X.

МОЛОДОСТЬ МОЕЙ МАТЕРИ

Из всего освободительного движения моя мать избрала лишь истинно благое — именно труд и ту независимость, которую он дает тем, кто серьезно отдается ему. Она хорошо окончила курс в женской гимназии, получив при окончании серебряную медаль, которой очень гордилась. Затем она некоторое время посещала высшие курсы, организованные родителями ее подруг. Именно в то время нравы студентов и студенток в университете отличались такой свободой, что испуганные родители объединились и пригласили профессоров для частных уроков своим дочерям, чтобы таким способом дать им возможность продолжать образование и одновременно уберечь их от заразы. Моя бабушка уплатила свою долю, но высшее образование не было по вкусу ее дочери Анне. Несмотря на то, что она была награждена медалью, она не любила науку, не могла, прежде всего, понять, для чего нужно столько знаний. Русские молодые девушки любят неопределенное: учиться для своего развития, для лучшего понимания

50

жизни и для того, чтобы иметь возможность наслаждаться литературой – вот цели, к которым они обычно стремятся. Подобная неопределенность была чужда моей матери. Она хотела изучить специальность, которая позволила бы ей тотчас зарабатывать деньги и давала бы ей возможность покупать себе книги и билеты в театр, а затем и путешествовать. Моя бабушка, ведавшая деньгами, неохотно давала их на то, что казалось ей ненужным; с другой стороны, моя мать была слишком горда, чтобы выпрашивать каждую копейку, и предпочитала зарабатывать сама. В газетах появилось объявление о курсах стенографии, где Ольхин обещал тем, которые приобретут прочные знания, занятия в судах, на заседаниях ученых обществ, на различных съездах, словом всюду, где нужно быстро записывать речи. Это обещание привлекло мою мать, она записалась на курсы и стала их усердно посещать. Она работала много и была первой в классе. Таким образом она оказалась единственной стенографисткой, которую ее учитель мог рекомендовать Достоевскому. Но он был прав, что моя бабушка будет противиться, ибо она относилась очень строго к вопросам приличия. Литературная слава моего отца спасла положение.

Дело в том, что Достоевский был любимым писателем моего деда Григория, сделавшегося его поклонником, начиная еще с «Бедных людей», и с величайшим участием следившего за молодым литературным талантом. Моя мать тоже увлекалась «Униженными и оскорбленными», но была убеждена, что любимый писатель отца должно быть очень стар. Когда Ольхин предложил ей работать у Достоевского, мать была очень польщена этим и с радостью согласилась. Бабушка, также считавшая Достоевского стариком, не возражала против этого. В первый день работы моя мать гладко причесалась и впервые пожалела, что не может надеть на нос очки. По дороге она старалась представить себе, как пройдет эта первая диктовка. «Мы будем работать один час и затем будем беседовать о литературе, ‑ мечтала она наивно. – Я выскажу ему мой восторг перед его талантом, укажу моих любимых героинь… Не забыть бы спросить, почему Наташа в «Униженных и оскорбленных» не вышла замуж за Ваню, который так любил ее… Может быть хорошо, если

51

я стану критиковать одну-другую сцену из его романа, чтобы показать Достоевскому, что я не дурочка и также понимаю кое-что в литературе. Он почувствует ко мне больше уважения». Но как скоро действительность развеяла все эти мечтания моей матери! У Достоевского был в предыдущую ночь эпилептический припадок, он был рассеян, нервен, неразговорчив. Он не обратил внимания на привлекательность своей молодой стенографистки и отнесся к ней не иначе, как к пишущей машине. Он диктовал ей строгим первую главу романа, находил, что она пишет слишком медленно, велел перечитать продиктованное им, сердился и говорил, что она не поняла его. Так как он был утомлен своим припадком, то без церемоний выпроводил свою стенографистку и велел ей явиться завтра в это же время. Моя мать была глубоко обижена; она привыкла к иному обращению со стороны мужчин. Не будучи хорошенькой, она очень нравилась молодым людям, бывавшим у моей бабушки, своею свежестью, веселостью и ласковостью. Девятнадцати лет моя мать была, в сущности, еще ребенком. Она не понимала, что с женщиной, работающей за деньги, обращаются всегда иначе, чем с молодой наивной девушкой, кокетничающею в материнской гостиной с молодыми людьми. Она шла домой взбешенная и перед сном пришла к твердому решению написать на следующий день Достоевскому письмо и заявить ему, что ее слабое здоровье не позволяет ей продолжать стенографические сеансы. Но утро вечера мудренее. Проснувшись, моя мать сказала себе, что начатое дело должно быть окончено, что ее учитель стенографии может рассердиться, если она из каприза откажется от первой предложенной ей работы, и не станет больше никому рекомендовать ее; кроме того, роман «Игрок» будет окончен к первому ноября, а затем ничто не может заставить ее продолжать сношения с этим неприятным Достоевским. Моя мать встала, тщательно переписала то, что Достоевский диктовал ей накануне, и отправилась к назначенному часу к нему. Она была бы крайне возмущена, если бы кто-нибудь предсказал ей в тот день, что она в течение четырнадцати лет будет стенографировать произведения Достоевского.

52