РГБ

93.III.8.2

Достоевский

Михаил Михайлович

«Деньги» — роман

Часть II (незаконченная)

[1850^ые гг.] — 29 лл.

35,2х22

Начало: л. 1: «Деньги / роман / Часть II.»

л. 2: «Глава I / Три дня лежала в своем

опустелом доме умершая ста /

руха,…»

Конец: «…Как мне совестно, почтеннейший Алексей

Миронович.»

Автограф с поправками

Без подписи.

Деньги,

романъ.

Часть II.

1) Новая лавочка Носкова. Суетливость Похлебкина. Совѣщанія Носкова съ сестрою. Разговоръ Похлёбкина съ Лизой о Катѣ. Рисовальный учитель.

2) Сватовство Нерадова-Верхняго. Катя говоритъ съ Лизой. Отказъ Кати. Нерадовъ идетъ къ брату: тотъ принимаетъ на себя посредничество.

3) Нерадовъ-Нижній. Разрывъ его съ н[ѣ]/е/вѣстой.

[4)]

Часть III.

1) Нерадовъ у Похлёбкиныхъ. Нерадовъ и Похлёбкинъ компаньоны. Объясненіе съ Лизой. Благородный отказъ.

2) Нерадовъ не теряетъ надежды и по прежнему часто ѣздитъ къ Похлебкинымъ. Марья влюбляется въ него.

3) Ея ревность. Она открываетъ глаза Нерадову и разказываетъ ему о заблужденіяхъ сестры.

4) Нерадовъ совѣщается со старухой и подсылаетъ её къ Похлёбкину. Открытіе. Его гнѣвъ онъ ѣдетъ къ Нерадову. Объясненіе. Ихъ застаетъ Нерадовъ-верхній.

5) Старикъ въ восторгѣ. Утѣшаетъ дочь и поздравляетъ её съ женихомъ. Просьбы.

6) Борьба Лизы съ родителями. Второе объясненіе съ Нер[д]/а/довымъ. Ея условія касательно денегъ. Онъ согласенъ.

7) Сватьба. Эпилогъ. Дѣтскій пріютъ. Милліонъ не въ оборотахъ. ‑

_________________________________

<На листе арифметические вычисления и рисунки, пробы пера.>

1.

Глава I.

Три дня лежала въ своемъ опустѣломъ домѣ умершая старуха, сперва на столѣ, а потомъ въ богатомъ гробу, обитомъ снаружи бархатомъ, а внутри атласомъ. Въ четырехъ серебряныхъ церковныхъ подсвѣчникахъ, стоявшихъ по угламъ ея послѣдней обители, /денно и нощно/ горѣли восковыя свѣчи. Въ головахъ постоянно стоялъ читальщикъ и неумолкаемо, протяжно, слогъ за слогомъ читалъ молитвы. Когда свѣча догорала у него въ рукѣ, тихо и молчаливо приходилъ другой читальщикъ, молча становился у налоя, зажигалъ новую восковую свѣчку и продолжалъ печальное [чтеніе], прерванное иногда на полусловѣ его предшественникомъ /чтеніе/, между-тѣмъ какъ тотъ также тихо и молчаливо уходилъ изъ комнаты. Только кашель или несвоевременное чиханіе [читальщика] /котораго нибудь изъ нихъ/ прерывали по временамъ монотонное чтеніе, да ночью, когда Даниловна спала, завязывался между обоими читальщиками разговоръ въ родѣ слѣдующаго.

— Ну… ты! вставай! свѣча догорѣла.

— Уааа!

— Полно спать-то, вставай! Слава Богу выспался!

— Куда спѣшить-то?

— Куда спѣшить? А мнѣ спать не надо, что-ли? Я, слава Богу, тоже человѣкъ.

И черезъ минуту чтеніе снова начиналось тихое, протяжное, однозвучное и съ каждымъ слогомъ росла вѣроятность, что уже невоскреснуть бѣдной старухѣ…

Разъ въ день въ опустѣлый домъ собиралось семейство Похлебкина, приходилъ священникъ съ дьячкомъ и начиналась панихида, на которой непремѣнно присутствовали двѣ-три вовсе постороннихъ старухи и съ такою набожностію клали земные поклоны, какъ-будто покойница была ихъ самою близкою родственницею. Послѣ панихиды онѣ осматривали гробъ и шопотомъ дѣлали разныя критическія замѣчанія насчетъ похоронныхъ распоряженій. И никто не гналъ ихъ, никто не тревожилъ и онѣ преспокойно, вмѣстѣ со всѣми выходили изъ дому.

Вообще все по похоронной части было какъ-слѣдуетъ и, нѣтъ сомнѣнія, еслибъ сама покойница могла встать изъ гроба и посмотрѣть на всѣ разпоряженія, она осталась-бы совершенно довольною. Даниловна, покрайней мѣрѣ нисколько не сомнѣвалась въ этомъ. Она поминутно любовалась [покойницей] своею любимою хозяйкой и иногда нарочно

// л. 2

выходила на крыльцо и тамъ подперши щоку рукою и прислонившись къ стѣнѣ, возбуждала участіе всѣхъ кумушекъ своего переулка. Когда проходила мимо нея какая нибудь салопница и, увидѣвъ въ окнахъ свѣтъ отъ множества восковыхъ свѣчей, спрашивала её не покойникъ-ли въ домѣ и кто долго жить приказалъ, Даниловна въ сотый разъ разказывала свою печальную исторію и непремѣнно приглашала старуху войдти въ домъ и поклониться покойницѣ. Потомъ она подавала ей милостыню изъ мѣшка съ мѣдными деньгами, [оста] порученнаго ей [про] для подобныхъ разходовъ самимъ Похлёбкинымъ, и въ убѣдительныхъ выраженіяхъ наказывала ей какъ-только можно молиться объ успокоеніи души рабы Божіей Маріи….. Маріи…. непремѣнно Маріи, а не Марѳы какой нибудь или Матрёны.

Бѣдную женщину казалось всего болѣе безпокоила мысль, чтобъ нищенки какъ нибудь не позабыли имени ея усопшей хозяйки…….

Иногда она молча становилась въ дверяхъ гостиной, гдѣ стоял[а]/ъ/ гробъ, и подперши щоку рукою — поза, внѣ которой рѣдко кто и видалъ Даниловну — старалась прислушаться къ надгробному чтенію [и] поминутно вздыхала /и кивала головой/ какъ будто совершенно ясно понимала въ чемъ дѣло.

Вообще ломбардный билетъ, взятый Похлёбкинымъ изъ комода покойницы какъ не надо лучше прочищалъ ей трудный путь къ вѣчному успокоенію. Тихо и мирно лежала она въ богатомъ гробу своемъ; бѣлый, чисто-на-чисто вымытый полъ не колыхался уже болѣе подъ ея ногами и никакая бездна не [сбиралась уже болѣе] /грозилась/ поглотить её бѣдную.

На третій день были похороны и гробовыхъ дѣлъ мастеръ окончательно прочистилъ ей путь…. на Волково-Поле. Покрайней мѣрѣ на поминкахъ, воспослѣдовавшихъ послѣ этаго событія въ осиротѣвшемъ домѣ покойницы, всѣ отдали ему должную справедливость и единодушно рѣшили, что бренныя остатки усопшей рабы преданы были землѣ съ подобающею честію. Благочестивый священникъ выразилъ свое мнѣніе, что жизнь человѣческая въ руцѣ Божіей, а Носковъ, проникнутый горемъ и двумя стаканами мадеры, замѣтилъ на это въ видѣ утѣшенія, что на Бога надѣйся, а самъ не плошай. Замѣтивъ это, онъ поспѣшилъ уткнуть свой носъ въ тарелку и впродолженіи цѣлаго обѣда не прерывалъ уже болѣе молчанія. Искаріотъ Петровичъ, который тоже былъ приглашенъ въ качествѣ нужнаго человѣка, счелъ [нужнымъ] /должнымъ/ разпространиться о гражданскихъ добродѣтеляхъ покойницы, о твердости души ея, о рѣдкомъ въ наше время благородствѣ ея сердца и о прекрасныхъ правилахъ, руководившихъ её въ теченіи всей ея многотрудной и многополезной для общества [ея] жизни. Какъ подумаешь, [говорилъ] сказалъ онъ въ заключеніе, какимъ соблазнамъ и искушеніямъ подвергалось на каждомъ шагу ея чистое сердце……

— Соблазнамъ? перебилъ [его] /оратора/ Похлёбкинъ и такъ поглядѣлъ на него, какъ-будто хотѣлъ сказать, что не слишкомъ-ли ужь далеко ты махнулъ, любезнѣйшій.

// л. 2 об.

2

— Со-блазнамъ и иску-шеніямъ — повторилъ съ особеннымъ удареніемъ Искаріотъ Петровичъ, вообще не любившій, чтобъ его сбивали среди разговора, хотя самъ онъ очень многихъ сбивалъ и съ толку и съ ногъ — Да, повторяю: со-блазнамъ и иску-шеніямъ! Имѣя, такъ-сказать возможность удовлетворять всѣмъ своимъ похотямъ…. прихотямъ, хотѣлъ сказать я, она умѣла удержать себя въ границахъ самой строгой нравственности, мало того: у ней достало такъ-сказать твердости посвятить себя самой простой и можно безъ преувеличенія [сказать] /согласиться/ — я не думаю, чтобъ кто нибудь могъ [сказать] /замѣтить/ мнѣ, что я совралъ, прибавилъ въ видѣ ораторскаго отступленія <В рукописи: отсупленія> Искаріотъ Петровичъ, обведя глазами вс[е]/ю/ горюющую компанію и остановивъ взоръ свой на покраснѣвшемъ лицѣ Похлёбкина — можно безъ преувеличенія [сказать] /согласиться, что у ней достало твердости посвятить себя/ самой примѣрной, келейной и святой жизни.

Всѣ поспѣшили выразить свое согласіе наиглубочайшимъ молчаніемъ: только Катя, пившая воду [вдругъ поперхнулась] /и впродолженіе цѣлаго/ обѣда несводившая глазъ съ замѣчательной лысины оратора, вдругъ поперхнулась и этимъ навлекла на себя значительный пинокъ со стороны Марьи Даниловны и еще болѣе значительн[ѣйшій]/ый/ взглядъ со стороны Искаріота Петровича.

— Я замѣчаю, что ваша дочка, сказалъ онъ, обращаясь къ матери, слишкомъ неумѣренно употребляетъ воду. Оно, знаете, вредно; простудиться можно. Не ровенъ часъ, сударыня: иной разъ сойдетъ съ рукъ, а другой и бѣдъ надѣлаетъ, охъ, какихъ бѣдъ надѣлаетъ.

Искаріотъ Петровичъ обвелъ взглядомъ все собраніе и съ такою хитрою улыбкою остановился на покраснѣвшей и чуть не плакавшей Катѣ, что какъ-будто говорилъ ей: по дѣломъ! Впередъ не станешь кашлять, глупая дѣвчонка ты эдакая, когда говорятъ люди постарше /и позаслужоннѣе/ тебя. Марья Даниловна совершенно поняла грозный намёкъ, который, какъ гадкій червякъ копышился подъ гладкою и исполненною участія фразою заслужоннаго и краснорѣчиваго оратора и вскипѣла такимъ негодованіемъ, какимъ способно вскипѣть только сердце матери, когда кто-нибудь затронетъ ея дѣтище. Румянецъ, постоянно покрывавшій ея полныя щоки, мгновенно перемѣшался съ какими-то жолтыми пятнами и сама она, быстро откинувъ назадъ весь свой довольно тучный корпусъ и еще болѣе голову, такъ-что глаза ея смотрѣли чуть-чуть что не въ потолокъ — спросила Искаріота Петровича самымъ вызывающимъ голосомъ:

— А позвольте спросить васъ, какихъ это бѣдъ надѣлаетъ моей дочери, употребленіе воды?…

1  — А смѣю спросить васъ, сударыня, [сказалъ онъ,] въ какомъ заведеніи воспитывается [дочь] ваша[?] дочка?

2 [— А] /Отвѣчалъ Искаріотъ Петровичъ поверну[лся]/вшись/ къ ней съ [такимъ] видомъ, [какъ будто] /человѣка/, принявшаго вызовъ и совершенно готоваго сразиться съ кѣмъ бы то ни было….. изъ присутствовавшихъ. <Абзацы были в другом порядке: 2, 1.>

Одинъ Богъ знаетъ до чего дошла-бы эта битва на словахъ, еслибъ не вступился Похлёбкинъ и не сказалъ Искаріоту Петровичу съ особенною

// л. 3

кротостію въ голосѣ, хотя щоки его покрылись такимъ румянцемъ, а брови такъ высоко поднялись и закруглились, что [Носковъ вообразилъ] /стѣны/ столъ и всѣ гости мгновенно запрыгали въ глазахъ у Носкова и онъ ни живъ, ни мертвъ сидѣлъ на своемъ мѣстѣ.

— Дочь наша, Искаріотъ Петровичъ, не воспитывается ни въ какомъ заведеніи. Конечно, горько сознаться въ этомъ отцу, но что-же дѣлать[?]/!/ Обстоятельства-то наши были крутеньки въ послѣднее время. Старшія-то еще ходили въ школу, ну и поучились тамъ кой чему, а она вотъ при русской грамотѣ только и осталась. Что дѣлать! За то вотъ теперь, какъ только управлюсь съ дѣлами…..

— Ну да, конечно! поспѣшилъ перебить его Искаріотъ Петровичъ, вспомнившій, что онъ говоритъ съ будущимъ милліонеромъ, — Ну да, конечно! Кто-жъ и говоритъ? Я къ тому только[,]…. что выборъ заведенія, знаете много значитъ.

[— А] Похлёбкинъ совершенно съ этимъ согласился.

— Пожалуй такому научатъ, что ой-ой-ой! Вмѣстѣ съ медомъ напичкаютъ такимъ дегтемъ…

— Ложка [мёду] дегтю бочку меду портитъ, — осмѣлился замѣт[ь]/и/ть Носковъ.

— Такъ… такъ… совершенно справедливо….. Однако, скажите пожалуйста, какъ [умны, какъ такъ-сказать мудры] /мудры/ наши пословицы, прибавилъ Искаріотъ Петровичъ, [обведя такимъ многозначительнымъ взглядомъ] /и такъ взглянулъ на/ всю компанію, какъ будто [такая нов] сказалъ нѣчто весьма новое, до сихъ-поръ не приходившее ему въ голову. Всѣ съ этимъ согласились и разговоръ долго вертѣлся на пословицахъ къ великому удовольствію Носкова, оказавшаго въ нихъ рѣдкое знаніе. Когда предметъ этотъ истощился и собесѣдники достаточно подивились /народной/ мудрости, Искаріотъ Петровичъ снова повернулъ рѣчь на воспитаніе и объявилъ во всеуслышаніе, что у него есть двѣ дочери малолѣтки, /и/ что онъ никогда не просилъ и неутруждалъ, а теперь непремѣнно, не смотря ни на что, будетъ просить и утруждать. Да, будетъ утруждать. Послѣднюю фразу онъ сказалъ даже съ нѣкоторою таинственностію, такъ-что Носковъ всталъ изъ-за стола въ полномъ убѣжденіи, что просьба Искаріота Петровича будетъ имѣть важныя послѣдствія, и уже болѣе не сказалъ съ нимъ ни слова.

Лиза впродолженіе всего обѣда молчала. Марьи не было: ей не понравилось новое траурное платье и она рѣшилась остаться дома и до тѣхъ поръ никуда не выходить, пока у ней не будетъ множества разныхъ платьевъ. Самъ Похлёбкинъ былъ весь въ новомъ, отъ шляпы съ флёромъ и до сапоговъ включительно. У Носкова тоже синій фракъ съ свѣтлыми пуговицами и нанковыя панталоны смѣнились платьемъ чорнаго цвѣта. Отъ непривычки-ли [или от] къ новымъ костюмамъ, или отчего другого, только вставъ изъ-за стола оба они, и Похлёбкинъ и Носковъ, чувствовали нѣкоторую неловкость: покрайней мѣрѣ въ походкѣ ихъ замѣтна была какая-то принужденность. Впрочемъ и Искаріотъ Петровичъ и прочіе гости мужескаго пола послѣ стола сдѣлались какъ-то осмотрительнѣе и осторожнѣе въ своихъ движеніяхъ. Казалось бѣлый чисто-на-чисто вымытый

// л. 3 об.

3.

полъ, постоянно колебавшійся подъ ногами покойницы, не захотѣлъ отстать отъ своей привычки и послѣ ея кончины, и вѣрный старинѣ, началъ вздрагивать[,] /и/ коробиться самымъ странныъ образомъ. Похлёбкинъ пошедшій было въ гостиную, споткнулся о порогъ, зацѣпилъ потомъ кресло /и/ не прежде укрѣпился въ позиціи, какъ сѣлъ на диванъ, чѣму поспѣшили послѣдовать и [проч] Искаріотъ Петровичъ съ Носковымъ.

Тутъ разговоръ сталъ гораздо изліятельнѣе и нѣжнѣе. Похлёбкинъ увѣряя Искаріота Петровича въ дружбѣ и любви, сказалъ ему прямо въ глаза, что онъ все-таки, несмотря на дружбу и любовь мошенникъ и странное дѣло: амбиціонный и щекотливый Искаріотъ Петровичъ не разсердился. Онъ даже улыбнулся и подмигнувъ лѣвымъ глазомъ назвалъ себя старымъ воробьемъ и прибавилъ, что хотя покойница была и славная баба, однако дурно сдѣлала, что умерла подъ самый праздникъ, что такихъ штукъ съ нимъ еще никогда не дѣлалъ ни одинъ изъ домохозяевъ и что еслибъ онъ только зналъ это, онъ въ новый годъ поздравилъ-бы её и съ Свѣтлымъ Праздникомъ. Похлёбкинъ отвѣчалъ на это, что все это вздоръ, что пусть онъ, душенька, приходитъ къ нему хоть на Өоминой-недѣл[и]/ѣ/ и не уйдетъ отъ него безъ хлѣба-соли и прочаго. Только-бы онъ, душенька, красноворотый чортъ, поскорѣй его дѣльцо окончилъ и къ Өоминой бы ему, Похлёбкину быть съ своими пенатами на новосель[и]/ѣ/.

— Ишь какой нетерпѣливый! замѣтилъ Искаріотъ Петровичъ.

— Душа моя, душа моя! говорилъ Похлёбкинъ — вѣдь у меня долги, семья…. [мнѣ никакъ нельзя] /я отецъ семейства, я бѣдный отецъ семейства….. нельзя-же мнѣ…./. Ужь ты мнѣ только устрой, а я ужь….

— Устроимъ, устроимъ, погоди….. Дѣла, братецъ ты мой не скоро дѣлаются….

— Скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается! воскликнулъ Носковъ въ припадкѣ какого-то вдохновенія.

— Вотъ молодецъ! повершилъ Искаріотъ Петровичъ. Ужь ты только погоди Алексѣй Миронычъ, а ужь дѣльцо твое мы обдѣлаемъ, самъ будешь доволенъ….

— Стерпится, слюбится! заоралъ Носковъ, ободренный похвалами.

— Молодецъ! молодецъ! одобрилъ его еще разъ Искаріотъ Петровичъ.

— На свой образецъ! ни сколько не смущаясь отвѣтилъ Носковъ.

Послѣ этаго Похлёбкинъ и Искаріотъ Петровичъ сочли нужнымъ заключить свой договоръ взаимнымъ лобызаніемъ и предались такой нѣжности, что чувствительный Носковъ невыдержалъ и заплакалъ. Среди самыхъ жаркихъ изліяній дружбы и любви, Похлёбкинъ неупустилъ-таки замѣтить своему новому другу, что [онъ] /тотъ/ обидѣлъ за столомъ жену его и замѣтилъ это со слезами на глазахъ и самымъ плачевнымъ голосомъ, на чтò Искаріотъ Петровичъ [въ томъ-же тонѣ] счелъ долгомъ отвѣчать ему въ томъ-же плачевномъ тонѣ, что онъ не обижалъ жены его, но что напротивъ того съ давняго времени желаетъ ему всякаго счастія.

// л. 4

— Обидѣлъ, обидѣлъ…. ужь повѣрь-же мнѣ, что обидѣлъ! повторялъ жалобнымъ голосомъ Похлёбкинъ…

— Да нѣтъ-же!… Всѣ-то вотъ вы родственники таковы…. Не обижалъ я жены твоей.

— Обидѣлъ… обидѣлъ….

— Марья Даниловна! Марья Даниловна! воскликнулъ Искаріотъ Петровичъ.

Марья Даниловна вошла въ комнату.

— Что вамъ отъ меня нужно? спросила она.

— Обидѣлъ я васъ, или нѣтъ? спросилъ её Искаріотъ Петровичъ, /дѣлая тщетныя усилія/ [силясь] [/чтобъ/] встать съ своего мѣста.

— Что тутъ толковать! Сбирайся-ка домой Алексѣй Миронычъ; пора вѣдь! Карета дожидается. И то уже разъ пять навѣдывался извощикъ: скоро-ли поѣдемъ.

— Поѣдемъ, поѣдемъ! Какъ придетъ время такъ и поѣдемъ.

Но Марья Даниловна, постоянно въ извѣстныхъ случаяхъ бравшая верхъ надъ своимъ супругомъ, не дожидаясь пока [в] придетъ время, схватила безъ всякихъ околичностей муж[нины] /а за/ руки, помогла встать ему съ дивана и не смотря на самыя неистовыя колебанія чисто-на-чисто вымытаго пола, повела его въ переднюю, къ великому неудовольствію Искаріота Петровича, продолжавшаго упорно сидѣть на диванѣ. [Тамъ] Въ передней съ помощію дочерей Похлёбкинъ облекся въ сво[ю]/е/ новое пальто, надѣлъ шляпу и сталъ спускаться съ лѣстницы въ сопровожденіи своего семейства, [Но] Даниловны и Носкова. Онъ ни на минуту не переставалъ протестовать противъ такого насильственнаго похищенія и все хотѣлъ проститься съ своимъ новымъ другомъ, но дѣлать было нечего: воля семейства пересилила въ этомъ случаѣ его волю. Такимъ образомъ онъ принужденъ былъ сѣсть въ карету вмѣстѣ съ женою и дочерьми. Носковъ сталъ на запятки [вмѣстѣ] /рядомъ/ съ наемнымъ лакеемъ, прислуживавшимъ за столомъ и экипажъ, дребезжа и позванивая медленно покатился къ дому Нерадова.

Пріѣхавъ домой, Похлёбкинъ снялъ /съ/ себя фракъ и сѣлъ у окна въ глубокомъ раздумьи. Онъ былъ не въ духѣ. Носковъ со страхомъ косился на него изъ противуположнаго угла комнаты. Марья Даниловна затеплила лам[б]/п/аду и то-и-дѣло повторяла, что вотъ, слава Богу помянули, исполнили долгъ христіанскій. По комнатѣ безпрестанно шмыгали то съ тѣмъ, то съ другимъ дочери и производили страшный вѣтеръ. Катя нѣсколько разъ подходила къ отцу, но не могла добиться отъ него ни одного слова.

Вскорѣ явился отъ Нерадова посолъ — изволятъ дескать немедленно требовать къ себѣ Алексѣя Мироныча.

Похлёбкинъ съ того самаго вечера какъ получилъ извѣстіе [отъ сестр] /о/ смерти сестры своей, ни разу не былъ у [Пох] [Не] своего патрона. И очень естественно: онъ былъ занятъ. Нерадовъ нѣсколько разъ присылалъ за нимъ, но [ег] такъ-какъ его никогда не заставали

// л. 4 об.

4.

дома, то посланный и уходилъ ни съ чѣмъ, а Похлёбкинъ, всякій разъ какъ ему говорили о Нерадовѣ, показывалъ обыкновенно кукишъ и не трогался съ мѣста. «Такъ я и пошелъ къ нему[,]/!/ разсуждалъ онъ самъ съ собою, жди голубчикъ, по субботамъ. Я приду къ тебѣ, приду, дай срокъ, но ужь за послѣднимъ разсчетомъ; не долго жилы-то тебѣ тянуть изъ насъ, не все коту масленица!»

[— Тятенька!]

/Что-же касается до Нерадова, то онъ нисколько не подозрѣвалъ/ о перемѣнѣ, произшедшей въ житѣйскомъ быту своего закабаленнаго жильца и [продолжалъ] полага[я]/лъ/, что тотъ закутилъ на праздникахъ[,] [хотя] /[Онъ] хотя/ очень хорошо зналъ, что этаго за нимъ никогда прежде не бывало[;]/./ [Но ужь такова участь бѣднаго человѣка] /Но видно дѣло было нужное и/ онъ слалъ за нимъ по нѣскольку разъ на день.

— Тятенька! Тимоѳей пришолъ! воскликнула Катя, вбѣжавъ въ комнату вся розовая и запыхавшаяся.

— Какой Тимоѳей?

— Отъ Нижняго, тятенька. Къ вамъ!

И нагнувшись къ самому его уху, она прибавила шопотомъ:

— Маменька хочетъ отослать его назадъ, говоритъ что васъ дома нѣтъ. Скажи, говоритъ, Матвѣю Өедоровичу, что его дома нѣтъ, съ утра ушолъ и невозвращался.

— Меня дома нѣтъ? Съ чего это она взяла, что меня дома нѣтъ? Пьянъ я что-ли, что меня въ глаза морочатъ? /Кто это за меня здѣсь хо-зяй-ни-ча-етъ?/ Позвать ко мнѣ Тимоѳея! Поди, позови!

