ЖАЛОСТЬ

ЖАЛОСТЬ.

‑ Ляля!

Молчаніе. Худенькая бѣлокурая дѣвочка сидитъ на полу возлѣ раскрытаго книжнаго шкафа и жадно читаетъ.

— Ляля! Ты меня слышишь? Брось книгу и иди обѣдать! Ляля!! Да очнись же, матушка!

Лялю, наконецъ, отрываютъ отъ книги и ведутъ обѣдать. За столомъ она сидитъ молча, тупо смотря на родныхъ. Лицо ея опухло и покраснѣло, наклоняясь надъ книгой. Все тѣло болитъ отъ неловкой позы, но она ничего не замѣчаетъ. Умъ ея продолжаетъ еще витать въ томъ прекрасномъ сказочномъ мipѣ, куда его перенесло чтеніе. Дѣйствительная жизнь маленькой Ляли такъ

скучна, такъ безцвѣтна, такъ однообразна! Такъ надоѣли одни и тѣ же пріѣвшіяся лица! Другихъ же нѣтъ и пойти некуда. У Ляли Радвановичъ нѣтъ ни знакомыхъ, ни подругъ. Ее никуда не возятъ; она не знаетъ ни дѣтскихъ баловъ, ни игръ. Ея родители люди серьезные, бѣдные, трудящіеся. Имъ не до праздниковъ и не до увеселеній.

Ляля еще не поступала въ гимназію и учится дома. Ученіе мало ее интересуетъ. Вся ея радость, все ея счастье — книги. Она читаетъ съ утра до вечера, съ трудомъ отрываясь отъ книгъ для обѣда, уроковъ и прогулки. Никто не контролируете ея чтенія. Книжный шкафъ стоить безъ ключа; Ляля беретъ изъ него, что хочетъ: «Анну Каренину», «Исторію Жирондистовъ», «Нана», «Путешествія инока Парфенія» и т. п. Многаго она, разумѣется, не понимаетъ; иногда соскучившись, пропускаетъ цѣлыя страницы. Впрочемъ, это ничуть не мѣшаетъ интересу чтенія. Часто она развертываетъ книгу на половинѣ и тотчасъ же погружается въ интригу романа; читаетъ его до конца, а, затѣмъ кончивъ, прочитываетъ начало. Голова ея всегда полна героями и героинями; картины горъ, морей, разныхъ городовъ витаютъ

передъ нею. Она отвѣчаетъ роднымъ невпопадъ, глядитъ, не видя ничего передъ собою, блѣднѣетъ, худѣетъ, жалуется на головную боль. Встревоженные родители находятъ, что Лялю слѣдуетъ развлечь, свести въ театръ. Долго выбираютъ пьесу и, наконецъ, везутъ ее смотрѣть... «Отелло», съ участіемъ заѣзжаго знаменитаго трагика. Театръ дѣйствуетъ на Лялю еще сильнѣе, чѣмъ книги. Она живетъ на сценѣ, не отрываетъ глазъ отъ актеровъ, негодуетъ на антракты. Въ сценѣ удушенія Дездемоны она дрожитъ и плачетъ. Ночью Ляля не спитъ и со страхомъ смотритъ въ темноту. Ей чудится, что кто-то приближается къ ней, наклоняется и хочетъ задушить. Ляля вскрикиваетъ и просыпается въ холодномъ поту...

Вотъ Лялѣ минуло 15 лѣтъ. Путешествія, историческія и политическія сочиненія не интересуютъ ее болѣе. Она предпочитаетъ имъ романы, въ особенности объясненія въ любви. Это и понятно: вѣдь Ляля влюблена. Случилось это внезапно. Два года тому назадъ одинъ дальній родственникъ, морякъ, передъ отъѣздомъ въ кругосвѣтное плаваніе заѣхалъ къ родителямъ Ляли проститься и

подарилъ имъ свой портретъ. Моряка угостили обѣдомъ, а портретъ вставили въ красную плюшевую рамку и повѣсили на стѣну. На Лялю морякъ не произвелъ никакого впечатлѣнія; она въ то время увлекалась чтеніемъ «Тысячи и одной ночи» и жила больше въ Персіи, чѣмъ въ Петербургѣ. Но черезъ два года, случайно взглянувъ на его портретъ, Ляля вдругъ почувствовала, какъ затрепетало ея сердце. Она стала все чаще и чаще подходить къ портрету и черезъ недѣлю была влюблена въ Константина Р-скаго. Цѣлый день, сидя за уроками, играя на роялѣ гаммы, гуляя по улицамъ, а особенно вечеромъ, ложась спать и погасивъ свѣчу, она мечтала о немъ и рисовала картину будущаго счастія, когда Р-скій вернется изъ плаванія и женится на ней. Почему-то въ ея мечтахъ родители не соглашались на этотъ бракъ; тогда милый, дорогой Костя похищалъ ее изъ окна, по веревочной лѣстницѣ. Они вмѣстѣ бѣжали въ Италію, въ Венецію и, Боже, какое счастіе ждало ихъ тамъ! Ляля рисовала себѣ ихъ объясненія въ любви, ихъ ласки, ихъ образъ жизни. Не смотря на безпорядочное чтеніе Ляля была такъ наивна и невинна,

что въ мечтахъ ея послѣ цѣлаго дня горячихъ поцѣлуевъ они вечеромъ желали другъ другу спокойной ночи и расходились по своимъ комнатамъ...

Вскорѣ, однако, Лялины подруги по гимназіи, въ которую она годъ тому назадъ поступила, нашли нужнымъ ее «просвѣтить». Во всю свою послѣдующую жизнь Ляля не могла забыть этого «просвѣщенія». Какъ-то разъ въ большую рекреацію, во время завтрака, разговоръ зашелъ о любви. Дѣвочкамъ было 14-15 лѣтъ, и тема эта одинаково всѣхъ интересовала. Ляля горячо, съ пафасомъ, о ней говорила, называя любовь «святымъ» чувствомъ. Товарки ея переглядывались между собою и хихикали:

— Да она совсѣмъ еще дурочка — рѣшила одна изъ нихъ, — послушай, Варя, ты сидишь съ ней на одной скамейкѣ, тебѣ слѣдуетъ «все» ей объяснить.

Варя отнѣкивалась, дѣвочки настаивали. Ляля, широко раскрывъ глаза, удивленно переводила ихъ съ одной на другую. Наконецъ Варя сдалась на доводы товарокъ, обняла Лялю за талію, увела ее въ уголокъ и шепнула нѣсколько словъ на ухо. Дѣвочки съ интересомъ слѣдили за «просвѣщеніемъ».

Ляля поблѣднѣла, зашаталась и съ дикимъ видомъ смотрѣла на Варю. Все помутилось въ ея глазахъ, и она бы упала, если бы не подхватили подруги.

— Воды скорѣй, бѣгите за Августой Петровной! — испуганно кричали дѣвочки.

За классной дамой побѣжали.

— Радвановичъ, голубушка, не выдавай насъ! — растерянно шептали гимназистки.

Классная дама испугалась, увидавъ Лялю. Она сама свела ее внизъ, помогла одѣться и отправила домой на извозчикѣ въ сопровожденіи школьнаго сторожа.

Дома Лялю мигомъ раздѣли, напоили малиной и уложили въ постель. Ляля ничего не говорила и молча всему повиновалась. Она чувствовала себя раздавленной и не могла собрать мыслей. Только ночью, когда всѣ уже уснули, она, наконецъ, сообразила въ чемъ дѣло, и горько заплакала, забившись въ подушку и изо всѣхъ силъ сдерживаясь, чтобы ея не услышали.

«Кончено, все кончено! Прощай, свѣтлая мечта о Костѣ! Все погибло: она обречена на вѣчное дѣвичество, на вѣчное одиночество». Это было первое большое горе въ жизни Ляли, и долго не могла она оправиться

и забыть его. Тяжелѣе всего было то, что не о чемъ стало больше мечтать. Мечты были насущной потребностью Лялиной жизни.

Отнимите табакъ у яраго курильщика или вино у пьяницы, и вы поймете ея состояніе. Страданія Ляли къ концу второй недѣли стали невыносимы, и неизвѣстно, чѣмъ бы они кончились, если бы, вдругъ, блестящая комбинація не пришла ей въ голову.

Ляля рѣшила, что когда Костя Р-скій сдѣлаетъ ей предложеніе, то она его приметь, но затѣмъ, черезъ нѣсколько дней, уведетъ его въ садъ, въ старую бесѣдку, и тамъ скажетъ ему, что она случайно, въ гимназіи, узнала въ чемъ заключается бракъ. Что «это» противно ея убѣжденіямъ, и она никакъ согласиться на то не можетъ. Вмѣсто того Ляля предложитъ Костѣ жить по-братски, но такъ какъ безъ дѣтей имъ будетъ скучно, то послѣ свадьбы они оба поѣдутъ въ Воспитательный Домъ и выбе-рутъ тамъ себѣ по вкусу дѣвочку и мальчика. Костя навѣрно согласится. Онъ, вѣдь, такой деликатный! Ему самому навѣрно все «это» противно. Ляля была въ восторгѣ отъ своей идеи. Обрадованное воображеніе заработало

съ новой силой, и картины ихъ будущей жизни и семейнаго счастія замелькали передъ Лялей, радуя и веселя ее и скрашивая ея грустную молодость.

