XVII.

ДОСТОЕВСКИЙ, КАК ОТЕЦ СЕМЕЙСТВА.

Вид этого жалкого паяца, вероятно, заставил Достоевского серьезно заняться братом Федором и мною. Так как воспитание его пасынка было неудачным, то он хотел, по крайней мере, приложить все старания, чтобы воспитание его собственных детей достигло своей цели. Он занимался им слишком рано, в такое время, когда большинство отцов еще держат своих детей в детской. Быть может, он знал, что его болезнь смертельна, и поэтому спешил посадить хорошие мысли. Для этой цели он избрал то же средство, которое раньше избрал его отец — чтение великих писателей. В семье моего деда Михаила дети читали вслух поочереди. Достоевский должен был читать сам, так как мы еще еле могли читать, когда начались наши литературные вечера. Первый из них глубоко запечатлен в моей памяти В один осенний вечер в Старой Руссе, когда дождь лил потоками и желтые листья устилали землю, Достоевский объявил нам, что прочитает нам вслух «Разбойников» Шиллера. Мне было в это время семь лет, а брату еле исполнилось шесть лет. Мать пожелала присутствовать на этом первом чтении. Достоевский читал с увлечением, иногда останавливался для того, чтобы объяснить нам трудное выражение. Мы слушали с открытым ртом; эта немецкая драма показалась нашему детскому уму очень странной И чем могла быть для нас эта фантастическая Германия, расположенная Бог весть где, эта удивительная страна, куда ежегодно должен ездить наш отец по предписанию врача для того, чтобы там скучать, и где храбрые дети могут ездить на осликах, у которых такие длинные, длинные уши. Но, увы, к сожалению в «Разбойниках» не было ослика Зато там был довольно неприятный отец, ссорившийся со своими сыновьями, там была также девушка, старавшаяся примирить их и постоянно плакавшая. «Она должна действительно плакать, бедная девушка», ‑ думала я печально, слушая страстное чтение моего отца. — «Должно быть страшно

88

скучно жить среди людей, ссорящихся с утра до вечера. А ведь они должны были чувствовать себя счастливыми, потому что они жили в Германии, в этой чудесной стране, где есть ослики с длинными ушами. Подобные преимущества есть не в каждой стране, их совершенно нет, например, в России. Почему же они были недовольны, почему они постоянно спорили? У этих немцев, вероятно, очень скверный характер!»... Хотя я, семи лет, и не могла понять произведения Шиллера, но я все же хорошо поняла, что эта загадочная драма очень интересовала моего отца и что я, в угоду ему, также должна сделать вид, что интересуюсь ею. Лукавая, как обыкновенно бывают маленькие девочки, я принимала ученый вид, качала в знак согласия головой и делала такое лицо, точно я очень ценю гений Шиллера. Но так как сон овладевал мною тем больше, чем свирепее становились братья Мооры, я судорожно раскрывала по возможности шире мои бедные утомленные детские глаза, а брат Федор совершенно бесцеремонно уснул... Когда Достоевский взглянул на свою аудиторию, он замолчал, расхохотался и стал смеяться над собой. ‑ «Они не могут этого понять, они еще слишком молоды», — сказал он печально своей жене. Бедный отец! Он надеялся пережить с нами тот восторг, который возбудили в нем драмы Шиллера; он забыл, что он был вдвое старше нас, когда мог оценить их.

Достоевский переждал несколько месяцев, прежде чем возобновил литературные вечера. На этот раз он избрал русские былины. Эти древние легенды гораздо больше подходили для нашего детского воображения, чем драмы Шиллера. Мы слушали с восторгом и увлечением, плакали горькими слезами над злоключениями странствующих витязей и радовались их победам. Достоевский смеялся над нашими увлечением и сам восторгался чудными легендами нашего народа. После легенд он читал нам повести Пушкина, кавказские поэмы Лермонтова, а также «Тараса Бульбу». После того, как наш литературный вкус был более или менее выработан, Достоевский стал нам читать стихотворения Пушкина и Алексея Толстого ‑ двух русских поэтов, которых он больше всего любил. Достоевский читал их удивительно и в особенности одно из них он не мог читать без слез. Это стихотворение