Похлёбкинъ былъ въ сильномъ волненіи. Тимоѳей явился[.]/,/ во всемъ блескѣ своей почтенной наружности[.]/,/ своего синяго фрака и шоколадныхъ штиблетъ. Похлёбкинъ принялъ его важно: онъ по прежнему сидѣлъ /на стулѣ, облокотившись одною рукою на столъ, а другую запустивъ въ карманъ. Когда въ комнату вошолъ Тимоѳей, онъ сказалъ ему съ видомъ покровительства, чуть-чуть кивнувъ головою./

— Здравствуй, Тимоѳей Игнатьичъ, здравствуй! /Христосъ воскресе!

— Во истину воскресе! Алексѣй Миронычъ.

Они поцѣловались три раза, какъ слѣдуетъ добрымъ христіанамъ./

<‑> Я какъ видишь дома, Тимоѳей Игнатьичь, и никуда не выходилъ со двора, /продолжалъ Похлебкинъ./ И всѣ эти дни никуда не выходилъ, слышишь? никуда не выходилъ.

Послѣднюю фразу онъ произнесъ чрезвычайно громко, съ тѣмъ чтобъ она была услышана въ сосѣдней комнатѣ.

— Ну, какъ-же ты поживаешь, Тимоѳей Игнатьичъ? Что твой баринъ здоровъ-ли, Тимо[ф]/ѳ/ей Игнатьичъ?

— Все, слава Богу, Алексѣй Миронычъ. Баринъ….

— Здоровъ, такъ и слава Богу. А не хочешь-ли рюмочку настоечки, Тимоѳей Игнатьичъ? Эй, Катя! Скажи, чтобъ прислали рюмку водки. Вѣдь ты пьешь?

— Когда подносятъ, отчего-жъ и не выпить, Алексѣй Миронычъ?

— Совершенно справедливо. Почему и не выпить? И баринъ твой пьетъ, я знаю, что пьетъ, [М] и я пью. Только пьянымъ быть не слѣдуетъ, Тимоѳей Игнатьичъ. Оно дурно быть пьянымъ. Этого ты избѣгай, пожалуйста избѣгай! Служи барину вѣрой и правдой и пьянства избѣгай! Мы всѣ служимъ. Ужь такъ Богъ людей устроилъ, чтобъ они служили. Я тебя съ перваго взгляда полюбилъ. Ты офиціантъ исправный, а главное не пей!

// л. 5

Похлебкинъ, казалось, совершенно позабылъ, что Тимоѳей пришолъ къ нему за дѣломъ [и] /а Тимоѳей/ еслибъ /только/ не рюмочка настоечки, [то] давно-бы уже прервалъ длинную нить его наставленій.

[— Да, ты мнѣ] Баринъ изволили приказать….

— Да, ты мнѣ съ перваго взгляда понравился, Тимоѳей Игнатьичъ /продолжалъ въ наставительномъ тонѣ Похлебкинъ/. Я тобою очень доволенъ. Ты очень хорошій офиціантъ и въ хорошемъ домѣ будешь всегда на своемъ мѣстѣ. И физіономія у тебя самая офиціантская.

— Но, Алексѣй Миронычъ, баринъ….

— Что ты мнѣ все съ своимъ бариномъ, Тимоѳей Игнатьичъ? Я знаю твоего барина; онъ подождетъ твой баринъ. [Я самъ] Мы сами не изъ простыхъ, Тимоѳей Игнатьичъ! [Видишь-ли,] /Поговоримъ-ка лучше о дѣлѣ. Видишь-ли/ мнѣ ну-женъ-хо-ро-шій-офи-ціантъ.

— Вамъ-съ? отвѣчалъ, вытаращивъ глаза Тимоѳей.

— Да, мнѣ, Тимоѳей Игнатьичъ. Мнѣ ну-женъ-хо-ро-шій офи-ціантъ. Я тебя знаю и ты меня знаешь. Ты человѣкъ хорошій, непьющій, знаешь свое дѣло и въ хорошемъ домѣ всегда будешь на мѣстѣ. [А мнѣ такого-то и нужно. Жалованье тебѣ будетъ хорошее.] /А главное физіогномія у тебя самая офиціантская. Мнѣ нужно также и кучера, ‑ ну, да объ этомъ послѣ. Въ кучера ты негодишься. Такъ не хочешь-ли жить у меня въ офиціантахъ? Окончилъ Похлёбкинъ, остановивъ испытующій взглядъ на Тимофеѣ. Послѣдній повидимому обидѣлся./

— Полноте шутить, Алексѣй Миронычъ, отвѣчалъ /онъ/ довольно грубо [Тимоѳей] — Ступайте-ка лучше къ барину; онъ васъ требуетъ.

— Баринъ твой тебя, дурака можетъ требовать, а не меня! [воскликнулъ Похлёбкинъ вставая съ своего мѣста.] /отвѣчалъ все еще въ прежнемъ наставительномъ тонѣ Похлёбкинъ, хотя брови /у него/ начали значительно подниматься. ‑ Развѣ можно человѣку благо…… человѣку не изъ низкаго званія говорить, что его требуютъ?

— Какъ знаете, я такъ ему и скажу, а ругаться вамъ не слѣдуетъ…. Да-съ.

— Такъ и скажи твоему барину! Онъ тебя, холопа, можетъ требовать, а не меня! Меня онъ долженъ просить! Неучъ, холопъ! /продолжалъ онъ, вставъ съ своего мѣста./ Что это, водка? Не давать ему водки! Онъ не стоитъ водки! Оставить его безъ водки!

— [Ну и не нужно…. Всякій нищій туда же носъ задираетъ, прибавилъ сквозь зубы Тимоѳей] /А кто на прошлой недѣлѣ двугривеннымъ позаимствоваться хотѣлъ? отвѣчалъ самымъ нахальнымъ образомъ Тимоѳей./

— Ахъ ты, холопъ, холопъ….

— Холопъ, да не нищій!

— Я нищій[,]/?/ Я нищій? воскликнулъ Похлёбкинъ подбѣгая къ Тимоѳею и колотя себя въ грудь — Да у меня мил-л-ліонъ! Полтора миллліона! Больше чѣмъ у твоего барина. Да я десять такихъ домовъ построю, какъ у него….. Изо всей Италіи архитекторовъ, какъ собакъ нагоню…. [м] одного мрамора цѣлые корабли выпишу. Да, знаешь-ли ты, чучело ты эдакое, что мнѣ стоитъ только слов[а]/о/ сказать, и твой баринъ подожметъ хвостъ, какъ трусливая собака….

Пѣна показалась у рта его. Онъ болѣе и болѣе напиралъ на бѣднаго Тимоѳея, который, пятясь задомъ съ разпростертыми впередъ руками, вмѣсто двери очутился у стѣны и давно уже молилъ о пощадѣ. Носковъ былъ въ невыразимомъ волненіи и [не] только хлопалъ глазами, не смѣя тронуться съ мѣста. Изъ залы и изъ кухни сбѣжалось все семейство и окружи[въ]/ло/ враждующія партіи.

— Полно, полно, Алексѣй Миронычъ! говорила Марья Даниловна —

// л. 5 об.

5

Побереги себя. Онъ впередъ не будетъ. [Ты] /Вы/ вѣдь не будете впередъ Тимоѳей Игнатьичъ?

Тимоѳей Игнатьичъ не отвѣчалъ ни слова и продолжалъ отмахиваться, а Похлёбкинъ [про] напиралъ на него все сильнѣе и сильнѣе и еслибъ Марья Даниловна не поспѣшила стать между ними, то непремѣнно вышла-бы какая нибудь исторія. Тимоѳею удалось кое-какъ проскользнуть въ кухню; вслѣдъ за нимъ выбѣжала и Марья Даниловна.

— Тимоѳей Игнатьичъ! Тимоѳей Игнатьичъ! сказала она ему шопотомъ, догнавъ его на самомъ порогѣ — Послушайте, голубчикъ, ужь вы сдѣлайте одолженіе не говорите объ этомъ Матвѣю-то Өедоровичу! Ужь прошу васъ.

— Нѣтъ ужь сударыня вы моя, отвѣчалъ разсержонный Тимоѳей, — [сов] своя рубашка ближе къ тѣлу-съ. Старъ я-съ и привыкъ къ обращенію деликатному и нѣжному-съ и почище люди никогда-съ…..

— Ну ужь это не ваше дѣло разсуждать кто почище, а кто нѣтъ…. Вы человѣкъ служащій… А я вамъ завтра два цѣлковыхъ на чай [дамъ]….

— Не нужно мнѣ вашихъ двухъ цѣлковыхъ, отвѣчалъ Тимоѳей, въ сѣдовласой головѣ котораго идея о милліонѣ не успѣла еще усѣсться на прочныхъ основаніяхъ и потому не могла еще согнуть [подъ] своею тяжестію [горд] [вы] непреклонной выи горделиваго каммердинера. Концы его бѣлаго, туго накрахмаленнаго галстуха еще дрожали отъ негодованія и самъ онъ, опершись одною рукою на руку двернаго замка и выставивъ одну ногу впередъ, величаво смотрѣлъ на жену своего противника. — Не нужно мнѣ вашихъ двухъ цѣлковыхъ; вы [лучше] всѣ на посулѣ, какъ на стулѣ. Смотрите лучше за своими дочерьми….

— Ахъ вы холопъ, ахъ вы хамъ эдакой! воскликнула, кивая головой Марья Даниловна. Да знаете-ли вы, что у насъ…. что мы….

— Онъ еще здѣсь [мощ] мошенникъ! послышалось въ эту минуту въ дверяхъ и Похлёбкинъ явился на порогѣ. — Вонъ!

— Самихъ васъ вонъ скоро [с]/вы/гонятъ! скороговоркой произнесъ [Похлебк] /Тимоѳей/, изчезая за дверью.

Похлёбкинъ воротился въ спальню и сталъ разхаживать по ней въ большомъ волненіи: сальная свѣчка оплывала самымъ немилосерднымъ образомъ, какъ-будто знала, что у хозяина теперь милліонъ и что стало-быть беречь себя и скаредничать не слѣдуетъ, а Носковъ, казалось ужь не чаялъ себѣ болѣе спасенія, и каждый разъ какъ проходилъ мимо него Похлёбкинъ, жмурился все болѣе и болѣе. Наконецъ Похлёбкинъ остановился по среди комнаты и сказалъ отрывистымъ голосомъ:

— Гдѣ мой фракъ? Фракъ! Куда дѣвали мой фракъ?

Но такъ-какъ никто не трогался съ мѣста, а Носковъ только [взглянулъ на потолокъ] /встрепенулся/, какъ тяжолая птица на насѣстѣ, то Похлёбкинъ самъ бросился отыскивать фракъ свой, нашолъ его и сталъ, не говоря ни слова одѣваться.

— Куда это ты, Алексѣй Миронычъ? спросила Марья Даниловна со страхомъ въ голосѣ.

— Эхъ! Не твое дѣло!

— Ты идешь…. къ Матвѣю Өедоровичу?

// л. 6

— Хоть бы и къ нему.

Наступило минутное молчаніе. Похлёбкинъ видимо торопился и такъ-какъ одѣванье почему-то не спорилось, то безпрестанно ворчалъ и покрикивалъ на Носкова и на Катю, которые вдвоемъ ему помогали.

— Алексѣй Миронычъ! снова произнесла Марья Даниловна по прежнему со страхомъ въ голосѣ.

— Ну что еще?

— Послушай-ка!… Ты бы лучше завтра пошолъ къ нему… А то теперь вечеръ, ночь на дворѣ…. Да и погода какая скверная стала. Право ты бы лучше завтра пошолъ.

— Да что ты, мать моя, рехнулась что-ли? или у тебя все еще поминки въ головѣ бродятъ? сказалъ Похлёбкинъ, смотря на нее удивленными глазами.

— Право… ты бы лучше завтра пошолъ къ нему….. И день завтра легкій такой… и на свѣжую голову право.

— Какой день? Какая погода? воскликнулъ [Похлёбкинъ], выведенный изъ терпѣнья Похлёбкинъ. — Развѣ онъ за тридевять земель живетъ отъ насъ, что-ли? Всего только лѣстницу перейдти, а она мнѣ о погодѣ толкуетъ! И день завтра совсѣмъ не легкій. Да и что мнѣ за дѣло легкій или нѣтъ. Не съѣстъ-же онъ меня, прости Господи!

— Оно такъ Алексѣй Миронычъ! Да все-бы какъ-то лучше, еслибъ ты завтра пошолъ.… на свѣжую голову.

Похлёбкинъ вышелъ совершенно изъ терпѣнія.

— Да что она у меня соленая что-ли? крикнулъ онъ такъ, что у Носкова руки опустились — что ты мнѣ все про свѣжую толкуешь? Ты думаешь я пьянъ? Образумься матушка! Пьяные не такіе бываютъ!

И точно два стакана мадеры давно уже выдохлись въ головѣ у него. Какъ человѣкъ не пьющій и изрѣдка только употреблявшій вино, Похлёбкинъ точно охм[ѣ]/е/лѣлъ сначала, но теперь онъ твердо стоялъ на ногахъ, говорилъ еще тверже и только одинъ жаръ въ лицѣ и блескъ въ глазахъ, [покрыт] подернутыхъ маслянистою влагою, обличали въ немъ недавнее охмелѣніе. Марья Даниловна убѣдилась наконецъ, что супругъ ея точно не пьянъ, но все-же сказала ему послѣ минутнаго молчанія.

— Ну какъ хочешь…. Это ужь твое дѣло, Алексѣй Миронычъ, только все-бы лучше, еслибъ ты пошолъ завтра. Явился-бы завтра къ нему какъ слѣдуетъ, въ порядкѣ; разказалъ-бы ему все дѣло деликатно, не горячась. Онъ бы тебя такъ хорошо принялъ, усадилъ-бы тебя еще [пол] пожалуй возлѣ себя, принялъ-бы въ насъ участіе….

— Тьфу ты Боже мой! Да на кой чортъ мнѣ его участіе?

— Вотъ ты ужь и черкаешься! Вотъ какъ придешь къ нему, да скажешь ему рѣзкое слово, да еще черкнешься, чего добраго — вотъ и надѣлаешь дѣла! Очень хорошо будетъ, нечего сказать!

// л. 6 об.

6.

Марья Даниловна была хорошая и добрая женщина, но если западала ей какая нибудь мысль въ голову, то оставалась тамъ на долго. Особенно сильна была она въ доказательствахъ и гдѣ можно было, умѣла опереться и на дурную погоду и на тяжолый день и на самы[я]/е/ отвлеченны[я]/е/, повидимому вовсе неидущіе къ дѣлу резоны. Сила убѣжденій ея доходила иногда до того, что у мужа ея руки опускались и страхъ овладѣвалъ его сердцемъ. Но чаще всего онъ спасался отъ магнетическаго вліянія ея доказательствъ бѣгствомъ. Плюнетъ бывало, проворчитъ сквозь зубы, что она глупая баба [и] /что она/ ничего несмыслитъ и сдѣлаетъ по своему. И что-же? какъ нарочно, предсказанія Марьи Даниловны почти всегда сбывались. Хотя Похлёбкинъ и оправдывался потомъ тѣмъ, что она у него руки отняла, что онъ дѣйствовалъ очертя голову, не такъ какъ хотѣлъ прежде, однако все-таки Марья Даниловна оставалась права, а онъ выходилъ кругомъ виноватъ. Впрочемъ къ чести ея должно замѣтить, что она никогда его потомъ не попрекала и всячески старалась его утѣшить и успокоить, но отъ этаго ему было нисколько не легче.

Такъ и теперь. Похлёбкинъ чувствовалъ, что жена говоритъ правду и все-таки плюнулъ, проворчалъ, что она глупая баба и дѣлъ мужскихъ не понимаетъ и, схвативъ шляпу, весь разтрепанный и въ волненiи опрометью бросился въ переднюю.

— Смотри не накличь только бѣды на насъ, Алексѣй Миронычъ! крикнула ему вслѣдъ жена въ видѣ напутственнаго благословенія.

Съ первыхъ ступенекъ, до самой поворотной площадки онъ сбѣжалъ прытко и бойко. На площадкѣ онъ пріостановился на минуту и сталъ спускаться уже гораздо медленнѣе. Когда-же онъ дошолъ до дверей [Нер] своего патрона, то, казалось, мѣдная дощечка съ [надп] весьма простою и обыкновенною надписью: Матвѣй Өедоровичъ Нерадовъ, совершенно поразила его. Какъ-будто онъ въ первый разъ увидѣлъ её.

Онъ постоялъ немного у двери, подумалъ о чемъ-то съ минутку, [и] схватился за звонокъ, но не позвони[в]/л/ъ[; и по]/./

«А что, и въ самомъ-дѣлѣ, подумалъ онъ, отдернувъ руку отъ звонка, [какъ-будто] ну какъ я и въ самомъ дѣлѣ бѣду какую накличу. Я вспыльчивъ; долго-ли крупному слову сорваться съ языка. Это-бы еще ничего: поговорить по-крупнѣе нужно съ нимъ, да не лучше-ли завтра. Оно точно на свѣжую-то голову того…. А ныньче и лицо горитъ: пожалуй и впрямь подумаетъ, что я хмеленъ. Я чай, болванъ этотъ успѣлъ уже на меня нажаловаться. Пожалуй еще и гости у него теперь, непремѣнно гости. Какъ это мнѣ не пришло въ голову? Когда онъ повечерамъ дома, у него всегда бываютъ гости. Нѣтъ, ужь лучше завтра, да покрупнѣе, по-зу-бас-тѣе! А теперь не зайдти-ли развѣ къ верхнему: онъ просилъ заходить къ нему провести съ нимъ вечерокъ, убить время.»

Успокоивъ себя такимъ образомъ насчетъ завтрашняго дня и рѣшивъ въ умѣ своемъ еще разъ, что если ужь говорить, такъ говорить крупнѣе и зубастѣе, Похлёбкинъ въ намѣреніи вернуться, взглянулъ

// л. 7

вверхъ и увидѣлъ Лизу, которая, опершись на балюстрадъ, казалось, наблюдала за его малѣйшими движеніями.

Она испугалась послѣдствій отцовскаго свиданія съ Нерадовымъ и когда Похлёбкинъ въ раздумьи остановился у его двери, сердце ея забилось надеждою, что онъ воротится. Еслибъ онъ позвонилъ…. она сама не знала[,] чтò бы она тогда сдѣлала.

— Что ты тамъ дѣлаешь? [ср] сурово крикнулъ на неё отецъ.

— Вы позабыли, батюшка, табакерку, такъ я вамъ её вынесла, отвѣчала Лиза нетвердымъ голосомъ.

Она знала, что [отцу теперь не до табакерки и что онъ] /отецъ/ не спроситъ у нея табакерки и потому рѣшилась солгать, но сама не трогалась съ мѣста и стояла чуть живая.

— Поди прочь и впередъ не суйся туда, гдѣ тебя не спрашиваютъ! снова крикнулъ на неё Похлёбкинъ, обрадовавшись предлогу посер[д]диться. Вѣчно разстроятъ человѣка! ворчалъ онъ, подымаясь на лѣстницу, между-тѣмъ какъ Лиза давно уже юркнула въ комнаты. — Поди, объясняйся теперь съ человѣкомъ, когда всю душу твою на-изнанку выворотятъ. Ужь теперь конечно не стоитъ идти къ нему.

Онъ позвонилъ-было у дверей своего сосѣда, Нерадова-верхняго, но отвѣта никакого не было, изъ чего онъ и заключилъ, что хозяина дома нѣтъ. Гдѣ это они всѣ шляются, подумалъ Похлёбкинъ, подходя къ своей двери. Вотъ и весь вечеръ испорченъ!

Онъ вошолъ къ себѣ съ такимъ видомъ, какъ-будто и въ самомъ-дѣлѣ у него тамъ взяли и испортили весь вечеръ. Бросивъ на столъ шляпу и не раздѣвшись, онъ началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, и громко ворчалъ, что у него испортили весь вечеръ, что можно-ли тутъ идти къ человѣку[,] говорить съ нимъ о важныхъ дѣлахъ, когда всю душу на изнанку выворачиваютъ, что тутъ по неволѣ бѣду на себя накличешь и пр. и пр. Носковъ сидѣлъ на прежнемъ мѣстѣ и молча слушалъ сѣтованія своего друга.

— Что развѣ дома не засталъ? спросила мужа, войдя въ комнату Марья Даниловна.

— Не засталъ! отвѣчалъ отрывисто Похлёбкинъ.

— Видно со двора ушолъ. Оно, можетъ-быть и къ лучшему. Не даромъ старые люди говорятъ: утро вечера мудренѣе. Все какъ-то лучше на свѣжую голову….

— Помилуй скажи, матушка, Бога вы всѣ не боитесь! почти сквозь слезы произнесъ Похлёбкинъ — Только хо[че]/тѣлъ/ я позвонить и войдти къ нему, какъ вижу стоитъ эта дурище не лѣстницѣ и смотритъ на меня, какъ-будто отъ роду не видала. Табакерку вишь, принесла, забылъ я дескать её! Очень нужна мнѣ табакерка. [Какъ б] Словно я шолъ къ нему за тѣмъ только, чтобъ табакъ у него нюхать. Ну просто совсѣмъ меня разстроила. Я ужь не могъ идти къ нему. И въ самомъ дѣлѣ съ сердцовъ наговоришь ему пожалуй лишняго. Бѣду-то не долго накликать. Да и гостей нанесло къ нему чортову пропасть. Лошади такъ /и/ ржутъ внизу; съ холоду что-ли, ужь Богъ ихъ знаетъ!

// л. 7 об.

7.

— Ну, оно можетъ-быть и къ лучшему, что такъ все случилось, право къ лучшему….

Похлёбкинъ молча ходилъ по комнатѣ.

— А вы-бы, Алексѣй Миронычъ, сказала помолчавъ жена, пошли вмѣстѣ съ нимъ (она указала на Носкова) чайку попить въ трактирецъ. Еще не поздно; всего восемь часовъ только. Право-бы пошли! Что дома-то сидѣть? [Пришли-бы ту] Усѣлись-бы тамъ вдвоемъ за столикъ, чайку бы [порцію] полпорціи, а то пожалуй и цѣлую бы порцію заказали, ты-бы взялъ газетку что-ли какую прочитать… можетъ дёшево чтò продается: все тамъ-бы и вычиталъ. И прекрасно-бы провели время, а главное себя-бы поразсѣялъ. А то чтò дома-то сидѣть?

Похлёбкинъ продолжалъ молчать: Носковъ поднялъ голову и захлопалъ глазами, какъ-будто прислушиваясь къ какой-то восхитительной гармоніи.

— Право-бы пошли, Алексѣй Миронычъ! снова принялась Марья Даниловна развивать свою плѣнительную картину — Мужское-ли это дѣло дома сидѣть вмѣстѣ съ бабами? И какъ хорошо провели-бы время-то!

— Да поздно-ужь! отозвался наконецъ Похлёбкинъ, и-то, какъ будто нé-хотя.

— Чего поздно? восемь часовъ сей-часъ пробило.

— Не хочется что-то! [Какое ужь тутъ веселье] /До чаевъ-ли тутъ/, когда весь вечеръ испортили у человѣка. Да и погода, говоришь ты, дурная?

— Вотъ! Погода! мужское-ли это дѣло смотрѣть на погоду. Это намъ бабамъ только простительно, прибавила она, засмѣявшись. Да и погода не-то чтобы совсѣмъ дурная. Дождь пересталъ. Ступайте-ка съ Богомъ.

— Какъ ты, думаешь, Ума-Палата?…. Развѣ-что газеты прочесть, продолжалъ Похлёбкинъ, не дожидаясь отвѣта — Слышалъ я ныньче въ гостиномъ толковали что-то про политику….

— Ну вотъ и прочелъ-бы.

— И впрямь развѣ пойдти, поразсѣяться…. А то[что-то] голова что-то разболѣлась….

— Ужь идти такъ идти. А то, пожалуй и на-поздно сведете….. Ступайте-ка, право! Что дома-то сидѣть?

Сказавъ это, она подала мужу шляпу и палку, толкнула локтемъ Носкова, чтобъ онъ поворачивался и такимъ образомъ произвела благопріятный переломъ въ сердцѣ своего разгоряченнаго супруга. Надо отдать ей справедливость: бойкая, веселая и сметливая женщина Марья Даниловна.

Похлёбкинъ совсѣмъ-было собрался, но на самомъ порогѣ остановился, какъ-будто [поражонный] вспомнилъ о чемъ-то весьма важномъ.

— Да! А табакерка-то?

Марья Даниловна бросилась въ одинъ уголъ, а Носковъ въ другой — отыскивать ему табакерку.

// л. 8

— Спросите у Лизы! кричалъ имъ Похлёбкинъ, шаря [въ] у себя въ карманахъ, чтобъ убѣдиться тамъ-ли у него очки и платокъ — Да какъ-же это? Табакерка-то у меня въ карманѣ. Лиза! а Лиза.

Лиза немедленно явилась.

— Какую-же табакерку ты приносила ко мнѣ? Смотри сюда, она у меня! сказалъ онъ, показывая ей жолтую изъ карельской березы табакерку.

— Я, батюшка, чорную….

— Я, батюшка, чорную! Да когда-же, матушка, я изъ чорной нюхаю?

Лиза не отвѣчала ни слова и стояла потупившись. Легкій, чуть замѣтный румянецъ выступилъ на щекахъ ея.

— Ахъ ты безпамятная эдакая! продолжалъ шутливо Похлёбкинъ. Что стоишь-то? Помоги лучше мнѣ пальто надѣть.

