VI

VI.

Чудесная лунная январьская ночь спустилась на землю. Римъ нѣжился въ голубомъ тепломъ воздухѣ. Все приняло фантастическій видъ, и развалины не поражали болѣе своей стариной рядомъ съ современными постройками. И церкви, и дома, и улицы носили сказочный характеръ.

Но лучше всего было въ Колизеѣ, куда направилась въ эту ночь Ирина. Какъ и всѣ иностранки, она сочла долгомъ посмотрѣть его при лунѣ. Но въ первый разъ ей пришлось поѣхать въ обществѣ пансіонскихъ обитательницъ, и ихъ банальные восторги значительно охладили впечатлѣніе. На этотъ разъ, соблазнившись дивной луной, она рѣшила ѣхать одна и въ тишинѣ насладиться своеобразной красотой Колизея.

Судьба благопріятствовала Иринѣ. Въ огромномъ циркѣ гдѣ-то вдали бродили чуть замѣтными тѣнями туристы, но вблизи не было никого, кромѣ высокаго господина, стоявшаго у входа и любующагося грандіознымъ зрѣлищемъ. Ирина собралась было послѣдовать

его примѣру и сѣла на камень, какъ, вдругъ, откуда-то изъ тѣни вынырнула фигура стараго чичероне и съ пафосомъ задекламировала, обращаясь къ Иринѣ:

‑ Voiçi ce fameux Colisée, ce cirque épatant, où les malheureux chretiens…

Ирина до того разсердилась, что закричала и, даже, замахнулась на него зонтикомъ. Чичероне опѣшилъ и съ ворчаніемъ пошелъ къ выходу. Иринѣ стало стыдно. Она догнала бѣднаго старика и хотѣла дать ему денегъ, но гордый римлянинъ не принялъ ихъ. Проклиная Ирину, ея родныхъ и друзей, желая сгорѣть въ аду ея кормилицѣ или любимой нянюшкѣ, онъ съ достоинствомъ удалился.

Ирина оглянулась. Высокій господинъ внимательно наблюдалъ за сценой. Они посмотрѣли другъ на друга и невольно расхохотались.

‑ Какъ вы хорошо сдѣлали, что прогнали этого стараго попугая! – заговорилъ незнакомецъ, подходя къ Иринѣ. – Эти гиды портятъ иностранцамъ всю Италію. Я убѣжденъ, что туристы съ охотой согласились бы платить налогъ въ ихъ пользу, лишь бы имѣть возможность спокойно осматривать итальянскіе памятники. Я въ бѣшенство прихожу, когда они съ важнымъ видомъ начинаютъ декламировать мнѣ тѣ элементарныя свѣдѣнія, которыя каждый изъ насъ зналъ еще на школьной скамьѣ.

Ирина съ сочувствіемъ слушала, но, вдругъ, съ удивленіемъ сообразила, что незнакомецъ говоритъ съ нею по-русски. Откуда онъ могъ узнать, что она – русская?

Собесѣдникъ Ирины замѣтилъ ея удивленіе и улыбнулся.

‑ Я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ въ вашемъ пансіонѣ, ‑ пояснилъ онъ – когда приходилъ навѣстить Анну Сергѣевну Бутурину.

‑ Вы знаете Анну Сергѣевну? Какая она милая старушка, не правда ли!

‑ Очень милая. Я, вѣдь, ее съ дѣтства помню; еще мальчикомъ ѣздилъ къ ней въ гости. Однако, позвольте представиться: Сергѣй Гжатскій, предводитель дворянства С-кой губерніи.

Они заговорили о С-кѣ и нашли общихъ знакомыхъ. Но разговоръ ихъ скоро прервался. Чарующая прелесть ночи захватила обоихъ. Они поднялись по ступенямъ амфитеатра, сѣли на полуразрушенныя каменныя скамьи и замолкли, любуясь чудесной картиной. Голубыя облака плыли надъ ними, заволакивая на мигъ луну. Высокія стѣны со своими огромными окнами выдѣлялись, какъ гигантскія кружева, на свѣтломъ небѣ. Въ отверстія каменныхъ глыбъ заглядывали стройные кипарисы и римскія сосны. Высоко, въ третьемъ этажѣ, то мелькалъ, то пропадалъ факелъ въ рукахъ гида, водившаго толпу англичанъ по всѣмъ корридорамъ и ярусамъ Колизея. Ирина пристально смотрѣла на мелькавшій огонь и, вдругъ, мысли ея перенеслись въ давно прошедшія времена, въ первые вѣка христіанства…

