93.III.8.1

Достоевский

Михаил Михайлович

«Деньги» — роман

Часть I

[1850^ые гг] — 48 лл. (1 чист)

35,5х22

Начало: л. 1 «Деньги/роман в 3^х частях/Часть I/

Похлебкин и его семейство.»

л. 2 «Глава 1. На страстной неделе в субботу, часу в пятом пополудни шол…..»

Конец: « — Бедная, бедная женщина!»

Автограф с поправками.

Подпись: «Михаил Достоевский»

Деньги

Романъ въ 3^хъ частяхъ

Часть I

Похлёбкинъ и его семейство

Братъ и сестра

(эпизодъ изъ романа)

[Глава 1.]

На страстной недѣл[и]/ѣ/, /въ субботу,/ часу въ пятомъ пополудни шолъ по Гостиному-Двору Дмитрій Өедорычъ Нерадовъ, молодой человѣкъ, лѣтъ [однакожь подъ тридцать] /двадцати пяти/, [довольно пріятной] /невидной/ наружности, значительно, /впрочемъ,/ выигрывавшей отъ длинныхъ волосъ, усовъ и небольшой бородки, по которымъ одни принимали его за иностранца, а другіе за художника. Въ Гостиномъ въ этотъ день движеніе было необыкновенное, и Нерадовъ, то подталкиваемый толпою, а то и самъ разталкивая толпу, медленно пробирался впередъ, любуясь пестротою и бѣготнею и прислушиваясь къ говору и шуму. По походкѣ /его/ и по беззаботному виду можно было сей-часъ замѣтить, что покупать ему нечего и не для кого и что онъ только такъ-себѣ прогуливается, и наслаждается тёплою, весеннею погодою. Но вдругъ онъ остановился и оглянулся, какъ будто чей знакомый голосъ долетѣлъ до его слуха.

— Старый пёсъ! подумалъ онъ про себя, — и онъ туда-же, покупаетъ.

И остановившись, онъ сталъ приглядываться и прислушиваться къ происходившей въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него сценѣ.

Около одного ихъ столовъ, [р] тянувшихся длиннымъ рядомъ вдоль аркады и уставленныхъ разнаго рода [«]галлантереей[»], стоялъ пожилой господинъ небольшаго роста и въ длинной, предлинной бекешѣ, во многихъ мѣстахъ [значительно] /уже/ потёртой и усѣянной тѣми многозначительными ласами, которыя каждую минуту обѣщаютъ обратиться въ прорѣху. На головѣ у него съ трудомъ лѣпилась круглая шляпёнка, совершенно соотвѣтствовавшая бекешѣ. Поля ея спереди были надорваны, вѣроятно, отъ частаго употребленія: такъ-что пожилой господинъ, если случалось ему свидѣтельствовать кому нибудь свое нижайшее, давно уже побаявался дотрогиваться до полей своей шляпы, а бралъ её обѣими руками за верхушку, отчего и верхушка начинала уже приходить въ одинаковое состояніе съ полями. Вообще за недостаткомъ лоска новизны, въ одѣждѣ <Так в рукописи. Нужно: одеждѣ> пожилаго господина была самая строгая гармонія: /всѣ части ея были одинаково ветхи./ Только лицо и движенія его были въ разладѣ съ этою гармоніей. Лицо было худощавое, но неутратившее отъ [старости] /лѣтъ/ ни своего румянца, ни своей подвижности; движенія живыя, бѣглыя. Румянецъ сосредоточивался не на однѣхъ только рѣзко выдавшихся скулахъ, но какъ-будто огненными пятнами горѣлъ и на лбу и на кончикѣ носа и на выбѣгавшемъ нѣсколько впередъ подбородкѣ. Небольшія сѣрыя глаза, около которыхъ накопилось безчисленное множество морщинокъ и надъ которыми двумя правильными дугами поднимались вздернутыя къ верху брови, горѣли, какъ молодые, вовсе еще не старые глаза. Такъ и видно было, что природа, создавая пожилаго господина, влила въ него много жизненной силы, много крови и что, несмотря на лѣта и на бѣдность одежды,

___________________________________

<На полях слева запись карандашом: Пекарскій.>

// л. 2

онъ не успѣлъ истратить всего богатства, дарованнаго ему судьбою при рожденіи. [Для по] Чтобы вполнѣ очертить фигуру пожилаго господина, [на котораго засмотрѣлся Нерадовъ,] не мѣшаетъ прибавить, что изъ обоихъ кармановъ его длинной, очевидно не по его росту сшитой бекеш[ѣ]/и/, торчало по огромному свертку, а въ рукахъ у себя онъ вертѣлъ небольшую шкатулочку, оклеенную золотою бумажкой. Видно было, что онъ торговалъ её, потому что и такъ и сякъ её повертывалъ, отпиралъ и запиралъ её, прислушивался къ щолканію замка и даже нѣсколько разъ отдалялъ её отъ себя и любовался ею на свѣтъ, какъ-будто бы она была прозрачная.

— Ты у меня, любезный другъ, не запрашивай, говорилъ онъ /отрывисто и/ строгимъ голосомъ торговцу; ты, любезный другъ, говори у меня настоящую цѣну. [Что ты преувеличиваешь?] Полтора рубля? Полтинникъ, говорю я тебѣ, полтинникъ!

— Купите за полтинникъ, я вамъ её даромъ отдамъ.

— Чтò ты думаешь, я цѣнъ не знаю? продолжалъ онъ, входя въ азартъ, десять лѣтъ, братецъ ты мой, самъ я торговалъ э/ф/тимъ товаромъ; вонъ на углу, видишь, на углу, двѣ дамы-то еще подходятъ, вонъ тамъ и лавка моя стояла. Слыхалъ о Похлебкинѣ?

— Слыхалъ.

— То-то-же! протянулъ пожилой господинъ, пріосанясь и выпрямившись съ гордымъ видомъ — то-то-же! Кто изъ торговцевъ не слыхалъ о [п]/П/охлебкинѣ? Я самъ, братецъ ты мой, стариковъ-то здѣшнихъ знаю. Товарищи, братецъ, товарищи! Вонъ Лука Лукичъ высовываетъ изъ за дверей свою сѣдую бороду, вонъ Сава Пат[а]/е/лѣичъ[,] потягиваетъ чаёкъ у дверей своей лавки.

И пожилой господинъ, котораго я буду называть теперь Похлёбкинымъ, въ порывѣ какого-то восторга и гордости, бросилъ шкатулку, схватился обѣими руками за верхушку своей шляпы, [и] снялъ её и, низко, пренизко кланяясь, сталъ направо и на лѣво свидѣтельствовать свое нижайшее прежнимъ своимъ товарищамъ.

— Лукѣ Лукичу наше нижайшее-съ, какъ Богъ милуетъ? кричалъ онъ нѣсколько на распѣвъ, Савѣ Пантелѣевичу много лѣтъ здравствовать!

— Здравствуй, здравствуй Алексѣй Миронычъ, ласково отвѣчали ему купцы, какъ Богъ милуетъ?

— Вашими молитвами существуемъ! отвѣчалъ имъ Похлёбкинъ, продолжая [имъ] низко кланяться.

Послѣ этаго онъ бережно надѣлъ на себя шляпу и обратившись къ торговцу, произнесъ самоувѣреннымъ и даже нѣсколько повелительнымъ голосомъ:

— Слышалъ? Такъ полтинникъ, безъ лишнихъ разговоровъ!

Въ эту самую минуту подошолъ къ нему Нерадовъ и сказалъ, улыбаясь.

— Здравствуйте, Алексѣй Миронычъ! Чтò вы это такъ разшумѣлись?

Похлебкинъ сконфузился, потерялся. Какъ-будто неудовольствіе, досада мелькнули на мигъ въ глазахъ у него; однако онъ поспѣшилъ схватиться обѣими руками за верхушку своей шляпы и съ новымъ усердіемъ началъ свидѣтельствовать свое нижайшее.

— Дмитрій Өедорычъ? Мое вамъ глубочайшее. Все-ли по добру, по здорову? Прогуливаться изволите?

— Да, отъ нечего-дѣлать. Васъ вотъ увидѣлъ. Смотрю на что это онъ шкатулку [покуетъ] покупаетъ…..

// л. 2 об.

2.

Намёкъ на шкатулку повидимому сильно не понравился Похлёбкину; онъ быстро оборотился къ торговцу и въ намѣреніи поскорѣе кончить торгъ съ нимъ, самъ сталъ надбавлять ему цѣну.

— Шесть гривенокъ и порукамъ, произнесъ онъ отрывисто; не хочешь? такъ семь и ни копейки больше!

— Ай да Алексѣй Миронычъ, замѣтилъ Нерадовъ, трепля его по плечу съ тою фамильярностію, на какую всегда предъявляютъ права свои люди, какъ только сочтутъ себя почему-то выше другихъ — кто что, а онъ шкатулочки себѣ покупаетъ.

Старика какъ-будто за живое задѣли: онъ вспыхнулъ и съ особеннымъ удареніемъ произнесъ одну изъ тѣхъ фразъ, которыя простыми людьми считаются особенно колкими и ѣдкими:

— Денежки только трачу, Дмитрій Өедорычъ, а они трудно достаются денежки-то. Посему буду вѣчно молить Бог[у]/а/ за вашего братца во первыхъ, Матвѣя Өедорыча, а во вторыхъ за васъ собственно и за вашу добродѣтель.

Молодой человѣкъ понялъ намёкъ и сконфузился. Несмотря на врожденную доброту свою, онъ былъ крайне опрометчивъ въ своихъ первыхъ движеніяхъ и ник[огда]/акъ/ не умѣлъ найдтись, когда попадался въ просакъ изъ за нихъ. Онъ молча стоялъ передъ Похлёбкинымъ и не зналъ чтò отвѣчать ему на его благодаренія и низкіе поклоны, которые тотъ продолжалъ дѣлать, снявъ свою шляпёнку и оставивъ свои длинные, сѣдые волосы на произволъ вѣтра. Наконецъ старикъ покрылся и какъ-будто вдругъ почувствовавъ, что [онъ] ни бекешь его, ни шляпа съ разодраными полями, ни самъ онъ не въ правѣ выходить изъ извѣстныхъ границъ и на ласки должны отвѣчать какъ слѣдуетъ, /съ достодолжнымъ смиреніемъ/ сказалъ, потупившись [ко] тихимъ и особенно таинственнымъ голосомъ:

— Для дочки-съ.

— Что-съ?

— Для дочки-съ. Подарочекъ къ празднику-съ. Потѣшить, знаете, хочу дѣвчонку-съ.

— Но у васъ, если не ошибаюсь три дочки, Алексѣй Миронычъ?

— Такъ-съ, три-съ, отвѣчалъ онъ по прежнему тихо; я для всѣхъ кой чего накупилъ (и онъ съ особеннымъ смѣхомъ ударилъ обѣими руками себя по карманамъ) а это особенно/-съ/ для младшей-съ.

— Для младшей? Понимаемъ! Любимица? Батюшкина дочка? а?

— Есть грѣшокъ, есть, отвѣчалъ Похлебкинъ съ улыбкою и потупившись.

— А вы-бы для нея лучше на платьице купили?

— Думалъ-съ, думалъ-съ…..

— За чѣмъ же дѣло стало?

Похлебкинъ махнулъ рукою и не отвѣчалъ.

— Какъ-такъ?

— Кусается-съ!

— Дорого?

— Дорогонько-съ. Да-съ, продолжалъ онъ съ [т] своимъ таинственнымъ видомъ и почти шопотомъ, давича вотъ получилъ отъ братца десять цѣлковыхъ и то благодаря вашему заступничеству Дмитрій Өедорычъ….

— Э! полноте, ради Бога, Алексѣй Миронычъ….

— Нѣтъ ужь что! Надо отдать вамъ справедливость — ангелъ-человѣкъ….. и вотъ почитай всѣ ужь вышли. Вотъ оно какъ-съ!

Послѣ этаго онъ снова принялся торговать шкатулку и купилъ

// л. 3

таки её за трехъ-рублевикъ, объявивъ еще разъ во всеуслышаніе, что [лавка] самъ онъ лѣтъ десять тому назадъ торговалъ этимъ товаромъ, и что лавка его была вонъ тамъ на углу вонъ-вонъ, гдѣ стоитъ еще офицеръ и торгуетъ себѣ замшевыя перчатки.

— Ну? куда-же вы теперь? спросилъ его Нерадовъ.

— Теперь домой-съ! Все искупилъ что нужно было. Прощенья просимъ.

И онъ, держа въ одной рукѣ шкатулку, поднесъ уже было другую къ верхушки своей шляпы, чтобъ начать [и] непремѣнные поклоны, безъ которыхъ онъ никакъ не могъ ни съ кѣмъ проститься, какъ былъ остановленъ за руку Нерадовымъ.

— Знаете что, Алексѣй Миронычъ, зайдемъ-те-ка лучше въ трактирецъ и выпьемъ чайку.

Предложеніе весьма понравилось Похлебкину: онъ любилъ попить чайку въ трактирцѣ и потому произнесъ съ особенною улыбкою.

— Чайку? Не поздно-ли будетъ?

— Куда-же спѣшить-то? Весенній воздухъ, знаете, какъ-то разполагаетъ…

— Такъ-съ, такъ-съ, разполагаетъ; справедливо замѣтили.

— Что-жъ долго толковать-то? Пойдемъ-те.

— Покорнѣйше благодаримъ-съ; неотстанемъ-съ.

Когда они проходили по [г]/Г/остиному, мног[ие]/іе/ изъ купцовъ ласково кивали на поклоны Похлёбкина, другіе даже заговаривали съ нимъ, чтò, повидимому, чрезвычайно льстило его самолюбію. Вообще онъ былъ здѣсь, [ч] какъ говорится, въ своей землѣ и съ нѣкоторою гордостію посматривалъ на своего спутника, какъ-будто желая обратить его вниманіе на то уваженіе, какимъ онъ здѣсь пользовался.

— Старые товарищи-съ[!]/,/ Дмитрій Өедорычъ, старые товарищи! замѣтилъ онъ Нерадову и сталъ разказывать ему кто изъ нихъ чѣмъ торгуетъ, сколько лавокъ имѣетъ, какъ дѣла свои ведетъ, [сколько] какимъ капиталомъ ворочаетъ и чѣмъ богаче былъ купецъ, тѣмъ съ бóльшимъ жаромъ онъ распространялся объ его богатствѣ, изворотливости, умѣньи вести дѣла свои. И не одно только тщестлавіе заставляло [говорить его о] /его превозносить/ люд[яхъ]/ей/, бывшихъ прежде его товарищами: скорѣе можно было предположить, что онъ напалъ на свою любимую т[ё]/е/му и развивалъ её, въ-самомъ-дѣлѣ, съ большимъ одушевленіемъ и искус/с/твомъ. Анекдоты пересыпались въ его рѣчи съ разсужденіями о торговлѣ, и Нерадова не разъ поражали въ нихъ и вѣрность взгляда и оригинальность сужденій и [о] грубость формы, въ какой онъ ихъ высказывалъ.

— Какъ-же [это] вы-то, Алексѣй Миронычъ, неудержались и принуждены были оставить торговлю[:]/?/

— Обстоятельства-съ, отвѣчалъ онъ; что дѣлать? самъ виноватъ. Раненько съ горшками спознался.

— Какъ съ горшками?

— Да женился-съ. Торговля была маленькая; торговать-бы да разторговываться, а тутъ барыши шли на хозяйство, скоро и ихъ хватать не стало, пришлось должишки дѣлать, а ужь такъ трудно дѣла вести. Вотъ я, судырь мой и запутался, а какъ запутался такъ и пришлось запереть лавчонку. Да, слава Творцу Небесному, никому не остался долженъ! прибавилъ онъ съ [гордостію] /смиреніемъ/, весьма походившимъ на гордость.

// л. 3 об.

3.

Тутъ онъ съ прежнею любовью и одушевленіемъ принялся разказывать, какъ описывали его лавку, какъ продавали её съ аукціона, какъ ему совѣтывали помощію извѣстныхъ операцій заплатить только часть долга и потомъ снова /начать/ торговать на женнино имя, и какъ онъ не согласился и заплатилъ всѣ долги свои.

— За то вотъ и почетъ теперь, сказалъ онъ, окончивъ разказъ свой. Бекешь-то у меня хоть и старая, талія-то чуть до щиколотокъ не хватаетъ, да и шляпёнка грозитъ разрушеніемъ, а вотъ всѣ кланяются, рыла-то небось не воротятъ на сторону. Вотъ оно что-съ!

— Чѣмъ же вы послѣ этаго занимались?

— Когда самому стало торговать нечѣмъ, сталъ по сидѣльцамъ ходить и все шло хорошо. Семейство содержалъ, дочекъ взростилъ; нужды большой не было, сводили концы съ концами. Да вотъ, въ [I]/i/юнѣ годъ тому будетъ, умри мой хозяинъ, я и остался безъ мѣста, а жилъ-то я тогда у вашего братца въ домѣ…..

Старикъ замялся и замолчалъ.

— Ну-съ?

— Ну-съ, такъ я и остался жить у вашего братца….. дѣлà, знаете, нашлись…. такъ я у него и остался.

/Нерадовъ понялъ отчего онъ замялся./

— И послѣ этаго вы ничего не предпринимали для поправленія своихъ обстоятельствъ? спросилъ Нерадовъ, что/бъ/ дать разговору другой оборотъ.

— Послѣ чего-съ?

— Да послѣ того какъ вы объявили себя…. оставили торговлю?

— Гдѣ-же-съ! отвѣчалъ Похлебкинъ съ горькою улыбкой.

— И не жалѣете?

— Жалѣньемъ не поможешь. И безъ того сѣдыхъ волосъ не оберешься.

— Такъ какъ-же быть-то? Что-жь вы станете теперь дѣлать?

— А что Богъ дастъ! отвѣчалъ онъ равнодушно.

Нерадовъ только поглядѣлъ на него. Онъ никакъ не могъ понять, чтобъ человѣкъ, такъ хорошо знающій свое дѣло, говорившій о немъ съ такою страстію, могъ такъ легко покориться обстоятельствамъ. /Так[ая]/ое/ [1 слово нрзб.] /самоотверженіе/ изумлял[а]/о/ его въ этомъ человѣкѣ/./ Русская добродѣтель, подумалъ онъ[,] и не зналъ удивляться-ли ей, или порицать её.

Они вошли въ трактиръ и заняли особую комнату. Между тѣмъ какъ Нерадовъ заказывалъ чай, Похлёбкинъ бережно скидовалъ съ себя бекешь и все какъ-будто боялся, что она въ рукахъ его изъ одной бекеши превратится во множество бекешей. Съ такимъ тщаніемъ [и] /и/ такъ медленно освобождался онъ отъ не[й]/я/, что глядя на [него] /его корчи и гримасы/, можно было подумать будто онъ сдираетъ съ себя собственную кожу…. Послѣднее предположеніе еще болѣе оправдывалось тѣмъ, что Похлебкинъ[,] [снявъ съ себя] безъ бекеши очутился совсѣмъ другимъ человѣкомъ.

<Далее следует знак: I. На полях слева под таким же знаком запись: Онъ сдѣлался какъ-[то]/будто/ тоньше, какъ будто меньше и короче. [Самъ] /Синій/ фракъ его [скорѣе походилъ на дѣтскій полуфрачекъ, чѣмъ на фракъ:] /также какъ и бекешь, былъ очевидно сшитъ не по его росту:/ такъ высока была его талія, [такъ коротки фалды] /такъ длинны фалды/. Узкіе панталоны вплоть обтягивали его тонкія ноги и все заворачивались кверху. Жилетка тоже какъ-то странно сидѣла на немъ, а галстухъ узломъ своимъ очутился на затылкѣ и спереди выказывалъ два жгута между которыхъ [самымъ неожиданнымъ образомъ] /вовсе не кстати высовывались воротнички/ толстой рубашки, напоминавшіе ужь слишкомъ явно о днѣ субботнемъ.>

Перемѣна была такъ разительна, что Нерадовъ, какъ ни сочувствовалъ [ему,] своему спутнику, а подошолъ поскорѣе къ окну и сталъ къ нему задомъ. На окнѣ, въ окнѣ или за окномъ было вѣроятно нѣчто очень смѣшное, потому что [Нерадовъ] /онъ/ все потихоньку смѣялся.

Что же касается до Похлёбкина, то онъ [вполн] сохранялъ /самое/ серьёзное выраженіе на лицѣ своемъ. Замѣтивъ, что Нерадовъ не смотритъ на него, онъ вдругъ засуетился и обернувшись самъ къ нему задомъ, сталъ торопливо обдергиваться, обчищаться, поправлять жилетку, галстухъ; потомъ онъ нагнулся и [попра]

// л. 4

обтянулъ панталоны, которые, казалось, никакъ не хотѣли и минуты полежать на сапогахъ, а все зачѣмъ-то уходили въ голенища. Обтянувъ панталоны, онъ ужь кстати мимоходомъ вынулъ изъ кармана платокъ и наскоро почистилъ имъ сапоги, которые почему-то показались ему грязными. И все это онъ дѣлалъ спѣша и безпрестанно оглядываясь на Нерадова. Вставалъ, нагибался, ёжился. Вообще во всѣхъ движеніяхъ старика, какъ и въ словахъ его было замѣтно, что онъ дорожитъ общимъ мнѣніемъ, что въ немъ много самолюбія и что онъ гдѣ только можно старается поддержать собственное достоинство.

Приведя такимъ образомъ туалетъ свой въ надлежащій порядокъ, онъ снова оборотился къ Нерадову и сталъ какъ ни въ чемъ не бывалъ приглаживать себѣ волосы. Потомъ онъ подошолъ къ бекешѣ, бережно взялъ её за воротникъ и [сталъ] /началъ/ осторожно вынимать изъ кармановъ свертки. Вынувъ ихъ и осмотрѣвъ самымъ тщательнымъ образомъ, онъ положилъ ихъ на столъ съ явнымъ намѣреніемъ развязать и посмотрѣть чтò въ нихъ было завернуто.

— Вотъ-съ Дмитрій Өедорычъ, началъ онъ, поглядывая то на свертки, то на Нерадова, — хочу взглянуть чего они мнѣ тамъ навязали.

— Гдѣ это?

— [Да] А въ лавкахъ, прости ихъ Господи. У знакомаго бралъ, а непосмотри только, непремѣнно надуютъ. [Подарочки-съ своимъ: праздникъ знаете] Тутъ онъ подмигнулъ и прибавилъ серьёзно и отрывисто:

— Подарочки[-съ] своимъ-съ. Праздникъ, знаете, такъ того…. потѣшить.

Послѣ этаго [онъ сталъ] /Похлёбкинъ,/ развяза[л]/в/ъ первый свертокъ, [въ немъ оказалось] /вынулъ изъ него/ двѣ пары /козловыхъ/ башмаковъ, [которые Похлебкинъ] [/онъ/] /и/ поставилъ /ихъ/ рядышкомъ на столѣ.

[— ]«Хороши подарки! подумалъ про себя Нерадовъ и, чтобъ не огорчить старика, сталъ вмѣстѣ съ нимъ осматривать башмаки и любоваться ими. Вскорѣ Похлёбкинъ приступилъ ко второму свертку: въ немъ тоже были [башмаки] двѣ пары козловыхъ башмаковъ.

— Вы просто разкутились[!] Алексѣй Миронычъ, замѣтилъ Нерадовъ.

— Я взялъ себѣ за правило, отвѣчалъ съ нѣкоторою важностію старикъ, для подарковъ покупать вещи полезныя; а то что эти белендрясы, серьги да бусы, бусы да серьги!…. Я человѣкъ бѣдный.

/Послѣднюю фразу онъ произнесъ съ неописаннымъ смиреніемъ./

— А шкатулку-то зачѣмъ купили?

— Шкатулку-то?

И старикъ, потирая руки, засмѣялся мелкимъ, чуть слышнымъ смѣхомъ, такъ что казалось онъ скорѣй покашливаетъ, чѣмъ смѣется.

— Шкатулку-то? Хе, хе, хе! Это для меньшинькой-съ. Вотъ-съ для ней и башмачки-то по лучше будутъ-съ…….. Да-съ, продолжалъ онъ, вдругъ переставъ смѣяться, вы вотъ человѣкъ учоный, а какъ рѣшите? Ну, лежитъ къ ней сердце, просто лежитъ.

// л. 4 об.

4.

Просто чувствую, что жить не могу безъ нея. Знаю, что [грѣхъ беру на душу, тяжкій грѣхъ,] /нехорошо противъ другихъ дѣтей,/ да что прикажете дѣлать? Тянетъ-съ, просто тянетъ. Вотъ старшія двѣ тоже вѣдь родныя дочери, а нѣтъ-съ! особеннаго чувствія не ощущаешь къ нимъ. Что прикажете дѣлать? Вы вотъ учоный, а подитека, разрѣшите!

— Вѣрно она сама васъ больше любитъ, чѣмъ другія?

— Охъ, какъ любитъ-съ! Ужь такъ любитъ….. Вѣдь вотъ приду домой усталый, все чувство кажется уйдетъ въ желудокъ да въ ноги, а какъ сядетъ она возлѣ меня да начнетъ болтать, болтать, болтать, такъ и про ѣду и про ноги забудешь. Все разкажетъ, все что въ домѣ-то безъ меня дѣлалось [в] про все разкажетъ. Сестры вотъ зовутъ её наушницей, а она вовсе не наушничаетъ; сохрани Богъ, я самъ не терплю этаго….. И дѣвчоночка-то родилась такая хорошенькая — вы чай видѣли? спросилъ онъ его вдругъ, какъ то странно поглядѣвъ на него.

Такъ покрайней мѣрѣ показалось Нерадову: онъ смутился, однакожь отвѣчалъ какъ могъ равнодушнѣе.

— Нѣтъ…. гдѣ-же? [В] Я такъ еще недавно поселился въ вашемъ сосѣдствѣ. А можетъ-быть и видѣлъ. Бѣлокуренькая?

— Нѣтъ-съ, то [старшая] /средняя/, отвѣчалъ грустно потупившись старикъ, у Кати волосы чорные и глаза чорные…. ухъ какіе чорные. Боюсь я только за нее, Дмитрій Өедорычъ! прибавилъ онъ помолчавъ.

— Э, полноте!

— Дѣвчонка она бойкая, [шалунья] /шаловливая/; мать на силу усмотритъ за нею, такъ и наровитъ что нибудь напроказничать. Нравъ-то у не[й]/я/ буйный знаете эдакой, сердце любящее……

Нерадову показалось, что старикъ все это говоритъ ему не съ-простà, а съ какою-то затаенною мыслію. Онъ почувствовалъ нѣкоторую неловкость отъ подобн[аго]/ой/ [разговора] /бесѣды/: ему стало жаль старика и онъ хотѣлъ уже дать другой оборотъ разговору, какъ новая выходка Похлебкина совершенно сбила его съ толку. Глаза старика внезапно налились слезами, носъ какъ-то вдругъ покраснѣлъ и онъ только успѣлъ поднести къ лицу своему синій бумажный платокъ, свернутый въ комочекъ, какъ слезы [градомъ въ три ручья] покатились по его морщинамъ. Онъ однакожь не рыдалъ, даже не всхлипывалъ и казалось внутренно боролся съ внезапно поработившимъ его чувствомъ и ни одного слова несрывалось съ языка его, какъ-будто онъ боялся, чтобъ вмѣстѣ съ словами не прорвались рыданія.

— Что съ вами? Алексѣй Миронычъ, что съ вами? спросилъ его удивленный и вмѣстѣ встревоженный Нерадовъ.

— Такъ-съ, грусть беретъ, отвѣчалъ довольно твердымъ голосомъ [Похлебкинъ] и глотая слезы Похлёбкинъ — вспомнишь, что всѣ [это]/-то онѣ/ безвинныя вмѣстѣ со мною страждутъ, лишенія всякія претерпѣваютъ: молодость, знаете; хочется того сего и погулять и на людей посмотрѣть, такъ вотъ и заноетъ сердце [у] и упрекаешь себя во всемъ, а подъ праздникъ-то знаете все вотъ такія мысли и лѣзутъ въ голову, прибавилъ онъ съ попыткою на улыбку. Вотъ завтра вмѣсто красненькаго яичка, какъ нарочно выходитъ срокъ должку одному — вотъ что-съ!

— Вы это о братѣ говорит[ь]/е/?

— О комъ-же какъ не о братцѣ-съ? Я кромѣ его никому не долженъ.

_______________________________________________

<На полях слева запись, сделанная карандашом: Христьянъ.>

// л. 5

А завтра срокъ.

— Насчетъ этаго можете быть кажется спокойнымъ. Братъ дастъ вамъ опять отсрочку, какъ и прошлый разъ… Бояться завтрашняго дня вамъ стало-быть нечего.

Старикъ слушалъ и только почесывалъ затылокъ.

— Эхъ! сказалъ онъ наконецъ, самъ я это, Дмитрій Өедорычъ знаю, что бояться мнѣ нечего, да не легче мнѣ отъ этаго….

Онъ замолчалъ и сталъ глядѣть на какую-то закоптѣвшую картину, [висѣвшую] /которая висѣла/ на стѣнѣ и изображала нѣчто такое что трудно было разсмотрѣть съ одного раза.

— Думалъ я все зайдти къ сестрѣ, сказалъ онъ вдругъ, несводя глазъ съ картины, [да] /и/ попросить у нея денегъ, да такъ что-то нехочется; чувствую что проку небудетъ, такъ только даромъ проходишься.

— У васъ есть сестра? И богатая? съ живостію спросилъ его Нерадовъ.

— Богатая-съ. За [милліончикъ будетъ] /два не знаю, а за/ милліончикъ поручусь.

— И не помагаетъ?

— Гдѣ ей? Дрожитъ сама, чтобъ непрожиться какъ нибудь.

— Что-жъ, деньги у ней въ оборотѣ, что-ли? или живетъ въ свое удовольствіе? проживаетъ много?

— А вотъ-съ, изволите видѣть. Домикъ у ней [неподалеку од] /небольшой/ деревянненькій; живетъ она одна съ своей стряпухой да еще дворника нанимаетъ. /Вотъ и вся ея прислуга./ Деньги всѣ въ ломбардѣ, стало быть въ вѣрномъ мѣстѣ. Никто къ ней не ходитъ и она ни къ кому ни ногой. Старушка лѣтъ пятидесяти пяти, [д]/в/довѣетъ лѣтъ пять и проживаетъ много много тысячъ восемъ въ годъ. Вотъ какъ живетъ она.

— И родная сестра?

— Родная сестра.

— Вы съ ней не въ ссорѣ?

— Сохрани Богъ! Когда придешь, обрадуется, не знаетъ чѣмъ и подчивать…… Нельзя винить-съ! продолжалъ онъ серьёзнѣе — она того-съ, какъ будто немножко повреждена<->съ.

— Помѣшана?

— Нельзя сказать, чтобъ была помѣшана, а такъ какъ-будто поврежденіе есть какое-то. Все думаетъ, что её обманываютъ, покушаются на ея богатство. Никому не вѣритъ, все боится, что пропадутъ какъ нибудь ея деньги и она останется безъ куска хлѣба. Станешь её успокоивать, толкуешь ей, что вотъ такъ и такъ это дѣлается, что процентъ процентъ, а капиталъ капиталъ — не вѣритъ, думаетъ, что не спроста умà принимаютъ въ ней участіе. Женщина-то она, знаете, тёмная, стараго покроя. [Но] Меня вотъ готовили въ купцы такъ кой чему и учили, а она даже и грамотѣ не знаетъ, а въ жит[ѣ]/е/йскихъ дѣлахъ чтò твой младенецъ въ пеленкахъ, — такъ когда овдовѣла-то, ей и страшно стало. Добрые люди, товарищи мужнины [гов] стали было совѣтывать ей то и то дескать, такъ и эдакъ, а ей пришло въ голову, что её хотятъ обмануть. Мнѣ напримѣръ она такъ странно отвѣтила, что я и не совался больше. Ясно видно было, что на меня она /ужь/ смотритъ какъ на своего наслѣдника. Только вотъ по годовымъ праздникамъ и ходимъ къ ней.

// л. 5 об.

5.

— Вотъ вы какъ Алексѣй Миронычъ, пожалуй скоро милліонеромъ станете!

— Намъ-ли быть милліонерами Дмитрій Өедорычъ! отвѣчалъ съ [к]/с/кромною улыбкой и потупившись Похлёбкинъ.

Тѣмъ разговоръ и кончился. Подали чай. Нерадовъ принялся разливать, а Похлёбкинъ продолжалъ разсматривать картины, до тѣхъ поръ, пока молодой человѣкъ не позвалъ его кушать. Сѣлъ онъ [на] церемонно на кра[е]/ю/шкѣ стула, подобравъ подъ него свои ноги и объявилъ что пьетъ обыкновенно въ прикусочку. Нерадовъ налилъ ему въ прикусочку, но не успѣлъ онъ выпить и одного стакана, какъ быстро вскочилъ съ своего мѣста, взялъ шляпу и сталъ къ великому удивленію Нерадова свидѣтельствовать ему свое нижайшее.

— Куда-же вы?

— А вотъ-съ неподалеку…. туда-то-съ.

И для бóльшей ясности онъ качнулъ головою въ одну изъ сторонъ комнаты.

— Домой? спросилъ Нерадовъ.

— Нѣтъ-съ, къ сестрѣ — здѣсь вотъ рукой подать живетъ въ переулочкѣ — авось деньжонокъ-то и достану. Оно завтра праздникъ великій, такъ сердца-то наши помягче какъ-то становятся, /прибавилъ онъ со смѣхомъ./

— Вы-бы сперва чаю напились.

— Поздно будетъ-съ. Она пожалуй передъ заутреней[-то] спать ляжетъ, такъ время-то и упустишь.

<В начале строки стоит знак: ‡. На полях слева вверху под таким же знаком запись: — Э, полноте, останьтесь!

— Радъ-бы, да нельзя-съ.

— Вы-бы ужь лучше завтра, Алексѣй Миронычъ — право завтра.

— Нѣтъ ужь завтра — нельзя-съ.>

— Ну какъ знаете; а я здѣсь почитаю что нибудь. Если недолго пробудете у ней, такъ на возвратномъ пути загляните сюда — можетъ быть найдете меня еще здѣсь.

Похлебкинъ отвѣчалъ, что непремѣнно заглянетъ и сталъ съ прежнею осторожностію надѣвать бекешь. Потомъ увязавъ свои покупки, онъ снова нагрузилъ ими свои карманы, шкатулку взялъ въ руки и послѣ многихъ поклоновъ вышелъ изъ комнаты.

А Нерадовъ сталъ курить, [и] читать газеты, и [былъ очень доволенъ, что остался одинъ.] /рѣшился дожидаться Похлёбкина./ Онъ [былъ] принадлежалъ къ числу тѣхъ частыхъ молодыхъ людей, которые чрезвычайно радуются, когда встрѣ[чаются]/тятся/ съ кѣмъ нибудь изъ знакомыхъ на улицѣ, непремѣнно ихъ останавливаютъ, /и если знакомый не разговорчивъ, то [мо] стоятъ /молча/ другъ передъ другомъ минутъ пять, нѣжно пожимая [другъ у друга] /одинъ другому/ руки и наконецъ къ обоюдному удовольствію раз[ойдут]/ходят/ся въ разныя стороны, страшнѣйшимъ образомъ надоѣвъ другъ другу;/ [непремѣнно] /а то/ увяжутся идти вмѣстѣ [съ ними] подъ предлогомъ одной дороги, хотябы одинъ шолъ къ адмиралтейской площади а другой къ Невской Лаврѣ и тоже надоѣвъ порядкомъ одинъ друго[й]/му/, не знаютъ /потомъ/ ужь какъ и разстаться. Какъ-бы ни были хороши и добры эти люди, ихъ удѣлъ — всегда проигрывать въ общемъ мнѣніи, получать щелчки [отъ тѣхъ] и иногда даже отъ тѣхъ, кто ихъ хуже и ниже и вообще слыть людьми, если не пошлыми, то покрайней мѣрѣ безцвѣтными. Общество не дорожитъ ими, потому что они слишкомъ охотно предлагаютъ себя къ его услугамъ[. Это частые люди/] /и слишкомъ явно, слишкомъ откровенно дорожатъ имъ/. Это частые люди.

____________

__________________________________

<На полях слева карандашом запись: Пекарскій.>

// л. 6

[Глава II.]

____________

Оставивъ Нерадова въ трактирѣ, Похлёбкинъ отправился прямо къ извѣстному ему переулку, узкому и тёмному, упиравшемуся однимъ концомъ своимъ на набережную Фонтанки, а другимъ на Апраксинъ-Дворъ — и вскорѣ подошолъ къ небольшому деревянному, одноэтажному дому. Онъ шолъ къ родной сестрѣ своей, былъ увѣренъ въ ласковомъ и радушномъ пріемѣ, [былъ увѣренъ] въ любви ея къ себѣ и къ своему семейству, а между тѣмъ [чувство] робост[и]/ь/ и уныні[я]/е/ овладѣли им[и]/ъ/, когда онъ [взошолъ] /ступилъ/ на крыльцо ея дома и онъ такъ-тихо и такъ-бережно дернулъ за ручку колокольчика, какъ будто внутренно желалъ, чтобъ неслыхали его звона и подольше не отпирали ему. Желаніе его, казалось, было услышано, потому что онъ стоялъ на крыльцѣ минутъ съ пять, а отпирать ему никто и недумалъ. /Не рѣшаясь позвонить еще разъ,/ [О]/о/нъ сошолъ съ крыльца, отступилъ на середину переулка и сталъ осматривать окна: но въ нихъ онъ никого и ничего не увидѣлъ. Былъ часъ восьмой /вечера/; на дворѣ темнѣло; въ сосѣднихъ домахъ зажигались кое-гдѣ огоньки; торговцы Апраксина-Двора запирали лавки и спѣшили домой; мужики и бабы толпами проходили мимо Похлёбкина; кругомъ него кипѣла жизнь, [передъ] раздавался говоръ[;]/./ [н]/Н/о въ деревянномъ домѣ было все тихо и смирно; ворота его были крѣпко на крѣпко заперты; только въ одномъ окнѣ [его], сквозь двойныя рамы, [пр] виднѣлся чуть-замѣтный свѣтъ. «Это отъ лампады», подумалъ Похлебкинъ[,] и, подошед[ши]/ъ/ къ крыльцу, снова дернулъ за колокольчикъ[,] и сталъ прислушиваться.

Но онъ ничего не услышалъ. «Ужь не залегли-ли они спать[,]/?/» сказалъ онъ про себя, — раненько кажется, развѣ передъ заутреней.

Наконецъ минутъ черезъ пять онъ замѣтилъ нѣкоторое движеніе въ домѣ, какъ будто онъ вдругъ проснулся отъ глубокаго сна; внутри его завозилось какое-то существо, хлопнуло нѣсколько разъ дверьми, тяжолыми шагами сошло съ лѣстницы и подало голосъ.

— Кто тамъ?

— Я, Даниловна. Дома сестрица?

— Ась?

— [Я] Дома сестрица? повторилъ Похлёбкинъ громче, вспомнивъ, что Даниловна недослышитъ.

— Ахъ, Батюшки-свѣты! Алексѣй Миронычъ! А я-то старая дура и не узнала васъ, батюшка, по голосу-то. Дома-съ, дома-съ.

— Такъ отопри-же, Даниловна.

— Сей-часъ, сей[,]/-/часъ, [батюшка] /родимый/ — только вотъ за ключемъ сбѣгаю. Ахъ батюшки-свѣты!

Шаги удалились <В рукописи: удались>, только на этотъ разъ Похлёбкинъ ждалъ очень недолго. Дверь вскорѣ была отперта и онъ вошолъ въ тёмныя сѣни, слабо освѣщенныя сальною свѣчкою, бывшею въ рукахъ у пожилой, довольно-плотной женщины, которая ему отперла двери. Голова ея была повязана платкомъ, рукава засучены по локти; ю[б]/п/ка приподнята и заткнута за поясъ, отчего нѣсколько нескромно выставлялись на показъ /голыя не/ совсѣмъ [не] привлекательныя икры…… Это была единственная женская прислуга въ домѣ и [на э] теперь, какъ видно было, отправляла должность поломойки.

— У васъ никакъ полы [п]/м/оютъ? замѣтилъ Похлёбкинъ.

— И, батюшка, какое полы! давно вымыты /такъ кое что подчищаемъ…../….. Войдите, войдите! прибавила она, низко кланяясь.

// л. 6 об.

6.

— Сестрица еще не ложилась?

— [Какое ложилась] /Охъ, не ложилась!/ [рань какая!] Войдите, батюшка, войдите!

И она снова принялась кланяться.

Похлебкинъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по лѣстницѣ.

— У ней ни кого нѣтъ, Даниловна? Спросилъ онъ вдругъ остановившись.

— /Охъ,/ комуже быть у ней, батюшка? Войдите, милости просимъ, войдите!

Тучная женщина съ сальнымъ огаркомъ въ рукѣ заграждала всею своею особою узкую лѣстницу и, приглашая поздняго гостя «войдти», /продолжала/ низко ему кланя[лась]/ться/. Похлёбкинъ хотѣлъ было еще кое о чемъ поразпросить её и кстати вывѣдать въ какомъ разположеніи духа теперь его сестрица, но услышавъ голосъ сестры, молча сталъ взбираться по лѣстницѣ и вошолъ въ переднюю. Пока онъ торопливо скидывалъ съ себя бекешь, оправлялся, обдергивался и отдавалъ Даниловнѣ на сохраненіе [купленныя] /свои покупки,/ до слуха его безпрестанно долеталъ слабый, старушечій голосъ.

— Кто тамъ?…. Даниловна!…. кто тамъ!…. раздавалось изъ-далека и такъ слабо, что тучная женская прислуга и ухомъ не вела.

Похлёбкинъ [вошолъ] /войдя/ въ комнаты, [и направилъ шаги свои по] /пошолъ прямо по/ направленію свѣтящейся [ла] вдалекѣ лампады. Въ комнатахъ было гораздо темнѣе чѣмъ на дворѣ и такъ душно, что, казалось, /въ нихъ/ пахло тепломъ. Мёбель въ гостиной была вся въ чехлахъ и среди мрака походила на [бѣлыя] какіе-то бѣлые призраки, которые чинно усѣлись вокругъ стѣнъ и молча смотрятъ другъ на друга. Портретъ, висѣвшій надъ диваномъ, былъ тоже обтянутъ бѣлою кисеею и образуя на стѣнѣ бѣлое четвероугольное пятно, казался отверстіемъ, изъ котораго налетѣли въ тёмную комнату всѣ эти призраки…. Но зато въ послѣдней комнатѣ слабо и какими-то вспышками брезжжилъ свѣтъ лампады, отражаясь яркими, свѣтящимися точками на чистомъ стеклѣ огромной кіоты и на свѣтлыхъ серебряныхъ и золотыхъ ризахъ большихъ, старинныхъ образовъ. И потому передній уголъ былъ залитъ свѣтомъ, но только одинъ передній уголъ; прочія части комнаты были въ полумракѣ, [и въ] среди котораго нерѣшительными контурами обрисовывались нѣсколько стульевъ, столъ, /комодъ/ и кровать[,] съ какимъ-то вычурнымъ балдахиномъ, убранномъ [р] разными фестонами и занавѣсями.

На порогѣ этой комнаты встрѣтила его сестра.