89

Пушкина «Бедный рыцарь». В «Идиоте» Достоевский рассказывает, как одна из его героинь декламирует это стихотворение. «Судорога вдохновения и восторга раза два прошла по ее прекрасному лицу», — говорит он в описании этой сцены. Так было и у Достоевского, когда он читал его: черты его лица прояснялись, его голос дрожал, и глаза его были затуманены слезами. Милый отец! Он рассказывал нам здесь собственную биографию. И он был бедным рыцарем без страха и упрека, всю жизнь боровшимся за великие идеи. И у него было божественное видение, но не средневековая дева явилась ему, а Христос, явившийся ему в остроге и давший ему знак следовать за собой...

При всем большом значении, которое Достоевский придавал чтению вслух, он не пренебрегал также театром. В России принято, что родители водят своих детей в балет. Достоевский не был любителем балета и никогда не посещал его; он предпочитал водить нас в оперу. Замечательно, что он избирал всегда одну и ту же оперу «Руслан и Людмила». Можно подумать, что Достоевский особенно хотел запечатлеть в наших душах именно эту оперу.

Эта чудная опера была роскошно поставлена и могла вызвать в детях восторг. Мой брат и я очень восторгались ею, что не помешало нам изменить ей. Когда мы явились однажды в театр, то узнали, что один из певцов внезапно заболел и «Руслан и Людмила» будет заменена «Бронзовым конем» Обера, комической оперой, которая была тогда в моде. Мой отец сердился и говорил о том, чтобы вернуться домой. Мы возражали и плакали; он не пожелал огорчить нас и разрешил нам слушать эту китайскую или японскую оперу. Мы были в восторге; там было столько колокольчиков и много шума. Огромный бронзовый конь появлялся в каждом действии и производил особое впечатление на нашу детскую фантазию. Отец был очень недоволен нашим увлечением. Очевидно, он не хотел, чтобы мы ослеплялись чудесами востока; он хотел, чтобы мы оставались верными его дорогой Людмиле.

Когда отец уезжал в Эмс или работа не позволяла ему делать это самому, он просил мою мать читать нам произведения Вальтер

90

Скотта и Диккенса ‑ этого «великого христианина», как он называет его в «Дневнике писателя». Во время обеда он спрашивал нас о наших впечатлениях и восстановлял целые эпизоды из этих романов. Мой отец, забывший фамилию своей жены и лицо своей возлюбленной, помнил все английские имена героев Диккенса и Вальтер Скотта, произведших на него впечатление в юности, и говорил о них, как о своих близких друзьях. Он очень гордился моею любовью к чтению. Я выучилась в течение нескольких недель читать и поглощала все попадавшие мне в руки книги. Мать восстала против этого чтения без разбора, которое, действительно, должно было, приносить вред нервному ребенку. Но отец поддерживал меня в этом и видел в этой любви к чтению собственную страсть к книге. Он выбирал для меня исторические романы из своей библиотеки, чувствительные рассказы Карамзина, спрашивал о моих впечатлениях и объяснял то, что я плохо поняла. У меня была привычка сидеть подле него за завтраком, и это была для меня лучшая часть дня. Тогда-то начинались наши литературные беседы, но, к сожалению, они не были продолжительны.

Первой книгой, полученной мною в подарок от отца, была русская история Карамзина с хорошими иллюстрациями. Мой отец объяснял мне эти картинки, изображавшие прибытие Рюрика в Киев или сражение Игоря с кочевниками, окружившими еще слабое славянское племя со всех сторон. Затем он показывал мне Владимира, как он вводит христианство в своем княжестве, Ярослава, утверждавшего первые европейские законы, и прочих потомков Рюрика. Славяно-норманнские князья были моими любимыми героями. Точно во сне, я слышала их песни, их военные клики. Моей любимой героиней была Рогнеда, дочь Рогволода; на наших детских представлениях я предпочитала играть ее роль.