II.

Къ девятнадцати годамъ судьба Ляли круто измѣнилась. Родители ея умерли, и Лялю взяла къ себѣ тетка, бездѣтная вдова. Она горячо полюбила племянницу и рѣшила сдѣлать ее наслѣдницей своего состоянія. Ляля стала богатой невѣстой. Къ этому времени она кончала гимназію, и тетка рѣшила, что пора вывозить ее въ свѣтъ. Ляля сама мечтала о людяхъ. Она выросла въ одиночествѣ, а потому люди интересовали ее больше всего: больше книгъ, больше театра. Къ тому же она все болѣе и болѣе мечтала о любимомъ человѣкѣ и надѣялась встрѣтить его въ обществѣ. Константинъ Р-скій давно уже женился въ Севастополѣ, где служилъ, вернувшись изъ плаванія. Ляля горько плакала, узнавъ о его женитьбѣ. О, глупый человѣкъ! Онъ и не подозрѣвалъ, какое счастіе ждало его въ Петербургѣ!

Послѣ этой измѣны Лялѣ пришлось испытать

еще двѣ сильныя страсти: одну къ Борису Троекурову, герою «Перелома» романа Маркевича; другую — къ шведскому наслѣдному принцу, портретъ котораго случайно попался ей въ руки. Но теперь оба эти увлеченія уже прошли, и Ляля мечтала, какъ встрѣтитъ она прекраснаго, добраго, умнаго человѣка, который откроетъ ей свою душу и оцѣнитъ ея сердце.

Тетушка Ляли принадлежала къ такъ называемому «хорошему обществу». Люди, принимаемые ею, были прекрасно воспитаны, тщательно вымыты и нарядно одѣты. Ляля любовалась на блестящую отдѣлку ихъ ногтей и безукоризненные проборы волосъ, но очень удивлялась ничтожеству ихъ разговора. Не то, чтобы не было между ними умныхъ людей; встрѣчались и умные, хоть и не въ большемъ числѣ. Но они тщательно старались подавить въ себѣ всякую оригинальность и своеобразность. У всѣхъ была одна цѣль: ничѣмъ не выдаваться и во всемъ походить на лругихъ. Удивлялась Ляля также тому, какъ плохо они были образованы въ литературномъ отношеніи и какъ мало они читали. Они знали всѣ знаменитыя произведенія по названію, но повидимому не нашли

еще времени, чтобы ихъ прочесть. Плоскія шуточки, глупенькое балагурство, ничтожный flirt – вотъ все, чѣмъ наполняли они вечера и собранія.

Два-три человѣка принялись было серьезно ухаживать за Лялей, но она съ негодованіемъ ихъ отвергла. «Имъ не я нужна, а ваши деньги», — заявила она теткѣ, — «меня же берутъ лишь въ придачу».

Ляля отчасти была права. Ея женихи не настаивали, не отчаивались, а найдя черезъ нѣсколько мѣсяцевъ (а иногда и недѣль) болѣе сговорчивую невѣсту съ хорошими средствами, посылали Лялѣ пригласительный билетъ на свою свадьбу.

Разъ какъ-то она поѣхала на журъ-фиксъ къ одной изъ своихъ пріятельницъ. Народу собралось немного. Выпивъ чай, молодежь изъ столовой перешла въ гостиную и хотѣла было начать игру въ «secretaire». Въ это время изъ кабинета хозяина дома, гдѣ сидѣли «большіе», къ молодежи присоединился Викторъ Б-въ. Онъ, впрочемъ, и самъ былъ еще молодъ, лѣтъ 27-28, не болѣе, но удивительно серьезенъ и сосредоточенъ для своихъ лѣтъ. Онъ нѣкоторое время молча присматривался къ игрѣ, и, вдругъ, заговорилъ.

По какому-то поводу онъ затѣялъ споръ съ кѣмъ-то изъ присутствующихъ. Тоть было отвѣчалъ ему, но скоро замолкъ, и разговоръ перешелъ въ монологъ Б-ва. Онъ говорилъ горячо, пылко, волнуясь, о Богѣ, о любви, о xристіанствѣ. Голосъ его, глухой вначалѣ, звенѣлъ, его смуглое, блѣдное лицо покраснѣло, черные глаза сверкали. Всѣ молча слушали, не смѣя пошевелиться, и, какъ очарованные, не сводили глазъ съ оратора. На Лялю онъ произвелъ глубокое впечатлѣніе. Ей едва удалось обмѣняться съ нимъ нѣсколькими словами, но образъ его, какъ живой, стоялъ передъ нею. Ляля сдѣлалась усердной посѣтительницей журъ-фиксовь своей подруги, но увы, Б-въ болѣе не появлялся. Поборовъ свою стыдливость, Ляля начала про него разспрашивать. Ей сказали, что онъ начинающій писатель и очень странный человѣкъ: то вздумаетъ ходить каждый день, то исчезаетъ по цѣлымъ годамъ. Ляля тотчасъ купила его повѣсти и принялась читать. Несмотря на всю симпатію къ автору, литературное чутье Ляли, развитое многочисленнымъ и разнообразнымъ. чтеніемъ, подсказало ей, что у Б-ва не было художественнаго таланта. Его герои были холодны,

неуклюжи и прямолинейны. Они напоминали наивные рисунки древнихъ египтянъ. Но прекрасная душа автора сквозила въ каждой строчкѣ; горячее сердце, любовь къ правдѣ, жажда справедливости — все это плѣнило Лялю. Она уже любила Б-ва; она искала встрѣчи съ нимъ на улицѣ, въ театрѣ, въ обществѣ и тосковала, не находя его — Б-въ исчезъ безслѣдно.

Прошло больше года. Однажды, осенью, Ляля, просматривая утромъ газету, наткнулась на извѣстіе, которое заставило ее похолодѣть. Вотъ что тамъ стояло:

«Нашъ молодой, подающій большія надежды, писатель, Викторъ Б—въ, находится въ настоящее время въ Кіевѣ, въ больницѣ. По дорогѣ на югъ, куда онъ ѣхалъ лечиться отъ чахотки, онъ схватилъ воспаленіе легкихъ. Средствъ у него нѣтъ никакихъ, и онъ испытываетъ большую нужду. Слѣдовало бы литературному фонду обратить вниманіе на грустное положеніе молодого писателя».

Газета выпала изъ рукъ Ляли. Въ сильномъ волненіи принялась она ходить по комнатѣ. Наконецъ, обдумавъ, подошла къ письменному столу и принялась писать Б-ву. Она писала, что любитъ его, предлагаетъ

ему себя въ жены, а если онъ не хочетъ, то въ сидѣлки, въ сестры милосердія. Сообщала, что выѣзжаетъ немедленно вслѣдъ за письмомъ, съ тѣмъ, чтобы ухаживать за нимъ въ Кіевѣ.

Ляля писала, не заботясь о слогѣ, съ кляксами и помарками. Только окончивъ письмо, она сообразила, что не знаетъ, куда адресовать его. Даже отчество Б-ва было ей неизвѣстно. Она рѣшила пойти въ редакцію газеты, чтобы узнать его адресъ. На бѣду, подошло два праздника подрядъ и лишь на третій день могла открыться редакція.

Ляля почти не волновалась. Ничего не говоря теткѣ, она потихонько укладывала самое необходимое въ дорогѣ и считала деньги. Ихъ у нея было немного, но Ляля надѣялась заложить гдѣ-нибудь подаренныя ей теткой драгоцѣнности. Отсутствіе паспорта мало ее безпокоило. Въ Кіевѣ она тотчасъ пойдетъ къ губернатору и все ему объяснитъ, а тамъ пріѣдетъ тетка и все уладится.

Насталъ, наконецъ, третій день — рѣшительный, но дѣйствовать Лялѣ не пришлось: газета извѣщала о смерти Б-ва... Ляля не плакала, но строго себя судила. «Этотъ прекрасный человѣкъ страдалъ, умиралъ,

погибалъ отъ бѣдности, а ты въ то время мечтала и строила воздушные замки. Надо было давно откинуть дѣвичью стыдливость и отыскать его. Не слѣдовало ждать, когда онъ придетъ къ тебѣ просить сочувствія; гордые люди ни къ кому со своимъ горемъ не ходятъ. Надо было самой придти и предложить помощь. Съ своимъ приданымъ ты могла бы свезти его въ Египетъ или Алжиръ. Онъ былъ молодъ; при тщательномъ леченіи и комфортѣ онъ могъ поправиться, и вотъ ты бы спасла хорошаго человѣка».

Ляля не оправдывалась передъ своей совѣстью; она лишь дала себѣ слово запомнить этотъ урокъ.