Это была женщина лѣтъ пятидесяти /пяти/ маленькая, худенькая, [румяненькая] съ небольшими морщинками на вискахъ и у глазъ, съ тёмнымъ шолковымъ платкомъ на головѣ и съ вѣчно озабоченнымъ видомъ, съ вѣчно потупленными глазами, какъ будто всякую минуту она ожидала, что вотъ-вотъ разверзнется подъ нею земля /да/ и поглотитъ [еще] /её/ несчастную. Лицомъ она очень походила на своего брата: тѣже черты, только выраженіе другое, и потому въ минуты грусти и унынія братъ [походилъ] /былъ похожъ/ на сестру свою гораздо болѣе, чѣмъ во всякое другое время. Похлебкинъ не даромъ считалъ её нѣсколько поврежденною въ умѣ: трудно было найдти женщину страннѣе сестры его.

Замужъ вышла она рано, очень рано — въ томъ счастливомъ возрастѣ, когда она была еще «глупа», какъ объявили ея [православные] родители жениху своей дочери, купцу лѣтъ тридцати пяти, серьёзному, худощавому и рыжеватому. Оставшись вдовою на [сорокъ пятомъ] /пятидесятомъ/ году отъ рожденія, она однакожь

// л. 7

нисколько не поумнѣла. Казалось [двадцать девять лѣтъ] /тридцать три года/ супружества безвредно и безплодно пронеслись надъ ея тёмною головою, не [оставивъ] /породивъ/ въ ней ни одного новаго понятія, и по смерти [супруга] /мужа/ своего, она осталась такою-же «глупою», такимъ же младенцемъ въ душѣ, какимъ была, когда выходила за-мужъ. Она перемѣнила только мѣсто жительства: изъ дома родительскаго перешла въ домъ мужнинъ, но жить продолжала она прежнею, затворническою жизнію. Днемъ [она] ждала [супруга] /мужа/, а когда приходилъ [супругъ] /мужъ/, [ожидала] /ждала/ чтò онъ ей прикажетъ. Воспитана она была въ страхѣ Божіемъ и сама заговаривать съ нимъ не осмѣливалась, тѣмъ болѣе, что [мужъ] /онъ/ былъ нрава крутого и не любилъ переливать изъ пустаго въ порожнее, особенно съ женою. О дѣлахъ своихъ онъ съ ней никогда не разговаривалъ — ба[в]/б/ье-ли это дѣло? И потому до нихъ она вовсе не касалась, даже не знала хорошенько чѣмъ онъ торгуетъ. Домашняго хозяйства она тоже не вела[,]/:/ кушанье готовила стряпуха, которая до нея еще жила у ея мужа и умѣла угодить ему различными лакомыми блюдами. Въ первое время, когда [супругъ] /мужъ/ ея еще не разбогатѣлъ и не разтолстѣлъ, онъ самъ обыкновенно каждое утро отправлялся съ кулечкомъ на рынокъ и приносилъ все нужное для обѣда. Потомъ когда дѣлà начали поправляться, за провизіей хаживалъ молодецъ, а когда [супругъ] /мужъ/ совершенно разтолстѣлъ и сталъ кушать чай не чашками, а самоварами, когда заведена была коляска и пара [лошадей] /буланыхъ/, провизія стала сама какъ-то доставляться нà домъ. Покрайней мѣрѣ Марьѣ Мироновнѣ такъ показалось. Она подивилась, помотала головою, но ничего не сказала, а развѣ только подумала — да и то еще Богъ знаетъ, подумала-ли? — что дескать за выгода такая людямъ самимъ приносить /всякую/ провизію и небрать за нея денегъ. Дѣло въ томъ, что домъ началъ снабжаться всѣмъ потребнымъ для существованія обитателей своихъ оптомъ, посредствомъ поставщиковъ, съ которыми покойникъ имѣлъ обыкновеніе разплачиваться въ лавкѣ. Такимъ образомъ Марья Мироновна едва-ли видывала когда нибудь рубль въ своихъ рукахъ, постоянно сидѣла дома и, если чѣмъ занималась, то ужь конечно не дѣлами сего міра.

И потому, когда скончался супругъ ея, всего сильнѣе поразила её мысль, что отнынѣ она должна жить своимъ собственнымъ умомъ-разумомъ, сама обо всемъ заботиться. Эта мысль испугала её. Въ первый день послѣ похоронъ она выла, во второй плакала, а на третій замѣтила, что никто ничего не поставляетъ изъ провизіи. Молодцы разбрелись искать себѣ мѣстъ и она осталась одна съ своею кухаркою. Вскорѣ ей однакожь объявили, что покойникъ велъ дѣла свои честно и оставилъ послѣ себя чуть-[чуть что]/ли/ не милліонъ[. Она только слушала]/, который, за неимѣніемъ/ наслѣдниковъ съ [его] мужниной стороны, весь переходи[тъ]/лъ/ теперь въ ея руки. Она только слушала, а хорошенько не понимала. Ей начали-было толковать чтò значитъ ломбардъ, проценты, предлагали продолжать торговлю на свое имя, предпринять кое-что, но она упорно отказалась.

— Мое дѣло бабье, говорила она тихо, какъ будто сама недовѣряя словамъ своимъ — я во всемъ этомъ мало толку смыслю; было-бы только что ѣсть мнѣ и то хорошо…..

// л. 7 об.

7.

Когда утихъ нѣсколько первый испугъ ея и она стала спокойнѣе вглядываться въ свое новое положеніе, ею овладѣла недовѣрчивость ко всѣмъ, въ особенности къ людямъ ея [касты] /званія/, прежнимъ друзьямъ и товарищамъ мужнинымъ. Овдовѣй она [лѣтъ тр] въ первые года своего замужества, инстинкты молодости, вѣра въ будущность спасли-бы её. Самое незнаніе жизни заставило бы её взглянуть на жизнь: не испугъ, а любопытство овладѣли-бы ея сердцемъ; довѣрчиво взглянула-бы она на свѣтъ и на людей, потому что не могла еще имѣть понятія о злѣ. Старость-же, не принеся ей нисколько опытности, только охладила [ея] въ ней кровь, да выростила въ ея сердцѣ [тем] нѣсколько тёмныхъ повѣрій о злости людей, объ ихъ коварствѣ, /объ/ обманѣ. Себѣ она точно также недовѣряла, какъ и другимъ, и можетъ быть, потому и не довѣряла другимъ, что себѣ-то самой недовѣряла. Жила она точно въ баснѣ какой-то. Не то чтобы она была совсѣмъ глупа — нѣтъ! въ ней было даже нѣчто въ родѣ здраваго смысла, и если представить ей ясно какое нибудь дѣло, она сей-часъ бы поняла его и незадумавшись рѣшила /бы/ чтò справедливо и чтò нѣтъ. Но этотъ здравый смыслъ погибалъ, какъ огонь, которому не было пищи, которому не начѣмъ было остановиться въ жизни, потому что самой жизни не существовало для этой странной старухи.

Оставшись при своемъ сиротствѣ и бабьемъ дѣлѣ, она удержала при себѣ только свою стряпуху и заперлась въ стѣнахъ своего деревяннаго дома. Люди, которые могли-бы быть ей полезными и совѣтомъ и дѣломъ, перестали не только совѣтывать, но даже и ходить къ ней, потому что не видѣли отъ этаго никакого толку, потому что старуха, какъ-будто за правило приняла себѣ [говорить нѣтъ, когда она говорила да.] /всегда имъ только поддакивать, а дѣлать все наперекоръ./ Мало по малу всѣ оставили её въ покоѣ. Даже братъ принужденъ былъ наконецъ отстраниться отъ не[й]/я/, потому что и его она стала подозрѣвать въ корыстолюбіи.

При ней остались однѣ только ея мысли нелѣпыя, странныя, дикія, да глухая Даниловна, женщина ума весьма недальняго, но замѣнявшая этотъ недостатокъ привязанностію къ [госпожѣ] своей /хозяйкѣ./ Впрочемъ, во всемъ она была гораздо свѣдущѣе Марьи Мироновны и безъ нея Марья Мироновна не знала-бы что и дѣлать. Часто въ длинные зимніе вечера — (покойникъ скончался осенью) свѣтъ теплящейся лампады озарял[а]/ъ/ [и] тёмныя головы обѣихъ старухъ, которыя, усѣвшись [другъ передъ др] /одна передъ/ другою въ спальнѣ безъ соблюденія всякаго чинопочитанія, думали каждая сама про себя и…. молчали.

— А я все думаю, Даниловна, прерывала иногд[д]/а/ молчаніе Марья Мироновна.

Даниловна вмѣсто всякаго отвѣта придвигала ближе къ ней скамейку, на которой сидѣла и тогда уже рѣшалась вступить въ разговоръ.

— Асинька?

— Я все думаю, Даниловна…..

— А что-жь ты матушка хозяюшка думаешь?

— Да вотъ……

И она останавливалась, какъ будто не рѣшаясь высказать своей мысли, какъ будто стыдясь ея.

— Что-жь такое?

// л. 8

— Да хоть-бы ломбардъ-отъ этотъ….

— А что?

— Какъ онъ сгоритъ, Даниловна?

— Э матушка, Богъ милосливъ — вѣдь онъ каменный!

— А небои́сь они не горятъ, каменные-то? Ну, и останутся однѣ стѣны — вѣдь денежки-то мои не каменныя.

— Вѣстимо не каменныя, а бумажныя.

— То-то-же.

И обѣ снова погружались въ молчаніе.

— Я чай онъ, матушка хозяюшка, застрахованъ? замѣ[ча]/ти/ла надумавшись Даниловна.

— Богъ его знаетъ, Даниловна. Домина огромнóй такой.

— И выдаютъ?

— Хоть бы слово когда сказали. Возьмутъ билетъ, пропишутъ тамъ что-то у себя въ книгахъ и выдадутъ деньги. Ужь я только подумываю Даниловна.

— А что?

— Чтобъ не облапошили-то меня какъ нибудь бѣдную. — Вѣдь вотъ беру деньги-то, беру, даютъ, даютъ, а потомъ какъ скажутъ что всѣ вышли, такъ что я буду дѣлать? Хоть-бы записывать, право.

— Да вѣдь записываете, матушка — вонъ кресты-то стоятъ тамъ надъ дверью…

— Что толку-то? вонъ двѣнадцатую <В рукописи: двѣнадцутую> сотню тратимъ, а давно-ли покойникъ-то скончался. Охъ, Господи Владыко! хоть бы посовѣтывалъ кто нибудь….

— Что-жь вы у братца-то, матушка, Алексѣя Мироныча не спросите?….

На этотъ вопросъ вдова никогда не отвѣчала и послѣ него /молчаніе/ уже рѣдко нарушалось. [мо]

Вотъ какъ жила старуха по смерти своего мужа. Лѣта /утишали/ нѣсколько ея страхи, но /порожденныя ими/ дикія и нелѣпыя мысли не могли уже оставить её. Слабая и тёмная голова ея не могла вынести ихъ бремени и еще болѣе потемнѣла и ослабѣла. Жизнь съ ея горячими интересами, съ ея тревожными напоминаніями съ каждымъ днемъ, [какъ плачущій ангелъ,] все далѣе и далѣе отходила отъ странной затворницы, а гладкій чисто на чисто вымытый полъ начиналъ ненашутку колыхаться подъ ея ногами. Съ лица ея рѣдко сходило уныніе, рѣдко улыбалось оно и рѣдко взоры ея подымались съ земли, гдѣ они казалось заранѣе отыскивали для [обладате] своей странной обладательницы вѣчнаго успокоенія отъ житѣйскихъ заботъ и треволненій.

И вотъ она стоитъ теперь на порогѣ своей спальн[ѣ]/и/ [потупившись], съ повязанною чорнымъ платкомъ головою, въ чорномъ шалоновомъ платьѣ и какъ-то странно, нерѣшительно смотритъ на [своего] брата. Даниловна стоитъ поодаль и, опершись щекою на ладонь, тоже смотритъ на него, какъ на какое-то чудо /и глубоко вздыхаетъ/. Одни бѣлые призраки, насѣлившіе гостиную, сохраняютъ свое безстрастное положеніе и ничему неудивляются, да лампада передъ кіотомъ горитъ прежнимъ неровнымъ и трепетнымъ свѣтомъ и какъ-будто боится заглянуть короткими лучами своими /сквозь отворенную дверь/ въ погружонную въ сумерки гостиную.

___________________________

<На полях слева запись, сделанная карандашом: Христянъ>

// л. 8 об.

8

— Здравствуйте, сестрица! произнесъ Похлёбкинъ съ почтительнымъ поклономъ.

— Ахъ, батюшка братецъ! вы-ли это? воскликнула старуха видимо обрадовавшись его приходу и двинувшись къ нему всею своею маленькою особою. Похлебкинъ тоже двинулся къ [ней] /сестрѣ/ и [Похлебкинъ] взя[л]/в/ъ её за руку, [и] хотѣлъ по обыкновенію поцѣловаться съ ней, но она быстро и съ испугомъ отскочила отъ него.

— Черезъ порогъ-то? сказала она съ волненіемъ — что это вы, батюшка братецъ! Какъ меня изпужали, право.

И будучи не въ силахъ долѣе стоять на ногахъ, она задыхаясь оперлась о кресло. [Поздоровавшись какъ слѣдуетъ] Но сѣсть не сѣла, а дождалась пока братъ поздоровался съ нею какъ слѣдуетъ и послѣ нѣсколькихъ приглашеній съ ея стороны самъ сѣлъ на указанное ему мѣсто. Тогда ужь и она кряхтя и покашливая помѣстилась на мягкомъ старинномъ креслѣ. Даниловна между тѣмъ вышла въ кухню.

Только теперь при свѣтѣ лампады замѣтилъ Похлёбкинъ изтощеніе и усталость на лицѣ сестры своей. Съ тѣхъ поръ какъ онъ въ послѣдній разъ [ее видѣлъ] /былъ у нея/ — а это было [на] /о/ масляницѣ: они видѣлись другъ съ другомъ только по годовымъ праздникамъ — на его глаза она чрезвычайно измѣнилась.

— А я до сихъ поръ сумерничаю, батюшка братецъ, замѣтила она улыбнувшись. Но [какъ будто] /улыбка/ ея внезапно изчезла, на лицѣ отразилось безпокойство и она быстро и съ участіемъ спросила его:

— Дома-то у васъ здоровы-ли всѣ? Ужь нѣтъ-ли несчастія какого?

— Всѣ, всѣ здоровы, отвѣчалъ братъ, не переставая смотрѣть на неё — но вы-то, сестрица, сами-то вы совсѣмъ перемѣнились.

Она потупилась. Лицо ея, на которомъ до сихъ поръ отражались разныя чувства, взволнованныя неожиданнымъ приходомъ Похлёбкина, начинал[и]/о/ уже принимать свое обычное безстрастное спокойствіе и она отвѣчала ему тихо и покачивая головою.

— Дни такіе, батюшка братецъ…..

— Поститесь?

— На силу, на силу грѣшная перенемогаю. Только чай съ медкомъ и подкрѣпляетъ меня, а я, вы знаете братецъ, до меду-то неохотница, совсѣмъ неохотница, и животъ все болитъ отъ него, ну, да что дѣлать? Дни такіе! Въ сахарѣ-то говорятъ будто кровь есть, его вишь какъ-то тамъ съ костями да съ кровью перевариваютъ, такъ оно и грѣхъ.

[— Ахъ сестрица, сестрица вы совсѣмъ вѣдь отощали! И рыбы не кушаете?

— Что это вы, батюшка братецъ? въ страстную-то недѣлю? Я и отъ масла отказалась, прибавила она значительно.]

[Наступило минутное молчаніе.] /Оба замолчали./ Старуха, опрокинувъ [назадъ] голову на спинку креселъ тяжело переводила дыханіе.

[— Въ эти дни, знаете…. сама душа как-то…. ничего не принимаетъ. Такъ все изъ нея и воротитъ, произнесла она съ большими разстановками. — И то чуть не оскоромилась, батюшка братецъ.

— Чтò вы, сестрица?

— Ей Богу, право! Даниловна! Даниловна!….. не слышитъ!... Кликните-ка её по громче, братецъ…. я немогу].

// л. 9

[Похлебкинъ исполнилъ ея просьбу и Даниловна явилась на порогѣ /въ томъ же самомъ костюмѣ, въ какомъ встрѣтила поздняго гостя/ и стала молча, подперши щеку рукою.

— Даниловна, не помнишь-ли, когда я чуть было не оскоромилась?

— Охъ, во вторникъ на третьей, отвѣчала Даниловна и снова скрылась за дверью.

— Да, да…. во вторникъ на третьей, начала слабымъ голосомъ и покашливая старуха, — Зубы, батюшка братецъ, разболѣлись, щеку вотъ эдакъ раздуло…. Такъ и деретъ…. У меня это не въ первòй ужь…. Вотъ я и пошла за винной ягодой; думаю, прикажу разварить въ молокѣ да и приложу къ деснѣ — нарывъ-то и прорвется. А о постѣ-то и изъ ума вонъ — ну, просто на старости [лѣст] лѣтъ бѣсъ, прости Господи, попуталъ…..

Старуха плюнула; Похлёбкинъ въ знакъ участія и сожалѣнія покачалъ головою.

— И Даниловна про постъ-отъ тоже совсѣмъ забыла, продолжала старуха, одушевившись и выпрямившись на креслѣ — да и приноситъ мнѣ винную ягоду. И разварила-то её такъ славно право — что-жь вы думаете, батюшка братецъ? Вѣдь приложила къ деснѣ-то, да тутъ только и вспомнила….. Какъ рванетъ у меня зубъ-отъ, а я поскорѣй плевать, плевать…. чуть души Богу не отдала, батюшка братецъ…. Вѣрьте, не лгу передъ заутреней. Съ тѣхъ поръ масла не ѣмъ, прибавила она съ таинственнымъ видомъ.

[Долго продолжался разговоръ въ этомъ тонѣ]

Послѣ этаго разказа старуха пришла въ совершенное изнеможеніе и свѣсивъ голову, чуть переводя дыханіе молча сидѣла въ своемъ креслѣ.]

Похлёбкинъ /по/чувствовалъ всю неловкость своего положенія и /уже/ хотѣлъ было, оставивъ просьбу до другого раза, встать и проститься съ сестрою, какъ вдругъ она сама прервала молчаніе.

— Ахъ, Господи Владыко! Совсѣмъ изъ ума вонъ; чѣмъ-же мнѣ васъ потчивать-то братецъ? Чайку не угодно-ли выкушать?

И она сдѣлала движеніе, какъ будто хотѣла встать съ кресла и по/й/дти разпорядиться, но Похлёбкинъ остановилъ её.

— Не безпокойтесь, сестрица, ради Бога не безпокойтесь! сказалъ онъ /вставая/, — я вѣдь такъ только къ вамъ на минуточку…. поговорить хотѣлъ съ вами объ одномъ дѣльцѣ, да ужь послѣ когда нибудь, въ другое время.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ[!]/,/ братецъ[,]/!/ теперь, ради Бога теперь! Оставайтесь, садитесь! Я такъ рада что вы пришли ко мнѣ; все одна вѣдь сижу, все одна!

Старуха такъ засуетилась чтобъ удержать своего брата, [произне] послѣднія слова произнесла она такимъ грустнымъ голосомъ, что Похлёбкинъ снова усѣлся противъ [сестры] /нея/ на стулѣ, и лицо его въ эту минуту стало чрезвычайно похоже на сестрино.

— Я [было] съ просьбицей къ вамъ, сестрица, началъ онъ нагнувшись къ ней и понизивъ голосъ….

— [Что вамъ угодно] /Съ какою это/, братецъ? спросила старуха тоже шопотомъ.

— День-жо-нокъ бы….!

— Охъ, батюшка братецъ!

— Такая нужда, сестрица, еслибъ вы знали…..

— Ахъ, Господи-Владыко! Ахъ, напасти какія! Ахъ, батюшка братецъ, гдѣ [мнѣ] ихъ [самой] взять? гдѣ ихъ взять?

// л. 9 об.

9.

Старуха заметалась, разахалась и разохалась. Казалось, послѣдняя жилка /ея/ была затронута [въ ней]; въ ней происходила борьба и плачевный голосъ брата больно [отда] раздался въ ея вымершемъ сердцѣ. Она взглянула на Похлёбкина и въ первый разъ только бросилась ей въ глаза бѣдность его одежды. [Онъ] Потупившись <В рукописи: путупившись> и съ уби[бы]тымъ видомъ сидѣлъ онъ передъ нею на кончикѣ стула, скрестивъ подъ нимъ свои ноги и держа <В рукописи: дежа> между колѣнъ свою вѣтхую шляпёнку. Она чуть незаплакала и какъ будто съ боязнію въ голосѣ спросила его:

— Много?

— Триста серебромъ, отвѣчалъ онъ, не поднимая головы своей.

— Батюшки свѣты! Что вы, братецъ? Зачѣмъ вамъ столько?

— Выслушайте меня, сестрица, началъ Похлёбкинъ, попробовавъ робко взглянуть на неё — эту сумму я долженъ по векселю одному господину, Нерадову по фамильи. Завтра вмѣсто краснаго яичка срокъ платежу. Онъ пожалуй и не подастъ ко взысканію, и даже увѣренъ, что неподастъ, какъ и прошлый разъ не подалъ. Еще ныньче далъ мнѣ на праздникъ десять серебромъ, [да] и въ домѣ его мы живемъ даромъ, да мнѣ-то отъ этого не легче, сестрица…..

— Злой человѣкъ?

— Нѣтъ, сестрица; грѣхъ сказать. Человѣкъ онъ не злой. Да этотъ долгъ закабалилъ меня у него /и съ руками и ногами/; я цѣлый день на побѣгушкахъ по его дѣламъ — о своихъ-то собственныхъ и подумать нѣкогда. Онъ мнѣ и жалованье даетъ и квартиру, да служба-та не мудреная, знаете, такъ и жалованье махонькое. Съ семействомъ-то мнѣ его и не хватаетъ…..

— Кто-жь онъ такой, батюшка братецъ, этотъ… какъ бишь его?

— Нерадовъ-то? А онъ спекулянтъ, сестрица, дѣлецъ, барышникъ, если лучше поймете это слово. Купитъ примѣрно домъ, али землю какую, да и продастъ потомъ съ барышомъ. А то и самъ построитъ, да продастъ. Ловкій человѣкъ. Есть у него и другія дѣла. Только-бы барышъ дали, онъ за всякія возьмется. Такъ вотъ, сестрица, еслибъ /мнѣ/ заплатить ему долгъ-отъ, я подумалъ-бы и о своихъ обстоятельствахъ. Свѣтъ не клиномъ сошелся. Могъ-бы при помощи добрыхъ людей и мѣстечко найдти себѣ, на контору что-ли, или опять въ сидѣльцы пойдти…. Меня всѣ знаютъ.

Старуха, по видимому, слушала его со вниманіемъ. Покрайней мѣрѣ она неподвижно сидѣла передъ нимъ и медленно перебирала пальцами бахрому своей /чорной/ косынки. Братъ въ первый разъ обра[т]/щ/ался къ ней съ подобною просьбою: до сихъ поръ она незнала ни его дѣлъ, ни обстоятельствъ; кромѣ заботъ о себѣ самой, она [до сихъ поръ еще] ни о комъ въ мірѣ /еще/ не заботилась. Между-тѣмъ сумерки превратились въ ночь и въ комнатѣ за исключеніемъ передняго угла было такъ т[ё]/е/мнò, что Похлёбкинъ сколько ни заглядывалъ въ лиц[е]/о/ сестрѣ своей, ничего не могъ на немъ увидѣть.

— Такъ вотъ, сестрица, прервалъ онъ наконецъ молчаніе — еслибъ вы сдѣлали для меня [это благодѣяніе] /милость/, помогли мнѣ….

— Ахъ, братецъ, ахъ, голубчикъ братецъ….. я все думаю….

Похлебкинъ навострилъ уши и чуть переводилъ дыханіе.

_____________________________________

<На полях слева запись, сделанная карандашом: Христіанъ.>

// л. 10

— Ахъ, голубчикъ братецъ, продолжала он[ъ]/а/ съ укоромъ въ голосѣ — какъ-же вы дошли до этого….?

— Вѣдь цѣлый годъ почти я безъ мѣста, сестрица. Въ залёжѣ у насъ ничего не было, а жить было нужно; вотъ тогда-то я и занялъ у Нерадова. Все надѣялся поправиться…..

— Какъ же быть-то! ахъ, какъ же быть то! [шептала] /говорила плачевнымъ голосомъ/ старуха, качая головою. — Даниловна! Даниловна! Позовите её ради Бога братецъ, куда это /она/ пропадаетъ, старая? прибавила она съ сердцемъ.

Даниловна явилась на порогѣ, все-та-же Даниловна чтò и преждѣ, все въ той-же юбкѣ, заткнутой за поясъ, съ тѣми же голыми руками и все также склонивъ голову на бокъ и подперши щеку рукою.

— Скажи пожалуйста, куда ты пропадаешь? накинулась на неё старуха. — Цѣлый вечеръ насъ /что-ли/ въ потьмахъ оставить хочешь? Ахъ господи! и передъ праздникомъ еще!……

Старуха была въ такомъ волненіи, говорила такимъ слабымъ и плачевнымъ голосомъ, что Похлёбкинъ внутренно раскаявался въ неумѣстной просьбѣ, а Даниловна совершенно потерялась, даже измѣнила свою обычную позу и пробормотавъ, что въ первый разъ дескать слышитъ такое отъ своей хозяйки и передъ праздникомъ еще, /со всѣхъ ногъ/ бросилась [въ кухню со всѣхъ] въ кухню готовить свѣчи.

Непрошло и минуты какъ она снова явилась съ двумя зажжонными свѣч/к/ами въ рукахъ и поставивъ ихъ на столъ, медленными шагами, отъ которыхъ впрочемъ дребезжали стекла и вздрагивалъ полъ, отправил[ъ]/ась/ въ кухню.

— Даниловна, спросила её вдругъ старуха, к[уда]/огда/ я въ послѣдній разъ въ ломбардъ-отъ ѣздила?

— О-охъ, въ субботу передъ масляной, отвѣтила на порогѣ Даниловна и скрылась.

— [Вы н] /Н/ебезпокойтесь сестрица, поспѣшилъ сказать Похлёбкинъ, — если вы затрудняетесь, то я ужь какъ нибудь своими средствами….

— Ахъ не то, голубчикъ братецъ, со всѣмъ не то! отвѣчала чуть слышно старуха, — денегъ-то у меня теперь нѣтъ! /вотъ-что!/ Я по многу-то не беру, знаете, боюсь чтобъ грѣха не случилось какого, такъ они у меня и на исходѣ….

— Ну что-жь дѣлать, что жь дѣлать! замѣтилъ Похлёбкинъ, повертывая въ рукахъ свою шляпёнку….

— И безъ того ужь слишкомъ часто ѣзжу туда… въ ломбардъ-отъ; того и гляжу, что надоѣмъ имъ. Вотъ послѣ праздниковъ поѣду такъ того…. и для васъ возьму, батюшка братецъ, а теперь ей Богу нѣтъ….

Похлёбкинъ поблагодарилъ её за обѣщаніе и сталъ прощаться съ нею. Старуха съ трудомъ [встала] /поднялась/ съ креселъ, поцѣловалась съ нимъ и поплелась за нимъ до самыхъ дверей. Бѣдная одежда ея брата[,]/:/ [его короткій] /его потертый/ синій фракъ, панталоны, уходившіе въ голенища и [потертый] галстухъ, обвившійся жгутомъ около е[я]/го/ шеи, снова бросились /ей/ въ глаза [къ ней], снова кольнули её въ самое сердце.

— Погодите, братецъ, погодите! сказала она, останавливая его на самомъ порогѣ за руку.

Похлёбкинъ остановился, а старуха, покачиваясь и переваливаясь съ боку на бокъ побѣжала прямо къ комоду, стоявшему около самой ея постели, отворила верхній ящикъ, вынула изъ него небольшую шкатулку и подошла къ столу.

// л. 10 об.

10.

— Вотъ батюшка братецъ вся казна моя, сказала она обратившись къ брату и отперевъ шкатулку.

Похлёбкинъ подошед[ъ]/ши/ къ столу [и] съ изумленіемъ взглянулъ на [неё.] сестру. Нагнувшись надъ шкатулкой и дрожа отъ волненія, маленькая старуха костлявыми руками своими рылась въ разныхъ бумагахъ, отворяла и затворяла разныя ящи[щ]/ч/ки и все, казалось, ненаходила чего искала.

— Вотъ…. вотъ! на сил[а]/у/ нашла! продолжала она переминая въ рукахъ нѣсколько мелкихъ ассигнацій. — Чѣмъ богата, тѣмъ и рада…. Подѣлимтесь по-братски…. Здѣсь всего тридцать рублей серебромъ…. возьмите себѣ половину, батюшка братецъ.

И она подала ему три синеньк[ихъ]/ія/ бумажки.

— Я лучше подожду, сестрица,…. когда у васъ будетъ больше….

— Нѣтъ, нѣтъ, возьмите братецъ, возьмите! произнесла она насильно всовывая ему въ карманы деньги. — Ахъ братецъ, голубчикъ братецъ!

Старуха залилась горькими слезами. Удивленный такимъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла, Похлёбкинъ сталъ уговаривать её, утѣшать, но старуха только всхлипывала и говорила тихимъ прерываемымъ рыданіями голосомъ:

— Охъ, виновата я грѣшная передъ вами!.. Чувствую что виновата… Допустила васъ дойдти до такого положенія….. Только для себя жила…. Отъ избытка своего ничего неудѣлила родному брату своему. Ох[ъ]-хо-хо!

Похлёбкинъ былъ самъ человѣкъ мягкосердый, но чувство сестры его проявилось такимъ неожиданнымъ, нисколько неподготовленнымъ образомъ, что оно болѣе изумило, чѣмъ разтрогало его. Даже вовсе не разтрогало и, утѣшая сестру, онъ выбивался изъ силъ, чтобъ настроить сколько-нибудь себя подъ-ладъ къ ея ощущеніямъ. Не смотря на это ему удалось коё-какъ утѣшить разхныкавшуюся старуху и, наконецъ, проститься съ нею. Она поплелась за нимъ до самой передней и пока онъ надѣвалъ на себя [пальто] /бекешь/, все совѣтывала ему непростудиться и потому купить себѣ энотовую, или лисью шубу, увѣряя что она будетъ гораздо теплѣе его ваточн[ой]/аго/ пальто.

— Безпремѣнно, безпремѣнно куплю, сестрица, отвѣчалъ ей Похлёбкинъ, почувствовавшій, что у него въ это время отъ торопливости открываются гдѣ-то двѣ новыя прорѣхи. — Послѣ праздника въ четверкъ и куплю себѣ, сестрица — изъ американскихъ м[ѣ]/е/двѣдей.

— Ну хоть и медвѣжью, оно все лучше, батюшка братецъ, а въ четверкъ-то и лавки чай откроютъ.

— Какъ-же-съ, какъ-же-съ! Только рты свои накормлю дома, а тамъ себѣ и шубу купимъ и домъ трехъэтажный и все. Прощенья просимъ, сестрица!

— Постойте, постойте, батюшка братецъ! Я сей часъ….

И старуха, не сводя глазъ съ пола, какъ-будто онъ былъ болѣе чѣмъ когда-либо покрытъ рытвинами и пропастями, потрухивая и пошатываясь побѣжала въ спальню. Даниловна со свѣчею въ рукѣ поспѣшила за нею. Черезъ минуту обѣ старухи воротились, неся длинный шерстяной шарфъ[,] и принялись вдвоемъ окутывать имъ шею Похлёбкина. Потомъ сестра начала наиубѣдительнѣйшимъ образомъ просить его непозабыть её завтра,

// л. 11

т. е. придти къ ней [завтра] разговѣться и хлѣба соли откушать.

— Да крестницъ-то моихъ незабудьте привезти ко мнѣ, братецъ, кричала она вслѣдъ уходившему брату — давно ужь я ихъ не видала.

[Съ] Тяжело было на <В рукописи: не> сердцѣ у Похлёбкина, когда онъ вышелъ отъ сестры своей. Онъ однакоже вынулъ изъ кармана полученны[е]/я/ отъ нея деньги и переложилъ ихъ въ кошелекъ. «Ахъ, еслибъ она и въ самомъ дѣлѣ помогла мнѣ, подумалъ онъ…. Бѣдная женщина! видно ей очень скучно одной-то. Плоха она, очень плоха, чуть дышитъ»…. Онъ вспомнилъ о слезахъ ея, перебралъ въ памяти своей все, что она [ему] ни говорила /съ нимъ въ этотъ вечеръ/ и ему, какъ человѣку непосредственному и тёмному показалось страннымъ внезапно взволновавшее её чувство. Это не къ добру, сказалъ онъ про себя, это передъ смертію. Тутъ брови его поднялись еще выше, на лбу образовались крупныя складки и онъ ускорилъ шаги свои, какъ будто силясь убѣжать отъ какой-то тяжолой, докучливой мысли.

Проходя мимо [одной] церкви, онъ остановился, снялъ шляпу и сталъ набожно креститься, чего ужь онъ давно не дѣлалъ. Послѣ этаго онъ скорыми шагами пошолъ къ трактиру, гдѣ оставилъ Нерадова.

______________

// л. 11 об.

Глава III.

Между тѣмъ какъ Похлёбкинъ совершалъ свои путешествія, двѣ небольшія комнаты, занимаемыя имъ въ четвертомъ этажѣ одного капитальнаго дома, представляли [одно изъ тѣхъ] зрѣлищ[а]/е/, как[ія]/ое/ можно видѣть только въ маленькой семейной квартирѣ передъ большимъ, годовымъ праздникомъ. Казалось все, что въ обыкновенные дни лежало въ ней запертымъ и припрятаннымъ, выставилось теперь на показъ, вышло изъ сундуковъ, комодовъ, шкафовъ и размѣстилось по разнымъ угламъ безъ соблюденія всякой чинности и порядка. На дверяхъ [/въ главной комнатѣ/] висѣли накрахмаленныя и только что выглаженныя юбки; полдюжины стульевъ, которыми была уставлена главная комната, служившая семейству днемъ столовой и гостиной, а на ночь превращавшаяся въ спальню хозяйскихъ дочерей, были завалены тоже выглаженными юбками и ситцевыми платьями; на столѣ лежали три шляпки и ваточный капоръ, а въ четырехъ углахъ комнаты на гвоздикахъ висѣли салопы и бурнусы. Посереди горницы, на двухъ стоявшихъ одинъ передъ другимъ стульяхъ, лежала гладильная доска, продѣтая въ обширное платье, еще мокрое отъ вспрыскиваній, съ болтавшимися по сторонамъ рукавами, отчего при тускломъ свѣтѣ оплывшаго сальнаго огарка, оно было похоже скорѣе на утопленицу, которой сбираются подать первую помощь, чѣмъ на платье, которое хотятъ гладить. Запахъ отъ накаленаго желѣза и отъ мокраго бѣлья смѣшивался съ питательнымъ запахомъ, вырывавшемся изъ кухни: [и образовывалъ] какой-то сизый паръ тонкими слоями носи[вшійся]/лся/ по комнатѣ.

Впрочемъ въ этомъ безпорядкѣ, во всемъ этомъ разбросанномъ тамъ и сямъ хламѣ замѣтно было нѣкоторое правильное раздѣленіе имущества и самое строгое понятіе о собственности. Напримѣръ, никакъ нельзя было предположить, чтобъ все это накрахмаленное тряпье принадлежало одному лицу, но, если вглядѣться внимательнѣе, сей часъ бросалось въ глаза, что оно составляло неоспоримую собственность нѣсколькихъ лицъ. По нѣкоторымъ признакамъ можно было даже заключить, что оно принадлежало четыремъ женщинамъ: стоило только обратить вниманіе на кучки, на которыя раздѣлилось оно, какъ-будто бы нечаянно, а на самомъ дѣлѣ съ самымъ копотливымъ разграниченіемъ.

И все-таки не смотря на весь безпорядокъ, царствовавшій въ комнатѣ, на безчисленныя юбки и платья, на разкрытые и выпотрошенные сундуки, на сизые пары и на сальный огарокъ комната сама по себѣ непредставляла ничего унылаго. Обои въ ней были какъ обои, полъ крашеный, чистый, окна большія и свѣтлыя. Передъ нею находилась маленькая передняя, изъ которой былъ ходъ на парадную лѣстницу тёплую и освѣщенную. Вообще, судя по квартирѣ, никакъ нельзя было заключить о бѣдности ея обитателей. Дѣло въ томъ, что Похлёбкины /съ тѣхъ поръ какъ Алексѣй Миронычъ лишился своего мѣста/, жили въ ней даромъ, т. е. это такъ только говорится <В рукописи ошибочно: говориться> что даромъ, а въ сущности

// л. 12

они платили за нее, можетъ-быть, дороже[,] чѣмъ господинъ, занимавшій бель-этажъ этаго дома. Неутомимыя ноги Похлёбкина знали это лучше всякаго другого и могли-бы много кой-чего поразказать о цѣнѣ, какою они покупали ночной покой себѣ, но они молчали; за-то владѣлецъ дома господинъ Нерадовъ очень часто поговаривалъ, что онъ изъ милости даетъ уголъ одному бѣдному семейству, да дворникъ взялъ себѣ за правило каждую недѣлю просить [себѣ] на чай у Похлёбкиныхъ, и если они ему отказывали, прекращалъ выдачу дровъ и ругался на весь домъ, отчего все семейство дрожало отъ негодованія и холода.

Двѣ дѣвушки были въ комнатѣ. Одна изъ нихъ черноволосая, худая и блѣдная сидѣла на сундукѣ и что-то шила. Не то робость, не то уныніе выражали черты лица ея, еще привлекательныя, несмотря на худобу свою. Что-то неопредѣлённое, какъ будто недосказанное таилось въ нихъ и бросалось въ глаза каждому, а между-тѣмъ видно было, что дѣвушка давно уже пережила первый періодъ женскихъ впечатлѣній. Ей было лѣтъ двадцать, но она казалась гораздо старѣе. Вообще грустно было долго всматриваться въ лицо ея и вмѣстѣ съ тѣмъ трудно отъ него оторваться: оно казалось притягивало къ себѣ взоры, казалось цѣлый романъ лежалъ въ немъ, безсвязный, странный, задушонный среди своего развитія и все хотѣлось отыскать у себя въ воображеніи ту черточку, которой недоставало этому прекрасному лицу и все думалось, что внутренняя жизнь этой дѣвушки прекратилась именно въ то время, когда недостающая черточка начинала только выробатываться.

Другая дѣвушка бѣлокурая, полная и очень недурная собой составляла совершенный контрастъ съ первою. Она была высока ростомъ, и держалась прямо; ея рѣзко обозначенная талія, скорѣе гибкая нежели стройная, восхищала глазъ мягкостію линій и округлостію формъ. Небольшая головка, поставленная на роскошный великолѣпный бюстъ, казалось инстинктивно выбирала самыя привлекательныя положенія. Лицо ея было кругло и нѣжно, какъ у ребенка, но что-то дерзкое и насмѣшливое, казалось готово было каждую минуту слетѣть съ ея сочныхъ, красныхъ, вѣчно полуоткрытыхъ губъ. Коленкоровая, довольно короткая юбка, да рубашка спавшая съ одного плеча составляли всю ея одежду. Разкраснѣвшись и вспотѣвъ, она стояла у гладильной доски съ утюгомъ въ рукѣ и повидимому ждала пока онъ простынетъ. Покрайней мѣрѣ она то-и-дѣло съ явными знаками нетерпѣнія нагибалась и шаркала имъ о доску, лежавшую для этой цѣли на полу. Обѣ онѣ были совершенно погружены въ свои работы и необращали одна на другую никакого вниманія. Чтобъ не тратить лишней свѣчки и та и другая пользовались свѣтомъ сальнаго огарка, стоявшаго между ними на маленькомъ столикѣ въ мѣдномъ позеленѣвшемъ подсвѣчникѣ.

Это были двѣ старшія дочери Похлёбкина. Одну изъ нихъ, блѣдную звали Лизаветой, другую бѣлокурую Марьей.

Одни только старинные висѣвшіе на самомъ видномъ мѣстѣ стѣнные часы, съ двумя рыцарями поддерживавшими цифферблатъ, до того пестрый, странный и загаженный мухами, что въ глазахъ рябило, нарушали боемъ маятника царствовавшее въ комнатѣ молчаніе, да изъ кухни, не смотря на то, что она разположена была за спальнею, слышались повременамъ то стукъ деревянной посуды, то шипѣніе масла на сковородкѣ.

Наконецъ блѣдная Лизавета, отложивъ въ сторону лоскутъ кисеи, надъ которымъ она трудилась и сомкнувъ у колѣнъ свои руки, сказала вслухъ равнодушнымъ голосомъ, какъ-будто совсѣмъ не о томъ думала, чтò говорила:

// л. 12 об.

— Изъ манишки ничего невыйдетъ.

Сестра не отвѣчала и принялась разглаживать платье.

— Придется спороть ленту со шляпки, продолжала задумчиво Лизавета — Какъ ты думаешь, Маша?

— Спори.

— Спори! Какъ ты равнодушно говоришь это! Вѣдь я шляпку испорчу.

— Я такъ буду съ открытымъ лифомъ — онъ отороченъ у меня кружевомъ.

— Хорошо тебѣ….. у тебя такія прекрасныя плечи, отвѣчала Лизавета съ грустною улыбкою — Нѣтъ-ли у тебя какой нибудь ленты; мнѣ бы не хотѣлось портить шляпки.

— Какая ты, право Лиза! Ужь вѣрно не отказала бы тебѣ, еслибъ была у меня лента — въ четвертый разъ меня спрашиваешь.

Обѣ замолчали.

— Боже мой! снова сказала Лизавета — одинъ аршинъ-бы только, одинъ аршинъ и у меня была бы манишка.

— Попроси у Кати, замѣтила насмѣшливо Маша.

Лизавета казалось не поняла насмѣшливаго тона, съ какимъ была произнесена послѣдняя фраза и простодушно отвѣчала.

— Нѣтъ, ужь я лучше дождусь пока придетъ батюшка — авось онъ догадается подаритъ.

[Маша] /Марья/ не отвѣчала; только по ея сочнымъ пунцовымъ губамъ пробѣжала чуть замѣтная улыбка, которую впрочемъ не замѣтила простодушная Лизавета и продолжала сидѣть пригорюнясь на томъ же самомъ мѣстѣ. Потомъ она достала съ окна башмаки и долго ихъ [повертывала] осматривала и повертывала въ рукахъ своихъ. Башмаками она осталась повидимому гораздо довольнѣе, чѣмъ манишкою, потому-что бережно положила ихъ опять на окно, встала съ своего мѣста, подошла къ сестрѣ и облокотившись на ея доску, сказала:

— Знаешь что, [сестрица] /Маша/? Рядиться-то вѣдь вовсе не къ-чему. Не Богъ знаетъ къ кому пойдемъ, а къ тётушкѣ — кто у ней бываетъ?

— Насилу-то, мать моя, надумалась. Ну, да конечно!

— Полно тебѣ смѣяться надо мною, Маша, сказала она улыбнувшись и слегка ударивъ сестру по голому плечу — Боже мой! какое у тебя прекрасное тѣло, Маша!

Сказавъ это, она осторожно стала поводить пальцемъ по ея скользкому, крѣпкому какъ мраморъ плечу. Маша ничего не отвѣчала и продолжала гладить, не поправивъ впрочемъ спавшей съ одного плеча рубашки и нисколько не препятствуя сестрѣ вдоволь любоваться своимъ прекраснымъ тѣломъ. Видно было, что она находи[тъ]/ла/ особенную пріятность въ простодушныхъ ласкахъ и похвалахъ [сест] ея.

— Боже мой! какъ тебя будутъ любить сестрица! произнесла Лизавета попрежнему погружонная въ созерцаніе красотъ сестры своей.

