Л

Л. Ө. Достоевская

Эмигрантка. Современные типы.

1912

Il n'y a qu'un héroisme

au monde: c'est de voir

le monde, tel qu'il est –

de l'aimer.

Romain Rolland.

15 Октября 19…, въ четвертомъ часу дня въ Римѣ, въ саду Монте-Пинчьо, сидѣла немолодая уже дѣвушка, Ирина Мстинская. Въ рукахъ ея была книга, пришла она въ паркъ съ цѣлью почитать на свѣжемъ воздухѣ, но, какъ всегда бывало съ нею со времени пріѣзда въ Римъ, не могла сосредоточить своего вниманія на англійскомъ романѣ. Взоръ ея скользилъ по голубому осеннему небу, по чудеснымъ южнымъ соснамъ и пальмамъ, по статуямъ, бѣлѣющимся среди зелени, и постоянно возвращался къ Вѣчному Городу, что растилался передъ нею, у подножія Монте-Пинчьо.

Ирина много путешествовала, много видала, но ни одинъ еще городъ не производилъ на нее столь сильнаго впечатлѣнія. Она тщетно старалась опредѣлить эту власть Рима и, не находя объясненія, придумала свое собственное.

‑ Какъ знать – мечтала Ирина – люди, быть можетъ, никогда вполнѣ не умираютъ, а остаются витать возлѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ сильно жили и сильно страдали. Быть можетъ, Римъ полонъ тѣнями древнихъ

римлянъ, первыхъ христіанъ, художниковъ временъ Возрожденія и итальянцевъ прошлаго столѣтія, что такъ доблестно погибали въ борьбѣ за единство Италіи. Всѣ эти тѣни не могутъ оторваться отъ любимаго города. Онѣ по прежнему владѣютъ Римомъ, и мы, иностранцы, попадаемъ въ плѣнъ къ этимъ тѣнямъ и не въ силахъ отвести отъ нихъ свои мысли.

Впрочемъ, впечатлѣніе Рима было не только сильное, но и успокоительное. Бродя по музеямъ, среди развалинъ, въ церквахъ и катакомбахъ, Ирина чувствовала, какъ съ каждымъ днемъ въ душу ея вливался безмятежный покой, какой невольно ощущаютъ люди, придя въ монастырь. А этого монастырскаго покоя и тишины болѣе всего жаждала измученная душа Ирины.

Пусть не думаетъ, однако, читатель, что героиня моя перенесла большое несчастье или суровую болѣзнь. Напротивъ, судьба ея сложилась такъ, что многіе недальновидные люди, плохо наблюдавшіе жизнь, весьма ей подчасъ завидовали.

По смерти родителей Ирина осталась на полной свободѣ съ хорошими средствами, хорошимъ именемъ и хорошимъ положеніемъ въ обществѣ. Она обладала прекраснымъ здоровьемъ, хотя родилась и всю жизнь прожила въ Петербургѣ; была умна и хорошо образована. Чего-бы, кажется, просить еще у Бога?

Но какъ-то повелось у насъ на Руси, что никакіе дары небесъ не идутъ русскимъ людямъ на пользу. Чѣмъ объяснить это странное явленіе? Русскимъ-ли своеобразнымъ характеромъ или всеобщей неурядицей и безпорядочностью нашей жизни? Французы

въ подобномъ-же случаѣ, въ сказкѣ: «la Belle au bois dormant» всю вину сваливаютъ на злую фею, которую обошли приглашеніемъ на крестины. Думается мнѣ, я немного ошибусь, если скажу, что въ Россіи роль злой феи исполняютъ сами родители новорожденнаго младенца. О, конечно, не нарочно, а, лишь, вслѣдствіе русской лѣни и отсутствія руководящей идеи при воспитаніи дѣтей.

Ирина Мстинская рано потеряла мать и была воспитана отцомъ – ученымъ, всю жизнь проводившимъ въ своей лабораторіи. Онъ чуждался общества и принималъ у себя лишь немногихъ товарищей, столь-же ревностно, какъ и онъ, преданныхъ наукѣ. Маленькую Ирину онъ очень любилъ, холилъ и баловалъ, но какъ всѣ, вообще, русскіе родители, мало интересовался ея душевной жизнью. Дѣвочка росла одинокая, молчаливая и задумчивая. Книги замѣняли ей подругъ и дѣтскія игры. Читала она очень много, безъ разбора и руководства, и всю свою вѣру, цѣль и планъ жизни почерпнула изъ книгъ. Книга стала между нею и дѣйствительной жизнью и заслонила собою ту правду, которую не скажетъ человѣку ни одно литературное произведеніе, какъ бы геніально оно ни было, и которую можно постичь лишь долголѣтними неустанными наблюденіями надъ людьми.