Но въ передней, когда она помогала ему надѣвать новый пальто, онъ шепнулъ ей, слегка ударивъ её по плечу.

— Полно хныкать-то! Теперь все пойдетъ хорошо! Теперь и жениш-ка сыщемъ! Веселѣе!

Она улыбнулась. Ей такъ хотѣлось улыбнуться — и поцѣловала отца въ плечо. [Давно уже онъ съ нею не былъ такъ ласковъ!]

— То-то же нытикъ ты эдакой! сказалъ онъ переступая за порогъ въ сѣни.

Давно уже онъ не былъ съ нею такъ ласковъ.

— Видно разъѣхались! замѣтилъ Носковъ, когда они вышли на улицу.

— Кто?

— Гости Нерадовскіе[,]/./

— Видно что разъѣхались, отвѣчалъ улыбаясь Похлёбкинъ. А то такое ржанье поднялось на дворѣ — я думалъ весь Петербургъ къ нему съѣхался. Хотѣлъ поглядѣть нѣтъ-ли жандармовъ для порядку, да думаю-себѣ, что ужь тутъ глядѣть….

— Видно балъ задавалъ.

— Должно-быть балъ. Музыка[н] такая, что на весь домъ слышно было. Ты не слыхалъ?

— Нѣтъ, не слыхалъ, отвѣчалъ подумавъ Носковъ. Я чай и женскій полъ былъ?

— Какъ-же не быть? Одна такая вертлявая вышла въ сѣни…

— Ой-ли?

— Право не лгу. Вышла да и говоритъ: что-жь вы, Алексѣй Миронычъ, говоритъ стоите! Вы-бы вошли Алексѣй Миронычъ, да со мной полонезъ, или экосезъ протанцовали. А я ей и отвѣчаю: Ноги плохо, матушка, ходятъ. Куда ужь мнѣ полонезъ?… А вотъ у меня говорю пріятель есть, хорошій человѣкъ и другъ закадышный, Носковъ по прозвищу Иванъ Иванычъ, такъ онъ, говорю мааастеръ….

Носковъ теперь только понялъ, что закадычный другъ его подтруниваетъ

// л. 8

8

надъ нимъ безъ зазрѣнія совѣсти. Но онъ нисколько не обидѣлся, и вплоть до самаго трактира то-и-дѣло начиналъ хохотать, приговаривая: ахъ, вы шутникъ, шутникъ Алексѣй Миронычъ, дай вамъ Богъ здоровья. А я вѣдь повѣрилъ! Ха, ха, ха!

Поздно вечеромъ /и одинъ/ воротился домой Похлёбкинъ. Пріятель его Носковъ отправился къ себѣ на Петербургскую прямо изъ трактира. Ложась спать будущій милліонеръ долго вдумывался въ свое положеніе, вертѣлся съ боку на бокъ и наконецъ уснулъ на мысли, что задастъ-же онъ завтра звону этому кровопійцѣ Нерадову. По-круп-нѣе, по-зу-бас-тѣе! твердилъ онъ во снѣ къ великому огорченію Марьи Даниловны, которая только покачивала головою, приподнявшись на постели и смотря на спящаго супруга.

__________

Глава II.

Похлёбкинъ точно былъ озлобленъ на Нерадова. [Между] Марья Даниловна утверждала, что въ послѣднее время между ними пробѣжала чорная кошка и всѣми силами старалась умѣрить буйные порывы своего мужа. Переполнилась-ли мѣра его терпѣнія, или все болѣе и болѣе крѣпла мысль въ его [тер] головѣ, что онъ не можетъ и ради семейства своего не долженъ болѣе жить при такомъ порядкѣ вещей, только въ послѣднее время Нерадову круто приходилось отъ Похлёбкина, когда возвратясь домой съ разныхъ утреннихъ прогулокъ, онъ послѣ обѣда ложился на кровать и принимался высчитывать прекрасныя качества своего патрона. Конечно изъ этаго озлобленія едва-ли могло выйдти что-нибудь серьёзное и /еслибъ не смерть сестры, то/ по всей вѣроятности Похлёбкинъ долго-бы еще продолжалъ бѣгать «какъ собака, высуня языкъ» по утрамъ и ругать весь свѣтъ по послѣ обѣдамъ[,]/./ Но теперь…. о, теперь онъ можетъ смѣло объясниться съ Нерадовымъ, можетъ безнаказанно высказать ему всю правду; теперь онъ самъ не хуже Нерадовыхъ, онъ самъ милліонеръ и если захочетъ, можетъ выстроить себѣ такой домъ, какого, какъ ушей своихъ, не видать Нерадову. Знай дескать нашихъ!

На другой день утромъ Похлёбкинъ одѣвался, какъ-будто на балъ куда ѣхалъ. Мылся, чистился [и] помадился и наконецъ, взглянувъ нѣсколько разъ въ зеркало, и шевеля губами, отправился къ Нерадову во всемъ блескѣ своего траурнаго фрака, шляпы и совершенно новыхъ опойковыхъ сапоговъ. Онъ-ли не привыкъ еще къ нимъ, или они [еще] не успѣли еще освоиться съ его ногами, только они превесело скрипѣли по полу. Марья Даниловна на прощаньи еще разъ повторила мужу, чтобъ онъ былъ осторожнѣе и не забывалъ Христовой заповѣди.

Похлёбкинъ только тряхнулъ головою.

// л. 9

— Неплюй въ колодезь, самому испить придется! сказала она ему, прищуривъ глаза и улыбнувшись.

Похлёбкинъ сдѣлалъ мину, какъ-будто онъ всю жизнь свою только и дѣлалъ что изучалъ глубокій смыслъ этой пословицы и, поскрыпывая сапогами, отправился къ Нерадову.

Дверь отворилъ ему все тотъ-же угрюмый Тимофей и ни слова не отвѣтилъ на вопросъ его дома-ли баринъ, а покачалъ только головою съ видомъ человѣка, который не видитъ никакого прока отъ предстоящаго свиданія и опасается великихъ несчастій въ будущемъ.

— Дома его нѣтъ, что-ли? спросилъ Похлёбкинъ.

Тимофей, продолжая хранить упорное молчаніе, двинулся было докладывать, но былъ остановленъ Похлёбкинымъ.

— Не безпокойся, любезный, сказалъ [ему] Похлёбкинъ, загородивъ ему дорогу — я всегда ходилъ къ твоему барину безъ докладу, и, надѣюсь, всегда буду ходить къ нему безъ доклада, если только еще буду ходить къ нему. А насчетъ тебя собственно, любезный, я ошибался: ты выходишь офиціантъ неисправный и еще грубіянъ вдобавокъ. Но объ этомъ я переговорю съ твоимъ барин[ъ]/омъ/.

— Жалуйтесь, пожалуй! Какъ-бы самимъ не пришлось плохо.

— Ну ужь это не твое дѣло, любезнѣйшій! Почисть-ка лучше свои штиблеты. Давно-ли покупали, а ужь совсѣмъ старыя.

Тимофей, казалось, былъ ошеломленъ подобнымъ обвиненіемъ. Онъ взглянулъ на свои штиблеты и увидѣлъ, что они были чисты и новы, какъ съ иголочки и такъ [хорош] ловко сидѣли на ногахъ обиженнаго офиціанта, какъ-только могутъ сидѣть штиблеты. Между-тѣмъ Похлёбкинъ, поскрыпывая сапог[и]/ами/ вошолъ въ кабинетъ къ Нерадову.

Онъ засталъ его за бумагами. Наканунѣ Тимофей передалъ ему отъ слова до слова распрю свою съ Похлёбкинымъ, украсивъ разказъ свой для бóльшаго вѣроятія разными прибавками и хотя Нерадовъ не совсѣмъ повѣрилъ ему, однако не зналъ чтò и подумать о внезапной перемѣнѣ въ поведеніи жильца своего. Ужь не узналъ-ли онъ про дѣла мои съ Лизой, думалъ онъ; это было-бы впрочемъ не худо. Меньше хлопотъ съ объясненіями.

— А! На силу-то! сказалъ Нерадовъ, положивъ перо и протянувшись на креслахъ. Наконецъ-то мы являемся! Праздникъ провожали?

— Христосъ воскресе[!]/,/ Матвѣй Өедоровичъ! отвѣчалъ Похлёбкинъ, подойдя къ нему и наклоняясь, чтобъ похристосоваться.

— Во истину, во истину!

Нерадовъ подставилъ ему щоку, на которой онъ и [з]/н/апечатлѣлъ три поцѣлуя.

— Извините /великодушно/, что не пришолъ въ первый день васъ поздравить, прибавилъ [развязно] /съ особеннымъ смиреніемъ/ Похлёбкинъ. [Дѣла было по самое горло.] /Дѣлишки разныя одолѣли./

— Что такъ?

— Такъ-съ: разныя семейныя дѣл[а. Я съ позволенія вашего сяду, Матвѣй Өедоровичъ!]/ишки, отвѣчалъ Похлёбкинъ такимъ тономъ, какъ-будто не желалъ входить въ дальнѣйшія объясненія./

/— Садитесь-ка, потолкуемъ./

— Благодаримъ покорно-съ. Постоимъ-съ.

— Э, полноте, садитесь. <Далее следует знак: ‡. На полях под таким же знаком запись:

— Гдѣ намъ сидѣть передъ вами? отвѣчалъ съ добродушіемъ Похлёбкинъ, сквозь которое такъ и проглядывала горечь.>

// л. 9 об.

9.

[Покамѣ] [Между-тѣмъ какъ Похлёбкинъ, покраснѣвъ и немного сконфуженный садился противъ него, Нерадовъ не безъ удивленія и любопытства взглянулъ на него жильца своего.] /Нерадовъ увидѣлъ, что жилецъ его сильно за что-то негодуетъ на него./ /Правда онъ/ Никогда [еще до сихъ поръ онъ] /и/ не садился въ его присутствіи безъ особенныхъ и многократныхъ приглашеній, отговариваясь тѣмъ, что онъ постоитъ-съ, что чинъ чина почитать долж[енъ]/но/, что онъ дома насидиться и прочими не менѣе основательными прибаутками/,/ [Усѣвшись и помѣстивъ между колѣнъ свою новую шляпу, а ноги, задвинувъ по обыкновенію своему подъ кресло, Похлёбкинъ замолчалъ, какъ будто не зная какъ приступить къ разговору.] /но также никогда онъ не произносилъ ихъ съ такою странною интонаціей въ голосѣ, какъ теперь. Никогда еще такой странной улыбки не было на губахъ его и вообще никогда еще онъ не стоялъ передъ нимъ въ такомъ почтительномъ отдаленіи и съ такимъ смиреннымъ вид[ѣ]/о/[т]/м/ъ, какъ въ настоящую минуту./

— Ну какъ же мы проводили праздникъ, Алексѣй Миронычъ? спросилъ его /улыбаясь/ Нерадовъ, — весело?

— Весьма, весьма весело, отвѣчалъ [не безъ ироніи] /сухо/ Похлёбкинъ — сестру схоронилъ.

— О? То-то вы въ траурѣ. Жалѣю, очень жалѣю. А я ужь думалъ, что вы на старости лѣтъ стариной тряхнуть вздумали — закутили.

— Нечѣмъ тряхнуть-то, Матвѣй Өедоровичъ, старины-то у меня такой не было. До сихъ-поръ все жилось по-маленьку; не знаю, какъ дальше будетъ.

— А я безъ васъ, какъ безъ рукъ. Двумъ векселямъ срокъ вышелъ, управляющій съ Загороднаго-Проспекта попался за что-то въ полицію и домъ теперь совершенно безъ присмотра. Я было думалъ васъ туда на нѣсколько дней….

— Гмъ… гмъ..! Врем[я]/ени/-то нѣтъ-съ, Матвѣй Өедоровичъ, отвѣчалъ Похлёбкинъ такимъ голосомъ, какъ-будто бы ему было чрезвычайно прискорбно отказаться….. Дѣла свои крѣпко одолѣли…

— Какія-же дѣла?

[— Да вотъ-съ…. хоть-бы и наслѣдство.]

/— Такъ-съ… есть кой какія./

— А именно?

— Да вотъ-съ… наслѣдство.

— Вы получили наслѣдство?

— Да-съ, получилъ-съ, небольшое-съ, отвѣчалъ скромно потупившись и покраснѣвъ Похлёбкинъ, — домишко, да деньжонокъ нѣсколько….

— А!… Это не худо. Вы теперь поправитесь.

— Да-съ, на разживу-съ…

— Что-жъ вы намѣрены теперь дѣлать?

— Заняться своими дѣл[ами]/ишками/, Матвѣй Өедоровичъ, — хочу домъ купить. /отвѣчалъ скромно, но съ какою-то таинственностію [Нерадовъ] Похлёбкинъ./

— Домъ? Но вы говорите, что вамъ уже по наслѣдству домъ достался…..

— Справедливо-съ. Но что это за домъ? Такъ, лачуга какая-то.

— На какомъ мѣстѣ?

— Въ ххх переулкѣ.

— Хорошее мѣсто! Очень хорошее! сказалъ Нерадовъ съ серьёзнымъ видомъ и какъ-будто вдумываясь въ какую-то [мысль], только-что осѣнившую его мысль. /Казалось,/ Въ его головѣ создавался /уже/ на этомъ мѣстѣ огромный пятиэтажный домъ, населенный съ верху до низу апраксинскими торговцами. И мѣсто ваше? спросилъ онъ помолчавъ Похлёбкина.

// л. 10

— И мѣсто мое. Оно не совсѣмъ чтобъ и лачуга: жаль даже и сломать его. Девять комнатъ, такъ-себѣ ничего просторныхъ, конюшня, сарай….

— Очень, очень хорошее мѣсто. Знаете, въ вашихъ рукахъ капиталъ!

— Да, оно конечно-съ: я подумаю. А вотъ-съ Матвѣй Өедоровичъ, позвольте предложить вамъ одинъ вопросъ?

— Извольте.

— Вы не прода[е]/ди/те вашего дома у Синяго-Моста?

— Отчего-же? Давайте деньги продамъ. Всего пятьдесятъ тысячъ.

— Серебромъ-съ?

— Конечно не ассигнаціями. Не хотите-ли купить? Покупайте: мнѣ нужны деньги, отвѣчалъ шутя Нерадовъ.

— Я подумаю, Матвѣй Өедоровичъ.

Нерадовъ взглянулъ на своего гостя такъ, какъ-будто тотъ прямо выскочилъ изъ [съумасшед] дома съумасшедшихъ. Похлёбкинъ [сидѣлъ потупившись] /смотрѣлъ на него/ и видимо наслаждался своими обиняками. /Улыбка такъ и свѣтила сквозь его прищуренные глазки./

— Пятьдесятъ тысячъ…. сказалъ онъ помолчавъ немного[,] и какъ-будто достаточно успѣвъ уже надуматься — оно если хотите не совсѣмъ дорого. Свой процентъ принесетъ. Мѣсто бойкое, хорошее…… я подумаю… подумаю.

— Я пожалуй и денегъ съ васъ не вдругъ спрошу, продолжалъ шутить Нерадовъ,…..

— За деньгами дѣло не станетъ.

— О! вы видно не на шутку разбогатѣли въ эти три дня. Велико-ли наслѣдство-то?

— Около двухъ милліоновъ, отвѣчалъ понизивъ голосъ и съ сердцебіеніемъ Похлёбкинъ.

— О? Вы не шутите?

— Нѣтъ-съ. Вотъ какъ Богъ святъ. Просто анекдотъ-съ, Матвѣй Өедоровичъ, отвѣчалъ Похлёбкинъ съ тѣмъ смѣхомъ, съ какимъ люди подъ-часъ имѣютъ обыкновеніе смѣяться надъ самими собой.

— Ужь точно, что анекдотъ. Трудно повѣрить даже. Два милліона! [Какая-же это такая сестра была у васъ?] /Ай, ай, ай!/

· — Да-съ. Два милліона. /Какъ ни умѣлъ владѣть собой Нерадовъ, а эта новость до того поразила его, что онъ круто повернулся на креслѣ и чуть-чуть не вскочилъ съ него. Но онъ тутъ-же и опомнился и чтобъ оправдать сколько нибудь свое невольное движенiе, схватилъ со стола сигару и сталъ её разкуривать.

· — Какая-жь это такая была сестра у васъ? спросилъ онъ /почти холодно/ у Похлёбкина./

· — Родная сестра, вдова, купчиха….

· — И никогда не помогала вамъ?

· — Она не знала о моемъ положенiи. Мы съ ней очень рѣдко видѣлись. Странная была женщина покойница, царство ей небесное!

· — Поздравляю, поздравляю васъ, Алексѣй Миронычъ, сказалъ Нерадовъ, протягивая ему руку, отъ всей души поздравляю. Если нуженъ вамъ совѣтъ, обращайтесь прямо ко мнѣ. Вамъ съ непривычки я думаю дико покажется ваше новое положенiе. [Вы уже вступили во владѣнiе]

[Похлёбкинъ разказалъ ему все дѣло. Нерадовъ слушалъ его со вниманiемъ] /Но Боже мой, что-жь вы стоите? Это можно было допустить еще прежде, но теперь…. теперь совсѣмъ другое дѣло. Вы знаете я всегда/ уважалъ деньги, и, признаюсь вамъ, смотрю на васъ теперь, какъ на совершенно другого человѣка. Садитесь, или я тоже встану.

И онъ точно всталъ, подошолъ къ Похлёбкин[ъ]/у/ и схвативъ его за руку насильно усадилъ на кресло. Онъ теперь совершенно понялъ обиняки Похлёбкина и въ самомъ-дѣлѣ начиналъ смотрѣть на него другими глазами, въ чемъ и сознался прямо по своему обыкновенiю[;]/./ Обыкновенiе это онъ [успѣлъ] /давно/ уже перенялъ

// л. 10 об.

10.

у такъ называемыхъ ловкихъ людей, которые съ мѣднымъ лбомъ громко сознаются въ своихъ слабостяхъ и этимъ самымъ заставляютъ добряковъ удивляться самостоятельности [ихъ] /своего/ характера и даже уважать свои склонности. Похлёбкинъ болѣе уже не отговаривался и безпрекословно усѣлся на одномъ изъ разставленныхъ около стола креселъ, подсунувъ подъ него ноги, а шляпу помѣстивъ между колѣнъ. Голову держалъ онъ нѣсколько на бокъ и съ откровенностiю и добродушiемъ смотрѣлъ на своего бывшаго патрона. Казалось, онъ совершенно позабылъ о цѣли своего [путешествiя] посѣщенiя и зубастыя рѣчи какъ-будто изчезли изъ его переполненнаго удовольствiемъ сердца. Онъ оглянулся кругомъ и все такъ ласково, такъ примирительно посмотрѣло на него: бойкiй огонекъ такъ весело трещалъ въ бѣломъ мраморномъ каминѣ, какъ-будто [приглашая] /сѣтуя на/ новаго миллiонера [подвинуться къ нему по ближе] /отчего онъ такъ далеко/ сидитъ отъ него, отчего онъ не придвинетъ своего кресла поближе къ его умѣренной теплотѣ и въ его постоянномъ трескѣ и рѣдкихъ прищолкиванiяхъ Похлёбкину такъ и слышались [опасенiя] предостереженiя отъ окна, его лукаваго сосѣда. Пузатые мандарины кривлялись передъ нимъ совершенно не такъ какъ бывало прежде, когда онъ бѣдный и оборванный просилъ въ ихъ присутствiи денегъ, обѣщая[сь] въ наискорѣйшемъ времени заработать ихъ своими ногами. Правда и онъ смотрѣлъ на нихъ тогда совсѣмъ иначе и какъ-будто укорялъ ихъ, за то что они, пузатые дармоѣды, ничего не дѣлаютъ, никакой пользы не приносятъ, а между-тѣмъ живутъ себѣ, да поживаютъ среди роскоши и великолѣпiя. Добрые мандарины! Они совершенно позабыли прошлое и въ запуски кривлялись теперь передъ нимъ, какъ какiе нибудь заѣзжiе фокусники передъ почтеннѣйшей публикою. Столъ, диванъ, кушетки, кресла, шкапы и этажерки съ книгами молча и съ какимъ-то любопытствомъ смотрѣли на новаго богача и казалось готовы были предложить ему свои услуги, лишь только онъ позволитъ имъ эту смѣлость. Бѣлая и нагая Венера, стыдливо спрятавшаяся въ тёмной зелени миртовъ, камелiй и рододендровъ тоже перестала смотрѣть на него съ своею прежнею неприступностiю и посылала къ нему изъ своей засады такiя веселыя и обольстительныя мысли, что Похлёбкинъ только [щурилъ] подымалъ брови да посмѣивался и тутъ-же далъ себѣ слово непремѣнно завести у себя точно такую-же большую, мраморную и нагую [в]/В/енер[у]/ку/ вмѣстѣ съ Китайскими мандарин[ами]/чиками/. Но что всего болѣе щекотало его воображенiе, такъ /это/ цигарка, нескромно высунувшаяся изъ лежащей на столѣ цигарочницы и смотрѣвшая на него съ такимъ глупымъ равнодушiемъ, что Похлёбкинъ ощутилъ неодолимое желанiе закурить её. Но онъ никогда не курилъ ни табаку ни сигаръ и Нерадовъ зналъ это. /Кажется зналъ./ Взять её просто со стола да и закурить ему казалось невѣжливымъ и неприличнымъ, попросить у Нерадова мѣшала ему его обычная робость….. а сигарка, казалось такъ и поддразнивала его и какъ-будто говорила: а вотъ и незакуришь! И что-же? Самъ Нерадовъ очень хорошо знавшiй, что онъ некуритъ, Нерадовъ, котораго такъ долго нужно было умаливать иногда о какихъ нибудь десяти цѣлковыхъ, тотъ самый Нерадовъ вдругъ ни съ того ни съ другого, какъ какой нибудь чародѣй, угадывавшiй мысли и желанiя человѣческiя — предлагаетъ

// л. 11

ему закурить сигару. Вы-бы, говоритъ, Алексѣй Миронычъ, покурили. Вотъ сигары, а вотъ папиросы!

— Да я не курю, Матвѣй Өедоровичъ, отвѣчаетъ съ чуть-слышнымъ радостнымъ смѣхомъ Похлёбкинъ.

— Попробуйте, можетъ-быть понравится. Сигары гаванскiя.

— Развѣ что попробовать, Матвѣй Өедоровичъ…. Какiя такiя гаванскiя….

И Похлёбкинъ встаетъ съ креселъ, ставитъ свою новую шляпу на письменный столъ и двумя пальцами осторожно беретъ искусительную сигару, и, покраснѣвъ вертитъ въ рукахъ, не зная гдѣ взять огня. И опять Нерадовъ, тотъ самый нижнiй Нерадовъ выручаетъ [Похлёбкина] /его/, подаетъ ему свою дымящуюся сигару и Похлёбкинъ, краснѣя отъ замѣшательства, закуриваетъ наконецъ…… и снова садится на свое прежнее мѣсто. Онъ кашляетъ отъ дыма, но это ничего, ему прiятно даже и кашлять отъ дыма…..

А Нерадовъ сидитъ прямо передъ нимъ и только посмѣивается, глядя на своего страннаго гостя. Но гость и самъ знаетъ, что онъ смѣшонъ въ эту минуту: онъ первый готовъ смѣяться надъ собою и точно смѣется и вмѣстѣ съ нимъ и свѣтлая комната, и мягкая мебель и самъ Нерадовъ съ мраморной Венерой и пузатыми мандарин[ы]/ами/. О добрый Нерадовъ, о добрая лилейнораменная Венера, о тысячу разъ добрые, незлобивые Китайскiе мандарины.

— Да-съ, анекдотъ-съ, Матвѣй Өедоровичъ, говоритъ съ веселою улыбкою Похлёбкинъ.

— Точно-что анекдотъ, повторяетъ посмѣиваясь добродушный Нерадовъ.

— Всему свѣту удивленiе-съ!

— Впрочемъ что-жъ? Рано или поздно, вы, я думаю должны были ожидать этого.

— Оно такъ-съ. Да старые-то люди……

— Дольше молодыхъ живутъ что-ли?

— Нѣтъ-съ, я не то хотѣлъ сказать, Матвѣй Өедоровичъ, отвѣчалъ Похлёбкинъ, углубляясь въ свою улыбку.

— Какъ не то? Ахъ вы старый плутъ….

— Нѣтъ-съ, ей Богу не то-съ… Вѣдь родная сестра, Матвѣй Өедоровичъ; я её любилъ, не желалъ ей смерти, видитъ Богъ не желалъ. И по братски оплакалъ её, повѣрьте.

— Говорите…. А дочкамъ я чай по пятисотъ тысячъ каждой дадите.

[Похлёбкинъ весь] Все на Похлёбкинѣ казалось смѣялось въ эту минуту и онъ съ прищуренными глазами, какъ котъ, котораго гладятъ по шеѣ, смотрѣлъ на добродушнаго Нерадова.

— Дамъ-съ, отвѣчалъ онъ, болѣе покачнувъ головою, чѣмъ словами и сталъ сосать сигару, которая успѣла уже потухнуть.

— То-то-же!

— Нѣтъ-съ, Матвѣй Өдоровичъ, я ужь вамъ скажу, какъ я сдѣлаю. Если два миллiона, чтò очень можетъ-быть, такъ старшей

// л. 11 об.

11.

я дамъ цѣлый миллiонъ, а младшимъ по двѣсти тысячъ каждой… во всякомъ случаѣ, Матвѣй Өедоровичъ /за/ старшей я дамъ вдвое или даже втрое болѣе чѣмъ за младшими….