…Также, какъ и теперь, свѣтила теплая луна, также плыли облака и также кипарисы заглядывали въ окна. Также мелькали факелы, но ихъ было больше и двигались они не въ ярусахъ, а по аренѣ, то нагибаясь, то поднимаясь въ рукахъ римлянъ и римлянокъ въ тогахъ и туникахъ. Сегодня днемъ состоялись обычныя, столь любимыя Римомъ,

игры, и много христіанъ было брошено на съѣденіе дикимъ звѣрямъ. Оживленно болтая и дѣлясь впечатлѣніями, праздничная толпа зрителей покинула циркъ, спѣша къ друзьямъ на веселый ужинъ. Звѣри, насытившись, спали въ своихъ клѣткахъ подъ землею. Ночь мирно спустилась надъ Римомъ, и съ наступленіемъ темноты появилась въ циркѣ молчаливая толпа друзей и родныхъ погибшихъ сегодня христіанъ. За большія деньги купили они у сторожей Колизея право взять тѣла мучениковъ. Затаивъ рыданья, неслышно, какъ траурныя тѣни, ходили они отъ одного мертвеца къ другому, наклоняясь, освѣщая факеломъ тѣла и разыскивая дорогого имъ человѣка. Найдя его, съ заглушеннымъ крикомъ падали на землю, и съ ужасомъ вглядывались въ застывшія лица замученныхъ.

Вотъ, возлѣ остатковъ бѣлой туники, черныхъ длинныхъ волосъ и нѣжныхъ дѣвичьихъ рукъ присѣла старушка, богато, но безвкусно одѣтая съ простонародными кроткими чертами лица. Качаясь на мѣстѣ, жалобно, пѣвуче, какъ поютъ плакальщицы на похоронахъ, разсказывала она свое горе старому спутнику, съ сочувствіемъ ее слушавшему.

…«Единственная она у насъ была, охъ, единственная, драгоцѣнная и любимая. Много до нея рождалось у насъ съ мужемъ дѣтей, да не далъ ихъ Юпитеръ выростить! Рождались бѣдные младенчики худые, съ большими головами. Доживутъ, бывало, до двухъ лѣтъ, пошатаются по двору на тоненькихъ ножкахъ, да и умрутъ.

Лидія была у насъ послѣдняя. Родилась она такая слабенькая, такая худенькая, что и надежды

никакой не было ее выростить. Къ тому же минуло мнѣ тогда сорокъ лѣтъ, а старику моему пошелъ шестой десятокъ: какія ужь тутъ дѣти въ эти годы! И, однако, смиловались боги надъ нашей сиротской старостью: стала у насъ Лидія выправляться. Ужь какъ любили то мы ее, какъ ласкали, какъ баловали! Отецъ души въ ней не чаялъ и строго запретилъ ее наказывать. Впрочемъ, и наказывать то было не за что: росла она задумчивая, тихая, въ своемъ уголку, подальше отъ другихъ дѣтей. И дѣвушкой не любила подругъ. «Никого мнѣ, кромѣ васъ, не надо» ‑ говорила, бывало, она, ласково насъ обнимая. Все то она дома сидѣла, ни на какіе праздники ее не вытащишь. Одна лишь страсть у нея была – весталки. Часто ходила на нихъ любоваться, горько плакала, что она – не весталка, горячо молилась и носила цвѣты богинѣ Вестѣ. Боялись мы со старикомъ, что захочетъ Лидія остаться въ дѣвушкахъ. Хотѣлось намъ полюбоваться на внучатъ, да, къ тому же, жалко было прекращать свое дѣло. Старикъ то мой – лучшій въ Римѣ ювелиръ. Знатные богатые люди у насъ заказываютъ, и вещи наши всѣми цѣнятся.