Ляля по прежнему продолжала выѣзжать, отчасти по настоянію тетки, отчасти по личному желанію, такъ какъ любила людей, и ихъ общество ей было необходимо. Но помимо баловъ и вечеровъ, ея домашняя жизнь, мало отличалась отъ прежней, дѣтской. По прежнему она много читала и много думала. Она любила также гулять, причемъ могла много ходить. Для прогулокъ Ляля никогда не выбирала Невскій, Морскую, Набережную, т. е. тѣ мѣста, гдѣ могла встрѣтить людей своего круга. Она предпочитала другія улицы.

Лялю забавляло опредѣлять характеръ разныхъ частей Петербурга.

На Мойкѣ, Милліонной, Конюшенной, все было барское, старинное, временъ Пушкина. Въ домахъ съ колоннами, въ стилѣ Empire, казалось, жили еще франтихи 20-хъ годовъ. Такъ и чудилось, что вотъ выйдутъ онѣ изъ подъѣзда садиться въ карету въ своихъ горностаевыхъ салопахъ и букляхъ. На всѣхъ углахъ виднѣлись отмѣтки о наводненіи 1824 года. Жители этой части города все еще жили наводненіемъ, да и, вообще, мало повидимому измѣнились съ тѣхъ поръ.

Казанская часть казалась ей мѣщанской и вульгарной. Тутъ все больше попадались нѣмцы-ремесленники, угрюмые, сосредоточенные, куда-то спѣшащіе по дѣлу. Дома всѣ были въ мелкихъ квартирахъ, низкихъ, мрачныхъ, угрюмыхъ. Никто не думалъ о красотѣ и комфортѣ ‑ было бы чѣмъ прожить.

На Пескахъ все было лобродушно, по провинціальному. Вокругъ маленькихъ деревянныхъ домиковъ зеленѣли садики и палисадники, лаяли собаки, кричали пѣтухи, пахло жаренымъ кофе. Жители домиковъ выходили на улицу по домашнему, знали другъ друга

въ лицо и съ недоумѣніемъ и любопытствомъ смотрѣли на чужого.

По Лиговкѣ, за Николаевскимъ вокзаломъ, шла сторона фабричная. Ляля любила ходить сюда по праздникамъ около вечеренъ. Paбочіе въ яркихъ рубашкахъ играли на гармоникѣ; ихъ жены съ грудными дѣтьми на рукахъ щелкали сѣмечки; старшія дѣти барахтались и играли возлѣ, и звучный здоровый хохотъ, пѣсни и шутки слышались со всѣхъ сторонъ. Лялѣ часто казалось, что здѣсь, можетъ быть, живутъ самые веселые, счастливые и беззаботные петербуржцы.

Ляля любила свой Петербургъ и горячо принимала къ сердцу его красоту и благоустройство. Каждое новое украшеніе — мостъ, памятникъ, музей, она считала личнымъ себѣ подаркомъ, тревожилась и интересовалась, пока они строились, и торжествовала, когда ихъ кончали.

Гуляя по улицамъ, Ляля съ увлеченіемъ всматривалась въ лица попадавшихся ей на встрѣчу людей. Ей нравилось догадываться, кто могутъ быть эти люди, гдѣ живутъ они, что думаютъ, чѣмъ занимаются. Часто она создавала такъ цѣлые романы.

Порой встрѣчалась ей военная музыка.

Куда бы она ни шла, Ляля тотчасъ поворачивала вслѣдъ за нею и бодро шагала въ тактъ. Мысли ея неслись вихремъ и всегда были героическаго содержанія. Вотъ она на войнѣ; пріѣзжаетъ туда въ качествѣ сестры милосердія. Сначала исполняетъ свои обязанности, но когда наступаетъ рѣшительная битва, то Ляля одѣваетъ солдатскую шинель и фуражку и идетъ въ бой. Вотъ она во главѣ роты. «За мной, братцы, за мной!» — кричитъ она и бѣжитъ впередъ со знаменемъ. Вражеская пуля ранитъ ее, и она умираетъ, прижимая знамя къ сердцу. Слезы умиленія и восторга туманятъ ея глаза, грудь сжимается, сердце бьется... но музыка кончается, и Ляля возвращается на землю. Съ недоумѣніемъ оглядывается она вокругъ: ни солдатъ, ни битвы, ни знамени. Она стоитъ въ какой-то невѣдомой улицѣ, куда ей совсѣмъ не нужно было заходить. И смѣшно становится Лялѣ и стыдно своей горничной, которая по приказу тетушки всюду ее сопровождаетъ и почтительно слѣдуетъ за барышней.

Какъ-то разъ, зайдя чуть не за городъ, Ляля нечаянно оглянулась и увидала залитое слезами лицо своей молоденькой служанки.

‑ Что съ вами, Дуняша? — съ удивленіемъ спросила она.

‑ Я очень устала, барышня, — всхлипывала бедная дъвушка, — ноги у меня болятъ.

Ляля тотчасъ взяла извозчика и съ раскаяніемъ смотрѣла на горничную.

«Вѣдь этакій чудовищный у меня эгоизмъ, — упрекала она себя. — Я увлеклась своими мечтами, а объ ней и забыла. И какая нелѣпость давать мнѣ, здоровой, взрослой дѣвушкѣ, охрану въ видѣ слабой малокровной крестьянки! Ну, какъ она можетъ меня защитить? Да и кто меня обидитъ?

Лялѣ даже смѣшно стало при мысли, что ее кто-либо можетъ обидѣть. Она хорошо понимала свой характеръ.

Ляля была смѣла и рѣшительна; людей ничуть не боялась; къ общественному мнѣнію относилась съ презрѣніемъ или, вѣрнѣе, оно совсѣмъ для нея не существовало. Людскія приличія, обычаи и, даже, законы считала она дѣломъ рукъ человѣческихъ, а слѣдовательно, хрупкимъ и несовершеннымъ и не задумалась бы ихъ нарушить, если бы того потребовала ея совѣсть. Такимъ натурамъ люди не страшны ‑ страшна идея. Разъ поразивъ ихъ, идея способна испортить, исковеркать всю ихъ жизнь.

III.

Между тѣмъ въ домѣ Лялиной тетки появился человѣкъ, которому суждено было сыграть большую роль въ жизни Ляли. Онъ сразу обратилъ на себя ея вниманіе. То былъ молодой инженеръ, лѣтъ 27-28, бѣлокурый и черноглазый, съ умнымъ и добрымъ лицомъ. Но не это поразило Лялю. Поразила ее его изумительная ребячливость. Онъ шалилъ, острилъ, веселился, какъ бы могъ веселиться пятнадцатилѣтній мальчикъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ Ляля чувствовала, что онъ не только уменъ, но много читалъ, много зналъ и способенъ былъ задумываться надъ глубокими и серьезными вопросами. Это-то и удивило Лялю. Она привыкла, чтобы къ ней относились какъ къ умной дѣвушкѣ и недоумѣвала, почему Кевличъ такъ старательно избѣгалъ всякихъ серьезныхъ темъ, предпочитая пустые разговоры и неудачныя остроты, надъ которыми самъ же первый смѣялся. Ляля недоумѣвала, сердилась, обижалась и, наконецъ, стала отдаляться отъ Кевлича, который, повидимому, ничего не замѣчалъ и аккуратно посѣщалъ ея журфиксы, находя большое

удовольствіе въ веселой толпѣ Лялиныхъ подругъ и знакомыхъ.

Такъ прошла зима. Однажды, весною, вернувшись съ прогулки, Ляля нашла свою тетушку въ большой ажитаціи. Она ходила въ волненіи по кабинету, пила воду и обмахивалась вѣеромъ. Увидавъ племянницу, она взяла со стола письмо и молча ей протянула. Письмо было отъ Кевлича. Ляля съ удивленіемъ принялась читать и съ каждымъ словомъ удивленіе ея росло:

«Многоуважаемая Евдокія Сергѣевна», — писалъ Кевличъ, — «Вы пригласили меня провести у васъ вечеръ въ прошлую среду, — я отказался; я сказался больнымъ, между тѣмъ я былъ здоровъ. Не пришелъ же я потому, что убоялся излишней любезности, которую встрѣчаю въ домѣ Вашемъ. Любезность эта — напрасна. Простите, что откровенно говорю Вамъ это, но, мнѣ кажется, лучше, чтобы межъ нами не было больше недоразумѣній».

Окончивъ это удивительное посланіе, Ляля молча посмотрѣла на тетку. Лицо ея было красно отъ негодованія и стыда.

— Ты понимаешь, ‑ пылко и волнуясь, заговорила Евдокія Сергѣевна, — этотъ мальчишка вообразилъ себѣ, что я хочу женить

его на тебѣ. Ничтожный инженеръ, безъ копейки денегъ, серьезно думаетъ, что я тебя, мою Лялю, ему отдамъ. Мало того, стану за нимъ бѣгать! Это только мужчины способны на подобное самомнѣніе. Ну, ужъ, и проучу же я его! Вотъ я тутъ набросала черновое письмо. Выслушай и скажи твое мнѣніе.