— Только ужь я небуду такой дурой, какъ ты, Лиза. У тебя вишь все любовь на умѣ. <Далее следует помета карандашом: /. На полях напротив строки с этим знаком вписано: NB.>

Лиза вздохнула и замолчала. Бѣдная дѣвушка давно уже привыкла къ такому обращенію и не оскорблялась имъ болѣе, покрайней мѣрѣ рѣдко обнаруживала досаду.

— Что это съ Катей дѣлается? спросила она помолчавъ — Незнаешь-ли, Маша? Совсѣмъ перемѣнилась съ нами.

// л. 13

— Перемѣнилась? Вотъ еще! Мы перемѣнились съ нею, а не она съ нами. Терпѣть не могу этаго бѣсенка; [только наушничаетъ] /такой огрызокъ!/ Желала-бы я знать, чтò она прячетъ въ сундукѣ своемъ и откуда у ней замокъ взялся? Ты не знаешь?

— Незнаю. Только ты напрасно обвиняешь её, сестрица. Она дѣвочка добрая.

— Кто у тебя не добрый? Всѣ чуть не святые и всѣ тебя обманываютъ.

— Не знаю, Маша, можетъ-быть ты и правду говоришь, только когда мнѣ было пятьнадцать лѣтъ, я была точно такая-же /вертушка/ какъ Катя и увѣряю тебя не была злѣе, чѣмъ теперь.

Сестра ничего не отвѣчала на это; только плюнула на утюгъ и замѣтивъ, что онъ остылъ, вышла изъ комнаты въ кухню, чтобъ перемѣнить плитку.

Во все время предыдущаго разговора ни одна изъ сестеръ не подозрѣвала, что въ комнатѣ кромѣ нихъ находилось еще третье существо, не проронившее ни одного слова изъ ихъ бесѣды. Существо это, [сидѣло на полу,] совершенно скрытое угломъ огромной голландской печи, /сидѣло на полу/ и уткнувъ голову въ открытый сундучокъ все что-то въ немъ искала и перерывала. Это была третья дочь Похлёбкина — Катя. Ей все хотѣлось кашлянуть, откликнуться, хлопнуть крышкой и дать знать такимъ образомъ сестрамъ о своемъ присутствіи, но она боялась за сундукъ свой, который въ это время былъ незапертъ и могъ во многомъ обличить маленькую скрытницу. О, въ ея пятнадцатилѣтней головкѣ было уже много секретовъ и еще болѣе лежало ихъ въ ея маленькомъ сундучкѣ. Но только лишь вышла изъ комнаты Маша, она тотчасъ заперла сундукъ, вскочила съ своего мѣста, на ципочкахъ подошла къ старшей сестрѣ[,] /и/ броси[лась]/вшись/ къ ней на шею, [и] съ жаромъ поцаловала её.

— Я никогда не перемѣнялась къ вамъ, сестрица — съ чего вы это взяли? сказала она съ одушевленіемъ.

Ея чорные большіе глаза загорѣлись при этомъ вопросѣ, полныя, смуглыя щечки покрылись самымъ яркимъ румянцомъ; она встряхнула головой, чтобъ откинуть назадъ [короткіе] /свои чорные/ обстриженные волосы, болтавшіеся у ней по плечамъ и безпрестанно лѣзшіе ей въ глаза и весело посмотрѣла на сестру свою. Это было одно изъ тѣхъ свѣтлыхъ дѣтскихъ личекъ, которыя съ одного мимолётнаго взгляда /надолго/ остаются у васъ не въ памяти, а въ самомъ сердцѣ и долго волнуютъ его и долго еще снятся вамъ, отрывая васъ отъ дѣлъ, если у васъ дѣла есть, отъ семейства, если вы женаты и [заставляя] /научая/ васъ мечтать, если вы никогда еще не мечтали.

— Ты была здѣсь, Катя?

— Здѣсь, отвѣчала она со смѣхомъ — вонъ тамъ за печкой, — а вы и не [слыхал] видали?

— Зачѣмъ же ты не откликнулась?

— А я [такъ] все слышала, о чемъ вы говорили другъ съ дружкой, /сказала она подпрыгнувъ./ То-то вы меня все гоните прочь, когда говорить собираетесь. Господи! О чемъ он[и]/ѣ/ говорятъ между собою!

И /всплеснувъ руками/ она покатилась со смѣху. Лизавета покраснѣла.

— Безстыдница! Подслушиваетъ! И это тебѣ не совѣстно? сказала она ей какъ только могла строже.

— Нѣтъ-же, сестрица, ей Богу-же я не подслушивала, отвѣчала она умоляющимъ голосомъ и покраснѣвъ, какъ вишня.

— Еще божишься! ахъ ты лгунья безсовѣстная….

— Но право-же я неподслушивала, сестрица…. я слышала /все, это правда;/ только нечаянно.

// л. 13 об.

— Погоди вотъ я матушкѣ скажу — она тебѣ за это уши выдеретъ.

— Говорятъ же вамъ, что я неподслушивала. Порусски говорю я или нѣтъ? /вспыльчиво/ воскликнула [вспыльчивая] дѣвушка, топнувъ ногой: такъ она разсердилась.

— Отчего-жъ ты не откликнулась?

— Оттого, что сундукъ мой былъ отпертъ.

Отвѣтъ этотъ показался такимъ страннымъ, такимъ неожиданнымъ Лизаветѣ, что она не могла удержаться отъ улыбки, а взглянувъ на разкраснѣвшуюся отъ волненія и гнѣва сестру не могла не перемѣнить строгаго тона на ласковый.

— Вотъ прекрасный отвѣтъ, нечего сказать! сказала она, взявъ сестру за подбородокъ — Оттого не откликнулась, что сундукъ былъ отпертъ!

— Именно оттого что былъ отпертъ, отвѣчала Катя сама засмѣявшись.

И понизивъ голосъ и подошедши ближе къ сестрѣ, она сказала самымъ серьёзнымъ тономъ, на какой было только способно ея смѣющееся лицо.

— Я не хотѣла, чтобъ Маша совала свой носъ туда, гдѣ ея не спрашиваютъ.

— Послушай, Катя, что у тебя за секреты такіе; это не хорошо — зачѣмъ ты запираешь сундукъ свой?

— Никакихъ нѣтъ секретовъ, право, сестрица, никакихъ, отвѣчала она /скороговоркой и/ покраснѣвъ — я вамъ когда нибудь все разкажу…. Вамъ нужна лента, сестрица?

— Да… нужна….

— У меня есть — вотъ она, сестрица — Возьмите, только неговорите Машѣ, что я дала вамъ её.

Сказавъ это, она вынула изъ-за-пазухи широкую пунцовую ленту, тщательно свернутую въ кружокъ и подала её сестрѣ.

— Гдѣ ты достала такую ленту? спросила её Лизавета, развернувъ [ленту] /подарокъ/ и съ удивленіемъ смотря на [подарокъ.] /него./

— Все будете знать, скоро состаритесь, весело отвѣчала Катя, видимо наслаждаясь удивленіемъ сестры своей.

Но она не поняла ни ея вопроса, ни тона съ какимъ онъ былъ сдѣланъ. Это было вовсе неудивленіе, это былъ испугъ. Страхъ овладѣлъ бѣдною дѣвушкой, когда она увидѣла въ рукахъ сестры такую богатую [ленту] /вещь/. Молча стояла она [нѣсколько] /съ/ минуту, держа за одинъ конецъ красную ленту, которая длинною спиралью вилась до самаго пола; потомъ быстро схватила она Катю за руку, /скорѣе рванула, чѣмъ/ подвела её къ догоравшей свѣчкѣ и, неспуская глазъ съ ея цвѣтущаго личика, спросила её прерывающимся отъ волненія голосомъ.

— Говори! гдѣ ты взяла эту ленту?

Катя оторопѣла, испугалась и не знала что отвѣчать. Блѣдная Лизавета еще болѣе поблѣднѣла; губы ея дрожали и она продолжала сжимать руку сестры своей.

— Вы мнѣ сломаете руку, сестрица! вскрикнула Катя, согнувшись отъ боли. Я вамъ все разкажу…..

Въ эту минуту вошла въ комнату Марья съ утюгомъ въ рукѣ и съ любопытствомъ остановилась передъ сестрами. Перв[ая]/ое/ что бросилось ей въ глаза, [в] была лента, красною змѣею обвившаяс[ь]/я/ около /нихъ/ обѣихъ/./ [сестеръ ея.]

— Что это у васъ такое? спросила она, поставивъ утюгъ на доску. Энергія съ какою допрашивала до сихъ поръ Лизавета младшую сестру свою, казалось совершенно покинула её при этомъ вопросѣ. Она выпустила изъ рукъ своихъ Катину руку, отошла

// л. 14

въ сторону, какъ будто болѣе ни во чтò не хотѣла вмѣшиваться и сказала по обыкновенію своему голосомъ, въ которомъ звучало равнодушіе ко всему на свѣтѣ:

— Спроси у ней — это ея лента.

Конечно изъ такого отвѣта Марья поняла очень не много, но она видѣла ленту въ рукахъ у Кати, она была зла на Катю, она нѣсколько дней уже не говорила съ нею; сверхъ того её начинала безпокоить таинственность младшей сестры и [ея] запертой сундукъ наводилъ на неё нѣкоторыя подозрѣнія. Что же касается до Кати, то она во всемъ призналась-бы старшей сестрѣ своей, еслибъ Марья попозже вошла въ комнату, нѣсколько лишнихъ минутъ промѣшкала въ кухнѣ съ утюгомъ своимъ. Никакихъ важныхъ секретовъ у ней и быть не могло [и] /да и сама-то/ она [сама] врядъ-ли хорошенько понимала что такое и въ чемъ состоитъ секретъ. Её /еще/ рано было называть [еще] женщиной: это былъ милый, болтливый ребёнокъ, готовый проговариваться на каждомъ шагу, были-бы только у него слушатели, и если Катя охладѣла въ послѣднее время къ сестрамъ, то ужь конечно вина была не на ея, а на ихъ сторонѣ. Она была пятью годами моложе ихъ обѣихъ и уже по лѣтамъ своимъ не могла быть ихъ подругой. Когда старшія сестры говорили о чемъ нибудь между собою и она подходила къ нимъ, разговоръ ихъ прекращался и онѣ или отсылали её отъ себя подъ какимъ нибудь предлогомъ, или просто гнали прочь безъ всякой церемоніи. Все это Катя терпѣливо сносила до пятнадцати лѣтъ, утѣшаясь исключительною любовью отца своего, къ которому она ластилась какъ котёнокъ, и надъ которымъ, какъ балованное дитятко, имѣла нѣкоторую власть; но когда родились въ ней первые порывы женственности, обращеніе сестеръ съ нею показалось ей невыносимымъ, грубымъ, непростительнымъ, неумѣстнымъ. Она начала оскорбляться /на каждомъ шагу/, ссориться съ ними изъ за всякихъ пустяковъ, говорить съ ними зубъ за зубъ и даже не уважать ихъ права старшинства, хотя и говорила имъ еще вы по привычкѣ. Будь у ней сверстница въ домѣ, подруга и все шло-бы мирно и чинно и ни какихъ глупыхъ ссоръ не было-бы между старшими сестрами и ею; но подрушги у ней не было [всегда] подъ рукою и она стала воевать съ своими сестрами[;]/;/ ей нуженъ былъ секретъ и у ней явился секретъ, она создала себѣ секретъ и берегла его, какъ какую нибудь святыню, о которомъ даже и отецъ — на чтò ужь, кажется, другъ ея /и/ пріятель — незналъ ни полслова. Впрочемъ съ Марьей она не могла сойдтись и по другимъ причинамъ: въ Марьѣ было много отталкивающей силы; она была горда, не понимая гордости, вспыльчива по темпераменту и нервной системѣ и холодна сердцемъ; неспособная къ подчиненію, она любила помыкать другими и часто легкомысленно, играя /безъ всякой пользы для себя/ раздавливала въ другихъ зараждавшуюся привязанность къ себѣ. Вообще она была нелюбима въ домѣ; даже родители становились съ лѣтами все холоднѣе и холоднѣе съ нею. Съ Лизаветой Катя могла-бы сойдтись гораздо скорѣе: въ Лизаветѣ было много любви, много самоотрицанія; она, можетъ-быть, и сама была-бы [рда] рада такой дружбѣ, еслибъ Катя посерьёзнѣе [стала] добивалась ея, а Лизаветѣ пришла-бы на счетъ этаго мысль въ голову. Но она была всегда грустна и задумчива, всегда занята какою-то неподвижною идеею, однимъ словомъ душевно больна, а Катя

// л. 14 об.

не знала причин[ы]/ъ/ этой болѣзни, и по молодости, по неопытности не могла даже угадать [её] /ея существованія/. Она часто приходила въ негодованіе отъ обращенія средней сестры своей съ Лизаветой и между-тѣмъ сама вслѣдствіе этаго все меньше и меньше её уважала, и при случаѣ обращалась съ нею точно также неуважительно какъ и Марья. Катя была еще мала, легкомысленна и вѣтрена; её нужно было еще воспитывать для любви, а не требовать [её] /любви/ отъ нея почему бы то ни было; нужно было сѣять въ ея сердцѣ, чтобъ пожать потомъ прекрасные плоды, какіе обѣщала уже ея открытая, привѣтливая, женственная натура. Отецъ умѣлъ же вотъ воспользоваться ею и Катя о сю пору уже готова была для него на всѣ пожертвованія.

И такъ еслибъ Марья хоть нѣсколько лишнихъ минутъ промедлила[-бы] въ кухнѣ, Катя высказала-бы старшей сестрѣ своей всѣ свои секреты. Она испугалась ея: никогда еще Лизавета, всегда грустная, задумчивая, равнодушная, не принимала съ нею такого рѣшительнаго, такого грознаго тона; никогда еще /Катя/ не видала [она] ея въ такомъ волненіи, какъ теперь. Все это навело на нее страхъ въ первую минуту. Внезапно проявляющееся сильное чувство, если не всегда заразительно и вы [часто] съ сухими глазами смотрите на [вдр] человѣка, зарыдавшаго передъ вами вдругъ, неожиданно, — [то] за то оно всегда оставляетъ сильное впечатлѣніе и наводитъ страхъ на сердце. Тѣмъ легче подчинился этому страху такой ребёнокъ какъ Катя. Но когда Марья вошла въ комнату и Лизавета добровольно отступилась отъ [своего] /начатого/ допроса, предоставивъ продолжать его вошедшей сестрѣ, Катя уже успѣла оправиться. Обаяніе первой минуты изчезло: передъ нею стояла теперь не дрожащая отъ страха и гнѣва Лизавета, ломая въ рукахъ своихъ ея руки, а Марья, сама хорошенько не понимавшая въ чемъ дѣло и за чтò они ссорятся между собою.

— Гдѣ ты взяла эту ленту? спросила её Марья.

Катѣ пришло было въ голову ускользнуть въ кухню и отдѣлаться такимъ образомъ отъ сестеръ своихъ; [и] она уже нацѣливалась взглядомъ на дверь, чтобъ привести въ исполненіе свою ретираду, какъ её остановила мысль, что этимъ она себѣ нисколько не поможетъ а только переведетъ мѣсто дѣйствія изъ залы въ кухню, гдѣ въ это время мать ихъ занималась печеніемъ куличей, крашеніемъ яицъ и изготовленіемъ пасхи. Тогда сестры непремѣнно доведутъ исторію о лентѣ до свѣденія матери и [тогда] Катя должна будетъ открыть сундукъ свой. Всѣ эти соображенія быстро мелькнули въ головѣ у ней и она рѣшилась защищаться.

— Конечно не у васъ! отвѣчала она, тряхнувъ головою.

— Экой огрызокъ! воскликнула Марья, обратившись къ Лизаветѣ, — Поговори у меня еще такъ, я тебѣ всѣ ушонки обдеру.

— Конечно! Такъ я и далась вамъ….

— Говори, откуда взяла ты эту ленту?

— Изъ сундука!

Послѣ такого отвѣта Марья, не[,] говоря лишняго слова, взяла со стола ножницы, подошла къ катиному сундуку и нагнувшись надъ нимъ, стала ломать замокъ. Но Катя, быстрая какъ мышь, уже стояла на сундукѣ своемъ на колѣнахъ и чтò было въ ней силы маленькими, худенькими руками своими вцѣпилась

// л. 15

въ полныя сестрины руки. Глазёнки ея загорѣлись, какъ два уголька среди чорнаго пепла, смолянны[я]/е/ волосы космами разсыпались по зардѣвшемуся румянцемъ лицу ея и безпрестанно лѣзли ей въ глаза, но она необращала на это ни малѣйшаго вниманія.

— Возьмите себѣ ленту, кричала она на всю комнату, только оставьте сундукъ мой въ покоѣ!

— Чтò у васъ тамъ за крикъ такой? послышалось изъ кухни.

— Полно, Маша, сказала наконецъ Лизавета, вставъ съ своего мѣста и подойдя къ сестрамъ — [она] /Матушка услышитъ. Катя/ сама намъ скажетъ откуда взяла эту ленту. Катя, душечка, будь умница, ты знаешь, что я люблю тебя, скажи намъ откуда ты достала её? Пожалуй и не отпирай намъ сундука своего, если не хочешь, только скажи намъ зачѣмъ ты его запираешь?

— Что мы воровки что-ли? подхватила Марья — за кого ты насъ принимаешь? зачѣмъ у тебя сундукъ всегда запертъ? — Говори!

— Не воровки, отвѣчала она /задыхаясь/, я не называю васъ воровками, но это мой сундукъ и я властна запирать его, если мнѣ такъ хочется….

Катя не договорила. Смѣлая и рѣшительная сестра ея быстро обхватила одной рукою тонкій станъ вовсе не ожидавшей такого нечаяннаго нападенія дѣвочки, а другою силилась разогнуть маленькій кулачекъ ея, въ которомъ она держала ключъ отъ сундука своего. Завязалась борьба. Въ глаза Катѣ мелькнуло обнаженное плечо сестры ея со скатившеюся съ него еще ниже рубашкою, и выставившею на показъ трепещущую грудь, которой могъ позавидовать античный мраморъ…. и она Богъ знаетъ почему вспомнила теперь о подслушанномъ разговорѣ сестеръ своихъ. Въ эту критическую для нея минуту, она ощутила желаніе самой дотронуться до этаго прекраснаго тѣла и высвободивъ свою /лѣвую/ руку по средствомъ ловкаго движенія она [о]/у/перлась ею въ твердое плечо сестры своей…. Все это происходило въ углу печки.

Молча, съ томительнымъ ожиданіемъ слѣдила Лизавета за этой борьбою, предвидя заранѣе пораженіе младшей сестры своей. Но вышло [иначе] /совсѣмъ другое/. Въ ту самую минуту, когда Катя, пригнутая къ печкѣ, готова была [уже] просить о помилованіи и выронить ключь, что-то тяжолое грохнулось объ полъ и съ трескомъ разбилось <В рукописи: рабилось>.

Это былъ единственный чайникъ, [принадлежавши] /принадлежавшій/ семейству, [давно уже служившій ему,] /года два уже/ поившій его разными травами и чаемъ и шалфеемъ и ромашкой, потрескавшійся, почернѣвшій съ отбитымъ носикомъ чайникъ, но все таки чтимый, любимый и берегомый [чайникъ] всѣмъ семействомъ, потому что не было [у] въ квартирѣ [другаго] соперника разбитому чайнику — /потому что/ онъ былъ единственный чайникъ.

— Боже мой, чайникъ! воскликнула Лизавета, полунагнувшись надъ обломками.

Борьба вмигъ прекратилась и три сестры, объятыя страхомъ сгрупировались около разбитаго чайника. Даже Марья струсила и произнесла скороговоркой и шопотомъ:

— Еслибъ только матушка не слыхала…. убрать-бы поскорѣе обломки….. Катя, держи фартукъ!

Но изъ сосѣдней комнаты слышались уже скорые и частые шаги,

// л. 15 об.

какъ будто кто-то опрометью бѣжалъ по ней.

— Матушка! шепнула Лизавета, схвативъ Марью за руку, какъ бы прося у ней помощи и совѣта.

— Что вы здѣсь разбили? кричала мать еще въ дверяхъ комнаты, что вы разбили? — Господи! Чайникъ!

И она такъ поблѣднѣла и обомлѣла, сдѣлавъ это открытіе, что нѣсколько времени не могла произнести ни одного слова. Это была женщина лѣтъ сорока пяти, высокая, полная, когда не сердилась румяная, съ непокрытой головою и съ засучонными по локоть рукавами. Руки ея были покрыты мукою, отчего она держала ихъ нѣсколько оттопыривъ, чтобъ не замарать платья. По лицу ея, и теперь сохранявшему еще нѣсколько правильныхъ, привлекательныхъ линій замѣтно было, что съ молоду она была очень хороша собою. Хотя Похлёбкинъ и говорилъ и упрекалъ себя въ томъ, что рано спознался съ горшками т. е. съ семейною жизнію, однако в[ы]/ъ/ выборѣ своемъ никогда не раскаявался. Жена раздѣляла съ нимъ всѣ превратности жизни съ рѣдкою твердостію и если роптала иногда на судьбу, то въ ропотъ этотъ никогда невходили ни жалобы на мужа, ни негодованіе на его неудачи и несчастія. Съ своей стороны она помогала ему какъ могла, воспитывала дочерей съ материнскою заботливостію и старалась сдѣлать домашній уголъ какъ только можно было сноснѣе и привлекательнѣе для своего мужа. Лицо ея обыкновенно выражало доброту и подъ-часъ неподдѣльную веселость; но въ настоящую минуту она до того была поражена неожиданностію потери и /съ такимъ безсмысленнымъ видомъ/ стояла надъ осколками разбитаго чайника [съ такимъ безсмысленнымъ видомъ], что казалось будто всѣ свои мысли, даже самую душу свою она оставила въ кухнѣ хлопотать вмѣсто себя за успѣшнымъ всходомъ кулича, а въ залѣ стоитъ теперь съ растопыренными руками одно ея бездушное тѣло. Наконецъ, какъ будто вдохновившись мыслію о тяжкой утратѣ и задыхаясь отъ внутренняго волненія она снова приступила къ допросу.

— Кто это?…. Кто это изъ васъ?….. Это ты? сказала она, подбѣжавъ къ Катѣ, которую по ея смущенію, по ея потупленнымъ взорамъ, она признала виноват[у]/о/ю.

— Я маменька…. я маменька нечаянно…. робко произнесла оторопѣвшая дѣвочка.

— Зачѣмъ ты разбила чайникъ?

— Маменька… маменька…. я….

— Зачѣмъ ты разбила чайникъ?

Катя захныкала.

— Говори, зачѣмъ ты разбила чайникъ? зачѣмъ, а? зачѣмъ?

И, задыхаясь, замученными руками своими она потрясала передъ самымъ лицомъ хныкавшей дѣвочки.

— А! ты молчишь? Ты не хочешь сказать, зачѣмъ ты разбила чайникъ? Погоди жь ты, погоди, негодница.

[И] /Тутъ она/ схвати[въ]/ла/ несчастную Катю за ухо, [она] /и/ начала драть его надъ обломками разбитаго чайника, непереставая приговаривать съ разными интонаціями въ голосѣ и съ особенными удареніями на каждомъ слогѣ: за-чѣмъ-ты-раз-би-ла чай-никъ! за-чѣмъ-ты-раз-би-ла чай-никъ? /Она задыхалась, она выходила изъ себя; добрая мать перестала быть въ эту минуту матерью. Казалось она надѣялась, что изъ ушей [ея] /своей/ дочери, она вырветъ наконецъ по чайнику, новому, безъ всякаго изъяна, безъ трещинъ и /даже/ съ цѣлыми носами: съ такимъ остервененіемъ, съ такою запальчивостію наказывала она провинившуюся Катю./ Бѣдная дѣвочка захныкала на всю комнату. Она приняла всю вину на себя, потому что жаловаться и выдавать одна другую считалось между сестрами дѣломъ низкимъ и

// л. 16

безчестнымъ, а её онѣ и безъ того обвиняли въ наушничествѣ. Между тѣмъ Марья успѣла уже прибрать обличительную ленту, чтобъ она какъ нибудь не попалась на глаза матери, а Лизавета хлопотала около осколковъ разбитой посудины.

— Не сердитесь, матушка! можно будетъ склеить его, сказала Лизавета, подбирая съ полу обломки.

— Господи! Господи! восклицала мать — Что я буду теперь дѣлать? Лавки всѣ заперты; купить въ мелочной — заплатишь вдвое дороже!

Лизавета съ осколками въ рукахъ подошла къ столу, на которомъ горѣлъ огарокъ и три женщины, обступивъ его, занялись осматриваніемъ разбитаго чайника. Склеить его точно было можно[:]/,/ [осколки были крупны,] потому что онъ распался именно по своимъ трещинамъ /и осколки были слѣдовательно довольно крупны./ Стоило только обмазать ихъ хорошенько замазкой, [поставить] /дать просохнуть/ на [ночь] печи и чайникъ будетъ служить семейству съ прежнимъ усердіемъ. Все это сестры толковали матери, приставляя осколки одинъ къ другому и удивляясь какъ онъ неразбился въ дребезги. Одна Катя осталась въ потемкахъ въ углу у печки и тихо плакала. Но не оскорбленіе извлекало слёзы изъ глазъ ея: уши ея довольно часто краснѣли отъ насильственныхъ прикосновеній и она очень хорошо знала, что они будутъ краснѣть такимъ образомъ вплоть до того самаго времени, когда у ней выростутъ волосы и она въ первый разъ заплетётъ себѣ косу. Такъ покрайней мѣрѣ было съ ея сестрами. Она плакала, потому-что всѣ дѣти плачутъ, когда ихъ выдерутъ за-ýши. Вскорѣ ея тихія всхлипыванія начали все болѣе и болѣе доходить сперва до слуха, а потомъ и до сердца нѣсколько уже успокоившейся матери и когда Лизавета [вышла] /собралась было выйдти/ изъ комнаты, чтобъ приготовить замазку, она сказала старшимъ дочерямъ своимъ.

— А вы-то, вы-то, дылды, чего смотрѣли? Чай сами бѣсились, какъ угорѣлыя. Погляди-ка на себя — тебѣ я, кажется говорю Марья — на кого ты похожа? Хоть бы одѣлась, матушка? Стыдно! Отецъ того-гляди придетъ. Охъ, Господи, Господи! Надрогнется вѣдь, назябнется — въ чемъ я сдѣлаю ему теперь чаю? А я и самоваръ ужь поставила. Ты!… безстыдница! поди сюда! продолжала она обращаясь къ Катѣ.

Катя подошла и, непереставая всхлипывать, смотрѣла на мать изъ-подъ-лобья. Она знала, что прошолъ уже гнѣвъ ея [матери] и если [/она/] /мать/ говоритъ теперь съ нею, то для того только чтобъ утѣшить её; она знала также, что утѣшенія эти будутъ состоять въ новомъ журеньи, а вовсе не въ ласкахъ. Она очень хорошо знала это и потому-то начала изъ подъ лобья посматривать на мать свою, а на самомъ дѣлѣ ея мягкое сердечко [за п] затрепетало отъ удовольствія, лишь-только мать позвала её къ себѣ.

— Ты!… безстыдница! продолжала мать, какъ только Катя подошла къ ней — Да стой хорошенько, чтó ты кобенишься? Тебѣ я говорю, кажется! Вотъ ты говоришь все, что любишь отца, дурище ты эдакая, а онъ по твоей милости останется ныньче безъ чаю — Дрянь!

И она отвернулась. Она находила тьму наслажденій въ этой

// л. 16 об.

брани; она просто отводила ими свою душу, потому что внутренно раскаявалась въ своей вспыльчивости, потому что можетъ быть еще никогда Катя не была для нея дороже и милѣе, чѣмъ въ эту минуту.

— Я, маменька…. достану чайникъ! отвѣчала Катя по прежнему изъ подъ-лобья.

— А гдѣ ты его, негодница, достанешь?

— Я его, маменька, у Авдотьѣ Петровнѣ достану.

При этомъ имени мать снова поблѣднѣла, быстро обернулась и, схвативъ дочь за плеча, спросила её съ выраженіемъ несомнѣннаго испуга:

— Ты развѣ…. ходишь къ Авдотьѣ Петровнѣ?

— Нѣтъ, маменька, я у ней никогда не бывала. Но она такая ласковая со мной; всегда проситъ зайдти, когда встрѣтитъ.

Мать нѣсколько успокоилась, потому что по голосу узнала, что Катя говоритъ правду. Лизавета, слушавшая разговоръ этотъ съ неменьшимъ вниманіемъ и страхомъ блѣднѣла все болѣе и болѣе, какъ будто каждое слово его высасывало изъ лица ея по кровинкѣ и, недождавшись окончанія его, поспѣшно вышла изъ комнаты.

— Сохрани тебя Богъ, Катя, сказала мать, если ты хоть ногой когда нибудь ступишь къ ней! Мерзкая женщина! — Слышишь, Катя?

— Слышу, маменька! Я внизу отъ жильцовъ достану, отвѣчала Катя, тряхнувъ головою и уже въ оба глаза смотря на мать свою.

Мать ничего не отвѣчала на это и снова занялась разбитымъ чайникомъ. Лизавета принесла изъ кухни замазки и онъ постепенно начиналъ принимать свои первобытныя формы. Когда онъ былъ совершенно склеенъ, мать осторожно взяла его /въ/ обѣ[ими] руки и понесла сушить къ себѣ въ кухню; но, остановившись въ дверяхъ, снова обратилась къ Катѣ и ласково сказала ей:

— Послушай Катя, если ты не хочешь сдѣлать насъ несчастными, если ты хоть сколько нибудь любишь отца своего — ты не пойдешь къ Авдотьѣ Петровнѣ. Отецъ способенъ умереть съ горя, если узнаетъ, что ты ходишь къ этой гадкой женщинѣ. Лизавета, поговори съ ней объ этомъ — прибавила мать, какъ-то странно взглянувъ на старшую дочь свою.

— Нѣтъ, маменька…. я отъ жильцовъ достану, поспѣшила отвѣтить Катя, вовсе не понимавшая смысла всѣхъ этихъ намековъ и предостереженій.

Мать вышла въ кухню, благоразумно опасаясь за куличъ свой; Марья, /накинувъ на себя блузу/ снова принялась гладить, а Лизавета, усѣвшись на прежнее свое мѣсто, молча взялась за недоконченную манишку. Слезы изрѣдка капали на шитье изъ глазъ бѣдной дѣвушки и она чтобъ необнаружить ихъ, боялась подвинуться къ огарку и шила почти въ потёмкахъ. Изъ кухни снова послышались и стукъ посуды и шипѣніе масла на сковородкѣ. Тишина и порядокъ водворились въ квартирѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ дверь тихо скрыпнула въ передней, еще разъ скрыпнула и затворилась. Ни Лизавета, ни Марья не слыхали этаго скрыпа, а можетъ /быть/ просто не обратили на него никакого вниманія. Но въ комнатѣ уже не было Кати: она ушла отыскивать чайникъ.

// л. 17

Глава IV.

Катя пошла отыскивать чайникъ. Мысль, что отецъ ея, продрогшій и назябшійся могъ остаться по ея милости безъ чаю недавала ей покоя и она, улучивъ минуту, когда сестры были особенно погружены въ свои работы, прокралась въ переднюю, чуть слышно отворила дверь (на это она была большая мастерица) и очутилась въ сѣняхъ. Въ нихъ было тепло и свѣтло, какъ въ комнатѣ, потому что жильцы занимавшіе бель-этажъ освѣщали её для собственнаго удобства, а разположонная внизу подъ сводомъ [ея] /лѣстницы/ коморка для дворника съ печью, выходившею наружу, достаточно нагрѣвала е[го]/ё/. Бойкая дѣвочка быстро сбѣжала нѣсколько ступенекъ внизъ по лѣстницѣ и /уже/ хотѣла [/уже/] было /по привычкѣ/ перепрыгнуть черезъ три послѣднія на площадку третьяго этажа, какъ увидѣла на ней [мущину лѣ] /одного/ господина[. Господинъ этотъ стоялъ у колокольчика съ намѣреніемъ позвонить]/, довольно плотнаго, [довольно] /отчасти/ статнаго [двери] еще молодаго, однако уже лѣтъ/ тридцати, весьма недурного собою и въ превосходномъ весеннемъ пальто. Господинъ этотъ стоялъ у одной изъ дверей, выходившихъ на площадку и поднималъ уже руку, чтобъ позвонить, какъ увидѣвъ Катю, [тотчасъ опустилъ руку] /оставилъ колокольчикъ/ и сдѣлалъ движеніе, какъ будто хотѣлъ загородить ей дорогу.

— Здравствуйте, Каточекъ, сказалъ онъ ей, не снявъ шляпы и не поклонившись, а со смѣхомъ глядя на неё.

— Пустите меня, мнѣ нѣкогда[,]/!/ отвѣчала ему Катя, какъ старому знакомому, но со всѣми знаками нетерпѣнія.

— Я вамъ гостинцу принесъ.

— Не до васъ мнѣ теперь и не до вашихъ гостинцевъ! Пустите!

— Куда же вы такъ спѣшите?

— Говорятъ вамъ мнѣ нѣкогда! По русски говорятъ вамъ, или нѣтъ? Чтò вы стали по середи дорог[а]/и/?

— Ну, ступайте, ступайте! сказалъ онъ, отодвинувшись къ двери и показавъ видъ что хочетъ позвонить. [Но Катя]

Катя не трогалась съ мѣста.

— Ну, что-жь вы не сходите?

— Позвоните сперва! Ишь какіе хитрые! отвѣчала она засмѣявшись.

— Такъ не позвоню-же! Стойте себѣ коль хотите! Я тоже не тронусь съ мѣста — вотъ мы и будемъ стоять, да посматривать другъ на друга. Хотите — начнемъ разговари[ть]/вать/.

— Но мнѣ ей Богу нѣкогда, стала наконецъ упрашивать Катя, Я спѣшу; я, право, спѣшу…

— Куда-же это вы спѣшите?

— За чайничкомъ.

— За чѣмъ?

— За чайничкомъ! Я, знаете, разбила нашъ чайникъ; въ дребезги! Ухъ! Такъ и грохнулся съ печки!…. Ахъ [вотъ чудесно,] /знаете чтò/ прибавила она вдругъ, какъ-будто только-что озарила её новая идея — Дайте мнѣ чайничекъ!

— Что-жь, маменька, чай посѣкла?

— Пустите! воскликнула она, брос[аясь]/ившись/ внизъ, но /весёлый/ господинъ, дернувъ за колокольчикъ, успѣлъ поймать её за руку. Во все время предыдущаго разговора онъ не переставалъ смѣяться,

// л. 17 об.

отчего вздрагивали и чорные, какъ смоль, его бакенбарты и чисто-на-чисто выбѣлѣнные своды лѣстницы.

— Ну, полноте, не сердитесь! сказалъ онъ, обнявъ обѣими руками свою молоденькую соб[ѣ]/е/сѣдницу — я пошутилъ; я дамъ вамъ чайникъ.

Въ эту минуту, изнутри стали отпирать дверь; онъ выпустилъ Катю изъ своихъ объятій и она, чтобъ не быть замѣченной поспѣшила взбѣжать на свой этажъ и оттуда, нагнувшись черезъ балюстрадъ, съ любопытствомъ смотрѣла внизъ на господина съ чорными бакенбартами. Дверь отворилъ ему сѣдоволосый, почтенной наружности слуга и, [пого] выслушавъ приказанія своего барина, снова скрылся, а господин по прежнему остался на лѣстницѣ и взглянулъ вверхъ, отыскивая глазами убѣжавшую отъ него Катю.

— Послушайте! сказала она ему шопотомъ, сойдя внизъ на нѣсколько ступенекъ — нѣтъ-ли у васъ бѣленькаго, /съ розанами по обѣимъ сторонамъ и/ съ отбитымъ носикомъ?

— Такого, кажется, нѣтъ, отвѣчалъ онъ засмѣявшись.

— Ну, все равно, только пожалуй-ста похуже! съ трещинками, если можно.

Сказавъ это, она снова взбѣжала на верхъ, потому что дверь въ эту минуту отворилась и изъ нея по прежнему показалась сѣдая и почтенная фигура слуги съ нѣсколькими чайниками въ рукахъ. Господинъ выбралъ изъ нихъ одинъ похуже, какъ просила его Катя и, отославъ слугу своего, снова остался [одинъ] на лѣстницѣ, одинъ на одинъ съ [Катей] /хорошенькой дѣвочкой/, которая довѣрчиво сбѣжала къ нему съ верху.

— Не годится! сказала она, взглянувъ на чайникъ и печально покачавъ головою — хорошъ слишкомъ.

— Негодится? Такъ мы его поправимъ!

Съ этими словами, сказанными по обыкновенію громко и со смѣхомъ, онъ стукнулъ чайник[ъ]/омъ/ объ стѣну, отбилъ у него такимъ образомъ носикъ, шишичку отъ крышки и ручку и, подавая его Катѣ, промолвилъ.

— А теперь годится?

— Го-дится! отвѣчала дѣвочка медленно и во всѣ глаза смотря на смѣющагося господина. Она никакъ не могла понять, чтобъ можно было самовольно, безъ всякаго сожалѣнія испортить такую прекрасную по ея мнѣнію вещь. Она до того была удивлена его выходкою, что даже ни разу не остановила его, ни разу не вступилась за красивый чайникъ и молча, съ какимъ-то страхомъ глядѣла какъ господинъ портилъ его, чтобъ доставить ей удовольствіе. Въ эту минуту она даже не подумала, что это для нея дѣлается: она удивлялась одному только акту и веселый господинъ принялъ въ ея воображеніи необыкновенные размѣры, сталъ для нея [чѣмъ-то] /существомъ/ высшимъ, непохожимъ на другихъ людей.

— Что вы на меня такъ смотрите? спросилъ онъ её.

— Такъ! отвѣчала она разсѣянно. Пожалуйте-же чайникъ! Покорно васъ благодарю!….

— Э! шутите! Такъ вы отъ меня не отдѣлаетесь!

Онъ обнялъ её, привлекъ къ себѣ и разправивъ разбросанные по лицу ея волосы, поцѣловалъ её въ смугленькую щочку. Движенія его были медленные, /такъ-сказать/ методическіе. Видно было, что онъ со всею

// л. 18

опытностію человѣка, привыкшаго наслаждаться, вкусилъ поцѣлуй этотъ. За минуту, за одну только маленькую минуту передъ этимъ, Катя ни за что бы не позволила такъ самовластно, съ такимъ комфортомъ разпоряжаться своимъ личикомъ: она затѣяла бы страшную борьбу съ дерзкимъ господиномъ, изцарапала бы ему [скорѣе гла] руки и щоки скорѣе, чѣмъ дала-бы [поцѣ] на сильно поцѣловать себя. Знакомство ея съ нимъ /вовсе не/ было [вовсе] такъ коротко, какъ можно было предполагать съ перваго взгляду. Но теперь изумленная дѣвочка перенесла поцѣлуй безъ большихъ сопротивленій: она защищалась слабо и робко, какъ-будто боялась оскорбить человѣка, который могъ во всякое время отбивать носки у своихъ чайниковъ.

— Пустите меня, сказала она ему тихимъ и дрожащимъ голосомъ, Мнѣ пора домой.

— Отчего вы никогда не хотите придти ко мнѣ? Приходите ныньче! Какія у меня есть картинки!

— Мнѣ нѣкогда…. мнѣ, право, нѣкогда… пустите!

— Придете?

— Нѣтъ, не приду! сказала она, [вдругъ] вырвавшись вдругъ изъ его объятій и взбѣжавъ на лѣстницу.

— Ахъ, шалунья….. А поглядите-ка что у меня есть!

Катя нагнулась надъ балюстрадомъ и увидѣла у него въ рукахъ что-то свѣтлое, блестѣвшее какъ золото, не то серги, не то колечко. Веселый господинъ то поднималъ, то опускалъ свѣтлую вещицу и потому ей никакъ нельзя было разсмотрѣть чтò это тако[й]/е/, а разсмотрѣть очень хотѣлось. Она ужь и такъ и эдакъ нагибала надъ балюстрадомъ свою хорошенькую головку, все болѣе /и болѣе/ щуря глаза, [но] /и все/ немогла разглядѣть блестящей вешицы.

— Сойдите внизъ, крикнулъ ей смѣявшійся господинъ — покажу!

[—]Она сошла внизъ ступеньки на три, но вдругъ остановившись, /и/ сказа[ла]/въ/: «Нѣтъ, не хочу!» снова взбѣжала на лѣстницу.

— [Нѣтъ, не хочу!] /Я это для/ васъ купилъ! Приходите и получите!

Въ это время внизу на лѣстницѣ послышались чьи-то шаги. Катя поспѣшила войдти домой, а господинъ въ пальто снова позвонилъ у своей [лѣстницы] /двери/. Пока ему отпирали, на [площадку вошли] /лѣстницу взходили/ Нерадовъ съ Похлёбкинымъ. [Послѣдн] Похлёбкинъ со свертками въ [обоихъ] карманахъ, съ шкатулкою въ обѣихъ рукахъ и окутанный по самые глаза краснымъ шерстянымъ шарфомъ былъ крайне смѣшонъ; онъ безпрестанно путался въ своей длиннополой бекешѣ и на каждомъ шагу спотыкался. [Неизвѣстный господинъ не могъ удержаться отъ смѣха и захохоталъ во все горло. Похлёбкинъ до того смѣшался, услышавъ его хохотъ,] Когда онъ вступилъ на площадку и сошолся лицомъ къ лицу съ неизвѣстнымъ господиномъ, стоявшимъ у своего колокольчика и съ любопытствомъ наблюдавшимъ эт[у]/о/ [про] странное возхожденіе, онъ [до того] смѣшался, [что] и не зналъ чтò ему дѣлать. Инстинктивно, по привычкѣ поднёсъ онъ было обѣ руки, [свои] занятыя шкатулкою къ шляпѣ, чтобъ засвидѣтельствовать по обыкновенію свое нижайшее и сконфузился еще болѣе. Нерадовъ, шедшій за нимъ, поспѣшилъ взять у него шкатулку и тогда старикъ началъ разкланиваться и разшаркиваться.

— Наше нижайшее-съ Матвѣю Ѳедоровичу! произнесъ онъ на роспѣвъ, размахивая шляпою, которую [по] вслѣдствіе такой экстренной встрѣчи держалъ не за тулью, какъ обыкновенно, а за поля. Казалось, онъ потерялъ къ ней всякую жалость.

// л. 18 об.

Давно уже пора сказать, что господинъ, стоявшій у своей двери былъ никто иной, какъ Матвѣй Ѳедоровичъ Нерадовъ, патронъ Похлёбкина и родной братъ его спутника.

— Скажите пожалуйста! воскликнулъ онъ засмѣявшись, Да это нашъ Алексѣй Миронычъ! Я васъ и не узналъ совсѣмъ.

Похлёбкинъ, казалось, никакъ неожидалъ, чтобъ его можно было не узнать на разстояніи двухъ шаговъ и съ принужденнымъ смѣхомъ пробормоталъ что-то про богатство.

— Праздникъ встрѣчали, Алексѣй Миронычъ? продолжалъ насмѣшливо Нерадовъ-старшій/, или какъ называли его съ нѣкотораго времени въ семействѣ Похлёбкина, нижній, въ отличіе отъ его брата, котораго окрестили въ верхняго/.

Старикъ покраснѣлъ. Онъ вспомнилъ о томъ, что спотыкался на каждой ступенькѣ и что все это вѣроятно видѣлъ патронъ его. У него мелькнула въ головѣ мысль, ужь не считаетъ-ли онъ его нетрезвымъ, что говоритъ о встрѣчѣ праздника. Похлёбкинъ крайне разсердился и по обыкновенію своему собрался сказать колкость Нерадову-[старшеву] /нижнему/.

