XIII.

Но мало по малу Ирина втягивалась въ веселую итальянскую жизнь. Итальянское общество – одно изъ самыхъ очаровательныхъ и интересныхъ въ мірѣ. Нельзя не любить этихъ милыхъ людей, веселыхъ, симпатичныхъ, остроумныхъ. Какая разница между ихъ жизнерадостными вечерами и тоскливыми петербургскими собраніями! Нигдѣ не встрѣчала Ирина тѣхъ мрачныхъ молчаливыхъ фигуръ, что блуждаютъ по петербургскимъ гостинымъ въ ожиданіи ужина. Ихъ нѣтъ въ Римѣ, какъ нѣтъ и самаго ужина. На самыхъ блестящихъ пріемахъ устраивается одинъ, лишь, чайный буфетъ съ мороженымъ, виномъ и прохладительными напитками. Но и къ нему многіе не подходятъ, а предпочитаютъ, вернувшись домой, выпить стаканъ свѣжей воды, которой римляне гордятся,

120

пожалуй, болѣе, чѣмъ Колизеемъ и Форумомъ. Они пріѣзжаютъ на вечера не для того, чтобы пить и ѣсть, а ради разговора, блестящаго и остроумнаго, ради флëрта и смѣха.

Почти на каждомъ вечерѣ бываетъ музыка и декламація. Декламируютъ всѣ: и поэты, и поэтессы, и простые смертные. Итальянскій языкъ въ произношеніи – сама музыка, и декламація доставляетъ наслажденіе даже тѣмъ, кто не понимаетъ содержанія.

Декламація бываетъ разнообразная. Вотъ поднимается старый поэтъ, проситъ погасить часть электричества, становится въ эффектную позу и начинаетъ театрально понижать и повышать голосъ, скорѣе пѣть, чѣмъ говорить. Его слушаютъ со вниманіемъ, но молодежь презрительно улыбается. «Старая манера!» говорятъ они.

За нимъ выступаетъ представительница «новой» манеры, молодая поэтесса сѣверной Италіи, гостящая въ Римѣ. Одѣтая въ декадентскій зеленый костюмъ, очень къ ней идущій, съ декадентскими угловатыми жестами, начинаетъ она декламировать свои стихи, просто, безъ пѣнія. Простота эта изученная, и мѣстами переходитъ въ манерность. Но молодежь довольна особенно мужчины, съ нескрываемымъ восхищеніемъ смотрящіе на красивую поэтессу.

Но, вотъ, на средину гостиной выходитъ любительница, молодая дѣвушка, дочь римскаго префекта и декламируетъ стихи д'Аннунціо. То не старая и не новая манера, а пылкая итальянская душа, и декламація ея, простая и сердечная, вызываетъ бурю апплодисментовъ.

121

Еще внимательнѣе слушаютъ итальянцы пѣніе и игру на роялѣ. Никто не говоритъ, всѣ млѣютъ и таютъ и наслаждаются всѣмъ своимъ существомъ. Пѣвцовъ, пѣвицъ, пьянистовъ – множество. Никто не жеманится, не заставляетъ себя просить, напротивъ, всякій горитъ желаніемъ показать свой талантъ. Они сами наслаждаются своимъ искусствомъ и, наэлектризованные почти религіознымъ вниманіемъ слушателей, поютъ превосходно, какъ не могли-бы пѣть на холодномъ сѣверѣ.

Искусство, преклоненіе передъ красотою – естественная религія римлянъ. «Искусство для искусства» говорятъ они и смѣются надъ «идейной» литературой.

‑ Каждый разъ, когда мы хотимъ изобразить душевную борьбу человѣка, религіозныя страданія, любовь къ ближнему, критика поднимаетъ насъ на смѣхъ и говоритъ, что мы подражаемъ русскимъ писателямъ, ‑ жаловалась Иринѣ извѣстная итальянская романистка.

Сказать римскому писателю, что произведеніе его проникнуто христіанскимъ духомъ – значитъ глубоко его оскорбить. Онъ добивается лишь одного: чтобы стихи или проза его напоминали античное искусство. Истинный римлянинъ глубоко презираетъ христіанство, и въ его глазахъ оно, по прежнему, вѣра гнусныхъ рабовъ, а не благороднаго человѣка. Римлянинъ – язычникъ и гордится этимъ. Девятнадцать вѣковъ прошли для него незамѣтно. Римъ съ его античными развалинами и древними славными воспоминаніями крѣпко держитъ его въ своихъ оковахъ. На сѣверѣ Италіи возможны другія вѣянья, другія идеи, но Римъ былъ и вѣчно останется языческимъ.