Тетушка съ торжествомъ, отчеканивая каждое слово, принялась читать, видимо гордясь своимъ произведеніемъ. Письмо дѣйствительно было прекрасно написано и, безъ сомнѣнія, должно было уничтожить Кевлича. Племянница дала свое согласіе и письмо немедленно отправили съ посыльнымъ.

Ляля, заперлась въ своей комнатѣ. Стыдъ и обида охватили ее. «За что такой позоръ, — горестно восклицала она, — «что я сдѣлала, чѣмъ его заслужила? Обвинить ее, гордую честную Лялю въ бѣготнѣ за мужчинами, за женихами. Господи! Да если бы она кого и любила, и была бы любима, то и тогда она долго раздумывала бы и строго себя провѣряла, прежде чѣмъ рѣшиться на бракъ.

Неужели же и другіе мужчины также мало ее понимаютъ? О! Боже мой! Да стоитъ-ли, стоитъ ли жить среди зтихъ ничтожныхъ людей!»

Долго плакала и горевала бѣдная дѣвушка. Совсѣмъ уже стемнѣло; пора было обѣдать. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошла Евдокія Сергѣевна съ весьма сконфуженнымъ видомъ.

‑ Прочти, — сказала она, протягиваяЛялѣ письмо, ‑ вотъ ответь Кевлича.

Съ замираніемъ сердца принялась Ляля за чтеніе, и съ первыхъ же словъ все стало ей ясно. Письмо несомнѣнно было написано больнымь человѣкомъ. Обрывки мыслей, недоконченныя фразы, перемѣшанныя съ текстами изъ Евангелія, просьба о прощеніи, мольба объ участи — все это представляло хаосъ, ярко рисующій состояніе больной души.

— Онъ или сошелъ съ ума, или сойдетъ на дняхъ, — заговорила Евдокія Сергѣевна, — бѣдный, бѣдный мальчикъ! И какъ это я сразу не поняла, въ чемъ дѣло. Какъ тяжело теперь думать, что я обидѣла его моимъ отвѣтомъ! И зачѣмъ я такъ поспѣшила его послать!

Кевличъ дѣйствительно заболѣлъ и былъ помѣщенъ въ N-скую больницу для душевно-больныхъ. Его всѣ любили и всѣ искренно жалѣли, но, какъ водится, пожалѣвъ,

забыли. Не то было съ Лялей. На ея болѣзненную, нервную натуру весь этотъ эпизодъ произвелъ глубокое впечатлѣніе. Она взяла у тетки второе письмо Кевлича и не разставалась съ нимъ. Она перечитывала его, вдумываясь въ каждое слово, и яркая картина погибающей человѣческой души возставала передъ нею. Ляля переживала его тоску и отчаяніе, сознаніе подступающей болѣзни, борьбу съ нею, страстное желаніе услышать отъ людей слово сочувствія и утѣшенія. Но безпощадная болѣзнь сломила его; люди, ради собственной безопасности, поспѣшили запереть его въ больницу, предоставивъ его докторамъ. Сами же они по прежнему веселились и наслаждались жизнью, о немъ не думая. Что за бѣда, что въ этой «course du flambeau» одинъ упалъ? Не останавливаться же ради него! Отбросимъ его и побѣжимъ далѣе!

— Но неужели же и я также поступлю, — думала Ляля, — пожалѣю о немъ, а затѣмъ буду продолжать прежнюю жизнь со всѣми петербургскими увеселеніями? Честно ли это? Справедливо ли?

И Ляля вновь перечитывала письмо и ей казалось, что въ этомъ послѣднемъ обращеніи

Кевлича къ людямъ, онъ звалъ ее на помощь, звалъ идти за нимь. Неужели она ему откажетъ?

И Ляля рѣшилась. Она разомъ прекратила всѣ свои выѣзды, порвала со знакомыми и затворилась у себя въ домѣ. Каждую недѣлю она ѣздила въ N-скую больницу. Къ Кевличу пока не пускали, но Ляля перезнакомилась со всѣми докторами, сторожами и больничной прислугой. Она читала книги о душевныхъ болѣзняхъ, стараясь составить себѣ понятіе о ихъ леченіи, и присматриваясь къ тѣмъ больнымъ, что выходили на прогулку. Мало-по-малу весь интересъ ея жизни перешелъ въ N-скую больницу. Ляля начала чувствовать отвращеніе къ здоровымъ людямъ. Съ ненавистью вглядывалась она въ красивыхъ, румяныхъ мужчинъ, что встрѣчались ей на улицѣ.

— Я ненавижу васъ, самодовольныхъ, веселыхъ прожигателей жизни! — говорила она про себя, — вы думаете, что вы счастливы? Правда, вамъ везетъ по службѣ и въ любви; но знаете ли вы, что ваши жены любятъ васъ лишь за ваши деньги и служебное положеніе. Никогда, никогда не узнаете вы любви лучшихъ дѣвушекъ, которыя любили бы васъ

за ваше сердце и душу! Всѣ истинно хорошія женщины принадлежатъ не вамъ, а тѣмъ, другимъ, которыхъ вы такъ презираете: больнымъ, арестантамъ, униженнымъ жизнью или закономъ. Тѣ люди никогда одни не останутся. У нихъ не будетъ вашихъ жалованій, повышеній, орденовъ, но они, одни только они, узнаютъ, что такое настоящая женская любовь и преданность.

Къ Кевличу, наконецъ, пустили. Ляля готовилась увидѣть больного, услышать дикія слова, безсвязныя рѣчи и очень удивилась, увидавъ передъ собою свѣтскаго человѣка, прекрасно собою владѣющаго, сохранившаго весь свой умъ, остроуміе и веселость. Проговоривъ съ нимъ четверть часа, она пошла давать отчетъ доктору.

— Да онъ совсѣмъ здоровъ, — съ недоумѣніемъ говорила ему Ляля.

Докторъ печально качалъ головой. Онъ разрѣшилъ еще нѣсколько свиданій. Ляля съ восторгомъ смотрѣла, какъ поправлялся Кевличъ. Она посылала ему книги, цвѣты. Ей такъ хотѣлось сказать ему, что она любитъ его, что онъ въ ея глазахъ выше, умнѣе, прекраснѣе всѣхъ мужчинъ въ мipѣ. Но она боялась взволновать Кевлича и тщательно

взвѣшивала всякое слово. Разговоръ ихъ былъ обыкновеннымъ свѣтскимъ разговоромъ, что ведется въ любой гостиной. Но эти бесѣды доставляли Лялѣ глубокое счастіе и довольство. Она порозовѣла и похорошѣла, ходила съ сіяюшимъ счастливымъ лицомъ, напѣвая про себя. Тетка съ нѣкоторымъ удивленіемъ къ ней приглядывалась. Она и не подозрѣвала о Лялиныхъ посѣщеніяхъ N-ской больницы. Ляля давно уже освободилась отъ своей дуэньи-горничной и гуляла одна. Тетка, занятая своими дѣлами, не замѣчала, что племянница разъ въ недѣлю пропадаетъ на 4- 5 часовъ. Она, вообще, мало понимала Лялю и часто дивилась фантастичности ея характера. У племянницы ея не было ни поклонниковъ, ни жениховъ, ни flirt’овъ, какъ у всѣхъ ея сверстницъ. Она не имѣла подругъ и тщательно таила про себя свои чувства и мысли. Тетушка дивилась, глядя, какъ Ляля, то сидѣла по цѣлымъ часамъ въ темной комнатѣ, не отводя глазъ отъ лампадки, теплившейся передъ образомъ, то шла гулять и, вернувшись черезъ три часа, не помнила, по какимъ улицамъ ходила; то откапывала въ шкафу какую-нибудь допотопную книгу въ родѣ “Memoires d’outretombe”

и говорила объ авторѣ ея, Шатобріанѣ, съ такимъ увлеченіемъ и восторгомъ, какъ будто онъ былъ ея лучшимъ другомъ и жилъ въ сосѣднемъ домѣ. То, разложивъ на столѣ планъ города Виндавы, съ интересомъ его разсматривала, стараясь рѣшить важный вопросъ, въ какую сторону, на сѣверъ или на западъ ему суждено расширяться. То принималась безпокоиться, удастся ли жителямъ города Майнца скупить и разрушить дома, окружающіе знаменитый майнцскій соборъ и скрывающіе его архитектурную красоту; то спрашивала тетку, почему не подаютъ обѣдать, и съ удивленіемъ узнавала, что она, Ляля, уже пообѣдала полтора часа тому назадъ. Были минуты, когда тетка начинала сомнѣваться въ нормальности своей племянницы. Она хладнокровно отнеслась къ рѣшенію племянницы прекратить вы-ѣзды; ей и самой надоѣло вывозить Лялю. Евдокія Сергѣевна надѣялась, что племянница примется за какое-нибудь серьезное дѣло. Сама она была дѣятельная и энергичная женщина, устраивала ясли, народныя библіотеки, чтенія съ волшебными фонарями, склады теплой одежды и дешевыя столовыя. Она ждала, что племянница,