— Съ вашего позволенія, сказалъ онъ, низко кланяясь — не иначе какъ съ вашего позволенія Матвѣй Ѳедоровичъ и благодаря щедротамъ вашимъ, за кои вѣчно буду молить Господа Бога и Святыхъ его, тѣмъ паче, что и птицы небесныя ежечасно восхваляютъ [Его премуд]/…../

— А земныя?

Вопросъ этотъ [совер] былъ сдѣланъ совершенно не кстати. Похлебкинъ запнулся, но на одинъ мигъ только: онъ былъ въ ударѣ и продолжалъ, нагнувъ голову нѣсколько на бокъ, постоянно смотря въ землю и поднявъ еще выше свои дугообразныя брови. Онъ такъ былъ золъ въ эту минуту на своего патрона, что рѣшился окончательно уничтожить его и, если ужь на то пошло, совершенно, навсегда разругаться съ нимъ:

— А земныя — сказалъ онъ не совсѣмъ твердымъ голосомъ — также какъ и я грѣшный человѣкъ молятъ Всемогущаго Творца [о] за своихъ благодѣтел[яхъ]/ей/. Вотъ-что-съ!

Сказавъ это онъ махнулъ шляпой и все еще не поднимая глазъ съ пола, разшаркнулся съ особенною пріятностію.

— Кстати, Алексѣй Миронычъ, замѣтилъ тутъ ему Нерадовъ [старшій] /нижній/, взявъ въ обѣ руки лацканы его бекеши и застегивая её на одну разстегнувшуюся пуговку, чтò онъ всегда дѣлалъ когда говорилъ съ кѣмъ нибудь [пониже себя] /«изъ своихъ»/ — Зайдите-ка ко мнѣ завтра по утру: у меня есть одинъ векселёкъ, которому на дняхъ срокъ выходитъ….

Похлёбкинъ поблѣднѣлъ, услышавъ о векселѣ. Нерадовъ младшій /или верхній/ тихонько толкнулъ своего брата.

— Э! да не объ вашемъ векселѣ говорю я! продолжалъ /съ досадой/ старшій, [/съ досадой/] замѣтивъ въ чёмъ дѣло — съ васъ взятки гладки! Въ тюрму что-ли, посажу я васъ? Очень выгодно!

И онъ ударилъ по плечу разтерявшагося Похлёбкина, который не чувствовалъ уже себя болѣе способнымъ на колкости, а только кланялся.

— Такъ заходите! завтра-то? а? крикнулъ ему еще разъ [старшій] [/верхній/] /нижній/ на порогѣ своей квартиры и хлопнулъ за собою дверью.

Похлёбкинъ, молча надѣлъ на себя шляпу, принялъ изъ рукъ Нерадова младшаго шкатулку и закусивъ нижнюю губу, сталъ взбираться къ себѣ на четвертый. Нерадовъ послѣдовалъ за нимъ и когда они вошли на свою площадку, пожелалъ ему доброй ночи и подалъ руку.

// л. 19

Катя первая встрѣтила [его] /отца/ на порогѣ со свѣчею въ рукахъ и съ дѣтски веселымъ лицомъ своимъ. Поставивъ свѣчу на окно, она немедленно, со всею рѣзвостію, свойственною ея лѣтамъ принялась за отца своего: скинула съ него шарфъ, бекешь, приняла отъ него шляпу и все это со смѣхомъ, съ ласками, съ болтовнею, что всегда восхищало старика и заставляло его любить свой бѣдный уголъ. И теперь, когда домашняя дверь, захлопнувшись за нимъ, отдѣлила его отъ впечатлѣній внѣшней жизни, ему стало легче и отраднѣе. При видѣ своей дочери онъ почувствовалъ, что если есть гдѣ нибудь въ божьемъ мірѣ для него счастіе, такъ это въ его собственныхъ четырехъ стѣнахъ, какія бы они тамъ ни были и въ эту минуту ему показалось… нѣтъ, не показалось: онъ не умѣлъ анализировать своихъ впечатлѣній — онъ ощутилъ въ глубинѣ своего сердца, что его голыя стѣны /радушно/ принимаютъ его, какъ усталаго странника и привѣтливо улыбаются ему устами его любим[ой]/аго/ [дочери.] /дитяти./ Сцена съ Нерадовымъ-старшимъ на лѣстницѣ, задѣвъ непріятнымъ, тяжелымъ образомъ его человѣческія чувства, уязвивъ въ немъ самолюбіе бѣднаго человѣка, которое всегда сильно вырабатывается у бѣдняковъ тёмныхъ, но благородныхъ, только разшевелила въ немъ любовь къ своимъ и къ своему домашнему крову. Не смотря на свою внѣшнюю грубость и чорствость, Похлёбкинъ былъ человѣкъ мягкаго сердца: онъ привыкъ любить и ощущалъ въ любви насущную потребность. Въ немъ было болѣе сердца, чѣмъ ума и эта черта отразилась на всей его жизни, или лучше сказать вся его жизнь сформировалась по этой главной формулѣ его характера. Онъ никогда немогъ усилить свое[го] чувств[а]/о/, подавить или скрыть свои впечатлѣнія, чтò ни говорилъ ему подъ-часъ здравый смыслъ. Такъ напримѣръ онъ любилъ Катю болѣе прочихъ дочерей своихъ и не скрывалъ этого передъ ними, а вполнѣ, открыто предавался своему чувству.

— Нà, сказалъ онъ [ей], суя ей потихоньку въ руки купленную шкатулку и [под] поглядывая въ /полу-/отворенную дверь, не замѣчаетъ ли кто за нимъ — Нà, возьми, это тебѣ къ празднику Катя; только не показывай никому, спрячь покуда…. потомъ мы скажемъ что это тётка тебѣ прислала.

Катя съ жаромъ поцѣловала отца.

— А имъ-то, имъ-то? шепнула она ему на ухо, съ тоскливымъ видомъ ожидая отъ него отвѣта.

— Кому?…. что?….

— У нихъ-то, тятенька….. тоже будетъ что нибудь къ празднику?

Похлёбкинъ молча и какъ-будто по секрету показалъ ей два огромныхъ свертка, которые до сихъ поръ покоились въ карманахъ его длинной бекеши. Катя [нѣсколько] успокоилась и снова поцѣловала отца. Она чрезвычайно гордилась /его/ исключительною любовью [отца своего], и какъ ребёнокъ, весьма часто кстати и не кстати чванилась ею передъ сестрами своими, но никакъ не хотѣла, чтобъ это чувство выражалось матеріальными знаками въ ущербъ ея сестрамъ и потому подарокъ отца сдѣлалъ на неё непріятное впечатлѣніе. Чувство справедливости говорило ей, что отецъ ея проступился противъ своихъ отеческихъ

// л. 19 об.

обязанностей и любимое дитя его смотрѣло теперь на него какъ строгій судія. Но Похлёбкинъ на ея розовомъ личикѣ прочелъ только радость и благодарность къ себѣ и еще разъ повторилъ ей шопотомъ и поглядывая на дверь:

— Спрячь, Катя, спрячь!…. Послѣ мы все свалимъ на тётку!

Между тѣмъ старшія сестры, всполошонныя приходомъ отца, поспѣшили коё-какъ на-скоро прибрать въ главной комнатѣ, чтобъ покрайней мѣрѣ можно было пройдти по ней прямо, безъ лишнихъ извилинъ: гладильную доску оттащили къ стѣнѣ, мебель, разбросанную до сихъ поръ по комнатѣ и покрытую накрахмалеными юбками тоже отставили къ сторонкѣ. Когда отецъ вошолъ въ «залу» все семейство было въ ней на лицо и встрѣтило его съ любопытными взорами. Даже Марья Даниловна и та прибѣжала изъ кухни встрѣтить своего мужа и посмотрѣть на его покупки.

— Экой Содомъ и Гоморъ вы безъ меня подняли! сказалъ старикъ, войдя въ комнату — и пахнетъ-то здѣсь точно въ прачешной, продолжалъ онъ, потягивая въ себя воздухъ — Юбокъ-то, юбокъ-то какая пропасть! А на сколько, матушка, крахмалу онѣ извели? Марья Даниловна? а?

Онъ засмѣялся и началъ здороваться со всѣми. Руки его были полны различными свертками: кромѣ двухъ, /огромныхъ/ [въ которыхъ хранились башмаки] /съ башмаками/, у него были еще и поменьше, въ которыхъ по формѣ ихъ и по цвѣту бумаги можно было предугадывать присутствіе [въ нихъ] сахара, чая и кофе, но въ весьма скромныхъ размѣрахъ. Поздоровавшись съ своимъ семействомъ, Похлёбкинъ медленно подошолъ къ столу, разложилъ на немъ свои покупки и началъ было съ важнымъ видомъ, приличнымъ тако[му]/й/ важной церемоніи, какъ дѣланіе подарковъ передъ праздникомъ, освобождать узлы свои отъ бумаги и веревокъ, какъ вдругъ остановился, какъ будто что-то вдругъ побезпокоило его. Онъ искоса бросилъ взглядъ вокругъ себя и увидѣлъ что все его семейство, неисключая даже и старухи-жены обступило его и съ любопытствомъ смотритъ теперь на его руки. Онъ прочелъ разочарованіе во взорахъ Марьи, облокотившейся [обѣими] на столъ и равнодушно смотрѣвшей на лежавшія на немъ вещи, /какъ-будто напередъ знал[ъ]/а/, чтò это такое/ надежду на блѣдномъ лицѣ Лизаветы, которая, обвивъ одной рукою шею средней сестры своей, кистью другой оперлас[ъ]/ь/ на плечо Кати и полная любопытства и ожиданія сто[ятъ]/яла/ теперь передъ [нимъ] нимъ, передъ отцомъ своимъ и какъ будто спрашива[етъ]/ла/ его для чего онъ медлитъ; дѣтское нетерпѣніе въ глазахъ и движеніяхъ его любимой Кати, не способной спокойно постоять на одномъ и томъ же мѣстѣ и въ эту минуту украдкой щупавшей своими тонкими пальцами интересные свертки и покушавшейся просверлить ими дырочку въ грубой бумаг[и]/ѣ/; наконецъ онъ увидѣлъ жену свою, которая стала нарочно рядомъ съ нимъ, какъ-бы заранѣе приготовляясь насладиться вмѣстѣ съ мужемъ радостію дѣтей своихъ. Онъ все это увидѣлъ и ему стало страшно за свои бѣдные подарки: онъ предвидѣлъ, что обманетъ ими всеобщія ожиданія и пересталъ развязывать узлы, а взявъ со стола три или четыре маленькихъ свертка, подалъ ихъ женѣ и сказалъ ей скороговоркой, какъ будто спѣша окончить эту тягостную для него сцену:

— Вотъ тебѣ, матушка, возьми-ка, да спрячъ! Здѣсь чай, сахаръ ну и проч…. Дороговизна страшная! Двадцать девять копѣекъ полурафинадъ! Купилъ пять фунтиковъ, матушка, продолжалъ онъ жалобно и какъ-то сморщившись, — приступу нѣтъ! ну и чайку

// л. 20

четвертушку да кстати ужь думаю, куда ни шло! куплю и кофейку. Ну вотъ и все! А здѣсь кое что для васъ, дѣти. Сами разберете. Приступу нѣтъ, друзья мои! что дѣлать? Я ужь и такъ и сякъ…. Самъ-бы радъ для васъ…. Ну ужь чтò!

И онъ ушолъ поскорѣе въ спальню [переодѣться] /какъ-будто/ вдругъ ощутилъ такое неодолимое желаніе переодѣться, чтò и минуты лишней не могъ пробыть съ своимъ семействомъ. Но тамъ, скинувъ свой полу[ф]фрачекъ, онъ на ципочкахъ подкрался къ двери, прильнулъ глазомъ къ ея щели и съ жадностію смотрѣлъ на оставшееся въ другой комнатѣ семейство, которое въ эту минуту развязывало и разбирало его подарки. О, кабы деньги! подумалъ онъ, потѣшилъ бы я ихъ всѣхъ моихъ милыхъ; нарядовъ-то, нарядовъ-то накупилъ бы имъ! И онъ невольно вспомнилъ про блѣдность и истощеніе сестры своей[;]/./ [про в]/В/оспоминаніе это казалось сильно /его/ заняло: онъ пересталъ [наблюдать] /глядѣть/ въ щель, [и] сѣлъ на кровать и все думалъ о томъ какъ слаба стала бѣдная старуха, какъ она чуть на ногахъ стояла передъ нимъ, какъ коротко было ея дыханіе и какъ робки и шатки стали шаги ея. Потом онъ припомнилъ каждое сказанное ею слово, [сцену] /ея/ слёз[ъ]/ы/, братскій раздѣлъ денегъ и все это онъ, казалось сравнивалъ, взвѣшивалъ, во всемъ видѣлъ какое-то внутреннее значеніе, какой-то тёмный смыслъ, который не замедлитъ разъясниться. Такимъ образомъ онъ нѣсколько минутъ еще просидѣлъ въ потёмкахъ на своей кровати; наконецъ онъ плюнулъ, перекрестился, [и] всталъ [съ своего мѣста] и вошолъ /въ залу/ къ своему семейству.

Тамъ всѣ по прежнему были за работой: Лизавета продолжала шить манишку, Марья крахмалила, даже Катя вспомнила, что /и/ ей придется надѣть что нибудь по лучше и по новѣе и принялась за какое-то платье. Но лишь только вошолъ отецъ, всѣ поспѣшили поблагодарить его за подарки.

— Въ пору-ли, дѣти? спросилъ онъ ихъ — потрафилъ-ли я вамъ? ‑

Дочери [снова] увѣрили его, что въ пору и снова поблагодарили. Купленные башмаки, успѣвшіе уже, какъ и все бывшее въ комнатѣ, размѣститься по кучкамъ, снова явились на сцену. Каждая изъ дочерей держала по парѣ, хвалила ихъ, спрашивала чтò они стоятъ и любовалась то фасономъ, то прочностію работы. Но отца не обманули всѣ эти похвалы и увѣренія: онъ зналъ, что они не искренни[.]/, что онъ неугодилъ ихъ ожиданіямъ./

— Ну, хорошо, хорошо, сказалъ онъ имъ, уберите ихъ, дѣти!… А я былъ ныньче у вашей крестной — Вотъ, матушка, припрячь-ка ты мнѣ эти ден[ьги]/ежки/, прибавилъ онъ обращаясь къ женѣ — Это она дала намъ праздникъ встрѣтить <В рукописи: встрѣть> — дай ей Господи здоровья!

— Ты былъ у сестрицы? спросила его жена, а дочери все бросили и обступивъ старика молча /его/ слушали.

— Былъ. И обѣщала еще дать мнѣ триста рублей серебромъ. Теперь, говоритъ нѣтъ у меня, братецъ, а вотъ послѣ праздниковъ изъ ломбарда возьму, такъ тогда, говоритъ……

— У ней нѣтъ денегъ[?]/!/ перебила жена недовѣрчиво качая головою.

— Нѣтъ, матушка, точно нѣтъ! я самъ видѣлъ, по братски подѣлилась со мной; себѣ пятьнадцать оставила и мнѣ пятьнадцать дала….

— И обѣщала триста рублей?

— Обѣщала!

— Ты думаешь дастъ?

// л. 20 об.

— А Богъ её знаетъ, матушка! Можетъ быть и дастъ. Я-то, сказать правду, не надѣюсь, чтобъ дала. На неё, ты знаешь сама, разное находитъ. Я тогда только вѣрю деньгамъ, когда они у меня въ рукахъ, а пока они въ чужомъ сундукѣ, плоха на нихъ надежда. Хорошо и то, что на [на] эти непоскупилась, дай ей Богъ здоровья.

— Мамону копитъ старая, а [св] братъ съ семьей безъ хлѣба сидитъ, прошептала Марья Даниловна.

— Чуть дышитъ сердешная, произнесъ Похлёбкинъ, не слыхавъ замѣчанія жены своей.

— Чуть дышитъ?

— Увидишь завтра её, такъ право не узнаешь.

— О? воскликнули разомъ и мать и дочери.

Единодушное восклицаніе это вовсе непонравилось Похлёбкину.

— Такъ вдругъ постарѣла и похилѣла, что….. о/хъ/-о-хо!

— Въ постели лежитъ? спросила [съ] его Марья.

— Нѣтъ ходитъ.

— Спроси, Маша, ѣзди[лъ]/тъ/-ли къ ней докторъ? шептала Лизавета на ухо Марьи.

— Чтò ты хочешь сказать, Лиза? спросилъ её отецъ.

— Я…. я хотѣла спросить, ѣздитъ-ли къ ней докторъ, батюшка?

— [Спросила] /Кажется/ нѣтъ, а впрочемъ не знаю.

Похлёбкинъ подробно разказалъ [семьѣ своей] имъ всѣмъ о своемъ недавнемъ визитѣ. Разказывая, онъ постоянно смотрѣлъ [в] какъ-то въ сторону, какъ будто избѣгалъ ихъ взоровъ и въ особенности налегъ на то [мѣсто] какъ разчувствовалась и какъ плакала сестра его, когда дѣлилась съ нимъ деньгами, какъ обвиняла себя въ ихъ бѣдности и какъ обѣщала загладить грѣхи свои передъ ними. [Такъ] /Видно было что ему/ хотѣлось [ему] возбудить въ [нихъ] /семьѣ своей/ участіе къ бѣдной еле-жившей старухѣ — и участіе точно было возбуждено, потому-что всѣ снова начали распрашивать его [о] и входить во всѣ подробности касательно ея здоровья. Богъ знаетъ почему только это участіе не совсѣмъ нравилось старику.

— Мнѣ все сдается, что не жилица она у насъ больше, сказалъ онъ помолчавъ и взглянувъ на своихъ соб[ѣ]/е/сѣдницъ.

— Переживетъ насъ съ тобою, подумала Марья Даниловна, но ничего не сказала.

— Неуже-ли она ужь такъ плоха, батюшка?

— Очень, очень плоха, Маша. Молитесь за нее Богу, дѣти. Она женщина добрая — много намъ можетъ добра сдѣлать. Вотъ и ныньче, чтò [бы] сталъ-бы я безъ нея дѣлать? Безъ денегъ, просто безъ копейки насидѣлись бы безъ нея. Все вѣдь, рѣшительно-таки до послѣдняго гроша истратилъ я ныньче на /провизію да на/ разныя покупки. Горе взяло меня, дѣти: я и пошолъ къ ней и пошолъ просто отвести душу, а не то чтобы денегъ просить. Я и не просилъ ихъ у ней: сама, такъ-таки просто сама взяла шкатулку, вынесла, сосчитала тамъ сколько у ней всего было, да и говоритъ: возьмите, братецъ, подѣлимтесь по братски. Я ей тутъ кстати о своемъ долгѣ, такъ и на счетъ долга оѣщала. Послѣ праздниковъ, говоритъ, батюшка братецъ, послѣ праздниковъ. Такъ вотъ какая она женщина, дѣти! Молит[есь,]/ься/ должны мы за нее Господу-Богу. — Будешь плакать по тёткѣ, если её, сохрани Богъ не станетъ[,]/?/ спросилъ онъ Катю,

// л. 21

которая в[о]/ъ/ [все] продолженіе его разказа не переставала къ нему ластиться.

— Буду!

— Зачѣмъ-же ты смѣешься? Никогда не должно смѣяться, когда говорятъ о такихъ предметахъ.

Послѣ этаго разговора старикъ ушолъ въ спальню и во весь вечеръ не выходилъ уже болѣе изъ нея. Марья Даниловна [сдѣлала] /заварила/ для него чаю; [и онъ,] напившись, [по обыкновенію своему] /онъ/ легъ на кровать, чтò всегда дѣлалъ, по возвращеніи со своихъ прогулокъ потому что обыкновенно приходилъ домой усталый и измученный и попробовалъ было заснуть, но сонъ недавался ему. Въ спальнѣ было темно. Изъ сосѣднихъ комнатъ т. е. изъ кухни и изъ залы, какъ называли въ семействѣ переднюю комнату, до слуха его долетали разнаго рода звуки: шопотъ, трескъ отъ разведеннаго въ кухнѣ огня, [и] шорохъ шаговъ, стукъ отъ отодвинутого стула, или другой какой мебели. То жена, то кто-нибудь изъ дочерей безпрестанно проходили черезъ спальню. Два раза Катя на цыпочкахъ подкрадывалась къ его кровати и прислушивалась спитъ онъ, или нѣтъ, но онъ не заговаривалъ съ нею и она, убѣдившись, что онъ спитъ тихо удалялась отъ него.

— Это ты, Катя? окликнулъ онъ её, когда она въ третій разъ подошла къ нему.

— Я-съ, тятенька.

— Что тебѣ нужно?

— Ничего-съ; я такъ, тятенька.

— Садись-ка на кровать-то, да поговори со мною. — Не спится что-то.

Въ эту минуту въ спальню вошла Марья Даниловна и молча затеплила передъ образомъ лампадку. Старикъ понялъ, что масло было только сей-часъ куплено, и что не принеси онъ денегъ, они можетъ быть встрѣтили-бы праздникъ безъ лампады. Катя вскарабкалась на [кровать] /постель/ какъ только мать вышла въ кухню и немедленно вступила въ разговоръ съ нимъ.

— Знаете, тятенька, я безъ васъ все плакала.

— О чемъ?

— Я, тятенька, чайникъ разбила.

— О? Что-же мать?

— За уши выдрала.

— Больно?

— Очень больно.

— Ну, а ты что?

— [Я] /А/ я все плакала, все плакала, все плакала.

Отецъ погладилъ её по головкѣ, какъ-будто хотѣлъ увѣрить её, что онъ за это не станетъ драть её за уши. Но она и безъ того знала это и снова начала болтать съ нимъ обо всемъ, что только ни приходило ей въ голову. Отецъ лежалъ и молча слушалъ, прерывая по временамъ разказъ ея восклицаніями: о?, а? или задавая ей вопросы въ родѣ слѣдующихъ: Ну а ты чтò? А она чтò? и т. п.

— Тятенька? а, тятенька? [спросила] /сказала/ она вдругъ, когда истощились нѣсколько ея разказы и они оба молчали около минуты.

— Ну?

— [Богатъ этотъ Нерадовъ?] /Я шкатулку въ сундукъ заперла./

// л. 21 об.

— А!

— Прехорошенькая, тятенька; я въ неё все буду прятать: ленточки, рюшикъ, игольникъ, ножницы все, все, а ключь буду при себѣ держать. И то у меня /ныньче/ чуть насильно сундукъ не взломали.

— О?

— Да, Маша; взяла ножницы, да прямо къ замку — ломать хочетъ.

— Ну, а ты что?

— Я встала на сундукъ и не даю ей. Вотъ прекрасно! — вы мнѣ купили замокъ, а она его разломаетъ! Я схватила её за обѣ руки, да и держу….

— А она что?

— Она-то? Встала да и бросилась на меня; одной рукой прижала къ печкѣ, а другой изъ руки ключь вырываетъ….

— Ишь какая! Ну, а ты что?

— Я и разбила чайникъ. Видно рукой задѣла какъ нибудь…

— О?

Старикъ лежалъ съ закрытыми глазами и начиналъ дремать подъ болтовню неугомонной Кати. Ему пріятно было слушать её; но такъ какъ самъ онъ нисколько не поддерживалъ разговора, то онъ снова на минуту прекратился. Катя все еще сидѣла на кровати, поджавъ подъ себя ноги /потряхивая по временамъ головою/ и поглядывая на отца не заснулъ-ли онъ, но замѣтивъ что онъ не спитъ еще, она снова принялась болтать съ нимъ.

— Тятенька! а, тятенька!

— Ну?

— Богатъ этотъ Нерадовъ?

— Который?

— Нижній….. тотъ, у котораго вы нанимаетесь-то? Матвѣй Ѳедоровичъ?

— Я ни у кого не нанимаюсь, Катя. Я хожу по его дѣламъ, по знакомству, по дружбѣ къ нему, потому что онъ меня проситъ объ этомъ, а не потому чтобъ я нанимался у него. И никому не говори, что[бъ] я въ наймахъ у него, а по дружбѣ по знакомству. А нижній Нерадовъ богатъ.

— Добрый онъ человѣкъ тятенька?

— Живодёръ, какихъ свѣтъ не производилъ, разбойникъ, душегубецъ!

— Что вы, тятенька? Какъ-же вы всегда говорили, что онъ человѣкъ хорошій?

— Отсохни языкъ у меня, если я когда нибудь скажу это! воскликнулъ старикъ, приподнявшись на постели — Онъ, добрый человѣкъ? Кровопійца! Изъ всѣхъ изъ насъ кровь сосетъ — изъ меня, изъ тебя, изъ матери<,> изъ сестеръ! изъ всѣхъ, изъ всѣхъ! Далъ намъ конуру какую-то, да и говоритъ: жив[е]/и/те въ ней, а я изъ васъ стану кровь сосать, а когда вы поблѣднѣете отъ изнуренія, отъ нужды и у васъ силъ болѣе не станетъ, я брошу вамъ на поправку, какъ милостыню нѣсколько цѣлковыхъ, и опять начну изъ васъ кровь сосать, пока вы снова не поблѣднѣете и не похирѣете! Вотъ онъ какой человѣкъ! Кровопіецъ!

Катя съ изумленіемъ слушала ожесточенныя рѣчи отца своего, всегда добраго, всегда снизходительнаго къ людямъ и къ ихъ слабостямъ. Правда, съ нимъ часто случалось, что одинъ человѣкъ былъ хорошъ у него вчера и дуренъ сегодня, но никогда еще не видала она чтобъ гнѣвъ его доходилъ до такой степен[ь]/и/, какъ теперь. Ей невольно пришло въ голову, что отецъ ея долженъ былъ встрѣтиться съ Нерадовымъ на лѣстницѣ, но что произошло между ними и о чемъ говорили они между собою, она не знала.

// л. 22

— Как[же]/ъ/ же, тятенька, онъ вамъ еще ныньче далъ денегъ и вы сами называли его добрымъ человѣкомъ?

— Развѣ даромъ далъ мнѣ онъ эти деньги? развѣ я не заслужилъ ихъ? Ты мала еще и глупа и потому не можешь судить о такихъ предметахъ. А что я съ дуру называлъ его добрымъ, такъ это потому что я бѣднякъ, что я обрадовался его деньгамъ какъ съумасшедшій и радъ былъ за нихъ облизать ему ноги. Что ты думаешь, обрадуется онъ, если я отдамъ ему свой долгъ, да [и] скажу: милостивѣйшій мой государь и благодѣтель! вотъ вамъ ваши денежки, а вотъ вамъ [и] /мой/ поклонъ? [мой] Нѣтъ, дура, врешь! Необрадуется онъ, разбойникъ: онъ знаетъ, что я ему нуженъ, что не скоро найдти ему другого такого-же дурака, какъ я. Что у него денегъ много, такъ онъ мною и помыкать вздумалъ! Нѣтъ, врешь, голубчикъ! людьми честнѣе и [по]чище себя не помыкаютъ.

Старикъ пришолъ въ азартъ. Онъ уже не лежалъ на постели, а сидѣлъ на ней, облокотившись одной рукою на подушки, между-тѣмъ какъ другая служила живымъ коментаріемъ рѣзкимъ словамъ его и угрозамъ. Катя молча слушала отца своего и не смѣла противурѣчить ему, хотя ей и хотѣлось припомнить ему разные случаи, когда онъ восхвалялъ своего патрона. [Впрочемъ гнѣвъ его мало по малу утихъ] /Она уже не сомнѣвалась болѣе въ томъ,/ что между ними обоими произошло [в] что нибудь весьма непріятное на лѣстницѣ. Впрочемъ послѣ такой длинной рѣчи гнѣвъ отца ея мало-по-малу утихъ; онъ снова легъ на кровать и лежалъ на ней нѣсколько времени молча, но не переставая шевелить губами. Катя тоже молчала.

— Вѣдь вотъ, началъ онъ снова, какъ будто нашолъ у себя въ головѣ новыя, наиубѣдительнѣйшія доказательства въ гнусности своего кредитора — вѣдь вотъ завтра срокъ моему векселю, а гдѣ я возьму денегъ заплатить ему?

— Но если тётушка…..

— На тётушку твою плоха надежда: она женщина больная. Еще и позабудетъ, пожалуй къ тому времени о своемъ обѣщаніи, чтò ты думаешь? Онъ такъ и проститъ мнѣ этотъ долгъ? Врешь, онъ напомнитъ мнѣ о немъ и будетъ всякій день напоминать мнѣ объ немъ. /Съ завтрашняго дня/ Онъ послѣдней каплѣ моего кроваваго пота будетъ имѣть право говорить: я тебя [по] купилъ несчастная капля, купилъ за триста рублевъ и за причитающіеся на нихъ проценты. Не Похлёбкину и не семейству его принадлежишь ты теперь, а мнѣ твоему законному властелину. — /Вотъ что будетъ говорить онъ съ завтрашняго дня/ И почему ты знаешь, что послѣ праздниковъ не засодитъ онъ меня въ долговое отдѣленіе?

— Но вы ему нужны, [батюшка] /тятенька/…. замѣтила Катя, у которой начинали уже капать слёзы на фартукъ.

— А чтò въ томъ, что я ему нуженъ? Властенъ онъ посадить меня, или нѣтъ? [Отвѣчай] властенъ, или нѣтъ?

— Я не знаю, [батюшка] /тятенька/…

— Властенъ, Катя; я самъ далъ ему это право на себя; — а если властенъ, то я каждую минуту долженъ быть готовъ разстаться съ вами. Я могу надоѣсть ему, нагрубить……

Но замѣтивъ слёзы на глазахъ своей дочери, онъ замолчалъ, [но] /однако/ не спѣшилъ разувѣрить и утѣшить её. Катя украдкой, какъ-будто поправля[ла]/я/ себѣ волосы, утерла свои слёзы и чтобъ перемѣнить тягостный разговоръ, сдѣлала новый вопросъ отцу своему.

// л. 22 об.

— За то верхній, тятенька, кажется очень добрый человѣкъ?

— Добръ, пока у него денегъ нѣтъ, сказалъ отецъ, помолчавъ съ минуту, а дай ему домъ четырехъ-этажный, будетъ такой же скотиной, какъ и братецъ.

[Катя теперь ясно увидѣла, что къ отцу ея просто приступу не было]

— Но онъ всегда такой вѣжливый, такой ласковый, тятенька.

— И мы, кажется, его не кусаемъ, отвѣчалъ отецъ перевернувшись на другой бокъ.

Катя ясно видѣла, что къ отцу ея теперь просто приступу не было. Она посидѣла еще нѣсколько минутъ на кровати, и видя, что [отецъ] /старикъ/ не завязываетъ съ ней разговора, тихонько встала и вышла изъ спальн[ѣ]/и/.

— Какъ ты думаешь, Маша, говорила между тѣмъ Лизавета сестрѣ своей облокотившись на ея доску — я очень блѣдна?

— Блѣдна; ну такъ что же?

— Боже мой! какая ты холодная, Маша[,]/!/ чтò ни отвѣтишь, точно по сердцу ударишь.

— Зачѣмъ-же ты дѣлаешь такіе странные вопросы?

Лизавета не отвѣчала, но всѣ мускулы ея блѣднаго, изхудалаго лица выразили, что [ей] она хочетъ повѣрить что-то сестрѣ своей и между-тѣмъ боится ея холодности. Марья замѣтила это, но продолжала преспокойно гладить, какъ-будто была вполнѣ увѣрена, что сестра ея непремѣнно выскажется. И точно послѣ минутнаго молчанія, Лизавета [снова] /робко/ сказала ей.

— Видишь-ли Маша, я затѣмъ спросила тебя, что можетъ-быть я буду еще счастлива.

Марья вопросительно взглянула на нее.

— Да я можетъ-быть буду счастлива, если тётушка….

— Чтò[,] тётушка?

— Если мы будемъ скоро богаты, хотѣла сказать я. Тогда онъ непремѣнно на мнѣ женится.

— Ты развѣ знаешь, гдѣ онъ теперь находится?

— Знаю! отвѣчала Лизавета чуть слышно и потупившись.

Марья перестала гладить, сложила на груди крестъ-на-крестъ руки и пристально всматриваясь въ блѣдное лицо сестры своей, сказала ей строгимъ голосомъ.

— Но кто-же этотъ онъ наконецъ? Почему до сихъ-поръ ты нехочешь сказать его имени? [Вотъ у] Въ пять лѣтъ пора, кажется, надуматься….. Съ твоей стороны это самая чорная неблагодарность къ отцу и къ матери послѣ всего, что они для тебя сдѣлали…..

— Зачѣмъ ты говоришь мнѣ все это, Маша, отвѣчала Лизавета, и на блѣдномъ лицѣ ея выступили два красныя пятнà, которыя [увеличивались] /расли все болѣе и болѣе/ по мѣрѣ того, какъ она говорила — я очень хорошо сама знаю, какъ я виновата передъ всѣми вами: мнѣ нечего напоминать объ этомъ. Пять лѣтъ тому назадъ я просила и батюшку и матушку не спрашивать у меня его имени. Онъ былъ бѣденъ тогда, онъ не могъ на мнѣ жениться. Онъ ни въ чемъ не былъ виноватъ передо мною…..

— А теперь?

— Теперь онъ богатъ и теперь я сама прячусь отъ него, сказала

// л. 23

она, закрывъ лицо руками, потому что слезы брызнули изъ глазъ ея.

— Но послушай, Лиза, если онъ богатъ теперь и стало-быть можетъ на тебѣ жениться, то почему тебѣ несказать его имени, не говорю мнѣ, но напримѣръ батюшкѣ?

— Ни тебѣ, ни ему! отвѣчала рыдая бѣдная дѣвушка — ради Бога не спрашивай меня больше объ этомъ! Повѣрь мнѣ, что если тогда, когда еще можно было, я не сказала его имени, то теперь я не должна, я не смѣю произнести его передъ батюшкой.

Въ эту минуту въ комнату вошла Катя и усѣлась у печки на сундукѣ сво[ей]/емъ/. [Сестры] /Лизавета съ Марьей/ замолчали и снова принялись за свои работы, а младшая сестра ихъ начала думать о томъ какъ-бы ей ускользнуть изъ комнаты на лѣстницу. Отцовскія слова не выходили изъ головы у ней. Ей казалось, что при такомъ положеніи вещей, дѣло никакъ не можетъ обойдтись безъ нея и что она для общаго блага должна стать теперь посредницей между отцомъ своимъ и Нерадовымъ-нижнимъ. [Ей хотѣлось также кстати взглянуть и на свѣтлую вещицу, которую онъ держалъ въ рукахъ своихъ на лѣстницѣ, тѣмъ-болѣе что въ новой шкатулкѣ ея еще довольно пустого мѣста. Но она рѣшила въ умѣ своемъ не принимать хорошенькой вещицы, если [онъ] /Нерадовъ/ будетъ е[ё]/й/ дарить её, потому что была зла на него,] Ей хотѣлось узнать также, что произошло между ним[ъ]/и/ [и отцомъ ея] на лѣстницѣ и она, сидя на сундукѣ своемъ, придумывала средства, какъ-бы /ей/ уйдти изъ комнаты, такъ чтобъ [не видали] сестры не замѣтили. Наконецъ, какъ-бы надумавшись она встала, подошла къ окну, [и] взя[въ]/ла/ съ него чайникъ, /и/ попѣвая [и попрыгивая] медленно пошла [съ нимъ] въ переднюю. Чайникъ несла она въ обѣихъ рукахъ своихъ, какъ-будто боялась разбить его, /или/ какъ-будто нарочно хотѣла обратить на него вниманіе сестеръ своихъ и только что не говорила: а вотъ посмотрите, я чайникъ несу.

— Куда ты, Катя? спросила её Лизавета, когда она уже подошла къ самой двери.

— Къ жильцамъ! Нужно отнести имъ чайникъ — просили поскорѣе.

— Развѣ матушка приказала?

— /Вотъ хватились!/ Она ужь давно новый купила!

Съ этими словами [она] /Катя/ вышла изъ комнаты.

Лишь только дверь затворилась за нею, какъ Марья, неговоря ни слова, взяла ножницы, подошла къ печкѣ и стала ломать замокъ у сундука вышедшей Кати. Лизавета, [не сказавъ ни слова] /тоже встала съ своего мѣста/, подошла къ сестрѣ своей и, облокотившись на печку, молча ждала, пока будетъ вскрытъ сундукъ и казалось совершенно одобряла намѣреніе [сестры] Марьи.

— Непременно нужно узнать, чтò [у] она тамъ прячетъ, сказала шопотомъ Марья, трудясь надъ замкомъ /а то, пожалуй опять наживемъ какую нибудь исторію/ — матушкѣ нечего говорить объ этомъ прежде времени — какъ ты думаешь, Лиза?

— Конечно, отвѣчала, вздохнувъ Лизавета, Зачѣмъ её безпокоить?

// л. 23 об.

Глава V

Вскорѣ послѣ того, какъ братья Нерадовы такъ одновременно возвратились къ себѣ домой, въ квартирѣ старшаго брата, разположонной въ третьемъ этажѣ, происходила слѣдующая сцена.

Нерадовъ-старшій или нижній, какъ прозвали его Похлёбкины, сидѣлъ за письменнымъ столомъ и писалъ, а младшій помѣщался на одномъ изъ разставленныхъ противъ стола креселъ и ничего не дѣлалъ, а все что-то ёжился, какъ-будто намѣревался что-нибудь сказать, или сдѣлать.

— Извини пожалуйста, говорилъ старшій братъ, не переставая работать, дѣлъ такая пропасть…..

— Такъ я ужь лучше послѣ, братъ,…. въ другое время....

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! сиди пожалуйста; я очень радъ, что ты зашолъ ко мнѣ…. я сей часъ кончу — вотъ сигары!

Онъ толкнулъ къ нему ящикъ съ сигарами и продолжалъ писать; братъ, закуривъ сигарку, снова усѣлся на прежнемъ мѣстѣ.

Комната, въ которой произходитъ эта сцена — высока и просторна; убрана она щегольски, но съ большимъ вкусомъ и со всею строгостію, приличною кабинету дѣловаго человѣка. Прекрасный, мраморный каминъ, мягкая мебель, обитая тёмнымъ бархатомъ, огромный, изящно сработанный письменный столъ посерединѣ, обставленный креслами; нѣсколько этажерокъ съ книгами, нѣсколько [прекрасныхъ] /хорошихъ/ картинъ по стѣнамъ /дорогой коверъ, /сплошь/ покрывавшій полъ/ — вотъ и все. Но впечатлѣніе, производимое этою комнатою было глубокое и знаменательное. Всякому, кто только ни входилъ въ неё, она изо всѣхъ четырехъ угловъ своихъ[,] кричала, что хозяинъ ея Матвѣй Ѳедоровичъ Нерадовъ [есть] не простой какой нибудь смертный, а во первыхъ богатый смертный, во вторыхъ [дѣ] со вкусомъ, а въ третьихъ дѣловой смертный, ухъ какой дѣловой и развѣ только опытный глазъ могъ замѣтить, что хозяинъ /пожалуй/ точно и то и другое и третье, но что онъ еще очень недавно вышелъ изъ простыхъ смертныхъ и что слѣдовательно не мѣшаетъ быть съ нимъ осторожнѣе, потому что люди въ такомъ положеніи бываютъ ненасытны и непренебрегаютъ никакими средствами.

Въ [ком] кабинетъ этотъ можно было войдти прямо изъ передней, чрезъ небольшую и просто мёблированную соломенными стульями [залу] пріёмную залу. Такъ въ неё и входили люди свои и знакомые уже съ хозяиномъ. [Но е] /Е/сли-же нужно было принять человѣка чужого, [но] /и/ способнаго на какія нибудь дѣла съ хозяиномъ, то его обыкновенно проводили въ другія двери и онъ доходилъ до кабинета не иначе какъ миновавъ три или четыре великолѣпно убранныя комнаты и заранѣе составивъ по нимъ понятіе о прекрасныхъ качествахъ Нерадова-нижняго.

И такъ Нерадовъ-нижній сидитъ теперь за письменнымъ столомъ и пишетъ, а Нерадовъ-верхній, молча куритъ сигару.

// л. 24

На столѣ между ними горитъ огромная лампа и матовымъ свѣтомъ своимъ освѣщаетъ лица обоихъ братьевъ.

Еслибъ Катя теперь посмотрѣла на старшаго брата, то она едвали узнала-бы въ немъ того веселаго, хохотливаго господина, который /такъ часто и не дольше какъ/ за четверть часа [еще щ] /передъ симъ/ шутилъ и смѣялся съ ней на лѣстницѣ. Она увидѣла-бы теперь передъ собою человѣка въ тёмномъ бархатномъ халатѣ, съ серьёзнымъ выраженіемъ на лицѣ и даже съ нахмуренными нѣсколько бровями. Она увидѣла-бы, что онъ поминутно беретъ въ зубы перо свое и роется въ цѣлой кипѣ бумагъ, которыми заваленъ письменный столъ его. Вмѣстѣ съ веселостію съ лица его, кажется, изчезло и то добродушіе, съ какимъ онъ отбивалъ носокъ у чайника и то ребяческое лукавство, съ какимъ онъ манилъ къ себѣ золотою вещицею неопытную дѣвочку. Лицо его стало какъ-то длиннѣе и оттого-ли, что онъ уже успѣлъ отогрѣться въ тёплой комнатѣ, или просто вслѣдствіе матоваго освѣщенія, только оно какъ-будто бы и поблѣднѣло нѣсколько. Вообще веселый господинъ на лѣстницѣ очень измѣнился за письменнымъ столомъ своимъ и не совсѣмъ не въ свою пользу. Катѣ онъ понравился-бы такъ можетъ-быть больше, чѣмъ на лѣстницѣ. Онъ работалъ съ жаромъ и какъ замѣтно было съ удовольствіемъ; умомъ сіяли его небольшіе, но счастливо разрѣзанные глаза; тёмные, блестящіе волосы его такъ гладко лежали на головѣ, какъ-будто только-что прошла по нимъ рука парикмахера; бакенбарты <В рукописи: бакенбарбы> кольцомъ сходились подъ /его/ подбородкомъ и рѣзко отдѣляли бѣлую, довольно полную [шею] и обнажонную шею, къ которой небрежно прилегали освобожденные отъ галстуха воротнички батистовой рубашки. Но чѣмъ болѣе всего въ своей особѣ дорожилъ Нерадовъ-нижній и чтò точно было въ немъ безупречно-хорошо, такъ это его руки — бѣлыя, нѣжныя, немного полныя, но узкія и длинныя съ мастерски обрѣзанными ногтями. Однимъ словомъ фигура пишущаго Нерадова представляла для глазъ много пріятнаго и сей-часъ разполагала въ свою пользу.

Что-же касается до Нерадова младшаго, то при сравненіи съ братомъ своимъ онъ много терялъ. Даже то, что на улицѣ, или въ другомъ какомъ нибудь мѣстѣ, могло-бы показаться пріятнымъ и оригинальнымъ въ его наружности, /какъ-то/ скрадывалось теперь при этой изящной обстановкѣ, а главное наряду съ крупной, бросавшейся въ глаза фигурой его брата. Что-то нерѣшительное, какъ-будто лѣнь какая-то виднѣлась и въ глазахъ его и в[ъ]/о/ [той] /всей/ позѣ его тѣла, а между-тѣмъ [видно было] по скорости, съ какою онъ курилъ и выпускалъ из[ъ]/о/-рта дымъ, видно было, что онъ неспокоенъ духомъ и только ждетъ когда братъ кончитъ писать, что/бъ/ заговорить съ нимъ о чемъ-то весьма для него серьёзномъ. Одѣтъ онъ былъ далеко не такъ, какъ обыкновенно одѣваются въ свѣтѣ: рубашка ни однимъ кончикомъ не выказывалась ни изъ за шейнаго платка, ни изъ рукавовъ. Сертукъ, потерявшій отъ долгой носки фасонъ свой, былъ застегнутъ [д] на всѣ пуговицы и не отличался щепетильною чистотою. Волосы носилъ онъ длинные, но они

// л. 24 об.