122

Этимъ отчасти и объясняется то сильное впечатлѣніе, которое онъ производитъ на нѣкоторыхъ иностранцевъ. Въ мірѣ до сихъ поръ не мало язычниковъ, и жизнь въ христіанскихъ странахъ имъ тяжела. Принимая участіе въ разговорахъ о любви къ человѣчеству, о работѣ на пользу ближняго и т. п., они невольно считаютъ себя лгунами и, какъ порядочные люди, тяготятся обманомъ. Попавъ въ Римъ, который откровенно признаетъ себя язычникомъ и не стыдится этого, они чувствуютъ себя, какъ рыбы въ водѣ и часто на вѣки въ немъ поселяются.

Комичнѣе всего то, что весь этотъ языческій міръ живетъ и воспитывается въ тѣни папскаго престола. Но папа никогда и не былъ въ глазахъ римлянъ христіанскимъ первосвященникомъ. Для нихъ онъ по прежнему остается Верховнымъ Жрецомъ, Pontifex Maximus, и они желаютъ, чтобы и всѣ смотрѣли на него ихъ глазами. Всякаго религіозно-настроеннаго иностранца римляне спѣшатъ разочаровать и осмѣять все то, чему онъ покланяется. Если иностранецъ возвращается растроганный послѣ молитвы надъ гробницей св. Петра, они торопятся сообщить ему, что, согласно историческимъ даннымъ, Апостолъ Петръ никогда и не бывалъ въ Римѣ и неизвѣстно, гдѣ покоится. Что-же до Апостола Павла и другихъ христіанскихъ мучениковъ, то прахъ ихъ былъ вынутъ и развѣянъ еще во время нашествія варваровъ, и ничего не осталось отъ нихъ въ Римѣ.

Римляне острятъ по поводу чудотворныхъ иконъ своихъ, смѣются надъ чудесами, разсказываютъ скабрезные анекдоты про кардиналовъ, священниковъ, монаховъ и въ смѣшномъ видѣ выставляютъ ихъ на

123

сценѣ. Не даромъ многіе набожные пилигримы теряли свою вѣру въ Римѣ.

Одно изъ глубоко-языческихъ вѣрованій, сохранившихся въ римскомъ обществѣ, составляетъ боязнь жетаторовъ или какъ произносятъ римляне: «іетаторовъ». Живя въ Россіи, Ирина думала, что іетаторовъ боится лишь невѣжественный неаполитанскій народъ. Каково-же было ея удивленіе, когда эту боязнь пришлось ей встрѣтить въ римскомъ образованномъ обществѣ!

Каждый разъ, когда человѣкъ забываетъ кому-нибудь при встрѣчѣ поклониться или не приглашаетъ его на свой вечеръ, или, вообще, чѣмъ-нибудь обижаетъ, обиженный мститъ, объявляя его «іетаторомъ», и общество немедленно со страхомъ отъ него отвертывается. На вечерахъ (если находится храбрый человѣкъ, чтобы его къ себѣ пригласить) бѣдный іетаторъ остается въ одиночествѣ. Всѣ избѣгаютъ его, всѣ боятся посмотрѣть на него, а, главное, Боже упаси, сѣсть рядомъ съ нимъ. Никто къ нему не ѣздитъ, никто о немъ не говоритъ, ибо даже упоминаніе имени іетатора можетъ принести несчастье.

Только очень большое богатство и знатность могутъ спасти отъ обвиненія въ іетаторствѣ.

Печально то, что іетаторъ заражаетъ своимъ злымъ вліяніемъ жену и дѣтей, и всѣ съ испугомъ отъ нихъ бѣгутъ. Иринѣ случилось присутствовать на одномъ завтракѣ, на который нечаянно была приглашена жена подобнаго іетатора. Двѣ дамы, сидѣвшія недалеко отъ нея, въ тотъ же день заболѣли; одна – обычнымъ ей разстройствомъ печени, другая – простудой, выѣхавъ слишкомъ рано послѣ тяжкой инфлуэнцы.

124

Обѣ болѣзни легко объяснялись и, тѣмъ не менѣе, были немедленно приписаны бѣдной женщинѣ, которую съ тѣхъ поръ перестали принимать.

