XIX.

Чудная весна царила въ Монте-Карло. Не та блѣдная, холодная, русская весна, когда въ маѣ, въ поляхъ, еле пробиваются подснѣжники; не та римская весна, которую Гжатскій называлъ скромною, а настоящая, южная и пылкая. Не смотря на конецъ апрѣля было жарко, какъ лѣтомъ. Море нестерпимо блестѣло подъ яркими лучами солнца. Цвѣты огромными коврами свѣшивались со стѣнъ и террасъ. Чудныя розы завивали рѣшетки садовъ и некому было любоваться на эту прелесть. Сезонъ кончился; всѣ отели, рестораны и магазины закрылись. Виллы стояли заколоченныя, и Монте-Карло превратилось

174

въ царство спящей красавицы. Жизнь сосредоточилась возлѣ рулетки, и здѣсь то Ирина съ Гжатскимъ проводила свои дни, гуляя по дивнымъ тропическимъ садамъ, или-же сидя на очаровательной террасѣ у казино и любуясь моремъ.

Они собирались было обвѣнчаться тотчасъ по пріѣздѣ на Ривьеру, но, какъ всегда у русскихъ, у нихъ не оказалось необходимыхъ для этого бумагъ и пришлось послать за ними въ Россію. Въ ожиданіи ихъ они поселились въ большомъ, круглый годъ открытомъ, отелѣ возлѣ казино и наслаждались той царственной весной, отъ которой такъ легкомысленно отказались модные посѣтители Ривьеры.

Монте-Карло произвело на Ирину странное впечатлѣніе.

Въ Римѣ, какъ и во всѣхъ большихъ городахъ наряду съ немногими великолѣпными экипажами, роскошными палаццо, богатыми людьми, встрѣчались бѣдняки, нищіе, грязные рабочіе, ихъ бѣдныя жены и дѣти. Ничего подобнаго не было въ Монте-Карло. Казалось, всѣ жили здѣсь для собственнаго удовольствія. Лакеи въ Café de Paris, подавая посѣтителямъ consommations, подпѣвали и подплясывали подъ звуки венгерскаго оркестра. Арабы, торгующіе восточными шалями, разгуливали по парку въ бѣлыхъ бурнусахъ, щегольскихъ красныхъ сапогахъ и, видимо, болѣе хвастали своими красивыми товарами, чѣмъ желали ихъ продать. Единственными занятыми людьми были крупье, и когда они въ смѣну выходили толпой изъ казино, то напоминали рабочихъ, покидающихъ фабрику послѣ изнурительнаго дня.

Прочіе-же обитатели этого райскаго уголка только

175

и дѣлали, что гуляли съ утра до ночи въ красивыхъ лѣтнихъ туалетахъ, водя за собою смѣшныхъ маленькихъ собачекъ, кормили голубей, пили подъ музыку чай или-же поднимались въ залы казино поиграть въ рулетку.

Ирина съ интересомъ наблюдала эту новую, мало понятную ей, публику. Ее поражало обиліе пожилыхъ женщинъ, часто совсѣмъ старухъ, но тщательно подкрашенныхъ и раскрашенныхъ, въ юношескихъ шляпкахъ, рѣзвившихся какъ дѣвочки и граціозно кокетничавшихъ со своими поклонниками-старичками. Старички хоть и дрожали слегка на ногахъ, но тоже были облечены въ свѣтлые модные костюмы и носили цвѣтокъ въ петлицѣ. Смѣшны показались они Иринѣ въ первую минуту, но какъ всѣ люди, мало въ себѣ увѣренные, она скоро стала себя спрашивать, не умнѣе-ли поддерживать всѣми средствами свою молодость, чѣмъ дѣлаться старухой въ 30 лѣтъ, какъ то случилось съ нею. Мысль эта такъ ее поразила, что Ирина немедленно отправилась въ Ниццу, гдѣ сезонъ еще продолжался, и заказала кучу нарядныхъ туалетовъ, шляпъ и фальшивыхъ волосъ. Всегда скромная, считающая грѣхомъ тратиться на тряпки, Ирина теперь даже не торговалась, бросая деньги безъ счету, лишь-бы скорѣе получить заказанное.

Гжатскій съ изумленіемъ наблюдалъ, какъ вчерашняя монахиня съ гладко причесанными волосами, въ вѣчномъ черномъ платьѣ, постепенно превращалась въ модную картинку. Впрочемъ, онъ, какъ и всѣ мужчины, любилъ, чтобы его спутница была изящно одѣта и не протестовалъ.

176

Гораздо болѣе тревожила его внезапно проснувшаяся въ Иринѣ страсть къ рулеткѣ. Гжатскій, когда-то совѣтовавшій ей «искуственно культивировать какую-нибудь страсть, чтобы покрѣпче привязать себя къ землѣ», теперь, когда страсть эта появилась безъ всякаго усилія съ ея стороны, сердился и негодовалъ. Сергѣй Григорьевичъ принадлежалъ къ числу тѣхъ мужчинъ, которые въ женщинахъ признаютъ законной лишь одну страсть: къ самому себѣ.

Но Ирину отговорить отъ игры было трудно. Она переживала очаровательныя минуты, то впадая въ глубокое отчаянье по поводу проигранныхъ пятидесяти франковъ, то въ безумный восторгъ, выигрывая сорокъ. Выходя изъ игорныхъ залъ, Ирина съ наслажденіемъ дышала чистымъ морскимъ воздухомъ, и никогда прежде ни море, ни горы, ни цвѣты не казались ей такими прекрасными. Она точно новыми глазами смотрѣла на міръ, и вотъ этого-то особенно не любилъ Гжатскій. Онъ, пожалуй, примирился-бы съ ея игрой, если-бы Ирина оплакивала свои потери, но не могъ простить ей того наслажденія, того душевнаго равновѣсія и покоя, который давала ей игра.