безпрестанно ерошились и завивались сами собою тамъ, гдѣ имъ вовсе не слѣдовало завиваться и потому онъ взялъ себѣ въ привычку то и дѣло поправлять и приглаживать ихъ руками. Бакенбартовъ у него не было, по той простой причинѣ, что они какъ-то не росли у него, за то торчала небольшая бородка, которую онъ [ежем] непереставалъ пощипывать двумя пальцами, чтò тоже вошло у него въ привычку и очень пріятнымъ образомъ развлекало почти постоянную праздность его лѣвой руки. Если къ этому описанію прибавить еще слова два о дурныхъ, неровныхъ зубахъ, о небольшихъ карихъ глазахъ, имѣвшихъ отъ природы привилегію необращать на себя никакого вниманія и [о цвѣтѣ лица,] /объ/ оливковомъ, глянцовито-зеленоватомъ[, то] цвѣтѣ его худощаваго лица, — то весь этотъ очеркъ дастъ нѣкоторое понятіе о наружности младшаго брата.

— Теперь я весь къ твоимъ услугамъ! сказалъ наконецъ Нерадовъ-нижній, переставъ писать и тщательно вытирая себѣ руки, какъ-будто они были залиты чернилами — Завтра эти безсмысленные визиты займутъ у меня все время, такъ я ужь ныньче…..

[Нерадовъ] Онъ всѣ общественные обычаи называлъ безтолковыми и безсмысленными и между тѣмъ никто можетъ-быть не подчинялся имъ такъ слѣпо какъ онъ. Братъ, по обыкновенію своему, [перебилъ] перебилъ его, лишь только понялъ смыслъ его фразы.

— Что-же это ты пишешь такое? Къ сроку?….

— Такъ! Счеты, да отчеты…. все по дѣламъ нашей пресловутой и велемудрой кампаніи, отв[е]/ѣ/чалъ нижній, позвонивъ въ колокольчикъ и приказавъ вошедшему слугѣ подать чаю.

Наступило минутное молчаніе. Дымъ /отъ сигары/ сталъ чаще и быстрѣе вылетать изо рта младшаго брата.

— Ну а ваша милость какъ поживаетъ? спросилъ его нижній, сопровождая слова свои одною изъ своихъ крупныхъ улыбокъ. Давно я не видалъ тебя.

— У меня есть до тебя…. одна прозьба, братъ….

Сказавъ это, Нерадовъ-верхній развалился на креслѣ, чтобъ придать себѣ болѣе бодрости и независимости, но сердце его билось, въ голосѣ слышалось нѣкоторое дрожаніе, а дымъ до того участилъ свои вылеты, что синимъ облакомъ /совершенно/ завѣсилъ лицо его и только сверкавшая какъ уголь, сигара /позволяла догадываться/ о мѣстоположеніи головы младшаго брата.

— Гмъ… просьба? Что-то это за просьба, посмотримъ.

— Видишь-ли въ чемъ дѣло — мнѣ нужно себя пристроить куда-нибудь, составить себѣ какое нибудь положеніе въ обществѣ, я хочу служить — найди мнѣ мѣсто, братъ.

— Аа! видно изъ десяти-то тысячъ ужь не много остается…

— А чѣмъ-же я жилъ-то впродолженіи этихъ пяти лѣтъ? перебилъ его верхній съ нѣкоторою горячностію.

— И я жилъ ими-же, холодно отвѣчалъ нижній, положивъ ноги на стоявшее передъ нимъ кресло и окинувъ взоро[въ]/мъ/ великолѣпный кабинетъ свой.

— Тебѣ они пошли впрокъ, мнѣ нѣтъ; у тебя одна натура, у меня другая, но не въ этомъ дѣло — скажи мнѣ откровенно можешь-ли ты и хочешь-ли достать мнѣ мѣсто?

// л. 25

— Могу и хочу и даже съ завтрашняго-же дня обѣщаю тебѣ хлопотать объ этомъ. Покрайней мѣрѣ на что нибудь да пригодятся мнѣ эти безсмысленные визиты, отвѣчалъ, засмѣявшись нижній. — Сказать правду, я очень радъ, что ты наконецъ начинаешь становиться ручнѣе. Учился ты хорошо, изъ университета вышелъ однимъ изъ первыхъ и еслибъ не это наслѣдство…..

— Оно-то чѣмъ виновато?

— ….давно-бы ты уже служилъ, [продолжалъ] и служилъ-бы отлично, былъ-бы постоянно на хорошемъ счету у начальства и такимъ образомъ составилъ-бы своего рода карьеру.

Младшему брату чрезвычайно польстило такое о себѣ мнѣніе; въ эту минуту онъ простилъ старшему всѣ ихъ прежнія обоюдныя несогласія и ощутилъ въ себѣ довольно бодрости признаться ему въ одной тайнѣ, которую онъ ужь давно носилъ въ своемъ сердцѣ. Можетъ-быть онъ и пришолъ теперь къ своему брату и заговорилъ съ нимъ о мѣстѣ для того только, чтобъ высказать ему эту тайну. Дымъ рѣдѣлъ все болѣе и болѣе.

— Ты, можетъ-быть, и правду говоришь, насчетъ наслѣдства-то, сказалъ онъ примирительнымъ голосомъ и подавшись всѣмъ своимъ тѣломъ впередъ — видишь-ли въ чемъ дѣло, братъ — [я хочу….] у меня есть одинъ проэктъ…. я хочу… жениться.

Онъ взглянулъ на брата: тотъ хоть бы глазомъ моргнулъ, услышавъ такое признаніе и [продо] преспокойно продолжалъ сидѣть, скрестивъ свои ноги на стоявшемъ передъ нимъ креслѣ.

— Я хочу жениться, братъ! повторилъ онъ громче; онъ никакъ не ожидалъ такого равнодушія.

— Слышу, слышу. Что-жь это доброе дѣло — я самъ женюсь.

— Ты? Ты женишься? воскликнулъ верхній, чуть не вспрыгнувъ съ своего мѣста.

— Да. Дѣло ужь почти слажено….

— На комъ?

— Скажу послѣ праздниковъ, когда все уже будетъ совсѣмъ устроено, отвѣчалъ онъ зѣвая и потягиваясь.

— Ты вѣроятно на богатой, знатной, на княжнѣ, или графинѣ какой нибудь…..

Нижній улыбнулся, но ничего не отвѣчалъ.

— А я братъ по любви, продолжалъ верхній жалобнымъ голосомъ, /и покачивая головою/ какъ-будто испрашива[я]/лъ/ состраданія къ своему положенію — на дѣвушкѣ бѣдной, загнатой въ семействѣ,….

— Жаль, жаль! Но кто-же велитъ тебѣ, братецъ, кто-же велитъ?

— Но развѣ я жалѣю объ этомъ? воскликнулъ младшій вспыхнувъ отъ негодованія: такъ много насмѣшки звучало въ словахъ старшаго [о] брата.

— Я думалъ, судя по голосу…. Извини, если ошибся. Но кто-же твоя нарѣченная?

Пока человѣкъ боится насмѣшки, онъ робокъ, онъ умѣренъ въ своихъ признаніяхъ, говоритъ, но не договариваетъ. Но лишь только успѣла она [ужали] кольнуть его, вся правда выходитъ наружу и чѣмъ тщательнѣе скрывалъ онъ её прежде, [тѣмъ болѣе] /чѣмъ сильнѣе/ страшился онъ за неё, тѣмъ болѣе шансовъ, что онъ её

// л. 25 об.

вдругъ, смѣло выскажетъ; уже изъ одной бравады онъ грянетъ ею въ своего насмѣшника, чтобъ оставить за собою покрайней мѣрѣ торжество произведеннаго впечатлѣнія. Такъ и случилось съ Нерадовымъ-верхнимъ. Самъ собою онъ можетъ-быть и побоялся бы признаться брату [теперь въ своемъ выборѣ] безъ предварительныхъ приготовленій, /въ [в] имени и званіи своей невѣсты/, но неспособный къ притворству уже по самому устройству нервъ своихъ, онъ не могъ подавить въ себѣ желанія поразить брата оригинальностію и самостоятельностію своего выбора. И между-тѣмъ по природѣ своей онъ не былъ ни вспыльчивъ, ни раздражителенъ, хотя часто и въ особенности въ присутствіи людей /своихъ/, передъ которыми не считалъ нужнымъ остерегаться, взволнованное чувство повергало его въ истерическое состояніе: онъ плакалъ, стеналъ, выходилъ изъ себя….

И такъ, на вопросъ брата онъ отвѣчалъ по видимому хладнокровно, а на самомъ дѣлѣ съ несомнѣннымъ волненіемъ:

— Кто моя нарѣченная? Дочь Похлёбкина! Конечно она не знатная дама….

— Которая это? у него [ихъ] вѣдь три дочери.

— Меньшая.

— Видалъ. Зовутъ её Катей; хорошенькая такая.

— Мѣщанская красота, если хочешь, но она мнѣ нравится болѣе чѣмъ….

— А сколько ей лѣтъ?

— Пятьнадцать. Но ты понимаешь, [но ты понимаешь,] что если я женюсь на ней, то покрайней мѣрѣ черезъ годъ, или два… /устроивъ нѣсколько свои обстоятельства./

— Конечно, конечно…. Ты сдѣлалъ уже предложеніе?

— Нѣтъ еще, но намѣренъ на дняхъ приступить къ этому дѣлу. Она согласна, а старики и подавно неоткажутъ.

— Ну я очень радъ, сказалъ ему Нерадовъ-нижній, подавая руку, — поздравляю тебя; ты знаешь, что во мнѣ нѣтъ глупой гордости, и если ты только любишь её, то и для меня она будетъ сестрою.

Младшій братъ [съ чувствомъ] /жарко/ пожалъ его руку и чуть-чуть не прослезился.

— Ахъ братъ, сказалъ онъ ему съ глубокимъ, неподдѣльнымъ чувствомъ, а я думалъ ты будешь мнѣ отговаривать,…. я такъ боялся этого…. я даже вовсе не хотѣлъ [сказать] /говорить/ тебѣ [объ] ея им [ени]/я/, да ужь такъ какъ-то!

Въ эту минуту онъ радъ былъ высказать ему всю свою душу, /хотя очень хорошо видѣлъ, что братъ поступаетъ съ нимъ не искренно./ Торопливо, въ попыхахъ, какъ-будто боясь лишиться посѣтившаго его чувства, онъ пересѣлъ на кресло, на которомъ покоились ноги [его] старшаго брата и сталъ говорить ему о своихъ надеждахъ, о томъ какъ онъ самъ воспитаетъ себѣ жену свою, о томъ какъ онъ её любитъ и какъ она его любитъ. Старшій братъ, молча слушалъ его, прихлёбывая поданный чай: казалось ему жаль было разувѣрять своего брата, однако онъ замѣтилъ:

— Все это прекрасно, братъ, но вотъ чтò мнѣ пришло въ голову; ты не сердись, пожалуйста…. мнѣ кажется ты не женишься на Катѣ.

— Почему такъ?

— Послушай братъ…. но нѣтъ, я лучше разкажу тебѣ произшествіе,

// л. 26

случившееся со мною, когда я еще былъ очень молодъ, т. е. лѣтъ пять тому назадъ. Я только что вышелъ изъ университета, вотъ какъ ты теперь. Точно также, какъ и ты, жилъ гдѣ-то на верхахъ, съ тою только разницею, что кредиторы никогда не заставали меня дома, а у тебя они не выходятъ изъ квартиры и ты самъ ихъ принимаешь и провожа[й]/ешь/…. Извини, я и забылъ, что у тебя не можетъ быть кредиторовъ.

— Это почему? спросилъ братъ, какъ-будто обиженнымъ тономъ.

— Потому что не въ твоей натурѣ плодить ихъ. И у меня ихъ нѣтъ теперь, но тогда въ каждой улицѣ и [ос] какъ нарочно въ нижнихъ этажахъ у меня сидѣло по кредитору. Прескверное время было, какъ вспомню. Но такъ-какъ нѣтъ зла безъ добра, то, и кредиторы принесли мнѣ много пользы. Съ утра до поздней ночи меня не было дома. Я жилъ на улицѣ. Вотъ я и набрёлъ гдѣ-то на одну дѣвочку, прехорошенькую лѣтъ шестнадцати, привязался къ ней разумѣется и проводилъ её до дому. Она жила съ родителями и ходила работать въ одинъ магазинъ. Я въ другой разъ, въ третій и самъ не понимаю что со мной сдѣлалось, только ни къ одной женщинѣ я непривязывался такъ сильно, какъ къ этой дѣвушкѣ. Провожать её изъ магазина до дому стало для меня потребностью. Сначала она пугалась, а потомъ видя, что я такой скромный и со мною нескучно, сама бывало такъ обрадуется, когда меня увидитъ на улицѣ, что просто бѣжитъ ко мнѣ навстрѣчу. Я всякій разъ приносилъ ей по фунту конфектъ — въ долгъ, братецъ, бралъ въ знакомой кондитерской — и она бывало бѣжитъ домой и все ихъ ѣстъ, все ѣстъ и меня проситъ ѣсть, чтобъ какъ нибудь покончить ихъ до дому-то. А то вѣдь пожалуй маменька спроситъ, откуда взяла… Такимъ образомъ прошло недѣли три: мы каждый вечеръ дорóгой съѣдали вдвоемъ по фунту конфектъ, я цѣловалъ её подъ воротами, увѣривъ её, что такъ всегда водится и уходилъ домой, какъ пьяный. Она была еще сущій ребенокъ, какъ твоя Катя, вѣрила во все что ей [быв] ни скажешь и разъ пресерьёзно спросила меня, правда-ли что дѣти родятся, какъ грибы подъ кустикомъ. На вопросъ мой кто ей сказалъ это, она пренаивно отвѣчала, что дѣвушки въ магазинѣ/, что онѣ все смѣются надъ нею и она не знаетъ вѣрить-ли имъ, или нѣтъ/. Изъ этаго я заключилъ во первыхъ, что родители ея люди богобоязливые, во вторыхъ, что она только что начала ходить въ магазинъ, а въ третьихъ, что я могу быть подлецомъ изъ подлецовъ. Вотъ ты смѣешься, а мнѣ было тогда вовсе не до смѣху: у меня духъ захватывало, голова кружилась и я пересталъ смѣшить её дорогой, [а] /но/ говорилъ ей все слезливыя фразы, а чаще всего молчалъ и она молчала, конфектъ не ѣла, и я не разъ приносилъ /ихъ непочатыми/ въ свою каморку и поѣдалъ отъ безсонницы. Любовь очень хорошая вещь….

— А деньги лучше? перебилъ [его] младшій братъ, /засмѣявшись и/ потрепавъ его по колѣнкѣ, чтобъ онъ не разсердился.

— Лучше, потому что на нихъ ея не купишь, продолжалъ старшій [братъ], хлебнувъ изъ стакана и закуривъ сигару, — Я говорю о настоящей любви, о страсти. Не знаю испыталъ-ли ты, но я терзался въ невыносимыхъ мýкахъ. Я не знаю

// л. 26 об.

съ чѣмъ сравнить это состояніе. Думаю, что утопающій, когда онъ захлёбывается ощущаетъ на одинъ мигъ нѣчто подобное.

«Ну, ужь это ты врешь<»>, подумалъ верхній, но ничего не сказалъ.

— Разъ вечеромъ, когда мы такимъ образомъ шли молча другъ подлѣ друга — помню, что я взялъ её тогда за руку — она вдругъ вскрикнула и остановилась. Я подумалъ было сначала, не слишкомъ-ли ужь больно я сжалъ ея ручёнку и потому первымъ дѣломъ моимъ было поцѣловать её: надо сказать тебѣ, что[,] когда я хаживалъ съ нею, я никогда не видалъ, что происходило у меня передъ глазами — безпрестанно толкалъ прохожихъ, наступалъ имъ на ноги и [самъ] спотыкался чуть не на каждомъ шагу. Думаю, что и съ ней было тоже. И такъ она вскрикнула и прижалась ко мнѣ, какъ-будто передъ нами стояло какое нибудь чудовище, готовое поглотить её.

«— Женишка себѣ нашли? раздался у ней съ боку рѣзкій женскій [хохотъ] /голосъ/, сопровождаемый дребезжащимъ хохотомъ.

Я оглянулся и увидѣлъ женщину, чистенько одѣтую, въ салопѣ и шляпкѣ но дотого отвратительную, что нельзя было смотрѣть на нее хладнокровно. Представь себѣ красный мухоморъ съ бѣлыми крапинками и ты будешь имѣть понятіе о лицѣ ея. Губы были одного цвѣта съ лицомъ. Эта женщина стояла теперь передъ нами и непереставала улыбаться. Признаюсь [отк] откровенно, я струсилъ.

«— Женишка себѣ нашли! продолжала она, непереставая хохотать, что-жь доброе дѣло! То-то, маменька-то, я чай обрадуется.

Мы точно окаменѣли: до того неожиданно было это явленіе. Помню, что я крѣпко обнялъ одною рукою мою дѣвочку, а другою непереставалъ сжимать ея холодную руку.

«— [Пойду] /Разкажу,/ разкажу ей, пусть порадуется на свою дочку! сказала женщина послѣ минутнаго молчанія, какъ-будто вдоволь налюбовавшись нами — Очень рада, милостивый государь, что васъ вижу, прибавила она, обратившись ко мнѣ.

«— Убирайтесь къ чорту! закричалъ я ей, топнувъ ногою и сдѣлавъ шагъ впередъ.

«— Уйду, батюшка, уйду! что озарился-то? Прощайте, милостивый государь, — кошкѣ шутки а мышкѣ слезки; прощайте и вы моя крошечка — обрадую, обрадую маменьку….

Она сдѣлала намъ по книксену и удалилась, не переставая [хохотать] /заливаться/ мелкимъ, дребезжащимъ хохотомъ.

«— Кто эта женщина? спросилъ я /[свою] Лизу/ [дѣвочку] и тутъ только увидѣлъ, что на ней лица не было. Она не въ состояніи была произнести ни одного слова: языкъ ея коснѣлъ, зубы щолкали. Я началъ её утѣшать, уговаривать и разумѣется въ порывѣ страсти наговорилъ ей много разнаго вздору, предложилъ ей руку и сердце и пр. и пр.

— Ты это называешь вздоромъ[?]/!/ перебилъ его братъ, — но вѣдь ты не притворялся въ ту минуту, ты [говор] вѣроятно говорилъ ей отъ чистаго сердца?

— Безъ всякаго сомнѣнія! Когда же страсть говоритъ не отъ

// л. 27

чистаго сердца? Вотъ потому-то она и завирается такъ часто и не выполняетъ своихъ обѣщаній. Но я продолжаю. Когда мы под[ходили][/ошли/]/ходили/ къ ея квартирѣ, Лиза вдругъ остановилась и сказала мнѣ, что она боится идти домой и просила меня не оставлять её. Она дрожала, говоря это. Мы сдѣлали еще нѣсколько шаговъ и снова остановились. «Вы далеко живете отсюда?» спросила она меня ни съ того ни съ другого. Я сказалъ ей свой адресъ и она снова повторила, что боится идти домой. Только эти фразы я и помню изъ всего нашего разговора[,] передъ воротами того дома, гдѣ жили ея родители. Я не владѣлъ собою въ ту минуту и все о чемъ мы еще говорили, а говорили мы долго вышло у меня изъ памяти. И потому не умѣю сказать тебѣ хорошенько какъ это все устроилось, только минутъ черезъ десять мы [оба] съ нею сидѣли на извощикѣ и подъѣзжали къ моей квартирѣ.

Нерадовъ старшій замолчалъ. Казалось, онъ совсѣмъ позабылъ о цѣли своего разказа и увлекшись подробностями не спѣшилъ заключеніемъ.

— Чѣмъ-же все это кончилось? спросилъ его младшій.

— Чѣмъ кончаются всѣ исторіи такого рода. Черезъ пять мѣсяцевъ я уѣхалъ въ Москву получать наслѣдство.

— А она?

— Она? Живетъ гдѣ нибудь здѣсь, а можетъ-быть и умерла давно. Почему я знаю?

— Съ тѣхъ поръ вы нигдѣ не встрѣчались?

— Года два тому назадъ мнѣ пришло на мысль узнать что съ нею сталось. Я припомнилъ домъ, улицу, гдѣ жили ея родители, но никто въ домѣ не могъ сказать мнѣ ничего о Трещоткинѣ, я толкнулся въ адресный столъ и мнѣ объявили тамъ, что такой фамиліи нѣтъ теперь въ Петербургѣ. Изъ этаго я заключилъ, что она не сказала мнѣ настоящей своей фамиліи, чтò я подозрѣ[л]/в/алъ и тогда еще, когда мы жили съ нею вмѣстѣ. Въ первое время нашего знакомства я не спрашивалъ у ней кто она такая: я зналъ что она ходитъ въ магазинъ, что живутъ они въ пятомъ этажѣ; до прочаго <В рукописи: прочего> мнѣ и дѣла не было. Сверхъ того я боялся напоминать ей о родителяхъ ея, потому что она всякій разъ плакала лишь только рѣчь касалась ея прежней жизни. Когда же потомъ я спросилъ её о фамиліи, она долго увертывалась и нехотѣла отвѣчать мнѣ; наконецъ объявила, что отецъ ея /нѣкто/ Трещоткинъ. Я почти увѣренъ, что она солгала мнѣ.

— Съ какой же цѣлью?

— Изъ стыдливости, изъ чувства чести, а можетъ-быть и изъ недовѣрчивости ко мнѣ. Ты не можешь представить /себѣ/, какъ она вдругъ поумнѣла.

— Но какъ же вы разстались-то? Поссорились?

— Такъ вотъ я все это къ тому говорю, сказалъ старшій, уклоняясь отъ отвѣта и какъ-будто теперь только вспомнивъ для чего онъ разказывалъ всю эту исторію — все это къ тому говорю, чтобъ показать тебѣ какъ [недолговѣчна] коротка самая жарчайшая любовь…..

— И между тѣмъ ты до сихъ поръ съ удовольствіемъ вспоминаешь

// л. 27 об.

о своей любви. Покрайней мѣрѣ я замѣтилъ это изъ твоего разказа; замѣтилъ я также, что ты утаилъ отъ меня развязку и сверхъ того, ужь извини меня, я подозрѣваю, что всю эту исторію ты началъ разказывать мнѣ совсѣмъ не съ тою цѣлью, чтобъ доказать [мнѣ] кратковременность самой жарчайшей любви.

— Ты чрезвычайно проницателенъ, отвѣчалъ ему холодно братъ, вставъ съ креселъ и приводя въ порядокъ разбросанныя по столу бумаги. Младшій братъ тоже всталъ съ своего мѣста и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Наступило молчаніе.

— А все-таки, мнѣ кажется, ты не женишься на Катѣ, сказалъ наконецъ нижній, снова усѣвшись на прежнемъ мѣстѣ.

— Позвольте васъ спросить почему это? шутливо [отвѣчалъ] /спросилъ/ младшій.

— Во первыхъ потому что это нелѣпо; такая идея могла придти только въ голову человѣку, не знающему ни жизни, ни свѣта и сверхъ того по цѣлымъ днямъ не выходящему изъ четырехъ стѣнъ своихъ.

— Но почему-жъ [зна] это нелѣпо, братъ? Я знаю, что ты считаешь меня какимъ-то романтикомъ....

— Погоди, я остановлю тебя на этомъ словѣ. Разъ на всегда я не считаю тебя романтикомъ. Ты не притворяешься, ничѣмъ не прикидываешься; все что ты ни говоришь, ни дѣлаешь прямо вытекаетъ изъ твоего темперамента, изъ твоей крови. Стало-быть ты не романтикъ въ томъ смыслѣ, [в] какой придается обыкновенно этому слову, но если хочешь романтикъ по природѣ и въ этомъ разумѣется не твоя вина. Я очень хорошо понимаю, какъ пришл[а]/о/ теб[я]/ѣ/ [мысль] /въ голову/ жениться на Катѣ. Ты увлекся великодушною мыслію избавить бѣдную дѣвушку отъ ея жалкой участи, воспитать её для себя, создать изъ нея женщину по образу и подобію своего задушевнаго идеала и наслаждаться потомъ результатами своихъ стараній. Ты вообразилъ себѣ, что исполненная благодарности, она воспламенится къ тебѣ безпредѣльною любовью, повиснетъ у тебя на шеи да и станетъ умирать по десяти разъ на день отъ восторга. Это одна сторона медали; другая вотъ какая: ты дуренъ собою, неловокъ въ обращеніи, робокъ, застѣнчивъ. Ты очень скроменъ [и потому] и искрененъ самъ съ собою и потому совершенно сознаешь свои недостатки. Вотъ тебѣ и пришла въ голову нелѣпая мысль, что тебя едва-ли безкорыстно, ради самого тебя полюбитъ какая нибудь женщина; ты и ищешь себѣ въ жоны женщину посмирнѣе, безъ претензій, хочешь заранѣе связать её по рукамъ и по ногамъ благодарностью.

— Ну, ужь это слишкомъ, братъ, отвѣчалъ младшій не безъ волненія — Пусть я по твоему романтикъ, но за что же ты считаешь меня самымъ чорнымъ эгоистомъ?

— Не самымъ чорнымъ, а такъ, не множко, какъ и всѣ мы грѣшные обитатели сей грѣшной планеты. Признаюсь тебѣ, я всегда подозрѣвалъ, что [всѣ] /большая часть/ великодушныхъ браковъ основана на подобныхъ разсчетахъ.

— Ты Богъ знаетъ что говоришь, братъ, а между тѣмъ до сихъ поръ не сказалъ мнѣ, почему ты находишь нелѣпымъ то что я хочу жениться на Катѣ. Я знаю напередъ твои возраженія: она бѣдна, она дочь обанкрутившагося купца, необразована — такъ что-ли?

// л. 28.

_______________________________________

<На полях слева рисунок в виде дерева.>

— Хоть и такъ пожалуй. Но это возраженія второстепенныя. Съ ними ты ни за что не согласишься и потому безполезно останавливаться на нихъ. Убѣдиться въ ихъ истиннѣ можно только посредствомъ опыта, а не изъ пустого спора. У меня есть возраженіе по крупнѣе.

— Но какое-же, ради Бога? Ты все виляешь, братъ, говоришь пустые софизмы…..

— Потому что мнѣ жаль разочаровывать тебя, любезнѣйшій. Послушай, какъ ты думаешь, любитъ тебя Катя?

— Не знаю. Покрайней мѣрѣ я стараюсь, чтобъ она меня полюбила.

— А давно-ли ты стараешься объ этомъ?

— Да съ мѣсяцъ; мы съ ней довольно часто видимся [въ коридорѣ.] /…./

— /Въ корридорѣ./ Вѣдь она еще настоящій ребенокъ.

— Знаю.

— Я съ ней тоже часто видаюсь въ коридорѣ.

— Ты?

— Вѣдь я не зналъ, что ты её прочишь себѣ въ невѣсты. Признаюсь тебѣ, мнѣ понравился этотъ ребенокъ съ перваго [вз] взгляда. Въ ней такъ много сходства съ той дѣвочкой, о которой я тебѣ сей часъ разказывалъ, что я чуть не ахнулъ отъ удивленія, когда увидѣлъ её въ первый разъ. Съ двухъ словъ мы познакомились съ нею и говорили какъ старинные пріятели. [Позволь мнѣ сдѣлать] /Я сдѣлаю/ тебѣ /еще/ одинъ вопросъ.

— Хоть цѣлую тысячу.

— Вотъ ты ужь и сердишься. Дѣлалъ-ли ты ей какіе нибудь подарки?

— Съ какой же стати стану я дѣлать ей подарки! Я не обольститель и не женихъ ея.

— Конечно, гдѣ тебѣ! Чтобъ подарить, тебѣ нужно что нибудь великолѣпное, гигантское, тысячное. Вотъ почему ты и не даришь ей ничего. [Ты] /Я/ увѣренъ, что ты даже ни разу не полакомилъ её конфектами. Но, еслибъ ты видѣлъ съ какимъ восторгомъ принимала она отъ меня разныя бездѣлушки, ты позавидывалъ бы мнѣ. Вотъ хоть бы и ныньче; недальше какъ передъ твоимъ приходомъ, мы вели съ ней предлинную бесѣду на лѣстницѣ, и если этотъ бронзовый браслетъ лежитъ у меня на столѣ, такъ не я виноватъ въ этомъ, а ваши шаги, отъ которыхъ она убѣжала.

— Дай-же, ужь и я тебѣ сдѣлаю одинъ вопросъ, братъ, произнесъ съ разстановкою Нерадовъ верхній, остановившись передъ братомъ [и] скрестивъ на груди руки, и употребляя всѣ усилія, чтобъ казаться хладнокровнымъ — скажи мнѣ, пожалуйста, съ какою цѣлію ты дѣлалъ ей подарки?

— Ради Бога, братъ, нестановись никогда въ позицію; [это] во первыхъ это смѣшно…..

— А во вторыхъ безчестно и подло соблазнять бѣдную, неопытную дѣвушку изъ какой нибудь мелкой страстишки. Стыдись!

// л. 28 об.

Проговоривъ это съ жаромъ и сдѣлавъ энергическій жестъ рукою, онъ скорыми шагами вышелъ изъ комнаты.

— Экой чудакъ! подумалъ про себя нижній, [вѣчно] придетъ и вѣчно разстроитъ человѣка, а я и безъ того чувствую себя дурно. Эй! Кто нибудь!

Вошолъ лакей [съ] почтенно[ю]/й/ наружност[ію]/и/.

— Чаю и вина, да поскорѣе!

Въ эту минуту изъ передней послышался шумъ. Нерадовъ явственно разслышалъ сперва братнинъ голосъ, а потомъ не менѣе знакомый ему другой женскій голосъ. Быстро вскочилъ онъ съ своего мѣста, раздвинулъ портьерку и тихо, на ц[и]/ы/почкахъ прокрался до самой передней. «Покрайней мѣрѣ эти чудаки хороши тѣмъ, что развлекаютъ иногда, даютъ посмѣяться надъ собою», сказалъ онъ про себя, становясь въ дверяхъ передней, такимъ образомъ чтобъ его нельзя было замѣтить.

Передъ нимъ въ эту минуту разыгрывалась точно довольно странная сцена. Дверь изъ передней въ сѣни была отворена на стежъ. Въ сѣняхъ, почти на самомъ порогѣ, стояли Катя и Нерадовъ-верхній и оба были въ неописанномъ волненіи. Такъ и видно было, что они встрѣтились другъ съ другомъ самымъ неожиданнымъ образомъ. Катя до того струсила, что безпрестанно улыбалась; одною рукою поддерживала она чайникъ, крѣпко прижимая его къ груди своей; другая была въ полномъ разпоряженіи Нерадова-младшаго, который немилосердно сжималъ её въ рукахъ своихъ.

— Зачѣмъ ты здѣсь? говорилъ онъ ей прерывающимся отъ волненія голосомъ и нисколько не замѣчая, что онъ ужь чуть не въ десятый разъ предлагаетъ ей вопросъ этотъ — Зачѣмъ ты здѣсь?

— Я вотъ только чайничекъ….. отвѣчала Катя, улыбаясь со страха.

— Какой тутъ чайникъ! Я все знаю! Ты къ нему ходишь, ты принимаешь отъ него подарки!

— Ай! вскрикнула отъ боли испуганная дѣвушка, — Если ты не выпустишь моей руки, я уроню чайникъ!

— А пожалуй! Только ты ужь не пойдешь къ нему болѣе! отвѣчалъ Нерадовъ, продолжая ломать ей руку.

— Мнѣ больно!.... Я разобью его!

— Разбей пожалуй!

Въ эту минуту чайникъ грохнулся объ полъ и въ дребезги разбился у ногъ ихъ. Оба отскочили въ сторону.

— Теперь покрайней мѣрѣ я невиновата! воскликнула обомлѣвшая дѣвушка, озираясь кругомъ, какъ-будто передъ нею стояла цѣлая толпа свидѣтелей.

— Между нами все кончено! Слышишь, все! сказалъ Нерадовъ, подошедъ къ Катѣ.

— Ахъ, подите, пожалуйста, мнѣ право не до васъ теперь! отвѣчала она ему сквозь слезы  — у меня своего горя довольно!

И недожидаясь отвѣта, она бросилась въ отворенныя двери; [которыя] онѣ быстро затворились за нею, какъ-будто

// л. 29

кто стоялъ за ними и только ждалъ, пока она переступитъ порогъ, чтобъ захлопнуть и запереть ихъ на замокъ. Звукъ отъ дважды обернувшагося ключа жалобно прогудѣлъ передъ молодымъ человѣкомъ, какъ-будто увѣряя его, что онъ принимаетъ въ немъ живѣйшее участіе.

[— Пятьнадцать лѣтъ и какое лукавство! произнесъ Нерадовъ и сталъ взбираться вверхъ по лѣстницѣ.

Лишь только онъ вступилъ на верхнюю площадку, тихо скрыпнула дверь отъ квартиры Похлёбкиныхъ и въ сѣни робко и торопливо вошла Лизавета.

— Спасайте сестру свою, сказалъ ей шопотомъ Нерадовъ — Она у моего брата.

[Глава VI.]

Есть люди, которые все уменьшаютъ, ничему не вѣрятъ безъ осязанія, каждую минуту успокоиваютъ себя, утѣшаютъ[:]/./ [и]/И/хъ ничѣмъ не удивишь: все высокое, необыкновенное они шутя низводятъ съ пьедестала, разбираютъ, какъ они сами выражаются, по ниточкѣ и находятъ очень естественнымъ и нисколько неудивительнымъ /[Точно] /подумаешь что/ вмѣсто глазъ у нихъ уменьшительныя стекла/. [Большею частію они счастливы и благополучны.] Точно также есть и такіе люди, которые, кажется, ужь созданы такъ, чтобъ все преувеличивать въ жизни и быть вѣчными мучениками оптическихъ обмановъ[,] и самосозданныхъ призраковъ. Происходитъ-ли эта склонность къ преувеличенію отъ инстинктивнаго отвращенія ко всему мелкому и ничтожному въ жизни и отъ неотразимаго желанія пожить какъ нибудь покрупнѣе, быть не гвоздиками, не чуть видными пружинками /а цѣлыми колесами/ въ огромной машинѣ міроустройства, или просто отъ неяснаго взгляда на вещи, отъ особеннаго устройства нервъ, особеннаго состава крови — только всѣ впечатл[е]/ѣ/нія, всѣ предметы принимаютъ въ ихъ воображеніи, какъ въ извѣстныхъ зеркалахъ какіе-то особые, чудовищные óбразы, необычайные размѣры. Такіе люди достойны изученія уже по тому одному, что они люди частые — ими кишитъ дѣйствительность. Взгляните на эти блѣдныя лица, на эти небольшіе, бóльшею частію каріе глаза, которые, какъ будто боятся вашего взгляда [и] /и/ скромно потупляются передъ нимъ; а если при разговорѣ напримѣръ и смотрятъ вамъ въ глаза, то какъ-то странно смотрятъ, какъ будто думаютъ чтò про себя о вашемъ носѣ или ушахъ и вамъ самимъ вдругъ станетъ неловко и вы сами начнете смотрѣть въ сторону — на эти руки, которыя не знаютъ куда имъ дѣваться, [на одежду] однимъ словомъ на всего человѣка и онъ вамъ покажется такимъ жалкимъ, что вы или обласкаете его, если вы человѣкъ гуманный, или отвернетесь прочь, если вы лицо или

// л. 29 об.

медвѣдь. Они очень вѣжливы, /эти люди,/ иногда даже до приторности; чрезвычайно чувствительны ко всякой ласкѣ: [такъ что] не знаютъ ужь какъ и отвѣчать на нее, такъ-что съ перваго взгляда можетъ показаться будто они подличаютъ и лисятъ передъ вами, а между тѣмъ вы мало найдете людей на свѣтѣ, которые были-бы такъ честны и благородны, чувствовали-бы такую симпатію ко всѣму прекрасному и высокому въ жизни, какъ люди этого типа. Если они избѣгаютъ[,] общества, любятъ уединеніе и вообще несообщительны, то вовсе не потому, чтобъ были нелюдимы по природѣ, а вслѣдствіе своей робости, /скромности и/ неувѣренности въ своихъ средствахъ. Они постоянно находятся подъ страхомъ быть въ тягость: имъ все хочется давать больше нежели сколько они сами получаютъ. Чувство внутренней деликатности развито въ нихъ чрезвычайно сильно. Они никогда не позволятъ себѣ оскорбить кого нибудь безъ причины насмѣшливымъ взглядомъ, или какою нибудь колкостію, никогда не отзовутся съ дурной стороны о томъ, кто хоть разъ принялъ въ нихъ участіе. Вообще они отличаются безпредѣльною терпимостію, готовы защищать всѣхъ и каждаго и всегда от[ъ]/ы/скиваютъ въ людяхъ хорошія стороны прежде дурныхъ.

Люди этаго типа [всегда болѣе или менѣе] /большею частію/ образованы. Если же они натуры темныя, непосредственныя, они бываютъ часто смѣшны, даже уродливы. Не вѣдая ни причинъ, ни изхода своимъ страданіямъ, они нерѣдко превращаются въ жалкія существа, обидчивыя и подозрительныя, трепещущія и за умъ свой и за свою невзрачную личность: такъ что кажется съ нихъ содрали кожу и они безпрестанно кричатъ отъ боли, какъ-только нѣсколько ближе подойдешь къ нимъ. Но просвѣтлѣнныя наукой и собственнымъ анализомъ, которымъ природа снабдила ихъ какъ какимъ нибудь скорпіоновымъ жаломъ для постояннаго самоуязвленія и для самаго копотливаго анатомированія всего, что только окружаетъ ихъ, [ст] эти натуры менѣе страдаютъ и если настоящее не удовлетворяетъ ихъ, всѣ надежды свои они возлагаютъ на будущее. Да и вообще они люди болѣе будущаго, чѣмъ настоящаго. Оттого-то можетъ-быть теперь они и не умѣютъ ни за что взяться. Обыкновенно ихъ зовутъ чудаками, романтиками, невѣждами въ трудной и не всѣмъ дающейся наукѣ жизни, отталкиваютъ ихъ, презираютъ и только немногіе произносятъ надъ ними вѣрный судъ; только немногіе понимаютъ, что [они] /странность ихъ есть/ непремѣнный плодъ вѣка, что этотъ типъ смѣшонъ и страненъ не самъ по себѣ, а по формѣ, въ какой модулируетъ его общество, что онъ служитъ міру живымъ протестомъ и что если природа съ такимъ стараніемъ сохраняетъ типъ этотъ и снабжаетъ имъ одинъ вѣкъ болѣе, а другой менѣе, то вѣроятно онъ на что нибудь да нуженъ ей. Только немногіе понимаютъ, что если люди этого типа неспособны на постоянное дѣйствіе, то очень часто они способны на какой нибудь единственный подвигъ.

Иногда они отрекаются отъ своей крови и темперамента и прикидываются людьми положительными, а то и просто вообразятъ себѣ, что они отчаянные реалисты и тогда ничего не можетъ-быть страннѣе ихъ. Это вѣчный разладъ словъ и дѣйствія, воли и средствъ, вѣчный неуспѣхъ и вѣчное паденіе.

Трудно сказать къ которому разряду изъ нихъ принадлежалъ Нерадовъ-верхній. Онъ не былъ человѣкомъ тёмнымъ и потому не такъ рѣзко поражалъ взоры людей солидныхъ. Не начиналъ

// л. 30

еще онъ также прикидываться человѣкомъ положительнымъ. Знакомые его говорили о немъ, что онъ такъ-себѣ, ни то[,] ни сё, добрый малый и совсѣмъ неошибались особенно въ послѣднемъ опредѣленіи. Трудно было найдти человѣка добрѣе его: рѣдко отзывался онъ о комъ нибудь съ дурной стороны. По немъ были всѣ хороши, всѣ добры и за всѣхъ онъ заступался, всѣмъ предлагалъ свои услуги и сильно принималъ къ сердцу, если ихъ, какъ весьма часто случалось не оцѣняли по достоинству и отталкивали то съ вѣжливою сухостію, то съ какою нибудь лишнею [склонностію] /колкостію/. Въ обществѣ онъ не былъ ни особенно уменъ, ни особенно находчивъ и потому по большей части смалчивалъ и постоянно былъ недоволенъ собою, постоянно негодовалъ на себя за излишнюю откровенность и услужливость. Только дóма, въ четырехъ стѣнахъ умъ его приходилъ въ совершенное равновѣсіе съ сердцемъ. Онъ очень вѣрно разгадывалъ людей; чутье его рѣдко обманывало при приближеніи къ нему враждебно настроеннаго человѣка и между-тѣмъ онъ очень часто проговаривался съ нимъ, самъ лѣзъ къ нему на эпиграмму. Отношенія его съ братомъ были весьма странныя. Уже по характерамъ своимъ, они не могли быть связаны дружбою между собою и потому иногда по цѣлымъ недѣлямъ не видались другъ съ другомъ. Старшій братъ упрекалъ его въ недостаткѣ чувства собственнаго достоинства и онъ очень хорошо сознавалъ, что у него точно нѣтъ собственнаго достоинства въ томъ смыслѣ, какой придавалъ братъ этому слову. И безъ братниныхъ замѣчаній ему хорошо было извѣстно, что онъ неумѣлъ позировать себя передъ людьми, заставлять уважать себя и слова свои и что это неумѣнье не есть его собственнная вина, а недостатокъ, свойственный его темпераменту и крови. Онъ только болѣе терялся отъ этихъ замѣчаній, робѣлъ передъ людьми и въ послѣднее время рѣшился совсѣмъ [отказаться] уединиться отъ свѣта, пересталъ являться въ томъ кружкѣ, въ который былъ введенъ братомъ и изъ экономическихъ разсчетовъ поселился въ его домѣ.

Тутъ онъ увидѣлъ Катю и влюбился въ неё, потому что не встрѣтилъ съ ея стороны запрещенія любить себя.

Теперь онъ стоитъ передъ [плотно] крѣпко-на-крѣпко замкнутою дверью братниной квартиры и не знаетъ чтò ему дѣлать: ворваться-ли въ неё и сдѣлать сцену, такъ чтобъ весь домъ узналъ объ его несчастіи, или уйдти къ себѣ и въ четырехъ стѣнахъ своихъ безъ свидѣтелей предаться своему горю. Ему кажется, что за этой дверью совершаются теперь неслыханныя преступленія, что все это было заранѣе обдумано и подготовлено чтобъ отравить ему его единственную радость; ему кажется невѣроятнымъ, чтобъ могли существовать такія каменныя сердцà и на мигъ онъ поддается надеждѣ, что все это ничто иное какъ шутка[, чтобъ только испытать его] /и разрѣшится самымъ благопріятнымъ для него образомъ./

— Пятьнадцать лѣтъ и такое лукавство! бормочетъ онъ самъ про себя и [тихо] /медленно/ взбирается вверхъ по лѣстницѣ.

[Лишь только] /Неуспѣлъ/ онъ вступи[лъ]/ть/ на верхнюю площадку, /какъ/ тихо скрыпнула дверь отъ квартиры Похлёбкиныхъ и въ сѣни робко и торопливо вошла Лизавета.