покончивъ съ выѣздами, начнетъ ей помогать и съ горестью увидала, что ошиблась. Ляля оставалась равнодушной къ ея дѣятельности, и, всякій разъ, какъ тетка о ней заговаривала, принималась думать о другомъ. То были два разные типа: дѣятельница н мечтательница. Такія женщины никогда другъ друга не поймутъ. Ляля любила и уважала свою тетку, но не въ силахъ была разсказать ей ту сложную работу ума и сердца, которую въ тѣ дни переживала. Она была стыдлива и цѣломудренна до дикости и боялась прикосновенія холоднаго практическаго разума тетки. Ея любовь къ Кевличу была такъ возвышенна и идеальна, наполняла такимъ счастіемъ ея душу, давала такой яркій смыслъ и цѣль ея жизни! Нъсколько разъ пробовала она отдаленно объяснить теткѣ свои чувства, но, увы, на словахъ онѣ выходили такими пошлыми и вульгарными, и такъ стыдно становилось за нихъ бѣдной Лялѣ! Она вновь замолкала и сердилась про себя, что тетка сама о нихъ не догадывается. А Евдокія Сергѣевна тѣмъ временемъ горестно думала, что ея племянница пустая лѣнивая дѣвчонка и невольно презирала ее. Эти двѣ хорошія женщины, у которыхъ

такъ много было общаго, не понимали другъ друга и съ каждымъ днемъ отдалялись.

Между тѣмъ Кевличу опять стало хуже, и его перевели въ буйное отдѣленіе. Доктора печально качали головой и считали его почти безнадежнымъ, Ляля бродила по церквамъ, служила молебны о выздоровленіи раба Божія Бориса и горячо молилась передъ образами. Дома она была раздражительна, печальна и еще болѣе разсѣянна. Тетушка, видя ея заплаканные глаза, сердилась и обижалась на племянницу.

‑ И чего ей еще надо? ‑ думала она про себя, не подозрѣвая о Лялиномъ горѣ, ‑ кажется, ни въ чемъ ей отказу нѣтъ ‑ ни въ нарядахъ, ни въ увеселеніяхъ; живетъ себѣ въ полномъ довольствѣ и покоѣ. Все это одна блажь и происходитъ лишь отъ праздности.

Евдокія Сергѣевна рѣшила наставить племянницу на путь истины. Разъ, зайдя въ ея комнату и найдя Лялю, по обыкновенію, въ горькихъ слезахъ, тетушка принялась доказывать ей, что ея печаль послана Богомъ въ наказаніе за то, что она недостаточно уважаетъ тетку и не помогаетъ ей въ ея занятіяхъ,

что Богъ строго наказываетъ за непочтительность къ родственникамъ и т. д., и т. д.

Ляля слушала съ дикимъ видомъ. «Какъ она плачетъ о несчастіи любимаго человѣка, а ей говорятъ, что печаль эта послана Богомъ въ наказаніе за то, что она живетъ своимъ умомъ и не хочетъ жить чужимъ? Нѣтъ, ужъ это слишкомъ!»

И Ляля, не слушая тетушкиныхъ наставленій, поспѣшно одѣваетъ пальто, шляпу и съ плачемъ бѣжитъ изъ дому. Прохожіе съ изумленіемъ смотрятъ на эту нарядно одѣтую барышню, громко рыдающую на улицѣ. Нѣкоторые останавливаются и хотятъ заговорить съ ней, но Ляля опускаетъ на глаза вуалетку и спѣшитъ впередъ, подальше отъ нарядныхъ улицъ, на Гороховую, Садовую, къ Сѣнной. Тамъ у прохожихъ много своего горя, своихъ страданій и тревогъ, и чужія печали мало ихъ интересуютъ.

Короткій ноябрьскій день быстро темнѣетъ; фонари слабо горятъ среди мокраго тумана, что начинаетъ подниматься съ земли и заволакивать улицы. Ляля идетъ все впередъ, безъ всякой цѣли. Слезы ея обсохли; но сырость и дождь еще больше раздражаютъ ее.

100

Вдругъ, среди тумана, вырисовывается передъ нею лицо, столь поразительное, что Ляля невольно останавливается. Лицо это принадлежитъ мужчинѣ среднихъ лѣтъ, мѣщанину или рабочему, бѣдно одѣтому. Онъ стоить у окна магазина и жадно въ него смотритъ. Столько страстнаго вниманія, столько отчаянія выражаютъ черты его худаго изнуреннаго лица, что, кажется, вся жизнь, вся судьба этого человѣка зависитъ отъ того, что виднѣется ему въ окнѣ. Ляля тоже заглядываетъ туда, но ничего особеннаго въ магазинѣ не пронсходитъ. Онъ почти пустъ; лишь двое рабочихъ стоятъ у прилавка и о чемъ-то говорятъ съ приказчикомъ. Ляля oборачивается на поразившаго ее человѣка. Они стоятъ теперь рядомъ у окна, близко другъ къ другу, но такъ поглощено его вниманіе, что онъ не замѣчаетъ ни Ляли, ни ея вопросительнaгo взгляда.

— Что это вы такъ смотрите? — вдругъ нечаянно, помимо воли, вырывается у Ляли.

Человѣкъ оборачивается, глядитъ на нее, и, улыбнувшись доброй, почти дѣтской улыбкой, отвѣчаетъ, повидимому ничуть не удивившись вопросу:

— А коробочники мы, барышня; коробки

101

клеимъ и по лавкамъ продавать носимъ. Всѣмъ-то входить несподручно; вотъ, я тутъ и стою и жду товарищей.

Лялѣ все сдѣлалось ясно. Двое коробочниковъ въ магазинѣ предлагали свой товаръ приказчику, а этотъ несчастный съ замираніемъ сердца слѣдилъ у окна за успѣхомъ ихъ торговли. Какъ знать, можетъ, они съ утра ходятъ и безуспѣшно предлагаютъ, а дома голодная семья, жена, дѣти... Ляля вынула кошелекъ, нашла въ немъ три рубля и протянула ихъ коробочнику.

‑ Вотъ, возьмите, смутясь и краснѣя, проговорила она. Коробочникъ нисколько не удивился. Онъ взялъ деньги, снялъ шапку и мѣрнымъ, ровнымъ голосомъ отвѣчалъ:

‑ Спасибо вамъ, добрая барышня, за вашу помощь!.. — и, вдругъ, все лицо его перекосилось, слезы хлынули изъ глазъ и онъ отвернулся.

А Ляля бросилась отъ него бѣжать. Сердце ея разрывалось отъ восторга. Наконецъ-то, наконецъ совершилось то, о чемъ она всю жизнь мечтала.

Двѣ человѣческія души встрѣтились и поняли другъ друга.

Всѣ преграды пали между ними: не было

102

тутъ ни мужчины, ни женщины, ни бѣднаго рабочаго, ни богатой барышни; было лишь два человѣка, и Богъ между ними. Они заглянули другъ другу въ сердце и не постыдились этого. О, какъ это хорошо! Какъ чудесно! Какое счастіе! Благодарю Тебя, Боже, что далъ мнѣ его»!

Ляла шла впередъ и ликовала, но, вдругъ, новая мысль пришла ей на умъ и остановила ее.

— Чтожъ это я? Дала три рубля и тѣмъ кончила? На долго ли ихъ хватитъ, а тамъ опять нищета и отчаяніе. Скорѣй назадъ, разузнать о немъ, спросить его адресъ, пойти къ нему.

Ляля въ страхѣ спѣшитъ назадъ, но, увы, коробочниковъ и слѣдъ простылъ. Тщетно ходитъ она у магазина, тщетно разспрашиваетъ о нихъ приказчика!

‑‑ И вотъ всегда, всегда такъ бываетъ! — сь горестью восклицаетъ бѣдная дѣвушка, — столько у меня прекрасныхъ мыслей, и никому-то пользы отъ нихъ нѣтъ!

IV.

Между тѣмъ Кевличу стало лучше. Не смотря на мрачныя предсказанія докторовъ,

103

не смотря на ихъ грустныя покачиванія головой, Кевличъ медленными, но вѣрными шагами шелъ къ выздоровленію.

Ляля была счастлива безмѣрно. Самыми яркими красками рисовалось передъ нею будущее. Она отлично понимала, что не можетъ быть женою Кевлича, но это мало ее тревожило. Тѣ юные годы, когда она мечтала о возможности братски жить съ мужемъ, давно прошли. Ляля смутно сознавала, что это невозможно и что, выйдя замужъ, ей придется во многомъ поступиться своими убѣжденіями. Но мысль о физическомъ бракѣ была столь отвратительна, что она старалась не думать о ней и прогонять ее.

Такимъ образомъ мысль о томъ, что Кевличъ — больной человѣкъ и не можетъ жениться, не только не мѣшала ея любви, а, напротивъ, увеличивала ее. Мечтала же Ляля, главнымъ образомъ, о «родствѣ душъ».