Подыскалъ мужъ себѣ хорошаго зятя, тоже по ювелирному дѣлу, да не смѣли мы сказать о томъ Лидіи. Гордая она у насъ выросла, на мужчинъ и смотрѣть не хотѣла. А хороша то какъ была! Блѣдная, что мраморъ, личико худенькое, точеное, глаза большіе сѣрые, косы черныя, тяжелыя. Много юношей на нее заглядывалось, многіе засылали свахъ, да ни о комъ Лидія и слышать не хотѣла.

Вотъ тутъ то и появились на наше несчастье проклятые жиды. Прежде жили они себѣ тихо да смирно

по ту сторону Тибра, а тутъ точно всѣ взбѣсились. Стали они разсказывать, что у нихъ, въ Палестинѣ, родился новый богъ и всѣхъ приглашали въ него повѣрить. Грязные они такіе, всклокоченные, въ лохмотьяхъ, жестикулируютъ, горячатся, смѣшно и смотрѣть. Даромъ, что нищіе, а горды, какъ императоры. Ну, конечно, старые люди надъ ними потѣшались; не мѣнять же, въ самомъ дѣлѣ, на старости лѣтъ прежнюю вѣру на новую! Но молодежь стала прислушиваться, ходить на ихъ сборища. Очень ужь страстно жиды говорили, точно и въ правду новаго бога видѣли.

Пошла разъ и наша Лидія; вернулась потрясенная. Обрадовались мы сначала, что охладѣла она къ весталкамъ, да не долга была наша радость… Стала Лидія пропадать по цѣлымъ днямъ и ночамъ. Все съ ними вмѣстѣ ходила молиться, называла и себя христіанкой. Затревожились мы со старикомъ, а тутъ, вдругъ, начались гоненія на христіанъ. Думали мы сначала, что гнать будутъ однихъ жидовъ и тому порадовались: очень ужь мы ихъ съ мужемъ возненавидѣли. Но, вотъ, слышимъ, приказано хватать и прочихъ христіанъ. Жили мы въ трепетѣ, каждый день ожидая бѣды. Пробовали удерживать Лидію дома, да куда! и слышать о томъ не хотѣла. «Вмѣстѣ молиться, вмѣстѣ и умирать», говорила она.

Мѣсяцъ тому назадъ пошла наша Лидія на тайное собраніе, да домой и не вернулась. Узнали мы, что сидитъ она въ тюрьмѣ, подкупили сторожей и къ ней проникли.

Выходитъ къ намъ такая восторженная, ликующая. «Радуйтесь» ‑ говоритъ – за меня: скоро Христа

увижу и съ Нимъ на вѣки останусь». – Плакали мы, молили отказаться отъ своихъ бредней, въ ногахъ у нея съ отцомъ валялись – ничего не помогло. Не разъ и не два у нея были; сколько денегъ ушло на подкупъ – страшно и вспомнить! А и то сказать: на что намъ теперь наши богатства, когда некому ихъ и передать!

Приходимъ мы къ ней какъ-то, недѣли съ двѣ тому назадъ. Встрѣчаетъ насъ блѣдная, заплаканная. Уводитъ въ уголокъ, подальше отъ другихъ заключенныхъ, пугливо на нихъ озирается и шепчетъ: «насъ приговорили къ смертной казни, бросятъ въ циркѣ звѣрямъ на съѣденіе. Страшно мнѣ, страшно!» говоритъ, а сама вся трясется и плачетъ. «Не одной ночи я не сплю, все вижу тигра, что на меня бросается и меня раздираетъ. Спасите меня! Я на все теперь согласна. Только другимъ не говорите, а то станутъ меня христіане презирать и надо мной смѣяться».

Поспѣшили мы, тутъ, со старикомъ къ лучшему нашему заказчику, сенатору Клавдію Массиму. Цѣлый день просидѣли у него въ атріумѣ, ожидая, когда насъ приметъ. Наконецъ, къ вечеру, выходитъ, сенаторъ, слушаетъ насъ и отвѣчаетъ: «ну, старики, сдѣлаю для васъ, что могу. Пусть только ваша дочь принесетъ жертву богамъ и публично проклянетъ свои заблужденія».