Ирину удивляло, что это нелѣпое суевѣріе раздѣляли не одни, лишь, римляне, а и большинство иностранцевъ. Пріѣхавъ въ Римъ, они тотчасъ имъ заражались и выздоравливали, лишь выѣхавъ изъ Вѣчнаго Города. Объяснить эту странность возможно тѣмъ сильнымъ, для многихъ почти невыносимымъ, впечатлѣніемъ, которое производитъ Римъ. Живя въ современныхъ большихъ городахъ, люди все время остаются въ двадцатомъ столѣтіи. Пріѣхавъ въ Римъ, они принуждены жить заразъ въ ярко и сильно очерченномъ античномъ мірѣ съ его развалинами, съ его дивными произведеніями искусства; въ не менѣе яркомъ средневѣковомъ мірѣ Ватикана, церквей, монастырей и старинныхъ палаццо; и, наконецъ, въ современномъ ультра-модномъ мірѣ. Всѣ эти міры сплелись вмѣстѣ и въ теченіи одного и того-же дня приходится переходить отъ одного къ другому. Человѣческій умъ не въ силахъ совмѣстить всѣ эти столь различныя эпохи. Человѣкъ на время теряетъ здравый смыслъ и готовъ вѣрить самымъ невѣроятнымъ глупостямъ.

Другую языческую черту римлянъ составляетъ страстная любовъ къ своему городу. Пріѣхавшему въ первый разъ иностранцу всѣ задаютъ одинъ и тотъ же вопросъ; нравится-ли ему Римъ? Горе наивному форестьеру, который отвѣчаетъ отрицательно! Какимъ гнѣвомъ сверкаютъ черные глаза обиженныхъ римлянъ! Съ какимъ презрѣніемъ смотрятъ они на простака! Напрасно спѣшитъ онъ

125

поправить свою ошибку, наивно сообщить, что ему за то очень нравится Флоренція или Венеція. Какое дѣло римлянамъ до этихъ городовъ? Не смотря на внѣшнее объединеніе, Италія по прежнему состоитъ изъ множества отдѣльныхъ государствъ. Любовью къ Венеціи или Неаполю можно только обидѣть римлянина. Иностранецъ тщетно старается объяснить ему, что нельзя любить городъ, которому не хватаетъ главнаго – гармоніи. Гдѣ на огромномъ пространствѣ разбросаны памятники самыхъ разнообразныхъ эпохъ и архитектуръ; гдѣ новыя зданія, воздвигаемыя правительствомъ способны довести человѣка до конвульсій, до того безжалостно рѣжутъ они глазъ своей бѣлизной и новизной на фонѣ желтаго стараго города. Напрасно говоритъ иностранецъ, что ему, имѣющему у себя широкіе свѣтлые проспекты, противны эти узкіе извилистые корридоры, мрачные и сырые, гдѣ, лишь, поднявъ голову, можно увидѣть полосу голубого неба. Что людямъ, привыкшимъ къ чистымъ, тщательно политымъ улицамъ, отвратительна та желтая, густая и липкая пыль, что поднимается въ Римѣ при малѣйшемъ дуновеніи вѣтра.

Римлянинъ мрачно все это выслушиваетъ, но упорно отказывается видѣть недостатки своего кумира. Его не утѣшаютъ увѣренія иностранцевъ, что Римъ – оригинальнѣйшій въ мірѣ городъ, и что каждый образованный человѣкъ обязанъ его посѣтить. Римлянинъ требуетъ любви къ Cara Roma, этой обожаемой красавицѣ, за которую онъ готовъ умереть. И, слушая римлянъ, Ирина завидовала этой страстной любви, заставляющей народъ пить передъ отъѣздомъ воду изъ знаменитаго фонтана Треви и бросать въ

126

него деньги, чтобы вернуться назадъ въ Римъ. Одна, лишь, въ мірѣ нація создала такое поэтическое повѣріе!

Благодаря своему язычеству римлянинъ – нѣжнѣйшій отецъ и почтительнѣйшій сынъ. Не понимая христіанской любви къ человѣчеству, смѣясь надъ нею какъ надъ нелѣпостью, онъ всю любовь своего горячаго сердца отдаетъ семьѣ. По праздникамъ всюду встрѣчаются отцы, ведущіе за руку своихъ крошечныхъ, разряженныхъ дѣтей, угощающіе ихъ въ кафе шоколадомъ и пирожками и ласково съ ними разговаривающіе. Или молодые супруги, гуляющіе въ сопровожденіи няни, которая съ важностью держитъ на подушкѣ трехнедѣльнаго, закутаннаго въ кружева, младенца. Его не прячутъ подальше съ глазъ, въ заднія комнаты, какъ то дѣлаютъ въ другихъ странахъ. Младенецъ съ момента рожденія получаетъ свои права и въ торжественные дни принимаетъ гостей на рукахъ кормилицы.