— Спасайте сестру свою, сказалъ ей /таинственнымъ/ шопотомъ Нерадовъ, — она у моего брата!

[ ________ ]

// л. 30 об.

Лишь только слова эти сорвались съ языка молодого человѣка и самъ онъ скрылся у себя въ квартирѣ, на лѣстницу бойко и скоро вбѣжалъ мальчикъ лѣтъ десяти въ дрянной шинелишкѣ и въ засаленномъ картузѣ, козырёкъ котораго былъ на половину оторванъ и болтался прямо у него надъ глазами. Недобѣжавъ нѣсколько ступенекъ до верхней площадки, мальчикъ быстро повернулся, [и] /сверкнулъ раза два оторваннымъ козырькомъ своимъ, и/ почти кубаремъ скатился съ лѣстницы.

— Можно, тятька, ступай! крикнулъ онъ кому-то довольно громко — никого нѣтъ!

— Тише, Ваня! Ишь разорался! отвѣчалъ ему съ низу чей-то хриплый шопотъ — Такъ никого?

— Никого, тятя, только та…. энта…

— Кто?

— Та-то….. испитая-то такая….

— Лизавета Алексѣвна?

— Да, да…. пойдемъ, тятя, никого!

И вслѣдъ за этими словами началось восхожденіе на лѣстницу чьихъ-то тяжелыхъ шаговъ. Сверху ничего не было видно, но /за то/ можно было заключить, что взбиравшаяся особа употребляла всѣ свои усилiя, чтобъ не дѣлать шуму и казалось о томъ только и думала, чтобъ какъ можно тише ступать по ступенькамъ. Покрайней мѣрѣ слышавшіяся шаги сопровождались [такими] /самыми/ неровными промежутками и постукивая по ступенькамъ своею грубою, очевидно подбитою гвоздями обувью издавали самые разнообразные звуки: то тихіе съ какимъ-то жалобнымъ скрыпомъ, то вдругъ громкіе съ трескомъ и звономъ. Послѣ [всякаго] каждаго такого неумѣреннаго шага возшествіе на нѣсколько секундъ прекращалось и слышался тотъ-же хриплый [гол] шопотъ, произносимый съ какимъ-то отчаяніемъ.…

— Т-т-т-ише, Ваня, т-т-тише!

— Это не я, тятенька! непремѣнно отвѣчалъ ему визгливый голосъ мальчишки.

— М-м-молчи! ты еще тутъ!... Ооохъ!

И возшествіе снова начиналось. Наконецъ изъ полумрака, въ который погружены были нижніе этажи лѣстницы, всплыла /сперва/ чья-то огромная голова, поросшая цѣлымъ лѣсомъ вихрообразныхъ волосъ, сильно начинавшихъ уже подергиваться сѣдиною, а потомъ можно было различить и цѣлую фигуру взбиравшагося на лѣстницу господина, фигуру коренастую, [и] /и/ призёмистую но согбенную, какъ-будто подъ тяжестію огромной головы своей, и на каждомъ шагу дѣлавшую преуморительныя гримасы. Холодная, вѣтхая шинелишка, спавшая съ одного плеча волочилась по ступенькамъ и оттого-ли что всходившій господинъ ужь черезъ чуръ горбился, корчился и дѣлал[о]/ъ/ гримасы, или просто отъ тусклаго освѣщенія /только она/ чрезвычайно походила на пьяницу, котораго на плечахъ и съ неимовѣрными усиліями втаскивали на четвертый этажъ. Взбираясь по лѣстницѣ н[ѣ]/е/извѣстный господинъ до того углубился въ исправленіе своего туалета, чт[ò]/о/ не обращалъ уже болѣе вниманія на стукъ и грохотъ, производимый его шагами: одной рукой онъ торопливо [пр] но безъ всякаго успѣха приглаживалъ безчисленные вихры свои, а другою, вооружонною картузомъ немилосерднымъ образомъ охлестывалъ

// л. 31

панталоны и сапоги свои. Сзади него бѣжалъ мальчишка съ оторваннымъ козырькомъ и то-и-дѣло путался въ шинели, спавшей съ плеча неизвѣстнаго господина, чтò сильно смущало послѣдняго. Онъ подавался тогда всею своею особою назадъ и поднявъ обѣ руки къ верху [/съ отчаян/] опускалъ ихъ надъ головою неосторожнаго ребёнка, не причиняя ему впрочемъ никакого вреда, но съ такимъ отчаяніемъ въ движеніи и во взорахъ, какъ-будто хотѣлъ выразить ему, что шалунъ можетъ безвозвратно погубить его.

— Тятя! сказалъ ему мальчикъ, когда они одолѣвали уже послѣдніе ступеньки, вонъ она стоитъ[,]/!/….. видишь, энта-то!

И въ самомъ дѣлѣ Лизавета, поражонная словами Нерадова-верхняго, стояла еще въ сѣняхъ. Она была блѣднѣе обыкновеннаго. Поднятыя брови, полу открытый ротъ и взглядъ, какъ-бы смотрящій внутрь, потому-что онъ ни на что не смотрѣлъ въ эту минуту, [из] чотко изображали страданіе. Казалось ей отдавили ногу или руку и она изо всѣхъ силъ своихъ перенемогается, чтобъ не вскрикнуть, или не заплакать отъ боли. Одѣта она была гораздо изысканнѣе чѣмъ прежде: бѣлое платье очень шло къ ея грустному и блѣдному лицу; волосы всчесаны были тоже иʹначе и совсѣмъ не такъ, какъ она обыкновенно ихъ носила, а на шеѣ красовалось н[е]/ѣ/что необычайное и доселѣ невиданное въ ея туалетѣ — узенькая чорная бархатка.

Голосъ мальчишки вывелъ её изъ остолбененія и неподвижности. Она бросилась къ своей двери и хотѣла было уже отворить её, какъ снова раздался хриплый шопотъ.

— Лизавета Алексѣвна! матушка! Лизавета Алексѣвна! постойте на минуточку!

На этотъ разъ слова эти были сказаны съ такою скоростію и съ такимъ страхомъ[,] что ихъ непослушаются, что къ концу фразы хриплый шопотъ прорвался вдругъ вовсе неожиданнымъ и густымъ звукомъ, громко раздавшемся въ сводахъ лѣстницы.

— Т-т-тише, Ваня, т-т-тише!

— Это не я, тятенька!

Взбиравшійся господинъ не почелъ нужнымъ возражать мальчишкѣ, а споткнувшись на послѣдней ступенькѣ быстро подбѣжалъ къ остановившейся дѣвушкѣ.

— Здравствуйте, матушка, здравствуйте Лизавета Алексѣвна, сказалъ старикъ такъ тихо, что ужь его чуть слышно было, — а я къ вамъ на минуточку; мимо шолъ…. можетъ быть я не во время…. да неутерпѣлъ, матушка…

— Ничего; ничего, войдите!

— А не во время?

И онъ такъ тоскливо поглядѣлъ на молодую дѣвушку, какъ-будто теперь только его взяло сомнѣнiе, что онъ и родился-то можетъ-быть не во время.

— Нѣтъ ничего, батюшка дома[?]/./

— И ничего?

— Усталъ немного… ходилъ далеко.

— А духомъ бодръ?

Лизавета улыбнулась. [Из] На широкомъ, вспотѣвшемъ лицѣ старика проступила тоже улыбка. И не на одномъ только

// л. 31 об.

лицѣ, а казалось на всей его /согнувшейся/ фигурѣ, о которой другъ его Похлёбкинъ говорилъ, что природа успѣла её только оболванить а додѣлать [никакъ не могла, то потому что увидѣла, что выходитъ что-то очень не хорошее.] /не додѣлала, увидѣвъ, что выходитъ что-то очень не хорошее./

— Такъ духомъ бодръ? повторилъ онъ еще разъ.

— Войдите! войдите!

— И веселъ?

— Ну, да и веселъ! Войдите только по скорѣе! отвѣчала съ нетерпѣніемъ Лизавета.

— Уррра! протянулъ старикъ — Т-т-тише, Ваня, т-тише!

— Это не я, тятенька!

— Ну, молчи! Не до тебя теперь! А я къ вамъ[,] мимоходомъ…по близости былъ, прибавилъ онъ шопотомъ.

— Съ самаго утра сбирались съ тятенькой, дополнилъ мальчишка, потряхивая козырькомъ своимъ — отъ самаго дома почитай все бѣжали; ужасть какъ умаялись.

— Ну, ты… молчать у меня!…... Голова будетъ, прибавилъ онъ шопотомъ Лизаветѣ, кивая всею своею фигурою на сынишку.

Лизавета отворила имъ двери и странные посѣтители вошли въ квартиру Похлебкина, а бѣдная дѣвушка опрометью бросилась внизъ по лѣстницѣ и со смѣлостію вовсе не свойственною ея робкому характеру позвонила у дверей Нерадова-нижняго.

Глава VI.

Когда дверь затворилась за Катей, въ передней вдругъ стало совершенно тёмно. Переходъ отъ свѣта къ темнотѣ былъ такъ внезапенъ, что взволнованная дѣвушка въ первую минуту не замѣтила Нерадова-нижняго, хотя и слышала, что кто-то запиралъ за нею двери.

— Видите, пришли таки ко мнѣ, сказалъ ей шопотомъ Нерадовъ, взявъ её за руку.

— Ахъ, это вы! Ну, слава Богу! стало-быть вы видѣли?….

— Что вы разбили мой чайникъ? — видѣлъ.

— Да развѣ я? Развѣ вы не видали какъ онъ ломалъ мнѣ руки? Чтò я не кричала, такъ вы ужь вообразили, что мнѣ и больно не было? Вотъ прекрасно! Я не костеная и не каменная и у меня такое-же тѣло какъ и у васъ!

— Нѣтъ, не такое! отвѣчалъ ей Нерадовъ, любуясь ея запальчивостію.

— Анъ такое!

— Нѣтъ, не такое, а въ милліонъ разъ лучше. Да что мы стоимъ въ потьмахъ-то? Пойдемъ-те ко мнѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Я вѣдь /вовсе не/ къ вамъ/./ [на минуточку]

— А къ кому-же?

— Я хотѣла только отдать чайникъ вашему Тимоѳею.

— Вѣдь вы его разбили?

— Нужды нѣтъ! Я пришла сказать, что я его разбила.

// л. 32

— Но вѣдь Тимоѳей не знаетъ, что я его вамъ отдалъ? Стало-быть незачѣмъ /вамъ/ было и приходить къ нему.

— Такъ я пришла сказать вамъ, что я его разбила, отвѣчала [Катя] со смѣхомъ Катя, видя, что ея доводы неприносятъ ей ровно никакой пользы и что её совершенно сбили съ толку.

— То-то-же! Такъ не спорьте впередъ и пойдемъ-те.

— Ну, пойдемъ-те!

Онъ взялъ её за руку и они пошли въ кабинетъ, но не прямо изъ передней, а путемъ людей чужихъ т. е. черезъ всю анфиладу великолѣпно убранныхъ комнатъ. Онѣ были освѣщены, потому что Нерадовъ чувствовалъ антипатію ко мраку и любилъ его развѣ только на улицѣ, въ тёплую августовскую ночь напримѣръ, да и то когда онъ былъ ему на что нибудь нуженъ. И потому если [онъ только] прихотливый хозяинъ былъ только дома /по вечерамъ/, чтò впрочемъ случалось съ нимъ чрезвычайно рѣдко, комнаты его обыкновенно освѣщались. Катя никогда не видывала такихъ прекрасныхъ комнатъ, такихъ [в] удивительныхъ обоевъ, такихъ кривыхъ креселъ и кушетокъ, вычурныхъ столовъ и дивановъ. Она безпрестанно видѣла повтореніе всей своей маленькой особы въ высокихъ зеркалахъ и ей вдругъ стало и стыдно и жутко. Ея бѣдное платьице показалось ей теперь такимъ гадкимъ, такимъ запачканнымъ: Она даже усумнилась застегнуто-ли оно у ней сзади, нѣтъ-ли тамъ какой нибудь непозволительной прорѣхи и тихонько ощупала лифъ свой рукою, но слава Богу, крючки были всѣ цѣлы и преисправно закусывали соотвѣтствовавшія имъ петли. Только, о ужасъ! пелеринка совсѣмъ была на боку и волосы какъ нарочно лѣзли ей прямо въ глаза. А о ногахъ своихъ она ужь и думать боялась. У Нерадова были такія прекрасныя, щегольскія туфли, а у ней, срамъ сказать, стоптанные, бараньи башмаки. Хорошо что платье было довольно длинно, а то-бы она непремѣнно убѣжала, такъ-таки вырвалась-бы изъ рукъ у Нерадова и убѣжала. И опять убѣжала-ли бы еще? Убѣжишь-ли въ такихъ бараньихъ башмакахъ, да еще въ стоптанныхъ? О, что за страсть у батюшки съ матушкой покупать для своей дочери такіе гадкіе башмаки? Ну, зачѣмъ эта тётушка… и [мало-ли] какихъ, какихъ мыслей и вопросовъ не мелькнуло, не родилось вдругъ въ ея молоденькой головѣ! — мыслей, которыя до сихъ поръ еще ни разу не потревожили ея дѣтскаго сердца.

Когда они вошли въ кабинетъ, Нерадовъ сѣлъ на диванъ, а Катя, грустная и съ потупленной головкой остановилась у камина и краснѣла все болѣе и болѣе. Она внутренно бранила себя за то что пришла къ богатому сосѣд[а]/у/ и не зная что дѣлать, молча щипала свой передникъ. Слезы скоплялись на ея чорныхъ глазахъ.

— Ну, что-жь вы стали? сказалъ ей Нерадовъ; садитесь-ка возлѣ меня, ребёночекъ — вотъ тутъ!

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! отвѣчала Катя умоляющимъ голосомъ; я уйду; позвольте мнѣ уйдти!

— У/й/дти? Зачѣмъ-же?

— Такъ… матушка хватится….. я боюсь…. Нѣтъ, я уйду…..

— Что вы? Что съ вами, Катя? Полноте, ребёночекъ, садитесь и давайте болтать о разныхъ дѣлахъ….. Нѣтъ, ужь какъ хотите,

// л. 32 об.

а я не пущу васъ!

Онъ всталъ, остановилъ её у самой двери, довелъ до дивана и не выпуская рукъ ея, снова усѣлся на него.

— Вотъ такъ-то лучше будетъ! сказалъ онъ ей — Я чрезвычайно радъ, что залучилъ васъ къ себѣ. Мнѣ скучно здѣсь одному и я сбираюсь поговорить съ вами о дѣлахъ.

— Я тоже хотѣла говорить съ вами о дѣлахъ…..

— Чего-же лучше? и прекрасно! Начинайте, я слушаю.

— Знаете, я и пришла къ вамъ затѣмъ, чтобъ поговорить объ одномъ дѣлѣ, сказала она ободрившись и со всею своею откровенностію — Это я такъ-только о чайникѣ-то — сама не знаю какъ приплела его сюда. — Это вы меня сбили съ толку.

— Слава Богу, вы смѣетесь! Ну я очень радъ, такъ радъ, что съ радости сей часъ закурю цигару. Вы не убѣжите, если я выпущу ваши руки?

— Нѣтъ не убѣгу.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Смотрите-же!

Закуривъ сигару, онъ снова усѣлся на диванѣ. Катя ни за что не хотѣла садиться, потому что ей вообще нигдѣ не сидѣлось.

— Ну, что-жь вы молчите? Начинайте — я слушаю.

— Да я не знаю съ чего начать. Да и начинать-ли полно…..

— Боже мой! какая вы странная дѣвушка! Пришли ко мнѣ, чтобъ поговорить о дѣлѣ и неговорите.

— Право не знаю….. У меня есть до васъ просьба…. Нѣтъ, вы ужь лучше отгадайте.

— Часъ отъ часу не легче! Какъ-же я отгадаю? [Ск] Посудите сами, какъ я отгадаю?

— Ничего нѣтъ легче! торопливо отвѣтила Катя — Ну, какъ вы думаете, чтò меня болѣе всего занимаетъ?

— Женихъ?

— Ха, ха, ха! Женихъ! Плох[ой]/іе/ же вы угадчик[ъ]/и/, а еще учоные! Женихъ! Да на что мнѣ женихъ?

— Развѣ у васъ нѣтъ жениха?

— Нѣтъ!.... Что вы на меня такъ смотрите?

— Такъ….. Я думаю объ одномъ человѣкѣ.

— Знаю о комъ вы и думаете-то! Вотъ я такъ сей-часъ отгадала ваши мысли. Чтò не угадала?

— Можетъ-быть…. Разкажите, какъ вы съ нимъ познакомились?

— Съ кѣмъ это?

— Съ человѣкомъ.

— Съ вашимъ Матвѣемъ что-ли?

— Полноте увертываться и притворяться, Катя. Какъ-будто вы не знаете о комъ я говорю. Хотите [я] назову его.

— Да что вы, право, пристали ко мнѣ? Женихи да женихи! Какіе тутъ женихи! И [какая] /что/ я /за/ невѣста, когда завтра отца въ тюрьму посадятъ!

Она покраснѣла, отвернулась и, подошедши къ камину стала съ особеннымъ вниманіемъ осматривать стоявшихъ на немъ фарфоровыхъ китайцевъ.

— Какіе пузатые! сказала она, не обращаясь лицомъ къ Нерадову. Это все уроды?

// л. 33

— Послушайте Катя, спросилъ её очень серьёзно Нерадовъ, — откуда вы взяли, что вашего отца посадятъ въ тюрьму?

— Онъ самъ говоритъ это, отвѣчала она шопотомъ, но такъ что Нерадовъ не проронилъ ни одного слова.

— Если онъ говоритъ это, такъ скажите вы ему отъ меня, что онъ старый сумазбродъ…..

— А если онъ спроситъ, гдѣ я васъ видѣла, прервала его Катя, посмотрѣвъ ему въ глаза и лукаво улыбаясь.

— Съ чего онъ взялъ, что его засодятъ въ тюрьму? продолжалъ Нерадовъ, видимо взволнованный — Развѣ тысячу тысячъ разъ я не говорилъ ему, чтобъ онъ не безпокоился? Видно ему, старому, больше думать не о чемъ….

— Вы не сердѝтесь на него, заговорила Катя умоляющимъ голосомъ, но въ которомъ такъ и проглядовало лукавство: женскимъ чутьемъ она угадала какъ непріятны будутъ для Нерадова слова ея, какъ упрекнетъ его въ эту минуту ея дочернее заступничество — Вы не сердитесь на него! Это я, болтушка, проболталась. Если онъ узнаетъ, что вы на него сердитесь….. Онъ и безъ того так[ъ]/ой/ скучный — все охаетъ, да вздыхаетъ....

— Да чтò вы въ самомъ-дѣлѣ! За кого вы меня принимаете? Тиранъ я что-ли какой? Оторвать отца отъ семейства, засадить его въ тюрьму изъ за пустой, ничтожной суммы.... Сохрани меня Богъ отъ этого! И что за прибыль? Развѣ отъ этаго воротятся ко мнѣ мои деньги, что-ли?

— Видите-ли, сказала Катя, подошедши къ нему и такимъ голосомъ, какъ-будто сбиралась сообщить ему по секрету нѣчто очень важное — видите, есть какая-то бумага, которая его очень безпокоитъ и въ которой все написано что онъ долженъ. Онъ говорилъ, да я забыла какъ [это] /она/ называется….

— Вексель, что-ли?

— Вексель, вексель! Такъ вотъ его и безпокоитъ этотъ вексель. Онъ вотъ все и говоритъ, что пока этотъ вексель существуетъ, онъ не безопасенъ, что отъ него каждый часъ могутъ потребовать денегъ, и если онъ не отдастъ ихъ, то онъ сгніетъ въ тюрьмѣ.

— Сгніетъ! Какія выраженія!

/Нерадовъ сдѣлалъ презрительную гримасу и выпустилъ изо рту густую струю дыма./

— Ну ужь онъ такой мнительный. Одни смотрятъ на жизнь съ свѣтлой стороны, а другіе съ мрачной. Онъ смотритъ съ самой мрачной.

— Откуда вы это взяли? спросилъ её, засмѣявшись Нерадовъ.

— Развѣ не правда? Это онъ мнѣ сказалъ. Онъ отъ меня ничего не скрываетъ. Такъ знаете чтò? Если ужь вы не хотите посадить его въ тюрьму, такъ уничтожьте этотъ вексель, разорвите его, бросьте его въ печку….

<Далее следует знак: #. На полях слева под таким же знаком запись: Говоря это, она подходила все ближе и ближе къ Нерадову и ставъ прямо передъ нимъ, смотрѣла въ глаза ему съ такою надеждою въ могущество словъ своихъ, какъ-будто дѣло шло о бездѣлицѣ, о которой и говорить много не стоитъ.>

— А вамъ очень хочется? спросилъ [её] Нерадовъ, взявъ её за руку.

— Очень…. Все-таки однимъ горемъ меньше….. Миленькій Матвѣй Ѳедоровичъ, разорвите….

— Бросьте въ печку! Уничтожьте! произнесъ Нерадовъ, передразнивая [ея голосъ и] А что вы мнѣ за это дадите?

— Чтò? Я-бы рада, да у меня ничего нѣту……..

// л. 33 об.

— Будете приходить ко мнѣ?

Катя лукаво улыбнулась и въ этой улыбкѣ Нерадовъ увидѣлъ столько кокетства, [и] /столько/ дѣтскаго невѣденія опасностей и вмѣстѣ съ тѣмъ столько ребяческаго желанія показать, что она уже не ребенокъ и кое-что смыслитъ, что приподнялся на диванѣ и взялъ её за руку.

— Такъ будете приходить ко мнѣ[,]/?/ сказалъ онъ, понизивъ голосъ.

— Что-жь мы станемъ дѣлать? спросила Катя краснѣя и улыбаясь.

— Какъ что? говорить о дѣлахъ…..

Онъ взялъ её за подбородокъ; она ударила его по рукѣ и [отошла] /стала/ по другую сторону стола.

— Какіе вы безстыдники! сказала она, дѣлая видъ, что сердится — Эдакъ не говорятъ о дѣлахъ.

— Нѣтъ! прибавила она тутъ-же — мнѣ не льзя приходить къ вамъ; меня вѣдь стерегутъ и /одну никуда/ непускаютъ.

— Боятся, чтобъ вы куда нибудь улетѣли? Кто-же это стережетъ васъ?

— Матушка, сестры…. Средняя еще не такъ; ей до меня нѣтъ никакого дѣла, но старшая просто глазъ не спускаетъ. По комнатѣ пройдешь, а она ужь [думаетъ] /кричитъ:/ куда ты, Катя? А въ лавочку пошлютъ, такъ она все на часы смотритъ и если минуткой опоздаешь, распросамъ конца нѣтъ…. Право.

— Скажите пожалуйста какая злая!

— Ахъ, нѣтъ! она вовсе не злая!…. Ей нельзя: чуть крошечку я что нибудь напроказничаю, матушка сей часъ её упрекаетъ, какъ-будто она виновата. Ныньче я сказала, что меня зоветъ къ себѣ Авдотья Петровна….

— Какая Авдотья Петровна? спросилъ Нерадовъ, которому всѣ эти подробности были совершенно чужды, но который тѣмъ не менѣе отъ-нечего-дѣлать слушалъ съ большимъ удовольствіемъ болтовню своей маленькой собесѣдницы.

— А вотъ что живетъ на дворѣ! Развѣ вы не знаете? Господи Боже мой! Не знаетъ кто живетъ у него на дворѣ! Какой-же вы хозяинъ дома? — Авдотья Петровна, вдова. Мужъ ея, кажется, былъ военный. У ней еще носъ такой красный… не знаете?

— Ну, что-же Авдотья Петровна?

— Ну вотъ какъ я сказала, что она зоветъ меня къ себѣ, такъ матушка такъ взглянула на Лизу, какъ-будто я уже и была у Авдотьи Петровны <В рукописи: Петровнѣ>, и какъ будто Лиза сама меня къ ней водила. А крикамъ и натаціямъ конца не было. Ужь она костила-костила Авдотью Петровну: и скверная-то она женщина и такая-то она и сякая! А что мнѣ Авдотья Петровна! Очень нужно идти къ ней!

— Какъ, вы сказали, зовутъ сестру вашу? Лизой?

— Да, Лизой[!]/./ А что?

— Такъ. Она похожа на васъ.

— Нисколько. Можетъ-быть прежде, когда была помоложе….

— У ней чорные волосы, какъ ваши?

— Чорные, только у ней длинные, предлинные! Ахъ, какая у ней чудесная коса….

— Лицо круглое?

// л. 34

— Вотъ и не угадали! Совсѣмъ не круглое, а продолговатое.

— У ней когда она смѣется, на щекахъ являются двѣ ямочки, а румянецъ подступаетъ подъ самые глаза — вотъ какъ у васъ?

— Совсѣмъ, совсѣмъ не угадали! отвѣчала, смѣясь Катя, — никакихъ ямочекъ нѣтъ, да она-же никогда и не смѣет[ъ]/ся/ и блѣдная-блѣдная, какъ платокъ.

— Вовсе не смѣется?

— Очень рѣдко. Всегда такая грустная.

— И все болтаетъ безъ умолку, что только /ей/ на умъ взбредетъ?

— Боже мой! Откуда это вы все берете? Совсѣмъ не правда! Ну совсѣмъ-таки неправда! Вотъ ужь не любитъ болтать-то! Иногда по цѣлымъ днямъ отъ нея слова не добьешься. Да не ужь-ли вы никогда ея не видали? Правда, она такъ рѣдко выходитъ изъ дому.

— Жили вы когда нибудь въ гороховой?

Въ это время въ передней послышался колокольчикъ.

— Къ вамъ кто нибудь пришолъ? спросила Катя, испугавшись.

— Не бойтесь! Я приказалъ говорить, что меня нѣтъ дома.

— Но послушайте, тамъ говорятъ? Послушайте, кто-то идетъ сюда, право идетъ! Боже мой, что мнѣ дѣлать? Спрячьте-же меня куда нибудь.

Въ самомъ-дѣлѣ, какъ-будто кто шолъ къ кабинету, гдѣ были Нерадовъ съ Катей. Бѣдная дѣвочка совсѣмъ перепугалась. Нерадовъ взялъ её за руку, подвелъ къ двери, выходившей въ небольшую пріемную залу, и раздвинувъ портьерку, сказалъ шопотомъ Катѣ:

— Ступайте прямо и вонъ изъ той двери выйдете въ переднюю. Скажите Матвѣю, чтобъ выпустилъ васъ…… А вексель разорву непремѣнно, прибавилъ онъ шопотомъ, поцѣловавъ её въ поблѣднѣвшую щочку.

«Кто-бы это былъ? мелькнуло въ головѣ его, когда вышла Катя, неужели Marie? Вотъ бы хорошо-то было!

Но вмѣсто Marie въ кабинетъ вошла Лиза.

Она вошла робко и тихо. Чуть-замѣтное подергиваніе губъ обличало въ ней сильное волненіе. Казалось, она боялась взглянуть на Нерадова и взоры ея боязливо блуждали по великолѣпной комнатѣ, какъ-будто кого-то отыскивая. Но въ ней кромѣ Нерадова никого не было: Катя успѣла до [ея] прихода /сестры/ скрыться за портьеркою. Необходимость заставляла бѣдную дѣвушку взглянуть наконецъ на хозяина и объяснить ему причину своего визита.

Нерадовъ съ своей стороны съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на Лизу, и внутренно увѣрялъ себя, что въ первый разъ видитъ эту женщину. Да, онъ готовъ былъ побожиться, что въ первый разъ её видитъ; а между-тѣмъ сердце [его] сильнѣе забилось въ груди у него и ему, Богъ знаетъ отчего, сталъ мерещиться изъ-за блѣднаго, изхудалаго лица вошедшей дѣвушки чей-то юный, цвѣтущій, [ус] смѣющійся образъ и опять Богъ знаетъ отчего, онъ вдругъ вспомнилъ объ одной маленькой, бѣдной комнаткѣ въ четвертомъ этажѣ. Онъ даже вспомнилъ и о жаворонкѣ, висѣвшемъ въ клѣткѣ и котораго чья-то бѣлая ручка каждый день лѣтомъ выставляла за окно и объ его разсыпчатыхъ пѣсняхъ, на которыя

// л. 34 об.

весело откликался беззаботный дѣвическій смѣхъ и о горшкѣ съ геранью, который стоялъ на окнѣ и любилъ опрокидываться на полъ отъ шаловливой неосторожности рѣзвыхъ хозяевъ. Да, онъ все это вспомнилъ и, странное дѣло, [мель] /знакомый/ смѣющійся образъ, померещившійся ему изъ-за блѣднаго лица Лизы, уже не хотѣлъ болѣе разставаться съ нею. Онъ какъ-будто вдругъ сталъ и блѣднѣе и худощавѣе; черты его все болѣе и болѣе начали походить на черты лица боязливо стоявшей дѣвушки и все сильнѣе и сильнѣе билось сердце въ груди Нерадова. О, давно, очень давно не билось /оно/ у него такъ сильно.

— Извините, сказала наконецъ Лиза, чуть слышнымъ и дрожащимъ голосомъ; — Я думала…. мнѣ сказали, что моя сестра у васъ… Катя.

При звукахъ этаго голоса /знакомый/ образъ, [померещившійся Нерадову,] мгновенно слился съ изхудалыми чертами Лизы, и Нерадовъ, повинуясь какой-то внутренней силѣ, подошолъ къ блѣдной и трепещущей дѣвушкѣ.

— Лиза! сказалъ онъ ей, Лиза! Неужели это ты?

Столько радости, столько искренняго чувства звучало въ словахъ его, что Лиза, не помня себя, бросилась къ нему на шею, [и зар] хотѣла сказать ему что-то, но вмѣсто словъ громко зарыдала.

— Пять лѣтъ! говорила она всхлипывая, пять лѣтъ!

— Да, пять лѣтъ! отвѣчалъ тоже почти сквозь слезы[,] Нерадовъ — Кто-бы это подумалъ, пять лѣтъ!

<Далее следует знак: #. На полях слева под таким же знаком запись: Они стояли обнявшись. Оба хотѣли говорить и у обоихъ голосъ былъ подавленъ /неожиданно/ накипѣвшимъ, /чувствомъ,/ вдругъ нахлынувшими слезами. Блѣдное, мокрое отъ слезъ лицо Лизы было прекрасно въ эту минуту.>

— Я все объ тебѣ думала…. Я никогда тебя не забывала! /могла наконецъ проговорить она сквозь радостныя слезы./

— А вѣдь я тебя потомъ искалъ, Лиза — ходилъ на вашу старую квартиру въ Гороховой и въ адресной конторѣ рылся. — Зачѣмъ ты меня тогда обманула….. зачѣмъ несказала своей настоящей фамиліи.

— А какъ часто я тебя караулила, еслибъ ты зналъ только! Когда я въ первый разъ узнала, что батюшка нашолъ у тебя мѣсто, со мною дурно сдѣлалось. А когда мы переѣхали къ тебѣ [на квар] /въ/ домъ, я все боялась какъ-бы намъ съ тобой невстрѣтиться….

— Боялась!

— А на другой-то день! Съ самаго утра я безпрестанно выходила на лѣстницу и все тебя караулила, все тебя караулила. А когда ты пришолъ и остановился у своего [замка] /звонка/, я такъ испугалась, чтобъ ты не замѣтилъ меня, что вовсе не разглядѣла лица твоего: ты-же, какъ нарочно ст[оялъ]/алъ/ задомъ ко мнѣ. И потомъ мнѣ стало такъ грустно, такъ грустно, что весь день я проплакала.

— Бѣдный мой ребёночекъ! сказалъ разтроганный Нерадовъ, обхвативъ обѣими руками ея голову.

— Ты еще помнишь? Не забылъ [строго] стараго имени? Ахъ, какъ мнѣ было тяжело, Боже мой, какъ мнѣ было тяжело жить такъ близко отъ тебя и все прятаться. А помнишь какъ мы жили съ тобой на Вознесенскомъ-Проспектѣ…..

Она вдругъ замолчала, боясь, чтобъ воспоминаніе это не показалось ему упрекомъ.

— Что-бишь такое я еще хотѣла сказать тебѣ?.... Погоди, погоди! Да! Я никому не говорила ни матушкѣ, ни батюшкѣ, что это ты[,]/…./ что тебя я любила…. Они до сихъ поръ не знаютъ кого я любила…. Никто не знаетъ! сказала она, прямо смотря въ глаза Нерадову, гордая и радостная, что пять лѣтъ страданія не побѣдили любви ея.

— Добрая моя Лиза!

// л. 35

‑ Видишь-ли?…. продолжала она сквозь слёзы – Батюшка непремѣнно сталъ-бы на тебя жаловаться. Онъ низачтò не оставилъ-бы такъ этого дѣла…. Ты вѣдь знаешь, какой онъ вспыльчивый….

Очень нужно было Нерадову до этого вечера справляться вспыльчивъ-ли отецъ ея, или нѣтъ. Но она продолжала повѣрять ему свои ощущенiя, нисколько несомнѣваясь[,] въ томъ, что онъ совершенно убѣжденъ въ вспыльчивости отца ея:

‑ Такъ-вотъ я и испугалась за тебя и рѣшилась молчать, во что-бы то ни стало молчать… и Боже мой! сколько я вытерпѣла отъ этого…. Но я все думала, все надѣялась, что мы съ тобой свидимся когда нибудь и что когда нибудь ты да узнаешь, какъ я тебя любила!….. А когда ты [былъ болѣнъ] /заболѣлъ/ этой зимою, я чуть-чуть не проговорилась…. чуть-чуть не испортила всего дѣла…. И какъ я боялась, чтобъ тебя какъ нибудь не уморилъ этотъ докторъ. Я все думала, что ты одинъ-одинешенекъ и некому походить за тобою, некому давать тебѣ лекарство…. А объ лекарствѣ-то? Мнѣ все казалось, что его какъ нибудь перемѣшаютъ, дадутъ не то, которое нужно и ты умрешь отъ этого. А когда ты сталъ выходить и я въ первый разъ увидѣла тебя на лѣстницѣ, я чуть-чуть не сбѣжала къ тебѣ….

‑ Что-жь [помѣшало?] /ты этаго не сдѣлала?/

Она ничего не отвѣчала ему на это, но пристально /съ свѣтлою, счастливою улыбкою/ [и] посмотрѣла на него и легкiй румянецъ окрасилъ ея блѣдныя щоки.

‑ Боже мой! Какъ ты перемѣнилась съ тѣхъ поръ, Лиза! Какъ похудѣла, бѣднинькая! Гдѣ мой прежнiй рѣзвый ребёночекъ?…….

Онъ взялъ её за руку и, подведя къ столу, на которомъ горѣла лампа, сталъ разсматривать лицо ея.

‑ Постарѣла и подурнѣла! сказала Лиза/, улыбаясь/.

‑ Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ! Перемѣнилась только, стала женщиной. Тебя теперешнюю я не промѣнялъ-бы на прежняго шаловливаго бѣсенка, который вѣчно возился и шумѣлъ….

‑ И котораго за это ты бросилъ! сорвалось съ языка у Лизы и незваная слеза скатилась на /ея/ улыбающiяся губы….

‑ А ты-то, ты-то, какъ перемѣнился! продолжала она, заминая свою нечаянную фразу – Возмужалъ, похорошѣлъ! Ты прежде не носилъ такъ бакенбардовъ….. Тогда у тебя были усы…..

И она осторожно дотронулась до его щеки и глядѣла на него такъ любовно, такъ любовно, какъ-будто для нея не существовало другого счастiя въ мiрѣ. Нерадовъ видѣлъ это и странное дѣло, эта безграничная любовь, [непрiят] этотъ тёплый взглядъ болѣе и болѣе успокоивали его взволнованное сердце. Оно начинало уже биться въ эту минуту самымъ солиднымъ образомъ и своимъ мѣрнымъ, правильнымъ бiенiемъ протестовало противъ своего недавняго и вовсе неожиданнаго волненiя. И что такое была для него Лиза? Бѣдная дѣвушка, [м] дочь мѣщанина, у которой кромѣ любви ничего для него не было /вотъ и все. [и больше ничего.]/ Неожиданное появленiе ея конечно обрадовало [его:] /Нерадова:/ молодость взяла свое. Воспоминанiя первой любви громко заговорили въ его сердцѣ. Онъ былъ застигнутъ въ расплохъ, но когда онъ пришолъ въ себя, первое что [пришло] /вспало/ ему на мысль было то, что разматывать клубокъ старой интриги въ его настоящемъ

// л. 35 об.

положенiи было-бы крайне смѣшно. Онъ это давно уже прозвалъ романтизмомъ. Добро-бы еще эта интрига была легкая: тогда можно было-бы оставить её про /праздный/ случай….. а то такая сильная, постоянная, пятилѣтняя любовь. Сверхъ того и то нужно взять въ соображенiе, и это главное, что за что-же губить бѣдную дѣвушку, зачѣмъ воспламенять е[ё]/я/ сердце, [ког] если общественныя условiя ставятъ между имъ и ею такую непроходимую преграду. Вѣдь не жениться-же ему на ней? /Нерадовъ былъ солидный человѣкъ, а/ когда солидные люди дѣйствовали не по правиламъ чистѣйшей нравственности, и когда нравственность не приходила къ нимъ на помощь въ сомнительныхъ случаяхъ!

Впрочемъ Нерадовъ былъ всегда деликатенъ и гладокъ въ обращенiи съ женщинами. Ктомуже онъ былъ точно радъ, что нашолъ наконецъ Лизу и узналъ е[ё]/я/ положенiе. Какъ человѣкъ съ состоянiемъ, онъ могъ загладить теперь вину свою передъ нею и потому безъ угрызенiя совѣсти смотрѣлъ [теперь] на ласкающуюся къ нему дѣвушку. Красота ея прiятно щекотала его нервы и вообще /онъ/ былъ подъ влiянiемъ того прiятнаго ощущенiя, которое свойственно только [богатымъ] /разбогатѣвшимъ/ людямъ и которое состоитъ въ увѣренности, что ни одинъ кредиторъ не застанетъ ихъ въ расплохъ и что они зажмутъ своими деньгами самый крикливый ротъ.

‑ Что-жь мы это стоимъ? сказалъ онъ ей улыбаясь и обхватывая ея талiю – Сядемъ-ка и поговоримъ….

Онъ подвелъ её къ дивану и усѣлся съ ней рядомъ.

‑ Послушай, что это сказалъ мнѣ твой братъ, произнесла Лиза и недоговорила, какъ будто изпугавшись послѣдствiй.

‑ А что?

‑ Будто у тебя…. Катя.

‑ Да, была, отвѣчалъ смѣясь Нерадовъ, ‑ Вообрази, вбила себѣ въ голову, что я вашего старика посажу въ тюрьму и пришла просить меня за него….

‑ Она въ первый разъ у тебя?

‑ Въ первый.

‑ И только за этимъ приходила?

‑ Ужь ты не ревнуешь-ли? А присматривать за ней я бы совѣтывалъ. У ней съ братомъ завязалась какая-то исторiя.

‑ Такъ это онъ ей дѣлаетъ разныя подарки? Боже мой, какъ я перепугалась, когда увидѣла у ней ныньче въ рукахъ ленту, и теперь, когда твой братъ сказалъ мнѣ, что она у тебя, я Богъ знаетъ чего не подумала и пришла къ тебѣ….

‑ А то бы и не пришла? перебилъ её Нерадовъ.

‑ Ахъ нѣтъ! Богъ знаетъ почему мнѣ ныньче страшно захотѣлось тебя видѣть. Съ тѣхъ поръ какъ воротился домой батюшка, я только объ этомъ и думала, но я не знала какъ войдти къ тебѣ, и не знала какъ ты меня примешь. У меня силъ не хватало [дол] скрываться отъ тебя долѣе. И потому я даже обрадовалась, когда мнѣ сказали, что Катя у тебя. Покрайней мѣрѣ было зачѣмъ придти, прибавила она улыбаясь.

‑ Вотъ какъ! Стало-быть ты воевать пришла ко мнѣ? Защищать угнетенную невинность? а?

‑ Ты нисколько неперемѣнился, наивно замѣтила Лиза, такой же веселый, какъ и прежде!

// л. 36

‑ За то вокругъ меня много перемѣнилось.

Лиза [огляну] теперь только догадалась обратить вниманiе на комнату, въ которой находилась, но сдѣлала это болѣе потому что ей намекнули объ этомъ. Она бросила вокругъ себя бѣглый взглядъ, не остановившiйся /ни на чемъ/ въ особенности и снова обратила его на лицо своего прежняго друга, на которое, казалось, немогла довольно наглядѣться. Чувство ея еще слишкомъ сильно было сосредоточено на одномъ предметѣ, чтобъ развлекаться другими посторонними и потому она небрежно отвѣчала на намекъ Нерадова.

— Ты богатъ теперь! Это хорошо….

— Почему-же хорошо? [спросилъ её Нерадовъ.]

— [Да] [т]/Т/акъ…. хорошо! отвѣчала она улыбаясь — Да ты не придирайся къ словамъ моимъ: я сама не помню, чтò говорю теперь….

Она встала съ своего мѣста, какъ-будто все еще не была довольно близко къ [нему] Нерадову и сѣла къ нему на колѣна, какъ сиживала пять лѣтъ тому назадъ. И столько граціи, столько неуловимой прелести было въ ея движеніяхъ, что трудно узнать было [въ ней] въ этой любящей женщинѣ прежнюю поглупѣвшую и потупѣвшую отъ горя Лизавету. Нерадовъ въ эту минуту похожъ былъ на какого нибудь восточнаго эмира, или шейха, къ которому ластится его любимая невольница[,] и который принимаетъ любовь ея, какъ нѣчто должное и вполнѣ увѣренъ, что иначе и быть не можетъ. Но Лизѣ онъ нравился все болѣе и болѣе: она замѣтила только, что послѣдній отвѣтъ ея, въ которомъ выразилось все невниманіе ея къ его новому соціальному положенію, какъ-будто произвелъ на него непріятное впечатлѣніе. И въ самомъ-дѣлѣ Нерадовъ, какъ всѣ пройдохи и вылѣзшіе изъ нищеты люди [позволилъ бы скорѣе] легче переносилъ невниманіе къ своей собственной особѣ, чѣмъ къ своему скоро- и благопріобрѣтенному богатству. Не подивиться какому нибудь пузатому мандарину или вазѣ, какой нибудь вычурной мёбели новѣйшаго фасона, картинкѣ, бутылкѣ лафиту или какой нибудь другой богатой вещи, которую онъ, впрочемъ съ самымъ равнодушнымъ видомъ и ни на шагъ не отступая отъ приличій, выставлялъ на показъ и на удивленіе — значило сдѣлать ему личн[ое]/ую/ [оскорбленіе] обиду. Все его самолюбіе заключалось въ деньгахъ, [всѣ его желанія стремились къ обогащенію] /и такъ какъ желанія человѣка зависятъ/ въ-частую отъ мнѣній и жизни того кружка, въ которомъ онъ живетъ и вращается, то и желанія Нерадова, отъ безпрерывныхъ столкновеній его съ банкирами, капиталистами, золотопромышленниками, биржевыми спекулянтами, разнаго рода заводчиками и фабрикантами по необходимости приняли биржевой оттѣнокъ. Въ кругу этомъ на него смотрѣли свысока, какъ на новичка: всравненіи со всѣми этими господами онъ былъ почти нищій и [на него смотрѣли снизходительно] /если его только терпѣли/, то потому только, что онъ былъ человѣкомъ ловкимъ, показавшимъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ рѣдкую проницательность. Тамъ самолюбіе его безпрестанно страдало и вотъ почему ему пріятно было производить впечатлѣніе на людей постороннихъ. Какъ ни смѣшно и ни странно покажется это, но равнодушіе Лизы, равнодушіе проистекавшее изъ такого свѣтлаго, прекраснаго источника, даже и оно кольнуло его. Ему хотѣлось,

// л. 36 об.

