XIV.

Изъ всѣхъ римскихъ домовъ Иринѣ болѣе всего нравился домъ графа Примоли, который во время сезона принималъ на своей виллѣ весь космополитическій Римъ. Графъ Примоли былъ итальянцемъ лишь на половину. По матери, принцессѣ Бонапартъ, онъ принадлежалъ Франціи, чѣмъ очень гордился. То была оригинальная смѣсь французскаго остроумія съ итальянской жизнерадостностью и гостепріимствомъ. Кто только не бывалъ на его средахъ и субботахъ! Дипломатическій міръ, извѣстные итальянскіе писатели, французскіе журналисты и художники, знаменитые пѣвцы и пѣвицы, индѣйскіе магараджи, американскіе милліонеры, русскіе, шведы, англичане. Римляне высшаго круга охотно къ нему ѣздили, хоть и порицали за космополитизмъ. Но графъ Примоли

132

ихъ порицаніемъ не смущался: онъ отлично понималъ, какую услугу оказываетъ обществу.

Мрачные тупицы видятъ обыкновенно въ вечерахъ и выѣздахъ лишь фривольное развлеченіе, нужное, можетъ быть, для молодежи, но неприличное для взрослыхъ. На самомъ дѣлѣ вечера, рауты необходимы человѣчеству и способствуютъ его душевному оздоровленію. Человѣкъ, ведущій уединенный, затворническій образъ жизни, теряетъ экилибръ, если позволено будетъ такъ выразиться. Онъ перестаетъ правильно понимать жизнь, преувеличиваетъ и искажаетъ событія, смотритъ на нихъ слишкомъ трагически и склоненъ изъ мухи дѣлать слона.

Достаточно ему выйти изъ своего уединенія, встрѣтиться съ другими людьми, поговорить, посмѣяться, чтобы душевное равновѣсіе его возстановилось, и слонъ вновь обратился въ муху. Къ тому-же, чѣмъ разнообразнѣе люди, которыхъ онъ встрѣчаетъ и наблюдаетъ, тѣмъ умъ его расширяется и крѣпнетъ. Люди, вращающіеся исключительно въ своемъ кругу, будь кругъ аристократическій или мѣщанскій, неизмѣнно глупѣютъ и выдыхаются. Вотъ почему гостепріимные хозяева, много и охотно у себя принимающіе, оказываютъ огромную услугу обществу, хотя люди, по своей близорукости, часто недостаточно ее цѣнятъ.

Имѣть салонъ далеко не такъ легко, какъ обыкновенно думаютъ. Недостаточно быть богатымъ и приглашать къ себѣ много народу – надо еще умѣть принять своихъ гостей. Для этого необходимы два условія: во-первыхъ, знатное происхожденіе, такъ какъ лишь нѣсколько поколѣній богатыхъ родовитыхъ

133

людей, много у себя принимавшихъ, могутъ выработать хорошаго хозяина дома. Всякій, кто бывалъ у новыхъ богачей, чувствовалъ себя какъ въ ресторанѣ. Хозяева не умѣли встрѣтить своихъ приглашенныхъ, ни познакомить, ни соединить ихъ. И гости ѣли, пили, смотрѣли приготовленныя имъ увеселенія и разъѣзжались, часто забывъ проститься съ хозяевами.

Кромѣ знатнаго происхожденія необходима также искренняя, неподдѣльная любовь къ человѣчеству. Графъ Примоли обладалъ обоими этими качествами. Онъ былъ истинный grand seigneur и умѣлъ принять своихъ приглашенныхъ такъ, что они тотчасъ чувствовали себя, какъ дома. Онъ искренно ихъ любилъ и желалъ доставить удовольствіе. Его привѣтливость и радушіе во многихъ вульгарныхъ людяхъ встрѣчали насмѣшку и критику. Прими онъ ихъ свысока или забудь пригласить къ себѣ, они тотчасъ бы почувствовали къ нему уваженіе. Но истинно порядочные люди цѣнили его доброе сердце и не обращали вниманія на тѣ глупые анекдоты, что ходили про него въ Римѣ.

Какъ всякій хорошій хозяинъ, графъ Примоли любилъ свою красивую виллу и заботился объ ея украшеніи.

‑ Je veux que ma maison ne ressemble à nulle autre, ‑ говорилъ онъ знакомымъ. То была трудная задача, ибо въ наше время почти невозможно придумать что-либо оригинальное. Благодаря желѣзнымъ дорогамъ, пароходамъ, газетамъ и журналамъ, жизнь становится все однообразнѣе и банальнѣе. Почти весь міръ живетъ, ѣстъ и одѣвается одинаково. Жительница

134

Гренландіи одновременно съ парижанкой получаетъ модные наряды. Каннибалъ Центральной Африки, подражая англійскому лорду, одѣваетъ смокингъ, садясь за столъ, чтобы съѣсть зажареннаго сосѣда; пекинскій аристократическій салонъ меблируется одинаково съ мадридскимъ. Обѣды, вечера, балы всюду одни и тѣ-же, и люди машинально переѣзжаютъ съ одного на другой, не замѣчая никакой разницы.