Ногъ подъ собою не слыша отъ радости, спѣшили мы съ этой вѣстью къ Лидіи. Горе намъ! За это время въ тюрьмѣ успѣлъ побывать ихъ главный священникъ, зловѣщій проклятый старикъ! Какія бредни имъ говорилъ – того не знаю, а только вышла

къ намъ Лидія сіяющая, веселая, счастливая. – «Ничего мнѣ больше не надо», ‑ говоритъ, насъ обнимая, ‑ «спасибо за всѣ ваши хлопоты, но какъ бы сильна ни была ваша любовь, а все же не въ силахъ вы дать мнѣ тѣхъ наслажденій, что уготованы для меня на небесахъ». Молили мы ее, плакали – все напрасно. Лидія въ отвѣтъ лишь смѣялась, да насъ цѣловала…

Побрели мы домой, и въ ту же ночь отнялись у моего старика ноги. Съ тѣхъ поръ онъ меня отъ себя и не отпускалъ. Сегодня поднялись мы съ зарей и до заката, молча, не двигаясь, просидѣли вмѣстѣ. Знаешь ли, понимаешь ли ты, безжалостная дочка, что мы сегодня выстрадали? Имѣла ли ты право покупать себѣ небесное блаженство такою цѣной! О, злая ты, жестокая моя голубушка!

Когда стало закатываться солнце, старикъ далъ мнѣ денегъ и сказалъ: «поди, принеси мнѣ, что они намъ отъ Лидіи оставили». Пришла я сюда и, вотъ, только тунику ея разодранную нашла, да черепъ съ косами, да руки ея милыя, прелестныя, съ тѣми браслетами, что одѣлъ на нихъ отецъ, когда Лидіи минуло пятнадцать лѣтъ…

О боги, боги! На то ли мы ее ростили, холили, чтобы отдать на погибель проклятымъ жидамъ! Звѣри они дикіе, а не люди! Толкуютъ о кротости, о любви, а сами отнимаютъ у несчастныхъ стариковъ единственное ихъ утѣшеніе, послѣднюю опору ихъ старости. Да будутъ прокляты эти сумасшедшіе мечтатели, безумные кривляки и палачи нашихъ дѣтей! – и старушка, рыдая, упала на черныя косы бѣдной Лидіи…

Недалеко отъ нея сидѣла въ оцѣпенѣніи юная красавица въ роскошной, расшитой золотомъ, туникѣ. Она не сводила глазъ съ головы молодаго еще, красиваго римлянина. Слезы крупными каплями текли по ея прекрасному лицу, но она не замѣчала и не отирала ихъ. Порою бросалась она на окровавленный трупъ, обнимала его своими смуглыми атласными руками и страстно цѣловала застывшія губы и густые золотистые усы.

‑ Что ты надъ собою сдѣлалъ! – стонала она, ‑ жестокій, милый, обожаемый мой мужъ! Какъ могъ ты меня оставить, забыть любовь мою, забыть тѣ наслажденія, что мы вмѣстѣ дѣлили. Неужели же мы, твои родные, твои друзья, такъ мало для тебя значили, что всѣхъ ты покинулъ ради нелѣпой мечты! Какъ могъ ты, умный, воспитанный, знатный римлянинъ попасть подъ вліяніе вонючихъ презрѣнныхъ рабовъ! Они всѣ съ ума сошли на дикой мечтѣ, на какомъ-то горячечномъ видѣніи, и ты, ты могъ имъ повѣрить, раздѣлять ихъ бредъ и безуміе!

…О, что я стану теперь безъ тебя дѣлать! Ты взялъ меня молодой, безпечной, невинной дѣвочкой, ты научилъ меня блаженству любви, а теперь безжалостно бросилъ! Цѣлые дни, цѣлыя ночи провожу я на нашемъ ложѣ, вспоминая твои страстныя ласки и поцѣлуи; протягиваю руки, обнимаю твою подушку, ищу тебя, а тебя нѣтъ и никогда больше не будетъ. О, какъ ужасна, какъ невѣроятна эта мысль! Тысячи, милліоны людей родятся еще на землѣ, но точно такого, какъ ты, никогда уже не будетъ!

Кто посмѣлъ, кто далъ себѣ право разбивать это драгоцѣннѣйшее произведеніе природы – человѣка!

