IX

IX.

СЕМЬЯ МОЕЙ МАТЕРИ.

Достоевский вскоре понял, что значит иметь долги. Лишь только он подписал векселя, выданные его братом Михаилом, как кредиторы, вместо того, чтобы быть благодарны ему за намерение уплатить долги, по закону не действительные, ‑ наоборот, требовали немедленной уплаты денег и грозили ему долговой тюрьмой. Для того, чтобы удовлетворить самые настоятельные требования, Достоевский со своей стороны делал долги, обязался платить большие проценты и попал в руки недобросовестного издателя, некое Стелловского, приобревшего у него за ничтожную сумму право на издание полного собрания его сочинений. Кроме того, Стелловский требовал, чтобы мой отец добавил к этому изданию новый роман в размере определенного количества страниц. Этот роман требовалось доставить 1 ноября того же года; если же он не будет закончен к этому дню, то Достоевский теряет свои авторские права, и его сочинения становятся собственностью Стелловского. Притесняемый кредиторами своего брата Михаила, мой отец должен был согласиться на эти варварские условия. Он отложил «Преступление и наказание», эпилог которого еще не был набросан, и начал лихорадочно писать роман «Игрок». Достоевский работал день и ночь, глаза его ослабели, и он должен был обратиться за советом к окулисту. Последний запретил ему работать и высказал опасение, что он может ослепнуть. Как истый ростовщик, Стелловский угрожал моему отцу тюрьмой, и полиция прислала к Достоевскому своего агента для уведомления о грядущей ему опасности. Мой отец принял полицейского любезно и так откровенно рассказал ему о своем плачевном финансовом положении, что полицейский агент был глубоко тронут, вместо того, чтобы поддержать Стелловского в его намерении заключить моего отца в тюрьму, он предоставил в распоряжение моего отца все свои юридические сведения для того, чтобы освободить его из когтей ростовщика. Он стал большим поклонником Достоевского, часто посещал его

и сообщал ему все замечательные происшествия, которые он имел случай наблюдать по своей службе. Этому полицейскому агенту мой отец обязан тем, что мог так хорошо написать те места в «Преступлении и наказании», где выступает полиция. Этот эпизод ясно показывает, каким образом мой отец приобретал друзей. И неудивительно, что он умел превращать самых диких арестантов в верных слуг. Это доказывает также, что характер князя Мышкина в «Идиоте», который тоже умел превращать врагов в друзей, является истинным характером Достоевского. Мой отец был в отчаянии. Было уже начало октября, а роман находился лишь в зачаточном состоянии. Друзья Достоевского были очень озабочены и приискивали средства и пути для того, чтобы помочь ему. «Почему вы не возьмете стенографа? — сказал ему Милюков: — вы могли бы диктовать ваш роман». В то время стенография была в России еще новостью. Некий Ольхин изучил ее заграницей и открыл курсы, на которых наскоро подготовил первых русских стенографов. Мой отец разыскал его и просил прислать ему хорошего стенографа. — «К сожалению, я не могу вам рекомендовать ни одного из моих учеников. Я открыл мои курсы весной и должен был закрыть их на все лето и во время каникул — каникулы продолжаются в России три месяца — мои ученики забыли то немногое, чему научились. У меня есть одна единственная ученица, но ей не нужно зарабатывать деньги и она занимается стенографией скорее для удовольствия, чем для заработка. Она еще очень молода, и я не знаю, разрешит ли ей мать работать у мужчины. Во всяком случае, я завтра же предложу ей вашу работу и сообщу вам ответ».

Эта молодая девушка, о которой говорил Ольхин, стада позже моею матерью. Прежде чем рассказать этот роман Достоевского, я хочу сказать несколько слов о семье, в которой выросла его вторая жена, бывшая в течение последних четырнадцати лет его жизни его ангелом-хранителем.

Мой дед с материнской стороны, Григорий Иванович Сниткин, происходил из Украины. Его предки принадлежали к семье казаков, живших на берегу Днепра в окрестностях Кременчуга. Они прозывались Снитко. После присоединения Украины к России они поселились в Петербурге и, чтобы показать свою верность