— Вѣрно батюшкина дочка, а? спросилъ [улыб] Нерадовъ, улыбнувшись и совершенно понявъ причины такого неровнаго разпредѣленiя богатства.

— Нѣтъ-съ, Матвѣй Өедоровичъ, есть разныя постороннiя причины…… Ну, знаете, дѣвушка ужь въ лѣтахъ…. ну и свѣжести той ужь нѣтъ…. Женихи въ наше время смотрятъ и на молодость также….. Вотъ за ней и приданое будетъ порядочное….

Похлёбкинъ въ эту минуту, казалось былъ готовъ высказать все что у него было на сердцѣ. Нерадовъ казался ему добрѣйшимъ существомъ въ мiрѣ и онъ находилъ невыразимую прелесть развивать передъ нимъ свои планы [и безпрестан] подъ тѣмъ непремѣннымъ предлогомъ, что хочетъ знать его мнѣнiе и воспользоваться его совѣтомъ. И не одному только Нерадову простилъ онъ все прошлое въ эту минуту, — даже Тимоѳей, угрюмый, солидный и всегда строгiй Тимоѳей, грубiянъ и неисправный Офицiантъ въ шоколадныхъ штиблетахъ Тимоѳей, вошедшiй зачѣмъ-то въ кабинетъ нашолъ милость въ его смягченномъ сердцѣ.

— А вотъ съ этимъ франтомъ мы вчера поссорились, Матвѣй Өедоровичъ, сказалъ Похлёбкинъ безъ церемонiи указывая пальцемъ на изумленнаго и невѣрящаго глазамъ своимъ Тимоѳея. Онъ немного позабылся передо мною, такъ я ему, съ вашего позволенiя, того…. помылилъ голову-то.

— И прекрасно сдѣлали, Алексѣй Миронычъ, отвѣчалъ Нерадовъ; но теперь вы ужь простите его…

— Ужь вы сдѣлайте одолженiе, Матвѣй Өедоровичъ, вручите ему отъ моего имени десять цѣлковыхъ, а мы съ вами сочтемся….. Пусть не поминаетъ меня лихомъ….

Тимоѳею оставалось только глядѣть на свои штиблеты и молчать, чтò онъ и сдѣлалъ со всѣмъ достоинствомъ, приличнымъ исправному офицiанту, носящему бѣлый галстухъ и шоколадныя штиблеты. Когда онъ вышелъ [снова и] разговоръ снова обратился къ прежней матерiи и Похлёбкинъ подъ-конецъ [до того] разчувствовался, разплакался и со слезами на глазахъ объявилъ, что Нерадовъ его истинный благодѣтель, что онъ ему всѣмъ обязанъ и что еслибъ не онъ, то Похлёбкинъ, какъ собака, околѣлъ-бы гдѣ-нибудь на мостовой отъ голода со всѣмъ своимъ семействомъ. Прощаясь съ Нерадовымъ, онъ еще разъ повторилъ туже мысль и благодаря его за благодѣянiя, просилъ [его] и напредки не оставлять его своими совѣтами. Нерадовъ тоже, хотя и не плакалъ, показалъ ему много сочувствiя и обѣщалъ похлопот[ь]/а/ть о его настоящемъ дѣлѣ.

— Нужно только постараться, сказалъ онъ провожая его, чтобъ васъ поскорѣе ввели во владѣнiе…. Это ужь мое дѣло, положитесь на меня. Авось все устроится къ лучшему. Прощайте, любезный Алексѣй Миронычъ, до свиданiя.

Радостный и веселый всходилъ Похлёбкинъ по лѣстницѣ въ свой четвертый этажъ, въ свою убогую квартиру, а Нерадовъ

// л. 12

велѣлъ подать себѣ одѣваться и мимоходомъ задумался, отчего это Лиза не увѣдомила его о такомъ неожиданномъ событiи въ ея семействѣ.

— Ну что? спросила Марья Даниловна мужа, какъ-только онъ вошолъ въ квартиру.

— Ничего. Все идетъ какъ не надо лучше. [Приня] Обласкалъ, усадилъ, не зналъ чѣмъ и подчивать. Цигару курилъ у него…… вотъ она! Потухла проклятая, такъ я её здѣсь докурю…. это гаванская! отвѣчалъ Похлёбкинъ, бросивъ цигару на столъ. Потомъ обратившись къ дочерямъ /весело/ прибавилъ:

— Ну а вы чего не видали? чтò обступили, недадите поговорить съ матерью? И ты тудаже, котёнокъ! Брысь!

И онъ шутя пребольно ущипнулъ Катю за ухо.

— Но какъ-же, какъ-же? раскажи-же? Что-жъ онъ удивился?

Похлёбкинъ взялъ жену за руку, отвелъ её въ сторону и сказалъ ей почти на ухо:

— Онъ прекрасный человѣкъ…. Принялъ во мнѣ самое искреннее участiе и обѣщалъ хлопотать. Я былъ несправедливъ къ нему и теперь душевно раскаяваюсь. Бѣдность, какъ грѣхъ какой такъ и наровитъ попутать человѣка.

Но Марья Даниловна сверхъ всякаго чаянiя очень холодно приняла такую значительную перемѣну въ образѣ мыслей своего мужа и только недовѣрчиво качала головою, какъ-будто предвидя коварство Нерадова и обѣщая пристально слѣдить за всѣми его поступками. Похлёбкинъ очень хорошо зналъ опозицiонный характеръ своей супруги и потому не противурѣчилъ ей, а только ласково ударивъ её по плечу, сказалъ ей съ простодушною улыбкою:

— Ну! ужь ты опять за старое!

Послѣ этаго, онъ не раздѣваясь усѣлся за столъ и началъ курить цигару. Поперхнувшись раза два или три, онъ бережно положилъ её на окно и сказалъ женѣ, которая за чѣмъ-то вошла въ комнату:

— Ну, матушка, я поѣду.

— Это куда?

— На Петербургскую, матушка, къ Носкову…

— Это зачѣмъ?

— Нужно, матушка, нужно. Онъ человѣкъ бѣдный, ему надо помочь и помочь немедленно. И малая помощь [б] хороша, когда приходитъ кстати. Самъ онъ ни за что на свѣтѣ не попроситъ, потому-что бѣденъ, а кто бѣденъ тотъ совѣстливъ. Я нарочно ждалъ не скажетъ-ли онъ чего про свои нужды. Хоть бы слово. Прежде вотъ, когда и мы были бѣдняками, еще разговаривалъ-таки, жаловался, а теперь ни гугу. Ходитъ будто принцъ какой, будто онъ то и дѣлаетъ, что гаванскiя сигары куритъ. Такъ ты ужь мнѣ дай, матушка, деньжонокъ-то.

— Дѣлай, какъ знаешь, отвѣчала Марья Даниловна, подойдя къ комоду и вынимая бумажникъ. Что-жь ты? покупать будешь?

— Ужь я знаю, матушка, что дѣлать, ты мнѣ только деньжонокъ

// л. 12 об.

12.

дай.

— Не трать только много. Пожалуй у самихъ недостанетъ.

— Э, матушка, призаймемъ! Теперь не то что прежде, теперь всякъ за счастiе почтетъ дать взаймы.

Выйдя на улицу, Похлёбкинъ не прямо отправился на Петербургскую, но пошелъ на Щукинъ-Дворъ. Тамъ въ изъ-давна знакомыхъ ему [уже] лавкахъ, въ которыхъ [чуть-ли не съ самаго дѣтства] /давно уже/ привыкъ [онъ] закупать все нужное для своего семейства, сталъ онъ торговать разные задуманные заранѣе предметы и накупилъ ихъ такое множество, что едва-едва могъ /съ ними/ помѣститься на утлыхъ /извощичьихъ/ дрожкахъ. Какъ водится, онъ сѣлъ на нихъ верхомъ, а узелъ положилъ передъ собою, придерживая его обѣими руками, между-тѣмъ какъ извощикъ уперся въ него спиною, вѣроятно тоже изъ опасенiя, чтобъ онъ какъ-нибудь не свалился съ его мудрёной колесницы. День былъ свѣтлый, праздничный, [жаркiй] /тёплый/. Трескъ [экипаж] колесъ и сухой, рѣзкiй стукъ копыт[ъ]/а/ о камень, освобо<ж>д[ившiйся]/енный/ отъ недавняго снѣга съ непривычки прiятно щекоталъ нервы. Первая весенняя пыль, казалось пробовала свои силы и кой-когда крутилась надъ высохшей и блестящей на солнцѣ мостовой. Коё-гдѣ въ тѣни забытая лужа скромно плескалась, обильно орошая колеса и [прохо] [и] своими брызгами, напоминая о себѣ прохожимъ. Пестрая толпа густо волновалась по обѣимъ сторонамъ тротуара и въ общемъ шумѣ казалось изчезалъ слабый и одинокiй голосъ /дикой/ природы, представителями которой въ эту минуту были нѣсколько воробьевъ, которыхъ было впрочемъ невидно и не слышно, да двѣ или три /раннiя/ ласточки, [передовыя вѣстн] /только-что/ прилетѣвшiя изъ своего далекаго странствiя и потому не успѣвшiя еще основаться на новомъ мѣстѣ. Нельзя было предположить, чтобъ онѣ были довольны новосельемъ, потому-что летали какъ угорѣлыя и все о чемъ-то сѣтовали, но о чемъ? того никакъ не могъ разобрать Похлёбкинъ, державшiй по необходимости голову къ-верху и съ любовью слѣдившiй за ихъ безпокойными и рѣзвыми движенiями.

Но по мѣрѣ того какъ утлыя дрожки вмѣстѣ съ Похлёбкинымъ и его замѣчательнымъ узломъ оставляли за собою многолюдныя и оживленныя улицы, [и] декорацiя мѣнялась и лужи становились чаще и чаще. На Петербургской вмѣстѣ съ деревянными домами на каменныхъ фундаментахъ и домишками безъ всякихъ фундаментовъ, вмѣстѣ съ первымъ патрiархальнымъ будочникомъ, прислонившимъ къ будкѣ амбарду и дружески бесѣдовавшимъ съ какимъ-то извощикомъ, вмѣстѣ съ первыми длинными заборами и первою кучкою ворóнъ, дружелюбно дѣлившихъ среди улицы свѣжiй завтракъ, оброненный недавно проѣхавшей лошадью — стали даже появляться [рыхлые,] ноздреватые /и черноватые/ куски еще не успѣвшаго растаять снѣга. Наконецъ потянулись деревянные тротуары и рѣдкiй пѣшеходъ, спасаясь на нихъ отъ густой уличной грязи невольно заглядывалъ въ [р] открытыя окна маленькихъ серен[ень]/ь/кихъ и з[ё]/е/лёненькихъ домиковъ, изъ которыхъ сквозь рѣдкую зелень горшечныхъ растенiй такъ и пахло /маленькою/ домашнею жизнiю съ ея пирогами и дѣтскимъ крикомъ, съ [послѣобѣденнымъ сномъ] ея несмолкаемомъ посуденнымъ стукомъ и перiодическими перебранками[,] доброй попечительной хозяйки съ своею прислугой. Наконецъ изчезли и деревянные

// л. 13

тротуары; снова потянулись безконечные заборы, то жолтые то сѣрые, на-живо сколоченные изъ барочнаго лѣсу и усѣянные частыми дырьями, сквозь которыя сквозили чорныя еще не взрытыя гряды, [кое-гдѣ испещренныя] съ клочками бѣлаго снѣга въ ложбинахъ — но все еще не видать заложонной и перезаложонной фирмы табачнаго негоцiянта. Даже извощикъ, [казалось,] усталъ ѣхать и приподнявшись на козлахъ и взглянувъ черезъ узелъ на вооружоннаго терпѣнiемъ Похлёбкина, казалось чрезвычайно обрадовался, [увидѣвъ] /что увидалъ/ его на прежнемъ мѣстѣ.

— Далеконько, баринъ, сказалъ онъ ему улыбаясь и указывая куда-то кнутомъ.

— Что-жь ты кормить что-ли вздумалъ середи дороги, отвѣчалъ ему черезъ узелъ вспотѣвшiй Похлёбкинъ — ступай знай себѣ, скоро доѣдемъ.

Извощикъ повиновался и выбившаяся изъ силъ и похудѣвшая дорогой лошадь напрягла свои послѣднiя силы и снова поплыла по непроходимой грязи. Вскорѣ они повернули въ какой-то переулокъ и вступили въ царство собакъ и /какихъ-то/ деревянныхъ [богадѣленъ] /двуэтажныхъ домовъ/ съ окнами сквозь которыя ничего не было видно, потому что оконныя рамы были составлены изъ маленькихъ, потускнѣвшихъ /и полинявшихъ/ [на] /отъ/ солнц[ѣ]/а/ стеколъ. <На полях слева напротив этих строк стоит знак: NB.> Въ ихъ-то сосѣдствѣ открывался наконецъ взору обремененный неоплатными долгами домъ Носкова. Онъ былъ /сѣро/ жолтаго цвѣта въ три окна внизу и съ однимъ полукруглымъ подъ крышею, съ зелеными ставнями, на которыхъ вырѣзаны были сердца и съ вывѣскою на которой кромѣ чорныхъ пятенъ ничего не было видно. На одномъ окнѣ красовались два фунта табаку въ синихъ картузахъ съ третьимъ, положеннымъ на нихъ въ видѣ перекладины, а на другомъ глазамъ рѣдкихъ прохожихъ и немногочисленныхъ собакъ представлялся краснаго дерева ящикъ подъ стекломъ, въ которомъ красиво уложены были помочи, разныя мыла, два кожаныхъ мячика и прочiй товаръ, составляющiй фондъ каждой [мелочной] /табачной/ лавочки. Снаружи надъ самыми окнами висѣли въ клѣткахъ на свѣжемъ воздухѣ нѣсколько чижей, которые завидѣвъ Похлёбкина, казалось весьма ему обрадовались. Самъ же жолтый домикъ посмотрѣлъ на него съ какимъ-то сконфуженнымъ видомъ и [какъ-будто] въ смущенiи казалось пятился отъ него, какъ какой нибудь должникъ нечаянно наткнувшiйся носомъ къ носу на своего давнишняго кредитора. Въ то время какъ подъѣхалъ къ нему Похлёбкинъ, маленькiе Носковы проводили время въ прiятныхъ и безвредныхъ забавахъ: [ст] двое мальчугановъ, изъ которыхъ одинъ уже знакомъ читателю, засучивъ штанишки выше колѣнъ брели босоногiе по огромной лужѣ и управляли ходомъ одномачтоваго судна, которое на всѣхъ своихъ бумажныхъ парусахъ стремилось прямо въ ворота противуположнаго дома, такого-же маленькаго и жолтинькаго. Двое другихъ Носковыхъ, но только поменьше Богъ знаетъ зачѣмъ /съ ревомъ и плачемъ/ бѣжали, сломя голову вдоль по улицѣ; двѣ дѣвочки сидѣли около самыхъ воротъ и /съ/ невыращимымъ жаромъ мѣсили изъ песку пироги, въ твердомъ намѣренiи угостить ими за обѣдомъ своихъ рѣзвыхъ братцовъ. Но, увидѣвъ Похлёбкина всѣ они немедленно прекратили свои занятiя, [бросивъ] /и даже бросили/ на произволъ вѣтра [даже и] одномачтовое судно, которое, мимоходомъ сказать

// л. 13 об.

13.

/безпрепятственно въѣхало въ отворенныя ворота сосѣдняго дом[а]/ика/ и тамъ на дворѣ вступило въ ожесточенную борьбу съ проходившею мимо курицею.

— Дома отецъ? спросилъ ихъ Похлёбкинъ, невставая съ дрожекъ.

— Дома-съ! отвѣчали Носковы въ шесть голосовъ./

А отецъ въ это время сидѣлъ повѣся носъ и думалъ крѣпкую думу. Передъ нимъ стояла женщина уже далеко не молодая, блѣдная, высокаго роста и одѣтая по домашнему. Темная ваточная тѣлогрѣйка изъ какой-то клѣтчатой матерiи, засаленная и затертая на рукавахъ, да совершенно полинявшее ситцевое платье скрывали нѣсколько замѣчательную худобу ея, о которой впрочемъ достаточно намекали и костлявая шея и костлявыя голыя руки, очевидно сей часъ только покинувшiя ухватъ съ кочергою. Волосы ея были причесаны тоже подомашнему, то-есть совсѣмъ непричесаны, а такъ только собраны на затылкѣ въ комокъ и заткнуты гребнемъ; /они скорѣе стояли у нея дыбомъ/ отчего нисколько не выигрывало худое лицо ея, лишонное бровей, но за то щедро осыпанное рябинами.

Это была Анна Ивановна Носкова, родная сестра содержателя табачной лавочки.

Она стояла передъ [нимъ] /братомъ/ молча и, казалось, ожидала /отъ него/ отвѣта.

— И н[е]/и/ одного полѣна? спросилъ онъ наконецъ, поднявъ голову.

— Ни [од] единаго! отвѣчала она, не моргнувъ глазомъ и даже не шевельнувшись.

— Нельзя-ли какъ нибудь добыть….. [щеп]

— Чего, братецъ?

— Щепокъ?

Анна Ивановна встрепенулась, какъ-будто её кольнули за живое.

— А чѣмъ-же ныньче топимъ-то, какъ не щепками? Сама ходила собирать. Мнѣ вашихъ дровъ не надо. Да сохрани меня Господь, если я не токмо что дровами, но даже послѣднею ниткой вашей попользовалась, да дай мнѣ Богъ….

— Полноте, ради Бога, сестрица; какъ вамъ не стыдно…. кто-же васъ попрекаетъ?

— Господи Боже мой! Онъ еще говоритъ: кто меня попрекаетъ? Да развѣ можно меня попрекать, когда я отъ всего отказалась, всѣ блага земныя презрѣла ради сиротъ вашихъ….

— Полноте, сестрица, произнесъ Носковъ съ досадою въ голосѣ.

— Ну хорошо, замолчу, замолчу; не сердитесь только замолчу…. Извѣстное дѣло: съ вами не сговоришь.

И она точно замолчала.

У Анны Ивановны были двѣ любимыя фразы, которыя она кстати и некстати употребляла по нѣскольку разъ на день[:]/./ Первая вращалась на томъ, что Анна Ивановна готова сей часъ же, немедленно сквозь тартарары [провалиться], готова не видать ни дна ни покрышки, если она чѣмъ-либо попользовалась изъ братнинаго добра; до сохрани её Богъ подумать только объ этомъ, да развѣ она врагъ себѣ, что-ли? да она рада послѣднимъ кускомъ своимъ и прочее и прочее. А другая фраза, произносимая ею почти всегда вслѣдъ за первою, [намекала] внушала неблагодарному вѣку мысль о нѣкоторыхъ земныхъ благахъ, будто-бы презрѣнныхъ ею ради братниныхъ сиротъ, хотя ни вѣкъ, ни даже братъ ея не могли /до сихъ поръ/ составить себѣ яснаго понятiя въ чемъ [з] именно заключались эти блага. Сама Анна Ивановна

// л. 14

никогда не поясняла своей таинственной фразы. Земныя блага и болѣе ни полслова: этимъ было у ней все сказано. Но въ ея дѣвственномъ сердцѣ [было т] вмѣстѣ съ ними /было/ тѣсно связано воспоминанiе объ одномъ унтеръ-офицерѣ, который когда-то совсѣмъ было уже посватался на ней, но по волѣ рока принужденъ былъ предпочесть битвы съ черкесами счастiю обладать ея особою. Между-тѣмъ, какъ храбрый Унтеръ-офицеръ уже нѣсколько лѣтъ сряду поражаетъ черкесовъ, въ [об] воображенiи Анны Ивановны истинное событiе успѣло превратиться въ какую-то туманную легенду, по которой несомнѣнно явствовало, что не рокъ былъ причиною несостоявшагося сватовства, а сама Анна Ивановна, отрекшаяся отъ благъ сего мiра и посвятившая себя вѣчному дѣвству въ пользу братниныхъ сиротъ, которые, мимоходомъ сказать, во время оно не только не были сиротами, но даже и жителями [сего мiра] /сей грѣшной/ юдоли. Не понятно, какъ изъ такого простого событiя въ головѣ Анны Ивановны могла создаться такая кудрявая легенда, тѣмъ-болѣе, что Анна Ивановна перешла на житье къ брату только [с]/п/о смерт[iю]/и/ его сожительницы, а до этого времени жила у какой-то тётки-мѣщанки, которую Носковъ никакъ не хотѣлъ признать своею родственницею и ужь вѣрно не изъ барской спѣси. Съ покойницею Носковой она была не въ ладахъ, а между братомъ и сестрою еще съ давнихъ временъ существовало постоянное охлажденiе. Когда Носковъ овдовѣлъ, у него на рукахъ очутилось семеро погодковъ, а у Анны Ивановны весьма кстати возгорѣлась кровопролитная война съ тёткой-мѣщанкой. Сперва подумалъ Носковъ, потомъ подумала Анна Ивановна и наконецъ оба они, подумавши, помирились и стали жить вмѣстѣ «ради сиротъ». Сироты конечно отъ этого выиграли, но выигралъ также и Носковъ. Обжившись Анна Ивановна оказалась очень хорошею хозяйкой и если дѣла ея брата съ каждымъ днемъ становились все хуже и хуже, то ужь на-вѣрно не она была въ этомъ виновата. Она готова хоть сейчасъ въ тартарары, если она хоть ниткой попользовалась изъ добра его.

Молчанiе не прерывалось.

Наконецъ Носковъ, какъ-будто надумавшись, всталъ съ своего мѣста подошолъ къ окну, сложилъ руки надъ глазами въ видѣ зонтика и сталъ пристально вглядываться въ даль.

— Не придетъ! равнодушно замѣтила Анна Ивановна.

— А можетъ-быть и придетъ! отвѣчалъ братъ успокоительнымъ тономъ.

— Увидите, что не придетъ.

— Еслибъ Костя /опять/ не прозѣвалъ его, какъ вчера… Шелопай мальчишка! Вѣчно смотритъ не туда куда слѣдуетъ. Его поставили караулить, а онъ на голубей заглядывается. И теперь! Ахъ, разбойникъ!

И [ре] съ какой-то яростiю разтворивъ окно, Носковъ сталъ выдѣлывать такiе энергическiе жесты, что можно было [подумать] /опасаться/, чтобъ онъ невыскочилъ изъ окна и въ самомъ-дѣлѣ не побилъ кого нибудь на улицѣ.

// л. 14 об.

14.

— Не видитъ, шелопай! Эй ты, Коська! закричалъ онъ во все горло, высунувшись по поясъ изъ окна — Куда глаза-то вылупилъ? Прогляди у меня, прогляди!

— Даромъ кричите, братецъ, право даромъ, замѣтила покачивая головою Анна Ивановна, когда Носковъ, успокоившись нѣсколько, снова усѣлся на своемъ мѣстѣ — Не придетъ!

— Приходилъ-же вчера[, почему-же ныньче не придетъ, сестрица] /…./

— Приходилъ! перебила сестра, — Что-жъ толку что приходилъ?

— Конечно ничего, потому-что проглядѣли, а еслибъ не проглядѣли, я пошолъ-бы къ нему и ужь истребовалъ-бы съ него свои десять цѣлковыхъ….

— Э полноте, братецъ, отвѣчала Анна Ивановна махнувъ рукою и от[ходя]/ошедши/ къ окну, — у него, я чай, [и] вчера отъ наградныхъ однѣ дыры въ карманахъ остались. Легко-ли, три дня дома не ночевалъ…. Я думаю, всѣ прокутилъ, или за долги роздалъ, а теперь и бѣгаетъ отъ васъ какъ отъ заразы.

Этотъ онъ, это таинственное лицо, неночевавшее трое сутокъ на своей квартирѣ и которое теперь караулитъ старшiй сынъ Носкова Костя, былъ ни[ч]/к/то ино[е]/й/ какъ единственный постояный потребитель товара табачной лавочки, неизмѣнный куритель «Жукова<»>, еще неизмѣннѣйшiй нюхатель «бобковаго», особа, замѣнявшая въ нѣкоторомъ смыслѣ ломбардъ для многочисленной фамилiи Носковыхъ и на которую теперь въ особенности возлагались всѣ ея упованiя.

— Еслибъ онъ прокутилъ всѣ деньги, замѣтилъ въ раздумь[и]/ѣ/ Носковъ, онъ бы ужь давно пришолъ ко мнѣ. /Да, онъ пришолъ-бы. — Послѣ нѣкотораго молчанiя онъ прибавилъ: /Помните, сестрица, прошлый мѣсяцъ, когда отъ жалованья-то у него ни копейки не осталось, /помнишь,/ онъ ко мнѣ /вѣдь/ явился….

— И вы еще его напоили чаемъ? — какъ не помнить! Я того только и жду, что онъ и теперь придетъ, какъ намѣдни и мнѣ придется самоваръ ставить.

/Послѣ этаго наступило снова молчанiе./

‑ Такъ не смѣнить-ли Костю-то? сказалъ /наконецъ/ Носковъ [послѣ минутнаго молчанiя] — что-же ему, бѣдному, стоять тамъ на солнцѣ?

— Какъ знаете. Вонъ къ Супостатову два воза дровъ везутъ.

Носковъ взглянулъ въ окно и въ самомъ дѣлѣ увидѣлъ, какъ въ /ворота/ противуположн[ый]/аго/ дом[ъ]/а/ въѣхали два воза съ дровами.