Ты утѣшалъ меня, что душа твоя останется навѣки, но что мнѣ до твоей души! Я тѣло твое люблю, твои глаза, твои усы, оскалъ твоихъ зубовъ. Когда на улицѣ я встрѣчаю людей, тебя напоминающихъ, я вся краснѣю, и кровь приливаетъ мнѣ къ сердцу. Твоя чарующая улыбка, твой смѣхъ сводилъ меня съ ума!

…Теперь все кончено. Никогда ты больше не улыбнешься, никогда не посмотришь на меня своими голубыми глазами. Завтра черви начнутъ ѣсть эти уста, которые мнѣ дороже всего на свѣтѣ, и я не въ силахъ защитить тебя отъ этого поруганія. О, боги! чѣмъ я предъ вами провинилась, чтобы такъ безумно страдать!!

Отчего ты лучше не измѣнилъ мнѣ, не ушелъ къ другой? Больно, тяжело бы мнѣ было, но все же я знала бы, что ты – живъ, и что я тебя увижу. Я бы украдкой приходила вечеромъ, въ темнотѣ, посмотрѣть на тебя, полюбоваться и тѣмъ бы жила.

О, отчего мы не знаемъ будущаго, отчего судьба насъ объ немъ не предупреждаетъ! Сколько времени я потеряла въ болтовнѣ съ подругами, въ прогулкахъ, въ покупкахъ, межъ тѣмъ, какъ могла бы на тебя глядѣть, съ тобою говорить, насладиться твоею любовью, твоими поцѣлуями.

…Взойдетъ луна, запоетъ соловей, но ты его болѣе не услышишь! Встанетъ солнце, но лучи его не проникнутъ въ твою холодную могилу. И безъ того жизнь такъ коротка, а ты самъ, своею волей, лишилъ себя ея радостей…

…О, страшная безсмысленная жизнь! Мнѣ холодно,

холодно безъ тебя на свѣтѣ! Все блѣдно, все тускло и уныло вокругъ! Ничто не интересуетъ, не радуетъ меня больше. Одна! отнынѣ всегда одна на этой проклятой землѣ!..

И несчастная безсчетно цѣловала мертвеца, страстно его обнимала и билась головою о песокъ...................................

.............................................................................

Ирина ясно слышала всѣ стоны, проклятія, крики, которые наполняли старый циркъ. Слезы текли по ея щекамъ. Она забыла гдѣ находится и вздрогнула, когда Гжатскій, доселѣ молчавшій и тоже не сводившій глазъ съ арены, вдругъ рѣзко къ ней повернулся и сказалъ:

‑ Позвольте предложить вамъ нескромный вопросъ: неужели правда, что вы рѣшили измѣнить своей вѣрѣ и перейти въ католичество?

‑ Въ чемъ-же здѣсь измѣна? – вспыхнула Ирина – и католики и православные одинаково вѣруютъ въ Евангеліе, а это самое главное. Что до догматовъ, то ихъ навѣрно придумали какіе-нибудь кривые умы, хитрые византійскіе греки, которые ничего въ Евангеліи не поняли и все свели къ словеснымъ распрямъ. Я еще въ дѣтствѣ съ отвращеніемъ изучала исторію вселенскихъ соборовъ и признавала разумнымъ одно лишь постановленіе VII собора о томъ, что вселенскихъ соборовъ болѣе не будетъ. Видимо, люди запутались въ спорахъ, дошли до полнаго отчаянья и поняли, что чѣмъ больше они станутъ говорить, тѣмъ дальше уйдутъ отъ истины.

‑ Но если вы такъ презрительно относитесь къ догматамъ и признаете лишь Евангеліе, къ чему-же уходить изъ православія?

‑ Я ухожу изъ православія потому, что среди католическаго духовенства я встрѣтила человѣка, глубоко вѣрующаго, который мною руководитъ, помогаетъ мнѣ разобраться въ моихъ сомнѣніяхъ и найти смыслъ жизни.

‑ Другими словами вы, какъ и всѣ русскія дамы, попали въ лапки какому-нибудь ловкому іезуиту.

‑ Другими словами, вы, какъ и всѣ русскіе мужчины, почерпнули свои свѣдѣнія объ іезуитахъ изъ романа «Вѣчный Жидъ».

‑ Да я этого романа и не читалъ. Я только ясно вижу, что вашему патеру нужны деньги для какого-нибудь монастыря, отъ того онъ и хочетъ васъ туда упрятать.