— Наконецъ-то, наконецъ, — восторженно думала она, — я встрѣтила человѣка, который откроетъ мнѣ свою душу и разскажетъ все, что у него на сердцѣ. Я не останусь болѣе одинока въ этомъ мірѣ. Мнѣ будетъ кому разсказать свои сомнѣнія, мечты и надежды. Я узнаю, наконецъ, что такое счастіе!

104

Но пока Ляля берегла Кевлича, боялась сказать ему лишнее слово, взволновать его и помѣшать его выздоровленію.

— Послѣ, послѣ! Когда онъ вполнѣ выздоровѣетъ, мы объяснимся и навѣки поймемъ другъ друга!

Но, увы, ея мечтамъ не суждено было сбыться!

Какъ-то разъ Ляля, по своему обыкновенію, пріѣхала навѣстить Кевлича. Онъ уже вышелъ изъ больницы и жилъ у своихъ родныхъ. Начался общій разговоръ и коснулся чьей-то свадьбы.

‑ Не понимаю я этой женитьбы, ‑ сказалъ, вдругъ, Кевличъ, долго передъ тѣмъ молчавшій, ‑ по моему, если ужъ жениться, то или на хорошенькой, или же на хорошей хозяйкѣ.

Молча, съ широко раскрытыми глазами, слушала Ляля это неожиданное profession de foi.

‑ Какъ, и это все, что онъ видитъ въ женщинѣ? Или хорошенькая наложница или услужливая экономка. А сердце, а душа, а умъ? Боже мой, да они и за людей-то насъ женщинъ, не признаютъ! — Въ первый разъ въ жизни пришлось столкнуться бѣдной Лялѣ со всѣмъ цинизмомъ мужского взгляда на женщину, и онъ глубоко поразилъ ее.

105

‑ Ну, пусть бы кто-нибудь другой сказалъ эти слова, ‑ съ грустью думала она, ‑ мало-ли есть на свѣтѣ несчастныхъ мужчинъ, которые никогда не встрѣчали на своемъ пути хорошихъ честныхъ женщинъ, но онъ то, Кевличъ, какъ смѣлъ такъ думать послѣ всего, что дали ему женщины? Болѣе чѣмъ кто-либо онъ имѣлъ случай оцѣнить женское сердце и преданность, и вѣрность, и заботливое вниманіе. И тѣмъ не менѣе онъ остался вѣренъ основнымъ мужскимъ принципамъ: «хорошенькая одалиска, или заботливая ключница».

Что-то оборвалось въ Лялиномъ сердцѣ. Человѣкъ, столь высоко возведенный ею, скатился съ пьедестала. Съ горькимъ чувствомъ смотрѣла она на разбитыя мечты и надежды свои. Ей хотѣлось бѣжать и никогда не видѣть больше своего героя... но чувство долга взяло верхъ надъ отчаяніемъ.

— Я не имѣю права бросать его теперь, ‑ говорила она ceбѣ — онъ еще боленъ, ему необходимы заботы и вниманіе.

И по прежнему она навѣщала Кевлича, посылала ему книги, писала нѣжныя, заботливыя письма и только тогда, когда Кевличъ совершенно поправился, и друзья съ

106

восторгомъ приняли его вновь въ свое общество, Ляля про себя отъ всего сердца пожелала ему счастья и... оставила его.

Пусто стало на душѣ у бѣдной Ляли. Страшныя мысли волновали ее. Точно занавѣсъ раздвинулся передъ нею, и она увидала дѣйствительную жизнь во всей ея наготѣ и бѣдности.

Сомнѣнія во всемъ, чему она до сихъ поръ вѣровала, охватили ее.

‑ Да правда ли все то, во что насъ учатъ вѣровать съ дѣтства? – съ отчаяніемъ спрашивала себя Ляля. – Существуетъ ли Богъ, и будущая жизнь, и Святые, и Страшный Судъ? Что если это все миѳы, которыми издавна привыкли утѣшать себя люди?

Человѣческія души!!! Мы такъ много говоримъ и хлопочемъ о нихъ, а между тѣмъ, кто ихъ видѣлъ, и существовали ли онѣ когда-нибудь? Что если человѣкъ всего только животное, лишь нѣсколько выше и развитѣе обезьяны? Что, если всѣ мои мечты, отчаяніе, горе — есть лишь послѣдствія неправильной жизни? Какъ знать, счастье, быть можетъ, у меня подъ рукою, стоитъ лишь отказаться отъ всѣхъ человѣческихъ требованій и превратиться въ животное. Выбрать себѣ самца,

107

наиболѣе красиваго и сильнаго, удалиться съ нимъ въ берлогу и начать выводить тамъ дѣтенышей? И не лучше ли мнѣ поспѣшить сдѣлать это теперь же, пока я еще молода и могу произвести наибольшее количество дѣтей? Можетъ, единственное возможное на землѣ счастье находится въ одной лишь животной жизни?

Такъ раздумывала Ляля, но тутъ произошелъ случай, который вновь опрокинулъ всѣ ея мечты и соображенія.

Несмотря на свои сомнѣнія, Ляля по прежнему, въ силу привычки, ходила въ церковь и усердно молилась. Въ посту, какъ всегда, она говѣла и пошла на исповѣдь. У нея такъ много накопилось въ сердцѣ сомнѣній и тревогъ, и такъ ей хотѣлось высказать ихъ и услыхать слово утѣшенія. Кто-то похвалилъ въ ея присутствіи священника N-ской церкви, рекомендуя его, какъ строгаго исповѣдника, и она рѣшила пойти къ нему, вмѣсто своего обычнаго духовника, который зналъ ее съ дѣтства и слишкомъ ужъ по-дѣтски, какъ казалось Лялѣ, исповѣдывалъ ее.

Придя на исповѣдь, она, по своему обыкновенію, не ожидая вопросовъ, стала говорить про то, что волновало ее: про свои

108

сомнѣнія въ существованіи Бога и будущей жизни, про свои думы относительно того, имѣетъ ли человѣкъ душу, или же онъ просто животное. Священникъ молча слушалъ. Когда Ляля кончила, онъ строго сказалъ:

— Ну, это все вздоръ. Вы мнѣ лучше скажите, какія у васъ отношенія къ мужчи-намъ?

‑ Къ мужчинамъ? — удивилась Ляля, — что-жъ, у меня хорошія къ нимъ отношенія. Я, вообще, ихъ очень люблю, даже, пожалуй, больше женщинъ, потому что они не такъ мелочны.

‑ Я васъ не о томъ спрашиваю. Я спрашиваю о любовныхъ отношеніяхъ.

‑ О любовныхъ!! — И Ляля широко раскрыла глаза, — вѣдь я же вамъ сказала, батюшка, что я — дѣвушка. Какія же у меня могутъ быть любовныя отношенія къ мужчинамъ?

‑ Ну, положимъ, это ничему не мѣшаетъ, — отвѣчалъ священникъ, — но если вы дѣйствительно ихъ не знаете, то я васъ поздравляю: вы — счастливый человѣкъ. Намъ, священникамъ, столько приходится видѣть несчастныхъ дѣвушекъ и женщинъ, которыя приходятъ къ намъ и плачутъ и молятъ спасти

109

ихъ, а мы, межъ тѣмъ, знаемъ, что всякая помощь безполезна, что страсть сильнѣе, и что все равно паденіе ихъ неизбѣжно.

Ляля въ глубокомъ недоумѣніи слушала священника. Вдругъ блестящая мысль осѣнила ее: «онъ, вѣдь, меня не знаетъ; я же сегодня нарочно такъ скромно одѣлась. Не принимаетъ ли онъ меня за какую-нибудь портниху, судомойку или горничную?» Она дала ему кончить и нѣсколько обиженно отвѣчала:

‑ Въ томъ обществѣ, къ которому я принадлежу, батюшка, такихъ случаевъ не бываетъ.

‑ Какъ не бываетъ? — въ свою очередь удивился священникъ, — къ какому же такому обществу вы принадлежите? Всѣ люди одинаковы, что вверху, что внизу. Страсти вездѣ однѣ и тѣ же. Если же вы ихъ не испытываете, то благодарите ежечасно Создателя, что онъ васъ такъ особенно создалъ и избавилъ отъ ужасныхъ страданій любви и страсти.

Въ страшномъ негодованіи вышла Ляля изъ церкви. Она даже забыла помолиться передъ иконами, какъ всегда дѣлала послѣ исповѣди. Она шагала по темнымъ улицамъ,

110

не замѣчая холоднаго вѣтра, что забивался въ ея разстегнутое пальто. Стыдъ и обида разрумянили ее. Она шла, громко говоря съ собою и забывая про прохожихъ. Никогда еще не была Ляля въ такомъ негодованіи!

