IV

IV.

Ирина всю ночь не спала отъ волненія. Чуть свѣтъ поднялась она и начала одѣваться въ черное платье и черную кружевную вуаль – традиціонный

костюмъ всѣхъ пилигримокъ, жаждущихъ увидѣть Папу.

Церемонія была назначена въ одиннадцать часовъ, но Ирина уже въ десять подъѣзжала къ Ватикану, надѣясь быть одной изъ первыхъ. Увы! длинный рядъ каретъ давно стоялъ передъ Portone di Bronzo и медленно двигался, высаживая дамъ въ черныхъ кружевахъ и мужчинъ во фракахъ. Всѣ они, какъ и Ирина, разсчитывали пріѣхать первыми и съ разочарованіемъ смотрѣли на густую толпу, поднимавшуюся по лѣстницѣ. Въ толпѣ этой преобладало не столько религіозное волненіе, сколько любопытство. Много тутъ было американокъ и нѣмокъ, явившихся посмотрѣть диковинное зрѣлище и похвастать имъ у себя на родинѣ. Глаза ихъ разбѣгались на папскихъ швейцарцевъ въ ихъ пестрыхъ средневѣковыхъ костюмахъ ландскнехтовъ и на ихъ оригинальныя шляпы. Они точно съ картины сорвались, равно какъ и папскіе служители въ шелковыхъ вишневыхъ, затканныхъ цвѣтами, костюмахъ, чулкахъ и башмакахъ съ пряжками.

Ирина любила Ватиканъ, эту средневѣковую крѣпость со множествомъ домовъ, башень, дворовъ, кладбищъ и садовъ. Любила его роскошныя залы съ дивными античными статуями и фресками. Часто думалось ей, что она видитъ передъ собою настоящую роскошь, передъ которой блѣднѣетъ и кажется мѣщанской роскошь нынѣшнихъ дворцовъ съ ихъ банальными шелковыми стѣнами, коврами и картинами. Чудныя ватиканскія залы были расписаны Рафаэлемъ и Микель-Анджело. Украшеніемъ ихъ служили порфировые саркофаги античной работы; мозаика,

какую умѣли дѣлать лишь въ древности; мраморныя, колоссальныхъ размѣровъ, вазы и чаши, найденныя въ раскопкахъ термъ и храмовъ. Нынѣшній вѣкъ ничего не могъ прибавить ко всѣмъ этимъ дивнымъ сокровищамъ.

И теперь Ирина съ восхищеніемъ разсматривала огромную, всю расписанную фресками Sala Clementina, куда постепенно, изъ разныхъ дверей, стекалось то необычайное общество, которое можно встрѣтить лишь въ Ватиканѣ. Иностранки, кутающіяся въ мѣха, римскія аристократки, презирающія этикетъ и явившіяся въ элегантныхъ черныхъ туалетахъ, длинныхъ бѣлыхъ перчаткахъ и фамильныхъ жемчугахъ. Прелаты, монсиньоры, монахини въ бѣлыхъ накрахмаленныхъ головныхъ уборахъ, капуцины въ сандаліяхъ, опаясанные веревкой, дѣвочки въ бѣлыхъ платьяхъ и кружевахъ, съ локонами вокругъ раскраснѣвшагося отъ волненія личика; офицеры папской гвардіи, доминиканцы въ бѣлыхъ суконныхъ рясахъ, атташе различныхъ посольствъ при Ватиканѣ въ шитыхъ золотомъ мундирахъ – все сливалось въ общую нестройную массу. Но Иринѣ это-то разнородное общество и нравилось. Такъ и слѣдовало быть во дворцѣ Римскаго Папы единственнаго владыки, который не признавалъ табели о рангахъ и не окружалъ себя, какъ китайскій стѣной, небольшой кучкой привилегированныхъ классовъ, никакими особенными достоинствами не отличающихся, а лишь усердно-отталкивающихъ отъ трона другихъ, болѣе ихъ трудящихся на пользу родинѣ, людей и этимъ искуственно создававшихъ враговъ своему государю.

Папа преслѣдовалъ другую политику. Онъ былъ

всѣмъ доступенъ безъ различій національности, вѣры, общественнаго положенія. Всѣхъ одинаково готовъ онъ былъ принять и благословить. Можетъ быть, именно вслѣдствіи этой мудрой политики, онъ ни разу еще не подвергался покушеніямъ на свою жизнь, не смотря на то, что Ватиканъ не содержитъ ни шпіоновъ ни тайной охраны. Таковъ дворъ – думала Ирина – долженъ былъ существовать у Константина Великаго или Людовика Святаго.