— /Да, везутъ./ Охъ, подумаешь, люди-то счастливые! замѣтилъ онъ вполголоса, непереставая наблюдать за возами.

— Ну, это еще что за счастiе! сказала сестра, за свои деньги и не то привезутъ. А вотъ если люди ни съ того ни съ другого наслѣдство получаютъ, такъ это счастiе!

Носковъ взглянулъ на сестру свою такъ какъ будто ожидалъ отъ нея продолженiя.

— Вотъ это такъ счастiе! — протянула она — Ужь видно родятся такiе счастливые[ — ]/./ Онъ не перемѣнился съ вами въ обхожденiи?

— Кто, [Похлеб] Алексѣй Миронычъ?

— Что это вы, братецъ? сказала тономъ состраданiя сестра —

// л. 15

О комъ-же я говорю-то?

— Нѣтъ, не перемѣнился, все такой-же. А что?

— Да то что вы не умѣете съ людьми обходиться. Больше ничего.

— Кáкъ-же съ ними обходиться? робко и наивно спросилъ Носковъ.

Анна Ивановна сѣла возлѣ брата. По всему замѣтно было, что она не даромъ пришла докучать ему дровами, что на умѣ у ней было совсѣмъ другое, а дрова служили для нея только небольшою прелюдiей. Носковъ по натурѣ своей способный легко поддаваться всякому влiянiю вдругъ какъ-то присмирѣлъ передъ сестрою и приготовился её слушать со всѣмъ вниманiемъ, доставшимся на долю его широкимъ ушамъ и туго работавшему мозгу. Глаза его заморгали отъ умственнаго напряженiя.

— Какъ обходиться? продолжала сестра[ —] — Всему-то нужно васъ учить, братецъ; вы словно малое дитя какое! Право! Васъ, мнѣ кажется, первый встрѣчный можетъ облапошить. Я думаю, что если васъ начнутъ, какъ липку обдирать, вы будете только повертываться. Другая на моемъ мѣстѣ такъ облупила-бы васъ, что вы-бы уже давно по мiру ходили съ своими сиротами. Но сохрани меня Господь только подумать объ этомъ, да не дай мнѣ Богъ ни дна ни покрышки, да я хоть сей-часъ въ тартарары…..!

Анна Ивановна въ какомъ-то остервененiи вскочила со стула, осѣнила себя громнымъ знаменiемъ креста и прошептавъ Господи помилуй, снова усѣлась возлѣ брата. Носковъ невольно попятился отъ нея и захлопалъ еще больше глазами.

‑ Да, ужь нечего говорить, братецъ — снова начала Анна Ивановна — Ужь надо отдать вамъ справедливость; вотъ на столько не умѣете вы съ людьми обходиться…

Она показала ему кончикъ своего мизинца.

— Да, вотъ на столько! Ужь пожалуй ста только не вздумайте оправдываться. На что другое, а поспорить, сестру перекричать, попрекнуть её въ криводушiи, на это мы мастера.

— Но какъ-же обходиться-то? перебилъ её Носковъ.

— Ужь конечно не такъ какъ вы обходитесь. Онъ, я чай, съ радости-то голову потерялъ; дѣйствуетъ какъ угорѣлый, такъ вотъ вамъ-бы и прису[д]/с/ѣдиться къ нему, сдѣлаться для него необходимымъ, чтобъ онъ безъ васъ былъ какъ безъ рукъ……

[— Я и то необходимъ для него] /Что и говорить! это не легко! Тутъ и дома сидѣть поменьше нужно и расторопность всякую оказывать.

Отъ сознанiя-ли своей немощи и недостатка расторопности, или отчего-нибудь другого, только на пространномъ лицѣ Носкова отразилось неподдѣльное горе: онъ всталъ съ своего мѣста, махнулъ рукою и подошедши къ окну началъ барабанить пальцами по стекламъ.

— То-то вотъ и есть, продолжала сестра — вамъ начнешь говорить правду, а вы и руками и ногами. По мнѣ все равно, и еслибъ не сиротское дѣло, я и говорить не стала-бы. Дома ничего невысидите, повѣрьте. Только халатъ дерете: и то вчера весь день его чинила…. Дѣти ходятъ оборванные….. Дровъ ни полѣна….

— Ахъ сестра, сестра! воскликнулъ Носковъ въ припадкѣ отчаянiя.

— Что-же мнѣ дѣлать, когда Богъ не далъ мнѣ таланту нравиться людямъ! Ты только смущаешь меня…. съ пути истинны хочешь совратить меня….

— Я-же [еще] /и/ стала виновата! протянула сестра вставая. Вотъ какъ выгонятъ насъ изъ дому и останемся мы безъ крова и пристанища, то на меня ужь не пѣняйте….

— Ты только сумленiе оставляешь у меня на сердцѣ, возразилъ братъ съ необыкновенною для него энергiею. Хорошо говорить, сдѣлай то да сё. Ты скажи мнѣ кàкъ это сдѣлать. Господи Боже мой! Да возьмите меня всего, съѣшьте меня, коли вамъ ѣсть нечего, затопите свою печку моимъ бреннымъ тѣломъ….

— Ну пошолъ, пошолъ! Только этого и не доставало.

— Толь-ко-э-та-го-и не дос-та-ва-ло! произнесъ Носковъ, ставъ передъ сестрою и передразнивая её голосомъ.

Въ эту-то критическую минуту подъѣхалъ Похлебкинъ къ [дому] табачной лавочкѣ.

// л. 15 об.

1[3]/5/.

[безпрепятственно въѣхалъ въ отворенныя ворота сосѣдняго домика и тамъ на дворѣ вступилъ въ ожесточенную борьбу съ проходившею мимо курицею.

— Дома отецъ? спросилъ ихъ Похлёбкинъ, невставая съ дрожекъ.

— Дома-съ! отвѣчали Носковы въ шесть голосовъ.

И въ самомъ дѣлѣ въ отворенное окно Похлёбкинъ увидѣлъ почтеннаго содержателя табачной лавочки: онъ сидѣлъ въ углубленiи комнаты за какою-то книгою и [теперь] медленно подымалъ носъ, вооружонный очками вѣроятно съ цѣлiю узнать причину шума, поднявшагося передъ его окнами.]

Глава III

Увидѣвъ своего друга, онъ бросилъ все и черезъ нѣсколько минутъ явился самъ въ воротахъ [своего дома] /въ [томъ] костюмѣ, въ какомъ [постоян] обыкновенно пребывалъ дома:/ [и] въ [своемъ] ваточномъ стеганомъ халатѣ, довольно уже поношенномъ, [и подпоясанномъ пестрымъ по] /порядочно засаленномъ/ и /весьма туго/ подпоясанномъ. Вмѣсто всякаго привѣтствiя, онъ прямо бросился къ Похлёбкину и съ помощiю извощика почти снялъ его съ дрожекъ; потомъ взваливъ на плеча[,] привезенный имъ узелъ, молча пошолъ за своимъ другомъ въ комнаты. Дѣти послѣдовали за ними.

Когда всѣ они вошли въ [комна] домъ, Похлёбкинъ усталый и едва переводя дыханiе сѣлъ на диванъ. [Самъ Носковъ и его маленькое потомство] /Маленькiе Носковы/ окруживъ гостя /притихли и/ смотрѣли на него съ невыразимымъ благоговѣнiемъ, [и] между тѣмъ какъ отецъ предавался самой [необыкновенной] /необузданной/ дѣятельности: по нѣскольку разъ бѣгалъ въ кухню заказывать кофе и всякiй разъ возвращался съ такимъ видомъ, какъ-будто хотѣлъ посмотрѣть тутъ-ли еще его гость, не пропалъ-ли онъ куда нибудь во время его отсутствiя. Вообще онъ былъ очень сконфуженъ посѣщенiемъ своего друга и [весьма подозрительно поглядывалъ] /употреблялъ всѣ усилiя, чтобъ не смотрѣть/ на привезенный узелъ, лежавшiй на столѣ передъ Похлёбкинымъ. Онъ, какъ-будто боялся вступить въ разговоръ съ своимъ гостемъ и то за тѣмъ, то за другимъ безпрестанно убѣгалъ въ кухню, гдѣ успѣлъ даже надоѣсть сестрѣ своей, питавшей /впрочемъ/ къ нему безпредѣльное уваженiе. Когда такимъ образомъ въ кухнѣ нечего было уже болѣе дѣлать, онъ вдругъ вспомнилъ о своемъ туалетѣ и совсѣмъ неожиданно разсыпался въ извиненiяхъ передъ Похлёбкинымъ что встрѣтилъ его въ такомъ неприличномъ видѣ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ явился уже въ своемъ синемъ фракѣ и нанковыхъ панталонахъ.

— Что это ты почитываешь? спросилъ его Похлёбкинъ.

— О мѵропомазанiи, Алексѣй Миронычъ, поспѣшилъ отвѣтить Носковъ; очень [хор] поучительная книга…. краснорѣчиво такъ все описано….

— Ты все по старому, все божественныя книги читаешь…

— Нѣтъ, вы прочтите, Алексѣй Миронычъ… это очень назидательная книга. Я её у Евстафiя Иваныча /пономаря нашего/ взялъ [у] /на/ прочитанiе…. но, если хотите онъ подождетъ; [у] /я/ ужь попрошу его.

— Э! протянулъ Похлёбкинъ, её и купить не Богъ знаетъ какiя деньги! Рубль серебромъ, велика невидаль!

Носковъ молча убралъ книгу и только было собрался замѣтить, что плохо подсыхаетъ на улицѣ, какъ былъ прерванъ Похлёбкинымъ[,]/./

— А вотъ я для твоихъ ребятишекъ гостинцу привезъ, [сказалъ] /произнесъ/ тотъ развязывая узелъ…. Не знаю угодилъ-ли…

— [Что-жь вы стоите? крикнулъ Носковъ на свои маленькiе подобiя,] /Благодарите дядиньку! поспѣшилъ сказать Носковъ, обращаясь къ дѣтямъ/

// л. 16

и пихая ихъ впередъ — Чтò рты-то разинули? Благодарите за то что дядинька объ васъ вспомнилъ….

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! перебилъ его Похлёбкинъ — [пусть они остаются] Пусть они остаются на своихъ мѣстахъ….. Стойте, дѣти, стойте гдѣ стоите…. Вотъ я только развяжу….

Развязавъ узелъ, онъ приказалъ каждому изъ нихъ протянуть рук[у]/и/ и сталъ накидывать на нихъ, какъ на какiя нибудь вѣшалки привезенные имъ подарки: шинельки, курточки, панталоны, связанны[е]/я/ вмѣстѣ пары сапогъ и наконецъ куски ситцу и другихъ матерiй попроще и подешевлѣ. Когда такимъ образомъ каждый изъ малютокъ былъ достаточно обвѣшанъ и едва стоя на ногахъ отъ тяжести, чуть не прыгалъ отъ удовольствiя, добрый дядинька вынулъ изъ узла четыре фуражки [и двѣ] и, смѣясь нахлобучилъ ихъ на глаза мальчуганамъ.

— Ну маршъ! сказалъ онъ имъ посмѣиваясь — Ступайте [примѣривать] /пригонять/ всю эту амуницiю, да смотрите безъ драки. Что одному длинно или широко, то будетъ въ пору другому, такъ вы дѣлитесь побратски. А если что случится перемѣнить, продолжалъ онъ обращаясь къ Носкову, такъ вотъ билетъ изъ лавки: съ тѣмъ покупалъ.

— А вы куда быстроглазыя? прикрикнулъ онъ шутя на двухъ дѣв[че]/оч/екъ, кинувших[ъ]/ся/ было за братьями — Погодите, у меня для васъ есть тоже по шляпкѣ….

Онъ вынулъ двѣ маленькiя розовыя шляпки, совершенно сплюснутыя и потерявшiя свою форму, бойко расправилъ ихъ обѣими руками, стараясь вспомнить при этомъ способъ, употребленный щукинскимъ продавцомъ и надѣлъ ихъ задомъ напередъ на дѣвочекъ. Послѣ этого вся маленькая компанiя съ шумомъ, гамомъ и смѣхомъ бросилась вонъ изъ комнаты.

[Носковъ пошолъ было за ними, но Похлёб [/— Куда же вы? Что жь вы не поблагодарили/] дядиньку? крикнулъ имъ вслѣдъ Носковъ] /Самъ/ Носковъ впродолженiе всего этого времени не сводилъ глазъ съ своихъ маленькихъ подобiй. Онъ глядѣлъ на нихъ со страхомъ и надеждою — со страхомъ: что они не равно не угодятъ дядинькѣ, выкинутъ какую нибудь грубую, мужицкую штуку и чего добраго, пожалуй во все позабудутъ поблагодарить дядиньку; съ надеждою: что они вдругъ ни съ того ни съ другого поумнѣютъ, [вы] надумаются и начнутъ раскланиваться и присѣдать на право и на лѣво. Смотря на нихъ, онъ краснѣлъ все болѣе и болѣе[,] /и/ безпрестанно подбѣгалъ то къ тому, то къ другому; но Похлёбкинъ всякiй разъ останавливалъ его.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ Иванъ Ивановичъ! говорилъ ему тогда Похлёбкинъ — Твоя власть надъ ними теперь уже кончилась. Ты стой теперь подальше и предоставь ужь мнѣ этихъ молодцовъ. Нѣтъ ужь ты поворачивай оглобли назадъ Иванъ Ивановичъ. Вонъ гдѣ твое мѣсто!

И [п]/П/охлёбкинъ указывалъ ему его мѣсто и Носковъ краснѣя на ципочкахъ отходилъ прочь и стоялъ смирно нѣсколько минутъ. Но когда дѣти, счастливы[я]/е/ и довольные по командѣ дядиньки бѣгомъ въ прыпрыжку [поб] кинулись изъ комнаты при[мѣривать]/гонять/

// л. 16 об.

16.

амуницiю, Носковъ вдругъ сорвался съ своего мѣста и со всѣхъ ногъ бросился за ними.

— Куда вы? кричалъ онъ имъ вслѣдъ — Забыли, скверные, поблагодарить дядиньку!....

— Стой! Куда! /со смѣхомъ/ произнесъ Похлебкинъ, схвативъ его за руку — Ты ихъ ужь лучше оставь въ покоѣ. У этой маленькой колонiи бываютъ такiя минуты, когда она не слушаетъ никакого начальства. Ты ихъ ужь лучше оставь въ покоѣ. Теперь твой чередъ — ты тоже отъ меня не отвертишься….

[— По] Сказавъ это, Похлёбкинъ потащилъ Носкова къ столу, на которомъ все еще лежалъ порядочно уже отощавшiй, [узелъ] но еще далеко не истощившiйся узелъ…

— Я, Алексѣй Миронычъ, прежде всего воспитываю ихъ въ страхѣ Божiемъ, говорилъ дорóгой крайне смущенный Носковъ — Политичному обращенiю я не начиналъ ихъ еще уч[а]/и/ть….. То-есть имъ негдѣ было ему научиться, хотѣлъ сказать я, Алексѣй Миронычъ…

— Хорошо еще что поправился, замѣтилъ продолжая хохотать Похлёбкинъ.

— За то страхъ Божiй, ужь я могу откровенно сказать вамъ, Алексѣй Миронычъ, въ нихъ сидитъ….

— Ладно, ладно, сидитъ! Ты ужь мнѣ турусы-то на колесахъ не разказывай….

— Нѣтъ, ей Богу право-съ! Чтобъ мнѣ на семъ мѣстѣ….

— Ну, ну, ну! Этого совсѣмъ ненужно…. Это будетъ ужь совершенно лишнее…. тогда что мнѣ дѣлать напримѣръ вотъ съ этимъ халатомъ?..

Похлёбкинъ вынулъ изъ магическаго узла пестрый совершенно новый халатъ и показалъ его [Пох] Носкову.

Носковъ смотрѣлъ на него такими глазами, какъ-будто и въ самомъ дѣлѣ не зналъ, что тогда съ нимъ дѣлать.

— Я вотъ купилъ халатъ себѣ Иванъ Иванычъ, хорошъ? /произнесъ Похлёбкинъ хитро улыбаясь, отчего глаза его какъ-то странно съузились./

— Дорого дали? отвѣчалъ Носковъ, принимая живѣйшее участiе въ новой покупкѣ своего друга, оглядывая её на свѣтъ и ощупывая двумя пальцами…

— Дорого дали? Ужь это не твое дѣло. Ты мнѣ скажи хорошъ онъ или нѣтъ?

— Халатъ хорошiй…. матерiя, кажется, такая добротная прочная…. отвѣчалъ подумавъ [/при/] Носковъ/, и принявъ такое [принявъ на себя при] серьёзное выраженiе, какъ-будто оцѣнка халата требовала содѣйствiя всѣхъ умственныхъ способностей, какiя только были у него въ наличности/.

— Я ужь думалъ ты забракуешь….

— Нѣтъ, халатъ хорошiй…. Дорого дали?

— Дорого не дорого, ужь это не твое дѣло…. Ты [ужь] лучше примѣряй его, а я погляжу какъ онъ сидитъ…

— Зачѣмъ-же примѣрить Алексѣй Миронычъ?… Вы ужь лучше сами его примѣряйте….

— Хорошъ гусь! А какъ-же я увижу хорошо-ли онъ сидитъ…. возразилъ Похлёбкинъ, забавляясь отъ чистаго сердца замѣшательствомъ своего друга — Вѣдь я не для тебя его покупалъ,... Вотъ еслибъ я для тебя его купилъ, разумная ты голова, такъ я и примѣрилъ бы, полюбуйся дескать на халатъ свой Иванъ

// л. 17

Иванычъ….. Да что тутъ долго кобениться? Скидавай фракъ и съ концомъ дѣло!…

Неоплатный продавецъ табаку, душистаго мыла и помочей былъ въ крайнемъ замѣшательствѣ. Онъ очень хорошо догадывался, что халату суждено кажется надолго прикрывать его грѣшное тѣло и между-тѣмъ онъ долженъ былъ хвалить халатъ и показывать видъ, что совершенно вѣритъ будто онъ купленъ для ежедневнаго употребленiя своего разбогатѣвшаго друга. Для его совѣстливой и легко приходящей въ замѣшательство натуры такое щекотливое положенiе дѣлъ было невыносимо. Сверхъ того онъ былъ подверженъ стыдливости и мысль, что онъ принужденъ раздѣваться въ присутствiи посторонняго лица покрыла розами его пространныя щоки.

— Такъ я пойду въ другую комнату… примѣривать-то…. произнесъ онъ указывая головою на дверь.

— Что ты? Красная дѣвушка, что-ли? отвѣчалъ Похлёбкинъ…. Ужь ты и въ-правду не стыдишься-ли?

Носковъ съ такою энергiею сбросилъ [себ] съ себя фракъ, какъ-будто онъ былъ какой нибудь левъ, а вмѣсто Похлёбкина стоялъ передъ нимъ какой нибудь Сарà или Шармеръ, неугодившій на его львиное могущество. Сбросивъ фракъ, онъ поспѣшилъ надѣть на себя халатъ и сталъ на всѣ стороны повертываться передъ Похлёбкинымъ, внутренно удивляясь его превосходству надъ собою. А Похлёбкинъ продолжалъ посмѣиваться и приговари[ть]/ва/ть: Ай да халатъ….. хоть бы самому шаху персидскому носить да и только….. Повернись-ка еще разъ Иванъ Иванычъ, — чудо, право чууудо! Ну-ка пройдись теперь…. просто удивленіе!…

Носковъ повертывался, ходилъ и [все придумывалъ обдумывать] /[и] пересталъ уже придумывать/ чтò ему сказать, если халату суждено будетъ прикрывать его грѣшное тѣло, а положился на волю Божію.

— Ну такъ хорошъ? спросилъ его Похлёбкинъ.

— Если ва[ш]/м/ъ нравится, Алексѣй Миронычъ, то почему же….

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Ты мнѣ просто по русски скажи да — или нѣтъ, хорошъ онъ или худъ…. А т[ы]/о/ ты это понемѣцки говоришь… Ну?

— Хорошъ! сказалъ рѣшительно Носковъ[,]/./

— Нравится тебѣ?

Носковъ подумалъ: была не была, да и сказалъ: нравится!

— Ну и носи на здоровье! заключилъ засмѣявшись Похлёбкинъ.

Этого только и недоставало для несчастнаго Носкова. Онъ такъ и думалъ, что все произойдетъ неиначе какъ такимъ образомъ. Теперь ему предстояло то, чего онъ такъ долго опасался: удивиться изо всѣхъ силъ своихъ и обрадоваться. Но удивиться онъ никакъ не могъ[,] по заказу, а т[е]/ѣ/мъ менѣе обрадоваться, и потому онъ [только воскликнулъ:] /весьма хладнокровно/ воскликнулъ:

— Неужели?

— А ты и недогадался? Ахъ ты голова, голова! сказалъ Похлёбкинъ трепля его по плечу.

Вотъ этаго ужь никакъ не ожидалъ Носковъ. Это было для него всего обиднѣе. Спрашивается къ чему онъ хитрилъ и притворялся

// л. 17 об.

[15] 17.

зачѣмъ прямо не высказалъ своихъ догадокъ…? Сказать-бы ему [на] прямо въ самомъ началѣ: полно дескать шутить, Алексѣй Миронычъ, халатъ ты для меня купилъ, а потому и спасибо тебѣ на халатѣ. Такъ нѣтъ нужно было /вилять,/ [у]хитрить[ся] и зачѣмъ хитрить? Чтобъ остаться въ пошлыхъ дуракахъ. И Носковъ въ самомъ дѣлѣ смотрѣлъ на своего друга, какъ-будто былъ точно пошлымъ дуракомъ.

Хорошо еще что Похлёбкинъ, зная его легко смущающуюся натуру, никогда изъ шутки не переходитъ въ насмѣшку и еще самъ иногда его выручаетъ. И въ самомъ-дѣлѣ замѣтивъ, что онъ повѣсилъ носъ и что розы уже совершенно разцвѣли на его ланитахъ, Похлёбкинъ перемѣнилъ тонъ, хлопнулъ его по плечу, повернулъ его къ дверямъ, выходившимъ въ другую комнату и толкнувъ [его] со смѣхомъ сказалъ ему:

‑ Напой-же ты меня теперь кофейкомъ за работу…. Мнѣ еще нужно поговорить съ тобой кой о какихъ дѣлишкахъ.

Носковъ со всѣхъ ногъ бросился въ кухню такъ-что стекла зазвѣнѣли, а Похлёбкинъ въ ожиданіи кофею, сталъ похаживать по комнатѣ, стукнулъ двумя пальцами по висѣвшему въ простѣнкѣ зеркалу, полюбопытствовалъ какъ тяжолъ на рукѣ фунтъ табаку, свиснулъ въ видѣ привѣтствія двумъ чижамъ, висѣвшимъ за окнами, и усѣлся на диванѣ.

Послѣ кофею, онъ сказалъ Носкову:

‑ Ну, Иванъ Иванычъ, теперь я потребую отъ тебя полной откровенности; говори со мной безъ утайки, какъ еслибъ примѣрно сказать ты говорилъ съ другомъ. Какъ дѣла тво[й]/и/?

‑ Что дѣла, Алексѣй Миронычъ? – Плохи.

‑ Денегъ нѣтъ?

‑ Нѣтъ./ ‑ Гмъ./ ‑ И праздникъ-то съ грѣхомъ пополамъ справили. Снесъ въ лавочку пять фунтиковъ жукова, да на нихъ и вымѣнялъ чайку, сахарку, куличикъ, пасху, ну и проч[аго]/ее/, что по домашней части.

‑ Гмъ.

‑ [Да Алексѣй Миронычъ, плJхи дѣла то] /Эхъ! продолжалъ, махнувъ рукою Носковъ,/ вся бѣда моя въ томъ что домишко мой въ такомъ захолустьѣ. [Кому] Какому бѣсу покупать у меня табакъ? Одн[и]/ѣ/ [нищенки] /богадѣленки/ только и нюхаютъ, да вонъ еще изъ этаго дома чиновникъ по четверки жукова въ недѣлю стравляетъ.

Онъ качнулъ головою на двѣ стороны, гдѣ у него сидѣли [его] неизмѣнные покупатели и продолжалъ съ как[имъ]/ою/-то [отн] необыкновенною, отчаянною энергіею въ голосѣ, между тѣмъ какъ Похлебкинъ неподвижно сидѣлъ на диванѣ, устремивъ глаза въ полъ и поднявъ къ верху свои чорныя брови:

‑ А какъ мѣсяца черезъ два придутъ сроки векселямъ….

Такъ-какъ Носковъ и самъ не зналъ, что тогда съ нимъ будетъ, то онъ ужь и недоговаривалъ и погрузился въ молчаніе. Такъ сидѣли они нѣсколько минутъ молча въ маленькой горенкѣ. /Только/ Одна какая-то большая муха /съ/ жужжа/ніемъ/ [билась] /бившаяся/ своимъ тяжолымъ туловищемъ объ озаренное солнцемъ стекло, да два чижа скакавшіе въ клѣткахъ прерывали наступившее молчаніе.

________________________________

<На полях слева рисунок в виде дома.>

// л. 18

‑ Ухъ, какъ я измучился, произнесъ наконецъ Похлёбкинъ едва переводя дыханіе – Прежде вотъ ходишь, ходишь и ничего, какъ съ гуся вода, а ныньче даже и не ходилъ совсѣмъ, а усталъ, какъ собака. Чортъ знаетъ, что это такое!

‑ Не грѣшите, Алексѣй Миронычъ, отвѣчалъ покачавъ головою Носковъ.

‑ Какъ не грѣшить?