‑ Вовсе нѣтъ. Père Etienne находитъ, что я буду счастливѣе въ монастырѣ, чѣмъ въ мірѣ, и ничего не имѣетъ противъ православнаго монастыря. Онъ еще надняхъ говорилъ: я описываю вамъ католическіе монастыри, потому что совсѣмъ не знаю условій русской монашеской жизни.

‑ Отчего-же, въ такомъ случаѣ, вы не поступаете въ русскій монастырь?

‑ Потому что я-то слишкомъ хорошо ихъ знаю! Русскій женскій монастырь представляетъ собраніе вульгарныхъ мѣщанокъ, праздныхъ, болтливыхъ и сплетницъ. Самый монастырь есть нелѣпость, ибо оставленъ безо всякаго присмотра и руководства. Да и кому наблюдать за нимъ? Синодальнымъ чиновникамъ, что-ли?

‑ А здѣсь, въ католичествѣ, не то-ли самое?

‑ Нѣтъ, не то. У католиковъ есть глава, есть высшій надзоръ и руководство. Люди тѣ-же, да дисциплина

другая. Монастырь имѣетъ опредѣленную цѣль – дать монахамъ возможность въ тиши и покоѣ спасти свою душу; и все направлено къ этой цѣли.

‑ Допустимъ что все это вѣрно. Но какое-же право имѣете вы думать о спасеніи лишь своей собственной души?

‑ Какъ какое? Что за странный вопросъ? – изумилась Ирина.

‑ Позвольте: Евангеліе, которымъ вы, повидимому, дорожите, учитъ насъ, что всѣ люди-братья и должны жить другъ для друга. Кому-же вы поможете, кого спасете, если спрячетесь въ монастырь и углубитесь въ спасеніе одной только своей души?

‑ Если бы я уходила въ монастырь въ двадцать лѣтъ, то ваши упреки были-бы, пожалуй, справедливы. Но мнѣ теперь сорокъ, я прожила долгую жизнь и убѣдилась, что никакой помощи не могу оказать людямъ. Наши взгляды на жизнь столь различны, что они никогда меня не поймутъ. Я же давно страдаю отъ ихъ мѣщанства и грубости, и чѣмъ дальше идетъ время, тѣмъ болѣе ихъ презираю. Уйдя отъ людей въ монастырь я, не видя ихъ, понемногу успокоюсь и вновь полюблю человѣчество.

‑ Но неужели-же среди знакомыхъ вамъ мужчинъ вы не нашли ни одного достойнаго вашего вниманія и любви?

Ирина горько улыбнулась.

‑ Русскіе мужчины не доросли до пониманія хорошихъ дѣвушекъ. Они находятся еще въ гаремномъ періодѣ, и имъ пока нужны самки грубыя, развратныя и вульгарныя.

‑ Вы, я вижу, умѣете говорить комплименты.

Но если вы столь печальнаго мнѣнія о нашемъ интеллигентномъ обществѣ, то народъ нашъ, простодушный и благородный, неужели не возбуждаетъ въ васъ сочувствія? Неужели никогда не шевельнулось въ васъ желаніе ему помочь, его просвѣтить?

‑ Не говорите мнѣ объ этихъ жалкихъ трусахъ! – съ негодованіемъ отвѣчала Ирина – только и съумѣли, что проиграть войну, да опозорить предъ всѣмъ міромъ Россію.

‑ У васъ, я замѣчаю, на все оригинальные взгляды. Сотни, тысячи солдатъ на вѣкъ себя искалѣчили, чтобы не пустить врага на родную землю и дать возможность всѣмъ празднымъ, въ родѣ васъ, людямъ сохранить свои капиталы. А вы, въ благодарность, странствуя по чужимъ краямъ, позорите этихъ скромныхъ героевъ. Позвольте васъ поздравить – подобныя чувства несомнѣнно дѣлаютъ вамъ честь.

Ирина покраснѣла, но презрительно промолчала. Прошло нѣсколько минутъ. Сверху спустилась партія англичанъ съ проводникомъ и факелами. Гжатскій поднялся, сухо раскланялся съ Ириной и присоединился къ нимъ.