И, однако, графъ Примоли съумѣлъ достичь своей цѣли, и вечера его ярко врѣзывались въ память.

Уже подъѣзжая къ его виллѣ, становилось весело на душѣ. Небольшой дворъ, прикрытый полотнянымъ навѣсомъ, былъ устланъ ковромъ и украшенъ куртиной цвѣтовъ, среди которыхъ возвышался гербъ Бонапартовъ. Величественный швейцаръ съ перевязью и булавою театрально привѣтствовалъ гостей. Въ небольшомъ вестибюлѣ, по обѣимъ сторонамъ прохода, стояли шеренгою слуги въ раззолоченныхъ длинныхъ кафтанахъ, бѣлыхъ чулкахъ и башмакахъ – въ старинныхъ французскихъ ливреяхъ, какія теперь рѣдко встрѣчаются.

Въ обществѣ увѣряли, что то были старинныя ливреи семьи Бонапартовъ и съ негодованіемъ говорили, что ихъ мѣсто въ витринахъ музея, а не на плечахъ итальянскихъ слугъ. Возможно, что они были правы, но несомнѣнно также, что ливреи эти были гораздо эффектнѣе на плечахъ лакеевъ, чѣмъ подъ стекломъ и лучше запоминались. Приглашенные гости невольно чувствовали, что повседневная, надоѣвшая имъ, жизнь осталась за дверями. Они входили въ сказку, и настроеніе ихъ мигомъ мѣнялось.

135

Точно дѣти, въ ожиданіи елки и елочныхъ сюрпризовъ шли они дальше, мимо старинныхъ бархатныхъ и парчевыхъ портшезовъ, мимо огромнаго дивана, покрытаго мѣхами и украшеннаго масками греческихъ трагедій, вверхъ по лѣстницѣ, перила которой были завалены самыми разнообразными матеріями, всѣхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ, а стѣны затянуты китайскими вышивками и вѣерами изъ павлиньихъ перьевъ.

На верху изящныя гостиныя съ розовыми портьерами и золоченой мебелью были превращены въ интереснѣйшій музей наполеоновскихъ сувенировъ. Графъ Примоли чтилъ своего великаго grand-onele, Наполеона I и усердно хранилъ всѣ его вещи, равно какъ и предметы, принадлежавшіе семьѣ Бонапартовъ. Всюду, въ витринахъ, были разложены маски и миньятюры великаго императора, старинныя фамильныя драгоцѣнности, алмазные гребни, вѣера, пожелтѣвшія кружева, табакерки, письма, печати и силуэты. На видномъ мѣстѣ, въ длинной витринѣ, ярко освѣщенной электричествомъ, хранились платья обоихъ женъ Наполеона: зеленое бархатное, шитое золотомъ, принадлежавшее Жозефинѣ, и бѣлое кружевное на розовомъ чехлѣ платье Маріи-Луизы съ ихъ вѣерами и атласными башмачками. По стѣнамъ, на этажеркахъ, виднѣлись фотографіи современныхъ членовъ наполеоновской семьи съ ихъ надписями.

Особенно поражало въ этой виллѣ обиліе цвѣтовъ. Чудесныя группы азалій самыхъ разнообразныхъ оттѣнковъ: бѣлыхъ, розовыхъ, алыхъ были разбросаны среди мебели. Гирлянды свѣжей сирени перекидывались

136

отъ одной люстры къ другой. Гіацинты, розы, фіалки окружали витрины, поднимались на этажерки, обвивали зеркала.

‑ Quella fantasmagoria dei fiori, ‑ насмѣшливо говорили, входя, римскія принчипессы и контессы. Замѣчательно, что римлянки, у которыхъ цвѣты растутъ круглый годъ на открытомъ воздухѣ, совсѣмъ ихъ не любятъ и если украшаютъ ими слегка свои салоны въ дни пріемовъ, то лишь уступая модѣ, введенной иностранками. Но графъ Примоли былъ большой любитель цвѣтовъ и заполнялъ ими свою виллу такъ, что душно становилось отъ ихъ сладкаго запаха. Чѣмъ-то стариннымъ итальянскимъ, пирами временъ Возрожденія, вѣяло отъ этихъ цвѣтовъ и гирляндъ.

‑ Quand je vais chez le comte Primoli, ‑ говорила одна иностранка, ‑ j'ai toujours envie de parler en vers et de demander un sorbet aux domestiques – и многіе раздѣляли ея настроеніе.

Въ толпѣ, собравшейся на вечеръ, преобладалъ, по обыкновенію, космополитическій элементъ. Китайскій посланникъ, вчера лишь обрѣзавшій косу, сбросившій цвѣтной халатъ и уже носившій свой фракъ съ шикомъ настоящаго лондонскаго клëбмена. Американскій посланникъ, рѣзко отличавшійся своимъ изяществомъ отъ своихъ вульгарныхъ и невоспитанныхъ соотечественниковъ. Члены всѣхъ посольствъ съ женами, явившимися на вечеръ по римскому обыкновенію въ роскошныхъ парижскихъ открытыхъ туалетахъ, нѣкоторыя въ брилльянтовыхъ и изумрудныхъ тьярахъ. Всѣ западныя женщины считаютъ себя царицами и не прочь при случаѣ украситься

137

коронами, приличествующими ихъ высокому рангу.

