знакомыхъ въ вѣроломствѣ!»

Алексъ настолько мнѣ довѣряла, что когда наступили праздники Mi-carême, стала просить меня поѣхать съ Тимомъ на Redoute Blanche.

‑ Отчего-же вы сами не ѣдете? – спрашивала я.

 Не могу я видѣть этого содома! Противенъ мнѣ ихъ наглый цинизмъ! Всѣ эти здѣшніе балы ни что иное, какъ рынки, гдѣ мужчины покупаютъ понравившихся имъ женщинъ. Какъ не стыдно французскому правительсту допускать подобныя собранія!

‑ Да и не одни балы въ Европѣ ужасны – пресерьозно вторила я Алексъ, ‑ еще хуже, по моему, здѣшній обычай дамъ одѣвать къ обѣду открытыя платья.

‑ Вотъ и я тоже говорю! – обрадовалась Алексъ. – Гнусный, подлый обычай, соблазняющій мужчинъ!

55

‑ А театры? Развѣ это не соблазнъ?

‑ Еще какой! – возмущалась Алексъ – балетъ, напримѣръ: эти полуголыя танцовщицы явно толкаютъ на развратъ.

‑ Слѣдуетъ все это уничтожить! – рѣшила я – а затѣмъ возстановить старый, добрый обычай запирать на ночь улицы веревкой или рогаткой и посылать ночной дозоръ, который-бы строго наблюдалъ, чтобы всѣ горожане тушили въ девять часовъ огонь и ложились спать.

Алексъ разсердилась.

‑ Съ вами нѣтъ никакой возможности говорить! – пылко воскликнула она. – Никогда не знаешь, шутите вы или говорите серьозно. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ, что вы исполните мою просьбу и поѣдете съ Тимомъ на эту возмутительную Redoute, на которой ему почему-то хочется присутствовать.

‑ Утомили меня здѣшнія безпрерывныя увеселенія, милая Алексъ! Къ тому-же, мнѣ кажется, вашему мужу будетъ несравненно веселѣе одному.

‑ Ему нечего думать о весельѣ! – вспыхнула Алексъ. – Тимъ женатый человѣкъ. Ему приличнѣе ѣхать на балъ въ обществѣ порядочной дѣвушки.

Мнѣ мало улыбалась роль гувернантки, охраняющей Тима отъ пагубныхъ увлеченій, но, дѣлать нечего, пришлось поѣхать. Жаль было бѣдную Алексъ и хотѣлось ее успокоить.

Какъ я и ожидала, Redoute Blanche мнѣ не понравилось. Въ бѣломъ свѣтѣ есть что-то мертвящее, и вся эта бѣлая толпа была далеко не такъ живописна, какъ лиловая съ зеленымъ. Къ тому-же Redoute Blanche повторяется каждый годъ, и костюмы были

56

большей частью старые, пожелтѣвшіе отъ морского воздуха.

Должно быть устроители бала поняли, что онъ привлечетъ мало публики, а потому въ видѣ приманки пригласили танцовщицъ оперы, явившихся въ бѣлыхъ греческихъ туникахъ съ гирляндами цвѣтовъ. Для насъ, русскихъ, привыкшихъ къ превосходному балету, всѣ эти некрасивыя и неграціозныя «гречанки» не представляли большого интереса, хоть и танцовали онѣ въ необычайной обстановкѣ: не на сценѣ, а въ самой залѣ, среди разступившейся публики.

Главнымъ attraction вечера была арлезьянская фарандола, начавшаяся тотчасъ послѣ греческихъ плясокъ. Во всѣхъ французскихъ провинціяхъ, имѣются свои особенные, старинные, народные танцы, до сихъ поръ исполняемые народомъ на деревенскихъ праздникахъ и вечеринкахъ. Французское общество очень любитъ и поощряетъ эти танцы, приглашая крестьянъ исполнять ихъ на общественныхъ балахъ и на сценѣ театра. Пляшутъ обыкновенно всѣ вмѣстѣ: и старые, и молодые, подростки и дѣти. Музыка, имъ акомпанирующая, весьма примитивна: всего чаще дудочка, барабанъ или волынка. Танцуютъ крестьяне въ деревенскомъ платьѣ, въ грубыхъ сапогахъ (въ Овернѣ въ деревянныхъ сабо) и старательно, съ серьезнымъ видомъ, выдѣлываютъ замысловатыя па. Балетные танцовщики, пляшущіе на сценѣ народные танцы, доказываютъ свою ненаблюдательность, очаровательно улыбаясь публикѣ. Крестьянинъ такъ привыкаетъ работать всю недѣлю, что не въ силахъ остановиться и по воскресеньямъ,

57

въ видѣ веселья, онъ такъ-же сосредоточено и угрюмо работаетъ ногами.