Одно представлялось мне странным позже, когда я анализировала этот период моей жизни; именно то, что мой отец не давал мне детских книг. Робинзон Крузо был единственной книгой этого рода, которую я читала, и мне подарила ее моя мать. Я предполагаю, что Достоевский не знал детских книг. В юношеские годы еще не было в России подобных книг, и

91

восьми или девяти лет он должен был уже начать читать великих писателей. Еще одна особенность приходит мне на мысль, когда я думаю о наших разговорах: Достоевский, с таким удовольствием говоривший со мной о литературе, никогда не рассказал мне ни слова о своем детстве. В то время, как моя мать рассказывала о мельчайших подробностях своего детства, о своих первых впечатлениях, об их дружбе с братом Иваном, я не могу вспомнить ни одного эпизода из детства моего отца. Он хранил по отношению ко мне такую же молчаливость, какую когда-то хранил его отец, никогда не рассказывавший своим сыновьям что-либо касавшееся их деда Андрея или их украинских дядей.

Достоевский интересовало также нашим религиозным воспитанием и любил молиться вместе со всей семьей. На Страстной неделе мой отец добросовестно исполнял религиозные обязанности, постился, ходил два раза в день в церковь и откладывал всякую литературную работу. Он любил также наше удивительное богослужение Страстной недели, в особенности светлую заутреню, изобилующую песнопениями, полными великой радости. Дети не бывают обычно на этой обедне, начинавшейся в полночь и оканчивающейся в два или три часа ночи. Но мой отец хотел показать мне это дивное богослужение, когда мне едва исполнилось девять лет. Он поставил меня на стул, чтобы я могла лучше следить за богослужением и, поднимая меня высоко на руках, объяснял мне смысл этих прекрасных обрядов.

И позже, когда мы подросли, отец продолжал отдавать много внимания своим детям и продолжал читать нам по вечерам художественные произведения русской литературы. В последнюю зиму жизни он хотел прочитать нам отрывки из «Горя от ума». Достоевский высоко ценил эту прекрасную сатиру на московскую жизнь и любил смотреть ее на сцене. Но он находил, что наши актеры не понимают ее, в особенности роль Репетилова, которым он очень восторгался и в котором видел истинного предшественника либеральной партии западников. наши актеры изображают Репетилова комиком; Достоевский же считал этот тип глубоко трагическим. Достоевский так часто читал нам эту комедию и объяснял ее нам, что, в конце концов, у него явилось

92

желание самому сыграть эту роль для того, чтобы показать, как он понимал ее. Он сообщил о своем намерении некоторым друзьям, предложившим ему устроить у них любительский спектакль и представить последнее действие бессмертной комедии. В Петербурге много говорили об этом интересном спектакле. мой отец хотел выступить перед публикой, лишь когда он буде хорошо подготовлен, и играл только перед своими детьми. Как всегда, он страстно увлекся новой идеей и играл очень серьезно, вскакивал с пола, как бы упав при входе в комнату, жестикулировал и декламировал. Полные удивления, мы следили за его игрой. У нас был маленький товарищ Сергей К., единственный сын довольно богатой вдовы, очень баловавшей его. Она устроила в зале в своей квартире маленькую сцену с занавесом и несколькими декорациями, и мы давали там представления для наших родителей, изображая в лицах басни Крылова и стихотворения великих русских поэтов. Несмотря на занятия, Достоевский неизменно присутствовал на наших представлениях и выражал должное одобрение молодым артистам. Мы начинали уже страстно увлекаться театром, и игра нашего отца очень интересовала нас. Я всегда сожалела, что смерть помешала Достоевскому выступить в роли актера. Ему удалось бы дать оригинальный и незабываемый тип. Впрочем, страсть к театру не теперь впервые овладела Достоевским. По выходе с каторги он написал комедию «Дядюшкин сон», которую переделал в роман. В одном из своих писем Достоевский рассказывает, что он много смеялся, когда писал эту комедию; он утверждал, что герой, князь К., похож на него. И в самом деле, наивный и рыцарский характер бедного князя напоминает характер моего отца. Позже, когда Достоевский возвратился в Петербург, он любил выдумывать речи á lа князь К. и говорить их своим друзьям; причем он подражал тону, голосу и мимике этого бедного дегенерата. Это очень забавляло Достоевского, и он умел воплощать своих героев. Замечательно то, что мой отец два раза изобразил себя ‑ в «Идиоте» и в «Дядюшкином сне» ‑ в лице князя, т. е., как человека старой, унаследственной культуры, и оба раза, как дегенерата.

93