чтобъ вниманіе ея оставило поскорѣе въ покоѣ его собственную особу и перешло на другіе предметы тоже очень близкіе его сердцу.

Лиза замѣтила свою ошибку. Она еще разъ окинула взглядо[в]/м/ъ всю комнату и /на этотъ разъ впечатлѣніе было полное./ [сказала ему съ неподдѣльнымъ удивленіемъ.] Изящество и богатство кабинета въ самомъ-дѣлѣ поразили ея непривыкшее къ подобной роскоши зрѣніе.

— Боже мой, какъ у тебя здѣсь хорошо! сказала она, [улыбаясь] /съ самымъ/ наивнымъ и полнымъ какого-то страха удивленіемъ — я слышала, что ты очень богатъ, но никакъ не воображала чтобъ ты такъ пышно жилъ.

— Лучше чѣмъ на нашей старой квартирѣ?

— Ахъ знаешь! Книги, которыя ты [т] у меня тогда оставилъ и чтò мы съ тобой все вмѣстѣ читали, я ихъ всѣ сберегла и ужь столько разъ перечитывала, что кажется наизустъ всѣ знаю.

— Пойдемъ-ка, я тебѣ покажу мои другія комнаты.

Они встали и пошли по другимъ комнатамъ. Лиза всему удивлялась и даже вздумала прицѣниться къ нѣкоторымъ вещамъ. Но лишь только представлялся предлогъ, а то иногда и вовсе безъ предлога, воспоминанія ея немедленно перелѣтали къ голымъ и нечистымъ стѣнамъ ихъ прежней общей комнатки. Не были забыты и жаворонокъ, висѣвшій въ клѣткѣ, и горшокъ съ эранью, любившій падать на полъ и барахтаться на немъ съ [ра] своими сумасшедшими хозяевами и книги и картинка, представлявшая нѣчто весьма неприличное, но которою прежній, веселый, безпечный и ахъ, еще не разбогатѣвшій Нерадовъ любилъ дразнить свою молоденькую подругу, между тѣмъ какъ она, краснѣя, обѣими руками закрывала глаза свои, чтобъ какъ нибудь не взглянуть на картинку и все-таки глядѣла на неё сквозь маленькую щелку между пальцами и хохотала, какъ сумасшедшая. Все, все, малѣйшія воспоминанія перебраны были ею одно за другим[и]/ъ/ и не укоръ читалъ Нерадовъ въ ея ласкающемъ, бархатномъ взглядѣ — какой укоръ! могла-ли [гл] она смотрѣть на него съ укоромъ въ эту минуту? — а благодарность, невыразимую благодарность за прожитое счастіе, за настоящія сладкія, упоительныя для нея минуты.

Когда они обошли всѣ комнаты, когда Лиза осмотрѣла и вдоволь налюбовалась всѣмъ, чтò было въ нихъ замѣчательнаго, они снова возвратились въ кабинетъ и снова рядышкомъ усѣлись на диванѣ.

— Да, Лиза, я имѣю теперь нѣкоторое состояніе, сказалъ ей не безъ волненія въ голосѣ Нерадовъ, — и, знаешь-ли, чтò было моею первою мыслію, когда обстоятельства мои нѣсколько поправились?

Лиза, молча взглянула на него, какъ-будто напередъ знала, чтò онъ ей скажетъ.

— Первою моею мыслію, продолжалъ онъ торжественно и разчувствовавшись, — было отыскать тебя, Лиза, и подѣлиться съ тобою своими избытками….

Лиза не спускала глазъ съ него. На нихъ навернулись слезы, но она попрежнему молчала.

— Я былъ виноватъ передъ тобою, Лиза, очень виноватъ….

— Нѣтъ, нѣтъ! перебила она его съ улыбкою, орошенною слезами.

— Я всегда считалъ себя виноватымъ передъ тобою, Лиза… Совѣсть никогда непереставала упрекать меня за мой проступокъ…. Я много

// л. 37

о тебѣ думалъ и, признаюсь тебѣ, страшно боялся за молодость твою и отчаянiе…. Каждая вина твоя, которую ты дѣлала въ моемъ воображенiи, упрекала меня и мучила….. Гдѣ и какъ не воображалъ я тебя, Лиза? Среди нищеты, погибели…..

О, какъ прiятно, какъ невыразимо прiятно было ему, сидя на своемъ дорогомъ диванѣ, среди своей дорогой комнаты, обвинять себя въ эту минуту! Онъ зналъ, что теперь онъ выходитъ бѣлъ, какъ снѣгъ, и чуть не святъ изъ своихъ обвиненiй; онъ зналъ, что деньгами онъ можетъ совершенно загладить все прошлое…. Ему было невыразимо сладко въ эту минуту. Только молчаливый, слезящiйся взглядъ Лизы, ея полное ожиданiя лицо, терпѣнiе, съ какимъ она ждала его окончательнаго вывода, такъ-что, казалось, она проситъ его говорить, говорить безъ умолку, какъ можно долѣе говорить – смутили нѣсколько его спокойное наслажденiе своими прошлыми грѣхами, даже нѣсколько обезпокоили [его] и оскорбили его. Онъ поглядѣлъ на неё и продолжалъ гораздо холоднѣе.

‑ Я искалъ тебя вездѣ, Лиза, и нигдѣ не могъ найдти тебя. Я думалъ, что ты для меня уже навсегда потеряна….. Теперь, Лиза, подумаемъ вмѣстѣ о твоемъ положенiи. Я могу кое-что для тебя сдѣлать. Если [нужно будетъ] понадобится, можно будетъ во всемъ открыться вашему старику – я беру[сь] это [сдѣлать] /на себя/. Тебя нужно пристроить, Лиза, нужно доставить тебѣ средства отдохнуть отъ прошлаго горя…. Погляди какъ ты похудѣла, моя милая! Да, необходимо тебя пристроить и еслибы попался хорошiй человѣкъ…. Что дѣлать, душа моя! Время юношескихъ порывовъ для насъ уже прошло… мы оба постарѣли. Долгъ велитъ посмотрѣть намъ на жизнь съ точки болѣе серьёзной и не увлекаться пустыми мечтами…. Въ перспективѣ у насъ должны быть уже не ребяческiя шалости, а нѣчто по серьёзнѣе и подѣльнѣе…. Мы должны теперь твердыми шагами идти по жизненному пути и научиться жертвовать своими склонностями въ пользу прочныхъ основанiй нашихъ общественныхъ обязанностей.

И долго еще, какъ по книгѣ читалъ, говорилъ Нерадовъ, долго серьёзныя точки, различныя перспективы и прочныя основанiя общественныхъ обязанностей проскальзывали изъ его тихой и плавной рѣчи. Онъ и не замѣтилъ – въ комнатѣ темновато было ‑ /какъ потупились ея взоры,/ какъ слезы одна за другою покатились по лицу бѣдной дѣвушки, [какъ потупились] /какъ она/ склонила на плечо его свою голову, чтобъ скрыть эти слёзы и какъ она прятала лицо свое въ складкахъ его чорнаго бархатнаго халата, чтобъ онъ только не [замѣтилъ] /видалъ/, что она плачетъ…..

‑ Что съ тобою, Лиза? Лиза, что съ тобою? сказалъ онъ наконецъ насильно поднимая ея лицо – О чемъ ты плачешь?

‑ Такъ, ничего… Ну, прощай…. мы послѣ поговоримъ объ этомъ…

[‑ Но, Боже] Она встала, утерла слезы и подала ему руку.

‑ Но, Боже мой, чѣмъ-же я тебя обидѣлъ, Лиза? О чемъ ты плачешь? Ну, скажи сама, чтò могу я для тебя болѣе сдѣлать?

‑ Ничего… ничего…. Это пройдетъ!… я зайду къ тебѣ на дняхъ…… Прощай!…

‑ Нѣтъ, скажи сама, Лиза, чтò я могу для тебя болѣе сдѣлать? Разсуди сама, могу ли я для тебя, что нибудь болѣе сдѣлать?

Ему бы еще сказать: посуди сама, моя милая, могу-ли я на тебѣ жениться! Онъ только-только неговорилъ этого[.], и бѣдная

_________________________________

<На полях слева рисунок в виде дерева.>

// л. 37 об.

дѣвушка совершенно понимала потаенный смыслъ [его] /этой/ фразы, сказанной не то чтобы съ сердцемъ а съ тою раздражительностiю въ голосѣ, съ которою говорятъ люди солидные и [по] вѣчно-покойные, когда подозрѣваютъ, что [имъ] /ихъ спокойствiю/ угрожаетъ сцена, слёзы и что имъ самимъ придется [потратиться на] /поистратить нѣсколько/ чувства, а можетъ-быть даже и сердца.

‑ Куда-же ты? сказалъ онъ, видя, что Лиза, кивнувъ ему головою, подходитъ къ двери. Боже мой! какъ тебѣ не стыдно, Лиза?

Въ это время портьерка быстро раздвинулась и изъ/-за/ нея совершенно неожиданно выскочила Катя. Лицо ея орошонное слезами горѣло самымъ яркимъ румянцемъ; волосы чорными, смолистыми прядями разметались по лбу и по щекамъ и лѣзли ей прямо въ глаза, но она необращала на нихъ никакого вниманiя. Появленiе ея было шумно и эффектно. На всемъ бѣгу она зацѣпила за что-то въ родѣ этажерки; книги, лежавшiя на ней, попадали на полъ, но она даже и не остановилась, а прямо бросилась къ Лизѣ и взявъ её за‑  руку, сказала запыхавшись:

‑ Я все слышала….. онъ думалъ, что я ушла, но я не ушла….. Я услышала вашъ голосъ, сестрица и осталась….. Пойдемъ-те отсюда, пойдемъ-те! Мы не должны здѣсь дольше оставаться!…

Нерадовъ, молча смотрѣлъ на разкраснѣвшагося ребенка. Во всякое другое время онъ непремѣнно бы разхохотался, но теперь онъ во многомъ досадовалъ на себя. Онъ досадовалъ на себя и за то, что разчувствовался и поддался впечатлѣнiю минуты при первомъ появленiи Лизы и за то что съ перваго-же свиданiя разрушилъ ея надежды на взаимность любви, а не постепенно подготовилъ её къ этому.

‑ Но чего-жъ вы отъ меня хотите? сказалъ онъ имъ обѣимъ, выходя изъ терпѣнiя…

‑ Не говорите, не говорите съ нимъ, сестрица! кричала Катя, не отвѣчайте ему! Не даромъ батюшка называлъ его разбойникомъ!

‑ Молчи, Катя! строго сказала Лиза, зажимая ей ротъ.

‑ Чтобъ я стала молчать? Вотъ прекрасно! Развѣ я боюсь его что-ли? Послѣ того какъ онъ поступилъ съ вами, онъ не смѣетъ больше посадить батюшку въ тюрьму. Вы думаете, я его боюсь? а вотъ поглядите!

Она подошла къ Нерадову, дернула его за халатъ и топнувъ на него ногой, спросила его самымъ грознымъ голосомъ:

‑ Отчего она плачетъ? Чтò вы ей сдѣлали?

Дѣло въ томъ, что она вовсе непонимала ихъ обоюдныхъ отношенiй: она видѣла только, что сестра ея плачетъ и плачетъ не отъ радости.

Нерадов подошолъ къ столу, вынулъ изъ ящика какую-то бумагу и разорвавъ её въ клочки, сказалъ Катѣ.

‑ Я обѣщалъ вамъ разорвать вексель вашего отца – вотъ онъ разорванъ. Теперь можете уйдти и оставить меня въ покоѣ.

‑ А! теперь уйдти! Оставить въ покоѣ! отвѣчала Катя, передразнивая его – А зачѣмъ вы меня всегда къ себѣ зовете? Зачѣмъ? Вы и меня хотите потомъ бросить, какъ бросили

// л. 38

ее! Какъ-бы не такъ. Это онъ мнѣ подарилъ красную ленту, сестрица; ‑ еще у меня въ сундукѣ лежатъ серёжки отъ него, и красный платочекъ – я ужо покажу вамъ! Оставьте въ покоѣ! вотъ прекрасно! Что вы вексель/-то/ разорвали, такъ вы ужь мечтаете, что великое благодѣянiе намъ слѣлали? Какъ-бы не такъ! Намъ дѣла нѣтъ до вашего векселя – Сажайте насъ въ тюрьму!

И подобравъ клочки разорванаго векселя, она бросила ихъ въ голову Нерадову и захохотала.

‑ Да если обо всемъ этомъ сказать батюшкѣ, такъ онъ васъ въ рогъ согнетъ. Онъ самъ мнѣ нѣсколько разъ говорилъ это!

[Сказавъ] Съ этими словами она бросилась къ дверямъ, готовая /скрыться за ними/ при первомъ покушенiи Нерадова наказать её за дерзость.

‑ Что ты дѣлаешь, негодница? закричала на неё [в] испуганная Лизавета – Не сердись на неё взбалмошную, продолжала она /умоляющимъ голосомъ/ подходя къ Нерадову – Она еще ребёнокъ….

‑ Ребенокъ! Вотъ прекрасно! Съ чего это вы взяли? Я очень хорошо все понимаю – не безпокойтесь. Пойдемъ-те лучше домой, а то я одна уйду!

‑ Я её уговорю дома! Ради Бога, не сердись на неё! Это я всему виновата! Прощай теперь! Я зайду къ тебѣ! прибавила Лиза почти шопотомъ.

‑ Прощай, Лиза; мнѣ, право, очень жаль, что мы не поняли другъ друга.

Послѣ этого обѣ дѣвушки вышли отъ Нерадова[.] и отправились въ свою убогую квартиру.

_________

// л. 38 об.

[38] /11/

[Глава VII]

_________

/Нѣсколько часовъ спустя/ старикъ Похлёбкинъ лежалъ и потягивался на кровати, [а странный гость его, который недавно съ такими предосторожностями взбирался на лѣстницу, сидѣлъ у него въ ногахъ и казалось о чемъ-то думалъ. Шинель не драпировала уже болѣе его увѣсистыхъ членовъ, а смиренно вмѣстѣ съ картузомъ висѣла въ передней на гвоздикѣ и потому н] /въ ногахъ у него сидѣлъ /какой-то/ господинъ, [котораго] и о чемъ-то думалъ./ Наружность [гостя] /этаго господина/, освѣщенная лампадой, являлась въ полномъ блескѣ синяго затасканнаго фрака съ свѣтлыми пуговицами и сѣрыхъ нанковыхъ панталонъ, заткнутыхъ за голенища, которыя по видимому никогда невидывали ваксы. Это былъ человѣкъ однихъ лѣтъ съ Похлёбкинымъ, съ огромною головою, съ едва замѣтною шеей и такимъ просторнымъ лицомъ, что казалось для него мало было одного носа, одного рта и двухъ глазъ. Хотя судьба и поспѣшила наполнить [его] /это лицо/ рябинами, однако пустого мѣста оставалось еще очень много, тѣмъ болѣе что бровей вовсе небыло, а глаза чуть виднѣлись сквозь заплывшiя жиромъ вѣки, которыя вмѣстѣ съ глазами чрезвычайно походили на грецкiе орѣхи, вставленные бокомъ въ глазныя впадины. Только одинъ носъ былъ пропорцiоналенъ. Жирный, постоянно лоснившiйся, нѣсколько загнувшiйся къ низу, какъ-будто отъ собственной тяжести, онъ имѣлъ еще то особенное свойство, что при взглядѣ на него непремѣнно рождалось понятiе о чемъ-то вѣскомъ, тяжоломъ и все казалось, будто обладатель его долженъ чувствовать, что онъ его носитъ на лицѣ своемъ и что ему не всегда легко носиться съ такимъ тяжолымъ органомъ. Такое впечатлѣнiе рождалось можетъ быть оттого, что почтенный господинъ этотъ, стоялъ-ли онъ, или сидѣлъ, всегда нурилъ свою голову и всегда ходилъ, какъ говорится, повѣся носъ.

Онъ былъ Носковъ по имени, Иванъ Иванычъ, и на мудрёной лѣствицѣ общественной iерархiи занималъ самую низкую ступеньку, которую вопреки мудрому изрѣченiю онъ находилъ чрезвычайно скользкою и обильно устланную тернiемъ, волчцами и тому подобными эмблематическими растенiями. Онъ содержалъ табачную лавочку далеко гдѣ-то на Петербургской сторонѣ тамъ гдѣ она примыкаетъ къ другой сторонѣ, Выборгской, гдѣ начинаются длинные заборы и горизонтъ, деревянные тротуары и простота нравовъ, картофель съ капустой и огородники, однимъ словомъ тамъ, гдѣ у него былъ деревянный домишко, заложенный и перезаложенный и потому давно уже покачнувшiйся нà-бокъ. Сосѣдство-ли съ горизонтомъ, деревянными тротуарами и огородниками мѣшало Носкову разширить кругъ своей коммерческой дѣятельности, или просто ужь такъ судьбою было на роду его прописано, только четвертки табаку, помочи, благовонное мыло и всякiя другiя благовонiя, составлявшiя фондъ его торговли съ трудомъ разставались съ [деревянными] /четырьмя/ стѣнами его лавчонки[.] и почтенный негоцiянтъ сидѣлъ въ ней болѣе

// л. 39

для того, чтобъ оберегать товаръ свой отъ расхищенiя своихъ многочислен[н]ыхъ потомковъ, нежели съ цѣлiю принимать и отпускать [своихъ] покупателей. [Еще п]/П/ри жизни жены своей, женщины блѣдной, испитой и изнуренной частыми родами, принесшей ему въ приданое вышеупомянутый, [но] и тогда еще нигдѣ не заложенный домъ, Носковъ сводилъ /еще/ кой-какъ баланс[ы]/ъ/ и на проданныя четвертки, помочи и мыло обрѣталъ возможность не только жить, но даже роститься, множиться и населять свою деревянную собственность. /Но/ Со смертiю[-же] /жены/ дѣла его пошли [такъ худо, такъ худо, что] /все хуже и хуже: [и] /въ одинъ прекрасный день онъ увидѣлъ, что съ своими потомками онъ начинаетъ ѣсть фондъ, въ другой убѣдился, что на разживу нужно заложить домишко, а въ третiй замѣтивъ, что и эта мѣра не помогаетъ, махнулъ рукою и поручилъ себя волѣ Провидѣнiя и долгоденствiю своего фонда. Еслибъ Носковъ въ бóльшей мѣрѣ былъ одаренъ отъ природы здравымъ смысломъ и имѣлъ хоть какое нибудь понятiе о логикѣ, то онъ давно увидѣлъ-бы, что въ настоящую пору, когда весь фондъ былъ уже съѣденъ, а домъ его по старческому упрямству наотрѣзъ отказывался платить за себя проценты и всякiя повинности – онъ давно увидѣлъ-бы, что ему, Носкову и семерымъ потомкамъ его, жить болѣе никакъ не слѣдовало. Но къ сожалѣнiю Носковъ никогда не учился логикѣ и /за главныя/ причин[ами]/ы/ разстройства дѣлъ своихъ выставлялъ такiе факты, что Похлёбкинъ только посвистывалъ. Особенно въ послѣднее время [его сужденiя] рѣзкость и нелогичность его сужденiй [перешли] /стали частенько переходить/ за предѣлы всякаго благоразумiя, такъ-что Анна [Максимовна] /Ивановна/, родная сестра его, /проживавшая у него въ домѣ/ принуждена была усилить свои попеченiя объ огуречномъ разсолѣ и другихъ прохладительныхъ напиткахъ. И прежде еще Носковъ имѣлъ [похвальную] /странную/ привычку смотрѣть на мiрскiя дѣла /неиначе какъ/ изъ покосившихся оконъ своего табачнаго магазина, но теперь [взгл] глаза его, вѣроятно отъ напряжоннаго зрѣнiя сквозь зелены[е]/я/, заржавѣвшiя стекла [его] /табачной/ лавчонки, совершенно помутились, такъ что всѣ предметы стали представляться ему въ формѣ четвертокъ, полуфунтовъ, фунтовъ, помочей, мылъ и пр. и пр. а люди казались ему фантастическими покупателями, въ которыхъ онъ уже давно пересталъ вѣрить. Впрочемъ передъ Похлёбкинымъ онъ еще удерживался въ своихъ сужденiяхъ, потому что [боялся [его] не только его самого, но даже его парадной лѣстницы и всѣхъ жильцовъ, владѣвшихъ ею и потому не прежде рѣшался подняться на ея четвертый этажъ, какъ предварительно пославъ въ видѣ передового ведета одного изъ своихъ маленькихъ потомковъ.] /нѣсколько боялся его безцеремоннаго обращенiя./

Съ Похлёбкинымъ онъ стоялъ на короткой ногѣ. Связь ихъ была не вчерашняя, не шапочная, не воробьиная, какъ выразился разъ Носковъ, но [продолжало] /давно уже/ существовала и основывалась на благодѣянiяхъ со стороны Похлёбкина и на благодарности со стороны Носкова. Чутье бѣднаго человѣка сказало Носкову, что Похлёбкинъ есть единственный человѣкъ въ мiрѣ, сочувствующiй его покосившемуся дому и табачной лавочкѣ; оно сказало ему также, что Похлёбкинъ человѣкъ умный, начитанный, что онъ за словомъ въ карманъ не полѣзетъ, и что еслибъ только счастіе, то онъ непремѣнно былъ-бы градскимъ головою. Такъ или эдакъ, только Носковъ совершенно созналъ превосходство Похлёбкина надъ собою и привязался къ нему такъ какъ существо низшее привязывается иногда къ высшему. Разъ въ недѣлю

// л. 39 об.

[39] /12/

онъ непремѣнно приходилъ къ своему другу. Ему очень хотѣлось бывать у него и чаще, но онъ не смѣлъ, ‑ [внутренняя деликатность говорила ему, что онъ будетъ въ тягость, что онъ въ своей увѣсистой особѣ не имѣетъ ничего особеннаго, чтò [б] заставляло бы другихъ дорожить его посѣщенiями, и на] боясь быть въ тягость и потому [никогда не] /рѣдко/ приходилъ, а [все] /по большей части/ заходилъ къ Похлёбкину. Сбирался же къ нему онъ дня за два и хотя приготовленiя его [совершались] /сопровождались/ обыкновенно совершеннымъ молчанiемъ, однако Анна Ивановна и маленькiе Носковы безошибочно угадывали цѣль его приготовленiй и заранѣе ссорились, а иногда прибѣгали и къ единоборству за очередь сопровождать отца въ предполагаемой экспедицiи. Дѣло въ томъ, что когда мысль объ ней доходила до нѣкоторой зрѣлости въ головѣ Носкова и онъ рѣшалъ въ умѣ своемъ, что уже кажется довольно протекло времени съ его послѣдняго визита – онъ обыкновенно молча вынималъ изъ комода свой синiй фракъ съ свѣтлыми пуговицами и нанковые панталоны и подвергалъ ихъ самому тщательному обзору, какъ будто совѣтуясь съ ними, точно-ли довольно протекло времени, не ошибается-ли онъ и не обманываютъ-ли его чувства. Дома онъ обыкновенно ходилъ въ халатѣ. Посовѣтовавшись такимъ образомъ съ своимъ гардеробомъ, Носковъ бережно укладывалъ его на прежнее мѣсто и въ раздумьи начиналъ разхаживать по комнатѣ. Въ это время мальчуганы прекращали свои распри и прятались по угламъ, потомучто на Носкова находилъ вдругъ пароксизмъ строгости и онъ внезапно вспоминалъ, что есть на свѣтѣ азбуки, склады и подзатыльники. На другой день, когда утихала въ немъ страсть къ наукѣ, онъ снова вынималъ изъ комода свою неизмѣнную пару, снова съ ней совѣтовался и принимался её чистить, а если замѣчалъ въ ней какiя-либо неисправности, нем[ѣ]/е/дленно вооружался иглою и [самъ] начиналъ штопать, [не выходя изъ молчанiя] и штопалъ молча до тѣхъ поръ пока Анна Ивановна не вырывала у него изъ рукъ работы. «Мужское-ли это дѣло, братецъ иглою заниматься, говорила она ему, на что-жь я, баба, въ домѣ?<»> Когда все было готово, платье вычищено, подшито и какъ слѣдуетъ исправлено, на Носкова находила обыкновенно тоска и какая-то робость. Онъ давалъ часовой стрѣлкѣ сроку еще два раза обернуться вокругъ циферблата и послѣ этаго уже окончательно собирался. Тутъ снова возгарались междуусобiя [меж] среди маленькихъ Носковыхъ, но очередь немедленно повѣрялась отцомъ и разкраснѣвшiйся побѣдитель спѣшилъ [облечься] облачиться въ общую шинельку, принадлежавшую всѣмъ маленькимъ Носковымъ, /взятымъ вмѣстѣ/ и надѣть на себя картузъ, который тоже состоялъ /у нихъ/ на общинныхъ началахъ. Такимъ образомъ отецъ съ сыномъ выходили со двора и бѣжали верстъ семь, не переводя духу, вплоть до [со] самой страшной лѣстницы.

Что касается до Похлёбкина, то справедливость требуетъ сказать, что онъ вовсе не оцѣнивалъ по достоинству такой рѣдкой привязанности и принималъ её скорѣе какъ должную дань, нежели какъ свободный даръ признательнаго сердца. Если Нерадовъ какимъ-то страшнымъ кошмаромъ тяготѣлъ надъ совѣстью и душою Похлёбкина, то Похлёбкинъ въ свою очередь точно также, если даже не больше тяготѣлъ надъ бѣднымъ Носковымъ. Рѣдко не встрѣчалъ

_________________________________

<На полях запись карандашом: Песчаниковъ>

// л. 40

онъ его, молчаливаго и робкаго какимъ нибудь упрекомъ, рѣдко отпускалъ его безъ какой нибудь работы или порученiя. Но Носковъ постоянно смалчивалъ: только вѣки его немного поднимались и щелки глазъ [его] становились шире. Даже имя его, его почтенное имя, такъ давно уже бывшее украшенiемъ его табачной фирмы, рѣдко произносилось въ квартирѣ Похлёбкина. Тутъ Носкову была особая кличка. Тутъ придумано было для него болѣе характеристическое прозвище, чѣмъ имя, данное ему при св. крещенiи и онъ такъ привыкъ къ этой кличкѣ, что обижался, если забывали о ней и заключалъ, что Алексѣй Миронычъ за что нибудь на него сердится.

И такъ Похлёбкинъ лежалъ и потягивался на кровати, а Носковъ, понуривъ голову сидѣлъ у него въ ногахъ и повидимому размышлялъ о чемъ-то. Передъ нимъ на одноногомъ столикѣ разложены были нѣсколько маленькихъ свертковъ, и на нихъ-то были сосредоточены теперь всѣ его помышленiя. Въ тёмномъ углу комнаты, какъ автоматъ, сидѣлъ /маленькiй/ Ваня /Носковъ/ и казалось только того и боялся, чтобъ какъ-нибудь не чихнуть или не кашлянуть. Такъ притихъ бѣдный мальчикъ изъ страха, что его вышлютъ изъ комнаты, такъ пристально глядѣлъ онъ на обоихъ стариковъ/, какъ-бы ожидая, что надъ ними вдругъ свершится какое нибудь чудо, а онъ проглядитъ его/.

‑ Ну что, Ваня? спросилъ его Похлёбкинъ.

‑ Ничего-съ, Алексѣй Миронычъ, отвѣчалъ оторопѣвшiй Ваня, вскочивъ съ своего мѣста.

‑ Садись, садись, что ты вскочилъ?

‑ Садись, Ваня, счелъ долгомъ вступиться отецъ, садись! Слушай, что тебѣ говоритъ Алексѣй Миронычъ.

Ваня сѣлъ и сталъ слушать не только ушами, но кажется всѣмъ своимъ тѣломъ. Носковъ тоже приготовился слушать, /поднявъ голову и разширивъ вѣки./

‑ Весело тебѣ у насъ, Ваня?

‑ Очень весело-съ.

‑ Говори: благодарю покорно, Алексѣй Миронычъ, снова вмѣшался отецъ.

‑ Да молчи, ради Христа! Не съ тобой вѣдь говорятъ! [прикрикнулъ на него] /сказалъ съ упрекомъ/ Похлёбкинъ. – Эхъ ты ума палата!

Такъ всѣ въ домѣ называли неуклюжаго Носкова. Послѣ такого вовсе неожиданнаго окрика, онъ снова уткнулъ на минуту поднявшiйся носъ въ лежавшiе передъ нимъ свертки съ твердымъ намѣренiемъ [никогда] не соваться /впередъ/ туда, гдѣ его не спрашиваютъ. Похлёбкинъ перевернулся на другой бокъ, оставивъ Ваню въ неописанномъ волненiи. Ободрить-ли вздумалось отцу въ эту минуту своего сынишку, или просто сердце взяло его, только онъ, пользуясь тѣмъ, что Похлёбкинъ оборотился къ стѣнѣ и теперь [его] не [ви] можетъ видѣть его движенiй, показалъ обомлѣвшему Ванѣ кулакъ.

‑ [Это что значитъ? крикнулъ на него Похлёбкинъ, за что ты грозишься ему?] /За что-же ты грозишь ему, Иванъ Иванычъ? кротко спросилъ его Похлёбкинъ, чтò/ для Носкова было хуже брани.

‑ Нѣтъ, я не грожусь, я почесаться только хотѣлъ…. отвѣчалъ хриплымъ басомъ и съ большими разстановками Носковъ.

‑ Какъ почесаться/, Иванъ Ивановичъ/? /Ну что ты мнѣ толкуешь, Иванъ Ивановичъ?/ развѣ я не видѣлъ на стѣнѣ тѣнь отъ твоего кулака? а?

// л. 40 об.

[40] 13

На всей фигурѣ Носкова выразилось такое наивное удивленiе; съ роскрытымъ ртомъ и на половину отверзтыми глазами онъ такъ поглядѣлъ на Похлёбкина, что [тому по]казалось, будто онъ думаетъ въ эту минуту: нѣтъ средствъ укрыться отъ этого человѣка – повези ему счастiе и онъ черезъ годъ будетъ [градскимъ головою.] /засѣдать въ думѣ./

‑ Ахъ ты ума палата! сказалъ Похлёбкинъ, сжалившись надъ его смущенiемъ и хлопнувъ его по плечу.

Какъ будто всѣ кости дрогнули въ Носковѣ отъ этаго дружескаго прикосновенiя: онъ снова уткнулъ носъ въ лежавшiе передъ нимъ сверточки и сталъ перебирать ихъ съ замѣтнымъ волненiемъ.

‑ Нѣтъ, по моему разумѣнiю, Алексѣй Миронычъ, бобковый на розанѣ лучше будетъ, сказалъ онъ, нюхая изъ одной бумажки.

‑ Нѣтъ ужь, братецъ, березинскiй того…

‑ Оно, конечно, того, Алексѣй Миронычъ, продолжалъ Носковъ съ несвойственною ему скоростiю, ‑ березинскiй-то и не уступитъ пожалуй, только жасминчику требуетъ, разбойникъ…

‑ Ну, а торговля какъ?

‑ Что торговля? въ будущемъ мѣсяцѣ все опишутъ. Еслибъ зналъ, что все [эти] такъ кончится, не откупался-бы на волю, а ходилъ-бы себѣ по пашпорту. Охъ, свѣтъ-то ныньче какой! За пустой должишко жилы рады тянуть.

‑ [Разбойники они и душегубцы.] /Правда, правда./ [у]/У/ма-Палата, воскликнулъ Похлёбкинъ, которому всегда нравились подобные разговоры. На эту тему онъ могъ варьировать свои мысли и фразы вплоть до самой заутрени. И точно бесѣда двухъ /несостоятельныхъ/ друзей, попавъ на такую счастливую руду, начала разработывать [его] её до возможныхъ предѣловъ. Досталось тутъ и Нерадовымъ и многимъ другимъ лицамъ, которые по положенiю своему, казалось, никоимъ образомъ не могли бы быть причастны паденiю табачной лавочки <В рукописи ошибочно: лавочкѣ> на Петербургской сторонѣ и усталости въ ногахъ Похлёбкина. Тѣмъ не менѣе эти лица изъ громкихъ и жаркихъ импровизацiй Носкова съ Похлёбкинымъ, вышли, какъ-будто изъ какого-то адскаго пекла, зачерненныя, зачумленныя и лишонныя всѣхъ правъ гражданства. Ваня, забившись въ тёмный уголъ [слушал] съ напряжоннымъ вниманiемъ слушалъ всѣ эти разказы и казалось болѣе, чѣмъ когда либо боялся чихнуть или кашлянуть.

‑ Все это оттого произходитъ…. начиналъ уже нѣсколько разъ Носковъ.

‑ Отъ счастiя, говорю тебѣ, ни отъ чего болѣе какъ отъ счастiя[;]/,/ кричалъ Похлёбкинъ – Люди богатѣютъ, а мы съ тобой въ [тюр] долговомъ отдѣленiи будемъ сидѣть… Да повези оно мнѣ, [я этихъ Нерадовыхъ] /я-э-тихъ Не-ра-до-выхъ/ и-всю-эту [сволочь] /сво-лочь/ въ рогъ согну!

‑ [К] Оно конечно отъ счастiя, Алексѣй Миронычъ, но также все это и оттого произходитъ…

‑ Дайся оно мнѣ только разъ въ руки, я-ихъ-всѣхъ [мошенниковъ] /мо-шшшей-ни-ковъ…./….

<Далее следует знак: #. На полях под таким же знаком запись: Оттого произходитъ…>

‑ Ну, отчего?

Носковъ, казалось, совсѣмъ не ожидалъ, чтобъ ему наконецъ дано было позволенiе развить мысль свою. Среди шуму и крику онъ еще могъ кое какъ бесѣдовать и въ этомъ отношенiи былъ очень хорошимъ хористомъ, но когда дѣло доходило до соло, онъ вдругъ робѣлъ, мѣшался и производилъ наконецъ такую нелѣпость, что самъ долго[,] не могъ понять, какъ умный человѣкъ можетъ сказать такую безсмыслицу.

_________________________________

<На полях слева записькарандашом: Щукинъ>

// л. 41

‑ Ну, отчего? повторилъ Похлёбкинъ.

‑ Оттого, Алексѣй Миронычъ,… оттого…. потому что люди ныньче хуже прежняго стали.

‑ Почему? Докажи.

‑ Да вотъ-съ хоть бы и табакъ, Алексѣй Миронычъ….

‑ Ну что-жь ты сталъ? Хорошо, табакъ… ну?

‑ Меньше покупаютъ противъ прежняго, Алексѣй Миронычъ…

‑ Нѣтъ, ты мнѣ скажи почему люди хуже стали?

[‑ Видно… въ расколъ больно шибко переходить стали]

Но Носковъ молчалъ, хотя по взгляду его и по движенiю губъ можно было замѣтить, что у него есть на готовѣ какая-то мысль, [и что онъ] состоящая въ тѣсной связи съ табакомъ и что онъ не даромъ коснулся того обстоятельства, будто его меньше противъ прежняго покупаютъ.

‑ Ну что-жь ты? Почему же люди хуже прежняго стали? снова спросилъ его упрямый Похлёбкинъ, которому отъ бездѣлья прiятно было [по]мучить своего друга.

‑ Я знаю, тятенька! послышался изъ угла робкiй дискантъ Вани.

Похлёбкинъ оглянулся и увидѣлъ въ тёмномъ углу маленькаго Ваню[:]/./ [о]/О/нъ по прежнему былъ на своемъ старомъ мѣстѣ: только теперь то и дѣло привставалъ и снова садился, готовый по первому мановенiю [кого] одного изъ друзей подать руку помощи безпамятному тятенькѣ и высказать свое мнѣнiе касательно /всеобщаго/ упадка нравовъ. Что касается до Носкова, то въ эту минуту онъ смотрѣлъ на своего сына, какъ на какое-то неожиданное и ужасное чудовище, готовое поглотить его родительскую особ[ою]/у/ съ синимъ фракомъ и съ нанковыми панталонами. Ни за чтò зарѣжетъ[, разбойникъ]! подумалъ онъ про себя и зажмурилъ глаза, чтобъ не видать своего посрамленiя. А Похлёбкинъ только посмѣивался.

‑ Ну-ка, ну-ка, скажи Ваня! Послушаемъ отчего люди хуже стали, произнесъ онъ съ разстановкой, какъ-будто на каждое свое слово натягивалъ по члену несчастнаго Носкова.

‑ Тятенька говоритъ.… началъ мальчикъ, вскочивъ съ своего мѣста и едва переводя дыханiе, тятенька говоритъ…. говоритъ[,]/./ /И онъ высказалъ такую нелѣпую мысль, что/ больно шибко въ расколъ стали отходить.

[‑ Что? въ расколъ отходить? люди?

‑ Да-съ! Тятенька говоритъ, что оттого и табакъ стали меньше покупать.

‑ Ха! ха! ха! Ай да Ума-Палата! Ха! ха! ха! Славно разтолковалъ все дѣло! Въ расколъ идутъ! прошу покорно!]

Долго продолжался [еще] хохотъ Похлёбкина, почти до того самаго времени, когда [смущонный Носковъ] /въ/ тяжоломъ умѣ смущеннаго Носкова зародилось подозрѣнiе, что онъ сказалъ непроходимую нелѣпость и если онъ погибаетъ теперь, то единственно оттого, что нѣсколько разъ повторялъ [свою] мысль о[бъ] всеобщемъ упадкѣ нравовъ передъ своими [ужасными] потомками. Что касается до Вани, то онъ былъ на [вер] самой верхушкѣ земнаго благополучiя и въ своемъ дѣтскомъ невѣденiи до слезъ смѣялся вмѣстѣ съ Похлёбкинымъ. Куда и робость дѣвалась!

Но наконецъ и эта т[е]/э/ма изтощилась и въ полуосвѣщенной комнатѣ водворилось молчанiе. Три лица, находившiяся въ ней оставались все въ преж[д]/н/емъ положенiи: Похлёбкинъ

______________________________________

<В верхнем правом углу листа два рисунка – Христос в венце и младенец в венце.>

// л. 41 об.

[41] 14.

лежалъ, Носковъ сидѣлъ у него въ ногахъ, а Ваня снова притихъ въ углу на сундукѣ.

[Похлёбкинъ первый прервалъ молчанiе. По привычкѣ, весьма свойственной набожному человѣку, онъ затянулъ вполголоса одинъ изъ [священныхъ] гимновъ. Носковъ съ сыномъ не вдругъ изъявили свое сочувствiе къ такому препровожденiю времени и голосъ Похлёбкина /долгое время/ одинъ раздавался въ комнатѣ. [Когда же затряслись и задрожали надъ кроватью первыя исполненныя трогательной мелодiи нотки гимна: Волною морскою» къ] /Но вскорѣ къ/ щедушному, рѣзкому и постоянно дрожащему голосу Похлёбкина присоединился сперва глухой басъ Носкова, а потомъ тоненькiй дискантъ маленькаго Вани. Пѣнiе трехъ соб[ѣ]/е/сѣдниковъ, сперва тихое и умѣренное, дошло наконецъ до самого неистоваго crescendo: Похлёбкинъ, лежа на кровати и размахивая правою рукою, дирижировалъ оркестромъ и заливался такимъ дребезжащимъ тремолло, что Нерадовъ-Нижнiй нѣсколько разъ порывался послать на верхъ къ жильцамъ своимъ узнать не умеръ-ли кто нибудь у нихъ скоропостижно. Глаза Носкова, постоянно устремленные на движенiя дирижирующей руки, жмурились все болѣе и болѣе, между-тѣмъ какъ отверзтый ротъ принималъ все бóльшiе и бóльшiе размѣры и издавалъ самые оглушительные звуки, а Ваня звенѣлъ, какъ колокольчикъ. Еслибъ глухонѣмой вошолъ въ эту минуту въ комнату, онъ непремѣнно подумалъ-бы, что три бывшiе въ ней господина хвастаются другъ передъ другомъ величиною своихъ ртовъ и разтягиваютъ ихъ на [всѣ-воз] всевозможны[е]/я/ манеры, подкрѣпляя свои усилiя самыми неистовыми тѣлодвиженiями. Вскорѣ согласное трiо дошло до такихъ неестественныхъ звуковъ, что [Марья Даниловна] /жена Похлёбкина/, у которой въ это время варились яица, [а она, стоя у кастрюли по [всѣмъ] правиламъ, изложеннымъ во всѣхъ «опытныхъ поварахъ и хозяйкахъ» занимал[ъ]/ась/ умственнымъ счет[ъ]/омъ/ до какого-то извѣстнаго числа, свыше котораго яицы необходимо перевариваются – сбилась со счету»,] хлопнула съ досады дверью, чтобъ плотнѣе затворить её.

‑ Ну, погнали мышей изъ дому! крикнула она съ сердцовъ, возвращаясь къ плитѣ своей и къ перевареннымъ яицамъ.

Но ея голосъ, какъ какая нибудь ничтожная дождевая капля, пропалъ не оставя слѣдовъ въ морѣ оглушительныхъ звуковъ, раздававшихся въ спальнѣ. Чтò голосъ! Казалось вся]

/Но вскорѣ вся/ квартира Похлёбкиныхъ пришла въ какое-то судорожное движенiе. Въ передней комнатѣ поднялось вдругъ хлопанье дверей и страшная бѣготня; [слышно было какъ-будто завыванье какое-то, похожее на вой дурливой собаки при колокольномъ звонѣ;] черезъ спальню стремглавъ пробѣжала Катя и бросилась прямо въ кухню къ матери. Не прошло и минуты, какъ она [снова и также опрометью] выбѣжала изъ кухни вмѣстѣ съ Марьей Даниловной и обѣ опрометью кинулись въ залу, обдавъ на всемъ бѣгу [заливавшееся трiо] /Похлёбкина/ холодомъ и вѣтромъ[;]/./ [Но поющая [братiя] [/компанiя/] среди восторговъ и вдохновенiя ничего не слыхала и не видала, и еслибъ потолокъ въ эту минуту внезапно обрушился на нее, пѣвцовъ, то и тогда было-бы трудно рѣшить продолжаютъ-ли]

_________________________________

<На полях слева карандашом запись: Суворовъ>

// л. 42

[они подъ обломками начатое пѣнiе, или кричатъ отъ боли и ушибовъ.

А между-тѣмъ въ квартирѣ въ самомъ дѣлѣ происходило нѣчто необычайное: хлопанье дверей, бѣготня, завыванiе и разнородные возгласы все усиливались и усиливались.]

‑ Алексѣй Миронычъ! Алексѣй Миронычъ! [кричала надъ самымъ ухомъ своего запѣвавшаго мужа блѣдная /и/ разстроенная и даже нѣсколько взъерошенная] /сказала, вбѣжавъ въ комнату/ Марья Даниловна – Алексѣй Миронычъ!

[Похлёбкинъ очень хорошо видѣлъ и слышалъ, что надъ его головою стоитъ жена, но онъ выводилъ въ эту минутъ одн[о]/у/ изъ своихъ лучшихъ и самыхъ еффектныхъ [тремолло] /нотъ/ и потому [онъ] необращалъ вниманiя на клики Марьи Даниловны: только [рука] дирижирующая рука его, размахивавшая все время у самаго носа табачнаго негоцiянта, обратилась теперь прямо къ лицу поблѣднѣвшей супруги и такимъ образомъ Похлёбкинъ ясно давалъ знать ей, чтобъ она не безпокоила его въ такую торжественную минуту. Но Марья Даниловна не отставала и видя, что голосомъ ничего не возьмешь, начала безъ церемонiи разталкивать своего мужа.