Въ Овернѣ, кончая bourrée, танцоръ серьезно и почтительно цѣлуетъ свою даму. Въ фарандолѣ этого поцѣлуя нѣтъ, какъ нѣтъ кавалеровъ и дамъ. Танцуютъ всѣ вмѣстѣ, цѣпью, завиваясь и развиваясь длинной лентой. Кончили они подъ оглушительный громъ апплодисментовъ. Апплодировала и публика и танцовщицы. Соперничества не могло быть: всякому французскому сердцу эти народныя пляски дороги и милы.

Мой спутникъ былъ въ восторгѣ. Я съ удивленіемъ на него смотрѣла: куда дѣвался вѣчно мрачный и ворчливый Тимъ? Онъ острилъ, хохоталъ, подпѣвалъ веселымъ мотивамъ, похорошѣлъ и помолодѣлъ. Я ему это замѣтила и пожалѣла, что такъ рѣдко вижу его въ благодушномъ настроеніи.

‑ Эхъ, Любовь Өедоровна! И радъ-бы, да не смѣю! Я – человѣкъ жизнерадостный; мнѣ только тогда и хорошо, когда вокругъ меня всѣ веселы и счастливы. Если-бы вы знали, какъ тяжело мнѣ жить въ этой удушливой атмосферѣ вѣчныхъ упрековъ, страданій, скуки и тоски! Я дни отсчитываю до окончанія отпуска и нашего возращенія въ Петербургъ!

Мы оставались на балу до трехъ часовъ ночи. Утромъ я еще крѣпко спала, какъ вдругъ отчаянный стукъ въ дверь разбудилъ меня.

‑ Кто тамъ? – съ испугомъ спросила я.

‑ Это я, Алексъ! Отворите скорѣй!

Я поспѣшила открыть дверь, и въ комнату влетѣла Алексъ въ кружевномъ капотѣ съ распущенными волосами. Она была внѣ себя; крупныя слезы катились по ея лицу.

58

‑ Скажите, до чего-же это, наконецъ, дойдетъ? – обратилась она ко мнѣ. – Вчера, вернувшись домой, мужъ меня избилъ.

‑ Быть не можетъ!

‑ Не вѣрите? Вотъ смотрите! – и она показала мнѣ восхитительную бѣлую руку, на которой, впрочемъ, никакихъ слѣдовъ побоевъ не было. – Видите вы это синее пятно? Это Тимъ меня ночью ударилъ!

‑ Съ чего-бы это? удивлялась я – вчера онъ былъ въ такомъ благодушномъ настроеніи.

‑ Ну, еще-бы! Постороннимъ людямъ улыбки и ласковыя слова; на долю жены – оскорбленія, брань, а теперь ужъ и колотушки…

Я была глубоко возмущена грубымъ поступкомъ Тима и встрѣтивъ его передъ завтракомъ, высказала ему свое негодованіе.

‑ Неужели это правда, Тимофей Ивановичь, что вы бьете свою жену?

‑ Ну, бить – не билъ, а тумака два, дѣйствительно, далъ, ‑ хладнокровно отвѣчалъ Тимъ.

‑ И вы можете такъ спокойно въ этомъ признаваться? А я-то считала васъ джентльменомъ!

‑ Алексъ объяснила вамъ причину нашей ссоры?

‑ Нѣтъ, не объяснила.

‑ Ага! Ну, такъ я ее самъ объясню. Вчера, когда мы вернулись съ Redoute, Алексъ еще не спала. Она набросилась на меня съ упреками, увѣряя, что мы съ вами ужинали послѣ бала въ отдѣльномъ кабинетѣ и… пріятно провели тамъ время…

‑ Не можетъ быть! – ужаснулась я.

‑ А вы ее сами спросите! Алексъ лгать не умѣетъ.

59

Пылая негодованіемъ, я поспѣшила къ Алексъ и потребовала у нея объясненія. Несчастная ревнивица смутилась и покраснѣла.

‑ Тимъ ничего не понялъ и все перепуталъ! – сконфуженно оправдывалась она. – Мнѣ, дѣйствительно, показалось страннымъ, что Тимъ такъ поздно вернулся… Я подумала, что онъ васъ одну отпустилъ домой, а самъ куда-нибудь поѣхалъ…

‑ Вотъ вы-бы и подождали до утра и спросили меня, вмѣстѣ мы вернулись или нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, будьте увѣрены, что я никуда болѣе съ вашимъ мужемъ не пойду. Сами же уговорили меня ѣхать на этотъ балъ, а теперь, въ благодарность оскорбляете гнуснымъ подозрѣніемъ. Ужъ этого-то я отъ васъ не ожидала!

Я была искренно возмущена, и весь день очень холодно относилась къ Алексъ. Она смотрѣла на меня умоляющими виноватыми глазами, а вечеромъ, поймавъ одну въ корридорѣ, обняла и прошептала:

‑ Не сердитесь на меня, милая Любовь Өедоровна! Не отнимайте своей дружбы! Она мнѣ такъ, такъ нужна!