Онъ часто увозилъ ее отъ рулетки подъ предлогомъ осмотра окрестностей, и эти поѣздки очень нравились Иринѣ. Гжатскій былъ очаровательнымъ спутникомъ. Какъ всѣ славяне, или, вѣрнѣе, какъ всѣ люди молодой расы, онъ никакъ не могъ состариться и въ 40 лѣтъ часто смѣялся и шалилъ, какъ мальчикъ. Онъ обладалъ способностью заражать своимъ веселіемъ всѣхъ окружающихъ его людей: кучеровъ, лодочниковъ, слугъ въ ресторанѣ; со всѣми

177

умѣлъ онъ поговорить и пошутить. Въ немъ сказывался потомокъ помѣщиковъ, работавшихъ на землѣ вмѣстѣ съ крестьянами и всегда видѣвшихъ въ нихъ людей, а не машинъ.

Для Ирины такія отношенія были новинкой. По петербургскому обыкновенію она никогда со слугами не разговаривала, и даже не замѣчала ихъ лицъ. Часто, проживъ два мѣсяца въ гостинницѣ и раздавая при отъѣздѣ пурбуары, она просила хозяина указать лакея, служившаго ей все время за столомъ. Сама она была не въ состояніи отличить его отъ другихъ слугъ.

Да и вообще путешествіе въ обществѣ Гжатскаго развеселило и оживило Ирину. Мужчины всегда вносятъ веселье и бодрость въ жизнь одинокихъ женщинъ, даже если они не женихи и не мужья, а лишь отдаленные родственники. Происходитъ это отъ того, что женщины, не участвуя въ общественной дѣятельности, склонны принимать жизнь слишкомъ трагически, какъ нѣчто фатальное, съ чѣмъ и бороться невозможно. Мужчины-же, создавая законы, управляя, хотя-бы и косвенно, своей страной, не придаютъ жизни большого значенія и не прочь надъ нею пошутить. Принято говорить, что мужчины болѣе женщинъ стоятъ за старые обычаи и преданія. На самомъ дѣлѣ они со страстью отстаиваютъ лишь тѣ законы, что имъ въ данную минуту выгодны, а пройди въ нихъ надобность, не задумываясь, ихъ отбросятъ. Женщины-же готовы старательно хранить всѣ законы, даже тѣ, что имъ завѣдомо неудобны, и ихъ-то, пожалуй, старательнѣе всего. Если-же и рѣшаются пойти противъ свѣтскихъ правилъ, хотя-бы и пустыхъ,

178

то дѣлаютъ это съ отчаянностью, какъ-бы бросаясь въ пропасть.

«Вотъ я остригла себѣ волосы и стала курить» думаетъ новоиспеченная нигилистка, «значитъ для меня все пропало. Чтобы я теперь ни дѣлала, мнѣ уже не вернуть себѣ прежняго уваженія, а потому, vogue la galère!

Сколько смирныхъ женщинъ, позволивъ куафëру выкрасить свои волосы въ модный рыжій цвѣтъ, неожиданно пріобрѣтаютъ манеры и разговоры кокотокъ!

Южная весна, музыка, рулетка, веселая жизнь, а главное, постоянное пребываніе въ обществѣ очаровательнаго человѣка, стали сказываться, и Ирина незамѣтно для себя съ каждымъ днемъ все сильнѣе влюблялась въ Сергѣя Григорьевича. Прежде мечтая о любви, она всегда представляла себѣ страстные споры съ любимымъ человѣкомъ по поводу разныхъ «проклятыхъ вопросовъ» и, какъ слѣдствіе ихъ, полное его подчиненіе всѣмъ воззрѣніямъ Ирины. Теперь она съ изумленіемъ увидѣла, что ни одна завѣтная идея не была ей больше дорога, и всѣ готова была она уступить, лишь-бы Гжатскій оставался по прежнему веселъ и доволенъ. Давно уже перестала Ирина слушать, что онъ говорилъ и интересовалась лишь, какъ онъ говорилъ. Съ глубочайшимъ вниманіемъ слѣдила она за его движеніями, жестами, улыбками. Вечеромъ, ложась въ постель, Ирина долго не могла уснуть, припоминая элегантную фигуру Гжатскаго, оскалъ красивыхъ ровныхъ зубовъ его, папиросу, которую онъ такъ картинно курилъ… Вся кровь ея загоралась, въ глазахъ темнѣло, и сердце больно сжималось. Père Etienne былъ правъ, подозрѣвая

179

въ ней сильный темпераментъ. Возможно, что Ирина принадлежала къ числу тѣхъ цѣломудренныхъ сладострастницъ, какихъ не мало существуетъ на свѣтѣ. Замѣчательно, что эти сладострастницы, ведя добродѣтельную жизнь и глубоко отъ нея страдая, всегда свои страданія приписываютъ какой-нибудь высшей причинѣ, въ родѣ потери вѣры въ Бога, разочарованія въ людяхъ, въ торжество добродѣтели, и очень-бы удивились и обидѣлись если-бы кто-нибудь предложилъ имъ излѣченіе ихъ «высшей» тоски столь простымъ и прозаическимъ способомъ. Цѣломудріе-же свое онѣ ревниво хранятъ, смутно понимая, что давъ страсти надъ собою власть, попадутъ ей на вѣки въ рабство и инстинктивно ее страшатся.

180