VIII.

ДОСТОЕВСКИЙ, КАК ГЛАВА СЕМЬИ.

Приблизительно во время печатания знаменитого романа «Преступление и наказание» дела моего дяди Михаила пошатнулись. Издание журнала «Время» было запрещено из-за одной политической статьи, которую не поняла цензура. Это было тяжелым ударом для Михаила Достоевского. Его ослабленное запоем здоровье не выдержало, и он умер после кратковременной болезни. Как большинство моих соотечественников, мой дядя жил на широкую ногу и ничего не сберег в расчете, что журнал принесет детям значительные доходы. Его сыновья были еще очень молоды, их образование не было закончено. Они не могли, следовательно, поддержать свою мать. Мой дядя оставил крупные долги.

Согласно русским законам эти долги погашались смертью дяди; его семья, не получившая никакого наследства, не была обязана уплачивать их. Поэтому все были очень удивлены, когда мой отец объявил кредиторам Михаила Достоевского, что принимает на себя ответственность по всем обязательствам, принятым на себя его братом, и что он будет работать для того, чтобы возможно скорее уплатить долги. Он обещал, кроме того, своей невестке поддерживать ее и ее четверых детей до тех пор, пока ее сыновья будут в состоянии самостоятельно зарабатывать. Друзья моего отца всполошились, узнав об этом решении; они прилагали все усилия, чтобы отклонить его от принятия на себя долгов брата, к чему его не обязывал никакой закон.

‑ «Я этих долгов не делал, зачем же я стану их платить», — сказал бы каждый русский, очутившийся в положении моего отца, образ действий которого должен был показаться ему фантастическим и почти смешным. Но Достоевский, далеко не считая себя смешным, очень серьезно отнесся к своей роли главы семьи. Посвятив свою жизнь памяти брата Михаила, он с своей стороны желал, чтобы племянники и племянницы относились

41

к нему, как к своему руководителю и покровителю, и следовали его советам. Это требование очень рассердило детей дяди Михаила. Они считали естественным жить на счет своего дяди, но у них не было охоты слушаться его. Они смеялись над Достоевским за его спиной и обманывали его. Одну из его племянниц, его любимицу, полюбил студент, довольно бесцветный молодой человек, ненавидевший Достоевского «за то, что он в лице Раскольникова оскорбил русское студенчество». Однажды, во время спора с моим отцом по политическим вопросам, он выразился непочтительно. Достоевский рассердился и велел своей невестке не принимать больше этого дерзкого молодого человека. Они сделали вид, что послушались, но влюбленный студент тайно бывал у них доме попрежнему. Окончив курс университета и получив место в министерстве, он поспешил жениться на моей двоюродной сестре. Неблагодарная с особым удовольствием отпраздновала свадьбу тайно, не пригласив своего дядю, между тем как он работал, как негр, для того, чтобы поддержать их семью. Когда новобрачная позже встретила у своей матери моего отца, она смеялась ему в лицо и обращалась с ним, как со старым дураком. Мой отец был глубоко огорчен этой неблагодарностью. Он любил свою племянницу Марию, как собственную дочь, ласкал и занимал ее, когда она еще была ребенком, а позже гордился ее музыкальным талантом и ее девичьими успехами. Она была одной из лучших учениц Антона Рубинштейна. Часто, когда моего отца просили читать на литературном или музыкальном вечере, он настаивал, чтобы пригласили и мою кузину для игры на рояле, и мой отец гордился больше ее успехами, чем своими.

Муж кузины Марии вскоре понял, какую глупость он совершил, порвав со знаменитым писателем. Спустя шесть или семь лет, когда мои родителя возвратились из заграницы, он пытался возобновить дружеские отношения и привлечь моего отца к заботам о будущности его многочисленных детей. Достоевский согласился принять свою племянницу, но своей любви он не мог ей вернуть, ибо она угасла.

Вторая из моих двоюродных сестер еще более жестоко огорчила Достоевского. Она влюбилась в одного довольно известного

42

ученого, которого бросила его жена, хотя и любившая другого, но не соглашавшаяся на развод, чтобы не дать свободы своему обманутому мужу. В те времена, в России трудно было получить развод. Его почти невозможно было добиться без взаимного соглашения. Моя кузина пренебрегла общественным мнением и стала возлюбленной, или, как говорили тогда, — «гражданской женой ученого, не имевшего права жениться на ней. Она жила с ним до самой смерти, более двадцати лет, и все друзья ученого относились к ней, как к законной жене. Несмотря на чистоту этой связи, мой отец не мог никогда простить своей племяннице. Это произошло несколько лет спустя после бракосочетания моих родителей, и моя мать рассказывала мне позже, что Достоевский рыдал, как дитя, узнав о «позоре» его племянницы. «Как она смела обесчестить свое честное имя Достоевской?» — повторял мой отец, горько плача. Он запретил моей матери поддерживать какие-либо сношения с провинившейся. Я никогда не знала этой кузины.