Но лучше всѣхъ была русская пѣвица Л-ская, гастролирующая въ театрѣ Costanzi и пріѣхавшая на вечеръ въ великолѣпномъ туалетѣ и въ чудесныхъ жемчугахъ. Она объявила, что никогда не поетъ на частныхъ вечерахъ, но когда прибрелъ старичокъ Carolus Duran, знаменитый французскій художникъ, встрѣченный восторженными возгласами: «commentallez-vous, cher Maitre? Quel bonheur de vous voir!» и, по обыкновенію всѣхъ художниковъ, тотчасъ заинтересовался русской красавицей, скромно, съ достоинствомъ, себя державшей, Л-ская, узнавъ, что онъ рѣдко бываетъ въ театрѣ и ее не слыхалъ, выразила готовность для него спѣть. Всѣмъ стало понятно ея желаніе, такую всеобщую симпатію возбуждалъ къ себѣ этотъ милый старикъ, съ его бѣдными, покраснѣвшими отъ неустанной работы, глазами. Онъ олицетворялъ собою то лучшее, что есть теперь во Франціи – трудолюбивую демократію съ твердыми принципами, съ твердой вѣрой въ Бога и конечное торжество добра.

Какъ во всѣхъ римскихъ домахъ тотчасъ нашелся прекрасный теноръ и отличный аккомпаньяторъ. Они на время исчезли съ Л-ской, чтобы спѣться, затѣмъ вернулись, и всѣ гости столпились въ главной гостиной, слушая ихъ чудесное исполненіе.

Л-ская пѣла Травіату, Тоску и, наконецъ, русскія мелодіи.

Всѣ были въ восторгѣ. Съ чуткостью и любезностью иностранцевъ гости поздравляли не одну Л-скую, а и всѣхъ славянъ, находившихся на

138

вечерѣ. Въ первый разъ въ жизни Ирина поняла, что можно гордиться чужимъ успѣхомъ. Не менѣе ея былъ доволенъ болгарскій посланникъ.

‑ Что, въ самомъ дѣлѣ, ‑ говорилъ онъ Иринѣ на прекрасномъ русскомъ языкѣ – эти иностранцы воображаютъ, что мы, славяне, сальныя свѣчи у себя на родинѣ ѣдимъ! Пусть же знаютъ, каковы наши пѣсни, наши пѣвцы, нашъ славянскій геній!

И странно и любо казалось Иринѣ, что для болгарина русскій геній, русская пѣвица были «нашимъ» геніемъ, «нашей» пѣвицей.

Слушая Л-скую, Ирина въ то-же время наблюдала публику и подмѣтила много завистливыхъ женскихъ взглядовъ, устремленныхъ на пѣвицу. «Зачѣмъ ей все дано?» читалось на нѣкоторыхъ лицахъ, «и красота, и голосъ, и роскошные туалеты, и драгоцѣнности?».

Иринѣ хотѣлось сказать имъ въ утѣшеніе, что всякая пѣвица, всякая актриса, каждый, вообще, талантъ, кромѣ богатства и апплодисментовъ обреченъ еще судьбою на страшныя душевныя страданья. Нельзя хорошо пѣть, хорошо играть, хорошо писать, не переживъ мучительныхъ минутъ. Каждому истинному таланту знакома тоска, когда съ безумной болью въ сердцѣ кричатъ они Богу: «за что Ты ополчился на меня, что я Тебѣ сдѣлалъ, чтобы такъ мучиться?» И въ мгновеніе наибольшаго страданія, занавѣсъ, вдругъ, разрывается передъ ними, истина сверкаетъ, и они понимаютъ, что Богъ посылаетъ имъ душевныя муки, не для того, чтобы ихъ обидѣть, но чтобы усилить укрѣпить ихъ талантъ и съ помощью его поражать

139

сердца людей и воспитывать ихъ. И разъ сознавъ это, талантливые люди преклоняются передъ Божіей волей. Безропотно, мужественно переносятъ они посылаемую имъ тоску и равнодушно принимаютъ свой успѣхъ, ибо понимаютъ, что личная слава ихъ – вопросъ второстепенный и не въ немъ заключается цѣль ихъ дѣятельности.

Ирина думала, что не только для артистовъ, писателей, художниковъ, но и для всякаго сознательно живущаго человѣка наступаетъ минута, когда природа спрашиваетъ его: хочешь ты свои личные интересы поставить на второй планъ и помогать мнѣ въ моей работѣ надъ человѣчествомъ? И, сообразно отвѣту, посылаетъ имъ душевную бодрость, спокойную старость, твердую вѣру въ Бога и въ справедливость путей Его. Или, въ случаѣ отказа, равнодушно отметаетъ людей, какъ сорную траву, и тогда такое отчаяніе охватываетъ ихъ, что единственный выходъ изъ него – самоубійство…

Ирина съ ужасомъ думала, что и для нея можетъ наступитъ такая минута, и страшно становилось ей при мысли, какой отвѣтъ она дастъ природѣ…

140