‑ А, такъ я феноменъ! А, такъ я особенно создана! Всѣ женщины любятъ, и паденіе ихъ неизбѣжно, только я одна не могу? Ну, такъ я-жъ докажу, что я такая же, какъ всѣ. Сегодня же или, самое позднее, завтра, я тоже «паду», а затѣмъ пойду къ этому священнику и скажу ему: вы думали, что я ‑ феноменъ, ну, такъ знайте же, что я тоже «пала».

«Только какъ же это сдѣлать?» ‑ соображала Ляля, ‑ «кажется, въ подобныхъ случаяхъ ѣдутъ въ маскарадъ и приглашаютъ какого-нибудь мужчину ужинать въ отдѣльномъ кабинетѣ. Или, можетъ, это онъ долженъ пригласить? Ну, да все равно, — я тамъ послѣ разузнаю, кто кого приглашаетъ. Бѣда только, что теперь постъ и маскарадовъ нѣтъ. Какъ же быть? Все равно, навѣрно есть такіе дома, куда женщины ѣздятъ для паденій. Я узнаю, я наведу справки и непремѣнно туда поѣду».

И яркое воображеніе Ляли пылко заработало,

111

представляя ей, какъ она ѣдетъ въ подобный «домъ» и что тамъ съ нею случится. Но при видѣ этой яркой картины ее охватило такое отвращеніе, что она невольно остановилась посреди тротуара.

«Боже мой! Да неужели же я дѣйствительно феноменъ?» — съ горечью восклицала бѣдная Ляля. — «Какимъ же образомъ то чувство, которое неудержимо влечетъ всѣхъ женщинъ (самъ священникъ объ этомъ говоритъ, кому же и знать, какъ не ему?), во мнѣ возбуждаетъ лишь одно отвращеніе? Зачѣмъ же ты меня создалъ такою, о, Господи! Зачѣмъ же послалъ на землю? Какая цѣль въ моемъ существованіи?»

Стыдъ и униженіе охватили Лялю. До сихъ поръ, въ глубинѣ души, она считала себя выше другихъ женщинъ; теперь же, увы, оказывается, что она — ниже ихъ. Она — нравственный уродъ, она ненормальна, а слѣдовательно стоитъ ниже другихъ здоровыхъ людей. Это было новое, неиспытанное еще горькое чувство и больно кольнуло оно Лялю! «Уродецъ», презрительно шептала она про себя, «въ банку со спиртомъ тебя посадить и пожертвовать Академіи Наукъ въ назиданіе потомству!»

112

Съ этого времени Ляля перестала исповѣдываться. Послѣдняя исповѣдь оставила по себѣ слишкомъ тяжелое впечатлѣніе!

Какъ многимъ людямъ, ей надо было священника, стоящаго на недосягаемой высотѣ и громящаго оттуда ея пороки. Въ этотъ же разъ она невольно чувствовала, что была чище душой своего духовника.

‑ Какъ знать, быть можетъ, слѣдующій священникъ, исповѣдуя меня, будетъ поздравлять и умиляться сердцемъ, что я не краду платковъ изъ кармановъ моихъ добрыхъ знакомыхъ, ‑ съ горечью думала Ляля.

Тетушка Ляли Радвановичъ умерла, и она осталась одна на свѣтѣ. У нея были лишь знакомые, но друзей не было, какъ не бываетъ ихъ у людей сдержанныхъ и цѣломудренныхъ, никому своего внутренняго «я» не открывающихъ. Первое время послѣ смерти тетки, Ляля какъ-то опѣшила, не зная, что предпринять и куда себя дѣть. Кто-то надоумилъ ее поѣхать за границу. Она выбрала Италію, гдѣ еще не была. Ея поездки за границу ограничивались до сихъ поръ посѣщеніемъ

113

нѣмецкіхъ водъ, куда врачи посылали лечиться ея тетку, а затѣмъ naheur’ами въ Швейцаріи. Въ Германіи Ляля отчаянно скучала, a, пріѣхавъ въ Швейцарію, немедленно простужалась и проводила свои дни въ комнатѣ. Все это не оставило въ ней добраго воспоминанія и теперь, отправляясь въ Италію, она ждала повторенія прежнихъ заграничныхъ впечатлѣній. Но съ первыхъ же шаговъ Ляля поняла, что Италія не похожа на остальную Европу, и что она близка и дорога ей, какъ Россія. Итальянская красота восхитила ее. Она бросилась осматривать музеи, руины, церкви и, странное дѣло, все въ этой чарующей природѣ говорило ей о Богѣ гораздо болѣе, чѣмъ въ темныхъ и мрачныхъ петербургскихъ церквахъ. Новыя, невѣдомыя доселѣ, мысли приходили ей на умъ. Часто, сидя задумавшись на какихъ-нибудь развалинахъ, Ляля слышала голосъ_, говорившій ей:

«Ты мучаешься одиночествомъ; ты считаешь себя выше людей; ты презираешь ихъ, какъ вульгарныхъ и пошлыхъ существъ, но такъ ли это? Права ли ты? Неужто вульгаренъ тотъ народъ, что создалъ Христа? Ты отвѣчаешь, что Христосъ — Богъ, а не человѣкъ.

114

Пусть будетъ такъ. Но тѣ люди, что съ восторгомъ приняли его ученье, готовы были подвергаться гоненіямъ и идти на смерть ради него, — что же, они тоже были вульгарны и пошлы? Психозъ, говоришь ты, гипнотизмъ толпы. О, ваша наука все умѣетъ объяснить и принизить! Но отчего же тотъ же психозъ такъ мало имѣетъ власти надъ людьми, когда ихъ зовутъ на разбой, грабежи и низость? Почему даже ту небольшую горсть людей, которая отвѣчаетъ на этотъ призывъ могутъ увлечь, лишь обманувъ великими словами свободы, равенства и братства, а иначе и она не пойдетъ. И какъ скоро наступаетъ разочарованіе! Какъ скоро спѣшатъ люди возвратиться къ правдѣ и порядку! Сравни сколько лѣтъ продолжаются революціи и сколько лѣтъ продолжается христіанство. Такъ неужели вульгарны тѣ люди, что столько вѣковъ сохранили Евангеліе, какъ великій даръ, которымъ они пока еще не умѣютъ пользоваться, но который берегутъ, какъ великій завѣтъ на будущее время.

Ты удивляешься вульгарности и пошлости людской и считаешь себя выше ихъ; но, вѣдь, это оттого, что ты знаешь свой

115

умъ и сердце. Другіе же люди, которымъ они неизвѣстны, быть можетъ, считаютъ тебя такой же ничтожной и вульгарной. Они несправедливы къ тебѣ, какъ и ты къ нимъ. Въ томъ-то и горе, что человѣкъ изъ гордости, стыдливости, самолюбія глубоко затаиваетъ въ себѣ всѣ лучшія свои чувства, поступки, мысли и стремленія. Каждый старается быть какъ можно ординарнѣе, какъ можно больше походить на всѣхъ. Лишь мнѣ не стыдятся они открывать свои души и я знаю, какъ прекрасны, какъ простодушны и наивны всѣ эти пошлые на видъ люди. Они приходятъ въ церковь и плачутъ и горько жалуются мнѣ другъ на друга, и не знаютъ что счастье въ нихъ самихъ. О, если бы они захотѣли, наконецъ, побѣдить свою гордость и застѣнчивость, какъ бы быстро прекратились ихъ страданія! Помнишь, какъ поражена ты была, почувствовавъ себя въ минуту умиленія близкой бѣдному, жалкому коробочнику. Такъ и тогда легко всѣмъ было бы стать братьями, и ничтожны и пусты показались бы имъ тѣ, якобы пропасти, что раздѣляютъ людей на классы и сословія.

Но не пришло еще время, и долго еще человѣчество будетъ страдать въ слѣпотѣ

116

своей. Ты не увидишь того дня, но, вѣрь, онъ наступитъ. Пока же страдай, ты не одна страдаешь. Вотъ ты любуешься на всѣ эти картины, статуи, зданія, а знаешь ли, сколько слезъ и отчаянія легло въ ихъ созданіе? Оскорбленные, измученные люди выливали свое горе въ великихъ твореніяхъ. Чтобы создать кроткое, невинное лицо мадонны, экстазъ святаго, поэму, повѣсть, романъ, сколько нужно было пережить, перемучиться, переходить отъ отчаянія къ надеждѣ! Отъ того то и вѣчны великія творенія искусства, что въ основу ихъ легло человѣческое горе.

Не отказывайся же отъ своихъ убѣжденій потому лишь, что люди не оцѣнили ихъ. Есть другой судъ и другая оцѣнка, и вѣрь, что ни одно твое доброе слово, ни одинъ истинно-прекрасный поступокъ не будетъ забытъ. За все отплатится тебѣ сторицей. А пока, живи, живи! Наслаждайся солнцемъ, голубымъ небомъ и горами. Вѣдь все это для васъ же создано, для вашего счастія, чтобы утѣшить и поддержать васъ во дни унынія и сомнѣнія».