Но если римляне любятъ и уважаютъ своихъ дѣтей, то никогда передъ ними не унижаются, никогда не дѣлаются ихъ рабами. Римляне преклоняются передъ своими родителями, видя въ нихъ главныхъ представителей своего рода. Въ Римѣ не мало стариковъ отцовъ и матерей, которые живутъ въ палаццо, ѣздятъ въ собственныхъ экипажахъ или автомобиляхъ, въ то время какъ дѣти ихъ ютятся въ маленькихъ квартирахъ и ходятъ пѣшкомъ.

Никому не придетъ въ голову обирать стариковъ родителей ради себя или своихъ дѣтей, что, увы, не рѣдко происходитъ въ Россіи. На этой любви къ роду, въ семьѣ, выросла и окрѣпла вся латинская

127

цивилизація. Въ сѣверныхъ странахъ, получившихъ свою цивилизацію чрезъ христіанство, любовъ эта не такъ сильна. Христіанство не поощряетъ узкихъ семейныхъ интересовъ, напротивъ, требуетъ, чтобы человѣкъ видѣлъ во всѣхъ людяхъ своихъ братьевъ и сестеръ. Римляне остаются глухи къ этимъ требованіямъ. Они сохранили свой древній латинскій характеръ. Всякому, побывавшему въ римскихъ музеяхъ, это становится яснымъ, до того похожи античные бюсты и статуи на современныхъ своихъ потомковъ.

Римлянинъ остался вѣренъ языческой страсти къ блеску, роскоши, великолѣпію. Нигдѣ нельзя встрѣтить столько собственныхъ экипажей, какъ въ Римѣ. Уважающій себя римлянинъ не можетъ идти пѣшкомъ. Ему необходимъ экипажъ, чтобы проѣхаться по Корсо, показаться въ часъ фешенебельной прогулки на Пинчьо. Они щеголяютъ не изяществомъ закладки, а красными и желтыми колесами, бубеньчиками и ярко одѣтыми грумами. Въ глубокихъ коляскахъ катаются римлянки въ огромныхъ шляпахъ съ перьями, прикрытыя вмѣсто традиціоннаго плэда, цѣлымъ тигромъ или медвѣдемъ, лапы котораго свѣшиваются на колеса.

Цѣны въ театрѣ Costanzi убійственныя. Ложа стоитъ 200 лиръ и, тѣмъ не менѣе, опера всегда полна. Въ театръ являются во фракахъ, въ роскошныхъ бальныхъ нарядахъ и брилліантахъ.

Та-же южная любовь къ блеску замѣчается въ женскихъ туалетахъ. Римлянки не одѣваются, а костюмируются въ яркія пунцовыя, желтыя, зеленыя платья, золотыя шапочки, золотыя змѣи. Почти на

128

всѣхъ можно видѣть ожерелья, гребни, запястья – подражанія античной работѣ, которыми славятся римскіе ювелиры. Подобная манера одѣваться была-бы смѣшна на сѣверѣ, но удивительно идетъ римскимъ красавицамъ.

Но несмотря на язычество, римское общество все-же принадлежитъ къ тѣсной и дружной европейской семьѣ, отъ которой Россію отдѣляетъ не одна пограничная линія, а цѣлые вѣка культуры. Ирина наблюдала, какъ одна иностранная писательница, пріѣхавшая въ Римъ съ цѣлью написать повѣсть изъ римской жизни, встрѣтила сочувствіе и вниманіе во всѣхъ римскихъ кругахъ. Всѣ хотѣли помочь ей, открывали закрытыя двери, устраивали встрѣчи съ интересующими ее людьми. Никто не спрашивалъ, есть-ли у нея талантъ, и будетъ-ли ея книга переведена на итальянскій языкъ. Она выразила желаніе работать, и этого было достаточно, чтобы римляне оказали ей помощь.

Точно также помогали они составлять библіотеку американцу, извѣстному въ Европѣ подъ именемъ «Короля Книги». Американецъ этотъ представляетъ курьезнѣйшій типъ Новаго Свѣта. Никто не знаетъ, гдѣ онъ жилъ и чѣмъ занимался въ молодости. Онъ, такъ сказать, родился сорока лѣтъ, когда, составивъ себѣ состояніе, переплылъ океанъ и, явившись въ Парижъ, объявилъ, что хочетъ имѣть библіотеку изъ произведеній современныхъ писателей, съ тѣмъ, чтобы на каждой книгѣ была не только подпись автора, но также его объясненіе, что именно хотѣлъ онъ выразить въ своемъ сочиненіи.