русскому государству, переменили свою украинскую фамилию Снитко на русскую – Сниткин. Они сделали это от чистого сердца без всякой низости или лести; для моих материнских предков Украина всегда оставалась Малороссией, младшей сестрой Великороссии, которую они глубоко любили. Но и после переезда в Петербург мои предки остались верны своим украинским традициям. В те времена Украина находилась под влиянием католических пастырей, которые славились, как лучшие воспитатели молодых людей. На этом основании мой прадед Иван Сниткин будучи православным, отдал своего сына Григория в иезуитскую школу, только что основанную в Петербурге, но позже закрытую по приказу русского правительства. Мой дед подучил там очень тщательное воспитание, какое обычно дают патеры, но всю свою жизнь совершенно не проявлял ничего иезуитского. Он был истым славянином: слабым, робким, сантиментальным романтиком. В молодости он питал сильную страсть к знаменитой Асенковой — единственной классической трагической актрисе в России. Мой дед проводил в театре каждый вечер и знал ее монологи наизусть. В то время дирекция императорских театров разрешала поклонникам артистов приветствовать их на сцене. Юношеская, робкая и почтительная любовь моего деда очень нравилась Асенковой и при встречах она выказывала ему свое благоволение.

Мой дед был одним из тех людей, которые рано стареют. Тридцати пяти лет он лишился волос и большей части своих зубов. Его лицо было покрыто морщинами, и он смотрел стариком. Но в этом возрасте он женился при странных условиях. Моя бабушка с материнской стороны Мария-Анна Мильтопеус была шведкой из Финляндии. Она утверждала, что ее предки были англичанами, но должны были покинуть свою родину в XVII веке вследствие религиозных преследований. Они поселились в Швеции, женились на шведках и переехали позже в Финляндию, где приобрели поместье. По-английски их звали, вероятно, Мильтон или Мильтоп, ибо окончание «ус» является шведским прибавлением. В Швеции существовал обычай, согласно которому ученые люди ‑ пасторы, писатели, ученые, врачи, профессора – прибавляли это окончание к своей фамилии. Я не знаю, чем занимался мой прадед Мильтопеус – мне известно лишь, что

он оказал своим согражданам большие услуги, что они похоронили его в кафедральном соборе в Або и воздвигли на его могиле мраморный памятник. Моя бабушка лишилась своих родителей очень рано и была воспитана своими тетками.

Выйдя замуж за Сниткина, она очень мало интересовалась своим новым отечеством.

Моей матери не нравился шведский элемент в доме родителей, и она спасалась к отцу, на которого очень походила и любимицей которого была. Он водил ее в церковь, посещал с нею петербургские монастыри, брал ее ежегодно с собой на богомолье в Валаамский монастырь, расположенный на островах Ладожского озера. Всю жизнь хранила моя мать трогательное воспоминание об этом столь простом, добром, восторженном и сантиментальном человеке. Она стала строго верующей, как и он, и осталась верна православию. Новые религиозные идеи, которыми жадно прониклись ее русские приятельницы, не нашли в ней опоры; моя мать больше верила мудрости святых отцов, чем модным религиозным писателям. Подобно своему отцу, она страстно любила Расина и не могла никогда простить моей бабушке равнодушие, почти презрение, которое она обнаруживала по отношению к отечеству ее мужа. Моя мать считала себя истинно-русской. Но это было верно лишь отчасти: ее характер носил явные следы ее шведского происхождения. Склонность к мечтательности и восточная лень не были ей присущи; в течение всей своей жизни она была очень деятельна, и я никогда не видела ее со сложенными руками. Она всегда находила какое-нибудь новое дело, воодушевлявшее ее, и большею частью доводила до конца взятую на себя задачу. Правда, у нее никогда не было широкого умственного кругозора русских женщин, расширяющих его многосторонним чтением: но взамен этого она обладала практическим умом, которого лишено большинство моих соотечественниц. Этот образ мыслей внушал уважение ее русским приятельницам; позже, во время ее вдовства, они привыкли обращаться за советом к моей матери при всех жизненных затруднениях, и советы, которые она им давала, редко бывали неудачны. Но наряду с хорошими качествами ее шведских предков, моя мать унаследовала также некоторые недостатки. Она отличалась всегда слишком

большим, почти болезненным самолюбием; всякая мелочь ее огорчала и она легко поддавалась людям, умевших ей польстить. Моя мать была несколько суеверна, верила в сны, в предчувствия, у нее была даже склонность к странному ясновидению, свойственному многим нормандкам. Она предсказывала, смеясь и шутя, не придавая серьезного значения своим словам, и первая бывала удивлена, почти испугана, когда ее подчас удивительные предсказания странным образом сбывались. Это ясновидение совершенно исчезло на пятидесятом году ее жизни, одновременно с истерией, омрачившей молодость моей матери. Она отличалась всегда слабым здоровьем, была малокровна, нервна, беспокойна, и подвергалась часто нервным припадкам. Эта нервность ухудшалась злополучной украинской нерешительностью, заставляющей колебаться среди сотен возможностей и вынуждающей придавать самым простым вещам драматическую или даже трагическую окраску.