Ляля пробыла въ Италіи годъ, и это было самое счастливое время въ ея жизни. Она возвратилась въ Петербургъ поздоровѣвшей

117

и повеселѣвшей. Она не мучила себя больше вопросами, зачѣмъ жить, и какой смыслъ въ жизни. Поздоровѣвшій организмъ самъ придумывалъ предлоги для дальнейшаго существованія.

— Чтожъ, если люди во мнѣ не нуждаются, то я буду жить для самой себя, — думала она — судьба дала мнѣ независимость — стану ею наслаждаться. Буду читать, ходить въ театръ, путешествовать.

Увы, несмотря на свои годы, Ляля все еще была наивна и не понимала, что характеръ свой перемѣнить нельзя и что, несмотря на все благоразумныя намѣренія и твердыя рѣшенія, онъ всегда возьметъ надъ ними верхъ. Ляля рождена была, чтобы болѣть жалостью и должна была мучиться ею до могилы.

Но жалость ея приняла теперь новую форму. До сихъ поръ Ляля жалѣла однихъ мужчинъ; къ женщинамъ же относилась съ враждебностью и презрѣніемъ. Но теперь глаза ея открылись, и какую бездну отчаянія и страданія увидала она передъ собою! Бѣдныя, бѣдныя дѣвушки, какъ горька ихъ участь! Онѣ ростутъ съ мечтами найти себѣ любимаго человѣка, быть ему вѣрной, преданной

118

женой, и что встрѣчаютъ онѣ въ отвѣтъ? Недовѣріе, обиды, боязнь попасть въ сѣти. Ихъ любовь принимается съ насмѣшкой, ихъ законное желаніе имѣть семью называется ловлей выгоднаго жениха. Не сдѣлавъ ничего дурного, онѣ испытываютъ незаслуженныя униженія. Сердце ихъ ожесточается; свѣтлый образъ мужа и друга тускнѣетъ; его замѣняетъ вражда и ненависть къ мужчинамъ. Наиболѣе гордыя остаются въ дѣвушкахъ и влачатъ жалкое, безцѣльное существованіе; другія, не выдержавъ одиночества, выходятъ за перваго попавшагося, безъ любви, даже безъ уважѣнія. Что ждетъ ихъ въ такомъ бракѣ, и какое семейное счастье можетъ существовать при этихъ условіяхъ?

Иной разъ, Ляля, наблюдая какую-нибудь молоденькую дѣвушку, только что начинающую выѣзжать въ свѣтъ и милымъ, довѣрчивымъ взглядомъ смотрящую на міръ, съ ужасомъ рисовала себѣ ея дальнѣйшую судьбу. Она видѣла это свѣжее личико, покрытое преждевременными морщинами и свѣтлыя глазки измученными и полными тоски: и такъ страшно становилось Лялѣ, что она въ отчаяніи молилась:

119

«Избави ее отъ страданія, Господи! Лучше ужъ отдай ей мою долю счастья. Мое сердце такъ измучено и истерзано, что все равно я уже не могу испытывать радость. Отдай же ей мою долю! Пошли ей теперь же, въ ея юные годы, хорошаго человѣка. Пусть она гордится имъ и считаетъ его самымь благороднымъ существомъ въ мірѣ. Только при этихъ условіяхъ и можетъ существовать правильная семья. Не правда, Господи, что страданія необходимы. Страданія — уродливое ненормальное явленіе, и не должно существовать на свѣтѣ. Пусть большинство людей будетъ счастливо и радостно, и тогда мы, несчастные, станемъ любоваться на нихъ н примемъ свои страданія со смиреніемъ. Клянусь тебѣ въ томъ, Господи!»

Ея жалость къ дѣвушкамъ приняла странную, нѣсколько даже смѣшную, форму. Ляля принялась ихъ сватать, устраивая на своихъ вечерахъ встрѣчи людей, которые, по ея мнѣнію, могли подойти другъ къ другу. Она усердно хвалила своихъ пріятельницъ мужчинамъ, часто преувеличивая ихъ достоинства, чтобы усилить впечатлѣніе. Она радовалась, когда ея подруги хорошѣли, и повсюду говорила объ этомъ. Грустила, если

120

замѣчала, что онѣ старѣли и дурнѣли. Ея собственныя морщины мало интересовали ее, но чужія огорчали чрезвычайно. Она волновалась, суетилась и смѣшила своихъ знакомыхъ. Часто люди, видя ея хлопоты, съ недоумѣніемъ спрашивали Лялю:

— Да вамъ то что за дѣло, выйдуть ли ваши подруги замужъ; вы то о чемъ хлопочете?

— Какъ, о чемъ? О глупые, глупые люди! возмущалась и негодовала Ляля, — какъ же они не понимаютъ, что если-бы мнѣ удалось устроить нѣсколько счастливыхъ браковъ, то какое бы это было утѣшеніе въ тяжелыя минуты жизни! Развѣ не имѣла бы я тогда права сказать: прочь, тоска! отойди, отчаяніе! Неправда, что я безцѣльно живу на свѣтѣ. Вотъ тамъ блаженствуютъ люди, и мнѣ обязаны они своимъ счастіемъ. Безъ меня они, можетъ быть, никогда бы и не встрѣтились!

Жалость къ дѣвушкамъ мучила Лялю не только на яву, но и во снѣ. Ей снились страшные кошмары, и она просыпалась измученной и разбитой. Снилось ей, что она живетъ въ какомъ-то монастырѣ или общежитіи. Вдругъ, среди обитательницъ появляются слухи, что какая-то дѣвушка, находящаяся

121

подъ стражей, приговорена къ смертной казни. Ляля пугливо прислушивается. Съ ужасомъ узнаетъ она, что эту приговоренную поведутъ передъ казнью по всему монастырю, и она со всѣми простится. Мрачно звонятъ колокола, торжественно льются звуки органа, слышится издали шумъ приближающейся толпы, и вотъ «она» показывается, окруженная стражей...

Ляля приглядывается къ преступницѣ и видитъ передъ собою испуганнаго ребенка, страшно потерявшагося и ничего не понимающаго. Ляля пробуетъ сказать ей нѣсколько ласковыхъ словъ, но дѣвушка не слушаетъ ее. Она ничего не сознаетъ и не слышитъ, и всѣ силы ума ея направлены инстинктивно лишь на то, чтобы какъ можно дольше продлить свою жизнь. Ляля машинально слѣдуетъ за толпой. Вотъ вышли они на площадь, вдали виднѣется эшафотъ... Преступница пугливо оглянулась и, видя, что никто не держитъ ее, бросается бѣжать. У!! какъ засмѣялась толпа. Ляля поняла, что они нарочно, для забавы, отпустили бѣжать бѣдную дѣвушку. Со всѣхъ сторонъ ее настигаютъ, окружаютъ, и вотъ ужъ она бьется въ ихъ рукахъ, какъ испуганная птичка.

122

Ляля въ негодованіи кричитъ: «оставьте ее, не мучьте!» Тоска разрываетъ ей сердце, и она просыпается вся въ слезахъ.

— О, Боже! — въ отчаяніи молится Ляля — зачѣмъ ты далъ мнѣ такой несчастный характеръ! Мало того, что я на яву тоскую за дѣвушекъ, но и по ночамъ вижу несуществующія страданія, чтобы еще болѣе растравить свое сердце! Зачѣмъ мнѣ дана эта доля!

Время шло, а Ляля все не могла устроить ничьего счастья. Ни одна свадьба не удавалась ей, ни одну изъ своихъ пріятельницъ не могла она утѣшить или уберечь отъ горя. Тоска все сильнѣе охватывала ее. Ляля полюбила заходить въ церкви днемъ, часа въ три, когда службы нѣтъ. Таинственно мерцали лампадки передъ иконами, тихо шептались немногіе посѣтители. Ляля становилась передъ какимъ-нибудь, особенно чтимымъ, образомъ и молча наблюдала, какъ молились ему люди. Съ страстной мольбой, съ горькими рыданіями кланялись они въ землю, тихо шепча про себя и разсказывая Богу свое горе. Ляля съ досадой смотрѣла на нихъ.

— Вѣдь вы же сами нарисовали эти

123

иконы: чего же покланяетесь имъ и ждете помощи? Смотрите, я живой человѣкъ, я создана Богомъ: мое сердце болитъ за васъ. Отчего же не открываете вы своего горя мнѣ и не даете васъ утѣшить?

Но люди холодно смотрѣли на Лялю и проходили мимо. Такъ давно, столько ужъ столѣтій, человѣчество привыкло не довѣрять другъ другу и прятать свои страданія, чтобы люди не осмѣяли ихъ злорадными словами. Лишь Богу несли они свои горести, лишь отъ Него ждали помощи. Если же не получали ея, то уходили въ отчаяніи и некуда имъ было больше обратиться...

А Ляля все чего-то ждала. И вдругъ бросалась на колѣни передъ тѣмъ же обра-зомъ и жарко молилась:

— Господи! сжалься надо мной! Дай мнѣ кого-нибудь любить и жалѣть. Я не могу жить съ пустымъ сердцемъ. Господи, ты видишь мою душу! Вѣдь я же погибаю, погибаю!