Въ книгахъ-же нашла Ирина идеалъ любимаго человѣка. Герой ея былъ чрезвычайно сложенъ. Онъ соединялъ въ себѣ одновременно и стоицизмъ древнихъ римлянъ, и романтизмъ средневѣковыхъ рыцарей, и галантность пудреныхъ маркизовъ, и благородство героевъ англійскихъ романовъ.

Пусть не смѣется читатель! Ирина была неглупа,

но молода и неопытна, совсѣмъ не знала жизни и искренно надѣялась встрѣтить на своемъ пути подобнаго фантастическаго героя. Печальнѣе всего было то, что Ирина вздумала искать его въ кругу родныхъ и знакомыхъ своей матери, принадлежавшей по рожденію къ высшему петербургскому чиновничеству, т. е. въ наименѣе поэтичномъ сословіи русскаго общества.

Близость Двора, знати и богатства дѣлаетъ изъ молодыхъ петербургскихъ чиновниковъ раннихъ карьеристовъ и невольно вовлекаетъ ихъ въ погоню за почестями, за деньгами, за блестящими назначеніями. Отдаленность-же Петербурга отъ прочей Россіи уничтожаетъ въ нихъ основную идею всякой добросовѣстной службы – благо своей родины. Служба превращается въ личную карьеру, и всѣ средства кажутся хорошими для ея достиженія. Еще въ дѣтствѣ, въ училищахъ, они, слыша постоянные разговоры о повышеніяхъ и наградахъ, рано черствѣютъ душой и дѣлаются циниками. Жены ихъ никакого добраго вліянія на нихъ не имѣютъ, ибо, въ большинствѣ случаевъ, выростаютъ въ тѣхъ-же чиновничьихъ семьяхъ и ничего постыднаго въ карьеризмѣ не видятъ; напротивъ, всячески поощряютъ и подталкиваютъ своихъ мужей въ погонѣ за выгодными мѣстами. Но на свѣжаго человѣка, какимъ была Ирина, весь цинизмъ чиновничьихъ разговоровъ и идеаловъ производилъ отвратительное впечатлѣніе. На карьеризмъ смотрѣла она съ величайшимъ презрѣніемъ и считала его мѣщанствомъ, достойнымъ лакеевъ. Отецъ ея, высоко ставившій свое дворянство, съумѣлъ внушить дочери, что уже въ силу

своего рожденія потомственной дворянкой, она равна всѣмъ Роганамъ и Монморанси. Она съ пренебреженіемъ смотрѣла на ордена, отличія, титулы и удивлялась, какъ могутъ люди увлекаться подобными игрушками. Денегъ у нея было достаточно для спокойной обезпеченной жизни, а роскошь ее не прельщала. Ирина была идеалистка и высшимъ благомъ жизни считала любовь, благородную и чистую.

Будь она англичанкой или американкой, Ирина не довольствовалась-бы своимъ небольшимъ кружкомъ знакомыхъ, а отправилась-бы отыскивать своего героя по всей Россіи и, даже, заграницей. Но Ирина была русская дѣвушка, а, слѣдовательно, вялая и неподвижная, и не только не ѣздила въ провинцію, но и въ Петербургѣ не въ силахъ была поискать, не прячется ли ея рыцарь въ другихъ кругахъ столицы. Она лишь страдала, презирая тѣ жалкіе типы, что встрѣчались ей въ обществѣ и упорно ждала человѣка, передъ которымъ ей суждено было преклониться. Такому терпѣливому ожиданію много способствовала особенность ея вѣры.

Ирина съ раннихъ лѣтъ составила себѣ то собственное credo, которое большинству людей замѣняетъ офиціально принятую въ государствѣ религію, всегда плохо понимаемую. Основаніемъ ея вѣры было, конечно, христіанство, но съ тѣми искривленіями и особенностями, которыя оно принимаетъ согласно различнымъ душевнымъ и умственнымъ силамъ вѣрующаго.

Ирина вѣрила, что хотя въ мірѣ постоянно идетъ борьба добра и зла, но добро несравненно сильнѣе и всегда побѣждаетъ зло. А потому, люди, желающіе

достичь счастья, должны, лишь, жить честно, правдиво, никого никогда не обижая. Тогда Богъ пошлетъ имъ счастье и удачу во всѣхъ дѣлахъ, и они будутъ блаженствовать безо всякихъ усилій и хлопотъ для достиженія этого блаженства. Ирина такъ глубоко, такъ твердо въ это вѣрила, что съ изумленіемъ смотрѣла, какъ люди добивались земныхъ благъ интригами, подлостями, обижая своихъ ближнихъ.