‑ Не годится христіанину упоминать…..

‑ Про чорта, что-ли?

‑ Эхъ, Алексѣй Миронычъ, всѣмъ бы вы хороши, да о душѣ своей непечетесь. Вы думаете, онъ не слышитъ, когда вы его призываете?

‑ Чортъ-отъ?

‑ Вотъ вы опять! Эхъ Алексѣй Миронычъ, не хорошо!

Похлёбкинъ усмѣхнулся, хлопнулъ Носкова по плечу и, вынувъ изъ кармана бумажникъ, сталъ разкладывать по столу разныя мелкіе ассигнаціи.

Въ это время дверь въ комнату, гдѣ сидѣли два друга чуть-чуть пр[и]/і/отворилась и изъ образовавшейся щели послышался голосъ Анны Ивановны:

‑ Можно /хозяйкѣ/ войдти, поглядѣть на дорогого гостя?

‑ Войдите, войдите, Анна Ивановна, отвѣчалъ [Носковъ] /Похлебкинъ/.

‑ Дорогой гость невзыщетъ – прозвучалъ тотъ-же голосъ изъ пріотворенной двери – если хозяйка выйдетъ къ нему неодѣмши?

‑ Не взыщетъ, не взыщетъ! Пожалуйте!

‑ И не причесамши?

‑ Э вздоръ какой! Извѣстное дѣло – хозяйство!

Дверь скрыпнула, отворилась и въ комнату вошла Анна Ивановна, въ томъ-же самомъ костюмѣ, въ какомъ за полчаса передъ этимъ [стояла передъ] /бесѣдовала съ/ братомъ. Волосы по прежнему стояли у нея дыбомъ, руки изъ скромности [были] скрывались подъ мокрымъ передникомъ, а сама она, стоя какъ гренадеръ, сочла за нужное предаться самому отчаянному хохоту.

‑ Ха, ха, ха! У добрыхъ людей праздникъ на дворѣ, сказала она не переставая хохотать – добрые люди одѣваются, да наряжаются, а я, срамъ сказать, все еще въ кухнѣ вожусь! Вотъ какая красавица! продолжала она, сдѣлавъ шагъ впередъ и раздвин[а]/у/въ руки, какъ-будто для того, чтобъ на неё полюбовались. – Ха, ха, ха! Ужь не взыщите на хозяйкѣ, Алексѣй Миронычъ[,]/!/ – Христосъ воскресе!

И граціозно подлетѣвъ къ дорогому гостю, она начала съ нимъ христосоваться, причемъ /изъ опасенія замарать его/ непреминула руки свои заложить за спину и такъ перегнуть свой корпусъ, что только одно лицо ея приблизилось къ Похлёбкину.

‑ Какъ здоровье вашей супруги? продолжала она, принявъ по прежнему [сво] гренадерскую позу.

‑ Слава Богу, кланяется вамъ, Анна Ивановна.

‑ Слава Богу лучше всего; ‑ а ваши милыя дочки: Лизавета Алексѣвна, Марья Алексѣвна, Катерина Алексѣвна?

‑ И они тоже здоровы, Анна Ивановна.

// л. 18 об.

18.

‑ Ну, слава Богу, слава Богу! Такія милыя добрыя/…../ барышни!

Анна Ивановна въ первый разъ называла /дочерей Похлёбкина/ [ихъ] барышнями.

‑ Много чести, Анна Ивановна, отвѣчалъ Похлёбкинъ, гдѣ имъ быть барышнями!

‑ [Много] /Очень/ были обрадованы, Алексѣй Миронычъ, произнесла съ чувствомъ Анна Ивановна, ‑ [сча] извѣстившись о такой счастливой перемѣнѣ въ вашихъ обстоятельствахъ. Только-вотъ передъ вами говорили мы объ этомъ съ братомъ. Дай Богъ ему, говорю я, люди такіе добрые…. Грѣхъ и позавидовать, говорю я, такому счастію!

‑ Да, Анна Ивановна, кто могъ подумать? Бѣдная сестра! отвѣчалъ Похлёбкинъ плачевнымъ голосомъ. Такой ударъ для насъ.

‑ Да, скажите! Только-вотъ передъ вами, говорили мы объ этомъ съ братомъ. Какое несчастіе, говорю я, съ Алексѣй-то Миронычемъ. И такъ внезапно! Ужь подлинно не чаешь и не гадаешь!… Только-вотъ передъ вами и говорили-то! – Кофейку еще не прикажете-ли?

‑ Нѣтъ-съ довольно, благодарю покорно.

‑ Аль не по вкусу? спросила съ любезною улыбкою Анна Ивановна.

‑ Нѣтъ-съ, очень-очень хорошъ. Два стакана выпилъ.

‑ Безъ троицы домъ не строится, Алексѣй Миронычъ.

Похлёбкинъ еще разъ поблагодарилъ. Вообще онъ былъ необыкновенно милъ и любезенъ съ сестрою своего пріятеля, хотя прежде бывало обходился съ нею безъ большихъ церемоній. Онъ даже нѣсколько разъ чрезвычайно граціозно разшаркнулся передъ нею.

‑ А вотъ, мы было занялись дѣлами съ вашимъ брат[ъ]/омъ/ – сказалъ онъ.

Анна Ивановна, какъ-будто теперь только увидала разбросанныя по столу ассигнаціи. Всплеснувъ руками и замѣтивъ, что гдѣ мущины занимаются дѣломъ, тамъ бабамъ быть непристойно и что у ней самой въ это время перекипаютъ шти, она хохотливо и съ соблюденіемъ всѣхъ возможныхъ приличій ускользнула изъ двери. Что касается до Носкова, то онъ все время не сводилъ глазъ съ сестры и, казалось, теперь только начиналъ понимать, чтó значитъ умѣть обходиться съ людьми. Онъ глубоко вздохнулъ.

[‑ О чемъ ты вздыхаешь, Иванъ Иванычъ? спросилъ его Похлёбкинъ, усаживаясь передъ нимъ на диванѣ.

‑ Такъ, ни о чемъ, Алексѣй Миронычъ, отвѣчалъ повѣсивъ голову Носковъ.

‑ Полно, другъ, кручиниться, произнесъ Похлёбкинъ ласковымъ голосомъ – Къ чорту горе и заботы! Сердись, иль не сердись на меня, а только я опять скажу, къ чорту ихъ окаянныхъ! Жилы тянутъ, сердце сушатъ. Много перенесли мы съ тобой [гор] горя, Иванъ Иванычъ; до старости несли ярмо, до сѣдыхъ волосъ. Пора и отдохнуть намъ старикамъ! Пора и про жизнь вспомнить скоропереходную! Песъ я буду, хуже пса смердящаго, если въ счастіи забуду тебя несчастливца!]

// л. 19

[Слушай, вѣрный другъ мой – продолжалъ съ неподдѣльнымъ чувствомъ Похлёбкинъ, между-тѣмъ какъ чувствительный Носковъ [давно уже не чуть не всхлипывалъ] /неистово заморгалъ глазами/ ‑ Слушай: когда я устроюсь, переѣду въ свой домъ, ты тоже переберешься ко мнѣ. У меня, видѣлъ, есть флигелекъ въ пять оконъ, тоже на улицу выходитъ – вотъ въ немъ и разбивай свою лавчонку!…

[‑ Алексѣй Миронычъ, батюшка.] /Носковъ не отвѣчалъ, но такъ моргалъ, что, казалось, будто онъ нарочно выдавливаетъ изъ глазъ слезы./

[‑ Полно Иванъ Ивановичъ, полно! отвѣчалъ Похлёбкинъ, освобождаясь изъ объятій своего друга] – А твой домишко мы продадимъ ‑ Такъ что-ли?

Сказавъ это, Похлёбкинъ всталъ съ своего мѣста, и вручая своему другу нѣсколько ассигнацій, прибавилъ:

‑ А это /вамъ/ покуда. Червячка заморить.]

‑ Такъ денегъ нѣтъ? спросилъ его Похлебкинъ.

‑ Нѣтъ, Алексѣй Миронычъ.

‑ Что-жъ ты станешь дѣлать?

‑ А вотъ авось придетъ чиновникъ, что по два фунта въ мѣсяцъ стравляетъ. Онъ награжденье получилъ такъ того… двѣ ночи дома не ночевалъ. Возвратился было вчера, да проглядѣли, за то ныньче за умъ взялся, поставилъ Коську караулить.

‑ Ну, на это плоха надежда! замѣтилъ Похлёбкинъ, посмѣиваясь. А если не придетъ? продолжалъ онъ облокотившись обѣими руками на столъ и подперши ими лицо свое, которое въ эту минуту хитро улыбалось, высоко таращило къ верху дугообразныя брови и покрылось такими яркими колерами на лбу, на щекахъ и на подбородкѣ, что, казалось, его маленькі[я]/е/, голубые глазки стали еще свѣтлѣе, влажнѣе, маслянистѣе и какъ-будто хотѣли выпрыгнуть изъ тысячи скопившихся около нихъ мелкихъ, розовыхъ морщинокъ.

‑ А если не придетъ? повторилъ онъ еще разъ.

‑ Воля Господня! отвѣчалъ жалобнымъ голосомъ Носковъ, ясно увидѣвшiй, что дѣла [идутъ хорошо] /пошли худу/, что Алексѣй Миронычъ такъ-только заигрываютъ; стало-быть нужно войдти въ роль, потѣшить Алексѣя Мироныча и все это /конечно/ кончится также благополучно какъ съ халатомъ, /но за то нужно притворяться, вѣрить, стать шутомъ на все время шутки <Далее следует знак: ‡. На полях слева под таким же знаком текст: И сохрани Богъ, уклониться отъ нея, сказать: шутишь ты Алексѣй Миронычъ! потому /что/ осерчаютъ Алексѣй Миронычъ и такъ осмѣютъ, что на свѣтъ Божій не взглянешь.>

‑ Вотъ еслибъ ты учился архитектурѣ, ‑ продолжалъ [посмѣиваться] /съ разстановкою и какъ будто размышляя/ Похлёбкинъ, ‑ можно было-бы помочь тебѣ…. А то, я чай, и не учился?

‑ Ох-хо-хо! Не учился.

‑ То-то-же! протянулъ милліонеръ – А я домъ хочу строить…. вотъ учись ты архитектурѣ, ты бы у меня былъ архитекторомъ… вотъ-что! Палаты-бы мнѣ строилъ, жалованье [т] шло-бы тебѣ, столъ готовый, прислуга, отопленіе, освѣщеніе. Д[а]/ааа/; вотъ я и помогъ-бы тебѣ! А то кáкъ я помогу тебѣ? Вѣдь палатъ не построишь?

‑ Не-пост-ро-ю! отвѣчалъ со вздохомъ и съ раскаяніемъ въ голосѣ Носковъ.

‑ То-то-же! Я чай, ты и каретъ не умѣешь дѣлать?

‑ Гдѣ-же каретъ, Алексѣй Миронычъ[?]/!/

‑ Вотъ видишь; жаль. А мнѣ нужна карета… Такъ вотъ

// л. 19 об.

19.

еслибъ ты умѣлъ дѣлать кареты, я помогъ-бы тебѣ, а-то кáкъ я помогу тебѣ?

Онъ началъ медленно убирать со стола разбросанныя ассигнаціи и укладывать ихъ въ бумажникъ, непереставая пошоптывать: жаль, жаль! И каретъ неумѣешь дѣлать; кáкъ-же я помогу тебѣ?

— Да ты пожалуй что и музыкѣ не учился? строго и съ удивленіемъ спросилъ онъ Носкова, какъ-будто заранѣе боясь, что/бъ/ [онъ] <Далее следует знак: ‡. На полях слева под таким же знаком текст: онъ не далъ ему отрицательнаго отвѣта.>

— Гдѣ /ужь/ музыкѣ? /отвѣчалъ тотъ/ съ отчаяніемъ и обѣими руками почесывая затылокъ. [отвѣчалъ]

— Такъ на что-жь ты годишься? воскликнулъ Похлебкинъ, съ негодованіемъ вскакивая съ мѣста /и всплеснувъ руками/ — я спрашиваю тебя, Иванъ Иванычъ, и заклинаю всѣмъ святымъ отвѣчать мнѣ: На чтó ты годишься? На чтó ты потребенъ<?>

Носковъ въ испугѣ взглянулъ на своего друга; [на лицѣ его] его пространное лицо освѣтилось улыбкою, которая, казалось не хотѣла вѣрить такому внезапному гнѣв[а]/у/, [и] была готова хоть сей-часъ принять все это за шутку и только-что не говорила: Полно, [а] Алексѣй Миронычъ! я-вѣдь знаю, что вы шутить изволите. Ну посмѣялись, натѣшились и довольно.

‑ Ты еще смѣешься! продолжалъ Похлёбкинъ — Ты думаешь, что я шучу, а вотъ увидишь какъ я шучу!

И схвативъ со стола бумажникъ, онъ сунулъ его въ боковой карманъ. На глазахъ у Носкова навернулись слезы, губы его шевельнулись, какъ-будто-бы онъ хотѣлъ отвѣчать, но не одного звука не вылетѣло съ нихъ и онъ по-прежнему сидѣлъ опустивъ голову и, казалось, думалъ крѣпкую думу.

— Экой ты человѣкъ какой! сказалъ Похлёбкинъ, хлопнувъ его по плечу — Ты ужь думалъ, что я и вправду? Пёсъ я буду, хуж[у]/е/ пса смердящаго, если въ счастіи забуду тебя несчастливца — Къ чорту горе и заботы! cердись иль не сердись на меня, а только я опять скажу, къ чорту ихъ окаянныхъ! Жилы тянутъ, сердце сушатъ. Много перенесли мы съ тобой горя, Иванъ Ивановичъ; до старости несли ярмо, до сѣдыхъ волосъ. Пора и отдохнуть намъ старикамъ! Пора и про жизнь вспомнить скоропереходную! Слушай, вѣрный другъ мой, — продолжалъ съ неподдѣльнымъ чувствомъ и съ нѣкоторою торжественностію Похлёбкинъ, между тѣмъ какъ чувствительный Носковъ неистово заморгалъ глазами — Слушай, когда я устроюсь, переѣду въ свой домъ, ты тоже переберешься ко мнѣ. У меня, видѣлъ, есть флигелёкъ въ пять оконъ, тоже на улицу выходитъ — вотъ въ немъ и разбивай свою лавчонку.

Вмѣсто всякаго отвѣта, Носковъ такъ заморгалъ, что, казалось, будто онъ нарочно выдавливаетъ изъ глазъ непослушныя слезы.

________________________________

<На полях слева рисунок.>

// л. 20

— А твой домишко мы продадимъ — Такъ что-ли?

Сказавъ это, Похлёбкинъ всталъ съ своего мѣста и вручая своему другу нѣсколько ассигнацій, прибавилъ:

— А [вотъ] это вамъ покуда червячка заморить.

Носковъ уже не сидѣлъ на своемъ мѣстѣ, не моргалъ безсмысленно глазами — нѣтъ, [истинное чувуство] два какихъ нибудь горячихъ слова и истинное чувство потокомъ слёзъ прорвалось сквозь его неуклюжую фигуру. Онъ плакалъ, онъ обнималъ своего друга, и между-тѣмъ какъ тотъ безуспѣшно порывался вырваться изъ его /крѣпкихъ/ объятій, онъ все крѣпче и крѣпче прижималъ его къ груди своей. Наконецъ собравшись съ голосомъ, онъ крикнулъ, что было мочи:

— Дѣти! сюда! сюда шалопаи!

А Похлёбкинъ между-тѣмъ, вырвавшись изъ объятій своего друга, стоялъ какъ вкопаный и усердно протиралъ себѣ глаза, потому-что неизвѣстно по какому чуду вся маленькая комната запрыгала вдругъ передъ ними, а съ нею вмѣстѣ запрыгали и [два чижа въ] клѣтки съ чижами и «жуковъ» въ своихъ стереотипно-синенькихъ четверткахъ /запрыгала/ и муха съ толстымъ туловищемъ и наконецъ цѣлая колекція малолѣтныхъ Носковыхъ, похожихъ какъ двѣ капли на своего тятеньку. И точно, видно, помутились глаза у Похлёбкина, потомучто [какъ] лишь-только прозвучалъ знакомый ему голосъ: благодарите дядиньку! какъ полѣзла на дядиньку всѣ малолѣтные и вмѣстѣ съ ними снова полѣзъ обнимать его благодарный Носковъ. А въ углу помутившимся глазамъ Похлёбкина представилась Анна Ивановна, которая тоже какъ-будто колыхалась и проливала слёзы.

Наконецъ въ глазахъ у всѣхъ [стало] /начало/ проясняться: комната перестала прыгать, клѣтки по-прежнему смирно висѣли у оконъ, «жуковъ» стоялъ какъ всегда, маленькіе Носковы окружали дядиньку, а Анна Ивановна лѣпилась, какъ какая нибудь грѣшная тѣнь въ углу, закрывъ свои дѣвственны[е]/я/ и вѣроятно заплаканныя очи мокрымъ фартукомъ и только-что хотѣла выразить, что она тоже /дескать/ какъ и всѣ благодаритъ Алексѣя Мироныча, хоть до нея все это и некасается, потому-что изъ братнина добра она даже ниткой не попользуется [и гото] въ удостовѣреніе чего она хоть сей-часъ въ тартарары — только-что хотѣла она выразить все это, какъ въ комнату запыхавшись вбѣжалъ Костя, старшій сынъ Носкова.

— Пришолъ, тятенька, пришолъ! прокричалъ онъ въ восторгѣ.

— Ну! отвѣчалъ Носковъ съ видомъ человѣка, котораго нисколько необрадовала такая новость.

— Онъ самъ идетъ /сюда/, тятенька! Такой сердитый, ууу!

— Богъ съ нимъ! Видно опять прокутился!

__________________________

<На полях слева два рисунка в виде домов.>

// л. 20 об.

20.

‑ За ухо схватилъ, тятенька; какъ смѣешь караулить, говоритъ…

— Кто это? спросилъ Похлёбкинъ.

— Да тотъ, отвѣчалъ Носковъ, качнувъ головою въ одну изъ четырехъ странъ свѣта, — ….что по два фунта въ мѣсяцъ стравляетъ.

Въ эту минуту дверь съ громомъ отворилась и въ комнату скорѣе влетѣлъ, нежели вошолъ человѣкъ, стравляющій по два фунта въ мѣсяцъ.

Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати средняго роста, довольно статный, съ румянымъ лицомъ, отѣненнымъ небольшими чорными, но такъ тщательно приглаженными бакенбартами, что, казалось, всѣ волоски были въ нихъ на перечотѣ. Надъ волосами гладкими и глянцовитыми тоже, какъ-будто была учреждена наистрожайшая ревизія[,]/:/ казалось ни одинъ изъ нихъ не смѣлъ отлучиться съ мѣста, разъ указаннаго ему деспотической гребенкой безъ вѣдома самого хозяина. Во всей одеждѣ вошедшаго господина видна была таже аккуратность. Отложной воротничекъ манишки [ярко] рѣзко отдѣлялся бѣлизной своей отъ красноватой шеи и румяныхъ ушей, на чорномъ фракѣ ни одной пылинки, на панталонахъ ни одной лишней складки и только развѣ [неб] тонкая каемка [н] грязи на носкахъ сапогъ его нарушала нѣсколько гармонію [чи] безукоризненной чистоты вошедшаго господина.

Никогда природа не создавала человѣка смирнѣе, скромнѣе и молчаливѣе Ивана Петровича Ластова. Обыкновенно онъ никого не трогалъ, никого не обижалъ и кромѣ службы [занимался] /былъ занятъ/ развѣ только своею собственною особою. /Если/ Въ обществѣ онъ рѣдко принималъ участіе въ разговорѣ и почти постоянно молчалъ, то за-то всегда принималъ живописныя позы отчего и былъ прозванъ маркизомъ Позою. Движенія его были граціозны до пошлости. Когда онъ подавалъ кому нибудь руку, то съ такимъ округленнымъ жестомъ, что, казалось, будто-бы онъ выскочилъ иpъ /извѣстной/ картинки, изображающей молодого франта, подающаго дамѣ розу. Даже трубку онъ курилъ съ какою-то особенною пріятностію, а видѣвшіе кáкъ онъ купается и плаваетъ, увѣряли, что никто въ Петербургѣ такъ граціозно не купается и не плаваетъ. Онъ по десяти разъ на день [бы] мылся разными благовонными мылами, прыскалъ себя духами и болѣе всего любилъ хорошенькіе галстухи. Собираясь итти со двора онъ битый

// л. 21

часъ чистилъ [фр] свою партикулярную пару метелками, вѣниками и щотками разныхъ родовъ и, надѣвъ её, заботливо оглядывался, не гонится-ли за нимъ какая-нибудь неотвязчивая пылинка. Если ему въ самомъ-дѣлѣ угрожало подобное бѣдствіе, онъ немедленно /или/ ловилъ пылинку и осторожно двумя пальцами выпускалъ её на дворъ черезъ форточку, или, [б] отдуваясь отъ нея, пятился къ двери и спасался бѣгствомъ.

Онъ человѣкъ бѣдный, но могъ-бы заработывать хорошія деньги по службѣ, еслибъ могъ ужиться съ начальствомъ. Онъ перемѣнилъ уже много мѣстъ[.] и отъ многихъ отказался. Онъ былъ со всѣми ласковъ и предупредителенъ, кромѣ людей, у которыхъ находился въ зависимости. Съ этими онъ /былъ/ въ вѣчной войнѣ; былъ грубъ и заносчивъ, оскорблялся на каждомъ шагу, затѣвалъ процесы и наконецъ терялъ мѣстà свои. Смотря на него никто не угадалъ-бы въ немъ такой странности.

За-то онъ и не унывалъ никогда. Самые близкіе друзья его не слыхали отъ него ни одной жалобы. Когда его обстоятельства тѣснѣли, онъ ютился обыкновенно подъ покровительство какой-нибудь изъ петербургскихъ хозяекъ. Когда онъ платилъ ей исправно и вообще жилъ у ней на независимой ногѣ, онъ былъ съ нею ласковъ и кротокъ, какъ овечка; но бѣда, если онъ ей задолжаетъ. Война немедленно загорается. Онъ поднимаетъ [будт] бунтъ на каждомъ шагу и бѣдной хозяйкѣ отъ него житья нѣтъ. Первое слово у него тогда: полиція!

Кромѣ всѣхъ этихъ [подобныхъ] странностей у Ивана Петровича была еще одна странность, но до того странная, что невольно заставляла /пріятелей его/ покачивать головою а иногда и постукивать указательнымъ пальцемъ о лобъ сво[е]й съ многозначительной и загадочной миной. Это его мнительность, которая точно граничила /съ/ помѣшательствомъ и вертѣлась все на одномъ и томъ-же пунктѣ — на людяхъ тяготѣвшихъ своею властію на самолюбивомъ Иванѣ Петровичѣ. Разъ онъ не шутя и въ волненіи увѣрялъ, будто-бы одинъ его прежній начальникъ, человѣкъ почтенныхъ лѣтъ и еще почтеннѣйшаго чина нарочно приставляетъ по ночамъ къ окну его лѣстницу и взобравшись по ней до третьяго этажа, украдкой смотритъ что онъ подѣлываетъ.

Въ то время, какъ господинъ Ластовъ выступаетъ на сцену этого романа, или правильнѣе влетаетъ съ разкраснѣвшимися щеками и сверкающимъ взоромъ въ неоплатный домикъ неоплатнаго Носкова, — въ то время

// л. 21 об.

21.

онъ лѣпится еще кое-какъ на одномъ мѣстѣ, доставляющ[и]/е/мъ ему рублей четыреста ассигнаціями годового дохода, но и тутъ онъ уже успѣлъ завести какую-то глупую переписку и мѣсто того-и-гляди, что лопнетъ.

— [Въ] Что это значитъ? медленно произнесъ Ластовъ, остановившись на порогѣ той комнаты, гдѣ находил[и]/о/сь все семейство Носковыхъ.

— Здравствуйте Иванъ Петровичъ, милости просимъ! отвѣчалъ ему Носковъ, кланяясь.

— Я васъ спрашиваю чтò это все значитъ? повторилъ Ластовъ возвышая голосъ вмѣстѣ съ правою рукою, вооружонною суконнымъ картузомъ.

— А что такое, позвольте спросить? вмѣшалась Анна Ивановна, не полагавшаяся на брата въ [дѣл] трудномъ дѣлѣ поддержанія собственнаго достоинства и потому въ такихъ случаяхъ выступавшая за него въ единоборство. Блѣдное и худое лицо ея, подернутое коварной улыбкой очутилось прямо противъ разкраснѣвшагося лица оскорбленнаго сосѣда.

— Я, сударыня, не искалъ счастія объясняться съ вами, я, сударыня имѣлъ честь придти къ вашему брату; я хочу спросить…. имѣть счастіе спросить его по какому праву онъ ставитъ караульщиковъ у моего дома.

— У вашего дома?

— У моей квартиры, это все равно, сударыня. Я желаю зна[ю]/ть/, по какому праву мирный гражданинъ подвергается шпіонству со стороны вашего дома и посягательству на свое доброе имя?

— А потому, сударь, праву, по какому у /задолжавшаго/ жильца, выставляются рамы зимою, отнимаются вьюшки и самъ жилецъ, ужь не взыщите родной мой, [изъ] выгоняется изъ дому со всѣмъ своимъ скарбомъ. Вотъ по какому /праву/.

— Что? что? восклицалъ Ластовъ, какъ-будто не понимая словъ Анны Ивановны — Повторите чтò вы сказали, сдѣлайте одолженіе повторите, я требую чтобъ вы повторили.