Забавнѣе всего было то, что предпріимчивый

129

янки былъ глубоко невѣжественъ, никогда ничего не читалъ и не зналъ всему міру извѣстныхъ именъ. Мало того: былъ чрезвычайно безтактенъ, какъ и большинство его соотечественниковъ. Но съ американской настойчивостью, онъ ко всѣмъ обращался, всѣмъ надоѣдалъ и, дѣйствительно, успѣлъ собрать очень интересную библіотеку. Она должна была на вѣки остаться въ Америкѣ и тѣмъ не менѣе, когда онъ явился въ Римъ, всѣ принялись составлять списки итальянскихъ писателей и устраивать ему литературныя знакомства.

Наблюдая эту дружескую помощь, Ирина невольно вспомнила свою родину. Увы! тамъ дѣло происходило иначе. За исключеніемъ небольшого кружка европейски образованныхъ людей, прочіе представляютъ изъ себя лѣнивыхъ и невѣжественныхъ медвѣдей, которые всю жизнь лежатъ въ своихъ норахъ, сосутъ свою собственную лапу, изрѣдка поплевывая въ сторону правительства, и горе тому, кто захочетъ выйти изъ разлюбезнаго національнаго ничегонедѣланія, осмѣливается имѣть свою идею и выражаетъ желаніе надъ нею работать. Какой вой поднимается во всѣхъ норахъ! «Какъ!» ‑ воютъ медвѣди – «отказаться отъ праздности, унынія, отъ россійскаго вѣковѣчнаго нытья! О, измѣна! О, предательство! Освистать его! провалить его!»

Умная Европа давно поняла, что всякая, даже микроскопическая работа, соединенная съ другими такими-же работами, даетъ въ результатѣ огромный трудъ, полезный всему міру. Увы! много пройдетъ еще времени прежде, чѣмъ глупымъ русскимъ медвѣдямъ станетъ понятна столь простая мысль.

130

Особенно нравились Иринѣ итальянки. Эти милыя женщины не знаютъ ни капризовъ, ни нервъ. Онѣ любезны и привѣтливы, легко дружатся и готовы помочь всякой иностранкѣ. Никогда не встрѣчала Ирина на римскихъ вечерахъ тѣхъ тревожныхъ лицъ, какія приходилось ей наблюдать у петербургскихъ дѣвушекъ.

‑ Найду-ли я любимаго человѣка, буду-ли имѣть семью, достанется-ли на мою долю счастье? – страшиваютъ ихъ блѣдныя, печальныя лица.

Итальянская дѣвушка весела и бодра. Она радуется солнцу, цвѣтамъ, своей собственной веснѣ. Ей нечего бояться за свою судьбу: всякому итальянцу любовь необходима, какъ воздухъ, и безъ нея онъ не можетъ жить. Это не несчастный петербуржецъ, который тщетно старается выжать хоть каплю любви изъ своего ледянаго сердца, да такъ и умираетъ, не узнавъ что это такое.

Ирина дивилась своему увлеченію итальянскимъ обществомъ. Она, славянка, другого языка, другихъ вѣрованій, чувствовала себя въ немъ, какъ дома. Ирина вспоминала, какъ раздражали ее петербургскіе вечера, и съ какимъ горькимъ чувствомъ неудовлетворенности она съ нихъ возвращалась. Здѣсь, на этихъ чувственныхъ собраніяхъ, среди страстной музыки, пѣнія, декламаціи, Ирина наслаждалась всѣмъ своимъ существомъ. Она радостно дышала, выходя на теплый ночной воздухъ и испытывала то довольство и разнѣженность, какое испытываетъ усталый путникъ послѣ теплой душистой ванны. «Чѣмъ объяснить это?» съ удивленіемъ спрашивала себя Ирина. Увы! Какъ большинство людей, Ирина не понимала

131

себя. Она и не подозрѣвала, что давно, съ самаго своего дѣтства, была лишь язычницей. Но если язычество римлянъ объяснялось наслѣдственностью, упорнымъ долголѣтнимъ преклоненіемъ передъ античнымъ міромъ, какъ передъ высшей культурой, то въ Иринѣ, выросшей въ другихъ условіяхъ, язычество было болѣзненнымъ явленіемъ. Какъ люди, больные прогрессивнымъ параличемъ, постепенно возвращаются къ примитивному звѣрю, такъ всякій душевно-больной человѣкъ не только не можетъ прогрессировать, но не въ силахъ, даже удержаться на одномъ уровнѣ со своими современниками: онъ неизбѣжно возвращается назадъ къ предъидущей цивилизаціи.

132