‑ Алексѣй Миронычъ, да перестань, ради Бога! Алексѣй Миронычъ, выслушай только!…]

‑  [Ну ч]/Ч/то тебѣ? [Тра-ра-ра-рарарарара…]

[И онъ пуще прежняго замахалъ рукою, указывая ею на маленькаго Носкова, который по его мнѣнiю фальшивилъ.

‑ Ты! маленькой! Тру-ру-ру-руруруру….

‑ Алексѣй Миронычъ!] Даниловна пришла.

‑ Какая Даниловна?

‑ Что у сестрицы живетъ. Съ сестрицей несчастiе сдѣлалось…

‑ Чтò ты? – [Баста! вы! крикнулъ онъ на Носковыхъ.

Пѣнiе мгновенно прекратилось и въ эту минуту ясно можно было разслышать всхлипыванiе и вой въ сосѣдней комнатѣ.

‑ Что тамъ такое? спросилъ Похлёбкинъ, приподымая голову – Какое несчастiе?]

‑ Сестрица долго жить приказала.

Похлёбкинъ приподнялся [еще нѣсколько] на кровати и глядѣлъ на свою жену такъ, какъ будто сомнѣвался въ возможности такого событiя. Но раздавшiйся надъ самымъ его ухомъ вой, прерываемый частыми всхлипыванiями тотъ-часъ-же разувѣрилъ его. Оглянувшись, онъ увидѣлъ передъ собою Даниловну, /ту самую Даниловну,/ которая еще такъ недавно встрѣчала его съ такимъ радушiемъ и такъ усердно [на]/об/матывала [на] его шеѣ красны[й]/мъ/ гаруснымъ шарфомъ. Даже костюмъ ея нисколько неизмѣнился: все таже ю[б]/п/ка, заткнутая за поясъ, все тѣ же засученны[я]/е/ по локоть рукава[;]/./ [все тѣ же самыя толстыя, старушечьи и нисколько неграцiозныя [голы] босыя ноги.] Уже одно это обстоятельство свидѣтельствовало о чемъ-то неожиданномъ, ужасномъ, роковомъ.

‑ Что случилось, Даниловна? спросилъ её Похлёбкинъ, съ недоумѣнiемъ поглядывая на ея [босыя ноги.] /разстроенное лицо./

[‑ ]Старуха, какъ снопъ, повалилась ему прямо въ ноги и завопила на всю комнату.

‑ Ой батюшка родимый, голубчикъ мой Алексѣй Миронычъ

// л. 42 об.

[42.] 15

осиротѣли мы съ тобой, многогрѣшные! Умерла кормилица наша, Богу душеньку отдала. Прогнѣвали мы съ тобой, миленькой мой Господа Бога.

‑ Но какъ-же, какъ-же все это случилось? спросили въ одинъ голосъ и /вставшiй съ кровати/ Похлёбкинъ и все его семейство, обступившее рыдавшую старуху.

Но кромѣ восклицанiй трудно было добиться какого нибудь толку отъ Даниловны. Горе ея было сильно и естественно. Она сжилась съ своею хозяйкой; обѣ он[и]/ѣ/ по уму и по развитiю стояли почти на одной ступени, а одинокая, затворническая жизнь давно уже сблизила и сроднила ихъ между собою. Насилу могли поднять её съ полу, гдѣ она валялась [передъ кроватью], судорожно обнимая колѣна Похлёбкина. Послѣ разныхъ распросовъ оказалось, что старушка, по уходѣ брата, прилегла отдохнуть, да такъ и не вставала. За часъ до заутрени Даниловна, исполняя данное ей приказанiе, хотѣла разбудить свою хозяйку, но замѣтила что она лежитъ себѣ сердечная блѣдная какъ смерть, холодная, какъ смерть и бездыханная, какъ смерть. Такая скоропостижная кончина до того поразила бѣдную женщину, что она въ чемъ была, стремглавъ бросилась къ Похлёбкинымъ, какъ къ единственнымъ родственникамъ покойницы.

Разказъ старухи былъ безсвязенъ, страненъ и на каждомъ словѣ прерывался воемъ и всхлипыванiями, но онъ произвелъ такое сильное впечатлѣнiе на Похлёбкина, какого трудно было ожидать отъ человѣка серьёзнаго, пожилаго и никогда не чувствовавшаго особенной симпатiи къ покойницѣ. <Далее следует перечеркнутый знак: #. На полях слева вверху под таким же знаком перечеркнутая запись: [Онъ вдругъ вспомнилъ]> Какая-то докучливая, дикая, но давно знакомая ему мысль вдругъ зашевелилась въ головѣ у него; какъ-будто что-то круглое, звонкое и блестящее ослѣпительнымъ потокомъ мелькнуло и пронеслось передъ его глазами[, а голыя ноги плачущей старухи, какъ два живыхъ укора непереставали мерещиться его воображенію].

Онъ поблѣднѣлъ и обѣими руками ухватился за спинку кровати….

Но Носковъ, [какъ благодѣтельный генiй, бодрствовалъ надъ своимъ другомъ и надъ каждымъ его движенiемъ. Мигомъ] /Мигомъ/ бросился [онъ] къ окну, [ни] гдѣ стоялъ графинчикъ съ водкой, приготовленный для завтрашней закуски, налилъ полную рюмку крѣпительной жидкости, не упустивъ, разумѣется, удобнаго случая пролить половину на полъ и со свойственною ему ловкостiю /не только/ поднесъ рюмку [не только ко рту] /къ губамъ/ своего друга, но даже насильно влилъ ему нѣсколько капель въ ротъ.

‑ Испейте, Алексѣй Миронычъ, испейте, говорилъ онъ, это пройдетъ; все это пустяки, [плёвое дѣло,] /нестоитъ/ и толковать [не очень;] /объ этомъ;/ испейте.

‑ Боже мой, Боже мой! да я сей часъ только былъ у не[е]/я/! проговорилъ наконецъ Похлёбкинъ, отводя отъ себя руку Носкова. – Я сей часъ её видѣлъ – Она была здорова, она говорила со мною! Какъ-же это такъ? какъ-же? – Господи, что-же дѣлать!

‑ Какъ, что дѣлать? Что это съ тобою, батюшка Алексѣй Миронычъ, вмѣшалась жена – Идти, бѣжать къ покойницѣ! [И]

// л. 43

Узнать обо всемъ на мѣстѣ! Какъ, что дѣлать?

Похлёбкинъ, не говоря ни слова, сбросилъ съ себя халатъ и туфли, сѣлъ на кровать и началъ надѣвать сапоги. Носковъ уже стоялъ передъ нимъ съ его [куцымъ] фракомъ и какъ только другъ его успѣлъ обуться, сталъ снаряжать его не хуже любого камердинера[;]/./ Между-тѣмъ Катя, какъ котенокъ, бросилась на отцовскiй галстухъ, лежавшiй на комодѣ и повязавъ его какъ [/и гдѣ/] слѣдуетъ шмыгнула въ переднюю за бекешью и шляпой.

‑ Ну, ступайте, ступайте, сказала Марья Даниловна, когда /на/ муж[ъ]/а/ ея натянули длиннополую бекешь[,] и покрыли голову его вѣтхой шляпёнкой. Нетеряйте времени, ступайте!

‑ Пойдемъ, Алексѣй Миронычъ, пойдемъ! поддакнулъ ей Носковъ, что въ самомъ дѣлѣ время-то терять, пойдемъ!

[И c] [/C/казавъ это] /Говоря это/, онъ за спиной своего друга [сталъ дѣлать] /не переставалъ дѣлать/ знаки Марьѣ Даниловнѣ, чтобъ она небезпокоилась и вполнѣ положилась на него, [что] /а/ онъ ужь доставитъ муженька ея по добру по здорову въ надлежащее мѣсто.

‑ Ну пойдемъ-же, пойдемъ, продолжалъ онъ, схватывая Похлёбкина подъ руку. Полно, полно! не горюй, не убивай себя…… [Другъ мой Алексѣй Миронычъ, не убивай себя!] [/‑ Пойдемъ, Иванъ Иванычъ, пойдемъ! отвѣчалъ Похлёбкинъ, недвигаясь съ мѣста/]

[‑ Другъ мой, Алексѣй Миронычъ, неубивай себя! воскликн]

И въ припадкѣ внезапной чувствительности [онъ] /Носковъ/ поцѣловалъ своего друга въ плечо и чуть не заплакалъ отъ волненiя….

‑ Все это [плёвое дѣло] /пустяки/! окончилъ онъ, въ видѣ особеннаго утѣшенiя – Перемѣлится мука будетъ.

Тутъ онъ потащилъ [своего друга вонъ] /Похлёбкина/ изъ комнаты, внутренно удивляясь, какъ это у него хватило духу на такую фамильярность /съ нимъ/ и чувствуя [до] какое-то сладкое довольство и самимъ собою и своимъ дерзкимъ поступкомъ.

Въ дверяхъ передней онъ впрочемъ [и] остановился и /по прежнему за спиною своего друга/ показалъ два кулака разомъ своему сынишкѣ, [если онъ только осмѣлится пойдти за ними] /за то что тотъ оказывалъ явное покушенiе идти вмѣстѣ съ ними/. Ваня, потряхивая козырькомъ и напяливая на себя шинель, стоялъ у самыхъ двер[ь]/ей/ и казалось не зналъ какъ принимать родительскiе кулаки: въ видѣ задатка, или награды, и /какъ поступить съ [они] съ ними: презрѣть ихъ или испугаться./

‑ Онъ хочетъ идти съ нами? спросилъ Похлёбкинъ, замѣтивъ всѣ эти движенiя[. Не нужно] /и указывая/ пальцемъ на Ваню – Не нужно!

‑ Ненужно! [крикнулъ] [/заоралъ/] /крикнулъ/ Носковъ – Слушай, что говорятъ старшiе молокососъ ты эдакой! Жди меня здѣсь!

‑ А Даниловна? спросилъ Похлёбкинъ.

‑ Впередъ пошла, отвѣчалъ съ значительнымъ видомъ Носковъ. /Послѣ такого отвѣта, довольство его самимъ собою еще увеличилось, какъ будто/ /онъ подалъ важный совѣтъ, или сказалъ [какое] /нѣчто/ весьма умное и замѣчательное./

Быстро сбѣжали они съ лѣстницы и скорымъ шагомъ пустились къ деревянному домику усопшей старухи. Дорóгой Похлёбкинъ не переставалъ твердить, что онъ сей часъ только самъ видѣлъ её въ добромъ здоровьѣ, что онъ сей часъ только отъ нея и что она еще ему на праздникъ [тридцать] /пятьнадцать/ рублей денегъ дала, такъ какъ-же это такъ?, а Носковъ, чувствуя въ эту минуту все свое преимущество надъ своимъ потерявшимся другомъ не переставалъ утѣшать его и доказывать, какъ дважды два четыре, что все это [плёвое дѣло] /пустяки/, что все это со временемъ необходимо перемѣлится и изо всего этаго мукà будетъ. Но несмотря на такiя утѣшительныя обѣщанiя въ головѣ Похлёбкина продолжали блуждать безпокойныя мысли, а на сердцѣ нисколько не становилось легче. [Скоропостижная кончина сестры казалась] /Онъ вспомнилъ разговоръ съ Нерадовымъ-младшимъ/ о сестриномъ миллiонѣ, вспомнилъ какъ еще такъ недавно онъ шолъ къ сестрѣ

// л. 43 об.

[37] [43.] 16

съ про[з]/с/ьбою о вспоможенiи, какъ возвращался онъ изъ ея деревяннаго дома и какая докучливая мысль, какое грѣшное желанiе преслѣдовали его всю дорогу. Онъ вспомнилъ даже о томъ, какъ, [онъ] проходя мимо одной церкви, онъ набожно помолился передъ нею. Онъ обо всемъ этомъ вспомнилъ и скоропостижная смерть сестры казалась ему чѣмъ-то не естественнымъ. Страхъ напалъ на него. Какъ! одна только мысль, одно мимолетное желанiе, въ которомъ онъ сей часъ же раскаялся – и оно уже исполнено? [Какъ человѣкъ суевѣрный и съ предразсудками, Похлёбкинъ видѣлъ въ этомъ дѣлѣ вмѣшательство посторонней силы, искони враждебной человѣческому роду и въ страхѣ считалъ себя жертвою [дьяво] насмѣшки и искушенiй нечистой силы.]

‑ Она была уже очень стара, сказалъ онъ вдругъ послѣ продолжительнаго молчанiя. – Дай Богъ памяти, мнѣ теперь пятьдесятъ лѣтъ….

‑ Сорокъ семь, перебилъ его Носковъ.

‑ Пятьдесятъ, говорю я тебѣ! Зачѣмъ ты меня перебиваешь? А до меня еще у матушки покойницы было три сына: Иванъ, Лука и Игнатiй, да дочь Поликсена – всѣ они въ разныя времена померли. Въ живыхъ остались она да я. А она намъ всѣмъ старшая – видишь-ли ты теперь?

Носковъ молча поглядѣлъ на него.

‑ Ей лѣтъ шесть-де-сятъ было, произнесъ съ большою разстановкою Похлёбкинъ.

Носковъ [отвѣчалъ] /справедливо замѣтилъ/, что пришла пора костямъ на мѣст[а]/о/, такъ и умерла старуха. А бываетъ, что и по восьмидесяти живутъ.

‑ Бываетъ; спору нѣтъ, отвѣчалъ Похлёбкинъ, да не такой комплекцiи. Еслибъ ты только видѣлъ её, Иванъ Иванычъ, еслибъ видѣлъ только. Чуть на ногахъ держалась; изхудала, какъ щепка, а въ лицѣ хоть бы одна кровинка. Я, знаешь-ли, давно не видалъ её, съ [мас] самой масленицы, такъ лишь взглянуль на неё теперь, такъ и подумалъ, что не жилица ты матушка на бѣломъ свѣтѣ. – Вотъ что!

Носковъ ничего не отвѣчалъ на это и оба друга молча продолжали путь свой. Было уже часовъ двѣнадцать ночи. Раздался первый благовѣстный звонъ съ какой-то отдаленной церкви. Похлёбкинъ, снявъ шляпу, сталъ набожно креститься и взглянулъ на Носкова. Тотъ тоже, приподнявъ картузъ крестился, [только вовсе ненабожно, а такъ только моталъ рукою, потому казалось заботился болѣе о спавшей съ одного плеча шинели, чѣмъ о крестномъ знаменiи.] /непереставая въ тоже время оправлять шинель, спавшую у него съ одного плеча./ Похлёбкинъ, къ великому изумленiю своего друга, самъ собственными руками возложилъ на него спавшую шинель и даже сказалъ ему:

‑ Смотри, не простудись, Иванъ Иванычъ.

‑ Ничего, ничего, Алексѣй Миронычъ, оно вѣтрено немножко, такъ она и спадываетъ, шинель-то.

Звонъ дѣлался чаще, гуще и громче. Дружно на мѣдномъ языкѣ своемъ повели ночную бесѣду столичныя церкви. Народъ пошолъ по улицамъ и [гром] грубая обувь звонко постукивала по [мостово] тротуарамъ, а мостовая трещала подъ дрожками, колясками, каретами, появлявшимися все болѣе и болѣе. Вездѣ былъ шумъ, вездѣ слышался говоръ. Ночь стояла мѣсячная, свѣтлая.

________________________________

<На полях слева карандашом написана фамилия: Ка<?>овъ>

// л. 44

[43.]

Когда они были уже близко отъ [временнаго жилища усопшей рабы, какъ выразился] /дома покойницы Похлёбкин[ъ][у]/ъ/ [ему внезапно пришла мысль о предлежащихъ властяхъ. Онъ остановился и дернулъ за шинель Носкова.] /вдругъ остановился и дернулъ за шинель Носкова./

‑ Что? спросилъ тотъ, остановившись.

‑ Вѣдь такъ намъ нельзя идти, отвѣчалъ Похлёбкинъ – Нужно обо всемъ этомъ дать знать надзирателю.

Носковъ, казалось, никакъ не предвидѣлъ, чтобъ такое препятствiе могло задержать [рысистый бѣгъ его къ временному жилищу и т. д.] /ихъ/. Онъ съ удивленіемъ и съ разкрытымъ ртомъ [не] смотрѣлъ на своего мудраго друга [и только что неговорилъ: обо всемъ думаетъ эта голова; быть ей, непремѣнно быть градской головою.]

‑ Не догадается-ли Даниловна? спросилъ /въ раздумьи/ Похлёбкинъ.

‑ Непремѣнно догадается. Она, кажется, баба дѣльная?

‑ Гдѣ ей глупой догадаться! Воетъ, чай, себѣ на весь переулокъ. А такъ намъ нельзя идти. Здѣсь по близости прожива[ю]/е/тъ [Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ, я это знаю. Когда умеръ зять, [я тоже] похороны были на моихъ рукахъ и я тогда еще съ нимъ познакомился, съ [Искаріотомъ] /Степаномъ/ Петровичемъ. Пойдемъ къ нему.

И они пошли къ [Искаріоту] /Степану/ Петровичу[.]/, и вмѣстѣ съ нимъ/ <Далее текст зачеркнут до слов: «вскорѣ отправились…» на л. 46.>

[Искаріотъ Петровичъ, какъ и всѣ грѣшные, имѣлъ земное пристанище и, какъ многіе изъ нихъ, жилъ въ нѣдрахъ своего семейства и потому былъ человѣкомъ почтеннымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Для него, точно также какъ и для другихъ, готовился обѣдъ и за обѣдомъ онъ употреблялъ тѣже самые пріемы, какіе употребляютъ и всѣ другіе люди при отправленіи такой разумной житейской нужды. Въ извѣстные часы онъ кушалъ чай, добавляя его ромомъ, въ другіе кофе и при этомъ тоже не оказывалъ никакихъ особенностей. Спалъ онъ тоже так какъ и всѣ спятъ и вообще жилъ, былъ и поживалъ, какъ обыкновенно живутъ и поживаютъ всѣ другіе люди. Однимъ словомъ, хорошій былъ человѣкъ Искаріотъ Петровичъ. [Зимою онъ много про] /Такъ-какъ онъ/ постоянно много прогуливался, а иногда по цѣлымъ часамъ, блюдя благочиніе, любилъ стоять на одномъ и томъ-же мѣстѣ, то зимою онъ обыкновенно носилъ шерстяные носки, фланелевую фуфайку и тёплые калоши, а дома всегда [носилъ] /былъ въ/ туфл[и]/яхъ/, вышитыхъ бѣлыми ручками его супруги, дамы болѣе молодой, чѣмъ пожилой и постоянно проводившей дни своей жизни за канвой и пяльцами. Вообще домашня<я> жизнь Искаріота Петровича была не въ примѣръ мирнѣе и спокойнѣе его гражданской жизни и потому [лучш] самымъ задушевнымъ его желаніемъ было, чтобъ все не свѣтѣ шло своимъ порядкомъ, чтобъ [менѣе дурили] больше было добрыхъ людей и менѣе дурили-бы злые. Онъ часто съ сердечнымъ прискорбіемъ помышлялъ о томъ, что за чѣмъ дескать бываютъ на свѣтѣ драки, пьянчуги, воры и разныя бродяги, что не лучше-ли было-бы жить всѣмъ мирно и честно, выпить одну рюмочку въ праздникъ передъ обѣдомъ, а не цѣлый штофъ. [Онъ также] /А то только/ тревожатъ мирнаго человѣка, отрываютъ его изъ нѣдръ семейства и очень часто изъ тёплой двуспальной постели, согрѣтой двумя тёплыми тѣлами. Подобный [образъ мыслей] /взглядъ на жизнь/ безъ сомнѣнія дѣлалъ честь образу мыслей Искаріота Петровича: [и потомъ имъ онъ только] /и недостойный біографъ его съ намѣреніемъ останавливается на этомъ взглядѣ чтобъ показать, что имъ онъ только/ и различествовалъ отъ другихъ грѣшныхъ обитателей сей грѣшной планеты. Во всемъ же проч[ѣ]/е/мъ совершенно походилъ на всѣхъ и каждаго. Почтенный, во всѣхъ отношеніяхъ почтенный былъ человѣкъ Искаріотъ Петровичъ.]

// л. 44 об.

44.

[Фамилію его знали очень немногіе, но имя его и отечество гремѣло во всемъ околодкѣ и весьма часто произносилось между дворниками, въ мелочныхъ лавочкахъ, иногда у булочника нѣмца, /иногда/ у мелкихъ жильцовъ-антрепренеровъ, отдававшихъ комнатки, [и] и углы съ отопленіемъ съ прислугою и другими удобствами разнымъ мелкимъ /но благороднымъ/ людямъ. Такимъ образомъ Искаріотъ Петровичъ пользовался нѣкотораго рода славой, и какъ всѣ славолюбцы питалъ въ своемъ доблестномъ сердцѣ тайное желаніе разширить сферу своихъ дѣйствій и потому съ самымъ искреннимъ участіемъ слѣдилъ за здоровьемъ одного своего собрата съ незапамятныхъ временъ благочинствовавшаго въ другой особенно процвѣтавшей части города.

Искаріотъ Петровичъ былъ человѣкъ высокаго роста, худощавый, сѣдой, съ очень почтенной лысиной, которую онъ впрочемъ прикрывалъ [съ обѣихъ сторонъ] волосами, зачесывая ихъ съ обѣихъ сторонъ на самую середину своего обнажоннаго черепа и завивая ихъ на этомъ мѣстѣ въ одну тощую пуклю. Въ лицѣ и во всей его осанкѣ было нѣчто строгое и даже грозное, особенно когда онъ закидывалъ назадъ голову и лѣвую руку, а правою выдѣлывалъ жесты, способные убѣдить самый скептическій умъ. Надобно было видѣть его въ эту минуту, чтобъ на дѣлѣ убѣдиться до какого величія можетъ доходить человѣческій образъ, когда [имъ] /человѣкомъ/ движетъ чувство собственнаго достоинства, и благородное негодованіе къ проступкамъ ближнихъ. И, странное дѣло! не смотря на такую черту пуританской строгости въ /его/ характерѣ [Искаріота Петровича] трудно было найдти человѣка терпимѣе, потворчивѣе, человѣка съ болѣе сладкой улыбкой съ бóлѣе нѣжными глазами, чѣмъ Искаріотъ Петровичъ, когда онъ по закону всеобщаго тяготѣнія сгибалъ свой [станъ] горделивый и костистый станъ и образовывалъ у самой таліи уголъ въ нѣсколько градусовъ. Тогда, казалось, въ этомъ горделивомъ тѣлѣ не было ни одной косточки, а въ этомъ строгомъ человѣкѣ ни одного атома смертнаго грѣха, называемаго гордостью.

Вотъ какой человѣкъ былъ Искаріотъ Петровичъ.

Когда оба друга вошли къ нему въ переднюю, Искаріотъ Петровичъ только что [вышелъ из] /явился/ туда изъ своихъ апартементовъ въ полномъ облаченіи и ждалъ пока /его/ усатый камердинеръ, со всѣхъ ногъ бросившійся къ висѣвшей на вѣшалкѣ шинели, /и/ какъ будто хотѣ[лъ]/вшій/ разтерзать её на тысячу кусковъ, съ достодолжнымъ почтеніемъ возложитъ её на его костистыя плечи. Онъ сбирался къ заутренѣ.

— Что вы за люди? спросилъ [ихъ] Искаріотъ Петровичъ вошедшихъ друзей, которыхъ по платью онъ принялъ за злоумышленниковъ. Кто /ихъ привелъ? прибавилъ онъ, обратившись къ усатому камердинеру./

[Похлёбкинъ]/ — Насъ никто не привелъ; мы сами пришли, ‑ отвѣчалъ Похлебкинъ и/ только началъ было объяснять ему, что они за люди и зачѣмъ пришли, какъ-былъ немедленно остановленъ Искаріотомъ Петровичемъ, любившимъ во всемъ порядокъ и послѣдовательность.

‑ Стой! говори сперва кто ты таковъ?

‑ [Похлёбки] Алексѣй Мироновъ Похлёбкинъ бывшій купецъ третьей гильдіи а нынѣ городской обыватель.

‑ А онъ? спросилъ Искаріотъ Петровичъ, указывая пальцомъ на Носкова.

‑ Мѣщанинъ Иванъ Ивановъ Носковъ.

‑ Что вамъ отъ меня надо?

Похлёбкинъ объяснилъ ему, что такъ и такъ, сестра умерла скоропостижно, такъ проситъ его покорнѣйше посѣтить и т. д...

‑ Какая сестра? Что за сестра? Какая можетъ быть сестра? перебилъ его Искаріотъ Петровичъ, возвышая голосъ на каждомъ вопросѣ /съ особеннымъ удареніемъ на словѣ «сестра»/, закидывая болѣе и болѣе назадъ голову и лѣвую руку,]

________________________________

<На полях слева рисунок в виде цветка.>

// л. 45

[а правою готовясь доказать, что никакой сестры не было, не будетъ и не можетъ быть у такого человѣка, какъ Похлёбкинъ.

— Извините, у меня есть сестра, отвѣчалъ Похлёбкинъ, т. е. была къ сожалѣнію, потому что ныньче вечеромъ она скоропостижно…

— Вотъ то-то и есть, господа! перебилъ его Искаріотъ Петровичъ, убѣдившись наконецъ, что онъ имѣетъ дѣло не съ злоумышелнниками, а съ мирными обывателями и братьями — Вотъ то-то и есть господа! Всегда-то вотъ такое у васъ случится передъ самыми праздниками. Добрые люди въ церковь идутъ Богу молиться, а у васъ тутъ сестры умираютъ скоропостижно. Всегда-то вы наровите, что нибудь такое сдѣлать не во время, не кстати, передъ праздниками…..

Носковъ только было хотѣлъ перебить Искаріота Петровича и возразить ему съ достодолжнымъ почтеніемъ, что они дескать въ этомъ нисколько не виноваты, что такъ Богу угодно было, но былъ вовремя остановленъ Похлёбкинымъ, которому удалось дернуть его за рукавъ на первомъ словѣ.

— Извините, Искаріотъ Петровичъ, началъ Похлёбкинъ, но сестра моя была вамъ не безъизвѣстна и я самъ, если только припомнить изволите….

‑ Что-о? Какая [сестра?] /сестрааа?/ Небезъизвѣстна?

‑ Марья Мироновна Блинникова….

‑ Какъ? Марья Мироновна Блинникова? Супруга умершаго тому пять лѣтъ купца той же фамиліи?…

[/‑ Ахъ Боже мой! А я завтра еще сбирался поздравить/]

‑ Точно такъ-съ. Она скончалась ныньче вечеромъ скоропостижно.

/‑ Ахъ Боже мой! А я завтра еще сбирался поздравить её съ праздникомъ!…./ [ —] Какъ-же, какъ-же, знаю! Почтенная старушка, примѣрная христіанка! Жаль, очень жаль! И вы ея….

‑ Родной братъ, отвѣчалъ Похлёбкинъ.

Лицо Искаріота Петровича замѣтно прояснилось.

‑ Такъ вы ея родный братецъ? повторилъ онъ протяжно — вамъ-бы такъ съ самаго начала и говорить слѣдовало. Вы меня извините — должность такая….

‑ Помилуйте-съ. Такъ сдѣлайте одолженіе, Искаріотъ Петровичъ….

‑ Сей часъ, сей часъ! Гей! Калоши! А этотъ почтенный гражданинъ….

‑ Носковъ.

‑ Такъ-съ Носковъ, продолжалъ Искаріотъ Петровичъ, надѣвая калоши, — онъ тоже родственникъ…?

‑ Никакъ нѣтъ, онъ самъ по себѣ…. принимаетъ участіе…

‑ Совершенно самъ по себѣ, вмѣшался Носковъ, [торгую табакомъ] /принимаю участіе и торгую табакомъ/ на Петербургской[.…] [нѣтъ не то… принимаю участіе] /сторонѣ…/…

Искаріотъ Петровичъ искоса взглянулъ на него, но ничего не сказалъ особеннаго, а только протянулъ:

‑ Принимаете участіе… такъ-съ! А много наслѣдниковъ? прибавилъ онъ, надѣвая шинель.

‑ Никого, кромѣ меня, отвѣчалъ /смиренно/ Похлёбкинъ. Сколько мнѣ извѣстно покойница не дѣлала духовной, а по мужниному завѣщанію все имѣніе его, за неимѣніемъ съ его стороны наслѣдниковъ, отказано было сестрѣ моей, такъ оно и выходитъ…

/Лицо Искаріота Петровича совершенно прояснилось./

‑ Понимаю, понимаю! Жаль мнѣ васъ, очень жаль, замѣтилъ [Искаріотъ Петровичъ] /онъ/ въ дверяхъ — Ну пойдемъ-те, господа. Гей! Козырь! Ступай, проси нашего доктора, въ домъ купчихи Блинниковой. Жжживѣй! [А позвольте спросить ваше имя и отечество?] /Стой! Погоди! Кудааа? Видно и въ носкахъ у тебя такой-же]

// л. 45 об.

[45.] 17

[вѣтеръ, какъ въ головѣ? Приказа порядкомъ не выслушаешь. Скажешь Вѣрѣ Родіоновнѣ, что я дескать по дѣлу; къ заутренѣ развѣ позже прійду, коль успѣю — такъ чтобы она одна шла. Слышишь?

‑ Слушаю, ваше благородіе!

‑ Ну ступай! Что глаза-то вылупилъ, точно съѣсть хочешь? Все какъ-бы ослушаться, бездѣльники вы эдакіе. Тайкомъ /отъ меня дѣла/ [брать] вздумалъ /вести/, мошенникъ. Я-жь-те доѣду.

Видно было что между Искаріотомъ Петровичемъ и усатымъ Козыремъ была какая-то домашняя тайна, и что [онъ] /Искаріотъ Петровичъ/ непремѣнно доѣдетъ Козыря.]

[В]/в/скорѣ [всѣ трое подошли] /отправились/ къ дому умершей старухи. Тамъ на крыльцѣ успѣла уже образоваться цѣлая кучка разныхъ лицъ и громко разсуждала о печальномъ событіи. Три какія-то кумушки, стоявшія по видимому на очень короткой ногѣ съ Даниловной, толковали съ нею о [будущей] /примѣрной/ жизни [и убѣждали её въ блаженствѣ умереть подъ Свѣтлый-Праздникъ.] /какую вела покойница./ Поодаль отъ нихъ стоялъ мущина съ рыжеватой бородкой и въ синемъ длиннополомъ сюртукѣ: онъ ни о чемъ не толковалъ и очень равнодушно поглядывалъ на старухъ, какъ-будто былъ заранѣе увѣренъ, что безъ кого другого, а безъ него ужь никакъ нельзя обойдтись въ настоящемъ случаѣ.

Даниловна по прежнему разливалась плакала и не поддавалась ни на какія увѣщанія. Когда двое друзей съ [Искаріотомъ] /Степаномъ/ Петровичемъ подошли къ крыльцу, старухи, разступившись дали имъ дорогу, а мущина съ рыжеватой бородкой снялъ шляпу, и поклонился. Даниловна, не рѣшавшаяся до прихода Похлёбкина [съ причтомъ] входить въ вымершій домъ, [и успокоенная теперь присутствіемъ властей,] [/его/] поспѣшила отпереть двери и всѣ, кто только нибылъ на крыльцѣ, вошли въ сѣни, а оттуда отправились вверхъ по деревянной лѣстницѣ. Впереди всѣхъ, какъ и слѣдовало шолъ [Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ, а позади всѣхъ проскользнулъ какъ-то молчаливый мущина съ рыж[и]/е/нькой бородкой.

Въ гостиной по прежнему царствовалъ таинственный полумракъ и чинно сидѣли вокругъ стѣнъ бѣлые призраки. Лунный свѣтъ, прокравшись въ окна двумя [широкими] серебристыми полосами тянулся вдоль тёмнаго пола комнаты, изображая на немъ оконные переплеты. [Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ, вступивъ въ гостиную [своимъ мѣрнымъ, медлительнымъ шагомъ], потянулъ носомъ и во всеуслышаніе объявилъ, что пахнетъ. За нимъ немедленно стали потягивать и прочіе носы и такъ велика была сила воображенія, что и они шепнули другъ другу, будто въ комнатѣ дѣйствительно чѣмъ-то пахло. Только Похлёбкинъ, необращая на это [никак] /вниманія/ двинулся прямо къ спальнѣ и первый вошолъ въ маленькую комнату.

Тамъ на кровати, полуосвѣщенная все еще теплившеюся лампадой, лежала усопшая старуха[,]/./ Лицо ея было прямо обращено на вошедшихъ. [Не было на немъ особенныхъ измѣненій.] Все то-же лицо блѣдное, худое, покрытое маленькими морщинками, то-же, совершенно то-же лицо, какое за нѣсколько часовъ назадъ встрѣчало Похлёбкина на порогѣ спальни. Старуха лежала, какъ живая. [и все] [к]/К/азалось, что она [сей] такъ-только, легла себѣ вздремнуть передъ заутреней и немедленно встанетъ, чтобъ съ должнымъ уваженіемъ принять гостей, посѣтившихъ въ такое необыкновенное время ея скромное жилище. Похлёбкинъ, стоя у кровати, молча

_____________________________________

<На полях слева рисунок в виде мужчины.>

<На полях слева карандашом запись: Щукинъ.>

// л. 46

смотрѣлъ на покойницу и жалость объяла его сердце. Онъ вспомнилъ всю ея странную, безцѣльную жизнь, ея недавнее сочувствіе къ его положенію, ея послѣднія слезы — человѣкъ въ подобныя минуты ужь какъ-то [невольно] разположенъ къ такимъ воспоминаніямъ, а [за не] /за/ неимѣніемъ ихъ старается хоть чѣмъ нибудь [себя] да разжалобить себя — онъ все вспомнилъ, что только могъ вспомнить хорошаго о сестрѣ своей и слезы закапали изъ [его.] глазъ у него. Даниловна внесла въ комнату двѣ свѣчки.

Въ спальн[ю]/ѣ/ [вошл] были: Похлебкинъ, Носковъ, [Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ, и Даниловна, которая подобно надгробной статуѣ, стояла пригорюнившись въ дверяхъ, выходившихъ въ кухню; прочія лица, то-есть три старухи, [не входя всѣ въ спальню,] оставались въ гостиной и то-и-дѣло просовывали головы въ двери, чтобъ удостовѣриться чтò происходитъ у смертнаго одра и скоро-ли покойница перейдетъ въ ихъ руки для совершенія надъ нею [разны] необходимыхъ омовеній. Мущина въ синемъ долгополомъ сюртукѣ и съ бородкой оставался въ передней и терпѣливо ждалъ своей очереди.

[[Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ, вошедши въ комнату, немедленно взялъ со стола сальную свѣчку, помахалъ ею надъ лицомъ покойницы и послѣ такого осмотра съ глубокомысленнымъ видомъ отошолъ къ сторонѣ.

‑ Совершенно, какъ живая! [ска] замѣтилъ /шопотомъ/ Похлёбкинъ.

Искаріотъ Петровичъ, не говоря ни слова, снова взялъ свѣчку, снова [подошолъ съ нею къ кровати] /помахалъ ею/ надъ лицомъ бѣдной старухи и уставивъ глаза свои на Похлёбкина, а свѣчку у самаго носа покойницы, произнесъ съ нѣкоторою таинственностію:

‑ Видите, совсѣмъ заострился! Носъ-то, носъ! я говорю о носѣ. А когда, милостивый государь, носъ завастривается, заказывайте панихиду и пойте за упокой!

Сказавъ это /не безъ легкаго хохота/ онъ продолжалъ еще держать свѣчу у самаго носа старухи и не переставалъ глядѣть на Похлёбкина, какъ-будто ожидалъ отъ него возраженія.

‑ Конечно-съ, конечно-съ! отвѣчалъ тотъ со вздохомъ; я говорю это къ тому, что оно бываетъ-съ…..

‑ Бываетъ?

‑ Ну да-съ. Иногда обморокъ, или что другое-съ. Кажется будто и умеръ человѣкъ, а выходитъ, что и того-съ…

‑ Такъ по вашему она не умерла?

‑ Я не говорю этого, отвѣчалъ Похлёбкинъ, удив[ившись]/ленный/ нѣсколько такими выразительными вопросами, — по всѣмъ признакамъ умерла. Я говорю только, что она лежитъ, какъ живая.

‑ Гдѣ-же она, какъ живая, милостивый государь? Носъ совсѣмъ завострился, лицо смертной блѣдности, тѣло холодное какъ мраморъ, глаза безжизненны и неподвижны! Гдѣ-же она какъ живая? Вотъ то-то и есть, господа, продолжалъ /онъ снисходительно/, засмѣявшись и обратившись ко всѣмъ находящимся въ комнатѣ, не исключая даже и любопытныхъ старухъ; Вотъ то-то и есть, господа! Всѣ-то вотъ вы [таковы,] родственники таковы! Какъ-бы побольше только хлопотъ надѣлать! Ну, да это дѣло рѣшитъ намъ Карлъ Карлычъ. Отъ него мы ужь въ подробности узнаемъ умерла-ли она или нѣтъ, и какъ она умерла, и почему она умерла. А теперь….. Поди-ка ты сюда мать моя, поди-ка! Чего ты тамъ все прячешься? За дверью-то?…. Тебѣ я говорю! Гей, какъ тебя?

‑ Она глуха, замѣтилъ ему Похлёбкинъ, а Носковъ со всѣхъ ногъ бросился на Даниловну и притащилъ её передъ грозныя очи Искаріота Петровича.]

_____________________________________________

<На полях слева рисунок в виде мужского профиля.>

// л. 46 об.

18 [46.]

[— [Отчего] /Давно-ли/ ты оглохла? громко и [/по привычкѣ/] грозно спросилъ её Искаріотъ Петровичъ.

— Охъ, давно, батюшка ваше-те благородіе, съ тѣхъ поръ какъ барыня покойница….

— По уху съѣздила, что-ли? прервалъ её Искаріотъ Петровичъ, съ довольнымъ смѣхомъ поглядывая на слушающихъ.

— Померла, батюшка ваше-те благородіе, померла.

— А разкажи-ка ты намъ, мать моя, какъ вотъ эта барыня померла? Хозяйка-то твоя?

— Хозяйка-то? — И бѣдная старуха сквозь слезы снова начала разказывать свою простую, но много уже разъ разказанную [ею] повѣсть.

‑ Ну, а не знаешь-ли ты, мать моя, не оставила-ли она духовной?

[Старуха задумалась.]

‑ Духовной-то? [отвѣчала она наконецъ — А не знаю родимый, оставляла-ли; а на духу была.]

Болѣе ничего не могъ добиться отъ старухи Искаріотъ Петровичъ. Вскорѣ явился докторъ и объявилъ, что покойница скончалась отъ старости, отъ истощенія жизненныхъ силъ и еще отъ какого-то мудренаго латинскаго слова, которое не осталось въ памяти ни у одного изъ слушателей. Потомъ Искаріотъ Петровичъ заблагоразсудилъ наложить печати на все имущество покойницы, позволивъ впрочемъ Похлёбкину, [вз] по его особенной просьбѣ взять изъ комода [сколь] нѣсколько остававшихся наличныхъ денегъ и одинъ мелкій ломбардный билетъ для совершенія приличныхъ похоронъ. Когда такимъ образомъ соблюдены были всѣ формальности,]

/Вскорѣ/ ночные посѣтители вышли изъ дому, оставивъ усопшую на рукахъ Даниловны и трехъ ея пріятельницъ. [Искаріотъ] /Степанъ/ Петровичъ[,] отправился къ заутрени, Карлъ Карлычъ, докторъ, къ своей докторшѣ Густхенъ, а Похлёбкинъ съ Носковымъ на свою квартиру. Не успѣли сдѣлать они нѣсколько шаговъ, какъ [и] были остановлены молчаливымъ мущиной съ рыжей бородкой. Онъ стоялъ передъ ними безъ шляпы и [сво] доказывалъ свое почтеніе пренизкими поклонами.

‑ Ужь не обидьте-съ, /говорилъ онъ, кланяясь/ не оставьте насъ своей практикой-съ. Наше заведеніе совсѣмъ близехонько-съ. Гробы [дѣл] производимъ важнѣющіе, крѣпкіе: всѣ остаются довольны-съ. Бархатъ самый наилучшій, позументы отличнѣйшіе — просто канитель-съ. Дроги отпуска[ютъ]/емъ/ съ прислугой, съ капуцинами и со всѣмъ[съ]/-съ/. Траурныя кареты тоже есть. Ужь не обидьте-съ — всѣ нами остаются довольны-съ.

‑ Хорошо, хорошо, отвѣчалъ въ торопяхъ Похлёбкинъ, сними мѣрку, а завтра я зайду къ вамъ.

‑ Шакалы проклятые! проворчалъ сквозь зубы Носковъ, когда они отдѣлались наконецъ отъ гробовщика.

‑ Да, не даромъ ныньче во снѣ я рыбу удилъ, сказалъ Похлёбкинъ, тронувшись съ мѣста.

[__________]

// л. 47

Оба пріятеля шли [тѣмъ] мелкимъ, рысистымъ и неровнымъ шагомъ, [который] совершенно соотвѣтствовавшимъ тревожному состоянію ихъ духа. На лицѣ Носкова мелькала по временамъ улыбка и какая-то мысль, которую онъ былъ-бы даже не прочь и высказать; но Похлёбкинъ шолъ молча и казалось совсѣмъ позабылъ о томъ, что онъ идетъ въ эту минуту, а не лежитъ у себя на кровати. Разъ только онъ остановился и изъявилъ желаніе нанять извощика, но не нанялъ, а пошолъ еще шибче прежняго. Потомъ ему вдругъ приспичило размѣнять деньги и онъ сильно забезпокоился, но размѣнять было рѣшительно негдѣ[,] и онъ по неволѣ долженъ былъ отложить свое желаніе.

‑ Нужно будетъ поисправить домъ — сказалъ онъ наконецъ, водосточныя трубы плохи, ой какъ плохи.

‑ А вотъ [ужь] /дастъ Богъ/ послѣ похоронъ! отвѣчалъ Носковъ.

‑ Бѣдная сестра! Бѣдная, бѣдная! Ты не повѣришь какъ мнѣ жаль её. Много могла она для меня сдѣлать.

‑ Ну за то и оставила довольно.

‑ Все это не то! Да! Невознаградимая потеря! прибавилъ онъ со вздохомъ.

‑ Господь Богъ вознаградитъ её въ будущей жизни! отвѣчалъ Носковъ тоже со вздохомъ. А горевать нечего. Милліонъ тоже деньги — на мостовой не подымешь. Что-то Нерадовъ скажетъ?

‑ А вотъ посмотримъ! отвѣчалъ Похлёбкинъ и на лицѣ его выступило столько краски, столько внутренней жизни, брови такъ высоко закруглились на лбу, что казалось, [будто] онъ вдругъ какъ-то помолодѣлъ — А вотъ посмотримъ! Что [он] у него комнаты раззолоченыя, такъ онъ и того! Да я себѣ домъ въ восемъ этажей выстрою; да я изъ Италіи всѣхъ архитекторовъ [/какъ собакъ/] нагоню къ себѣ, мрамору корабли выпишу — Я имъ покажу себя! Да если я захочу, прибавилъ онъ, остановившись, онъ завтра будетъ у меня банкротомъ. Я его вдоль и поперегъ знаю, и вс[е]/ѣ/ дѣла-то его знаю, и кто отецъ его былъ и это знаю. Онъ со мной не шути!

Въ жару разговора они и не замѣтили, какъ подошли къ дому Нерадова. Всходя на крыльцо Похлёбкинъ глубоко вздохнулъ и сказалъ /еще разъ/ съ особеннымъ одушевленіемъ:

‑ Бѣдная, бѣдная женщина!

_______________

Михаилъ Достоевскій