Анна Ивановна только собралась-было повторить свою тираду и при этомъ случаѣ подсыпать въ неё еще болѣе соли, кáкъ была прервана Носковымъ.

— Полно тебѣ, сестра, сказалъ онъ — Милости просимъ, Иванъ Петровичъ, войдите — ужь извините насъ: мнѣ нужно было поговорить съ вами, такъ я вотъ и поставилъ своего мальчижку…..

_________________________________

<На полях слева рисунок.>

// л. 22

— Караулить меня! Но знаете-ли вы что <за> [эт] такую обиду между благородными людьми раздѣлываются…. Знаете-ли вы на чемъ между благо[д]/р/одными людьми за это раздѣлываются?

Носковъ очевидно не зналъ на чемъ за это раздѣлываются благородные люди.

— На шпагахъ, милостивый государь, воскликнулъ рванувшись впередъ Иванъ Петровичъ — На пистолетахъ, милостивый государь! Вы этого, конечно, не знаете?

— Гдѣ-же знать, отвѣчалъ по привычкѣ Носковъ.

— Да, вы этого не знаете! Для этого нужно, чтобъ въ жилахъ текла благородная кровь….. Но вы, вѣроятно, знаете какъ за это раздѣлываются съ тѣми, у кого въ жилахъ не благородная кровь?…

Носковъ, повидимому, и въ этомъ пунктѣ былъ столько же не свѣдущъ, какъ и въ первомъ.

‑ Вы и этого не знаете? Такъ я вамъ скажу — посредствомъ полиціи!

— Посредствомъ кулаковъ и палокъ, если вы сей часъ не уйметесь! сказалъ Похлёбкинъ, вмѣшавшись въ ссору и подойдя къ разгорячонному сосѣду.

Съ самаго начала этой исторіи у Похлёбкина начало постукивать сердце не совсѣмъ привычнымъ образомъ. Молодой ораторъ ему крайнѣ не понравился и онъ все это время стоялъ на своемъ мѣстѣ, потопывая ногою, поднимая брови и бормоча сквозь зубы: голь! голь проклятая, туда-же лѣзетъ. Благородный[!][/,/] безъ блага!

— Вы кто такой?

— А кто вы сами такой? отвѣчалъ Похлёбкинъ, подбоченясь.

Неизвѣстно чѣмъ-бы кончилась вся эта распря, еслибъ Носковъ не разсыпался вдругъ мелкимъ бѣсомъ, не принялъ всей вины на себя, не сталъ униженно просить прощенья у оскорбленнаго сосѣда и еслибъ Анна Ивановна, испугавшись послѣдствій не отвела въ сторону Похлёбкина и не шепнула ему, указавъ на лобъ свой, чего-то весьма убѣдительнаго.

— Ужь откушайте кофейку у насъ Иванъ Петровичъ, /говорилъ Носковъ/ я васъ такъ не отпущу……. Что дѣлать[;]/?/ повѣрите-ли ныньче утромъ ѣсть было нéчего……. Сестрица, подайте кофейку стаканчикъ!

Но Иванъ Петровичъ долго еще заставлялъ просить себя остаться на стаканъ кофею; не хотя, [и] какъ-будто десять человѣкъ тащили его спереди и столько-же погоняли сзади, переступилъ онъ за порогъ и сѣлъ поодаль, приня[л]/в/ъ одну изъ самыхъ живописныхъ позъ своихъ.

Онъ молчалъ.

// л. 22 об.

22.

Когда кончилась исторія съ кофеемъ, его попросили остаться обѣдать. Онъ согласился съ такимъ видомъ, какъ-будто дѣлалъ этимъ большое одолженіе и презанимательно молчалъ, [то и] перемѣняя только отъ времени-до-времени живописныя позы. Когда обѣдъ не только кончился, но даже успѣлъ перевариться въ разнообразныхъ желудкахъ веселыхъ соб[ѣ]/е/сѣдниковъ и Похлёбкинъ, невзирая на частые и низкіе поклоны и прозьбы Анны Ивановны — посидѣть еще часоч[и]/е/къ, взялся за шляпу, [Петръ Иваны] /Иванъ/ Петровичъ тоже всталъ съ своего мѣста, поставилъ въ уголъ трубку, которую не переставалъ сосать все время, подошолъ къ окну, чтобъ взять свою шляпу и вмѣстѣ съ шляпою взялъ цѣлый фунтъ «жукова» попробовалъ сперва вѣсокъ-ли онъ, [даже] полюбопытствовалъ прочесть на картузѣ мѣсто фабрики и сколько аксизу она платитъ съ фунта и потомъ уже, взглянувъ на Носкова, кивнулъ ему головою:

— Иванъ Ивановичъ!

— Что, Иванъ Петровичъ?

Вмѣсто всякаго отвѣта, Иванъ Петровичъ снова кивнулъ ему головою, какъ-будто указывая ею на «жукова».

— Сколько вамъ угодно, Иванъ Петровичъ, отвѣчалъ догадливый Носковъ.

Иванъ Петровичъ даже и непоблагодарилъ. Потомъ онъ живописно [подо] отдалъ десницу свою въ жертву разнороднымъ пожатіямъ и павлиномъ вышелъ изъ комнаты.

____________

Глава IV.

Ровно, а можетъ-быть и неровно, черезъ мѣсяцъ послѣ описанныхъ мною сценъ однимъ прекраснымъ и еще весьма-раннимъ утромъ, въ извѣстномъ переулкѣ, [въ той] упиравшемся однимъ концомъ своимъ на [ф]/Ф/онтанку, а другимъ въ самый центръ Щукина-Двора, — въ томъ самомъ переулкѣ, гдѣ такъ давно стоялъ и такъ-давно молчалъ и такъ-давно наводилъ грусть и скуку деревянный домъ умершей вдовы и купчихи Блинниковой — происходила довольно оживленная сцена.

Но прежде нѣсколько словъ о домѣ. Въ какой-нибудь мѣсяцъ онъ совершенно измѣнился. Тёсъ, которымъ онъ былъ покрытъ[,] при жизни покойницы, почернѣвшій [за] /и запачканный/ отъ времени, съ струйками ржавчина отъ каждаго гвоздя, отъ каждой водосточной трубы, щеголялъ теперь самыми яркими цвѣтами, лосн[ился]/ясь/ на солнцѣ еще не совсѣмъ-засохшимъ масломъ. Сорвав[щ]/ш/іяся съ петель ставни, въ бурную погоду не дававшія заснуть покойницѣ, выкрашены были теперь подъ-ясень и висѣли, каждая у своего окна, съ соблюденіемъ строжайшей симметріи. Тусклыя стекла въ окнахъ замѣнились свѣтлыми, зеркальными, а водосточныя трубы, такъ недавно еще сомкнутыя, изорванныя, прямыми зелеными линіями спускались теперь, къ наивящему удовольствію Искаріота Петровича

// л. 23

до самаго тротуара, который тоже къ его неописанному восторгу, былъ за-ново выложенъ широкими, гладкими плитами. Вообще деревянный домикъ, [въ] который [/еще/] [такъ] недавно /еще/ оглашался [еще] воплями вѣрной Даниловны, /такъ/ смотрѣлъ теперь на свой переулокъ, какъ будто въ немъ не раздавалось никакихъ воплей. Маленькій деревянный флигелекъ, прижавшійся къ нему, [/тож/] [глядѣлъ] тоже такъ бойко и весело глядѣлъ на свѣтъ Божій своими тремя окнами въ низу и однимъ полукруглымъ въ свѣтелкѣ, что его [также] /тоже/ никакъ нельзя было заподозрить въ намѣреніи сокрушаться и носить трауръ. Онъ точно такъ же былъ вычищенъ, вылощенъ, разкрашенъ и примазанъ, какъ и патронъ, сосѣдъ его. Но это еще не все. [Въ утро, о которомъ идетъ рѣчь,] [о]/О/нъ /теперь/ собирался украситься новою обновкой, по поводу которой однимъ прекраснымъ и весьма-раннимъ лѣтнимъ утромъ и происходила упомянутая сцена.

Во первыхъ на двухъ лѣстницахъ, приставленныхъ къ обоимъ концамъ за-ново раскрашеннаго зеленою краскою флигелька, стояли два мастеровыхъ, въ тиковыхъ халатахъ и тоже раскрашенные, почему и можно было заключить, что они принадлежали къ полезному цѣху слесарей, жестянниковъ или ин[ому]/аго/ как[ому]/ого/ ремесл[у]/а/ въ этомъ родѣ. Стоя на лѣсенкахъ, они ловко укрѣпляли надъ самыми окнами длинную вывѣску голубого цвѣта, на которой чоткими золотыми литерами красовалось: продажа табаку и цыгаръ Носкова и К^о. У веселаго, уютнаго крылечка, расположеннаго съ боку флигелька, [у самыхъ] /къ наружны[хъ]/мъ// двер[ей]/ямъ/ выкрашенны[х]/м/ъ подъ-ясень, прислонены были двѣ другія вывѣски, очевидно назначавшіяся служить украшеніемъ означенныхъ дверей. На одной изъ нихъ изображенъ былъ не-то индѣецъ, не то африканецъ, [съ сигарою] /[только] фигура/[,] чорная, нагая и казистая съ сигарою во рту; на другой турокъ, поджавшій ноги съ кальяномъ въ зубахъ. Около лѣсенокъ, посреди переулка стояли Похлебкинъ, Носковъ, Анна Ивановна и цѣлая толпа маленькихъ Носковыхъ. Похлёбкинъ съ обнажонной головой суетился и кричалъ, Носковъ тоже съ обнаженной лысиной, не суетился и некричалъ, но за-то потѣлъ-потѣлъ, въ три ручья потѣлъ, несмотря на то что былъ въ одномъ жилетѣ, а Анна Ивановна, казалось, готова хоть сей-часъ въ тартарары, если хоть что она понимаетъ въ этомъ дѣлѣ. Что касается до маленькихъ Носковыхъ, то они очевидно составляла хоръ, совершенно похожій на древній, классическ[о]/і/й, если принять переулокъ за амфитеатръ, а головы, высунувшіяся изъ оконъ противуположнаго дома, голов[а]/ы/ въ спальныхъ колпакахъ и безъ колпаковъ, въ чепцахъ и безъ чепцовъ, старыя[,] /и/ молодыя, господскія и лакейскія, за древнихъ грековъ, слушающихъ древнюю трагедію.

— Криво, криво! кричитъ Похлёбкинъ, махая руками — ты, на право-то поднимай выше!

— Поднимай выше! повторяетъ Носковъ, потѣя все болѣе и болѣе.

— Осторожнѣй, дуралеи! Стекла повыбьете! продолжаетъ Похлёбкинъ, подбѣгая къ мастеровымъ.

— Осторожнѣй, осторожнѣй! слышится голосъ Носкова.

— Они упадутъ, они упадутъ! визжатъ ребятишки.

Но вотъ наконецъ вывѣска прибита; мастеровые [сходятъ] /слѣзаютъ/ съ лѣстницъ. Похлёбкинъ опытнымъ взглядомъ оглядываетъ вывѣску, въ которой ему особенно нравится таинственная буква К^о, приближается[,] и снова отходитъ, заслоняетъ глаза ладонью и отнимаетъ её отъ глазъ…. но вывѣска стоитъ прямо и твердо и гласитъ всѣмъ, кому до нея есть дѣло, что вотъ какой человѣкъ Носковъ и К^о.

— Что? спрашиваетъ Похлёбкинъ Носкова и К^о.

— Каж… Кажется… того, Алексѣй Миронычъ, отвѣчаетъ всполошившійся Носковъ.

— Чего, того?

— Хо… Хорошо, кажется, Алексѣй Миронычъ.

— То-то хорошо! Утрись-ка лучше, вишь какъ вспотѣлъ….. Ну, если хорошо, такъ за другія! Живѣй ребята… Хозяинъ на водку дастъ!

// л. 23 об.

23.

Работники снова принялись за работу…. Молотокъ застучалъ, Похлёбкинъ засуетился, покрикивая время тъ времени [на Носкова] то на мастеровыхъ, то на Носкова, то на его маленькое потомство. Когда вывѣски были укрѣплены на мѣста и мастеровые, подошедши къ Похлёбкину, стали просить на чай, онъ сказалъ, обращаясь къ Носкову:

— Ну, Иванъ Иванычъ, это ужь твое, братецъ дѣло; раздѣлывайся съ ними какъ знаешь — Вотъ у него просите, прибавилъ онъ мастеровымъ, онъ хозяинъ.

Носковъ пришолъ въ неописанное изумленіе.

— Дай-же, братецъ, ты имъ на [водку] /чай-то/, продолжалъ Похлёбкинъ, видишь, какъ они для тебя старались…..

— Сколько-же, Алексѣй Миронычъ, дать имъ?

— Это ужь твое дѣло. Экой ты, братецъ[,]/!/ поворачивайся-же.

И схвативъ его за плеча, онъ со смѣхомъ толкнулъ его къ дверямъ новооткрытой табачной лавочки. Всѣ за нимъ туда послѣдовали. Носковъ прямо со всѣхъ ногъ бросился къ прилавку, но нѣсколько ящиковъ совершенно сбили его съ толку.

— Не туда! Не туда! продолжалъ подсмѣиваться надъ нимъ Похлёбкинъ — Лѣвѣе! Лѣвѣе! Ай да Хозяинъ! Своей казны не знаетъ! Вотъ тутъ, вотъ тутъ! Слава Богу попалъ! Дай Богъ съ тобой Иванъ Ивановичъ, какъ-же ты его безъ ключа отпереть хочешь? Ну теперь ключь искать пошолъ!

— Вы никакъ его въ карманъ положили, братецъ! подсказала Анна Ивановна.

Ящикъ отпертъ. Трепе[щущими]/тными/ руками вынулъ Носковъ изъ него монетку и подалъ мастеровымъ.

— Маленько, батюшка! замѣтилъ одинъ изъ нихъ.

— Ужь дай имъ полтинничекъ! произнесъ Похлёбкинъ, усѣвшись на [ди] новенькомъ диванѣ — Хочетъ, чтобъ они на гривенникъ чаю напились! Этакой скупой! Вѣдь скупъ хозяинъ-то, а?

— Скупенекъ, ваша милость, отвѣчал[ъ]/и/ посмѣиваясь, мастеровые.

— То-то же! Къ богатству!

— Дай Богъ, дай Богъ!

Мастеровые, получивъ на чай и пожелавъ счастія вышли. Въ лавочкѣ остались Похлебкинъ и Носковъ съ сестрою.

Наступило молчаніе. Похлёбкинъ потягивался, смотрѣлъ на потолокъ, на стѣны, на разложенный по шкафамъ и по окошку товаръ, посмѣивался и вообще, казалось, собирался выкинуть какую нибудь штуку. Носковъ, по видимому, предугадывалъ, что Алексѣй Миронычъ сей часъ начнутъ шутить и не зналъ чтò ему дѣлать. Бѣднякъ въ эту торжественную и конечно счастливую минуту своей жизни былъ такъ жалокъ и вмѣстѣ такъ смѣшонъ, что Анну Ивановну зло брало. Она наконецъ рѣшилась заговорить съ Похлёбкинымъ и, принявъ самую сладкую, самую улыбающуюся мину, сказала:

— Не дуетъ-ли вамъ, батюшка Алексѣй Миронычъ…… изъ дверей-то?

— Хот[ъ]/ь/ бы и дуло, сухо отвѣчалъ [п]/П/охлёбкинъ, [воще] вообще не любившій сестры своего друга…

— Сохрани Господи! вы совсѣмъ себя для насъ нежалѣете! воскликнула Анна Ивановна — Ужь столько благодѣяній, столько милостей, продолжала она, поднося шейный платокъ къ глаза/мъ/ съ покушеніемъ на плачъ и рыданія. Но Похлёбкинъ совсѣмъ неожиданно положилъ конецъ ея [разглагольств] элегическому настроенію, [вдр] обратившись вдругъ къ Носкову съ слѣдующимъ вопросомъ:

— Сколько ты мнѣ теперь долженъ, Иванъ Иванычъ?

— Много, Алексѣй Миронычъ, наивно отвѣчалъ оторопѣвшій Носковъ.

— Нѣтъ, ты меня не понялъ — Сколько ты мнѣ платишь за квартиру?

— [Шестнадцать] /Двѣнадцать/ цѣлковыхъ въ мѣсяцъ, Алексѣй Миронычъ.

— А за лавку?

— Восемь цѣлковыхъ, Алексѣй Миронычъ.

// л. 24

— Итого двадцать рублей въ мѣсяцъ, произнесъ съ разстановкой Похлёбкинъ. — Въ годъ это выйдетъ…?

— Двѣсти сорокъ цѣлковыхъ, Алексѣй Миронычъ?

— Двѣсти сорокъ цѣлковыхъ…. Да, сумма! Такъ каждый мѣсяцъ ты ко мнѣ и приходи съ деньгами.

— Хорошо, Алексѣй Миронычъ.

— Двѣсти сорокъ цѣлковыхъ! повторилъ въ раздумьѣ Похлёбкинъ — Кажется, чтò за деньги — плевокъ — а сколько, бывало, трудовъ стоило, чтобъ заработать ихъ.

— За то Господь Богъ[,] и наградилъ васъ, Алексѣй Миронычъ, за ваше долготерпѣніе и кротость, произнесла Анна Ивановна.

— Да, большая сумма, трудно добыть её иному человѣку, продолжалъ Похлёбкинъ, необращая вниманія на замѣчанія Анны Ивановны.

— Большая сумма, Алексѣй Миронычъ, сказалъ Носковъ со вздохомъ.

— Ну да, Богъ милостивъ! Теперь авось все пойдетъ хорошо! А ты ко мнѣ, Иванъ Иванычъ, всякій мѣсяцъ приходи… съ деньгàми-то? Не то, я какъ разъ ко взысканію, прибавилъ Похлёбкинъ, усмѣхаясь.

— Дай вамъ Богъ здоровья, сказалъ разстроганнымъ голосомъ Носковъ, и слёзы проступили на его заморгавшихъ глазахъ.

— Ну, объ этомъ когда нибудь послѣ! произнесъ Похлёбкинъ, вставъ съ дивана и ударивъ друга своего по плечу — Сочтемся со временемъ! Дастъ Богъ самъ разторгуешься и разбогатѣешь….

— Когда разбогатѣть, Алексѣй Миронычъ! Хоть бы не обѣднѣть только, да концы съ концами сводить…

— Обѣднѣешь такъ я-то начто! Меня за бока! У меня денегъ много! — Скажи-ка лучше, былъ-ли ты у Нерадова?

— Былъ, Алексѣй Миронычъ[!]/,/ отвѣчалъ [Похлёбкинъ съ] /Носковъ/ съ замѣшательствомъ.

Анна Ивановна вперила пристальный взглядъ на своего брата, какъ будто боясь, чтобъ онъ не проговорился.

— Ну что-жъ онъ? спросилъ Похлёбкинъ.

— Ничего, Алексѣй Миронычъ; приказали кланяться…. Говори[шь]/тъ/, что занятъ крѣпко…. Слышалъ я отъ Тимоөея, [зна] помните каммердинера, что домъ продаетъ, что у Синяго-Моста.

— Пусть его! Не о немъ я у тебя спрашиваю. Былъ-ли ты у верхняго, Дмитрія Өедоровича?

— Какъ же, былъ Алексѣй Миронычъ! Все такъ и сказалъ, какъ приказывали. Что дескать [къ намъ] /у/ насъ не побываете, говорю; Алексѣй Миронычъ сомлѣваются, о здоровьѣ узнать приказали.

— А онъ что?

— Нѣкогда, говоритъ, кланяйся — въ Москву хочу ѣхать; все хлопочу говоритъ.

— Нужно мнѣ будетъ самому къ нему съѣздить. Парень онъ хорошій, съ душою человѣкъ. — А теперь прощай, пойду къ себѣ; я думаю ужь и чай готовъ.

Когда Похлёбкинъ вышелъ, Носковъ въ полномъ отчаяніи бросился на диванъ, на которомъ недавно сидѣлъ его благодѣтель и закрылъ лицо руками. Анна Ивановна не переставала наблюдать за нимъ и трудно было рѣшить, презрѣніе-ли блестѣло въ глазахъ у ней или страхъ прервать молчаніе и накликать тѣмъ какую нибудь сцену. Наконецъ она сказала:

— Полно вамъ, братецъ, мучиться. Есть изъ чего: плевка все дѣло стоитъ. Право, посмотришь на васъ со стороны, такъ инда жалостно станетъ. Вы какъ малый ребенокъ: васъ теребятъ, теребятъ…. какъ ветошкой старой, прости Господи, помыкаютъ, а вы по добротѣ своей сердечной о нихъ-же сокрушаетесь. Ну, боится-ли онъ Бога, что такъ помыкаетъ вами…..

— Прочь отъ меня, сатана! перервалъ её вдругъ Носковъ….. <В рукописи ошибочно: Похлёбкинъ> Ты погубила мою душу и тѣло, ты….. [заставила меня быть предателемъ человѣка, который меня и тебя и всѣхъ насъ осыпалъ благодѣяніями!]

// л. 24 об.

24.

— Слава тебѣ Господи! перебила его Анна Ивановна — Я же попала въ виноватыя! Да чтобъ мнѣ ни дна ни покрышки, дай Богъ мнѣ на семъ же мѣстѣ, если я хоть чѣмъ тутъ…. И дура я была, прямая дура, что вамъ же добра желаючи, да о вашихъ птенцахъ сиротахъ заботясь, хотѣла все къ лучшему сдѣлать, не дать ихъ злымъ людямъ въ обиду….

И она громко зарыдала, закрывъ глаза грязнымъ фартукомъ, какъ-будто и въ самомъ-дѣлѣ цѣлый легіонъ фантастическихъ птенцовъ-сиротъ простиралъ къ ней руки и умолялъ о помощи.

— Я своимъ счастіемъ [пожертвовала] /пренебрегла/ для нихъ, произнесла она, всхлипывая изъ подъ своего фартука, — ото всего отказалась, терпѣла столько лѣтъ нужду, все переносила безропотно, какъ лошадь какая нибудь безсловесная, ниткой вашей не попользовалась, хоть сей-часъ въ тартарары провалиться…..

Рыданія ея съ каждымъ словомъ становились громче и громче.

— И меня же попрекаютъ, всякими бранными что ни /на/ есть мерзкими словами….. Богъ съ вами, братецъ….. Охъ, сирота я слабая, горемычная…. негдѣ мнѣ бѣдной голову приклонить… Охъ-охъ-охъ-хо!

/Тутъ/ она отняла фартукъ отъ глазъ, взглянула на брата и увидѣла, что онъ сидитъ себѣ по прежнему, потупя[сь] носъ и повидимому нисколько не обращая вниманія на ея завыванія.

— Пень, произнесла она сквозь зубы и отправилась въ заднія комнаты.

Черезъ минуту она воротилась, съ бѣлою накрахмаленною манишкою и галстухомъ въ рукахъ. Подошедъ <В рукописи: подошодъ> къ Носкову, она безъ лишнихъ словъ, сняла съ его шеи старый, засаленный клетчатый платокъ, повязала ему чистый, принесенный ею; потомъ, скинувъ съ него сертукъ и жилетку, [облачила его въ чис] надѣла на него чистую манишку, новый жилетъ, новый фракъ, мазнула его раза два рукой по головѣ, съ очевиднымъ намѣреніемъ пригладить ему волосы и наконецъ повершила все это какимъ-то особеннымъ одной ей извѣстнымъ жестомъ, отъ котораго ея почтенный братецъ вскочилъ какъ встрепанный. Носковъ [сносилъ] /перенесъ/ все это съ примѣрнымъ терпѣніемъ, какъ-будто совершенно сознавая, что ему необходимо переодѣться и идти по своимъ дѣламъ. Онъ отворилъ уже дверь своей лавочки и вышелъ-бы на улицу, еслибъ не крикнула на него Анна Ивановна.

— А шляпу-то, братецъ! А палку! Экой прыткій вѣдь, подумаешь! Огонь, настоящій огонь! Такъ и летитъ, сломя голову.

Вмигъ отыскала она ему шляпу и палку: одну дала въ рук[у]/и/, другую нахлобучила ему на голову и снова повторивъ одной ей извѣстный жестъ, пустила его на улицу.

— Уфъ! сказала она, вздыхая — вотъ какъ впередъ надо съ нимъ обходиться! [Вче] Десять часовъ, а онъ велѣлъ ему приходить къ себѣ ровно въ девять. Да хоть-бы и въ восемь, лишь-бы денежки платилъ [только] аккуратно. И что за трудъ, подика-сь! Пришолъ, расказалъ, что вотъ такъ дескать, Матвѣй Өедоровичъ, то-то и то-то происходило у насъ въ домѣ и съ концомъ дѣло. А то вотъ вишь совѣсть взяла, прости её, Господи! Какъ-будто у благороднаго!

Тутъ она отворила окно, взглянула въ ту сторону, куда пошолъ братъ ея и, вѣроятно увидѣвъ, что онъ пошолъ по настоящей дорогѣ, прибавила въ полъ-голоса:

— Живетъ!

Потомъ, заперевъ дверь и окно, она отправилась по хозяйственнымъ занятіямъ.

