<РГБ
93.II.4.29>
23 Iюля. 1849.
Письмо твое, [о] любезный братъ,
доставило всѣмъ намъ
неизъяснимое удовольствіе: мы перечитывали его нѣсколько разъ. Ты не повѣришь, милый, какъ
горько становится, когда взглянешь на солнце, дохнешь свѣжимъ
воздухомъ и вспомнишь о тебѣ.
Я помню какъ невыносимо тяжело было для меня заключеніе, когда прояснялось небо и солнышко заглядывало
ко мнѣ въ
форточку – я не испытывалъ еще никогда такихъ мукъ, какъ
въ эти минуты и былъ
гораздо спокойнѣе, когда небо начинало
хмуриться и дождь лилъ какъ
изъ ведра. Съ тобою напротивъ, и я чрезвычайно радъ
этому, потому что, судя по себѣ, предполагалъ что тоска и грусть твои усиливаются. Три мѣсяца! шутка-ли это! Для
меня и двухъ было достаточно, чтобъ
получить геморрой и нажить грудную боль, отъ которой впрочемъ я начинаю уже освобождаться, благодаря разнымъ поѣздкамъ, которыя я предпринимаю
// л. 9
съ
цѣлебною цѣлью.
Нѣсколько разъ уже я былъ въ Царскомъ,
въ Павловскѣ, въ Петергофѣ. Серьёзно я
еще не принимался ни за что. Началъ-было повѣсть, но меня просятъ
окончить начатой романъ, за который мнѣ какъ-то страшно
приниматься: боюсь испортить. Я чувствую, что до сихъ
поръ я еще все какъ-будто
не устроился, необжился дома и не шутя опасаюсь, чтобъ это тревожное состояніе не
отразилось въ трудѣ, требующемъ большей сосредоточенности мыслей. До сихъ поръ я все разбирал[ся]/ъ/ разныя
книги и книжонки и работа эта мнѣ порядочно надоѣла.
Квартира
у насъ теперь гораздо лучше и удобнѣе
прежней. Даже больше. Я выгодалъ себѣ
совершенно отдѣльную комнату и если бываю дома,
то сижу въ ней и… ничего не дѣлаю.
Всѣ эти дни были невыносимо жаркіе;
[и] такъ-что отсутствіе
дачной жизни становилось очень и очень ощу[щ]тительно. Особенно для дѣтей вредна городская жизнь лѣтомъ,
но что дѣлать?
Что
касается до денегъ, то твоя правда: я теперь въ весьма затруднительномъ положеніи. Два мѣсяца,
проведенные въ праздности, совершенно разстроили наши экономическія отправленія и мы принуждены войдти
въ долги. Придется жить чрезвычайно разсчетливо. Къ-счастію мѣсто мое осталось за мною. Его сберегли для меня добрые
люди.
Литература
наша спитъ: лѣтніе
жары имѣли и на нее вліяніе.
По части беллетристики не вышло ни одного, я уже не говорю сколько нибудь замѣчательнаго произведенія, но даже и такого, чтобъ
прочесть безъ скуки. Современникъ
какъ прошлаго года удалился
въ Парголово и выдаетъ оттуда по прошлогоднему какіе-то
парголовскіе нумера. Безцвѣтность страшная: рецензентъ
его, извѣстный подъ именемъ иногороднаго подписчика,
исписался до послѣднихъ предѣловъ…
Ты
не можешь себѣ представить, какъ
я обрадовался, узнавъ, что ты получилъ
позволеніе писать. Это было моею любимою мечтою впродолженіе моего ареста, и я по себѣ
сужу, что возможность писать и создавать составляетъ
для тебя теперь невыразимое облегченіе. Я увѣренъ, что ты напишешь нѣчто,
далеко выходящее изъ круга обыкновенныхъ
литературныхъ явленій. Но
это постороннее: главное тутъ въ
томъ, что
//
л. 10
время
для тебя не каплетъ уже по каплѣ,
унося за собою воспоминанія, мечты и мысли то мучительныя, то веселыя, но
всегда безплодныя, когда повѣряешь
ихъ только четыремъ стѣнамъ… Теперь по крайней мѣрѣ
у тебя есть утѣшеніе, есть трудъ,
надъ которымъ можно
забыться.
Николя
живетъ теперь въ Муринѣ – онъ гостилъ у меня три дня. Онъ
славный мальчикъ. Андрей тоже иногда заходитъ ко мнѣ.
У
дѣтей на счетъ тебя предположенія различны. Каждый день рождаетъ
у нихъ что нибудь
новенькое… они рѣшительно теряются въ догадкахъ. Въ
одномъ пунктѣ они
только согласны между собою – это то, что ты принесешь имъ
много конфектъ и игрушекъ.
Жена
тебѣ много кланяется. Всѣ
знавшіе тебя принимаютъ въ тебѣ живѣйшее
участіе.
Прощай,
милый другъ мой. Какъ-бы я желалъ увидѣться съ тобою! Посылаю тебѣ
5 томовъ От<ечественныхъ>
Записокъ, которые ты просилъ
у меня. Насилу собралъ ихъ.
Прощай мой милый.
Твой братъ
М. Достоевскій