‑ О, безумцы! – думала она – неужели-же не понимаютъ они, что благополучіе свое строятъ на пескѣ, и что каждый безчестный поступокъ ихъ будетъ тѣмъ гнилымъ бревномъ, изъ-за котораго должно рушиться впослѣдствіи ихъ счастье.

Ирина пробовала объяснить людямъ свою теорію и очень дивилась тому недовѣрію, съ какимъ они относились къ Божьей помощи, несравненно болѣе надѣясь на свои плутовства и хитрости. Какъ могли эти слѣпые кроты не видѣть того, что для нея было ясно, какъ солнце? И Ирина жалѣла, что не обладаетъ даромъ проповѣдника, чтобы спасти этихъ людей отъ напрасно потраченныхъ силъ на невѣрномъ пути.

Ирина зорко наблюдала за жизнью своихъ знакомыхъ и, всякій разъ, какъ постигала кого-нибудь удача, или-же несчастье, старалась объяснить ихъ тѣмъ или другимъ изъ предъидущихъ поступковъ. Боюсь, она часто себя обманывала и «притягивала факты за волоса», такъ хотѣлось ей доказать самой себѣ правильность своей теоріи. Она была искренно счастлива, видя, что добро награждается и, не будучи отъ природы жестокимъ человѣкомъ, ликовала,

когда зло наказывалось. Правда, порою, подъ вліяніемъ ученыхъ книгъ, къ которымъ Ирину съ годами все болѣе и болѣе влекло, она говорила себѣ, что люди – злы, потому, лишь, что такъ созданъ ихъ черепъ или спинной хребетъ и столь-же невиновны въ своей злобѣ, какъ невиновенъ тигръ, что созданъ кровожаднымъ. Что, въ сущности, хорошимъ людямъ естественно и легко быть добрыми и напротивъ чрезвычайно трудно было-бы дѣлать безчестные поступки. Что никакой борьбы добра и зла на свѣтѣ не существуетъ, а есть, лишь, здоровыя, а слѣдовательно, и честныя натуры, равно, какъ другіе рождаются душевно-больными, а, слѣдовательно, жестокими и злыми. Но когда Ирина задумывалась надъ этимъ вопросомъ, то какой хаосъ, такой сумбуръ поднимался въ ея бѣдной головѣ, что она спѣшила прогнать всѣ эти научные доводы и вернуться назадъ къ прежней вѣрѣ, гдѣ все было такъ правильно и ясно.

Надъ собою Ирина неустанно и тщательно работала. Не только не допускала она нечестныхъ поступковъ, но строго преслѣдовала въ себѣ всякую дурную мысль, всякое чувство зависти или мщенія. И, какъ всегда бываетъ, когда люди упорно и долго надъ чѣмъ-либо работаютъ, дѣйствительно сдѣлала себя честнымъ человѣкомъ. Но чѣмъ лучше она становилась, тѣмъ труднѣе было ей примиряться съ чужими слабостями. Отъ любимаго человѣка требовалось все больше и больше благородства, и все труднѣе становилось его найти. Ирина подвергала всѣхъ встрѣчавшихся ей на пути мужчинъ столь строгому анализу, что ни одинъ не могъ выйти изъ него побѣдителемъ.

Видя съ какой завистью смотритъ она на чужихъ дѣтей, прiятельницы Ирины уговаривали ее выйти замужъ хоть и безъ любви, но лишь-бы сдѣлаться матерью и получить цѣль и радость жизни. Ирина съ недоумѣнiемъ слушала ихъ совѣты. Согласно ея идеямъ женщина имѣла право создать новую жизнь, лишь, въ томъ случаѣ, если встрѣчала идеальнаго человѣка, который передалъ бы ребенку свои прекрасныя душевныя качества. Идея, собственно, вѣрная, но нѣсколько трудно осуществимая. Природа такая фантазерка и капризница, что часто ребенокъ родится не въ идеальныхъ родителей, а въ какого-нибудь злого и порочнаго прадѣдушку. Такъ что смиренiе и упованiе на милость Божiю болѣе умѣстны въ подобныхъ случаяхъ, он ихъ-то и нельзя было требовать отъ Ирины. Идеалистки, пламенно и горячо вѣрующiя въ свои идеалы, сами себя ими гипнотизируютъ и попадаютъ въ рабство собственнымъ идеямъ.

Къ тридцати годамъ Ирина, чтобы не мучить себя каждымъ новымъ сѣдымъ волосомъ или испорченнымъ зубомъ, рѣшила, что она – старуха и что о любви ей нечего больше думать. Она одѣлась въ черное платье и стала держать себя съ мужчинами, какъ старая тетушка. Ирина мечтала теперь лишь о дружбѣ и искала возможности погрѣться у чужого очага.