Понятно, что Достоевский не чувствовал себя счастливым в семье брата Михаила, которая не могла его понять. Достоевский принадлежал к тем редким в наше время людям, которые умирают от отчаяния, когда их сыновья совершают дурной поступок или когда их дочери сбиваются с пути. Чувство чести брало в нем верх над всеми остальными чувствами. Он все еще жил рыцарскими взглядами своих предков, в то время, как его племянники и племянницы отстали от европейской культуры своих литовских предков и предпочли ей легкие нравы полувосточного русского общества. Кроме того, они унаследовали от своей матери-немки сухость характера, который часто встречается у прибалтийских немцев.

Мой отец вынужден был заботиться не только о своих племянниках и племянницах, но и о брате Николае, несчастной пьянице, обременявшем его после смерти дяди Михаила. Достоевский очень жалел его и относился к нему всегда хорошо. Но он никогда не любил младшего брата столь сильно, как старшего. Да дядя Николай и был слишком незначителен — бедняга думал лишь о бутылке. Достоевский помогал также моей тетке Александре — единственной из его трех сестер, проживавшей

43

в Петербурге, муж которой был очень болен и не мог работать. Она не выражала никакой благодарности за его великодушную помощь и постоянно спорила со своим братом. Семья Достоевских была очень своеобразной: вместо того, чтобы гордиться своим гениальным братом, они скорее ненавидели его за его превосходство. Лишь мой дядя Андрей гордился литературным талантом своего старшего брата, но он жил в провинции и редко приезжал в Петербург. Но как недружелюбны ни были родственники Достоевского по отношению к нему, он прощал им многое, в память своей матери, своих детских и юношеских воспоминаний. Гораздо тяжелее было ему переносить злобность и дурной характер его пасынка ‑ Павла Исаева, с которым он не был связан кровными узами. Ленивый и глупый, Паша, — как его большею частью называли, — находясь в кадетском корпусе, куда он имел право поступить, как сын офицера, и куда его определил Достоевский, никогда не хотел учиться и, в конце концов, был уволен оттуда начальством. Этот полумамелюк был жертвой литературной славы своего отчима; он был ослеплен успехом романов Достоевского. Насколько мой отец оставался скромным и простым, настолько самомнительно и нагло держал себя его пасынок. Он относился ко всем с презрением, беспрестанно говорил о своем «папе», знаменитом писателе Достоевском, что не мешало ему быть дерзким по отношению к своему отчиму. Он думал, что теперь ему не нужно больше учиться и работать. Достоевский не любил этого мулата, обладавшего способностью оскорблять его европейскую деликатность; мой отец не мог изменить данному им когда-то Марии Дмитриевне обещанию принять участие в ее осиротевшем сыне. Теперь Достоевский сожалел, что так плохо воспитал своего пасынка. ‑ «Другой отчим отнесся бы строже и сделал бы из Паши человека, полезного для отечества», ‑ говорил он печально своим друзьям и содержал этого тунеядца у себя, как божие наказание за плохо выполненную обязанность.

Когда его петербургские родственники слишком раздражали его, Достоевский отправлялся в Москву для того, чтобы отдохнуть в семье своей сестры Веры, вышедшей замуж за москвича и имевшей много детей. Его московские племянники и племянницы

44

были проще и менее спесивы, чем онемеченные дети Михаила Достоевского. Они не могли понимать значение своего дяди, но очень любили его веселый и юношеский нрав. Достоевский изобразил эту семью в романе «Вечный муж» под именем Захлебининых. Он сам играет роль Вельчанинова, сорокалетнего мужчины, любящего молодежь и находящего удовольствие в играх, танцах и пении с молодыми людьми и молодыми девушками. Достоевский в особенности интересовался своими юными племянницами. Старшая Мария была любимой ученицей Николая Рубинштейна, директора московской консерватории. «Если бы при ее пальцах у нее была еще хорошая голова, то она могла бы сделаться большой музыкантшей», — говорил часто Рубинштейн. «Головы», кажется, у нее именно не было, ибо Мария не стала знаменитостью; но она играла на рояле очень хорошо, и мой отец мог без устали слушать ее блестящую игру. Еще больше Достоевский интересовался своей племянницей Софией — интеллигентной, серьезной девушкой. Я не знаю, на каком основании Достоевский предполагал, что она унаследовала его литературный талант. Моя кузина много говорила о романе, который она намерена написать, но не находит подходящего материала. Вся семья, в том числе и мой отец, предлагали ей самые разнообразные темы, но все они не подходили для нее. Несколько лет спустя после женитьбы моих родителей, моя кузина Софья также вышла замуж и отказалась от своих литературных притязаний.

Эта несколько средневековая любовь ко всем членам своей широко разветвленной семьи доставила позже моей матери слишком много печали. Воспитанная в русских воззрениях, она полагала, что все деньги, зарабатываемые ее мужем, должны принадлежать его жене и детям, тем более, что она помогала Достоевскому по мере сил в его литературных работах. Моя мать не могла понять, на каком основании ее муж лишает ее самого необходимого для того, чтобы помочь какому-нибудь члену семьи, не любящему его и завидующему его литературной славе. Лишь позже, когда мы с братом подросли, Достоевский перенес на нас всю свою любовь. Но своему больному брату Николаю и тунеядцу Павлу Исаеву он помогал до самой своей смерти.

45