Церемонія поднесенія Папѣ благословенныхъ свѣчей (dei ceri benedetti) должна была происходить въ сосѣдней Sala del Trono. То была высокая узкая зала, вся расписанная фресками. Въ одномъ концѣ ея стоялъ подъ балдахиномъ папскій золоченный тронъ; въ другомъ – большое художественное Распятіе, поддерживаемое ангеломъ. По обѣимъ сторонамъ прохода, охраняемаго швейцарской стражей, тянулись длинныя скамьи, на которыя садились пилигримы, стараясь занять мѣсто поближе къ трону. Лучшія мѣста, впрочемъ, давно уже были захвачены священниками всѣхъ національностей, явившимися съ огромными полевыми биноклями и съ твердымъ намѣреньемъ не пропустить ничего изъ интереснаго зрѣлища. Въ полутемной отъ спущенныхъ красныхъ занавѣсей, скупо освѣщенной электричествомъ, залѣ царило волненіе. Говорили вполголоса, кромѣ, разумѣется, американокъ, крикливо и безцеремонно сообщающихъ другъ другу свои глупенькія впечатлѣнія. Какой-то французъ съ козлиной бородкой громко разсказывалъ знакомымъ про кабачекъ въ Неаполѣ, гдѣ можно получить отличное вино и макароны. Съ наглостью ограниченнаго атеиста онъ смаковалъ

подробности, очень довольный, что именно здѣсь, въ Ватиканѣ, объ этомъ говоритъ.

Но были въ толпѣ и восторженныя лица, преимущественно у молодыхъ дѣвушекъ и молодыхъ священниковъ. Взволнованные, тяжело дыша, они не отрывали глазъ отъ двери, у которой выстроилась папская гвардія.

Толпа, вдругъ, зашевелилась, встала, сдѣлала движеніе, чтобы опуститься на колѣна, но, впрочемъ, не опустилась. Окруженный своимъ Дворомъ, Его Святѣйшество въ бѣломъ платьѣ и бѣлой шапочкѣ прошелъ къ трону и, окинувъ взглядомъ собравшихся пилигримовъ, сѣлъ. Церемонія началась.

Вдоль прохода, между скамьями, двигались попарно священники, держа въ рукахъ длинныя восковыя разрисованныя свѣчи, прикрытыя смѣшной шапочкой съ бахрамой. Подойдя къ трону, они отдавали свѣчи свитѣ, опускались на колѣна и цѣловали перстень Папы. Прекрасное лицо его сіяло улыбкой, онъ каждому говорилъ нѣсколько словъ, иногда шепталъ на ухо и часто смѣялся. То было лицо не Владыки, а добраго старца, давно понявшаго, что всѣ горести, всѣ мечты и надежды кончаются быстро, что жизнь коротка, и ничего людямъ не даетъ особенно хорошаго. Ему глубоко было жаль всѣхъ этихъ собравшихся пилигримовъ, наивно чего-то ждущихъ, волнующихся изъ-за пустяковъ, переживающихъ тяжелыя минуты, и онъ хотѣлъ помочь имъ добрымъ словомъ, сердечнымъ взглядомъ, любовью, которою свѣтилось все его прекрасное лицо. Иринѣ казалось, что въ первый разъ за много вѣковъ на папскомъ престолѣ вновь появился истинно христіанскій пастырь,

сродни тѣмъ, что строили церковь въ первыя вѣка. Какой рѣзкій контрастъ представляли, окружающіе его, придворные! Они тоже улыбались пилигримамъ, но притворно и льстиво. Ихъ хитрыя лица были холодны и равнодушны. Для нихъ эта церемонія была одной изъ тѣхъ многочисленныхъ комедій, что имъ приходится разыгрывать круглый годъ. Двое изъ этихъ придворныхъ, еще молодые и красивые, видимо позировали передъ римскими аристократками, среди которыхъ имѣли, безъ сомнѣнія, поклонницъ.

Церемонія длилась долго. Безконечной процессіей двигались свѣчи въ рукахъ священниковъ. Всѣмъ было жарко, у всѣхъ раскраснѣлись лица. Придворные, окружавшіе тронъ, болѣе не улыбались: они устали и не скрывали своей усталости. Одинъ, лишь, Папа попрежнему свѣтло и ласково смотрѣлъ на склонявшихся передъ нимъ людей. Для него это была не церемонія, а служба человѣчеству, и онъ съ радостью ее несъ.

Но, вотъ, прошли и послѣднія свѣчи. Его Святѣйшество всталъ, благословилъ склонившуюся толпу и вышелъ. Всѣ бросились къ дверямъ. Возлѣ Ирины осталась молоденькая француженка, о чемъ-то съ жаромъ спорившая съ матерью.

‑ Mais il t'a donné sa: bénédiction, ma chère, ‑ уговаривала ее мать – онъ насъ всѣхъ благословилъ; чего-же ты еще хочешь?

Но дѣвушка не утѣшалась и печально смотрѣла на дверь, за которой скрылся Папа.

Ирина понимала ея чувства: ей и самой было грустно при мысли, что никогда болѣе не увидитъ она этой прекрасной христіанской улыбки…