Но подруги не вѣрили ея искренности, отнюдь не считали ее такою старушкою, какою она себя воображала и боялись за своихъ мужей. Съ каждымъ годомъ Ирина чувствовала себя все болѣе одинокой и оставленной, а тутъ, какъ разъ, разразилась японская война.

Гордость Россiей, ея могуществомъ, богатствомъ и блестящей будущностью было однимъ изъ самыхъ сильныхъ наслажденiй Ирины. Русскiе люди представлялись ей богатырями и рыцарями, всегда готовыми сражаться за правду и христiанскую вѣру, за всѣхъ обиженныхъ и гонимыхъ. Когда началась японская война, она съ искреннимъ удивленiемъ спрашивала себя, какъ могли эти жалкiя обезьяны объявить войну такимъ богатырямъ; даже жалѣла японцевъ за подобное безумiе. Можно, поэтому, представить себѣ ея отчаянье, ея страданья при первыхъ-же нашихъ неудачахъ! Никого изъ близкихъ не было у Ирины на войнѣ, но каждое наше пораженiе оплакивалось ею, какъ собственное несчастье. Поглощенная своимъ горемъ, она не придала значенiя ни русской революцiи, ни новымъ реформамъ. Какъ всѣ страстно вѣрующiе люди, Ирина бросилась въ другую крайность – въ презрѣнiе къ Россiи.

Все стало ей постылымъ въ родной странѣ. Не вѣрила она больше никому: ни народу, ни интелигенцiи. Все это были жалкiе трусы, ограниченные, лѣнивые, необразованные.

Ирина стала чаще ѣздить заграницу. Тамъ, наоборотъ, все казалось ей прекраснымъ.

Она хвалила германскаго бауэра за его трудолюбiе, швейцарцевъ – за ихъ порядокъ, французовъ – за генiальность. Прежде, пробывъ заграницею три мѣсяца, Ирина чувствовала тоску по родинѣ и, прiѣзжая на границу, готова была обнять и расцѣловать носильщика за его добродушное, славянское лицо. Теперь она возвращалась домой съ досадой, бранила русскiе

порядки, съ отвращеніемъ смотрѣла на скучныя безконечныя поля, что уныло мелькали передъ окнами сонно движущагося поѣзда, на всю заснувшую природу и жизнь.

Презрѣніе къ Россіи поддерживалось въ ней тѣми безчисленными обличительными статьями, что появились въ газетахъ, вслѣдъ за свободою печати. Послушать ихъ, все въ Россіи было пропито, все разворовано, все обратилось въ дикое первобытное состояніе. Не объясняли онѣ, лишь, почему Россія давно уже не погибла отъ голода, почему бумаги наши стояли выше, чѣмъ до войны, и почему Европа по прежнему считалась съ мнѣніемъ Россіи. Но Иринѣ, какъ женщинѣ, трудно было разобраться въ правильности газетныхъ обличеній. Онѣ отвѣчали ея пессимистическому настроенію, и Ирина не вѣрила въ Россію, какъ не вѣрила болѣе въ свое счастье.

Самымъ-же тяжелымъ для Ирины стало поднимающееся сомнѣніе въ правильности ея вѣрованій. Она считала, что пора-бы было Богу наградить ее за честно прожитую жизнь и страдала, не видя этой награды. Наблюдая судьбу другихъ людей, Ирина могла себя обманывать, увѣрять, что если не было у нихъ внѣшняго благополучія, то былъ за то душевный покой и довольство. Себя-же обмануть было трудно: не только не имѣла Ирина счастья, но не дано ей было и спокойствія. Душа ея была изранена и измучена, погружена во тьму и отчаяніе и не видѣла никакого исхода. Между тѣмъ, тутъ-же на ея глазахъ, торжествовали и блаженствовали злые люди. Чѣмъ объяснить это? Неужели-же ея credo было ошибочно, и она всю жизнь шла по невѣрному пути? Но

признать это было-бы для Ирины равносильно самоубійству, ибо не могла она примириться съ міромъ, гдѣ торжествуетъ одно лишь зло и обманъ.

Такъ тяжело стало Иринѣ въ Россіи, что она рѣшила эмигрировать. Она собралась было переселиться въ Англію, съ которой была знакома по любимымъ ею англійскимъ романамъ; но, случайно, подвернулся «Rome» Золя, съ великолѣпными описаніями римской жизни, и Ирину потянуло въ Италію. Вотъ почему и находимъ мы ее въ теплый осенній день въ саду Монте-Пинчьо.