Между-тѣмъ Похлебкинъ успѣлъ уже напиться чаю въ кругу <В рукописи: круку> своего семейства и сидѣлъ теперь въ «своемъ кабинетѣ». Этотъ кабинетъ, да еще одна невзрачная комнатка, прозванная пышнымъ именемъ «будоара» были единственными нововведеніями въ новомъ домѣ Похлёбкина. Прочія комнаты оставались точно такими-же какъ при жизни покойницы. Тѣже стѣны, тѣже полы, таже мебель, тѣже чехлы на мебели — все тоже, только лица не тѣ, не та тишина въ домѣ. Всѣ гигантскіе проэкты наслѣдника ограничились пока починкою водосточныхъ трубъ, тротуара и наружною окраскою. На первыхъ порахъ Похлебкинъ

// л. 25

задумалъ было все срыть до основанія, все построить вновь, всего накупить. Марья Даниловна <В рукописи: Мироновна>, изучившая до тонкости [«]норовъ[»] своего муженька, преспокойно ему поддакивала, Лизѣ было все равно, гдѣ ни жить, Катя прыгала отъ радости и вслухъ строила пресмѣшны[я]/е/ воздушные замки; одна Марья серьёзно сочувствовала всѣмъ перемѣнамъ въ образѣ жизни, и потому теперь постоянно дулась на своихъ легковѣрныхъ родителей, какъ она выражалась. Собирались они прожить лѣто на дачѣ, — самъ же Похлёбкинъ подалъ первую мысль объ этомъ, но и на дачу не собрались, а переѣхали въ переулокъ, упиравшійся однимъ концомъ въ толкучій, а другимъ въ [фонт] набережную Фонтанки.

Такъ прожили они цѣлый мѣсяцъ.

Но если Лизѣ было все равно гдѣ ни жить, то нельзя сказать, чтобъ она по-прежнему [осталась] /была/ равнодушною ко всему и ко всѣмъ. Въ этотъ мѣсяцъ въ ней совершилась странная перемѣна. Съ самаго начала переѣзда она вдругъ сама собою принялась за хозяйство и стала тщательно наблюдать за порядкомъ и чистотою въ домѣ. Она обнаружила давно уже невиданную въ ней энергію при покупкѣ <В рукописи ошибочно: покупки> бѣлья на все семейство, матерій на платья, прочной кухонной посуды и прочихъ статей, [изъ] необходимыхъ во всякомъ благоустроенномъ домѣ. По ея милости произведена была окраска дома — Похлёбкинъ заботился только о флигелѣ: домъ окрасился какъ-то кстати — /по ея милости/ починены водосточныя трубы, сдѣланъ новый тротуаръ, передѣлана кухня и въ ней на мѣстѣ прежней русской печки чинно и опрятно стояла /теперь/ кафельная плита, а на полкахъ около стѣнъ, выложенныхъ тоже каф<е>лемъ, жаромъ горѣли чисто-на-чисто вычищенныя мѣдныя кострюли. На все было обращено теперь ея хлопотливое вниманіе: и на цвѣты, [которыя она] купил[а]/енны[я]/е/ ею/ и кокетливо разстав[ила]/ленны[я]/е// по окнамъ и на плющъ, [который вился] /вьющійся/ теперь по всѣмъ двернымъ [рамамъ] наличникамъ и на полъ, [который мылся] /мывшійся/ каждую недѣлю и покры[лся]/тый/ новыми половиками и даже на мебель, обитую новою матеріей и снабжонною новыми и бѣлыми какъ снѣгъ чехлами. И все это она умѣла такъ начать и такъ повести, что Марья Даниловна даже и не подумала ей поперечить и уже тогда спохватилась [уд] подивиться и подумать, что дескать чтò это сдѣлалось съ ея дурочкой, какъ все было сдѣлано[.] и такъ хорошо сдѣлано, что хоть бы самой Марьѣ Даниловнѣ такъ въ ту жь пору. Страннѣе всего то, что не долго спустя, Марья Даниловна ничего сама и не начинала безъ совѣта Лизы: Лиза, какъ ты думаешь? Лиза, не купить-ли этаго? Не завести-ли того? Все Лиза да Лиза. Самъ Похлёбкинъ, предоставившій внутреннее домоправительство женщинамъ, или бабамъ, какъ онъ выражался, не могъ незамѣтить такихъ блестящихъ перемѣнъ по части домашняго комфорта и сталъ смотрѣть на свою старшую дочь совсѣмъ другими глазами. А она, тихая и неговорливая какъ и прежде, въ траурномъ, но изящно сшит[ы]/о/мъ платьѣ цѣлый день хлопотала то на кухнѣ, то въ горницахъ, хотя, смотря на нее, никто не подумалъ-бы, что она это хлопочетъ, отдаетъ приказанія, наблюдаетъ за исполненіемъ: такъ тихо и покойно все это она дѣлала.

// л. 25 об.

25.

Бѣдная дѣвушка! Казалось она вдругъ проснулась отъ какого-то [удушливаго] /труднаго/ сна и всѣ надежды, которыя такъ долго волновали ея сердце и застили ей весь міръ съ его вниманіе-поглощающими явленiями, казалось всѣ эти надежды вдругъ оставили её, возбудивъ въ ней сильную жажду дѣятельности. Странной показалась ей жизнь въ родительскомъ домѣ, странными людьми ея родители: Похлёбкинъ только и говорилъ что о новыхъ домахъ, которы[е]/хъ/ онъ накупитъ, объ откупахъ, въ которые онъ вступитъ и между-тѣмъ занимался пустяками въ то время, когда наиболѣе требовалось отъ него энергіи и расторопности. Это по части мужскихъ дѣлъ. По части женскихъ Марья Даниловна совсѣмъ потеряла голов[а]/у/ и безпрестанно потѣя и краснѣя и перебѣгая изъ одной комнаты въ другую, не знала съ чего начать, къ чему приступить прежде, къ чему послѣ и только жаловалась во всеуслышаніе, что вотъ некому же ей пособить бѣдной и посовѣтовать, что вотъ выростила она трехъ дылдъ дочерей, да что отъ этаго проку, что вотъ и мужъ ея…. Господи прости меня многогрѣшную, …[оканчива] такъ оканчивала она всегда свои жалобы, повергаясь [всею] всѣмъ грузомъ своихъ тучныхъ членовъ на какое нибудь бѣдное кресло и потѣя и краснѣя все болѣе и болѣе.

Казалось покойная вдова и купчиха Блинникова, отлетая въ вѣчность, [осо] завѣщала своимъ бѣднымъ родственникамъ какое-то странное зелье, отъ котораго пошли и раздоръ и садомъ и сыры-боры въ ея доселѣ тихой и мирной обители.

При такихъ обстоятельствахъ Лизѣ нетрудно было овладѣть кормиломъ правленія. Катя стала неразлучной ея сопутницей въ пилигримствахъ по лавкамъ и магазинамъ и сколько могла раздѣляла съ нею труды по хозяйству. Какъ-то разъ Лиза велѣла ей что-то записать для памяти, но вмѣсто буквъ бѣдная дѣвочка наставила такихъ каракулей, что попадись онѣ въ какія нибудь катакомбы, ихъ непремѣнно приняли бы за непонятныя для міра іероглифы. Казалось съ десятокъ жуковъ и полтора десятка мухъ заползали по бумагѣ. Лиза только ахнула.

— Катя, Катя, сказала она, вѣдь ты училась писать?

— Училась, сестрица, отвѣчала Катя, опустивъ отъ стыда свою покраснѣвшую головку.

— Какъ же ты это разучилась?

— Да лучше-то я и неумѣла, сестрица, произнесла чуть слышно [Ка] бѣдная дѣвочка.

На другой же день Лиза накупила для нея прописей и усадила её за письменный столъ, и обѣ сестры съ этихъ поръ каждое утро занимались чтеніемъ и письмомъ. Лиза начала припоминать забытыя науки, Грамматику, Ариөметику, вспомнила кое-что и изъ Французскаго языка и начала учить сестру хоть чтенію, роясь безпрестанно въ лексиконѣ и стараясь сдѣлать ей понятною трудную французскую фразу. Катя занималась съ охотой, хотя и съ большимъ трудомъ, съ большими усиліями. Ей нужно было переработать всю свою запущенную природу, но изъ любви къ сестрѣ и еще болѣе изъ внутренняго сознанія, что все это необходимо, прилежно училась и

// л. 26

даже нѣсколько похудѣла за умноженіемъ и дѣленіемъ.

И такъ въ то утро, когда Носковъ сдѣлался счастливымъ обладателемъ новой табачной лавки и Похлебкинъ, возвратившись домой и напившись чаю, усѣлся самымъ комфортабельнымъ образомъ въ своемъ кабинетѣ и разложилъ передъ собою планъ задуманнаго дома, чтобъ въ сотый разъ промѣрить его циркулемъ и покрайней-мѣрѣ въ десятый выдумать въ немъ какія нибудь измѣненія — къ нему вошла Лиза. Планъ, которымъ занимался Похлёбкинъ, былъ сдѣланъ однимъ архитекторомъ, но до того неудачно, по мнѣнію Похлёбкина, что его нужно было безпрестанно передѣлывать. И столько разъ передѣлывалъ его сговорчивый архитекторъ, что наконецъ вышелъ изъ терпѣнья, поссорился съ будущимъ собственникомъ и прекратилъ свои посѣщенія.

— Шарлатанъ! [говорилъ] /ворчалъ про себя/ Похлёбкинъ въ то время, какъ вошла къ нему дочь, — Шарлатанъ! Развѣ я ему такъ приказывалъ исправить. Только деньги брать умѣютъ — Что это за домъ? Никакого вида не имѣетъ….. Кто тамъ? Ну, войдите!… Вѣчно помѣшаютъ…. А! это ты Лиза….. прибавилъ онъ смягченнымъ голосомъ, увидѣвъ дочь…..

— Я, кажется, вамъ помѣшала, батюшка?

— Нѣтъ ничего, садись-ка. Уродъ! Что онъ думаетъ[,]/?/ ‑ я такъ и сталъ жить въ его лачугѣ? Морген фри! Нѣмецъ этакой!

И онъ съ презрѣніемъ оттолкнулъ отъ себя и планъ и циркуль.

— Вы это насчетъ плана, батюшка? спросила съ кроткою улыбкою Лиза.

— Только деньги брать умѣетъ!…. Насчетъ плана, Лиза. Ужь и ты опять не за деньгами-ли?

— Нѣтъ, на этотъ разъ не за деньгами, но за очень важнымъ дѣломъ, батюшка — Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами о Катѣ, батюшка, прибавила она, понизивъ голосъ.

— О Катѣ? спросилъ какъ-будто съ испугомъ Похлёбкинъ.

Дѣло въ томъ, что за разными планами и проэктами онъ давно уже не отводилъ души своей въ сердечной болтовнѣ съ своей малой дочкой. Катя въ послѣднее время только мелькала у него передъ глазами и онъ самъ хорошенько не помнилъ видѣлъ-ли её даже въ то утро, въ которое [начина] происходитъ описываемая сцена.

— Что съ нею? спросилъ онъ снова.

— Ничего, батюшка, только о ней пора подумать…..

— Э! возразилъ Похлёбкинъ, махнувъ рукою, какъ человѣкъ, которому докучаютъ пустяками — Э, до этаго еще далека пѣсня; велики ли ея лѣта!

— Вы меня не поняли, батюшка, отвѣчала улыбаясь Лиза. Я хотѣла сказать, что пора подумать объ ея образованіи — её пора учить….

— Что-жъ? Дѣло, дѣло! заговорилъ Похлёбкинъ, сдви[гая]/нувъ/ очки [и] на лобъ и какъ-то вдругъ одушевившись, чтò всегда съ нимъ случалось, когда приходила /къ/ /н/ему какая нибудь новая мысль — Что-жъ? Учить такъ учить — пусть у меня и по-французскому и по-нѣмецкому болтаетъ, и на музыкѣ разныя

__________________________________

<На полях слева рисунок в виде профиля лица.>

// л. 26 об.

26.

варіаціи… того…. и танцамъ разнымъ пусть она у меня, ну и все…. Что-жъ? въ пансіонъ такъ въ пансіонъ. Какіе у васъ тамъ пансіоны-то? Мадамъ Трю-трю или Мамзель Филей что-ли? прибавилъ[,] онъ, нарочно сочиняя неслыханныя какія-то фамиліи — И къ мамзель Филей можно. Двѣ тысячи такъ двѣ, а то пожалуй, коль на то пошло мы и за тремя не постоимъ.

Тутъ онъ слегка ударилъ Лизу по плечу, какъ-будто желая тѣмъ выразить, что знай дескать нашихъ. Лиза спокойно выслушала всю эту тираду и когда онъ окончилъ замѣтила.

— Ея лѣта ужь не тѣ, чтобъ отдавать её въ пансіонъ, батюшка. Ей нѣкогда уже болѣе ожидать ежегодныхъ переводовъ изъ класса въ класс[а]/ъ/. Ей нужно спѣшить. Ктому же поступивъ въ низшій классъ, она сдѣлается только предметомъ насмѣшекъ всего пансіона. Для нея необходимо теперь домашнее воспитаніе, хорошіе учителя…..

— Что-жъ? пріищите учителей, перебилъ её Похлёбкинъ — за деньгами остановки небудетъ, — только самыхъ лучшихъ учителей, что ни есть наилучшихъ.

— Да еще хорошо бы было, батюшка…. Я не знаю понравится ли вамъ то, что я скажу….

— Говори, Лиза, говори.

— Хорошо бы было, батюшка, взять въ домъ француженку…

— Это для чего?

— Для французскаго языка, батюшка. Съ однимъ учителемъ говорить она невыучится. Да и для насъ это было бы полезно: мы сами можетъ-быть кое-что /бы/ припомнили….

Похлёбкину очень понравилась мысль имѣть въ домѣ гувернантку <В рукописи: гувернатку>. У всѣхъ порядочныхъ людей есть въ домѣ гувернантка. Ктомуже онъ только что хотѣлъ завести у себя попугая, самаго лучшаго, что ни есть наилучшаго попугая, который говорилъ бы дурака и не на одномъ только русскомъ, но и на другихъ разныхъ языкахъ. Попугай и гувернантка. Очень, очень хорошо. Впрочемъ онъ не сей-часъ изъявилъ желаніе завести [въ] гувернантку, а счелъ наилучшимъ нѣсколько поупрямиться и подумать.

— Ну! Это по-моему лишнее, замѣтилъ онъ подумавъ, это лишнее, Лиза; денегъ и безъ того много выходитъ. Я объ этомъ подумаю. Вотъ я попугая приторговалъ — какъ человѣкъ, говоритъ каналья; отличный попугай — такъ вотъ сто цѣлковыхъ опять изъ кармана. А учителей ищите, да только что ни есть наилучшихъ; да торгуйтесь, хорошенько, не сей-часъ давайте что ни запросятъ: Они рады.

Когда Лиза ушла, Похлёбкинъ не принимался уже болѣе за планъ своего будущаго дома. [Прошедшись] Пройдя нѣсколько разъ по кабинету и [заглянувъ во всѣ угол] увидѣвъ, что все въ немъ стоитъ на своемъ мѣстѣ, онъ пустился обозрѣвать другія комнаты: пожурилъ Марью за то, что она еще только что расчесывала себѣ волосы и услышалъ отъ нея, что «вольно-жъ вамъ не завести порядочной горничной: сама чешусь, развѣ не видите. [Долго] /Скоро/-ли ихъ разчешишь!

И когда она съ-сердцовъ выпустила изъ рукъ свою косу, то Похлёбкинъ ясно увидѣлъ, что нескоро разчешишь эти упрямыя, упругія, сверкающія волны.

— Дай срокъ, Маша, отвѣчалъ онъ ей, вотъ домомъ заведемся, такъ и все будетъ: и горничныя и лакеи и гувернантки, ну все какъ слѣдуетъ.

// л. 27

— Жди васъ, когда вы заведетесь, — проворчала сквозь зубы своенравная дѣвушка и отвернувшись отъ отца, снова принялась за свою тучную косу.

Потомъ онъ заглянулъ въ Лизину комнату и засталъ тамъ Катю за [письме] маленькимъ столикомъ, на которомъ она выводила свои ежедневныя каракули, между-тѣмъ какъ Лиза, собравшись куда-то идти, надѣвала бурнусъ и шляпку.

— Ты куда, Лиза?

[—] Лиза сказала куда.

— Зачѣмъ?

— Кое что купить, батюшка.

— А ты что дѣлаешь Катя?

— Пишу, тятенька.

— Ну пиши, пиши, старайся, Катя, прибавилъ онъ гладя её по головкѣ и заглядывая на ея каракули.

— Это я прежде, тятенька; теперь я лучше пишу, посмотрите!

И она начала было показывать ему свои тетради.

— Ну, хорошо, душенька, пиши, пиши, старайся, старайся!

И приласкавъ свою дочку, онъ поплелся далѣе: зашелъ на кухню и засталъ Марью Даниловну за собственноручнымъ созиданіемъ огромной кулебяки съ визигой, между-тѣмъ какъ поодаль стояла пригорюнившись <В рукописи: пригоронившись> /и/ о чемъ-то вздыхала Даниловна, оставленная въ домѣ ради услугъ, оказанныхъ ею покойницѣ, а подлѣ новая кухарка съ противнемъ въ рукахъ внимала совѣтамъ своей хозяйки. Похлёбкинъ, казалось, былъ очень недоволенъ вмѣшательствомъ своей супруги въ дѣла, нисколько, по его мнѣнію, несогласныя, съ ея новымъ положеніемъ. Но Марья Даниловна въ эту минуту не была расположена слушать наставленія своего супруга.

— Э, батюшка, непосмотри только за ними такъ [дома] домъ-отъ вверхъ дномъ пойдетъ, отвѣчала она ему съ своею добродушною румяною улыбкою, загибая съ бóльшимъ жаромъ кулебяку съ визигой.

Не найдя отвѣта на такой неотразимый аргументъ, Похлёбкинъ поплелся по чорной лѣстницѣ на дворъ, сдѣлалъ тамъ дворнику нѣсколько назидательныхъ увѣщаній насчетъ чистоты и опрятности и заглянулъ въ новооткрытую табачную лавку. Носкова въ ней не было. Вмѣсто него, [облокотясь] положивъ голову на прилавокъ /спалъ/ маленькой Костя, будущій представитель [фир] зарождавшейся фирмы: Носковъ и К^о, а теперь представлявшій собою одну только ея вторую половину, многознаменательное К^о, производящее такой чудесный эффектъ на многихъ фирмахъ. Усѣвшись возлѣ спящаго мальчика, Похлёбкинъ въ-теченіи какого нибудь получаса продалъ три пачки папиросъ и 5 четвертокъ «жукова». Сначала эта торговля [ему очень нравилась] /его/ нѣсколько занимала, но потомъ и она наскучила, и онъ [вздохнувъ] /зѣвнувъ/ и потянувшись на диванѣ, предложилъ себѣ вопросъ слѣдующаго рода:

«Отчего это такая скука одолѣваетъ меня? Хоть бы пойдти куда-нибудь!<»>

И онъ вдругъ вспомнилъ о Дмитріѣ Өедоровичѣ Нерадовѣ, съ которымъ что-то очень давно невидался, чуть-ли не съ самаго того вечера, какъ ходилъ къ сестрѣ занимать денегъ. И внезапно на лицѣ его проступила самая яркая краска, брови поднялись двумя дугами, а глаза блеснули [такою] веселостію и одушевленіемъ, [такъ] и ясно было, что недавнему милліонеру въ эту минуту пришла какая-то новая мысль, которую онъ сей-часъ же сбирается привести въ исполненіе. Мигомъ всталъ онъ съ своего мѣста, разбудилъ Костю, сунулъ ему въ руки выручку,

________________________________

<На полях слева рисунок.>

// л. 27 об.

и ни слова не сказавъ вошедшему въ это время Носкову, онъ прямо бросился къ себѣ въ кабинетъ[,] и сталъ одѣваться.

— Куда это вы такъ спѣшите, батюшка[,]/?/ спросила [его] Лиза встрѣтивъ его на крыльцѣ, когда онъ совсѣмъ одѣтый выходилъ со двора.

— Нашла учителей? спросилъ е[го]/е/ въ свою очередь Похлёбкинъ.

— Нѣтъ еще батюшка, отвѣчала нѣсколько удивленная Лиза.

— У васъ все въ долгій ящикъ![!] сказалъ онъ съ хитрою улыбкою и [уже на дорогѣ, но такъ] /зашагалъ по улицѣ такимъ необыкновеннымъ образомъ/ что Лиза долго еще смотрѣла ему вслѣдъ [пока] /до тѣхъ поръ смотрѣла пока/ онъ не скрылся за [уг] угломъ переулка. Потомъ она пошла вверхъ по лѣстницѣ и невольно подумала, что у батюшки опять что нибудь новенькое и что едвали выйдетъ изъ этаго какой нибудь прокъ.

А Похлёбкинъ, шагая по улицѣ, между-тѣмъ думалъ, что эти бабы только говорить мастерицы, а за дѣло взяться совсѣмъ не умѣютъ, что вотъ онъ сей-часъ найдетъ учителя, дай только Богъ застать Дмитрія Өедоровича Нерадова. И въ самомъ дѣлѣ у Похлёбкина завозилась въ головѣ мысль, что дескать чѣмъ не учитель Дмитрій Өедоровичъ Нерадовъ. Рисовать онъ мастеръ, уж[ъ]/ь/ такой мастеръ что и говорить нечего: въ академ[и]/ію/ ходитъ. Вотъ и учитель чистописанія и рисованія. По-русски онъ тоже хорошо знать долженъ: въ университетѣ курсъ кончилъ. Вотъ и опять учитель русскаго языка, а пожалуй еще и географіи и исторіи. Много-ли нужно для Кати: только бы понятіе имѣла о наукахъ. Главное французскій языкъ, а на это будетъ у нея гувернантка.

Поднявшись съ такими благими мыслями по знакомой лѣстницѣ, онъ принужденъ былъ нѣсколько разъ дернуть за колокольчикъ, прежде нежели получилъ отвѣтъ. Онъ было уже подумалъ, что Нерадова дома нѣтъ, и съ досадой намѣревался воротиться домой, какъ изнутри послышался знакомый ему голосъ:

— Кто тамъ?

— Я, Дмитрій Өедоровичъ, — отворите.

— Кто?

— Неузнаете старыхъ знакомыхъ, Дмитрій Өедоровичъ! Я — Похлебкинъ!

— Ахъ Боже мой, какъ я радъ…..

За этими словами послышались шаги, какъ-будто кто вдругъ засуетился и забѣгалъ по комнатѣ. [Прошло съ минуту] /Дверь не отворялась./ Черезъ минуту послышался тотъ-же голосъ:

— Ахъ Боже мой, какъ я радъ, Алексѣй Миронычъ….

— Такъ отворите, Дмитрій Өедоровичъ.

— Да вотъ въ чемъ дѣло, почтеннѣйшій Алексѣй Мироновичъ, мнѣ право совѣстно….

Похлёбкинъ подумалъ, что у молодого и холостого человѣка все можетъ случиться въ квартирѣ и что онъ пришолъ по этому не вовремя.

— А! понимаю! — перебилъ онъ Нерадова — я къ вамъ не во время; ну что дѣлать? Впрочемъ я къ вамъ только на минутку, по одному дѣлу….

— Ахъ, не то, Алексѣй Мироновичъ! — отвѣчалъ ему /въ/ жалобн[ы]/о/мъ тонѣ Нерадовъ — Я вамъ чрезвычайно радъ; но вотъ видите, я право не знаю какъ отпереть-то?

— Ключемъ! — подсказалъ ему Похлёбкинъ.

— Да ключа-то нѣтъ! Я, знаете заснулъ, а мой Василій[;]/, —/ ужь сколько разъ я говорилъ ему /скоту/ — ушолъ куда-то, а меня-то и заперъ. Такой негодяй. Какъ я радъ, что наконецъ васъ вижу….

— Зорки же у васъ глаза, Дмитрій Өедоровичъ! замѣтилъ не безъ досады Похлёбкинъ.

// л. 28

— Да, въ самомъ дѣлѣ, какъ же это я такъ… продолжалъ съ принужденнымъ хохотомъ Нерадовъ — ну, такъ по крайней мѣрѣ что слышу то васъ и тому радъ, [продолжалъ съ] Алексѣй Миронычъ; мнѣ право очень совѣстно….. [Уж[ъ]/ь/ сколько разъ я говор]

— Но какъ же это можно позволять запирать такимъ образомъ двери? произнесъ съ упрекомъ Похлёбкинъ.

— Ужь сколько разъ я говорилъ этому скоту….

— Говорить мало, Дмитрій Өедоровичъ, надо наказать, если слова неймутъ.….

— Мнѣ, право очень совѣстно Алексѣй Мироновичъ…. Какъ я, право, радъ, что васъ….. слышу.

— Ну что дѣлать, что дѣлать? Прощайте Дмитрій Өедоровичъ.

— Мнѣ очень совѣстно…. Прощайте Алексѣй Миронычъ…. Какъ я радъ….

Похлёбкинъ съ досадою въ сердцѣ сталъ сходить съ лѣстницы.

— Послушайте! Послушайте! /снова/ отозвался голосъ Нерадова.

Похлёбкинъ воротился.

— Сдѣлайте одолженіе, извините меня — продолжалъ тотъ-же голосъ за дверью — Какъ сойдете съ лѣстницы, загляните подъ ворота къ дворнику. Я готовъ биться, что у него теперь сидитъ этотъ мошенникъ…. Я его ужь нѣсколько разъ заставалъ тамъ…. Какъ мнѣ совѣстно, почтеннѣйшій Алексѣй Мироновичъ.

_________________________________

<На полях слева рисунок в виде мужского профиля.>

// л. 28 об.